Рассказ чехова страшная ночь

 ×åõîâà ïðè æèçíè îáâèíÿëè â áåçûäåéíîñòè. Îí ñ ýòèì íå ñîãëàøàëñÿ. Ñâîé ðàññêàç «Ñòóäåíò» îí íàçâàë ëþáèìûì, ïîýòîìó ñòîèò ïðèñìîòðåòüñÿ ê íåìó.  Ðàññêàç ïîñâÿùåí  ñîáûòèÿì Ñòðàñòíîé ïÿòíèöû – ïÿòíèöû Âåëèêîé íåäåëè — ïîñëåäíåé íåäåëè ïåðåä Ïàñõîé ïî ïðàâîñëàâíîìó âåðîèñïîâåäàíèþ.

Ãåðîé ðàññêàçà – ñòóäåíò äóõîâíîé àêàäåìèè Èâàí Âåëèêîïîëüñêèé – â ýòîò äåíü îõîòèëñÿ ñ ðóæüåì  è âå÷åðîì  âîçâðàùàëñÿ äîìîé, ãîëîäíûé è îçÿáøèé, à ïîòîìó íåäîâîëüíûé è ïåéçàæåì, è èñòîðèåé Ðîññèè. Îí âñòðåòèëñÿ ñ äâóìÿ æåíùèíàìè  â ïîëå ó êîñòðà, ðàçâåäåííîãî, âèäèìî, ðàáîòíèêàìè, êîòîðûå â òîò ìîìåíò ïîèëè ëîøàäåé ó ðåêè, ðàçãîâîðèëñÿ íà òåìû äíÿ è ïî÷óâñòâîâàë äóøåâíîå îáëåã÷åíèå. Åìó ïîêàçàëîñü, ÷òî íå òàê ïëîõî íà ñâåòå è âñå ëó÷øåå âïåðåäè. Åìó ïîêàçàëîñü òàêæå, ÷òî îí ïåðåæèë îïûò äóõîâíîãî îáùåíèÿ, îùóòèâ ñâÿçü âðåìåí è äóõîâíûõ ñîáûòèé.

    Íà ïåðâûé âçãëÿä ìîæåò ïîêàçàòüñÿ, ÷òî ïåðåìåíà ñîñòîÿíèÿ ïðÿìî ñâÿçàíà ñ òåìîé áåñåäû Èâàíà ñ âäîâàìè, Âàñèëèñîé è åå äî÷åðüþ. Îí ãîâîðèë ñ íèìè î ñîáûòèÿõ ïî÷òè äâóõòûñÿ÷åëåòíåé äàâíîñòè – î ïðåäàòåëüñòâå Èèñóñà Õðèñòà åãî íàðîäîì è åãî ó÷åíèêàìè, èç êîòîðûõ îäèí äîíåñ íà Íåãî, äðóãîé îòðåêñÿ, à ïðî÷èå (êðîìå Èîàííà) â èñïóãå áåæàëè. Îí ðàññêàçûâàë, êàê Ïåòð ñòðàäàë îò òîãî, ÷òî âèäåë ìó÷åíèÿ Õðèñòà, à åùå áîëüøå îò òîãî, ÷òî òóò æå òðèæäû îòðåêñÿ îò ñâîåãî Ó÷èòåëÿ. «Â Åâàíãåëèè ñêàçàíî: «È èñøåä âîí, ïëàêàñÿ ãîðüêî». Âîîáðàæàþ: òèõèé-òèõèé òåìíûé-òåìíûé ñàä, è â òèøèíå åäâà ñëûøàòñÿ ãëóõèå ðûäàíèÿ…»

    Õàðàêòåðíî, ÷òî Èâàí äåëàåò óïîð íà ïåðåæèâàíèÿõ àïîñòîëà, íå âîññòàíàâëèâàÿ ïîäëèííîé êàðòèíû åãî îòðå÷åíèÿ. À îíà çàïå÷àòëåíà â Åâàíãåëèè îò Ìàòôåÿ âî âñåé ïîñëåäîâàòåëüíîñòè è ïðèñóòñòâóåò ó âñåõ ÷åòâåðîåâàíãåëèñòàõ.

    Ñíà÷àëà Ïåòð ñëåäîâàë çà Èèñóñîì, êîòîðîãî âåëè ê ïåðâîñâÿùåííèêó, íî íà ðàññòîÿíèè, èçäàëè. Âî äâîðå ïåðâîñâÿùåííèêà îí ñåë ñ ðàáîòíèêàìè.  Òóò îäíà ñëóæàíêà ñêàçàëà, ÷òî è îí áûë ñ Èèñóñîì Ãàëèëåÿíèíîì. Ïåòð èñïóãàëñÿ ñëîâ æåíùèíû, ïðîñòîé ñëóæàíêè, è ñêàçàë: «Íå çíàþ, ÷òî ãîâîðèøü». È îòîøåë ê âîðîòàì, òî åñòü ïîäàëüøå îò ìåñòà ìó÷åíèÿ Ó÷èòåëÿ è ïîáëèæå ê âûõîäó. Íî òàì äðóãàÿ ñëóæàíêà ñêàçàëà – è íå åìó, à ñòîÿùèì ðÿäîì ñ íåé: «È ýòîò áûë ñ Èèñóñîì Íàçîðååì». Åå óêàçàíèå ëþäÿì íà Ïåòðà ïðîèçâåëî íà íåãî åùå áîëüøèé ýôôåêò, è îí íà ýòîò ðàç íå ïðîñòî, à ñ êëÿòâîþ îòâåðãñÿ – îí íå çíàåò Ýòîãî ×åëîâåêà. Íî îêðóæàþùèå ïðèáëèçèëèñü ê Ïåòðó, ñîçäàâàÿ óãðîçó åãî çàõâàòà, è âûñêàçàëè ñåðüåçíûé äîâîä â ïîëüçó ïîäîçðåíèÿ ñëóæàíîê, óêàçàâ, ÷òî åãî îáëè÷àåò ðå÷ü – îñîáåííîå ïðîèçíîøåíèå ãàëèëåÿí. È òîãäà îí íà÷àë óñèëåííî êëÿñòüñÿ è áîæèòüñÿ, ÷òî íå çíàåò ýòîãî ÷åëîâåêà. Òàê Ïåòð óäàëÿëñÿ îò Õðèñòà äóõîâíî, äóøåâíî è ôèçè÷åñêè: íåâåðèåì â Íåãî êàê â Áîãà, òðóñîñòüþ è áåãñòâîì.

    Ïî-÷åëîâå÷åñêè âñ¸ ýòî î÷åíü ëåãêî îïðàâäûâàåòñÿ: ñòðàøíî. Íî âåäü íà Ïåòðå áûëà îñîáåííàÿ áëàãîäàòü. Îí ïåðâûé èñïîâåäàë Èèñóñà Õðèñòîì, Ñûíîì Áîãà Æèâîãî, òî åñòü îí ïåðâûé ïðèçíàë â ó÷èòåëå Ñïàñèòåëÿ. Ãîñïîäü ñêàçàë, ÷òî ýòî îòêðûòî áûëî Ïåòðó ñâûøå (Åâàíãåëèå îò Ìàòôåÿ, 16 – 16) è ÷òî íà ýòîì èñïîâåäàíèè, òî åñòü íà âåðå â Ãîñïîäà êàê Ñûíà Áîæèÿ, áóäåò îñíîâàíà Åãî Öåðêîâü, ñâÿùåííèêè êîòîðîé ïîëó÷àò êëþ÷è Öàðñòâèÿ Íåáåñíîãî. Ïîä ýòèì èìååòñÿ â âèäó áëàãîäàòü ñâÿùåííèêà, äàþùàÿ åìó âëàñòü îòïóñêàòü ãðåõè íà èñïîâåäè.

    Ïåòð óâåðÿë Ãîñïîäà, ÷òî ïîéäåò çà Íåãî íà ñìåðòü, è ïîëó÷èë ïðåäóïðåæäåíèå: «Ïðåæäå ÷åì ïðîïîåò ïåòóõ, òðèæäû îòðå÷åøüñÿ îò Ìåíÿ» (Åâàíãåëèå îò Ìàòôåÿ, 23 – 34). Êîãäà Ïåòð ïðîèçíîñèë ñëîâà òðåòüåãî îòðå÷åíèÿ, çàêðè÷àë ïåòóõ, è àïîñòîë âñïîìíèë ñëîâà Õðèñòà è íå ìîã íå âîññòàíîâèòü â ïàìÿòè âñåõ îáñòîÿòåëüñòâ òîãî ìîìåíòà, êîãäà ñëîâà ïðîðî÷åñòâà áûëè ïðîèçíåñåíû. Ïåòð óáåäèëñÿ, ÷òî ìó÷èìûé è ñîäåðæèìûé â íåâîëå — Áîã. È âñå æå íå ìîã êèíóòüñÿ íà ìó÷èòåëåé èëè ê íîãàì Èèñóñà. Íå ñìîã ðàçäåëèòü Åãî ó÷àñòü. Îí íå ìîã îñîçíàòü íåâåðîÿòíîå, ïðîèñõîäèâøåå íà åãî ãëàçàõ. Îí âûøåë çà âîðîòà.

    Íî îá ýòîì Èâàí íå ðàññêàçàë. Äëÿ íåãî áûëî âàæíûì äðóãîå: åìó íàäî áûëî íå àíàëèçèðîâàòü ïðåäàòåëüñòâî, à âûçâàòü ñî÷óâñòâèå, òàê êàê ñàì îí íóæäàëñÿ èìåííî â íåì, à íå â èññëåäîâàíèè êàêîãî-òî áû íè áûëî ñîñòîÿíèÿ. Èì äâèãàëè äóøåâíûå, à íå äóõîâíûå ìîòèâû. Ýòî âèäíî èç òîãî, ÷òî ïðè âñòðå÷å ñ æåíùèíàìè ïåðâûå åãî ñëîâà áûëè íå ïðèâåòñòâèå, à æàëîáà íà õîëîä: «Âîò âàì è çèìà ïðèøëà íàçàä». Òîëüêî ïîñëå ýòîãî îí ïðîèçíåñ: «Çäðàâñòâóéòå!» Òàê âåæëèâîñòü áûëà ïðèãëóøåíà æåëàíèåì ïîæàëîâàòüñÿ è ïîëó÷èòü óòåøåíèå.

    Îí çíàë òåõ, êîìó æàëîâàëñÿ. Òî áûëè äâå âäîâû, ìàòü è äî÷ü, ñîäåðæàùèå îãîðîäû.
    Ïåðâàÿ ðåàêöèÿ ñòàðîé æåíùèíû íà ïîÿâëåíèå ïðîõîæåãî – èñïóã: «Âàñèëèñà âçäðîãíóëà». Ñòðàõ — ýòî åñòåñòâåííàÿ ðåàêöèÿ ñëàáîãî ÷åëîâåêà íà âíåçàïíîå ñîáûòèå. Ìåíåå åñòåñòâåííî ðåàãèðóåò Ëóêåðüÿ, «äåðåâåíñêàÿ áàáà, çàáèòàÿ ìóæåì». Îíà ìîë÷èò. Âûðàæåíèå åå ëèöà «ñòðàííîå, êàê ó ãëóõîíåìîé», ÷òî îçíà÷àåò åùå áîëüøóþ åå ñëàáîñòü. Ó ýòèõ ñëàáûõ æåíùèí Èâàí íåîñîçíàííî èùåò ïîääåðæêè.

    Ïîñëå ïåðâûõ ñëîâ ïîñëåäîâàëà áåñåäà, î êîòîðîé íè÷åãî íå ñîîáùàåòñÿ. Îá ýòîì îäíî ñëîâî: «Ïîãîâîðèëè». Íî î÷åâèäíî, ÷òî ýòà áåñåäà íå îòâëåêëà Èâàíà îò åãî ñîñòîÿíèÿ, è îí íåîæèäàííî çàãîâîðèë íà åâàíãåëüñêóþ òåìó, óïîäîáèâ íî÷ü ïðåäàòåëüñòâà Õðèñòà ñåãîäíÿøíåé, òîé íî÷è, â êîòîðîé îí  âåë áåñåäó. Äëÿ æåíùèí ýòî íå áûëî íåîæèäàííîñòüþ: îíè çíàëè ñîáåñåäíèêà, ñûíà äüÿ÷êà è ñòóäåíòà äóõîâíîé àêàäåìèè. Íî äëÿ ÷èòàòåëÿ ýòî ïîëíàÿ íåîæèäàííîñòü.

