Рассказ чехова на даче

Источник: православие.ru последнее интервью аллы васильевны ханило старейшей хранительницы ялтинского дома-музея а.п. чехова алла васильевна ханило от автора это

Источник: Православие.Ru

Последнее интервью Аллы Васильевны Ханило – старейшей хранительницы ялтинского дома-музея А.П. Чехова

Алла Васильевна Ханило

Алла Васильевна Ханило

От автора

Это одна из тех историй, которую точно буду рассказывать внукам. В июне 2019 года я отдыхал в Крыму и, конечно, поехал в Ялту – в дом-музей Чехова. Именно там я рассчитывал найти ответы на два вопроса, что мучили меня в то время: религиозность писателя, а также драматичная история его дома во время немецкой оккупации. По второй истории я намеревался написать пьесу.

И вот я в музее. Знакомлюсь с директором, слушаю лекцию в новом здании, где собраны фотографии Чехова, первые издания его книг, афиши спектаклей… затем прохожу по саду Антона Павловича, где каждое дерево посажено им; наконец, брожу с экскурсоводом по легендарной Белой даче, которую строил Чехов и в которой души не чаял. В доме и в саду я провел несколько часов – но ответы на вопросы, ради которых я сюда приехал, так и не нашел. Я спросил у сотрудников музея:

– А кто у вас старейший хранитель, с кем можно продолжить разговор?

– О, это только Алла Васильевна Ханило! – ответили мне. И добавили:

– Ее на работу принимала сестра писателя Мария Павловна.

Антон Павлович Чехов с женой Ольгой Книппер Антон Павлович Чехов с женой Ольгой Книппер

– То есть от Ханило до Чехова всего пара рукопожатий?

– Получается, что так.

– Как ее найти?

Мне дали мобильный телефон Аллы Васильевны, но предупредили, что в последнее время она очень болеет – все-таки ей уже 92 года, – поэтому во встрече может отказать. Но, к моему счастью, «добрый ангел чеховского дома» (так ее называют в Ялте), услышав, что именно меня интересует, довольно бойким голосом ответила: «Приходите!» – и назвала адрес.

По пути я листал страницы мобильного интернета: Ханило дружила с Марией Павловной, она же ее и хоронила; Алла Васильевна обещала вдове Чехова Ольге Книппер никогда не покидать Белую дачу… Ханило сохранила редчайшие экспонаты, Ханило – самый известный житель Ялты…

Через полчаса в стареньком доме на несколько квартир, в комнате, заваленной книгами от пола до потолка, меня встречала худощавая, маленького роста старушка. Из-под ее берета цвета бордо выбивались седые пряди, на шею легкий летний шарфик. Взгляд ее был нежным и приветливым, но в нем уже безнадежно поселилась та глубина, которая дает возможность рассматривать небо, не поднимая глаз. Словом, Ханило выглядела так, как я ее себе и представлял, – то был образ последней интеллигентки Крыма. Мы с ней проговорили два часа, после чего она попросила помочь ей перейти в другую комнату, где продолжила работу над своей новой книгой. Так я ее и запомнил: маленькая головка в бордовом берете склонилась над фотографиями, на одной из них – она сама, молодая, в саду Чехова.

Через полтора месяца Аллы Васильевны не стало.

Это интервью найдено в моих архивах недавно, публикуется впервые.

«Живу в любимой Ялте, мне Чехов повелел»

– Алла Васильевна, сотрудники музея, где вы работали 70 лет, передавали вам привет. Говорят, что если бы первый директор музея Мария Павловна Чехова не приняла вас в свое время на работу, то Белая дача не была бы сегодня такой знаменитой…

– Спасибо им. Но я вам вот что расскажу. Начнем сразу с больного. Недавно отмечали день присоединения Крыма, меня пригласили, на трибуну пришли все чиновники, все говорили про места, которыми Крым гордится. Ну, в первую очередь сказали про Ливадийский дворец, потом про Воронцовский дворец в Алупке, затем перешли на Ботанический сад, добрались до массандровских подвалов. Но чеховский дом даже не вспомнили! Даже полслова не сказали. Мне стало так обидно, что, когда мы пришли домой, я сразу попросила социального работника, что меня сопровождала, дать мне лист бумаги. Она мне дала. И я за десять минут написала стихотворение, которое отправила президенту. Там были такие слова:

Ялта – город Чехова.
Чайка над волной.
Три сестры приехали
В любимый город мой.

Это потому что «Трех сестер» Чехов в Ялте написал. А еще там есть такие строчки: «Живу в любимой Ялте, мне Чехов повелел». Понимаете, Ялта и Чехов – для меня все. Я родилась в Алупке, это 15 километров от Ялты, а с пятимесячного возраста живу в этом доме, где мы с вами сидим.

– Говорят, Чехов с вами с самого рождения.

– А-а-а, это имеют в виду, что на свет я появилась в санатории имени профессора Боброва – преподавателя Чехова. С пеленок жила рядом с домом, в котором встречал ялтинские рассветы писатель, пока строилась Белая дача, – это тут рядом. А потом пошла в школу, в обычную школу – и тут неожиданно наш класс перевели в школу № 1, где когда-то Антон Павлович был членом попечительского совета. Сейчас это Чеховская гимназия.

– Это все совпадения, или вы верите тому, что Антон Павлович вас звал к себе?

– Ну, наверное, что-то такое есть. Ведь о работе на Белой даче я даже не думала. Я и в Ялте-то после школы не хотела оставаться. Я в 1946 году окончила школу, а я отличницей всегда была, и сразу поехала подавать документы на физмат в Симферополь. Я очень хорошим математиком в школе была. Но Симферополь намного холоднее Ялты, а я привыкла к морскому воздуху. В общем, первые дни я там теряла сознание. Ну и потом… послевоенное время, разруха, голод… у меня пальтишко было, которое мне мама купила на 12-летие, мы его перешивали из года в год, но рукава его мне еле-еле локотки закрывали. И все сложилось так, что я быстро сама поняла: мне сейчас не до учебы, на работу надо. И в Симферополь я не вернулась.

Устроиться на дачу Чехова помог Андрей Болконский

Дом-музей А.П. Чехова

Дом-музей А.П. Чехова

– А на Белую дачу как попали? Сами пришли в поисках работы? Или снова дело случая?

– Я думаю, что это снова Чехов. (Смеется.) В этом доме, где мы с вами сидим, жил мужчина, она женился на женщине, которая работала в музее. Вскоре женщина забеременела. Ее Ксения звали. И вот тут-то начали все ко мне присматриваться. Пришла знакомая Ксении однажды к моей маме, спрашивает: «А ваша Алла не могла бы Ксению подменить: ей в декрет пора». Мама спрашивает: «А кем она работать-то будет, у нее же опыта никакого?..» Гостья ответила лишь, что она сама толком ничего не знает, но знает, что сестра Чехова Ксению называет «сестрой». Ну, мама и подумала, что речь идет о медсестре. И отказала.

А Ксения эта отличалась от всех наших жителей. Мы же дружно все жили, вместе оккупацию пережили, все праздники отмечали вместе всегда, а тут появилась она. Ни с кем не здоровается, нос кверху – всем видом давала понять, что она в музее работает. И вот как-то она сама ко мне подошла, спросила: «Вы не сможете меня подменить?» Я говорю: «А что делать нужно? Я же ведь еще нигде не работала». Она отвечает: «Всё!» – «Ну что “всё”?» – «Ну всё!»

Третий раз я уже не стала спрашивать. Говорю: «Я заметила, что вы каждый день к девяти на работу уходите. Возьмите меня с собой, я там все сама и увижу».

– А до этого вы не были на Белой даче?

– Была. На экскурсии. Да и всю войну мы мимо чеховского музея ходили в лес, чтобы собирать шишки, хворост, ведь топить нечем было, а надо воду согреть, вскипятить чайник. И я хорошо помню, как однажды мы с мамой шли мимо музея и увидели такую картину: стоит сотрудница (потом я уже узнала, что это была помощница Марии Павловны Елена Филипповна, гречанка, она еще такую пеструю повязку на голове носила), и она из калитки чеховского сада выпускала на улицу трех или четырех немецких офицеров. Мы еще с мамой так переглянулись – потому что музей в войну не работал… А вся Ялта знала, что Мария Павловна в годы войны из дома не выходила, ее в городе в это время не видели. В своем письме Ольге Леонардовне она очень хорошо тремя словами обозначила, как жила Ялта в оккупацию: голод, холод и страх. Вот так. А ведь Марии Павловне было уже под восемьдесят, представляете!

Мария Павловна тремя словами обозначила, как жила Ялта в оккупацию: голод, холод и страх

– Мы еще об этом с вами поговорим, Алла Васильевна. Мне о немцах на Белой даче рассказывала падчерица Константина Паустовского. Это целая история, весьма драматическая. И кроме вас свет на нее уже никто не прольет. Но это чуть позже. А пока вернемся к тому, как вы стали работать в чеховском доме.

– Когда на следующее утро мы подошли к дому, дверь была открыта и в прихожей стояла вот эта самая гречанка; я вошла, поздоровалась, а она уже знала, что меня приведут на место Ксении – надо было, чтоб кто-то экскурсии водил. Гречанка со мной приветливо поздоровалась и говорит: «Я сейчас вас поведу к Марии Павловне».

У меня руки затряслись, коленочки: сейчас я увижу сестру Чехова, которую никогда не видела! Мы поднялись на третий этаж, Елена Филипповна открыла двери: проходите. Когда я вошла, Мария Павловна что-то писала на столе-секретере, я поздоровалась. Мария Павловна очень приветливо мне улыбнулась и сказала: «Проходите сюда». Я подошла ближе, она меня усадила на стул – такой черный, с дырочками – и спрашивает: «Скажите, а какой предмет в школе вы любили больше всего?». Ну, я очень умная девочка (смеется), ей говорю: математику! Она на меня странно так посмотрела – радость как бы сразу сошла с ее лица – и говорит: «Ну, тогда вы, наверное, нам не подойдете». И вдруг мне стало обидно: она, что, думает, что я литературу не знаю?! И я говорю Марии Павловне: «Да я люблю литературу! Я много читаю, у меня хорошая библиотека! Я же только не любила тот учебник, по которому нас учили». И я называю ей учебник, по которому мы в 9-м классе учились, – это толстенная книжка. Даже авторов учебника назвала ей. И тут выдаю: «Я, например, прочитала Толстого “Войну и мир”, мне очень понравился князь Андрей, а по этому учебнику там главный герой – Пьер Безухов». Когда я так сказала, Мария Павловна откинула голову, у нее морщиночки пошли, она засмеялась и говорит: «А вы еще и рассуждать умеете?!»

Вот это «рассуждать умеете» решило мою судьбу! С октября 1946 года я уже работала в музее.

В чеховский сад упали четыре бомбы

Мария Павловна Чехова

Мария Павловна Чехова

– Мария Павловна по сути всю жизнь посвятила своему брату. Она вам рассказывала, почему она на это пошла? Не жалела ли об этом? Ведь у самой у нее не было своей семьи – только Антон Павлович, его дела, его память.

– Я спрашивала ее об этом, она ответила, что нет, никогда не жалела. Она была замечательным человеком и очень дружила с Антоном Павловичем. Она внешне на него не была похожа, но поступками, характером напоминала очень. Как она сама говорила… – у нее же было пять братьев, в семье пять мальчиков и одна девочка – она говорила: «Я любила Антона Павловича за его мягкий характер и веселый нрав».

– Судя по всему, Мария Павловна к вам относилась с нежностью…

– Да, она очень хорошо ко мне относилась. Она видела, что мне нравится работа. И все это как-то замечали. Даже посетители. Все именно с нежностью относились. Тогда очень много на нежности строилось в общении между людьми. У меня даже сохранился в памяти случай. Веду экскурсию, стоят два человека – один повыше, другой пониже. Сегодня они у меня стоят, веду завтра – они опять стоят, четыре дня вела – всё они стоят. Перед выходными один из них говорит: «Можно я приду к музею и вас провожу домой?» Я говорю: можно. И он пришел. А потом мы даже с ними немножко переписывались. Вот так ко мне относились. Я была очень воспитанной девушкой. Этот парень был артистом, пел в военном ансамбле. Когда он заболел: с голосом было плохо, он прислал мне снова письмо, и там есть одна строчка, я ее перечитываю, когда мне становится плохо или грустно. Красивыми мелкими буквами там написано: «Целую Ваши милые руки». Вот я была такая аристократочка, у меня по папе мама была дворянка, наверное, что-то сказалось на мне.

А вообще к нам много приходило военных. И я помню, что в первый же день чуть не расплакалась прямо на экскурсии. Был трогательный момент. Пришли в музей офицеры, которые освобождали Ялту, пришли с письмом к Марии Павловне и рассказали, как они в окопах читали рассказы Чехова, как Чехов их вдохновлял. Меня это очень сильно растрогало. Это письмо у меня есть, я его помещу в свою новую книгу.

Столько пережили люди, что когда им о нормальной жизни рассказывали – они плакали

И вы знаете, сами посетители ведь тоже плакали на наших экскурсиях. Я неспроста вам сказала, что к нам приходили те, кто вчера еще был в окопах. Они стоят, я рассказываю, а у них текут слезы. Вот так. Я еще все думала: я же вроде ничего такого не говорю, почему они плачут? Столько пережили люди, что когда им о нормальной жизни рассказывали, они уже не выдерживали.

На разбитом сосуде На разбитом сосуде

– Раз вы снова заговорили о войне, то я спрошу вас о том, о чем уже упомянул, – о жизни музея в годы войны. Это правда, что Белая дача сохранилась только потому, что в ней жил высокопоставленный немец?

– Вот ту книжку, которую я сейчас готовлю, я как раз хочу начать с того, что чеховский дом с первого дня войны вступил на защиту своего Крыма. И ему доставалось до последнего дня. Потому что Ялту освободили 16 апреля 1944 года, а в ночь с 15 на 16 апреля город сильно бомбили. Очень сильно, всю ночь бомбили! И в чеховский сад попали четыре бомбы. Причем фугасные, по 50 кг. Сад пострадал сильно. И вы знаете, есть фотография, на которой последствия этой бомбежки в чеховском саду видны.