    Íà÷èíàåòñÿ ðàññêàç ñ îïèñàíèÿ îõîòû íà âàëüäøíåïà, âûñòðåë ïî êîòîðîìó «ïðîçâó÷àë â âåñåííåì âîçäóõå ðàñêàòèñòî è âåñåëî», ïðè õîðîøåé, òèõîé, òî åñòü áåçâåòðåííîé, ïîãîäå. Ïîòîì ñòåìíåëî, ïîäóë õîëîäíûé, ïðîíèçûâàþùèé âåòåð, è â ëåñó ñòàëî «íåóþòíî, ãëóõî è íåëþäèìî». Ïåðåìåíèëîñü è íàñòðîåíèå Èâàíà. «Êàçàëîñü, ÷òî ýòîò âíåçàïíî íàñòóïèâøèé õîëîä íàðóøèë âî âñåì ïîðÿäîê è ñîãëàñèå, ÷òî ñàìîé ïðèðîäå æóòêî». Ýòî îùóùåíèå ñîâåðøåííî ñïðàâåäëèâîå. Ëþáîé âåðóþùèé ÷åëîâåê ïåðåæèâàåò ýòî æå âñåãäà â Ñòðàñòíóþ ïÿòíèöó íåçàâèñèìî îò ïîãîäû.

Íî ìûñëè ñòóäåíòà øëè èíûì ïóòåì. Îí íå  âñïîìíèë î òîì, êàêîé ýòî äåíü â æèçíè Õðèñòà è Ïðàâîñëàâíîé Öåðêâè, à âñïîìíèë  Ðþðèêà, ïîëîæèâøåãî íà÷àëî Ðóññêîìó ãîñóäàðñòâó, Èâàíà Ãðîçíîãî è æåñòîêîãî Ïåòðà 1, óêðåïèâøèõ åãî. Îí äóìàë, ÷òî è ïðè íèõ áûëî òî æå ñàìîå: «áåäíîñòü, ãîëîä,.. íåâåæåñòâî, òîñêà, òàêàÿ æå ïóñòûíÿ êðóãîì, ìðàê, ÷óâñòâî ãíåòà – âñå ýòè óæàñû áûëè, åñòü è áóäóò, è îòòîãî, ÷òî ïðîéäåò åùå òûñÿ÷à ëåò, æèçíü íå ñòàíåò ëó÷øå». Ñâîå îùóùåíèå ãîëîäà è îçíîá îí ïåðåíåñ íà âñþ èñòîðèþ öåëîé ñòðàíû è, â ñóùíîñòè, îáâèíèë åå ïðàâèòåëåé. È íå ïîíÿë ýòîãî. Äëÿ íåãî íà ïåðâîì ïëàíå ñòîÿëè åãî ñîáñòâåííûå äèñêîìôîðòíûå îùóùåíèÿ.

    «Òî÷íî òàê æå â õîëîäíóþ íî÷ü ãðåëñÿ ó êîñòðà àïîñòîë Ïåòð, — ñêàçàë ñòóäåíò, ïðîòÿãèâàÿ ê îãíþ ðóêè». Ýòèì ñàìûì îí ïðÿìî óïîäîáèë ñåáÿ àïîñòîëó. «Çíà÷èò, è òîãäà áûëî õîëîäíî», — ãîâîðèë îí. — «Àõ, êàêàÿ òî áûëà ñòðàøíàÿ íî÷ü, áàáóøêà! Äî ÷ðåçâû÷àéíîñòè óíûëàÿ, äëèííàÿ íî÷ü!»  ñóùíîñòè, îí ïðîäîëæàåò æàëîâàòüñÿ íà ñâîå ñîáñòâåííîå ñîñòîÿíèå, ññûëàÿñü íà ñòðàäàíèÿ Ïåòðà.

Íå ïîíÿë ñòóäåíò, ÷òî íå îí íàñòðîèë æåíùèí íà âîñïîìèíàíèå î åâàíãåëüñêèõ ñîáûòèÿõ, à îíè, ïðîñòûå ðóññêèå áàáû, ñîãðåëè åãî ñíà÷àëà ñâîèì ïðèâåòîì (ñëîâàìè: «Áîã ñ òîáîé. Áîãàòûì áûòü», ñêàçàííûìè äåëèêàòíî, ñ óëûáêîé), à ïîòîì òåïëîì êîñòðà. Ñîãðåâøèñü ôèçè÷åñêè è îòòàÿâ äóøåâíî, Èâàí âñïîìíèë îá àïîñòîëå. ×óòü ïîçæå îí òàê è ñêàæåò: «Îêîëî êîñòðà ñòîÿë Ïåòð è òîæå ãðåëñÿ, êàê âîò ÿ òåïåðü». Áèáëåéñêàÿ íà÷èòàííîñòü ñêàçàëàñü â íåì ëèøü ïðè âèäå êîñòðà è â ïðèñóòñòâèè ðóññêèõ æåíùèí, â÷åðà ñëûøàâøèõ â öåðêâè ÷òåíèå äâåíàäöàòè îòðûâêîâ èç Åâàíãåëèé, ïîâåñòâóþùèõ î ñòðàäàíèÿõ Õðèñòà. Òîãäà Èâàí ïåðåñêàçàë èñòîðèþ îòðå÷åíèÿ Ïåòðà.

    «Ñòóäåíò âçäîõíóë è çàäóìàëñÿ. Âàñèëèñà âäðóã âñõëèïíóëà, ñëåçû, êðóïíûå, èçîáèëüíûå, ïîòåêëè ó íåå ïî ùåêàì, è îíà çàñëîíèëà ðóêàâîì ëèöî îò îãíÿ, êàê áû ñòûäÿñü ñâîèõ ñëåç, à Ëóêåðüÿ, ãëÿäÿ íåïîäâèæíî íà ñòóäåíòà, ïîêðàñíåëà, è âûðàæåíèå ó íåå ñòàëî òÿæåëûì, íàïðÿæåííûì, êàê ó ÷åëîâåêà, êîòîðûé ñäåðæèâàåò ñèëüíóþ áîëü».

    Ñòóäåíò ïîøåë ñâîåé äîðîãîé è äóìàë: «åñëè îíà çàïëàêàëà, òî, çíà÷èò, âñ¸, ïðîèñõîäèâøåå â òó ñòðàøíóþ íî÷ü ñ Ïåòðîì, èìååò è ê íåé êàêîå-òî îòíîøåíè养 «Îí ïðîäîëæàë äóìàòü î òîì, ÷òî òàê äàâíî ïðîèñøåäøåå èìååò îòíîøåíèå è ê îáåèì æåíùèíàì, è ê íåìó ñàìîìó, è êî âñåì ëþäÿì. Åñëè ñòàðóõà çàïëàêàëà, òî íå ïîòîìó, ÷òî îí óìååò òðîãàòåëüíî ðàññêàçûâàòü, à ïîòîìó, ÷òî Ïåòð åé áëèçîê, è ïîòîìó, ÷òî îíà âñåì ñâîèì ñóùåñòâîì çàèíòåðåñîâàíà â òîì, ÷òî ïðîèñõîäèëî â äóøå Ïåòðà». Òàêîé ñòðàííûé âûâîä. Ðàçâå Âàñèëèñà îòðåêàëàñü îò Õðèñòà? Ïî÷åìó îíà «âñåì ñâîèì ñóùåñòâîì çàèíòåðåñîâàíà â òîì, ÷òî ïðîèñõîäèëî â äóøå Ïåòðà»?  ðàññêàçå íåò ñâèäåòåëüñòâà åå îòñòóïíè÷åñòâà îò Ãîñïîäà èëè äðóãîé ïàðàëëåëè ñ àïîñòîëîì Ïåòðîì. À âîò ìåæäó ñòóäåíòîì è àïîñòîëîì åñòü ïðÿìàÿ ñâÿçü. Îíà èäåò ÷åðåç ñîçíàòåëüíîå àâòîðñêîå óïîäîáëåíèå ñèòóàöèè: íî÷ü, õîëîä, êîñòåð, ðàáîòíèêè, äâå æåíùèíû, áåñåäû. Åñòü ñâÿçü è ñêðûòàÿ, íåîñîçíàííàÿ ïèñàòåëåì. Îíà çàêëþ÷åíà â ôàêòè÷åñêîì îòñòóïíè÷åñòâå Èâàíà îò ðóññêèõ ðåëèãèîçíûõ è íàöèîíàëüíûõ òðàäèöèé.

     ïåðåñêàçå Èâàíà ãëàâíûì ãåðîåì Åâàíãåëüñêîé èñòîðèè â ýòîò ìîìåíò ÿâëÿåòñÿ íå Ãîñïîäü, à Ïåòð. Î íåì ñòóäåíò ãîâîðèò ìíîãî è ïîäðîáíî. «Áåäíûé Ïåòð èñòîìèëñÿ äóøîé, îñëàáåë, âåêè ó íåãî îòÿæåëåëè, è îí íèêàê íå ìîã ïîáîðîòü ñíà. Ñïàë». Íî íå âûñïàëñÿ. Ïîçæå «Ïåòð, èçíåìîæåííûé, çàìó÷åííûé òîñêîé è òðåâîãîé… íå âûñïàâøèéñÿ, ïðåä÷óâñòâóÿ, ÷òî âîò-âîò íà çåìëå ïðîèçîéäåò ÷òî-òî óæàñíîå, øåë âñëåä» Èèñóñó. Íà ïåðâîì ìåñòå â îïèñàíèè ñîñòîÿíèÿ ñòóäåíòà – åãî ôèçèîëîãè÷åñêèå (íå âûñïàëñÿ) è äóøåâíûå îùóùåíèÿ. È òîëüêî â ñàìîì êîíöå ôðàçû ñêàçàíî î òîì, ÷òî íà çåìëå ñêîðî ïðîèçîéäåò íå÷òî óæàñíîå.

    «Ïðèøëè ê ïåðâîñâÿùåííèêó. Èèñóñà ñòàëè äîïðàøèâàòü» – çäåñü ó ðàññêàç÷èêà íå âîçíèêàåò íèêàêèõ ýìîöèé îòíîñèòåëüíî òîãî, ÷òî Áîãà óíèæàþò è ìó÷àþò. Âíèìàíèå íàïðàâëåíî íà îêðóæåíèå: «Ðàáîòíèêè òåì âðåìåíåì ðàçâåëè ñðåäè äâîðà îãîíü, ïîòîìó ÷òî áûëî õîëîäíî, è ãðåëèñü. Ñ íèìè îêîëî êîñòðà ñòîÿë Ïåòð è òîæå ãðåëñÿ, êàê âîò ÿ òåïåðü».

    Îñìûñëåíî ëè ãåðîÿìè ðàññêàçà ýòî óïîäîáëåíèå Ïåòðà ñòóäåíòó? Âåäü èìåííî îíî òàê òðîíóëî ñëóøàòåëüíèö. Âîçíèêøåå ñîñòðàäàíèå ñòóäåíò îáúÿñíÿåò òàê: «Ïðîøëîå ñâÿçàíî ñ íàñòîÿùèì íåïðåðûâíîþ öåïüþ ñîáûòèé… È åìó êàçàëîñü, ÷òî îí òîëüêî ÷òî âèäåë îáà êîíöà ýòîé öåïè: äîòðîíóëñÿ äî îäíîãî êîíöà, êàê äðîãíóë äðóãîé». Çäåñü îùóùåíèå åäèíñòâà âðåìåíè. Íî â äåéñòâèòåëüíîñòè íå âðåìÿ ñâÿçûâàåò ëþäåé, à ñïîñîáíîñòü ê ñîïåðåæèâàíèþ. ×òî æå òðîíóëî æåíùèí? Íå ñòðàäàíèÿ Èèñóñà Õðèñòà, îñòàâëåííîãî ó÷åíèêàìè è íàðîäîì, ãîëîäíîãî è õîëîäíîãî, èçáèòîãî è îïëåâàííîãî, íå íà ýòîì áûëî ñîñðåäîòî÷åíî èõ âíèìàíèå, à íà äóøåâíûõ ìóêàõ îòðåêøåãîñÿ ó÷åíèêà. Èìåííî åãî îíè íåîñîçíàííî ïðåäñòàâèëè ñåáå íà ìåñòå Èâàíà è ïðîíèêëèñü ñî÷óâñòâèåì, îùóòèâ ïîëíîå îäèíî÷åñòâî ÷åëîâåêà è åãî áåññèëèå ïðåîäîëåòü ýòî ñîñòîÿíèå.