Это я уже работала в музее, и к нам приехал культорганизатор дома отдыха курсантов одной военной академии. Его звали Леонид Казимирович, я ему очень нравилась, и вот он решил меня сфотографировать. И хорошо, что решил. Я села на один из сосудов, что стоял в саду. Посетители, когда шли на Белую дачу, его как раз видели, и все замечали, что он подбит осколками. И вот я сфотографировалась на этом сосуде. А за мной видно еще дерево. Пихта. Она над моей головой поднимается – и если присмотреться, то можно увидеть на ней пломбы – пломбы из цемента, они в тех местах, куда попадали осколки. И таких следов много в саду.

Стекла вылетели на всех этажах: комната Марии Павловны, кабинет Антона Павловича – все было в стеклах

Слава Богу, что дом уцелел, но стекла вылетели на всех этажах: комната Марии Павловны, кабинет Антона Павловича – по рассказам сестры Чехова, все было в стеклах.

А в 1980 году к нам пришел директор – он был член партии, – и он распорядился этот сосуд разбитый убрать. Мол, поставьте сюда целый. Я возмутилась, помню, говорю: «Пусть стоит, пусть люди видят, пусть знают, а то, мол, какие добрые немцы: дом Чехова не разрушили. Пусть все знают, как было на самом деле». Но он разозлился и все-таки убрал сосуд подальше, туда, где раньше теплички у нас стояли. Но хорошо, что меня успели сфотографировать на этом сосуде…

В спальне Чехова хотели поселить немецкого майора

– Алла Васильевна, и все же пролейте свет: жил на Белой даче немец или нет? А то ходят легенды, что его Мария Павловна специально впустила, чтобы дом сохранить…

– Немец жил там, да. И он не сам пришел, а пришли сначала так называемые квартирмейстеры – они искали ему квартиру и завернули в чеховский дом. Мария Павловна рассказывала, что услышала сильный стук в двери и сразу поняла, что это немцы. Спустилась из своей комнаты, увидела, что двери в кабинет Чехова открыты, там стояла уборщица и стоял немец. Он увидел Марию Павловну и говорит (хорошо владел русским): «Вот за этим столом наш майор будет работать». Потом повернулся – за его спиной была спальня Чехова: «А вот на той кровати он будет отдыхать». Мария Павловна сказала: «Нет, это музей, и здесь никто не будет жить».

А еще в начале войны руководство города предложило Марии Павловне уехать в эвакуацию, она сразу же задала вопрос: «А экспонаты будете вывозить?» Ей ответили, что никакой возможности нет, все так и останется. Мария Павловна сказала: «Если все так остается, тогда здесь остаюсь и я. Вот какая будет судьба дома, та же судьба и у меня будет». И Мария Павловна осталась. Единственное она мне говорила, что хотела кое-что спрятать, но ни подвала, ничего не было, некуда было прятать.

В доме-музее А.П. Чехова

В доме-музее А.П. Чехова

Но немцев, конечно, она ждала. У Антона Павловича в большом ящике его письменного стола лежала фотография немецкого драматурга Гауптмана. Мария Павловна взяла эту фотографию и поставила вместе с другими фотографиями в кабинете, там, где Шаляпин, Горький. И этому немцу, что искал квартиру для майора, она показала этот снимок. И говорит: «Вот – Гауптман, а вот – Чехов». И он, когда это услышал, подошел к фотографии и стал повторять: Гауптман – Чехов, Чехов – Гауптман.

Немец подошел к фотографии и стал повторять: Гауптман – Чехов, Чехов – Гауптман

Мария Павловна говорит: «Я вашему майору могу предоставить другое помещение, отдельное. У него будет отдельный выход, ему не надо будет ходить через парадную дверь, он будет из своей комнаты выходить сразу во двор. Это гостиная». А кабинет она тут же при немце закрыла на ключ и положила себе в карман.

– Та же падчерица Паустовского, Галина Алексеевна Арбузова, вспоминала, что была удивлена, когда узнала от Марии Павловны, будто немцы ничего не тронули в доме. Это действительно так? Неужели тот же майор не захотел себе забрать хоть какой-то сувенир на память?

– Вы знаете, Мария Павловна сделала все, чтобы немцы ничего не трогали. И самое главное для нее было – сохранить кабинет Антона Павловича. И он сохранился. А немец был и правда порядочный: ни одна фотография при нем, ничего не пропало. Да и вообще за время оккупации немцы с одной пихты под Новый год спилили макушечку – елочку поставить. А больше не тронули.

– А с этим майором Мария Павловна общалась? О чем они разговаривали?

– Нет, Мария Павловна с ним не разговаривала, она языка не знала. И если нужно было, то с немцами вела беседу помощница Чеховой Елена Филипповна – она тоже совершила поступок в годы войны. Немцы пытались на Чехову как-то надавить, проверяли документы на дом. И вот однажды вызвали ее в немецкую комендатуру, попросили, чтобы купчую на дом предоставили. Но в комендатуру пошла Елена Филипповна. Немцы взяли документы, прочитали, говорят ей: «Вы свободны, можете идти». Но она сразу сказала: «Не уйду, пока не вернете». И так и не ушла, пока не вернули.

– А тот майор, насколько я понимаю, прожил немного, считанные дни. Потом ушел, и говорят, что написал на дверях послание другим немцам: мол, не трогайте этот дом. Так это? Или миф очередной?

– Да, он перед тем, как уйти, написал на дверях что-то. Он вообще хорошо относился к сотрудникам музея, они же его не выгнали. Но тогда здесь была вот эта Ксения, которую я пришла подменять потом. Но она не смогла прочитать это послание. Предположительно написал он, что дом занят майором таким-то. Но через некоторое время пришли немцы и попросили убрать надпись.

– То есть это означало, что майор погиб?

– Говорят, что да. Он ушел в сторону Севастополя. И там погиб. Позднее, как мне рассказал один поисковик, который зарабатывал на том, что искал немецкие медальоны, что будто бы останки этого майора он тоже нашел.

– Мария Павловна после войны прожила еще 12 лет. Вы помните ее уход?

– Мария Павловна здесь умерла, в Ялте. Она слабенькая была, конечно. Во время войны переболела тифом и воспалением легких. Столько всего пережила. И это, конечно, на ней сказалось. Но и возраст взял свое. Она до 93 лет дожила. А умерла от инфаркта. Это так доктор, который ее лечил, определил. А мы не знали тогда, что такое инфаркт миокарда. И мы, и медсестры, которые ей были выделены, видели, что у Марии Павловны какой-то особый прилив сил появился в последнее время. Вот она лежит в комнате, звонит телефон, она вскакивает к телефону, а таких резких движений делать было нельзя… Но кто ж знал… Да и кого рекомендации врачей останавливают когда. Мне было 84 года, когда я лазила на свою крышу ее чинить.

Похоронили Марию Павловну рядом с матерью Евгенией Яковлевной на городском кладбище.

«Я спрятала крестик Чехова от его родственников»

Церковь Святого Великомученика Федора Тирона в конце XIX века (Ялта). Источник: krym-yalta.ru

Церковь Святого Великомученика Федора Тирона в конце XIX века (Ялта). Источник: krym-yalta.ru

– Алла Васильевна, есть вопрос, о который спотыкаются многие читатели Чехова. Это его религиозность. Одни говорят, он был холоден к Церкви, другие – что постоянно метался. Что вы на это скажете?

– Чехов был очень религиозным, верующим по-настоящему человеком. Что далеко ходить: он в Ялте храм помогал восстанавливать, который рядом с музеем.

– ?..

– Это храм великомученика Феодора Тирона. Он был сначала деревянным и уже не вмещал всех прихожан. Решили строить каменный. Но там были какие-то проблемы с землей, Чехов помогал их решать. Помогал строить. Много раз ездил к архиерею, пока храм возводили. Кстати, рассказ «Архиерей» Чехов написал в то время в Ялте. В общем, в истории этой церкви записано, что Чехов «непосредственно принимал участие в постройке». А потом он же с Ольгой Леонардовной в храме Феодора Тирона венчался. И панихиду по нем служили тут же.

Храм великомученика Феодора Тирона в наши дни

Храм великомученика Феодора Тирона в наши дни

А еще – я всегда любила этой цитатой кончать свою экскурсию – когда построили ялтинский собор Александра Невского, Чехов написал Книппер: «В Ялте новая церковь, звонят в большие колокола, приятно слушать, ибо похоже на Россию». Вот для Чехова это было важно.

«В Ялте новая церковь, звонят в большие колокола, приятно слушать, ибо похоже на Россию» – для Чехова это было важно

В 1990-х годах в Баденвайлере решили сделать конференцию на тему «Философия и религия в жизни и творчестве Чехова». Я себе взяла религию. И я знала: все будут брать информацию из рассказов, из писем Антона Павловича, они будут друг друга повторять. Я решила: мне надо взять тему, которую я открою так, как не откроют они. И поскольку я к тому времени была главным хранителем музея, то подумала, что мне надо что-то показать, а не просто рассказать. Я сделала доклад на тему: «Иконы и кресты Чехова и его близких». Потому что каждая икона и каждый крест имели свою историю.

Отец Чехова был очень религиозным – он каждую икону покупал по каким-то большим важным поводам. Вот, например, образ Николая Чудотворца – это был покровитель чеховского дома. Когда родители Чехова жили в Таганроге, была Крымская война, город с моря обстреливали англичане, и отец Чехова, Павел Егорович, снял эту икону, поставил на стол и очень сильно молился. А в это же время Евгения Яковлевна ждала старшего брата Антона Павловича – Александра. И супруги выехали в какую-то слободу, где Евгения Яковлевна и родила. А когда они вернулись в Таганрог, вокруг дома были разбиты, а чеховский стоял целый.

Когда вернулись в Таганрог, вокруг дома были разбиты, а чеховский стоял целый: Николай Чудотворец защитил

Так что потом эта икона висела в ялтинском доме и все время его сохраняла. Возможно, она и сохранила дом во время оккупации.

– А где теперь эта икона? На Белой даче я ее не видел.

– А вы знаете, это один из наших директоров виноват. Когда мы собирались ехать на ту конференцию в Германию, он перед этим решил туда повезти выставку – письменный стол чеховский взял, еще что-то… взял большие фотографии мои, я их показывала во время экскурсий. И вместе с этими фотографиями в портфеле вывез и эту икону. И после его поездки икона к нам не вернулась. Похоже, что он ее продал хорошо, потому что его сын оттуда приехал на машине. Вот такой директор был, член партии.

А еще после смерти Марии Павловны удалось сохранить один крестик.

Уже при смерти Мария Павловна позвонила племяннице, та приехала и сразу кое-что забрала из того, что не надо было забирать, – она взяла золотой крест, который носил отец Чехова. Но я спрятала крестик Антона Павловича, который Павел Егорович заказал, когда Чехов собрался на Сахалин. Там даже на обратной стороне крестика написано: 1890 год. Я спрятала от родственников, чтобы и его не забрали, и теперь он хранится в музее.

– Алла Васильевна, все это интересно. Но для многих тот факт, что Чехов помогал строить храмы и что у него были иконы и крестик, – это не аргумент. Сторонники версии, что Чехов был человеком сомневающимся, ищущим, приводят десятки его цитат на эту тему. Со ссылками на чеховские архивы, письма, дневники.

– По теме религиозности Чехова я написала десятки докладов, выступала с ними в том числе на конференциях в Германии. Всем всё доказала. Чехов в вере не сомневался. А про те же архивы… Их Мария Павловна сдавала в Институт мировой литературы, чтоб с ними можно было работать. Я ездила туда на свои гроши в свой отпуск. Я одна из первых все чеховские архивы, все его переписки перечитала. Работала с подлинниками. И знаю их прекрасно. Многое из того, что сейчас цитируют, я впервые и опубликовала.

Вам скажу одну цитату, которую Антон Павлович подчеркнул. У него была книжечка Толстого «В чем моя вера», и вот в ней Антон Павлович подчеркнул одну интересную фразу. Запомните ее. Там было так написано: «Люди, получив счастье, требуют еще чего-то». Ну правильно же? Человек же ненасытный. Вот это у Толстого Чехов и подчеркнул. Чехов таким не был. Чехов как раз очень помогал всем: строил школы за свой счет, очень много делал. Любил людей. Вы, наверное, знаете Зою Космодемьянскую, у нее была любимая чеховская цитата: «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Хорошая фраза. Я же себе в любимые взяла другую, я вычитала ее в записных книжках Антона Павловича: «Какое наслаждение – уважать людей».

Но я переделала ее немножко по-своему. И я думаю, Антон Павлович не только бы не обиделся на меня, а даже бы похвалил. Я себе сделала так: «Какое наслаждение – любить людей».

Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите «Ctrl+Enter».

Оставлять комментарии незарегистрированным пользователям запрещено,

войдите или
зарегистрируйтесь, чтобы продолжить

(Âìåñòî ðåöåíçèè)

Ñîáðàíèå ïèñåì À. Ï. ×åõîâà ïîä ðåä. è ñ êîììåíòàðèÿìè Âëàäèìèðà Áðîíäåð,
âñòóïèòåëüíàÿ ñòàòüÿ Þ. Àéõåíâàëüäà, ò. I.
Ê-âî «Ñîâðåìåííîå Òâîð÷åñòâî»

I

   Ïðåâîñõîäíàÿ êíèãà. Ñ áëàãîãîâåíèåì ñîáðàíû âñå ïèñüìà, èçó÷åíû, ñíàáæåíû ïðèìå÷àíèÿìè, è äàæå îðôîãðàôèÿ â íèõ ñîáëþäåíà ÷åõîâñêàÿ. Ãëàâíîå æå õîðîøî òî, ÷òî äëÿ êàæäîãî ïèñüìà óñòàíîâëåíà äàòà, è, òàêèì îáðàçîì, ïèñüìà äàíû íå â ðàçáèâêó, êàê áûëî äî ñèõ ïîð, à â ïîðÿäêå èõ íàïèñàíèÿ — è ïî íèì ìîæíî ïðîñëåäèòü ðàçâèòèå ýòîé çàãàäî÷íîé äóøè.