Îíè ñàìè, âåðîÿòíî, ïåðåæèâàëè â ñâîåé æèçíè ïîäîáíîå è ìîãëè ïîíÿòü äðóãèõ â òàêîé ñèòóàöèè. Âàñèëèñà äîëãî æèëà â ëþäÿõ â êà÷åñòâå ïîäíåâîëüíîé — ìàìêè è íÿíüêè, à åå äî÷ü áûëà çàáèòà ñâîèì ìóæåì. Îíè çíàëè íà îïûòå ñîñòîÿíèå áåçûñõîäíîñòè è áåñïîìîùíîñòè. Ðàññêàçûâàë îäèíîêèé ÷åëîâåê, è ñëóøàëè îäèíîêèå ëþäè. ×óâñòâî îäèíî÷åñòâà îáúåäèíèëî èõ. Ýòî åäèíåíèå ñîãðåëî äóøó ìîëîäîãî ÷åëîâåêà.  ýòîì íè÷åãî äóõîâíîãî íåò. Ýòî îáû÷íîå äóøåâíîå ïåðåæèâàíèå, îáúåäèíÿþùåå ëþäåé ïî ãîðèçîíòàëè, åñëè òàê ìîæíî âûðàçèòüñÿ.  Íî Èâàí ýòîãî íå îñîçíàë.

    «Îí äóìàë î òîì, ÷òî ïðàâäà è êðàñîòà, íàïðàâëÿâøèå ÷åëîâå÷åñêóþ æèçíü òàì, â ñàäó è âî äâîðå ïåðâîñâÿùåííèêà, ïðîäîëæàëèñü íåïðåðûâíî äî ñåãî äíÿ è, ïî-âèäèìîìó, âñåãäà ñîñòàâëÿëè ãëàâíîå â ÷åëîâå÷åñêîé æèçíè è âîîáùå íà çåìë养 Êàêàÿ æå ïðàâäà è êðàñîòà áûëè â æèçíè Ïåòðà òàì â òî âðåìÿ? Òàì  òîãäà ÷åëîâå÷åñêóþ æèçíü Ïåòðà íàïðàâëÿëè ÷óâñòâà ñòðàõà è íåâåðèÿ, òðóñîñòü è ïðåäàòåëüñòâî. Ýòèì íåëüçÿ æèòü. Ýòèì íåëüçÿ âîñõèùàòüñÿ. Ýòîìó íåëüçÿ ñîñòðàäàòü. Ïåòðà íåëüçÿ óïðåêíóòü â îáû÷íîé òðóñîñòè, îí íå ìîã ñîâìåñòèòü ïðîèñõîäÿùåå óíèæåíèå åãî Ó÷èòåëÿ è äàæå óãðîçó Åãî æèçíè ñ òåì, ÷òî îí î Íåì çíàë.  ñîçíàíèè íå óêëàäûâàëîñü òî, ÷òî ñîâåðøàëîñü íà ãëàçàõ.

 Ãëàâíîå è âå÷íîå â ÷åëîâå÷åñêîé æèçíè â æèçíè âîîáùå – ýòî äàæå íå ìóêè Ãîñïîäà, à Åãî âîñêðåñåíèå. Âîò â ÷åì ñìûñë Åãî ñòðàäàíèé è ñóòü ïðàâîñëàâèÿ. Âîñêðåñåíèå Áîãà ñëàâèò Ïðàâîñëàâíàÿ öåðêîâü åæåíåäåëüíî è îñîáåííî – â Ïàñõó.

Íî îá ýòîì â ðàññêàçå — íè ñëîâà. À ìíîãî è ïîäðîáíî ãîâîðèòñÿ î ñîáûòèÿõ ïÿòíèöû – ãëàâíîì äíå äëÿ êàòîëèêîâ. Äëÿ íèõ æå èìåííî Ïåòð ÿâëÿåòñÿ íàìåñòíèêîì Áîãà íà çåìëå, çàìåñòèòåëåì êîòîðîãî ÿâëÿåòñÿ ïàïà Ðèìñêèé. Ãëàâíûé õðàì êàòîëèêî⠖ ñîáîð Ïåòðà â Èòàëèè.

    Ðàññêàç íàïèñàí ðóññêèì ÷åëîâåêîì, âûðîñøèì â ïðàâîñëàâíîé ñåìüå. Íî íå ñëó÷àéíî ×åõîâ ïðèçíàâàëñÿ, ÷òî ñòàðàòåëüíî âûòðàâëèâàë â ñåáå ðàáà, – ñêîðåå âñåãî, ðàáà Áîæüåãî. Îí çàáûë, ÷òî â äåíü Ñòðàñòíîé ïÿòíèöû ïðàâîñëàâíûå íå îõîòÿòñÿ, äà åùå ñ ðóæüåì.  ýòîò äåíü îíè ïî÷òè íå âûõîäÿò èç õðàìà, òàê êàê ýòî åäèíñòâåííûé äåíü â ãîäó, êîãäà â êàæäîì ïðèõîäñêîì õðàìå ñîâåðøàþòñÿ òðè Áîãîñëóæåíèÿ. Ñ óòðà — ÷òåíèå Öàðñêèõ ÷àñîâ â òå÷åíèå äâóõ ÷àñîâ, ÷óòü ïîçæå – âûíîñ Ïëàùàíèöû òàêæå â òå÷åíèå äâóõ ÷àñîâ. Åùå ÷óòü ïîçæå – ÷èí Ïîãðåáåíèÿ, äëÿùèéñÿ ìèíèìóì ÷åòûðå ÷àñà. Ïîñëå ýòîãî íàðîä ðàñõîäèòñÿ ïî äîìàì, ÷òîáû âïåðâûå çà äåíü ïðèíÿòü ïèùó.

    Ñòóäåíòàì äóõîâíîé àêàäåìèè, êàê è ó÷àùèìñÿ ñåìèíàðèè, âåëèêèì ïîñòîì íå ïîëîæåíî ïîêèäàòü ñâîè ó÷åáíûå çàâåäåíèÿ è öåðêâè.  òàêîé äåíü Èâàí íèêàê íå ìîã îêàçàòüñÿ äîìà äà åùå íà îõîòå. È îòåö Èâàíà äüÿ÷îê íèêàê íå ìîã áûòü äîìà â òàêîé äåíü, õîòÿ áû è áîëüíîé. Íàîáîðîò — èìåííî äëÿ èñöåëåíèÿ âñå ñòðàæäóùèå íåäóãàìè ñòåêàþòñÿ â öåðêîâü â åå âåëèêèå äíè, òåì áîëåå öåðêîâíîñëóæèòåëè.

Ïîâåäåíèå Âåëèêîïîëüñêîãî – ýòî äåéñòâèÿ Èâàíà, ðîäñòâà íå ïîìíÿùåãî. Òàê îôèöèàëüíî èìåíîâàëèñü â Ðîññèè áðîäÿãè, îáû÷íî ïðåñòóïíèêè, îòêàçûâàâøèåñÿ íàçâàòü ñâîå èìÿ. Èâàí â áóêâàëüíîì ñìûñëå ñëîâà áðîäèò âíå öåðêâè, áóäóùèé ñâÿùåííîñëóæèòåëü, ïðåäíàçíà÷åííûé ïðèíîñèòü Áîãó áåñêðîâíóþ æåðòâó, ñòðåëÿåò èç ðóæüÿ ñ öåëüþ óáèòü. Îùóòèâ äèñêîìôîðò, îí íå âñïîìíèë ëþáèìóþ ðóññêóþ ïîñëîâèöó: «Ãîñïîäü òåðïåë, è íàì âåëåë». Îí âîîáùå íå çàäóìàëñÿ î òîì äíå. ×òî ýòî êàê íå îòðå÷åíèå? Ïóñòü íå îôîðìëåííîå, íå çàÿâëåííîå, íî îñóùåñòâëåííîå â ïîâåäåíèè è ìûñëÿõ, à òàêæå è â ñëîâàõ. Âåäü äàæå ðàññêàçûâàÿ î Ïåòðå, îí òàê è íå äîòÿíóëñÿ äî òåìû ñòðàäàíèé Õðèñòà. Òàê ÷òî íå áåäíîé ñòàðóõå, à åìó íåîáõîäèìî «âñåì ñâîèì  ñóùåñòâîì» ïðî÷óâñòâîâàòü âñ¸, ÷òî ïðîèçîøëî ñ àïîñòîëîì Ïåòðîì.

    Íå ñëó÷àéíî è òî, ÷åì óòåøèëñÿ ñòóäåíò. «×óâñòâî ìîëîäîñòè, çäîðîâüÿ, ñèëû, — åìó áûëî òîëüêî äâàäöàòü äâà ãîäà, — è íåâûðàçèìî ñëàäêîå îæèäàíèå ñ÷àñòüÿ, íåâåäîìîãî, òàèíñòâåííîãî ñ÷àñòüÿ îâëàäåâàëè èì». Îí íàøåë óòåøåíèå â ñåáå ñàìîì, â ñâîåé ìîëîäîñòè è ñâîåì çäîðîâüå. Íà îñíîâàíèè ýòîãî îùóùåíèÿ ðîäèëîñü äðóãîå: «æèçíü êàçàëàñü åìó âîñõèòèòåëüíîé, ÷óäåñíîé è ïîëíîé âûñîêîãî ñìûñëà». Íà ýòîé îïòèìèñòè÷åñêîé íîòå çàêàí÷èâàåòñÿ ðàññêàç, ñîçäàâàÿ âïå÷àòëåíèå ó ÷èòàòåëÿ, ÷òî ãåðîåì íàéäåí ñìûñë æèçíè. Òàê â ÷åì æå îí?  âîçíèêíîâåíèè îùóùåíèÿ. Ãåðîþ ïîêàçàëîñü, ÷òî îí íàøåë ñìûñë æèçíè. Ýòèì îùóùåíèåì îí è óñïîêîèëñÿ.

    Âàæíàÿ ðîëü îùóùåíèÿ íàáëþäàåòñÿ íåðåäêî â ðàññêàçàõ ×åõîâà. Íàïðèìåð, â ðàññêàçå «Íà ïîäâîäå» ó÷èòåëüíèöåé Ìàðèåé Âàñèëüåâíîé òîæå îâëàäåëî îùóùåíèå. Åé âäðóã ïîêàçàëîñü, ÷òî âåðíóëàñü åå ñ÷àñòëèâàÿ áåççàáîòíàÿ, îáåñïå÷åííàÿ  þíîñòü. «Îíà æèâî, ñ ïîðàçèòåëüíîé ÿñíîñòüþ…ïðåäñòàâèëà ñåáå îòöà, ìàòü, áðàòà, êâàðòèðó â Ìîñêâå…÷óâñòâî ðàäîñòè è ñ÷àñòüÿ âäðóã îõâàòèëî åå, îò âîñòîðãà îíà ñæàëà ñåáå âèñêè ëàäîíÿìè è îêëèêíóëà íåæíî, ñ ìîëüáîé: «Ìàìà!» È çàïëàêàëà íåèçâåñòíî îò÷åãî». «Îíà âîîáðàçèëà ñ÷àñòüå, êàêîãî íèêîãäà íå áûëî, è êàçàëîñü åé, ÷òî è íà íåáå, è âñþäó â îêíàõ è íà äåðåâüÿõ ñâåòèòñÿ åå ñ÷àñòüå, åå òîðæåñòâî. È âäðóã âñ¸ èñ÷åçëî. Ìàðüÿ Âàñèëüåâíà, äðîæà, êî÷åíåÿ îò õîëîäà, ñåëà â òåëåãó».  ýòîì ðàññêàçå îùóùåíèå èñ÷åçëî. Âåðíóëàñü ðåàëüíîñòü. À â ðàññêàçå «Ñòóäåíò» ýòîãî íå ïðîèçîøëî. Îí îáîðâàí íà ïåðåæèâàíèè  êîìôîðòàáåëüíîãî îùóùåíèÿ. Ïî÷åìó?