   ×èòàòü ýòó êíèãó ïîäðÿä — íàñëàæäåíèå áåçìåðíîå. Âîò îí, ìîëîäîé, íà÷èíàþùèé ãåíèé, êîòîðûé è íå ïîäîçðåâàåò î ñâîåé ãåíèàëüíîñòè. Òîëüêî áû Ëåéêèíó óãîäèòü! «Íå ïîìíþ íè îäíîãî ñâîåãî ðàññêàçà, íàä êîòîðûì áû ÿ ðàáîòàë áîëåå ñóòîê, à «Åãåðÿ», êîòîðûé âàì ïîíðàâèëñÿ, ÿ íàïèñàë â êóïàëüíå»… «Íå áóäü òâîåãî ñþðòóêà, ÿ ïîãèá áû îò ðàâíîäóøèÿ æåíùèí». «Æåëàþ, ÷òîá îí ó òåáÿ æåíèëñÿ è íàðîäèë ìíîæåñòâî ìàëåíüêèõ ñþðòó÷êîâ». «Ìåñÿö òîìó íàçàä ÿ ïîñëàë â «Ñòðåêîçó» ðàññêàç, ïîñâÿùåííûé íåäàâíî ñóäèâøåìóñÿ äðóãó ìîåìó Ýìèëþ Ïóïó. Çàãëàâèÿ íå ïîìíþ». «Ïèòåð âåëèêîëåïåí. ß ÷óâñòâóþ ñåáÿ íà ñåäüìîì íåáå. Óëèöû, èçâîç÷èêè, ïðîâèçèÿ — âñå ýòî îòëè÷íî, à óìíûõ è ïîðÿäî÷íûõ ëþäåé ñòîëüêî, ÷òî õîòü âûáèðàé. Êàæäûé äåíü çíàêîìëþñü. Â÷åðà, íàïð., ñ 10 1/2 ÷àñ. óòðà äî òðåõ ÿ ñèäåë ó Ìèõàéëîâñêîãî â êîìïàíèè Ãëåáà Óñïåíñêîãî è Êîðîëåíêî: åëè, ïèëè è äðóæåñêè áîëòàëè. Åæåäíåâíî âèäàþñü ñ Ñóâîðèíûì, Áóðåíèíûì è ïðî÷. Âñå íàïåðåðûâ ïðèãëàøàþò ìåíÿ è êóðÿò ìíå ôèìèàì. ß çà òðè äíÿ ïîïîëíåë».

   Êàêàÿ-òî äóøåâíàÿ ñòûäëèâîñòü, êàêîå-òî öåëîìóäðèå îäèíîêîé è ñêðûòîé äóøè áûëî â òîì, ÷òî îí íàïÿëèâàë íà ñåáÿ ýòó âå÷íóþ õëåñòàêîâñêóþ ìàñêó. Îí ïðåä äðóãèìè — ïðåä òîâàðèùàìè, ïåðåä áðàòüÿìè — â ðàííèå ãîäû, ïî÷òè âñåãäà — «ðóáàõà-ïàðåíü», «÷åðò ìåíÿ ïîáåðè», è ýòî äëÿ íåãî êàê áû ùèò: íå ïðîáåðåòåñü òóäà, ê ñåðäöåâèíå. «Àíòîí Ïîòåìêèí» — ïîäïèñûâàåòñÿ îí ïîä îäíèì ïèñüìîì. «Áîêëü» — ïîäïèñûâàåòñÿ îí ïîä äðóãèì. «Ýãìîíò» — ïîä òðåòüèì. «Ãåíðèõ Áëîê» — ïîä ÷åòâåðòûì. «Antonio» — ïîä ïÿòûì. Ùåãëîâà îí çîâåò Àëüáà, Òèõîíîâà — Ñàðäó, Ïëåùååâà — Ðàä÷å, Ñóâîðèíà — Ãåíåðàë. Íåèññÿêàåìûé èñòî÷íèê âñÿêîãî îçîðñòâà, õîõîòà, è òàê ìèëû ó íåãî äàæå íåóäà÷íûå êàëàìáóðû — æèçíü áðûçæåò èçî âñåõ ïîð. «Ó ìåíÿ òðè íåäåëè ãîñòèëà Íàòàøà Ëèíòâàðåâà. Ñòåíû íàøåãî êîìîäîîáðàçíîãî äîìà äðîæàëè îò åå ðàñêàòèñòîãî ñìåõà. Çàâèäíîå çäîðîâüå è çàâèäíîå íàñòðîåíèå. Ïîêà îíà æèëà ó íàñ, â íàøåé êâàðòèðå äàæå â âîçäóõå ÷óâñòâîâàëîñü ïðèñóòñòâèå ÷åãî-òî çäîðîâîãî è æèçíåðàäîñòíîãî».

   «Çàòåâàåì íà ïðàçäíèêàõ îëèìïèéñêèå èãðû íà íàøåì äâîðå è, ìåæäó ïðî÷èì, õîòèì èãðàòü â áàáêè».

   «Ñîáèðàåìñÿ ñóäèòü ïî âñåì ïðàâèëàì þðèñïðóäåíöèè, ñ ïðîêóðîðàìè è çàùèòíèêàìè, êóïöà Ëåâèòàíà, îáâèíÿåìîãî:

   à) â óêëîíåíèè îò âîèíñêîé ïîâèííîñòè;

   â) â òàéíîì âèíîêóðåíèè;

   ñ) â ñîäåðæàíèè òàéíîé êàññû ññóä;

   d) â áåçíðàâñòâåííîñòè, è ïðî÷.

   À ñàì ñòðîã è âåëè÷àâ «ïî ñåêðåòó», — «òîëüêî ÷òîá íèêòî íå çàìåòèë». «ß — Àíòîøà ×åõîíòå, ÿ ÷åëîâåê ïóñòÿêîâûé», — êàê áû ñòàðàåòñÿ óáåäèòü (â ñâîèõ ïèñüìàõ) âñåõ è êàæäîãî ýòîò âåëèêèé ðóññêèé òàëàíò, êîòîðîìó ñóæäåíî ïðåâçîéòè Òóðãåíåâà è âñòàòü ïëå÷î â ïëå÷î ñ Òîëñòûì. «Èçî âñåõ íûíå áëàãîïîëó÷íî ïèøóùèõ ðîññèÿí ÿ ñàìûé ëåãêîìûñëåííûé è íåñåðüåçíûé, — ïðèòâîðÿåòñÿ îí. — Ñâîþ ÷èñòóþ ìóçó ÿ ëþáèë, íî íå óâàæàë, èçìåíÿë åé è íå ðàç âîäèë åå òóäà, ãäå åé íå ïîäîáàåò áûòü», — ïèøåò îí Âë. Êîðîëåíêî.

   À ñàì ðàáîòàåò, òðóäèòñÿ, êàê íèêòî. Ê 26 ãîäàì îí óæå îêîí÷èë ìåäèöèíñêèé ôàêóëüòåò, íàïå÷àòàë äâà òîëñòûõ òîìà ðàññêàçîâ, ãäå åñòü òàêèå êëàññè÷åñêèå, êàê «Ìûñëèòåëü», «Çëîóìûøëåííèê», «Äî÷ü Àëüáèîíà», «Ñìåðòü ÷èíîâíèêà», «Âîñêëèöàòåëüíûé çíàê» è ò. ä., è ò. ä., íî ïîïðîáóéòå, íàìåêíèòå åìó, ÷òî îí òðóæåíèê, — îí ñåé÷àñ æå (èç ñòûäëèâîñòè, èç öåëîìóäðèÿ) âûäâèíåò âàì â îòâåò âñå ñâîå «õëåñòàêîâñòâî»:

   … «Òîëêè îá óñèëåííûõ çàíÿòèÿõ ïðåóâåëè÷åíû. Ðàáîòàþ êàê è âñå… Íî÷è ñïëþ, ÷àñòî øàòàþñü áåç äåëà, íå îòêàçûâàþ ñåáå â óâåñåëåíèÿõ… Ãäå æå òóò óñèëåííûå çàíÿòèÿ?

   … ß ïèøó, ïèøó, ïèøó è… ëåíþñü»…

   … «ß ãóëÿþ÷è îòìàõàë êîìåäèþ»…

   … «Íè÷åãî íå äåëàþ. Îò íå÷åãî äåëàòü íàïèñàë âîäåâèëü «Ìåäâåäü»»…

   Åìó äàæå êàê áóäòî ñòûäíî ïðîñëûòü ðàáîòíèêîì: «ß ñèáàðèòñòâóþ», «íè÷åãî íå äåëàþ», «ëåíþñü», «øàòàþñü áåç äåëà», — ïèøåò âåëè÷àéøèé ðàáîòíèê. Èíîãäà ó íåãî âûðûâàåòñÿ: «â ñåíòÿáðå è â íà÷àëå îêòÿáðÿ ðàáîòàë òàê, ÷òî â ãîëîâå äàæå ìóòíî è ãëàçà áîëÿò», íî ñåé÷àñ æå òîò æå ùèò ñòûäëèâîé åãî ðàçóäàëîñòè:

   — «Â èñòåêøèé ñåçîí ÿ íàïèñàë «Ñòåïü», «Îãíè», ïüåñó, äâà âîäåâèëÿ, ìàññó ìåëêèõ ðàññêàçîâ, íà÷àë ðîìàí… è ÷òî æå?.. Åñëè ïðîìûòü 100 ïóäîâ ýòîãî ïåñêó, òî ïîëó÷èòñÿ (åñëè íå ñ÷èòàòü ãîíîðàðà) 5 çîëîòíèêîâ çîëîòà, òîëüêî».

   — Âû íå äóìàéòå, — êàê áû âíóøàåò îí âñåì êàæäîé ñâîåþ ñòðîêîþ, — ÷òî ÿ ÷òî-òî òàêîå, ÷òî ÿ — Àíòîí ×åõîâ, ÿ Àíòîøà ×åõîíòå, íå îáðàùàéòå íà ìåíÿ áîëüøîãî âíèìàíèÿ, — â ýòîì, êàê íè ñòðàííî, ñêàçàëàñü òà ñòðîãàÿ, îäèíîêàÿ, ðåëèãèîçíàÿ äóøà, êîòîðàÿ îòêðûëàñü íàì ïîçæå â åãî òâîðåíèÿõ. Êàê áû êîììåíòàðèé êî âñåì ýòèì ðàííèì ïèñüìàì ×åõîâ îñòàâèë òàêóþ çàïîâåäü â ïèñüìå ê ñâîåìó áðàòó, Íèêîëàþ:

   «Âîñïèòàííûå ëþäè… íå áîëòëèâû, íå ëåçóò ñ îòêðîâåííîñòÿìè, êîãäà èõ íå ñïðàøèâàþò… Îíè íå èãðàþò íà ñòðóíàõ ÷óæèõ äóø, ÷òîáû â îòâåò èì âçäûõàëè è íÿí÷èëèñü ñ íèìè. Îíè íå ãîâîðÿò: «Ìåíÿ íå ïîíèìàþò» èëè: «ß ðàçìåíÿëñÿ íà ìåëêóþ ìîíåòó», ïîòîìó ÷òî âñå ýòî áüåò íà äåøåâûé ýôôåêò, ïîøëî, ñòàðî, ôàëüøèâî… Èñòèííûå òàëàíòû âñåãäà ñèäÿò â ïîòåìêàõ, â òîëïå, ïîäàëüøå îò âûñòàâêè»…

   È ýñòåòèêà ×åõîâà òðåáîâàëà, ÷òîáû î ñàìîì çíà÷èòåëüíîì è âîëíóþùåì, — ëèáî ìîë÷àòü, ëèáî ãîâîðèòü ñî ñìåõîì, êàê î ïóñòÿêàõ. Ýòî — âûñøàÿ ñêðûòíîñòü è âåëè÷àéøåå îäèíî÷åñòâî. Êîãäà ×åõîâ æåíèëñÿ, îí èíà÷å è íå óìåë íàïèñàòü îá ýòîì òîâàðèùó, êàê òîëüêî òàê:

   — «Íó-ñ, à ÿ âäðóã âçÿë è æåíèëñÿ… Æåíà ìîÿ î÷åíü ïîðÿäî÷íûé è íåãëóïûé ÷åëîâåê, è äîáðàÿ äóøà».

   Îí (ïî êðàéíåé ìåðå â ïèñüìàõ) íå óìåë áûòü íèêîãäà îòêðîâåíåí è âñå ãîâîðèòü î ñåáå, è íåäàðîì îäíîìó ìîëîäîìó ïèñàòåëþ äàë òàêîé ñòðàííûé ñîâåò:

   — Âû ñïðàøèâàåòå: ñëåäóåò ëè, íàïèñàâ ðàññêàç, ÷èòàòü åãî äî íàïå÷àòàíèÿ? Ïî ìîåìó ìíåíèþ, íå ñëåäóåò äàâàòü íè äî, íè ïîñëå. Òîò, êîìó íóæíî, ñàì ïðî÷òåò, è íå òîãäà, êîãäà âàì õî÷åòñÿ, à êîãäà åìó ñàìîìó õî÷åòñÿ!

   Î ñâîèõ ñîáñòâåííûõ ðàññêàçàõ îí äàæå íå óìååò è ãîâîðèòü, à åñëè ãîâîðèò, òî âñêîëüçü è òîæå íå «ñàìîå ãëàâíîå»:

   — Äà, ìèëåéøèé ìîé êðèòèê, âû ïðàâû: ñåðåäèíà ìîåãî ðàññêàçà ñåðà, ñêó÷íà è ìîíîòîííà, — ïèøåò îí Ïëåùååâó ïðî èçóìèòåëüíûé ðàññêàç «Èìåíèíû».

   — Íà÷àë áûëî ÿ êîìåäèþ, íî íàïèñàë äâà àêòà è áðîñèë. Ñêó÷íî âûõîäèò. Íåò íè÷åãî ñêó÷íåå ñêó÷íûõ ïüåñ, à ÿ òåïåðü, êàæåòñÿ, ñïîñîáåí ïèñàòü òîëüêî ñêó÷íî, òàê óæ ëó÷øå áðîñèòü, — ïèøåò îí Â. À. Òèõîíîâó.

   — Ïîñûëàþ âàì… ðàññêàç ïðî ñàìîóáèéöó… Îí ïëîõ, íî âñå-òàêè ïîñûëàþ, èáî îáåùàë, — ïèøåò îí Êîðîëåíêî.

   È ò. ä. Íè ñëîâà î ñâîèõ òåìàõ, î ñâîèõ õóäîæåñòâåííûõ ïëàíàõ, î çàìûñëàõ, íàäåæäàõ, òðåâîãàõ, — âñå ñïðÿòàíî çà ýòîé ìàñêîþ óõàðñòâà, âåñü ×åõîâ ñïðÿòàí çà ýòîé ìàñêîé, è íåìóäðåíî, ÷òî çà íåþ åãî íå ðàññìîòðåëè äàæå òàêèå ëþäè, êàê Ìèõàéëîâñêèé, Êîðîëåíêî, Ìåðåæêîâñêèé.

   — «Ïèøó ïîâåñòü äëÿ òîëñòîãî æóðíàëà. Ñêîðî êîí÷ó è ïðèøëþ. Óðà-à-à!».

   Ýòî ïèøåòñÿ î ïîýòè÷íåéøåé «Ñòåïè».

   «Ìûñëü, ÷òî ÿ ïèøó äëÿ òîëñòîãî æóðíàëà è ÷òî íà ìîé ïóñòÿê âçãëÿíóò ñåðüåçíåå, ÷åì ñëåäóåò, òîëêàåò ìåíÿ ïîä ëîêîòü, êàê ÷åðò ìîíàõà».

   Áîëüøå î ñâîèõ âåùàõ îí ïî÷òè íè÷åãî íå ïèøåò, — íî çàòî èñïèñûâàåò öåëûå ñòðàíèöû î ÷óæèõ, î ïîâåñòÿõ Æèðêåâè÷à, ðàññêàçàõ Õëîïîâà, êíèãàõ Ëàçàðåâñêîãî, î ñòèõàõ Áåëîóñîâà, î äðàìàõ Èâ. Ëåîíòüåâà îí ãîòîâ ïèñàòü áåç êîíöà. Ñëèøêîì ñâÿòà áûëà äëÿ íåãî ñâîÿ ñâÿòûíÿ, è ïîòîìó îí î íåé ëèáî ìîë÷àë, ëèáî ïðèêðûâàë åå îçîðñòâîì.

   À ïîòîì êîãäà óæå ïðèêðûòü áûëî íåëüçÿ, è âñå âûøëî íàðóæó, è äëÿ âñåõ ñòàëî ÿñíî, ÷òî ×åõîâ — ×åõîâ, ìíîãèå áëèæàéøèå åãî «äðóçüÿ» èçóìèëèñü:

   — Äî ÷åãî îí âäðóã ïåðåìåíèëñÿ!

   Îíè è íå ïîäîçðåâàëè, ÷òî âñåãäà, ñ ñàìîãî íà÷àëà, ðÿäîì ñ íèìè çäåñü, ó Ïàëêèíà è â Áîëüøîé Ìîñêîâñêîé — áàëàãóðèë è ïüÿíñòâîâàë — ãåíèé, õóäîæíèê, ìóäðåö…

II

   ß õîòåë îòîçâàòüñÿ òîëüêî îá ýòîé êíèæêå, íàïèñàòü «ðåöåíçèþ», íî íåâîëüíî ïèøó î ñàìîì Àíò. ×åõîâå, — è ïîðà áû óæ êîí÷èòü, íî ìíå õî÷åòñÿ åùå óêàçàòü, ÷òî â ýòîì ñâåðõúåñòåñòâåííîì ÷åëîâåêå, êîòîðûé ñ âèäó áûë «êàê âñå», è âñþ æèçíü ïðèòâîðÿëñÿ ñàìûì îáûêíîâåííûì, íè÷åì íå âûäàþùèìñÿ ÷åëîâåêîì, êîòîðûé íè ãàëñòóêîì, íè ëèöîì, íè áèîãðàôèåé — íè çà ÷òî íå õîòåë âûäåëèòüñÿ, âûïÿòèòüñÿ, îòëè÷èòüñÿ, ÷òî â íåì âñå áûëî ôàíòàñòè÷íî, îãðîìíî, íåîáû÷àéíî — â ýòîì ñîòðóäíèêå «Ñòðåêîçû» ñ ëèöîì îáûêíîâåííîãî çåìñêîãî âðà÷à èëè íàðîäíîãî ó÷èòåëÿ.

   Âçÿòü õîòÿ áû åãî, ïîèñòèíå, âñåïîãëîùàþùóþ ñòðàñòü ê ïóòåøåñòâèÿì, ê ïåðåìåíå ìåñò, áåøåíóþ æàäíîñòü ê íîâûì è íîâûì âïå÷àòëåíèÿì, — êîòîðóþ îí òîæå ñóìåë, êàæåòñÿ, ñêðûòü îò ñâîèõ áèîãðàôîâ è äðóçåé.

   Òåïåðü èç ýòîé êíèæêè «Ïèñåì» ìû âèäèì, ÷òî îí áûë ôàíàòèê ïóòåøåñòâèÿ, êàêîé-òî îäåðæèìûé, êîòîðûé êàê áóäòî â êàêîì-òî ãèïíîçå êðóæèë è êðóæèë ïî çåìëå, à êîãäà îñòàâàëñÿ íà ìåñòå, òî íåïðåìåííî ìå÷òàë î íîâîé äîðîãå, î íîâîì «êðóæåíèè» — áåç êîíöà. Òàê è ìåëüêàåò â åãî «Ïèñüìàõ»:

   «Ëåòîì ÿ áûë íà Êàâêàçå, íî øàòàíüå ïî Áàòóìàì, Òèôëèñàì è Áàêó òàê óòîìèëî ìåíÿ, ÷òî ÿ åëå äîáðàëñÿ äî Ðîñòîâà… Íà äà÷å ÿ áóäó æèòü îêîëî Ñóì èëè â ïîëòàâñêîé ãóáåðíèè»… «10-ãî óëåòàþ â Ïèòåð, à îòòóäà íà Ëàäîæñêîå îçåðî». «Åõàë çà ãðàíèöó, íî ïîïàë ñëó÷àéíî â Îäåññó, à îòòóäà… ïîåõàë â ßëòó». «Ñèæó çà ñòîëîì (â Ìîñêâå), à ìûñëè ìîè âñå åùå â Ïèòåðå» (1887). «Âåñíîé ÿ åäó â Êóáàíü, à ëåòîì áóäó æèòü ñ ñåìüåé â Ñëàâÿíñêå». «Íàíÿëè ÷åòâåðêó ëîøàäåé, ÷òîáû åõàòü â Ñîðî÷èíöû»… «Ïèøó âàì, ìèëûé êàïèòàí, ñ áåðåãîâ ×åðíîãî ìîðÿ. Æèâó â Ôåîäîñèè ó ãåíåðàëà Ñóâîðèíà». «Óåçæàþ ñåãîäíÿ â âîðîíåæñêóþ ãóáåðíèþ», «ìå÷òàþ î ïîåçäêå â Èòàëèþ, Åãèïåò èëè â Êîðôó». «ß â Àáõàçèè! Ñ óòðà ñèæó â Ñóõóìå»… «Áûë â Êðûìó, áûë â Íîâîì Àôîíå, — õîòåë ñúåçäèòü â Áóõàðó è Ïåðñèþ»… (1888). «Âñå ñèáèðñêîå, ìíîþ ïåðåæèòîå, ÿ äåëþ íà òðè ýïîõè: 1) îò Òþìåíè äî Òîìñêà 1,500 âåðñò; 2) îò Òîìñêà äî Êðàñíîÿðñêà 500 âåðñò; 3) îò Êðàñíîÿðñêà äî Èðêóòñêà 1,500 âåðñò». «Âû íèêîãäà íå ïîëó÷àëè ïèñåì ñ áåðåãîâ Áàéêàëà. Òàê âîò âàì»… «Bella Venetia ñ åå æåíñòâåííûìè, ïòèöåïîäîáíûìè ãîíäîëàìè, Áîëîíüÿ ñ àðêàìè è Ôëîðåíöèÿ ñ Âåíåðîé Ìåäèöåéñêîé øëþò âàì ïðèâåò, ìèëûé Æàí». È ò. ä., è ò.ä.

   Òàêèå æàäíûå ãëàçà, æàäíûå óøè. «ß åäó â ×èêàãî, ìîæåòå ñåáå ïðåäñòàâèòü», — ïèøåò îí Ô. Î. Øåõòåëþ â 1898 ã., è ÿ óâåðåí, ÷òî ýòà îáæîðëèâîñòü, ýòà æàæäà âïå÷àòëåíèé, æèçíè, äâèæåíèÿ ïîêàæåòñÿ íåîæèäàííîé äëÿ ìíîãèõ, êòî ïðèâûê â ×åõîâå âèäåòü àíåìè÷íîãî, áåñêðîâíîãî ïèñàòåëÿ, êàêèì ñäåëàëà åãî íàøà òåìíàÿ êðèòèêà. «Èìåòü óñïåõ âî âñåé Ðîññèè ìîæåò òîëüêî òîò, êòî áûâàåò â Ïèòåðå òîëüêî ãîñòåì è íàáëþäàåò æèçíü íå ñ Òó÷êîâà ìîñòà». ×åõîâ çíàë Ðîññèþ ëó÷øå Òîëñòîãî, ëó÷øå Ãîãîëÿ, — è êóäà ëó÷øå Ùåäðèíà, Íåêðàñîâà, Ìèõàéëîâñêîãî. À óæ íûíåøíèå ïèñàòåëè: Ìåðåæêîâñêèé, Àðöûáàøåâ, Àíäðååâ — ïåðåä íèì êàê ñëåïûå: íè÷åãî íå âèäåëè, ïðîçåâàëè Ðîññèþ, «ñèäÿò â äîìå Ìóðóçè — è Áîãà èùóò» è îò Òþìåíè äî Òîìñêà, îò Òîìñêà äî Êðàñíîÿðñêà, îò Êðàñíîÿðñêà äî Èðêóòñêà — âñå ýòî äëÿ íèõ ïóñòîå ìåñòî è ñóùåñòâóåò ëè îíî — íåèçâåñòíî. ×åõîâ æå âñåãäà îùóùàë ãäå-òî òàì «çà ñïèíîþ» âñþ Ðîññèþ, è ýòèì áûë î÷åíü ñèëåí, è íåäàðîì ïîñëå ïîñòàíîâêè «Èâàíîâà» ïèñàë: «Åñëè â Ïèòåðå íàéäåòñÿ ñîòíÿ ÷åëîâåê, êîòîðàÿ ïîæèìàåò ïëå÷àìè, ïðåçðèòåëüíî óõìûëÿåòñÿ, êèâàåò, áðûçæåò ïåíîé èëè ëèöåìåðíî âðåò, òî âåäü ÿ âñåãî ýòîãî íå âèæó è áåñïîêîèòü ìåíÿ âñå ýòî íå ìîæåò.  Ìîñêâå äàæå íå ïàõíåò Ïåòåðáóðãîì»…

III

   Íî ÿ, êàæåòñÿ, è âïðàâäó ïèøó «õàðàêòåðèñòèêó ×åõîâà», à âåäü öåëü ó ìåíÿ áûëà ïðîñòî íàáðîñàòü 20 — 30 ñòðîê îá ýòîé ìèëîé, áåëåíüêîé êíèæêå, ÷òî ïîïàëà êî ìíå íà ñòîë, — â òàêîé èçÿùíîé îáëîæêå è ñ òàêèì î÷àðîâàòåëüíûì ïðåäèñëîâèåì Þ. Àéõåíâàëüäà.

   Ìèëàÿ êíèæêà, ðîäíàÿ! Õîðîøàÿ áóìàãà, ïðåêðàñíûé øðèôò, âñå îäíî ê îäíîìó. È äàæå ã. Áðåíäåð íå ìåøàåò, êîòîðûé ñî÷èíèë ê ýòîé êíèãå òðè ïðåäèñëîâèÿ, è ïîä êàæäûì ïîäïèñàë òðè ðàçà:

   Âëàäèìèð Áðåíäåð.

   Âëàäèìèð Áðåíäåð.

   Âëàäèìèð Áðåíäåð.

   Ìîã áû è äåñÿòü ðàç ïîäïèñàòü. Íè÷åãî. È âîñêëèöàòåëüíûé çíàê ìîã áû ïîñòàâèòü, êàê òîò, ïîìíèòå? — ÷èíîâíèê èç ×åõîâà:

   — Êîëåæñêèé ñåêðåòàðü Åôèì Ïåðåêëàäèí!!!

   Íå õîðîøî, êîíå÷íî, ÷òî â ñâîèõ ïðèìå÷àíèÿõ îí ðàññêàç «Èìåíèíû» ñìåøèâàåò ñ ðàññêàçîì «Æåíà», — íî è ýòî, â ñóùíîñòè, íå áåäà. Âû ïðîñòî âîçüìèòå êàðàíäàøèê, ðàñêðîéòå êíèæêó íà 173 ñòð., çà÷åðêíèòå ñëîâî «Æåíà» è ïîñòàâüòå ñëîâî «Èìåíèíû». Òîëüêî è âñåãî. Èáî â ýòîì ïèñüìå ãîâîðèòñÿ î Ïåòðå Äìèòðèåâè÷å è Îëüãå Ìèõàéëîâíå, — ãåðîÿõ «Èìåíèí», è êðîìå òîãî «Æåíà» íå ìîãëà áûòü íàïèñàíà â ãîëîäíûé 1891 ã. (ê êîòîðîìó îòíîñèòñÿ ïèñüìî), èáî â «Æåíå» ýòîò èìåííî ãîä èçîáðàæàåòñÿ. È òàêæå âû, ã. Áðåíäåð, íàïðàñíî çàñòàâèëè ×åõîâà çàÿâèòü, ÷òî «âîñïèòàííûå ëþäè íå âîñïèòûâàþò â ñåáå ýñòåòèêó» (ñòð. 25); ÷àñòèöà íå çäåñü èçëèøíÿ, â ïðåæíèõ èçäàíèÿõ åå íå áûëî. Âû âîçüìèòå ýòî íå è ïåðåíåñèòå åãî íà ñòð. 92, ãäå èìåííî åãî-òî è íå õâàòàåò; òàì ×åõîâ ãîâîðèò Èâ. Ùåãëîâó: «ß ïîçâîëþ ñåáå ñîãëàñèòüñÿ ñ âàìè»; íóæíî: «ÿ ïîçâîëþ ñåáå íå ñîãëàñèòüñÿ ñ âàìè», — èíà÷å âåñü ñìûñë èñêàæàåòñÿ. Íå ìåøàëî áû òàêæå â ñëåäóþùåì èçäàíèè ïåðåòàñîâàòü ïèñüìà ê Ïëåùååâó, íàïð.: ïèñüìî íà ñòð. 83 ïîìåñòèòü ðàíüøå ïðåäûäóùåãî ïèñüìà, — è ýòîãî òðåáóåò ñìûñë; â÷èòàéòåñü, âû ñîãëàñèòåñü ñî ìíîþ. Ïèñüìî Ïëåùååâó (íà ñòð. 113) íå íóæíî âûäàâàòü íà ïèñüìî Øåõòåëþ, — èñïðàâüòå âñå ýòî, è íèêòî íå ïîñåòóåò íà âàñ çà íàèâíîñòü ìíîãèõ âàøèõ ïðèìå÷àíèé, âðîäå òîãî, ÷òî «Êîììèññàðæåâñêàÿ èãðàëà òàê, êàê òîëüêî ìîæåò èãðàòü Êîììèññàðæåâñêàÿ» (ñòð. 225).