Ìàðüÿ Âàñèëüåâíà áûëà ñòàðà è áåäíà, è ïîòîìó åå áóäóùåå áåñïåðñïåêòèâíî. Ñòóäåíò ìîëîä è çäîðîâ, ñ áîëüøîé âåðîÿòíîñòüþ õîðîøåé ïåðñïåêòèâû. Âîçìîæíî, ýòà âåðîÿòíîñòü è îïðåäåëèëà ñ÷àñòëèâûé êîíåö.  òàêîì ñëó÷àå ïîçèöèÿ àâòîðà áëèçêà ê ïîçèöèè ñòàòèñòèêà, îïðåäåëÿþùåãî äîëþ âåðîÿòíîñòè òîãî èëè èíîãî ñîáûòèÿ, òî åñòü ìàêñèìàëüíî îáúåêòèâíà.  òàêîì ñëó÷àå îùóùåíèÿ ñòóäåíòà â ôèíàëå ðàññêàçà íèêàêîãî îòíîøåíèÿ íå èìåþò ê òîìó, î ÷åì â íåì ïîâåñòâîâàëîñü.

    Ñèìïòîìàòè÷íî èìÿ ãåðîÿ – Èâàí, ñàìîå ðàñïðîñòðàíåííîå ðóññêîå èìÿ, ñèìâîë íàöèè. Íå ìåíåå ñèìâîëè÷íà è åãî ôàìèëèÿ: Âåëèêîïîëüñêèé îò ñëîâ «âåëèêîå ïîëå», ÷òî ìîæåò áûòü âîñïðèíÿòî êàê ñèìâîë Ðóñè. Êîãäà-òî ñåâåðíàÿ Ðóñü ãðàíè÷èëà íà þãå ñ îãðîìíûì ïðîñòðàíñòâîì, èìåíîâàâøåìñÿ Äèêèì Ïîëåì, ãäå õîçÿéíè÷àëè êî÷åâûå ïëåìåíà. Ïîçæå ýòî Ïîëå âîøëî â ñîñòàâ Ðîññèè, ïðåäñòàâëÿþùåé ñîáîé êàê áû åäèíîå Áîëüøîå ïîëå. Òî, ÷òî ýòà ôàìèëèÿ, — èçîáðåòåíèå, î÷åâèäíî. Òðàäèöèîííûå ðóññêèå ôàìèëèè èçâåñòíû. Íî ýòî àâòîðñêîå èçîáðåòåíèå, íå ñîîòâåòñòâóþùåå äåéñòâèòåëüíîñòè.
 ñåìèíàðèÿõ è äóõîâíûõ àêàäåìèÿõ ïðàêòèêîâàëîñü èñêóññòâåííîå ïîñòðîåíèå ôàìèëèé, íî òå ôàìèëèè îòðàæàëè ðåàëèè öåðêîâíîãî áûòà. ×àùå âñåãî îíè ïðîèñõîäèëè îò íàçâàíèÿ öåðêâè, â êîòîðîé ïðåäñòîÿëî ñëóæèòü âûïóñêíèêó äóõîâíîé øêîëû: Áëàãîâåùåíñêèé, Óñïåíñêèé, Àðõàíãåëüñêèé, Ðîæäåñòâåíñêèé, Íèêîëüñêèé è òîìó ïîäîáíîå. Ïîëó÷èâøèé òàêóþ ôàìèëèþ íàâñåãäà ñîõðàíÿë ïàìÿòü î ñâîåì ïåðâîì ìåñòå ñëóæåíèÿ Áîãó, êîòîðîå ÷àñòî îñòàâàëîñü åäèíñòâåííûì.  ðàññêàçå ×åõîâà ôàìèëèÿ ãåðîÿ èíîñêàçàòåëüíî óêàçûâàåò íà íàöèîíàëüíîñòü, óñèëèâàÿ çíà÷åíèå èìåíè. Ýòî îáÿçûâàåò áîëåå âíèìàòåëüíî îòíåñòèñü êî âñåìó, î ÷åì çàÿâëåíî â òåêñòå.

    Ñîâåðøåííî íå ñâîéñòâåííî ñåìèíàðèñòó, íå ãîâîðÿ óæå î ñòóäåíòå äóõîâíîé àêàäåìèè, ïðåäàâàòüñÿ ìå÷òàòåëüíîñòè è âîîáðàæåíèþ. Îá ýòîì åäèíîäóøíî ïðåäîñòåðåãàþò îòöû Öåðêâè. Îíè íàñòîé÷èâî ó÷àò ìîëèòüñÿ áåçâèäíî, áåç îáðàçîâ. Èìè ïîçíàíî íà ïðàêòèêå, ÷òî âñëåä çà ìàëåéøåé ðàáîòîé âîîáðàæåíèÿ èäåò èñêóøåíèå â âèäå íàâÿç÷èâûõ íå÷èñòûõ ïðåäñòàâëåíèé. Íåðåàëüíî äëÿ ðóññêîãî ïðàâîñëàâíîãî ñâÿùåííèêà èëè ìîíàõà ñàìîìó âïàñòü â ÷óâñòâåííîå âîîáðàæåíèå, äà åùå ïðåäëàãàòü ýòî äðóãèì, êàê äåëàåò ãåðîé ×åõîâà: «Âîîáðàæàþ: òèõèé-òèõèé òåìíûé-òåìíûé ñà䅻

Âñëåä çà ýòîé  îáðàçíîé êàðòèíîé – çâóêîâûå îáðàçû: « â òèøèíå åäâà ñëûøàòñÿ  ãëóõèå ðûäàíèÿ». Èìåííî ñèëüíîå ÷óâñòâåííîå ïåðåæèâàíèå ñòðàäàíèé Èèñóñà Õðèñòà ïðèâîäèò èíîãäà ê òîìó, ÷òî ó ÷åëîâåêà, óïîðíî ñîñðåäîòî÷èâøåãîñÿ íà çðèòåëüíîì ïðåäñòàâëåíèè ðàí íà òåëå ðàñïÿòîãî Ãîñïîäà, ïîÿâëÿþòñÿ òàê íàçûâàåìûå ñòèãìû: êðîâàâûå ÿçâû. Îíè âîçíèêàþò èíîãäà èìåííî ó êàòîëèêîâ è  ïðèòîì òàì, ãäå èçîáðàæåíû íà Ðàñïÿòèè: íà ëàäîíè. Òîãäà êàê â äåéñòâèòåëüíîñòè ãâîçäÿìè áûëè ïðîáèòû íå ëàäîíè, à çàïÿñòüÿ, ÷òî ïîäòâåðæäàåòñÿ Òóðèíñêîé ïëàùàíèöåé. Ýòî äîêàçûâàåò, ÷òî ñòèãìû ÿâëÿþòñÿ ïðîèçâîäíûìè íå äóõîâíîãî (ïî Îòêðîâåíèþ), à äóøåâíîãî ñîñòîÿíèÿ. Íå ñëó÷àéíî òåðìèíîì «ñòèãìà» îáîçíà÷àþòñÿ ðàçëè÷íûå êîæíûå ÿçâåííûå çàáîëåâàíèÿ, âîçíèêàþùèå íà ïî÷âå èñòåðèè.

    Èâàí äàåò òàêóþ õàðàêòåðèñòèêó Ïåòðó: «Îí ñòðàñòíî, áåç ïàìÿòè ëþáèë Èèñóñà». Íè÷åãî áîëåå íåïðàâîñëàâíîãî íåëüçÿ âîîáðàçèòü. Ïðàâîñëàâèå ñòðîãî âîñïðåùàåò âñÿêóþ ñòðàñòü. Îíî ó÷èò ñïîêîéíîìó îòíîøåíèþ êî âñåìó ïðîèñõîäÿùåìó. Ýòî ñïîêîéñòâèå íå îçíà÷àåò ðàâíîäóøèÿ, à ÿâëÿåòñÿ ñâèäåòåëüñòâîì ïîäëèííîé âåðû â Áîãà, äîâåðèòåëüíîãî îòíîøåíèÿ ê Åãî ïðàâîñóäèþ è ìèëîñåðäèþ, ê Åãî áåñêîíå÷íîé è íåïîçíàâàåìîé ÷åëîâåêîì ïðåìóäðîñòè, íàïðàâëåííîé íà ñïàñåíèå ÷åëîâå÷åñêîé äóøè. Ëþáèòü áåç ïàìÿòè – áåçðàññóäíî. Î òàêèõ ñëó÷àÿõ ãîâîðÿò: «ðåâíîñòü íå ïî ðàçóìó», èìåÿ â âèäó ïîä ðåâíîñòüþ áîëüøîå óñåðäèå.

    Âîçíèêàåò âîïðîñ: à êàê æå èçîáðàæàòü àïîñòîëà Ïåòðà? — Òàê, êàê ýòî ñäåëàíî â ïðàâîñëàâíîé ëèòåðàòóðå: â íåé äåëàåòñÿ àêöåíò íà ðàñêàÿíèè Ïåòðà. Îí òàê ñòðàäàë îò ñâîåãî îòðå÷åíèÿ, ÷òî ñëåçû åãî òåêëè íåïðåñòàííî è ïðîäåëàëè íà ëèöå ãëóáîêèå ìîðùèíû. Ïåðåä âåðóþùèìè ñòàâèòñÿ âîïðîñ, ìîãóò ëè îíè òàê êàÿòüñÿ. Ïðè òàêîé ïîñòàíîâêå âîïðîñà íå íóæíû íè òåìíûé ñàä, íè çâóêè ïëà÷à. Âíèìàíèå ñîñðåäîòà÷èâàåòñÿ íà ïåðåæèâàíèÿõ äóõîâíîãî, à íå äóøåâíîãî ñâîéñòâà, íà ñîñòîÿíèè ñâîåé äóøè, à íå ÷üåé-ëèáî. Äåëàåòñÿ àêöåíò è íà òîì, ÷òî çà òðîåêðàòíûì îòðå÷åíèåì è ðàñêàÿíèåì Ïåòðà ïîñëåäîâàëî åãî ïðîùåíèå, òðèæäû ïîäòâåðæäåííîå Ãîñïîäîì: “Ïàñè îâöû ìîè” (îá ýòîì – â Åâàíãåëèè îò Èîàííà).

     ðóññêîé ïðàâîñëàâíîé òðàäèöèè íåò îòäåëüíîãî ïî÷èòàíèÿ àïîñòîëà Ïåòðà. Îí ïî÷èòàåòñÿ âìåñòå ñ àïîñòîëîì Ïàâëîì. Ïî îêîí÷àíèè ëåòíåãî (ïîñëå Òðîèöû) ïîñòà ïðàçäíóåòñÿ ïàìÿòü Ïåòðà è Ïàâëà â îäèí äåíü. Ïèøóòñÿ ïàðíûå èêîíû ñ èçîáðàæåíèåì îáîèõ ñâÿòûõ, ñîçäàþòñÿ õðàìû â ÷åñòü Ïåòðà è Ïàâëà îäíîâðåìåííî. Ñòàðåéøèé ñîáîð â Ñàíêò-Ïåòåðáóðãå — Ïåòðîïàâëîâñêèé.  Ìîñêâå òðè ñòàðèííûõ Ïåòðîïàâëîâñêèõ õðàìà ÕÓ11 è ÕÓ111 âåêîâ. Òàêîé ïîäõîä îáúÿñíÿåòñÿ òåì, ÷òî â ãëàçàõ ïðàâîñëàâíûõ ýòè äâà àïîñòîëà îëèöåòâîðÿþò äâà ïóòè ê âåðå. Àïîñòîë Ïåòð ïðîøåë ïóòü îò òåñíîãî îáùåíèÿ ñî Õðèñòîì äî îòðå÷åíèÿ. Àïîñòîë Ïàâåë øåë îáðàòíûì ïóòåì: îò  ãîíåíèé íà õðèñòèàí äî ñàìîãî ãîðÿ÷åãî ñëóæåíèÿ Ãîñïîäó. (Âûñîêîïåòðîâñêèé ìîíàñòûðü â Ìîñêâå íàçâàí â ÷åñòü ïåðâîãî ìîñêîâñêîãî ìèòðîïîëèòà Ïåòðà).