   Âñå ïðåâîñõîäíî.

   Îäíîãî òîëüêî ÿ íå ïîéìó: â ïå÷àòè óæå ïîÿâëÿëèñü ïèñüìà ×åõîâó ê Âåñåëîâñêîìó, Áóíèíó, Ëåéêèíó, Âóêîëó Ëàâðîâó, ê Ñîáîëåâñêîìó (ðåä. «Ðóññê. Âåäîìîñòåé») è ò. ä. Îò÷åãî ýòè ïèñüìà íå ïîÿâèëèñü â «Ñîáðàíèè» ã. Áðåíäåðà. Íåóæåëè èõ âëàäåëüöû ìîãëè èìåòü ÷òî-íèáóäü ïðîòèâ òîãî, ÷òîáû ýòè ïèñüìà (ñòàâøèå óæå îáùèì äîñòîÿíèåì) ïîÿâèëèñü â áëàãîòâîðèòåëüíîì ñáîðíèêå, äîõîäû ñ êîòîðîãî, êàê ñêàçàíî â ïðåäèñëîâèè, ïîéäóò íà ïðîñâåòèòåëüíûå è áëàãîòâîðèòåëüíûå ó÷ðåæäåíèÿ èìåíè ×åõîâà. È ïî÷åìó ã. Áðåíäåð íàïå÷àòàë èíûå ïèñüìà ê Ïëåùååâó, à èíûå íåò? Èíûå ê Ùåãëîâó íàïå÷àòàë, à èíûå íåò? ×åì îí ðóêîâîäèëñÿ? Áåñêîíå÷íî áîëüíî òàêæå, ÷òî ïèñüìà ×åõîâà ê Áàðàíöåâè÷ó, ê Àëüáîâó è ò. ä. ïîïàëè â «Ìóçåé» Ô. Ô. Ôèäëåðà, êîòîðûé çàïåð èõ íà êëþ÷, è äëÿ ÷åãî-òî òàèò ïîä çàìêîì. Ìóçåé, êîíå÷íî, õîðîøàÿ âåùü, íî òîëüêî áû îí íå ïðåâðàòèëñÿ â ïëþøêèíñòâî, ñáåðåãàòü íå çíà÷èò ñêóïèòüñÿ [Ãîâîðþ ñ ïîëíûì óâàæåíèåì ê òðóäó è áåñêîðûñòèþ Ô. Ô. Ôèäëåðà]. È ïîòîì êàê õîðîøî áû áûëî, åñëè á òåïåðü æå, — ïîêóäà îáðàç ×åõîâà ñâÿò è æèâ ñðåäè íàñ, ïîêóäà îí íå «èñòîðèÿ», — ÷òîáû ïîÿâèëèñü åãî ïèñüìà ê Ãîðüêîìó, ê Ñóâîðèíó, ê Ñòàíèñëàâñêîìó…

IV

   Íî ÿ îòâëåêñÿ îïÿòü.

   ×åì õîðîø ã. Áðåíäåð, ýòî õîòÿ áû òåì, ÷òî îí íå ïîõîæ íà ã. Áî÷êàðåâà, äðóãîãî ñîáèðàòåëÿ ÷åõîâñêèõ ïèñåì.

   Ýòîò ã. Áî÷êàðåâ â ïðîøëîì ãîäó ñîáðàë èõ äîâîëüíî ìíîãî, íî îíè åìó, î÷åâèäíî, íå ïîíðàâèëèñü, è îí ïðèíÿëñÿ èõ ÷åðêàòü, âñÿ÷åñêè âûïðàâëÿòü. Åìó âñå õîòåëîñü, ÷òîáû ×åõîâ áûë ïîõîæ íà íåãî, íà Áî÷êàðåâà. Âîò, íàïð., íàòûêàåòñÿ îí íà ñëîâà À. Ï—÷à:

   — «Áóìàãà êîðîáèòñÿ ïîä ïåðîì, êàê æèä ïðåä ñóäîì ïðàâîñóäèÿ» (ñòð. 52).

   È, êîíå÷íî, ýòè ñëîâà âîí, ÷òîáû è äóõó èõ íå áûëî! Îí íå ïîòåðïèò, ÷òîáû ×åõîâ íàçûâàë åâðååâ æèäàìè!

   Èëè â äðóãîì ìåñòå [âîò] îí [ïèøåò] (ñòð. 101), ÷òî ×åõîâ â âîñòîðãå îò Ñóâîðèíà: ïðåâîñõîäíûé, ãîâîðèò, ÷åëîâåê!

   — Êòî ïðåâîñõîäíûé ÷åëîâåê? — èçóìëÿåòñÿ ã. Áî÷êàðåâ. — Ýòî Ñóâîðèí-òî ïðåâîñõîäíûé? Íåò, íåò, íè çà ÷òî íå ïîçâîëþ.

   È ÷åðêàåò êðàñíûìè ÷åðíèëàìè. Ñðàâíèòå ó Áðåíäåðà ñòð. 52, 101 ñî ñòð. 161 è 180 ó Áî÷êàðåâà, âû óâèäèòå, äî ÷åãî ìîæåò äîõîäèòü «áëàãîðîäñòâî».

   Ã. Áî÷êàðåâó, êîíå÷íî, íåâäîìåê, ÷òî, çàòûêàÿ ×åõîâó ðîò, îí êîìïðîìåòèðóåò òîò ñàìûé «ðàäèêàëèçì», îò ëèöà êîòîðîãî äåéñòâóåò. Îí ñòàðàåòñÿ çà ñòðàõ è çà ñîâåñòü. Íî — áåäíûé ×åõîâ, âñþ æèçíü îí òåðïåë îò òàêèõ Áî÷êàðåâûõ, à îíè èçäåâàþòñÿ íàä íèì è ïîñëå ñìåðòè. Îòáèâàÿñü îò íèõ, îí ïèñàë:

   — ß íå ëèáåðàë, íå êîíñåðâàòîð, íå ïîñòåïåíîâåö, íå ìîíàõ, íå èíäèôôåðåíòèñò… ß íåíàâèæó ëîæü è íàñèëèå âî âñåõ èõ âèäàõ, è ìíå îäèíàêîâî ïðîòèâíû êàê ñåêðåòàðè êîíñèñòîðèè, òàê è Íîòîâè÷ ñ Ãðàäîâñêèì. Åñëè ÿ ëþáëþ âàñ, — ïèñàë îí Ïëåùååâó, — èëè Ñóâîðèíà, èëè Ìèõàéëîâñêîãî, òî ýòîãî ÿ íèãäå íå ñêðûâàþ.

   Ãîñïîäèí æå Áî÷êàðåâ ïðåäïî÷åë ýòî ñêðûòü — âçÿë ×åõîâà ïîä ñâîå ïîêðîâèòåëüñòâî. È íå îí îäèí, — â ýòîì âñå äåëî. Ñêîëüêî åñòü â Ðîññèè îáèæåííûõ Áîãîì «õîðîøèõ ëþäåé», êîòîðûå ñ ïîìîùüþ òàêîãî æå áëàãîðîäíîãî øóëåðñòâà, ïðîäåëûâàþò òî æå ñàìîå ñî âñåìè åãî ñî÷èíåíèÿìè. Âîò, òîëüêî ÷òî âûøåë «Þáèëåéíûé ×åõîâñêèé Ñáîðíèê» (Ì. 1910), ÿ ðàñêðûë åãî íàóäà÷ó, è ïðî÷èòàë:

   — ×åõîâ áûë äåìîêðàòîì, îí ìå÷òàë î òîðæåñòâå äåìîêðàòè÷åñêèõ èäåàëîâ —

   è îïÿòü ó ìåíÿ âïå÷àòëåíèå ïîùå÷èíû. Âî âñåõ ÷åõîâñêèõ êíèãàõ ÿ òîëüêî è ÷èòàë âñåãäà êàê áû ÷üþ-òî ìîëüáó: ëþäè, áóäüòå íåæíû; ëþäè, áóäüòå èçÿùíû; ëþäè, íå íóæíî ôóòëÿðîâ! âîí èç õðàìà âû âñå, Áî÷êàðåâû! À îíè-òî è îáñåëè òåïåðü åãî äóøó, êîãäà îí ìåðòâ, è ñîñóò, è ñîñóò — êàê ïàóêè: îí — íàø, îí äëÿ íàñ, îí ñ íàìè, ñ Áî÷êàðåâûìè, êîòîðûõ âñþ æèçíü êëåéìèë!

Ê. ×óêîâñêèé

   Ïåðâàÿ ïóáëèêàöèÿ: «Ðå÷ü» / 11 (24) ÿíâàðÿ 1910 ãîäà

   

   

   

   

«РЫБЬЕ ДЕЛО»

(ГУСТОЙ ТРАКТАТ ПО ЖИДКОМУ ВОПРОСУ)

Сегодняшнюю весьма передовую статью нашу мы посвящаем несчастным дачникам, имеющим привычку садиться на одном конце палки, у которой на другом привязана нитка и червяк. Мы даем (даром, заметьте!) целый трактат советов рыболовам. Чтобы придать нашему труду побольше серьезности и учености, мы глубокомысленно делим его на параграфы и пункты.

1. Рыбу ловят в океанах, морях, озерах, реках, прудах, а под Москвою также в лужицах и канавах.

. Самая крупная рыба ловится в живорыбных лавках.

2. Ловить нужно вдали от населенных мест, иначе рискуешь поймать за ногу купающуюся дачницу или же услышать фразу: «Какую вы имеете полную праву ловить здесь рыбу? Или, может, по шее захотелось?»

3. Прежде чем закидывать удочку, нужно надеть на крючок приманку, какую угодно, судя по роду рыбы. Можешь ловить и без приманки, так как всё равно ничего не поймаешь.

. Хорошенькие дачницы, сидящие на берегу с удочкой для того только, чтобы привлечь внимание женихов, могут удить и без приманки. Нехорошенькие же дачницы должны пускать в ход приманку: сто — двести тысяч или что-нибудь вроде.

4. Сидя с удочкой, не махай руками, не дрыгай ногами и не кричи караул, так как рыба не любит шума. Уженье не требует особенного искусства: если поплавок неподвижен, то это значит, что рыба еще не клюет; если он шевелится, то торжествуй: твою приманку начинают пробовать; если же он пошел ко дну, то не трудись тащить, так как всё равно ничего не вытащишь.

Эту сторону нашего трактата мы находим достаточно вычерпанной (на дне ничего не осталось). В следующий раз мы подробно уясним животрепещущий вопрос о том, какие породы рыб можно изловить животрепещущими в мутной московской воде.

В прошлом нумере «»Будильника» на даче» мы с непостижимым глубокомыслием и невероятной ученостью «третировали» вопрос о способах ловить рыбу. Переходим теперь к той части нашего трактата, где говорится о рыбьих породах.

В окрестностях Москвы ловятся следующие породы рыб:

a) . Рыба некрасивая, невкусная, но рассудительная, положительная, убежденная в своих щучьих правах. Глотает всё, что только попадается ей на пути: рыб, раков, лягушек, уток, ребят. Каждая щука в отдельности съедает гораздо больше рыбы, чем все посетители Егоровского трактира. Сыта никогда не бывает и постоянно жалуется на упадок дел. Когда ей указывают на ее жадность и на несчастное положение мелкой рыбешки, она говорит: «Поговори мне еще, так живо в моем желудке очутишься!» Когда же подобное указание делают ей старшие чином, она заявляет: «И-и, батюшка, да кто ж таперича рыбешку не ест? Так уж спокон века положено, чтоб мы, щуки, всегда сыты были». Когда ее пугают пропечатанием в газете, она говорит: «А мне плевать!»

b) Рыбий интеллигент. Галантен, ловок, красив и имеет большой лоб. Состоит членом многих благотворительных обществ, читает с чувством Некрасова, бранит щук, но, тем не менее, поедает рыбешек с таким же аппетитом, как и щука. Впрочем, истребление пескарей и уклеек считает горькою необходимостью, потребностью времени. Когда в интимных беседах его попрекают расхождением слова с делом, он вздыхает и говорит:

— Ничего не поделаешь, батенька! Не созрели еще пескари для безопасной жизни, и к тому же, согласитесь, если мы не станем их есть, то что же мы им дадим взамен?

с) . Тяжел, неповоротлив и флегматичен, как театральный кассир. Славится своей громадной печенкой, из чего явствует, что он пьет горькую. Живет под корягами и питается всякой всячиной. По натура хищен, но умеет довольствоваться падалью, червяками и травой. «Где уж нам со щуками да голавлями равняться? Что есть, то и едим. И на том спасибо». Пойманный на крючок, вытаскивается из воды, как бревно, не изъявляя никакого протеста. Ему на всё плевать.

d) . Красивая рыбка с достаточно острыми зубами. Хищен. Самцы состоят антрепренерами, а самки дают концерты.

е) . Бойкий и шустрый индивидуй, воображающий, что он защищен от щук и голавлей «льготами», данными ему природой, но, тем не менее, преисправно попадающий в уху.

f) . Сидит в тине, дремлет и ждет, когда его съест щука. Сызмальства приучается к мысли, что он хорош только в жареном виде. Поговорку «На то и щука в море, чтоб карась не дремал» понимает в смысле благоприятном для щуки.

— Денно и нощно должны мы быть готовы, чтоб угодить госпоже щуке. Без ихних благодеяниев.

g) . Преисправный посетитель ссудных касс, плохих летних увеселений и передних. Служит на Московско-Курской дороге, подносит благодарственные адресы щукам и день и ночь работает, чтобы голавли ходили в енотах.

h) . Маленькая, получахоточная рыбка, прозябающая в статистах или доставляющая плохие переводы в толстые журналы. В изобилии поедается щукой и окунем. Самки живут на содержании у налимов и линей.

i) ь. Ленивая, слюнявая и вялая рыба в чернозеленом вицмундире, дослуживающая до пенсиона. Нюхает табак в одну ноздрю, объегоривает карасей и лечится от завалов.

k) . Ловится на муху. Нищенка.

l) . Держит трактиры на большой дороге и занимается подрядами. Делает вид, что питается постной пищей. Съевши рыбку, быстро вытирает губы, чтобы «господа» не приметили.