     Ðîññèè î÷åíü ïî÷èòàþò è Ïåòðà, è Ïàâëà. Ìíîãèå ìàëü÷èêè ïîëó÷àþò ýòè èìåíà. Ôàìèëèè Ïåòðîâ è Ïàâëîâ ðàñïðîñòðàíåíû íàðàâíå ñ ôàìèëèåé Èâàíîâ. Ïåòð 1 íàçâàë íîâóþ, ñîçäàâàåìóþ èì ñòîëèöó Ðîññèè â ÷åñòü àïîñòîëà Ïåòðà Ñàíêò-Ïåòåðáóðãîì. Àïîñòîë Ïåòð îáû÷íî èçîáðàæàåòñÿ ñ êëþ÷àìè îò ðàÿ â ðóêàõ. Òàê âûñîêî ñòîèò îí â ïðåäñòàâëåíèè âåðóþùèõ.

    Âî âðåìÿ ãîñïîäñòâà àòåèçìà â ÑÑÑÐ ðóññêèå ëþäè ëþáèëè ýòîò ðàññêàç ×åõîâà çà óïîìèíàíèå î Ñòðàñòíîé ïÿòíèöå è ñîáûòèÿõ, ñâÿçàííûõ ñ íåé, çàêðûâàÿ ãëàçà íà âñå îñòàëüíîå. Ñëîâî «Èèñóñ» áûëî çàïðåòíûì ïëîäîì. Ìíîãèì òîãäà êàçàëîñü ïðîðî÷åñêèì, ÷òî ×åõîâ íàçâàë ñâîé ðàññêàç «Ñòóäåíò», à íå «Ñåìèíàðèñò». Ñ òàêèì íàçâàíèåì ðàññêàç áûë áû çàïðåùåí íàâñåãäà. (Èíòåðåñíî, ÷òî ïåðâîå íàçâàíèå çâó÷àëî òàê: «Âå÷åðîì»). Íî âåäü ×åõîâ íå ìîã ïðåäâèäåòü ñîâåòñêèõ ðåàëèé. Îí äàë òàêîå íàçâàíèå, êîòîðîå îáåçëè÷èâàåò äóõîâíîå ñîäåðæàíèå ó÷åáíûõ çàíÿòèé Èâàíà. Íå èñêëþ÷åíî, ÷òî ýòî ñäåëàíî è ïîä âëèÿíèåì çàïàäíîé, êàòîëè÷åñêîé è ïðîòåñòàíòñêîé, òðàäèöèè, â ñîîòâåòñòâèè ñ êîòîðîé áîãîñëîâèå èçó÷àåòñÿ íå â ìîíàñòûðñêèõ, à â óíèâåðñèòåòñêèõ ñòåíàõ. Òåïåðü æå íàäî îòêðûâàòü ãëàçà íà âñþ òó ïèùó, êîòîðàÿ ïðåïîäíîñèòñÿ  êàê äóõîâíàÿ. Î÷åíü îïàñíî, êîãäà îíà òàêîâîé íå ÿâëÿåòñÿ.

    Ãëàâíàÿ òåìà ïðîèçâåäåíèé ×åõîâà – îäèíî÷åñòâî ÷åëîâåêà. Ïèñàòåëü òùàòåëüíî èññëåäîâàë ýòî ñîñòîÿíèå â ñàìûõ ðàçíûõ ïðîÿâëåíèÿõ, â ñàìûõ ðàçíûõ îáñòîÿòåëüñòâàõ. Îí âèäåë ñàìîå ñèëüíîå ìó÷åíèå äëÿ ÷åëîâåêà èìåííî â îùóùåíèè îäèíî÷åñòâà, íî íå ïîíèìàë ïðè÷èíó ýòîãî ñîñòîÿíèÿ è íå âèäåë ñïîñîáà èçáàâëåíèÿ îò íåãî. Ýòà òåìà ÷ðåçâû÷àéíî âàæíà âîîáùå è îñîáåííî â íàøå âðåìÿ âñåîáùåãî ðàçîáùåíèÿ âñëåäñòâèå äóõîâíîãî îáíèùàíèÿ.

     äàííîì ðàññêàçå îäèíîêè âñå – îò Èâàíà è âäîâ äî àïîñòîëà Ïåòðà è Õðèñòà. Áåçóòåøíûì îñòàëñÿ Ïåòð. Ñàìûì óòåøåííûì îêàçàëñÿ Èâàí. Çà îäèí äåíü îí ïåðåæèë õîðîøåå íàñòðîåíèå äíåì, ìðà÷íîå – âå÷åðîì, çàòåì – çàäóì÷èâîñòü, ñìåíèâøóþñÿ  îæèäàíèåì ñ÷àñòüÿ. Ïðè ýòîì íè÷åãî íå èçìåíèëîñü âîêðóã íåãî: òîò æå õîëîä, òà æå òüìà. Ýòî ñâèäåòåëüñòâóåò î çûáêîñòè íàñòðîåíèÿ ÷åëîâåêà, î íåïðåäñêàçóåìîñòè âîçíèêíîâåíèÿ òåõ èëè èíûõ îùóùåíèé è îá î÷åíü áîëüøîé ðîëè ýòèõ îùóùåíèé â æèçíè ÷åëîâåêà. Ãëàâíîé îïàñíîñòüþ ïðåäñòàâëÿåòñÿ íåîáîñíîâàííîå âîçíèêíîâåíèå îùóùåíèé è ïðèäàíèå èì èçëèøíåé çíà÷èìîñòè âïëîòü äî  îáùåèñòîðè÷åñêèõ îáîáùåíèé ïðîøëîãî è áóäóùåãî. ßñíî, ÷òî ýòî âîçìîæíî ëèøü ïðè îòñóòñòâèè îïðåäåëåííîãî ìèðîâîççðåíèÿ, ïðàâîñëàâíîãî èëè ìàòåðèàëèñòè÷åñêîãî: íè õîëîäåí, íè ãîðÿ÷.

    Âñïîìèíàåòñÿ áåñåäà Áàçàðîâà ñ Àðêàäèåì â ðîìàíå Òóðãåíåâà «Îòöû è äåòè», êîãäà ìîëîäîé Êèðñàíîâ ñ óäèâëåíèåì óñëûøàë îò ñâîåãî ñòàðøåãî äðóãà, ÷òî ïðèíöèïîâ íåò, à åñòü îùóùåíèÿ. Ñìåíó îùóùåíèé Èâàíà ÷èòàòåëü ïåðåæèë âìåñòå ñ íèì, íàéäÿ ïèùó äëÿ ðàçìûøëåíèé î íåîáõîäèìîñòè òâåðäîé ìèðîâîççðåí÷åñêîé ïîçèöèè è  äëÿ ãåðîÿ, è äëÿ àâòîðà, à åùå áîëüøå î òîì, ÷òî çäåñü îáúåêòèâíî îòðàçèëàñü áåçäóõîâíîñòü ðóññêîé èíòåëëèãåíöèè êîíöà äåâÿòíàäöàòîãî âåêà è ïîçæå.  òå÷åíèå ñòà ëåò íèêåì íå áûëî óêàçàíî íà òî, ÷òî çäåñü îïèñàíî. Ýòî ñâèäåòåëüñòâî ïîëíîé óäàëåííîñòè ðóññêîé èíòåëëèãåíöèè îò ñâîèõ äóõîâíûõ êîðíåé.

    ×åõîâ, âèäèìî, ñ÷èòàë, ÷òî óêàçàë íà ñâÿçü âðåìåí áëàãîäàðÿ ðåëèãèè, òîãäà    êàê â äåéñòâèòåëüíîñòè îí îïèñûâàåò áëàãîòâîðíîå äåéñòâèå äóøåâíîãî êîíòàêòà è î÷åíü ñèëüíóþ ðîëü îùóùåíèÿ.
Ëþáèìûì äëÿ àâòîðà ýòîò ðàññêàç áûë, íàâåðíîå, èìåííî ïîòîìó, ÷òî ãåðîè íàøëè êîíòàêò â ïåðåæèâàíèÿõ. Î÷åíü íåìíîãèå ãåðîè ×åõîâà ìîãóò ýòèì ïîõâàëèòüñÿ. Êàê ïèñàòåëü-ïñèõîëîã ×åõîâ äîëæåí áûë çàáèòü òðåâîãó ïî ïîâîäó òàêîé ðîëè îùóùåíèÿ â ñîñòîÿíèè ÷åëîâåêà. Íî ýòîãî íå ïðîèçîøëî. Çíà÷èò, àâòîðîì ýòî íå áûëî îñìûñëåíî. Çíà÷èò, èçó÷àÿ ýòîò ðàññêàç, êàê è äðóãèå  ïðîèçâåäåíèÿ ×åõîâà, íåîáõîäèìî îòäåëÿòü îáúåêòèâíîå åãî ñîäåðæàíèå îò ñóáúåêòèâíîãî àâòîðñêîãî îñìûñëåíèÿ.
 
 

1. Блин

Это было давно. Это было месяца четыре назад.

Сидели мы в душистую южную ночь на берегу Арно.

То есть сидели-то мы не на берегу, — где же там сидеть: сыро и грязно, да и неприлично, — а сидели мы на балконе отеля, но уж так принято говорить для поэтичности.

Компания была смешанная — русско-итальянская.

Так как между нами не было ни чересчур близких друзей, ни родственников, то говорили мы друг другу вещи исключительно приятные.

В особенности в смысле международных отношений.

Мы, русские, восторгались Италией. Итальянцы высказывали твердую, ничем несокрушимую уверенность, что Россия также прекрасна. Они кричали, что итальянцы ненавидят солнце и совсем не переносят жары, что они обожают мороз и с детства мечтают о снеге.

В конце концов мы так убедили друг друга в достоинствах наших родин, что уже не в состоянии были вести беседу с прежним пафосом.

— Да, конечно, Италия прекрасна, — задумались итальянцы.

— А ведь мороз, — он… того. Имеет за собой… — сказали и мы друг другу.

И сразу сплотились и почувствовали, что итальянцы немножко со своей Италией зазнались и пора показать им их настоящее место.

Они тоже стали как-то перешептываться.

— У вас очень много шипящих букв, — сказал вдруг один из них. — У нас язык для произношения очень легкий. А у вас все свистят да шипят.

— Да, — холодно отвечали мы. — Это происходит от того, что у нас очень богатый язык. В нашем языке находятся все существующие в мире звуки. Само собой разумеется, что при этом приходится иногда и присвистнуть.

— А разве у вас есть «ти-эч», как у англичан? — усомнился один из итальянцев. — Я не слыхал.

— Конечно, есть. Мало ли что вы не слыхали. Не можем же мы каждую минуту «ти-эч» произносить. У нас и без того столько звуков.

— У нас в азбуке шестьдесят четыре буквы, — ухнула я.

Итальянцы несколько минут молча смотрели на меня, а я встала и, повернувшись к ним спиной, стала разглядывать луну. Так было спокойнее. Да и к тому же каждый имеет право созидать славу своей родины, как умеет.

Помолчали.

— Вот приезжайте к нам ранней весной, — сказали итальянцы, — когда все цветет. У вас еще снег лежит в конце февраля, а у нас какая красота!

— Ну, в феврале у нас тоже хорошо. У нас в феврале масленица.

— Масленица. Блины едим.

— А что же это такое блины?

Мы переглянулись. Ну, как этим шарманщикам объяснить, что такое блин!

— Блин, это очень вкусно, — объяснила я. Но они не поняли.

— С маслом, — сказала я еще точнее.

— Со сметаной, — вставил русский из нашей компании.

Но вышло еще хуже. Они и блина себе не уяснили, да еще вдобавок и сметану не поняли.

— Блины, это — когда масленица! — толково сказала одна из наших дам.

— Блины… в них главное икра, — объяснила другая.

— Это рыба! — догадался, наконец, один из итальянцев.

— Какая же рыба, когда их пекут! — рассмеялась дама.

— А разве рыбу не пекут?

— Пекут-то пекут, да у рыбы совсем другое тело. Рыбное тело. А у блина — мучное.

— Со сметаной, — опять вставил русский.

— Блинов очень много едят, — продолжала дама. — Съедят штук двадцать. Потом хворают.

— Ядовитые? — спросили итальянцы и сделали круглые глаза. — Из растительного царства?

— Нет, из муки. Мука ведь не растет? Мука в лавке.

Мы замолчали и чувствовали, как между нами и милыми итальянцами, полчаса назад восторгавшимися нашей родиной, легла глубокая, темная пропасть взаимного недоверия и непонимания.

Они переглянулись, перешепнулись.

Жутко стало.

— Знаете, что, господа, — нехорошо у нас как-то насчет блинов выходит. Они нас за каких-то вралей считают.

Положение было не из приятных.

Но между нами был человек основательный, серьезный — учитель математики. Он посмотрел строго на нас, строго на итальянцев и сказал отчетливо и внятно:

— Сейчас я возьму на себя честь объяснить вам, что такое блин. Для получения этого последнего берется окружность в три вершка в диаметре. Пи-эр квадрат заполняется массой из муки с молоком и дрожжами. Затем все это сооружение подвергается медленному действию огня, отделенного от него железной средой. Чтобы сделать влияние огня на пи-эр квадрат менее интенсивным, железная среда покрывается олеиновыми и стеариновыми кислотами, т. е. так называемым маслом. Полученная путем нагревания компактная тягуче-упругая смесь вводится затем через пищевод в организм человека, что в большом количестве вредно.

Учитель замолчал и окинул всех торжествующим взглядом.

Итальянцы пошептались и спросили робко:

— А с какою целью вы все это делаете?

Учитель вскинул брови, удивляясь вопросу, и ответил строго:

— Чтобы весело было!

2. Широкая масленица

Из кухни несется чад, густой, масленный. Он режет глаза, и собравшиеся у закуски гости жмурятся и мигают.

— Блины несут! Блины несут! Несут,

Но вам не хватит. Ваш сосед взял два последних, а вам придется подождать «горяченьких».

Но, когда принесут «горяченьких», окажется, что большинство уже съело первую порцию, — и прислуга начинает подавать опять сначала.

На этот раз вам достается блин — один, всеми отвергнутый, с драным боком и дыркой посредине.

Вы берете его с кротким видом сиротки из хрестоматии и начинаете искать глазами масло.

Масло всегда бывает на другом конце стола. Это печальный факт, с которым нужно считаться. Но так как со своим маслом приходить в гости не принято, то нужно покориться судьбе и жевать голый блин.

Когда вы съедите его, — судьба, наверное, улыбнется, и вам передадут масло с двух сторон сразу. Судьба любит кротких и всегда награждает их по миновании надобности.

На самом почетном месте стола сидит обыкновенно блинный враль. Это просто-напросто хитрый обжора, который распускает о себе слухи, что он может съесть тридцать два блина.

Благодаря этому он сразу делается центром внимания. Ему первому подают, его блины прежде других подмасливаются и сдабриваются всякими масленичными аксессуарами.

Съев штук пятнадцать-двадцать, — сколько аппетита хватит, — с полным комфортом, он вдруг заявляет, что блины сегодня не совсем так испечены, как следует.

— Нет в них чего-то такого, этакого, — понимаете? Неуловимого. Вот это-то неуловимое и делает их удобосъедаемыми в тридцатидвухштучном количестве.

Все разочарованы. Хозяевы обижены. Обижены, зачем много съел, и зачем никого не удивил.

Но ему все равно.

— Что слава? яркая заплата на бедном рубище певца!

Он всех надул, поел, как хотел, и счастлив.

Еще несут горяченьких.

Теперь, когда все сыты, вам дают сразу три хороших горячих блина.

Вы шлепаете их на тарелку и в радостном оживлении окидываете глазами стол.

Направо от вас красуется убранное зеленью блюдо из-под семги, налево — аппетитный жбан из-под икры, а прямо у вашей тарелки приютилась мисочка, в которой пять минут назад была сметана.

Хозяйка посмотрит на вас такими умоляющими глазами, что вы сразу громко закричите о том, что блины, собственно говоря, вкуснее всего в натуральном виде, без всяких приправ, которые, в сущности, только отбивают настоящий вкус, и что истинные ценители блина предпочитают его именно без всяких приправ.

Я видела как-то за блинами молодого человека великой души, который, под умоляющим взглядом хозяйки, сделал вид, что нашел в пустой банке икру и положил ее себе на тарелку. Мало того, он не забывал на кусок блина намазывать эту воображаемую икру и проделывал все это с такой самоотверженной искренностью, что следившая за ним хозяйка даже в лице изменилась. Ей, вероятно, показалось, что она сошла с ума и лишилась способности видеть икру.

После блинов вас заставят есть никому не нужную и не милую уху и прочую ерунду, а когда вам захочется спать, — вас потащат в гостиную и заставят разговаривать.

Пожалуйста, только не вздумайте взглянуть на часы и сказать, что вам нужно еще написать два письма. Посмотрите на себя в зеркало, — ну кто вам поверит?

Лучше прямо подойдите к хозяйке, поднимите на нее ваши честные глаза и скажите просто:

— Я спать хочу.

Она сразу опешит и ничего не найдет сказать вам.

И пока она хлопает глазами, вы успеете со всеми попрощаться и улизнуть.

А хозяйка долго будет думать про вас, что вы шутник.

Так чего же лучше?

Бабушка разбудила меня рано утром, и мы пошли на ближний увал по землянику. Огород наш упирался дальним пряслом в увал. Через жерди переваливались ветви берез, осин, сосен, одна черемушка катнула под городьбу ягоду, и та взошла прутиком, разрослась на меже среди крапивы и конопляника. Черемушку не срубали, и на ней птички вили гнезда.

Деревня еще тихо спала. Ставни на окнах были закрыты, не топились еще печи, и пастух не выгонял неповоротливых коров за поскотину, на приречный луг.

А по лугу стелился туман, и была от него мокра трава, никли долу цветы куриной слепоты, ромашки приморщили белые ресницы на желтых зрачках.

Енисей тоже был в тумане, скалы на другом берегу, будто подкуренные густым дымом снизу, отдаленно проступали вершинами в поднебесье и словно плыли встречь течению реки.

Неслышная днем, вдруг обнаружила себя Фокинская речка, рассекающая село напополам. Тихо пробежавши мимо кладбища, она начинала гуркотать, плескаться и картаво наговаривать на перекатах. И чем дальше, тем смелей и говорливей делалась, измученная скотом, ребятишками и всяким другим народом, речка: из нее брали воду на поливку гряд, в баню, на питье, на варево и парево, бродили по ней, валили в нее всякий хлам, а она как-то умела и резвость, и светлость свою сберечь.

Вот и наговаривает, наговаривает сама с собой, довольная тем, что пока ее не мутят и не баламутят. Но говор ее внезапно оборвался — прибежала речка к Енисею, споткнулась о его большую воду и, как слишком уж расшумевшееся дитя, пристыженно смолкла. Тонкой волосинкой вплеталась речка в крутые, седоватые валы Енисея, и голос ее сливался с тысячами других речных голосов, и, капля по капле накопив силу, грозно гремела река на порогах, пробивая путь к студеному морю, и растягивал Енисей светлую ниточку деревенской незатейливой речки на многие тысячи верст, и как бы живою жилой деревня наша всегда была соединена с огромной землей.

Кто-то собирался плыть в город и сколачивал салик на Енисее. Звук топора возникал на берегу, проносился поверх, минуя спящее село, ударялся о каменные обрывы увалов и, повторившись под ними, рассыпался многоэхо по распадкам.

Сначала бабушка, а за нею я пролезли меж мокрых от росы жердей и пошли по распадку вверх на увалы. Весной по этому распадку рокотал ручей, гнал талый снег, лесной хлам и камни в наш огород, но летом утихомирился, и бурный его пугь обозначился до блеска промытым камешником.

В распадке уютно дремал туман, и было так тихо, что мы боялись кашлянуть. Бабушка держала меня за руку и все крепче, крепче сжимала ее, будто боялась, что я могу вдруг исчезнуть, провалиться в эту волокнисто-белую тишину. А я боязливо прижимался к ней, к моей живой и теплой бабушке. Под ногами шуршала мелкая ершистая травка. В ней желтели шляпки маслят и краснели рыхлые сыроежки.

Местами мы пригибались, чтобы пролезть под наклонившу- юся сосенку, по кустам переплетались камнеломки, повилика, дедушкины кудри. Мы запугивались в нитках цветов, и тогда из белых чашечек выливались мне за воротник и на голову студеные капли.

Я вздрагивал, ежился, облизывал горьковатые капли с губ, бабушка вытирала мою стриженую голову ладонью или краешком платка и с улыбкой подбадривала, уверяя, что от росы да от дождя люди растут большие-пребольшие.

Туман все плотнее прижимался к земле, волокнистой куделею затянуло село, огороды и палисадники, оставшиеся внизу. Енисей словно бы набух молочной пеною, берега и сам он заснули, успокоились под непроглядной, шум не пропускающей мякотью. Даже на изгибах Фокинской речки появились белые зачесы, видно сделалось, какая она вилючая.

Но светом и теплом все шире разливающегося утра тоньше и тоньше раскатывало туманы, скручивало их валами в распадках, загоняло в потайную дрему тайги.

Топор на Енисее перестал стучать. И тут же залилась, гнусаво запела на улицах березовая пастушья дуда, откликнулись ей со двора коровы, брякнули боталами, сделался слышен скрип ворот. Коровы брели но улицам села, за поскотину, то появляясь в разрывах тумана, то исчезая в нем. Тень Енисея раз-другой обнаружила себя.

Тихо умирали над рекой туманы.

А в распадках и в тайге они будут стоять до высокого солнца, которое хотя еще и не обозначило себя и было за далью гор, где стойко держались снежные беляки, ночами насылающие холод и эти вот густые туманы, что украдчиво ползли к нашему селу в сонное предутрие, но с первыми звуками, с пробуждением людей убирались в лога, ущелья, провалы речек, обращались студеными каплями и питали собой листья, травы, птах, зверушек и все живое, цветущее на земле.

Мы пробили головами устоявшийся в распадке туман и, плывя вверх, брели по нему, будто по мягкой, податливой воде, медленно и бесшумно. Вот туман по грудь нам, по пояс, до колен, и вдруг навстречу из-за дальних увалов полоснуло ярким светом, празднично заискрилось, заиграло в лапках пихтача, на камнях, на валежинах, на упругих шляпках молодых маслят, в каждой травинке и былинке.

Над моей головой встрепенулась птичка, стряхнула горсть искорок и пропела звонким, чистым голосом, как будто она и не спала, будто все время была начеку: «Тить-тить-ти- ти-ррри…».

— Что это, баба?

— Это Зорькина песня.

— Как?

— Зорькина песня. Птичка зорька утро встречает, всех птиц об этом оповещает.

И правда, на голос зорьки — зорянки, ответило сразу несколько голосов — и пошло, и пошло! С неба, с сосен, с берез — отовсюду сыпались на нас искры и такие же яркие, неуловимые, смешавшиеся в единый хор птичьи голоса. Их было много, и один звонче другого, и все-таки Зорькина песня, песня народившегося утра, слышалась яснее других. Зорька улавливала какие-то мгновения, отыскивала почти незаметные щели и вставляла туда свою сыпкую, нехитрую, но такую свежую, каждое утро обновляющуюся песню.

— Зорька поет! Зорька поет! — закричал и запрыгал я.

— Зорька поет, значит, утро идет! — пропела благостным голосом бабушка, и мы поспешили навстречу утру и солнцу, медленно поднимающемуся из-за увалов. Нас провожали и встречали птичьи голоса; нам низко кланялись, обомлевшие от росы и притихшие от песен, сосенки, ели, рябины, березы и боярки.

В росистой траве загорались от солнца красные огоньки земляники. Я наклонился, взял пальцами чугь шершавую, еще только с одного бока опаленную ягодку и осторожно опустил ее в туесок. Руки мои запахли лесом, травой и этой яркой зарею, разметавшейся по всему небу.

А птицы все так же громко и многоголосо славили утро, солнце, и Зорькина песня, песня пробуждающегося дня, вливалась в мое сердце и звучала, звучала, звучала…

Да и по сей день неумолчно звучит.

История бультерьера

1

Я увидел его впервые в сумерках.