Антон Чехов — РЫБЬЕ ДЕЛО, читать текст

См. также Чехов Антон — Проза (рассказы, поэмы, романы . ) :

РЫБЬЯ ЛЮБОВЬ
Как это ни странно, но единственный карась, живущий в пруде близ дачи.

РЫЦАРИ БЕЗ СТРАХА И УПРЕКА
На станции Разбейся в апартаментах г. начальника станции заседало бол.

Рассказ «Налим» Чехова, написанный в 1885 году, в свойственной автору ироничной манере описывает курьёзный случай у пруда. Пятеро мужчин потратили целый день, чтобы выловить угодившего в ловушку крупного налима, но в итоге остались ни с чем.

Рекомендуем читать онлайн каткое содержание «Налима» на нашем сайте. Пересказ произведения пригодится при подготовке к уроку литературы в 5 классе.

Главные герои

Герасим — плотник, высокий худой мужчина с рыжими курчавыми волосами.

Любим — плотник, невысокий молодой мужчина с горбом на спине.

Андрей Андреич — барин, азартный и требовательный мужчина средних лет.

Другие персонажи

Ефим — пастух, одноглазый старик, медлительный и безответственный.

Васька — кучер, молодой самоуверенный парень.

А ещё у нас есть:

Краткое содержание

Ранним летним утром в холодной воде пруда, возле строящейся купальни, барахтались два мужика: высокий тощий плотник Герасим и его товарищ, горбатый плотник по имени Любим. Было заметно, что « оба посипели от холода, потому что уж больше часа сидят в воде ».

Любим дрожащим голосом кричал, чтобы Герасим был половчее и не упустил крупного налима, который « под корягу забился ». Он предлагал товарищу хватать рыбину « за зебры », но тому никак не удавалось крепко ухватить сколького налима: ему постоянно удавалось освободиться от цепких мужицких пальцев.

Герасима нервировали советы Любима, и он предложил ему самому поймать вёрткую рыбу. Но Любим не мог этого сделать из-за « низкой комплекцыи » — он уходил под воду, пускал пузыри и, пытаясь выбраться, хватался за ветки. Тогда Герасим посоветовал ему встать на корягу, и друзья совместными усилиями попытались ухватить налима за жабры, но не тут-то было — « далече, шут, под корягу забился, не за что и ухватиться ».

От резкого движения Горбач свалился в воду и с большим трудом выбрался на мель. Герасим принялся в одиночку охотиться за налимом, не замечая, что наступил полдень. Любим самозабвенно командовал им с берега.

Вскоре к водопою подошло стадо, неторопливо подгоняемое пастухом Ефимом — дряхлым одноглазым стариком. Узнав, что плотники заняты поимкой крупной рыбы, Ефим мгновенно оживился и прямо в портках забежал в воду. Теперь все трое принялись плескаться и толкаться на одном месте.

Вскоре раздались крики — стадо, оставшееся без надзора пастуха, залезло в хозяйский сад. Тут же показался и сам « барин Андрей Андреич в халате из персидской шали и с газетой в руке ». Он не на шутку рассердился не только на безответственного пастуха, но и на плотников, которые уже два дня никак не могли соорудить ему купальню.

Глаза барина загорелись при упоминании о большом жирном налиме. Герасим решил не упускать случай и попросил у него « полтинник… за труды…» , если удастся поймать рыбу. Не в силах так долго ждать, Андрей Андреич приказал позвать кучера Василия. Тот уверенно принялся за дело, покрикивая на плотников, но и ему не удалось ухватить налима.

Бестолковая суета мужиков настолько сильно возбудила барина, что тот решил сам залезть в воду и поучаствовать в ловле рыбы. Однако « и его вмешательство не ведёт ни к чему ». Тогда Любим потребовал принести топор, чтобы подрубить корягу. Дело сделано, и « Андрей Андреич, к великому своему удовольствию, чувствует, как его пальцы лезут налиму под жабры ». Ему удалось вытащить из воды огромного налима, и все в тишине любовались его блестящим чёрным телом. Но неожиданно для всех налим резко дернул хвостом и ушёл под воду — « поминай как звали ».

Заключение

Будучи мастером юмористического рассказа, в своём произведении Чехов высмеял излишне азартных и самоуверенных людей. Он напомнил, что не стоит торжествовать, не доведя дело до конца.

После ознакомления с кратким пересказом «Налима» рекомендуем прочесть произведение в полной версии.

Тест по рассказу

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

(Густой трактат по жидкому вопросу)

Сегодняшнюю весьма передовую статью нашу мы посвящаем несчастным дачникам, имеющим привычку садиться на одном конце палки, у которой на другом привязана нитка и червяк. Мы даем (даром, заметьте!) целый трактат советов рыболовам. Чтобы придать нашему труду побольше серьезности и учености, мы глубокомысленно делим его на параграфы и пункты.

1. Рыбу ловят в океанах, морях, озерах, реках, прудах, а под Москвою также в лужицах и канавах.

Примечание. Самая крупная рыба ловится в живорыбных лавках.

2. Ловить нужно вдали от населенных мест, иначе рискуешь поймать за ногу купающуюся дачницу или же услышать фразу: «Какую вы имеете полную праву ловить здесь рыбу? Или, может, по шее захотелось?»

3. Прежде чем закидывать удочку, нужно надеть на крючок приманку, какую угодно, судя по роду рыбы. Можешь ловить и без приманки, так как всё равно ничего не поймаешь.

Примечание. Хорошенькие дачницы, сидящие на берегу с удочкой для того только, чтобы привлечь внимание женихов, могут удить и без приманки. Нехорошенькие же дачницы должны пускать в ход приманку: сто — двести тысяч или что-нибудь вроде.

4. Сидя с удочкой, не махай руками, не дрыгай ногами и не кричи караул, так как рыба не любит шума. Уженье не требует особенного искусства: если поплавок неподвижен, то это значит, что рыба еще не клюет; если он шевелится, то торжествуй: твою приманку начинают пробовать; если же он пошел ко дну, то не трудись тащить, так как всё равно ничего не вытащишь.

Эту сторону нашего трактата мы находим достаточно вычерпанной (на дне ничего не осталось). В следующий раз мы подробно уясним животрепещущий вопрос о том, какие породы рыб можно изловить животрепещущими в мутной московской воде.

В прошлом нумере «„Будильника“ на даче» мы с непостижимым глубокомыслием и невероятной ученостью «третировали» вопрос о способах ловить рыбу. Переходим теперь к той части нашего трактата, где говорится о рыбьих породах.

В окрестностях Москвы ловятся следующие породы рыб:

а) Щука. Рыба некрасивая, невкусная, но рассудительная, положительная, убежденная в своих щучьих правах. Глотает всё, что только попадается ей на пути: рыб, раков, лягушек, уток, ребят. Каждая щука в отдельности съедает гораздо больше рыбы, чем все посетители Егоровского трактира. Сыта никогда не бывает и постоянно жалуется на упадок дел. Когда ей указывают на ее жадность и на несчастное положение мелкой рыбешки, она говорит: «Поговори мне еще, так живо в моем желудке очутишься!» Когда же подобное указание делают ей старшие чином, она заявляет: «И-и, батюшка, да кто ж таперича рыбешку не ест? Так уж спокон века положено, чтоб мы, щуки, всегда сыты были». Когда ее пугают пропечатанием в газете, она говорит: «А мне плевать!»

b) Головль. Рыбий интеллигент. Галантен, ловок, красив и имеет большой лоб. Состоит членом многих благотворительных обществ, читает с чувством Некрасова, бранит щук, но, тем не менее, поедает рыбешек с таким же аппетитом, как я щука. Впрочем, истребление пескарей и уклеек считает горькою необходимостью, потребностью времени. Когда в интимных беседах его попрекают расхождением слова с делом, он вздыхает и говорит:

— Ничего не поделаешь, батенька! Не созрели еще пескари для безопасной жизни, и к тому же, согласитесь, если мы не станем их есть, то что же мы им дадим взамен?

c) Налим. Тяжел, неповоротлив и флегматичен, как театральный кассир. Славится своей громадной печенкой, из чего явствует, что он пьет горькую. Живет под корягами и питается всякой всячиной. По натуре хищен, но умеет довольствоваться падалью, червяками и травой. «Где уж нам со щуками да головлями равняться? Что есть, то и едим. И на том спасибо». Пойманный на крючок, вытаскивается из воды, как бревно, не изъявляя никакого протеста. Ему на всё плевать.

d) Окунь. Красивая рыбка с достаточно острыми зубами. Хищен. Самцы состоят антрепренерами, а самки дают концерты.

e) Ерш. Бойкий и шустрый индивидуй, воображающий, что он защищен от щук и головлей «льготами», данными ему природой, но, тем не менее, преисправно попадающий в уху.

f) Карась. Сидит в тине, дремлет и ждет, когда его съест щука. Сызмальства приучается, к мысли, что он хорош только в жареном виде. Поговорку «На то и щука в море, чтоб карась не дремал» понимает в смысле благоприятном для щуки.

— Денно и нощно должны мы быть готовы, чтоб угодить госпоже щуке. Без ихних благодеяниев.

g) Пескарь. Преисправный посетитель ссудных касс, плохих летних увеселений и передних. Служит на Московско-Курской дороге, подносит благодарственные адресы щукам и день и ночь работает, чтобы головли ходили в енотах.

h) Плотва. Маленькая, получахоточная рыбка, прозябающая в статистах или доставляющая плохие переводы в толстые журналы. В изобилии поедается щукой и окунем. Самки живут на содержании у налимов и линей.

i) Линь. Ленивая, слюнявая и вялая рыба в черно-зеленом вицмундире, дослуживающая до пенсиона. Нюхает табак в одну ноздрю, объегоривает карасей и лечится от завалов.

k) Уклейка. Ловится на муху. Нищенка.

l) Лещ. Держит трактиры на большой дороге и занимается подрядами. Делает вид, что питается постной пищей. Съевши рыбку, быстро вытирает губы, чтобы «господа» не приметили.

Вернуться на предыдущую страницу

Рассказ чехова о ловле рыбыКаждый раз, читая произведения разных писателей, убеждаешься, что классики о рыбалке писали часто. Многие из них были страстными рыболовами, поэтому процесс рыбной ловли знали хорошо, и в некоторых произведениях описывали повадки разных рыб.

Хочется отметить рассказ А.П.Чехова «Налим», в котором он описал повадки этой рыбы. Конечно же, не рыба главный герой этого рассказа, но весь сюжет его основан на ловле хитрого налима, забравшегося под корягу.

Рассказ начинается с описания летнего утра.

«Летнее утро. В воздухе тишина; только поскрипывает на берегу кузнечик да где-то робко мурлыкает орличка. На небе неподвижно стоят перистые облака, похожие на рассыпанный снег. »

Никак не подумаешь, что потом развернутся прямо таки драматические события. А затем мы видим двух мужиков, стоящих в воде. Что же они там делают? По их разговору понятно, что стараются достать что-то из-под корней ивняка. Да и посипели оба от холода, так как больше часа сидят в воде.

По разговору становится понятно, что ловят они налима, забравшегося под корягу. Процесс этот трудоемкий, так как ловят рыбу руками, а она скользкая. Как они не стараются поддеть рыбу под жабры, все никак не получается. И подоспевший пастух Ефим не может помочь.

А меж тем время идет.

«А солнце печет и печет. Тени становятся короче и уходят в самих себя, как рога улитки. Высокая трава, пригретая солнцем, начинает испускать из себя густой, приторно-медовый запах. Уж скоро полдень, а Герасим и Любим всё еще барахтаются под ивняком. Хриплый бас и озябший, визгливый тенор неугомонно нарушают тишину летнего дня».

А начинали то рыбку ловить утром. Такое чувство, что заняться им нечем, коротают себе денечки в сплошном отдыхе, да вот решили поразвлечься. Как бы ни так. Оказывается, строят они купальню для барина, да вот налим попался на глаза. А купальня подождет – лето то длинное.

Крики и суматоха на реке привлекли и барина Андрея Андреевича. Он поначалу стал ругать своих работников, но узнав в чем дело, сам двинулся на помощь. Но налим не поддается. И тогда было решено подрубить корягу.

«Коряга подрублена. Ее слегка надламывают, и Андрей Андреич, к великому своему удовольствию, чувствует, как его пальцы лезут налиму под жабры.

— Тащу, братцы! Не толпитесь. стойте. тащу!

На поверхности показывается большая налимья голова и за нею черное аршинное тело. Налим тяжело ворочает хвостом и старается вырваться.

— Шалишь. Дудки, брат. Попался? Ага!

По всем лицам разливается медовая улыбка. Минута проходит в молчаливом созерцании.

— Знатный налим! — лепечет Ефим, почесывая под ключицами. — Чай, фунтов десять будет.

— Н-да. — соглашается барин. — Печенка-то так и отдувается. Так и прет ее из нутра. А. ах!»

Но радость была не долгой.

«Налим вдруг неожиданно делает резкое движение хвостом вверх, и рыболовы слышат сильный плеск. Все растопыривают руки, но уже поздно; налим — поминай, как звали».

Мучились они (четверо взрослых мужиков) почти целый день, а в результате шиш — рыба ушла. Говорят, что без труда не вынешь и рыбку из пруда. Это, конечно же, так, но надо суметь ее еще и удержать. А рассказ А.П.Чехова «Налим» показал, что рыболовы этого не смогли сделать.

Журнал Александра Гурина

О бересте и не только

Шилишпёр — это вообще-то искажённое, «простонародное» название. На самом-то деле он шереспёр. Он же жерех. Рыба такая семейства карповых. Среди карповых рыб практически все вегетарианцы, а этот почему-то хищник.

Рассказ чехова о ловле рыбы

Теперь о самом рассказе.

В ходе дискуссии с френдом всплыл один интересный момент. А именно рассказ А.П. Чехова «Злоумышленник». Рассказ известнейший, так что содержание его вы все, наверное, помните. Впрочем, немного напомню.
Судят мужичка Дениса Григорьева за то, что он отвинтил на железной дороге гайку, которой рельсы крепятся к шпалам. Ему говорят, что отвинченная найка — это тяжёлое преступление, чреватое крушением состава и жертвами. Он не верит и говорит, что гайку свинтил совершенно без злого умысла для того, чтобы сделать грузило для ловли рыбы. А ещё, что они всей деревней отвинчивают и ничего, а потом недоумевает, за что его ведут в тюрьму. Ознакомиться с текстом Чехова вы можете здесь.

Рассказ чехова о ловле рыбы

Итак, разберём этот рассказ по пунктам.

Пункт первый. Рельсы и шпалы.
. застал тебя за отвинчиванием гайки, коей рельсы прикрепляются к шпалам. Вот она, эта гайка. С каковою гайкой он и задержал тебя.
Чем рельсы прикреплялись к шпалам во времена Чехова? Ну, никак не гайкой. Шпалы в те далёкие годы были сплошь деревянные. А к деревянным шпалам рельсы крепятся костылём. Костыль — это такой мощный четырёхгранный железный «гвоздь». Его вбивали в дерево шпал кувалдой. Примерно вот так.

Рассказ чехова о ловле рыбы

Гайками рельсы стали прикреплять к шпалам только тогда, когда шпалы стали бетонными. То есть лет через сто после выхода в свет рассказа «Злоумышленник». Об этом даже писал в советское время журнал «Крокодил», в номере, посвящённом юбилею Чехова. Так и писали, что Чехов, сам того не желая, предсказал будущее железной дороги.
Это современные бетонные шпалы и гайки.
Рассказ чехова о ловле рыбы

Правда гайки всё-таки имели место быть на железной дороге во времена Чехова. Только они не прикрепляли рельсы к шпалам, а скрепляли рельсы между собой. Так может быть, именно эти гайки отвинчивал злосчастный мужичок?

Рассказ чехова о ловле рыбы

Пункт второй. Грузила и рыбы.

— Да нешто, ваше благородие, можно без грузила? Ежели ты живца или выполозка на крючок сажаешь, то нешто он пойдет ко дну без грузила? Вру. — усмехается Денис. —
Судя по этой фразе, «злоумышленник» Денис Григорьев собирался использовать украденную гайку в качестве грузила при обыкновенной поплавочной ловле. Ну, как мы обычно ловим? Отрежем свинца кусочек, согнём и прижмём зубами, чтоб он плотно сидел на леске. И Денис хотел повесить гайку-грузило на леску.
Обычное наше грузило сколько весит? Два грамма, пять, десять. Теперь посмотрим, каков размер и вес той самой гайки. Шириной она четыре с лишним сантиметра, а весит 220 граммов.

Рассказ чехова о ловле рыбы

У меня сразу же возникает вопрос. Если к леске привязать вместо двух граммов двести двадцать, то какой же толщины должна быть леска с таким грузилом? И какую рыбу можно было поймать на такую леску? Леска-то должна быть «с палец толщиной». Ну, или хотя бы миллиметров пять-шесть.
Что же до рыбы, то тут мы можем пофантазировать. Какую ж рыбу собирался ловить столь огруженной снастью Денис? Арапайму, нильского окуня, сома, белугу? А климовские-то мужики, они ох как непросты. Это не Денис ли там Григорьев сидит на спине выловленной им рыбки? Какой уж там шилишпёр? Нужен им, деревенским, какой-то шилишпёришка, весом не более десяти килограммов, когда они привыкли ловить таких гигантов?
Рассказ чехова о ловле рыбы

— Ну! Уж сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем.
Столько лет отвинчивают, столько лет ловят. И всё крупнячок такой идёт. Правда почему-то из бедности не могут выбраться верные рыболовы, в латанных штанах ходят, хоть и добывают тонны вкусной, мясистой рыбы. Пьют, наверное, много.

Пункт третий. Инструмент.
Гайку нужно открутить. Для этого нужен гаечный ключ. Гаечный ключ стал обиходным, бытовым инструментом не так давно. Человеку девятнадцатого века, человеку «лошадному» гаечный ключ не нужен был ни в каком виде. Для того, чтобы удила в рот коню вставить гаечный ключ не нужен. Конечно имелись люди, которые пользовались гаечными ключами и в то время. Слесари, механики. Но я что-то сомневаюсь, чтоб среди климовских мужичков был хоть один механик.
К тому же, знаете как выглядит железнодорожный ключ? Тот самый, которым гайки отвинчивают, Это такая стоечка высотой в метр, а сверху ручечка сантиметров восьмидесяти в размахе. Гайки, коими рельсы крепятся к шпалам, обычно вручную не откручивают. Но если уж возникнет такая необходимость, то используют вот это. О размерах я уже сказал.
Рассказ чехова о ловле рыбы
Для гаек, существовавших во времена Чехова, орудие было попроще, но тоже внушительных размеров.
Рассказ чехова о ловле рыбы

Представьте себе, что вся деревня, вооружившись огромными ключами, попёрлась на железную дорогу. На промысел. Рыбаки. Да сторож бы свисток проглотил от страха, увидев такое. Революционеры-террористы-народовольцы не иначе.
Кстати подобный ключ был тогда и остаётся сейчас инструментом, который подлежит строгому учёту. В магазине такой ключ не купишь и на улице он не валяется. В детстве я частенько ходил возле железной дороги, рассматривая валяющиеся странные железки. Но таких ключей не видел валяющимися ни разу. Я видел их только в руках железнодорожников.

Пункт четвёртый. Безопасность.
— С Митрофаном Петровым. Нешто не слыхали? Невода у нас делает и господам продает. Ему много этих самых гаек требуется. На каждый невод, почитай, штук десять.
Представьте, что уже в наше время обходчик, пройдя по дороге, обнаружил отсутствие гайки. Хотя бы одной. Это было бы довольно значительное ЧП. А если обнаружится отсутствие десяти гаек на одном участке, то к расследованию инцидента привлекут всех, кого только можно. Полицию, прокуратуру, ФСБ. Будут что называется «носом рыть землю». Почему-то я не думаю, что в девятнадцатом веке к таким вещам люди относились иначе.
А тут, в рассказе, «годами отвинчиваем и ничего». А люди читают и посмеиваются. Типа в России и не такое бывает. «Не такое», может быть, и бывает, но «такого» не было, нет и, я надеюсь, не будет.

В общем, нужно быть гениальным писателем, чтоб тебе простили даже такой чудовищный художественный вымысел. Чехов и был гением, поэтому почти ни у кого, кто читает этот рассказ, вопросов к автору не возникает. Хотя чую я, что соображения подобные моим, высказывались ещё тогда, в девятнадцатом веке. Высказывались, но были забыты.

В статье раскрывается новый подход к восприятию художественного наследия А. П. Чехова. На примера рассказа «О любви» можно проследить, как в творчестве раскрылся жизненный опят писателя и как он повлиял на создание персонажей и саму структуру произведения.

Антон Павлович Чехов — один из величайших русских прозаиков, в творениях которого нашли отражение черты настоящего русского менталитета. «Его судьба так похожа на судьбу вишневого сада: и его также срубил беспощадный топор в самом роскошном цвету», — пишет И.Н. Потапенко в воспоминаниях об А.П. Чехове. Действительно, талант Чехова можно сравнить с весенним, цветущим вишневым садом. Всех знакомых Антона Павловича поражала та легкость и свобода, с которой создавались его произведения, как распускающийся вишневый цвет.

Не только рассказы у Чехова рождались с непревзойдённой легкостью, но и новые знакомства завязывались у него с довольно большой периодичностью. Как пишет К. Чуковский в своих «Критических рассказах»: «Страстная любовь к многолюдству сохранилась у Чехова до конца своих дней». Довольно загадочные и литературно украшенные отношения зарождались у Антона Павловича с представительницами прекрасного пола. Благодаря этой вехе его биографии появилось на свет такое величайшее произведение, как «О любви». Этот рассказ, предположительно, является ответом А.П. Чехова на признание Л. А. Авиловой в любви к писателю в рассказе «Забытые письма». Главным действующим персонажем повествования является Алехин, именно этим псевдонимом иногда подписывался А.П. Чехов в переписке с Авиловой. Данный факт дает основу логическому предположению, что основой для персонажа, его прототипом, мог являться сам писатель.

При аналитическом прочтении текста начинают проявляться параллели между биографическими фактами жизни писателя и сюжетными линиями рассказа. Первым пунктом в анализе данного произведения является непосредственно обращение к его названию– «О любви». Для обычного читателя при прочтении данного произведения на обывательском уровне открывается тривиальный смысл произведения– это непосредственно любовь между женщиной и мужчиной. Однако, при более детальном изучении текста открывается новый, истинный смысл произведения. Любовь– это понятие всеобъемлющее и всепоглощающее. В данном рассказе оно олицетворяет во первых любовь к хорошей беседе, к человеческому общению, открытости, своим работникам (ведь не каждый хозяин станет рассуждать о взаимоотношениях внутри рабочего коллектива), любовь и сохранение памяти об родственниках (иначе не объясняется его время препровождение в усадьбе после уплаты долга). В образе Алехина можно проследить еле уловимую нить самоанализа и черт характера присущих автору данного произведения. Чехов пишет, что главный герой рассказа был не против новых знакомств, выездов в город, где он общался с большим количеством людей и посещал все общественные мероприятия, где узнавал все новости и, естественно, в беседе с людьми делился своими историями и жизненным опытом. А вот что пишет К. Чуковский об общественной жизни А. Чехонте, что он за первые годы проведенные в Москве, буквально перезнакомился со всей Москвой. Также Чехову была присуща необыкновенная душевная щедрость, которой он был наделить каждого с кем общался.

В ходе своей работы Алехин полностью погрузился в крестьянскую жизнь. Дабы оплатить долги отца, которые в свою очередь являлись и его непосредственными догами. По началу, в сознании главного действующего героя произведения существует стереотип о возможности совмещении светской жизни с крестьянской, но впоследствии это предположение оказалось провальным. Что же касается А.П. Чехова, то он пологостью погружался в свое творчество, как и Алехин в крестьянскую жизнь. Даже можно заметить больше: писатель, по воспоминаниям современников, не выходил из состояния творчества, замечая, то с какой легкостью рождались произведения. Всех людей, с которыми А.П. Чехов общался вводило в изумление то, что в нем буквально кипели и бурлили творческие порывы и сила воображения была неиссякаема. В образе Алехина нашла отражение и такая «чеховская» черта характера как «нечеловеческая зоркость», которая подмечала все и запоминала. Довольно ярко это можно проследить в сцене первого знакомства Алехина с Анной Алексеевной.

Неоспоримо автобиографичным является момент расставания Алехина с Анной Алексеевной. В своих воспоминаниях Л.А. Авилова пишет: «Случилось так, что мы, как и в его рассказе, прощались в вагоне». Вагон поезда прекрасное место для встреч и ужасное место для расставаний. А.П. Чехов прекрасно понимал, что «поезд» ставит точку в отношениях и Алехина с Анной Алексеевной и его с Авиловой. В этом случае поезд рассматривается как воплощение движения вперед, к новой жизни, началу нового этапа.

Обращаясь к лингвистической стороне данного произведения, можно отметить, что рассказ представляет собой довольно запутанный и тем самым интересный сюжет. Начиная с того, что рассказу присущ такой тип повествование, в данном произведении мы видим и элементы описания (чаще всего это встречается, когда Алехин акцентирует свое внимание на Анне Алексеевне) и рассуждения (философские рассуждения о сложившейся жизненной ситуации с его любовью, рассуждения на тему того, что ему пришлось работать, как обычному крестьянину). Данный текст строится по общим композиционным законам. Особое внимание следует обратить на то, что в постановка основной цели произведения, при переходе от экспозиции к завязке действий, обозначена тем, что приводится отвлеченное рассуждение о Пелагее и Никаноре. Основная часть, включающая в себя значительный объем художественно- выразительных методов, позволяет лучше познакомиться с личностью А.П. Чехова, через образ Алехина, учитывая тот факт, что как уточнялось ранее, в тексте присутствует биографический параллелизм персонажа и писателя.

Заключительная часть текста представлена не рассуждениями главного действующего персонажа, а отвлеченными действующими лицами (слушателями рассказа), что дает возможность для читателя во время прочтения произведения непосредственно перейди к анализу ещё в процессе чтения, и отойти от одноплановости взгляда на повествование. Микротемы основных композиционных частей непосредственно связаны со смысловыми частями текста, которые составляют сюжетно-событийную линию. Если ставить смысловые блоки в жесткие рамки деления между собой, то можно поделить рассказ на 4 части: непосредственное знакомство героев с читателем и знакомство с Анной Алексеевной — ознакомительная часть; развитие действия в отношениях Алехина с людьми после знакомства; кульминация действа (расставание), занимает отдельный, наиболее значимый смысловой блок в произведении; заключительный смысловой блок совпадает с завершением повествования. Основным выразительным средством композиции является мотив. Мотив неопределенности и непонятности такого чувства как всепоглощающая и всеобъемлющая любовь. Начиная со слов Алехина: «Как зарождается любовь?» и заканчивая размышлениями Буркина о привлекательности Анны Алексеевны. Мотив лежит в основе рассказа и буквально «опоясывает» каждый смысловой блок. Нельзя не отметить кольцевую композиционную составляющую. Рассказ начинается и заканчивается в доме Алехина за беседой с его гостями.

В рассказе представлены не только различные художественные средства выразительности такие как градация «… и дома, и в поле, и на даче я думал о ней…», множество эпитетов, в частности, описывающие либо Анну Алексеевну, либо природу: «жгучая боль», «прекрасный вид»; сравнения «блестел, как зеркало»; метафоры «благородная рука» и множество других. Помимо художественных средств, рассказу и присущи морфологические средства выразительности. Например, как целенаправленное уменьшение количества в философским моментах и в периодах описания времяпрепровождения с Анной Алексеевной такой части речи как глагола и отглагольных форм, придает тексту характер времяотвлеченности и абстрагирования от временного потока, который течет бессменно вперед. Вся эта совокупность выразительных средств, тем произведения и неоспоримого таланта писателя способствовала появлению на свет такого произведения, как рассказ «О любви», наполненный настоящими человеческими эмоциями и воспоминаниями.

Подводя итог, можно сделать вывод о том, что неоспоримым и подтверждённым является факт использования А. П. Чеховым в своем творчестве биографических параллелей. Это можно проследить в рассказе «О любви». Пример жизни и быта Алехина довольно тесно приплетаются с жизнью писателя. С помощью этого персонаже Чехов смог предать свои чувства и эмоции в контексте общественной жизни, тем самым максимально сближая рассказ с жизнью многих люде и непосредственно сокращая разрыв между реальностью и художественным вымыслом.