Рано утром я получил телеграмму от своего школьного товарища Джека:

«Посылаю тебе замечательного щенка. Будь вежлив с ним. Невежливых он не любит».

У Джека такой характер, что он мог прислать мне адскую машину или бешеного хорька вместо щенка, поэтому я дожидался посылки с некоторым любопытством. Когда она прибыла, я увидел, что на ней написано: «Опасно». Изнутри при малейшем движении доносилось ворчливое повизгиванье. Заглянув в заделанное решеткой отверстие, я увидел не тигренка, а всего-навсего маленького белого бультерьера. Он старался укусить меня и все время сварливо рычал. Рычанье его было мне неприятно. Собаки умеют рычать на два лада: низким, грудным голосом — это вежливое предупреждение или исполненный достоинства ответ, и громким, высоким ворчаньем — это последнее слово перед нападением. Как любитель собак, я думал, что умею управлять ими. Поэтому, отпустив носильщика, я достал перочинный нож, молоток, топорик, ящик с инструментами, кочергу и сорвал решетку. Маленький бесенок грозно рычал при каждом ударе молотка и, как только я повернул ящик набок, устремился прямо к моим ногам. Если бы только его лапка не запуталась в проволочной сетке, мне пришлось бы плохо. Я вскочил на стол, где он не мог меня достать, и попытался урезонить его. Я всегда был сторонником разговоров с животными. Я утверждаю, что они улавливают общий смысл нашей речи и наших намерений, хотя бы даже и не понимая слов. Но этот щенок, по-видимому, считал меня лицемером и презрительно отнесся к моим заискиваниям. Сперва он уселся под столом, зорко глядя во все стороны, не появится ли пытающаяся спуститься нога. Я был вполне уверен, что мог бы привести его к повиновению взглядом, но мне никак не удавалось взглянуть ему в глаза, и поэтому я оставался на столе. Я человек хладнокровный. Ведь я представитель фирмы, торгующей железным товаром, а наш брат вообще славится присутствием духа, уступая разве только господам, торгующим готовым платьем.

Итак, я достал сигару и закурил, сидя по-турецки на столе, в то время как маленький деспот дожидался внизу моих ног. Затем я вынул из кармана телеграмму и перечел ее: «Замечательный щенок. Будь вежлив с ним. Невежливых он не любит». Думаю, что мое хладнокровие успешно заменило в этом случае вежливость, ибо полчаса спустя рычанье затихло. По прошествии часа он уже не бросался на газету, осторожно спущенную со стола для испытания его чувств. Возможно, что раздражение, вызванное клеткой, немного улеглось. А когда я зажег третью сигару, он проковылял к камину и улегся там, впрочем, не забывая меня — на это я не мог пожаловаться. Один его глаз все время следил за мной. Я же следил обоими глазами не за ним, а за его коротким хвостиком. Если бы этот хвост хоть единый раз дернулся в сторону, я почувствовал бы, что победил. Но хвостик оставался неподвижным. Я достал книжку и продолжал сидеть на столе до тех пор, пока не затекли ноги и начал гаснуть огонь в камине. К десяти часам стало прохладно, а в половине одиннадцатого огонь совсем потух. Подарок моего друга встал на ноги и, позевывая, потягиваясь, отправился ко мне под кровать, где лежал меховой половик. Легко переступив со стола на буфет и с буфета на камин, я также достиг постели и, без шума раздевшись, ухитрился улечься, не встревожив своего повелителя. Не успел я еще заснуть, когда услышал легкое царапанье и почувствовал, что кто-то ходит по кровати, затем по ногам. Снап [snap — «хвать», «щелк» (англ.)], по-видимому, нашел, что внизу слишком холодно.

Он свернулся у меня в ногах очень неудобным для меня образом. Но напрасно было бы пытаться устроиться поуютнее, потому что, едва я пробовал двинуться, он вцеплялся в мою ногу с такой яростью, что только толстое одеяло спасало меня от тяжкого увечья.

Прошел целый час, прежде чем мне удалось так расположить ноги, передвигая их каждый раз на волосок, что можно было наконец уснуть. В течение ночи я несколько раз был разбужен гневным рычаньем щенка — быть может, потому, что осмеливался шевелить ногой без его разрешения, но, кажется, также и за то, что позволял себе изредка храпеть.

Утром я хотел встать раньше Снапа. Видите ли, я назвал его Снапом… Полное его имя было Джинджерснап [gingersnap — хрустящий пряник с имбирем (англ.)]. Некоторым собакам с трудом приискиваешь кличку, другим же не приходится придумывать клички — они как-то являются сами собой.

Итак, я хотел встать в семь часов. Снап предпочел отложить вставанье до восьми, поэтому мы встали в восемь. Он разрешил мне затопить камин и позволил одеться, ни разу не загнав меня на стол. Выходя из комнаты и собираясь завтракать, я заметил:

— Снап, друг мой, некоторые люди стали бы воспитывать тебя побоями, но мне кажется, что мой план лучше. Теперешние доктора рекомендуют систему лечения, которая называется «оставлять без завтрака». Я испробую ее на тебе.

Было жестоко весь день не давать ему еды, но я выдержал характер. Он расцарапал всю дверь, и мне потом пришлось заново красить ее, но зато к вечеру он охотно согласился взять из моих рук немного пищи.

Не прошло и недели, как мы уже были друзьями. Теперь он спал у меня на кровати, не пытаясь искалечить меня при малейшем движении. Система лечения, которая называлась «оставлять без завтрака», сделала чудеса, и через три месяца нас нельзя было разлить водой.

Казалось, чувство страха было ему незнакомо. Когда он встречал маленькую собачку, он не обращал на нее никакого внимания, но стоило появиться здоровому псу, как он струной натягивал свой обрубленный хвост и принимался прохаживаться вокруг него, презрительно шаркая задними ногами и поглядывая на небо, на землю, вдаль — куда угодно, за исключением самого незнакомца, отмечая его присутствие только частым рычаньем на высоких нотах. Если незнакомец не спешил удалиться, начинался бой. После боя незнакомец в большинстве случаев удалялся с особой готовностью. Случалось и Снапу быть побитым, но никакой горький опыт не мог вселить в него и крупицы осторожности.

Однажды, катаясь в извозчичьей карете во время собачьей выставки, Снап увидел слоноподобного сенбернара на прогулке. Его размеры вызвали восторг щенка, он стремглав ринулся из окна кареты и сломал себе ногу.

У него не было чувства страха. Он не был похож ни на одну из известных мне собак. Например, если случалось мальчику швырнуть в него камнем, он тотчас же пускался бежать, но не от мальчика, а к нему. И если мальчик снова швырял камень, Снап немедленно разделывался с ним, чем приобрел всеобщее уважение. Только я и рассыльный нашей конторы умели видеть его хорошие стороны. Только нас двоих он считал достойными своей дружбы. К половине лета Карнеджи, Вандербильдт и Астор [три американских миллиардера], вместе взятые, не могли бы собрать достаточно денег, чтобы купить у меня моего маленького Снапа.

2

Хотя я не был коммивояжером, тем не менее моя фирма, в которой я служил, отправила меня осенью в путешествие, и Снап остался вдвоем с квартирной хозяйкой. Они не сошлись характерами. Он ее презирал, она его боялась, оба они ненавидели друг друга.

Я был занят сбытом проволоки в северных штатах. Получавшиеся на мое имя письма доставлялись мне раз в неделю. В этих письмах моя хозяйка постоянно жаловалась мне на Снапа.

Прибыв в Мендозу, в Северной Дакоте, я нашел хороший сбыт для проволоки. Разумеется, главные сделки я заключал с крупными торговцами, но я потолкался среди фермеров, чтобы получить от них практические указания, и таким образом познакомился с фермой братьев Пенруф.

Нельзя побывать в местности, где занимаются скотоводством, и не услышать о злодеяниях какого-нибудь лукавого и смертоносного волка. Прошло то время, когда волки попадались на отраву. Братья Пенруф, как и все разумные ковбои, отказались от отравы и капканов и принялись обучать разного рода собак охоте на волка, надеясь не только избавить окрестности от врагов, но и позабавиться.

Гончие собаки оказались слишком добродушными для решительной борьбы, датские доги — чересчур неуклюжими, а борзые не могли преследовать зверя, не видя его. Каждая порода имела какой-нибудь роковой недостаток. Ковбои надеялись добиться толку с помощью смешанной своры, и когда меня пригласили на охоту, я очень забавлялся разнообразием участвовавших в ней собак. Было там немало ублюдков, но встречались также и чистокровные собаки — между прочим, несколько русских волкодавов, стоивших, наверно, уйму денег.

Гилтон Пенруф, старший из братьев, необычайно гордился ими и ожидал от них великих подвигов.

— Борзые слишком тонкокожи для волчьей охоты, доги — медленно бегают, но, увидите, полетят клочья, когда вмешаются мои волкодавы.

Таким образом, борзые предназначались для гона, доги — для резерва, а волкодавы — для генерального сражения. Кроме того, припасено было две-три гончих, которые должны были своим тонким чутьем выслеживать зверя, если его потеряют из виду.

Славное было зрелище, когда мы двинулись в путь между холмами в ясный октябрьский день! Воздух был прозрачен и чист, и, несмотря на позднее время года, не было ни снега, ни мороза. Кони ковбоев слегка горячились и раза два показали мне, каким образом они избавляются от своих седоков.

Мы заметили на равнине два-три серых пятна, которые были, по словам Гилтона, волками или шакалами. Свора понеслась с громким лаем. Но поймать им никого не удалось, хотя они носились до самого вечера. Только одна из борзых догнала волка и, получив рану в плечо, отстала.

— Мне кажется, Гилт, что от твоих волкодавов мало будет толку, — сказал Гарвин, младший из братьев. — Я готов стоять за маленького черного дога против всех остальных, хотя он простой ублюдок.

— Ничего не пойму! — проворчал Гилтон. — Даже шакалам никогда не удавалось улизнуть от этих борзых, не то что волкам. Гончие — также превосходные — выследят хоть трехдневный след. А доги могут справиться даже с медведем.

— Не спорю, — сказал отец, — твои собаки могут гнать, могут выслеживать и могут справиться с медведем, но дело в том, что им неохота связываться с волком. Вся окаянная свора попросту трусит. Я много бы дал, чтобы вернуть уплаченные за них деньги.

Так они толковали, когда я распростился с ними и уехал дальше.

Борзые были сильны и быстроноги, но вид волка, очевидно, наводил ужас на всех собак. У них не хватало духа помериться с ним силами, и невольно воображение переносило меня к бесстрашному щенку, разделявшему мою постель в течение последнего года. Как мне хотелось, чтобы он был здесь! Неуклюжие гиганты получили бы руководителя, которого никогда не покидает смелость.

На следующей моей остановке, в Бароке, я получил с почты пакет, заключавший два послания от моей хозяйки: первое — с заявлением, что «эта подлая собака безобразничает в моей комнате», другое, еще более пылкое, — с требованием немедленного удаления Снапа.

«Почему бы не выписать его в Мендозу? — подумал я. — Всего двадцать часов пути. Пенруфы будут рады моему Снапу».

3

Следующая моя встреча с Джинджерснапом вовсе не настолько отличалась от первой, как можно было ожидать. Он бросился на меня, притворялся, что хочет укусить, непрерывно ворчал. Но ворчанье было грудное, басистое, а обрубок хвоста усиленно подергивался.

Пенруфы несколько раз затевали волчью охоту, с тех пор как я жил у них, и были вне себя от неизменных неудач. Собаки почти каждый раз поднимали волка, но никак не могли покончить с ним, охотники же ни разу не находились достаточно близко, чтобы узнать, почему они трусят.

Старый Пенруф был теперь вполне убежден, что «во всем негодном сброде нет ни одной собаки, способной потягаться хотя бы с кроликом».

На следующий день мы вышли на заре — те же добрые лошади, те же отличные ездоки, те же большие сизые, желтые и рябые собаки. Но, кроме того, с нами была маленькая белая собачка, все время льнувшая ко мне и знакомившая со своими зубами не только собак, но и лошадей, когда они осмеливались ко мне приблизиться. Кажется, Снап перессорился с каждым человеком, собакой и лошадью по соседству.

Мы остановились на вершине большого плоскоголового холма. Вдруг Гилтон, осматривавший окрестности в бинокль, воскликнул:

— Вижу его! Вот он идет к ручью, Скелл. Должно быть, это шакал.

Теперь надо было заставить и борзых увидеть добычу. Это нелегкое дело, так как они не могут смотреть в бинокль, а равнина покрыта кустарником выше собачьего роста.

Тогда Гилтон позвал: «Сюда, Дандер!» — и выставил ногу вперед. Одним проворным прыжком Дандер взлетел на седло и стал там, балансируя на лошади, между тем как Гилтон настойчиво показывал ему:

— Вон он, Дандер, смотри! Куси, куси его, там, там!

Дандер усиленно всмотрелся в точку, указываемую хозяином, затем, должно быть, увидел что-то, ибо с легким тявканьем соскочил на землю и бросился бежать. Другие собаки последовали за ним. Мы поспешили им вслед, однако значительно отставая, так как почва была изрыта оврагами, барсучьими норами, покрыта камнями, кустарником. Слишком быстрая скачка могла окончиться печально.

Итак, все мы отстали; я же, человек, непривычный к седлу, отстал больше всех. Время от времени мелькали собаки, то скакавшие по равнине, то слетавшие в овраг, с тем чтобы немедленно появиться с другой стороны. Признанным вожаком был борзой Дандер, и, взобравшись на следующий гребень, мы увидели всю картину охоты: шакал, летящий вскачь, собаки, бегущие на четверть мили сзади, но, видимо, настигавшие его. Когда мы в следующий раз увидели их, шакал был бездыханен, и все собаки сидели вокруг него, исключая двух гончих и Джинджерснапа.

— Опоздали к пиру! — заметил Гилтон, взглянув на отставших гончих. Затем с гордостью потрепал Дандера: — Все-таки, как видите, не потребовалось вашего щенка!

— Скажи пожалуйста, какая смелость: десять больших собак напали на маленького шакала! — насмешливо заметил отец. — Погоди, дай нам встретить волка.

На следующий день мы снова отправились в путь.

Поднявшись на холм, мы увидели движущуюся серую точку. Движущаяся белая точка означает антилопу, красная — лисицу, а серая — волка или шакала. Волк это или шакал, определяют по хвосту. Висячий хвост принадлежит шакалу, поднятый кверху — ненавистному волку.

Как и вчера, Дандеру показали добычу, и он, как и вчера, повел за собой пеструю стаю — борзых, волкодавов, гончих, догов, бультерьера и всадников. На миг мы увидели погоню: без сомнения, это был волк, двигавшийся длинными прыжками впереди собак. Почему-то мне показалось, что передовые собаки не так быстро бегут, как тогда, когда они гнались за шакалом. Что было дальше, никто не видел. Собаки вернулись обратно одна за другой, а волк исчез.

Насмешки и попреки посыпались теперь на собак.

— Эх! Струсили, попросту струсили! — с отвращением проговорил отец. — Свободно могли нагнать его, но чуть только он повернул на них, они удрали. Тьфу!

— А где же он, несравненный, бесстрашный терьер? — спросил Гилтон презрительно.

— Не знаю, — сказал я. — Вероятнее всего, он и не видел волка. Но если когда-нибудь увидит — бьюсь об заклад, он изберет победу или смерть.

В эту ночь вблизи фермы волк зарезал нескольких коров, и мы еще раз снарядились на охоту.

Началось приблизительно так же, как накануне. Уже много позже полудня мы увидели серого молодца с поднятым хвостом не дальше как за полмили. Гилтон посадил Дандера на седло. Я последовал его примеру и подозвал Снапа. Его лапки были так коротки, что вспрыгнуть на спину лошади он не мог. Наконец он вскарабкался с помощью моей ноги. Я показывал ему волка и повторял «Куси, куси!» до тех пор, пока он в конце концов не приметил зверя и не бросился со всех ног вдогонку за уже бежавшими борзыми.

Погоня шла на этот раз не чащей кустарника, вдоль реки, а открытой равниной. Мы поднялись все вместе на плоскогорье и увидели погоню как раз в ту минуту, когда Дандер настиг волка и рявкнул у него за спиной. Серый повернулся к нему для боя, и перед нами предстало славное зрелище. Собаки подбегали по две и по три, окружая волка кольцом и лая на него, пока не налетел последним маленький белый песик. Этот не стал тратить времени на лай, а ринулся, прямо к горлу волка, промахнулся, однако успел вцепиться ему в нос. Тогда десять больших собак сомкнулись над волком, и две минуты спустя он был мертв. Мы мчались вскачь, чтобы не упустить развязки, и хоть издали, но явственно рассмотрели, что Снап оправдал мою рекомендацию.

Теперь настал мой черед похваляться. Снап показал им, как ловят волков, и наконец-то мендозская свора доконала волка без помощи людей.

Было два обстоятельства, несколько омрачивших торжество победы: во-первых, это был молодой волк, почти волчонок. Вот почему он сдуру бросился бежать по равнине. А во-вторых, Снап был ранен — у него была глубокая царапина на плече.

Когда мы с торжеством двинулись в обратный путь, я заметил, что он прихрамывает.

— Сюда! — крикнул я. — Сюда, Снап!

Он раза два попытался вскочить на седло, но не мог.

— Дайте мне его сюда, Гилтон, — попросил я.

— Благодарю покорно. Можете сами возиться со своей гремучей змеей, — ответил Гилтон, так как всем теперь было известно, что связываться со Снапом небезопасно.

— Сюда, Снап, бери! — сказал я, протягивая ему хлыст.

Он ухватился за него зубами, и таким образом я поднял его на седло и доставил домой. Я ухаживал за ним, как за ребенком. Он показал этим ковбоям, кого не хватает в их своре. У гончих прекрасные носы, у борзых быстрые ноги, волкодавы и доги — силачи, но все они ничего не стоят, потому что мужество есть только у бультерьера. В этот день ковбои разрешили волчий вопрос, что вы увидите сами, если побываете в Мендозе, ибо в каждой из местных свор теперь имеется свой бультерьер.

4

На следующий день была годовщина появления у меня Снапа. Погода стояла ясная, солнечная. Снега еще не было. Ковбои снова собрались на волчью охоту. К всеобщему разочарованию, рана Снапа не заживала. Он спал, по обыкновению, у меня в ногах, и на одеяле оставались следы крови. Он, конечно, не мог участвовать в травле. Решили отправиться без него. Его заманили в амбар и заперли там. Затем мы отправились в путь. Все отчего-то предчувствовали недоброе. Я знал, что без моей собаки мы потерпим неудачу, но не воображал, как она будет велика.

Мы забрались уже далеко, блуждая среди холмов, как вдруг, мелькая в кустарнике, примчался за нами вдогонку белый мячик. Минуту спустя к моей лошади подбежал Снап, ворча и помахивая обрубком хвоста. Я не мог отправить его обратно, так как он ни за что не послушался бы. Рана его имела скверный вид. Подозвав его, я протянул ему хлыст и поднял на седло, «Здесь, — подумал я, — ты просидишь до возвращения домой». Но не тут-то было. Крик Гилтона «ату, ату!» известил нас, что он увидел волка. Дандер и Райл, его соперник, оба бросились вперед, столкнулись и упали вместе, растянувшись на земле. Между тем Снап, зорко приглядываясь, высмотрел волка, и не успел я оглянуться, как он уже соскочил с седла, и понесся зигзагами, вверх, вниз, над кустарником, под кустарником, прямо на врага. В течение нескольких минут он вел за собой всю свору. Недолго, конечно. Большие борзые увидели движущуюся точку, и по равнине вытянулась длинная цепь собак. Травля обещала быть интересной, так как волк был совсем недалеко и собаки мчались во всю прыть.

— Они свернули в Медвежий овраг! — крикнул Гарвин. — За мной! Мы можем выйти им наперерез!

Итак, мы повернули обратно и быстро поскакали по северному склону холма, в то время как погоня, по-видимому, двигалась вдоль южного склона.

Мы поднялись на гребень и готовились уже спуститься, когда Гилтон крикнул:

— Он здесь! Мы наткнулись прямо на него.

Гилтон соскочил с лошади, бросил поводья и побежал вперед. Я сделал то же. Навстречу нам по открытой поляне, переваливаясь, бежал большой волк. Голова его была опущена, хвост вытянут по прямой линии, а в пятидесяти шагах за ним мчался Дандер, несясь, как ястреб над землей, вдвое быстрее, чем волк. Минуту спустя борзой пес настиг его и рявкнул, но попятился, как только волк повернулся к нему. Они находились теперь как раз под нами, не дальше как в пятидесяти футах. Гарвин достал револьвер, но Гилтон, к несчастью, остановил его:

— Нет, нет! Посмотрим, что будет.

Через мгновение примчалась вторая борзая, затем одна за другой и остальные собаки. Каждая неслась, горя яростью и жаждой крови, готовая тут же разорвать серого на части. Но каждая поочередно отступала в сторону и принималась лаять на безопасном расстоянии. Минуты две погодя подоспели и русские волкодавы — славные, красивые псы. Издали они, без сомнения, желали ринуться прямо на старого волка. Но бесстрашный его вид, мускулистая шея, смертоносные челюсти устрашили их задолго до встречи с ним, и они также примкнули к общему кругу, в то время как затравленный бандит поворачивался то в одну сторону, то в другую, готовый сразиться с каждой из них и со всеми вместе.

Вот появились и доги, грузные твари, каждая такого же веса, как волк. Их тяжелое дыхание переходило в угрожающий хрип, по мере того как они надвигались, готовые разорвать волка в клочья. Но как только они увидели его вблизи — угрюмого, бесстрашного, с мощными челюстями, с неутомимыми лапами, готового умереть, если надо, но уверенного в том, что умрет не он один, — эти большие доги, все трое, почувствовали, подобно остальным, внезапный прилив застенчивости: да, да, они бросятся на него немного погодя, не сейчас, а как только переведут дух. Волка они, конечно, не боятся. Голоса их звучали отвагой. Они хорошо знали, что несдобровать первому, кто сунется, но это все равно, только не сейчас. Они еще немного полают, чтобы подбодрить себя.

В то время как десять больших псов праздно метались вокруг безмолвного зверя, в дальнем кустарнике послышался шорох. Затем скачками пронесся белоснежный резиновый мячик, вскоре превратившийся в маленького бультерьера. Снап, медленно бегущий и самый маленький из своры, примчался, тяжело дыша — так тяжело, что, казалось, он задыхается, и подлетел прямо к кольцу вокруг хищника, с которым никто не дерзал сразиться. Заколебался ли он? Ни на мгновение. Сквозь кольцо лающих собак он бросился напролом к старому деспоту холмов, целясь прямо в глотку. И волк ударил его с размаху своими двадцатью клыками. Однако малыш бросился на него вторично, и что произошло тогда, трудно сказать. Собаки смешались. Мне почудилось, что я увидел, как маленький белый пес вцепился в нос волка, на которого сейчас напала вся свора. Мы не могли помочь собакам, но они и не нуждались в нас. У них был вожак несокрушимой смелости, и когда битва наконец закончилась, перед нами на земле лежали волк — могучий гигант — и вцепившаяся в его нос маленькая белая собачка.

Мы стояли вокруг, готовые вмешаться, но лишенные возможности это сделать. Наконец все было кончено: волк был мертв. Я окликнул Снапа, но он не двинулся. Я наклонился к нему.

— Снап, Снап, все кончено, ты убил его! — Но песик был неподвижен. Теперь только увидел я две глубокие раны на его теле. Я попытался приподнять его: — Пусти, старина: все кончено!

Он слабо заворчал и отпустил волка.

Грубые скотоводы стояли вокруг него на коленях, и старый Пенруф пробормотал дрогнувшим голосом:

— Лучше бы у меня пропало двадцать быков!

Я взял Снапа на руки, назвал его по имени и погладил по голове. Он слегка заворчал, как видно, на прощание, лизнул мне руку и умолк навсегда.

Печально возвращались мы домой. С нами была шкура чудовищного волка, но она не могла нас утешить. Мы похоронили неустрашимого Снапа на холме за фермой. Я слышал при этом, как стоящий рядом Пенруф пробормотал:

— Вот это действительно храбрец! Без храбрости в нашем деле недалеко уйдешь.