Антон Павлович Чехов является великим писателем прозаиком, в творчестве которого можно найти довольно сложные, но в то же время и простые житейские истины, которые он подмечал и анализировал на протяжении всей своей жизни. Действительно, Антон Павлович внес неоспоримый вклад в развитие русской литературы.

Истринская земля подарила великому писателю немало минут вдохновения и творческого подъема. Оказавшись в маленьком, заштатном городке  Воскресенске Чехов целиком  окунулся   в жизнь и быт провинциального захолустья, что дало богатейший материал для всего дальнейшего творчества молодого писателя.

Центром всей воскресенской жизни была семья полковника Б.И.Маевского, командира  артиллерийской батареи ,человека очень общительного  и живого.  Антон Павлович очень сдружился с этой семьей. Он познакомился с очаровательными детьми  полковника, к которым был сильно привязан и с удовольствием принимал участие в их детских забавах. Чехов описал их в рассказе «Детвора», а позднее посвятил им свой чудесный юмористический рассказ «Сапоги всмятку». Знакомство с полковником Маевским и другими офицерами батареи оставило значительный  след в творчестве писателя. Такое тесное,  дружеское общение помогло  Чехову ближе узнать жизнь   военной среды в провинциальной глуши, дало ему материал для изображения военных реалий  в рассказе «Поцелуй» и очень помогло в работе  над пьесой «Три сестры».

Дни Чехова проходили в пытливом наблюдении местного быта. Здесь он познакомился  со  множеством  людей разнообразнейших званий и профессий. Перед ним открылся целый новый мир — жизнь крестьян, земских врачей, помещиков, чиновников, учителей, офицеров. Он жадно изучал, исследовал действительность, все происходящее вокруг было интересно для его пытливого ума. «Вечером же, — рассказывает он Н.А. Лейкину, хожу на почту к Андрею Егорычу получать газеты и письма, причем копаюсь в корреспонденции и читаю адреса с усердием любопытного бездельника. Андрей Егорыч  дал мне тему для рассказа «Экзамен на чин». Утром заходит за мной местный старожил, дед Прокудин, отчаянный рыболов… Бываю в камере мирового судьи…».

После окончания университета Чехов  начинает работу в  Воскресенской земской лечебнице  в качестве практикующего врача.  Эта лечебница  располагалась в  бывшей усадьбе  Чикино, выкупленной земством и переоборудованной в больницу. Больницей заведовал доктор П. А. Архангельский, принадлежавший к лучшим представителям земских врачей, тесно связанных с жизнью крестьянства, стремившихся облегчить его беды. Работа в земской лечебнице имела огромное значение для формирования мировоззрения Чехова. Эта работа не только обогатила писателя большим жизненным опытом, но и дала новый импульс его творчеству. По свидетельству М.П. Чехова, «больница сблизила  его с больными – крестьянами, открыла перед ним нравы их и низшего медицинского персонала и отразилась в тех произведениях Антона Павловича, в которых изображаются врачи и фельдшера». Благодаря врачебной практике и точным жизненным наблюдениям, появились на свет такие замечательные рассказы  как «Хирургия», «Беглец», «Неприятность» и множество других.  В основу «Хирургии» был положен реальный случай, когда  Чехов наблюдал за работой   неопытного студента — практиканта, заменявшего  врача, который не смог вырвать зуб у больного и только сломал коронку. Некоторое время Чехову пришлось заведовать земской больницей в Звенигороде. Там он усердно посещал заседания  уездных судебных съездов, выступал на суде в качестве  эксперта, ездил на вскрытия трупов. Звенигородские впечатления дали Чехову тему для рассказов «Мертвое тело», « На вскрытии», «Сирена».

Через своего брата, Ивана Павловича, Чехов познакомился с семьей Киселевых,  владельцев  усадьбы Бабкино,  находящейся в нескольких верстах от Воскресенска. С весны 1885 года Чеховы снимали  дачу в одном из флигелей усадьбы.  Три года подряд Антон Павлович проводил здесь летние месяцы.  По характеристике брата писателя «Бабкино сыграло выдающуюся роль в развитии таланта Антона Чехова. Не говоря уже о действительно очаровательной природе, где к нашим услугам были и  большой английский парк, и река,  и леса, и  луга, и самые люди собрались в Бабкине точно на подбор». В Бабкине писатель оказался в кругу глубоких культурных традиций.  Владелец имения А.С. Киселев был сыном близкого приятеля А.С. Пушкина полковника С.Д.Киселева. П.А. Вяземский  вспоминает, что великий поэт в 1828 году впервые в Москве читал у С.Д. Киселева «Полтаву». Жена владельца Бабкина Мария Владимировна приходилась внучкой выдающемуся писателю —  просветителю восемнадцатого века Н.И. Новикову. В Бабкине жил и ее отец В.П. Бегичев. Занимая должность инспектора репертуара московских театров, он много лет стоял в центре московской театральной и художественной жизни и сам писал для сцены. Близкие отношения связывали его с А.С. Даргомыжским, П.И. Чайковским, актерами Малого театра. Много повидавший на своем веку, он представлял большой интерес для Чехова. По воспоминаниям брата писателя, М.П. Чехова, Бегичев «был необыкновенно  увлекательный человек, чуткий к искусству и литературе, и мы, братья Чеховы, по целым часам засиживались у него…». Именно ему Чехов обязан своими рассказами «Смерть чиновника» (случай, действительно происшедший в московском Большом театре ) и «Володя». В Бабкине писатель впервые  близко сошелся с людьми другого круга, другого воспитания, которые не приходят в восторг от рукопожатия знаменитости.   Спокойно, как  об обычном, говорят о беседах с выдающимися  представителями отечественной и зарубежной культуры. То, что в среде  разночинной богемы Чехов видел редко – изящество, манеры, вкус. – здесь было естественной нормой аристократического поведения. С пристальным вниманием и симпатией вглядывался он в этих людей, представителей тогда уже уходящего мира. Они были обречены, он отчетливо это понимал. Но в этом была их слабость; он всегда был на стороне слабых. И написанный  с Бегичева – аристократа, красавца – Шабельский в «Иванове», и  связанный с этим же прототипом Гаев, при всей их карикатурности, нарисованы с печальным сочувствием. Бабкинские годы Чехова ознаменованы значительными творческими успехами. Они  были временем, когда перед молодым писателем открылась дорога в большую литературу. В 1886 году вышла его вторая книга « Пестрые рассказы», в 1887 году третья и четвертая – « В сумерках» и «Невинные речи».

В марте 1886 года А.П. Чехов получил письмо Д.В. Григоровича. В нем маститый писатель приветствовал в лице Чехова новую литературную силу.  «У Вас настоящий талант, —  талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколенья», — писал Д.В. Григорович Чехову. В своем изображении «жизни такою, какова она есть» Чехов восставал против господствовавшей в ней пошлости, лжи, деспотизма. Именно на материале одного из рассказов,  навеянных  бабкинскими впечатлениями, А.М. Горький убедительно раскрыл эту важнейшую особенность произведений Чехова: «Почтеннейшая публика, — имея в виду обывательские слои читателей, иронически писал А.М. Горький, читая « Дочь Альбиона», смеется и едва ли видит  в этом рассказе гнуснейшее издевательство сытого  барина над человеком одиноким, всему и всем чужим. И в каждом из юмористических рассказов Антона Павловича я слышу тихий, глубокий вздох  чистого, истинно — человеческого сердца… никто до него не умел так беспощадно — правдиво нарисовать людям позорную и тоскливую картину их жизни в тусклом хаосе мещанской обыденщины».

Удивителен тот творческий подъем, в котором Чехов жил в эти годы. В работу он включался мгновенно, не разрешая себе роскоши раскачки. Жестокая школа юмористического многоописания и писания к сроку – независимо от настроения, здоровья, условий, времени суток – выработала литературного профессионала высокого класса. Рассказ «Егерь» (1885), очень выверенный литературно (некоторые критики даже считали его сознательной полемикой автора с тургеневским «Свиданием»), Чехов написал в купальне, лежа на животе на полу, карандашом;  тут же, не переписывая, заклеил в конверт и по пути домой занес на почту. «Сирену» (1887) автор, по собственному его признанию, написал без единой помарки, поставив этим своеобразный личный рекорд. Рассказ обычно сначала долго обдумывался – во время езды на извозчике в дальние концы, рыбной ловли, в грибном  лесу  и, наконец, во время хождения из угла в угол по комнате. Потом он писал не отрываясь. Если дело шло и рассказ был короткий, он мог быть занесен на бумагу за два — два с половиной часа ( так сочинен рассказ- монолог « О вреде табака», 1886, — написан «наотмашь»). В представлении молодого Чехова это был идеальный вариант, который удавалось осуществить далеко не всегда. «Начал я рассказ утром, — излагал он Лейкину историю писания «Отравы» (1886), — мысль была неплохая, да и начало вышло ничего себе, но горе в том, что пришлось писать с антрактами. После  первой странички приехала жена А.М. Дмитриева просить медицинское свидетельство; после 2-й получил от Шехтеля  телеграмму: болен! Нужно было ехать  лечить… После  3-й страницы – обед и т.д. А писанье с антрактами то же самое, что пульс с перебоями».

Просмотрев рассказы Чехова первых пяти лет, можно убедиться, что трудно назвать тот социальный слой, профессию, род занятий, которые не были бы представлены среди его героев. Крестьяне и помещики, приказчики и купцы, псаломщики  и священники, полицейские надзиратели и бродяги ; гимназисты и учителя, фельдшера и врачи, чиновники – от титулярного до тайного, — солдаты и генералы, охотники, кабатчики, дворники… Рождался писатель, у которого не было какой – то одной, определенной сферы изображения, очерченной четкими границами, — писатель универсального социального и стилистического диапазона. Многие художественные принципы, выработанные в первое пятилетие  работы, навсегда  останутся в прозе Чехова. В основе  сюжета  юмористического рассказа лежит не биография героя или решение какой-то общей проблемы, но прежде всего очень определенная бытовая коллизия, ситуация. Герой попадает  не в ту обстановку ( вместо  свой дачи — в курятник), героя принимают за другого (проходимца – за лекаря), простое, обыденное действие приводит к неожиданным результатам (человек умирает из-за того, что чихнул в театре) —  все это коллизии, построенные на повседневных бытовых отношениях.  Вне  и без них не может существовать юмористический рассказ. Он может обладать глубоким содержанием —  оно надстраивается над этой предельно конкретной ситуацией. Герой такого рассказа погружен в мир вещей. Он не существует вне ближайшего предметного  окружения, он не может быть изображен без него. И он изображается  в бане, в больнице, в вагоне поезда  и конки, за ловлей рыбы и вытаскиванием апельсинных корок из графина.  Можно  бы сказать, что все вопросы всегда решаются в чеховском произведении на некоем бытовом фоне, но это было бы неточно: быт не  фон, не задник сцены, он внедряется в самую сердцевину сюжета, сращен и переплетен с ним. Рассказ – сценка —  это всегда зарисовка, выхваченная из жизни и представленная на обозрение, «кусочек жизни» без начала и конца.

Ярким  примером такого произведения является  замечательный  рассказ Чехова «Налим». «Я отлично помню, — пишет М.П. Чехов, — как плотники в Бабкине ставили купальню и как во время работы наткнулись в воде на налима». Чехов был непосредственным свидетелем этого события  и великолепно  отразил его в своем произведении. Плотники больше чем работой занимались рыбной ловлей, упорно доставая из-под коряг налимов. Левитан стоял по горло в воде рядом с Чеховым и  смотрел на неуклюжих рыболовов зло и презрительно,  раздражаясь их неумением поймать рыбу. Когда ловцы слишком беспокойно  завопили, художник  не выдержал  и поплыл на подмогу. То же сделал  Чехов.  Все-таки налима  упустили. Левитан так ругался, точно рыба была его собственная, добытая с большим трудом. Чехов подтравливал и баском  похохатывал. Плотники извинялись. Только один рискнул робко оспорить художника.  Антон Павлович запомнил этот день, задумав написать «Налима».

Другим замечательным примером является  рассказ «Скорая помощь» написанный с неподражаемым юмором и озорством.  Но не только люди и события, но и сама природа Бабкина и его окрестностей вдохновляла писателя. Описанный в «Верочке» сад  в мягком лунном свете с переползавшими через него клочьями тумана —  это сад в Бабкине. В этом саду  Чехов провел немало приятных минут, слушая   пение птиц и вдыхая тонкий аромат растений. Будучи страстным грибником и рыболовом, Чехов нежно полюбил бескрайние подмосковные леса  с их изобилием грибов, спокойные рыбные речки.  В рассказах писателя  мы не раз встретим рассуждения героев о том, что «для всякой рыбы своя умственность есть : одну на живца ловишь, другую на выползка» («Мечты»,1886), что «окунь, щука, налим завсегда на донную идет, а которая ежели поверху плавает, то ту разве только шилишпер  схватит» («Злоумышленник»,1885). Напротив Бабкина, за рекой Истрой, на высоких холмах стоял темной массой вековой Дарагановский лес. У его опушки ещё в допетровское время была выстроена Полевшинская церковь. Её архитектурные формы просты и суровы. При церкви в особой сторожке, сиротливо стоявшей у проезжей дороги, жил сторож. Он обязан был вызванивать часы. В тихие ночи унылые колокольные удары слышались в Бабкине. Это церковь, затерянная в лесной глуши, крохотный домик сторожа, как отмечает брат писателя, натолкнули Чехова на создание рассказов “Ведьма” и “Недоброе дело”. Рассказ «Ведьма» был написан вскоре после первого бабкинского лета – в  начале 1886 года. Помимо изобразительной силы этого рассказа, столько в нем боли от сознания  пропащей человеческой жизни, безнадежно бьющейся в тисках жалкого ущербного существования… В этом рассказе уже в полной мере ощутимо замечательное мастерство Чехова – уже не просто автора юмористических и сатирических миниатюр  на «злобу дня», а настоящего писателя. Лев Толстой  очень высоко оценил этот рассказ.

Повседневная жизнь с ее горестями и заботами  стала для Чехова  неисчерпаемым  кладезем наблюдений, обогащавших его творчество. Одним из лучших произведений, написанных в этот период ,  является рассказ «Горе» . Он  потрясает нас своей силой и трагизмом. Вся жизнь  человека , как в романе, прошла перед нами в этой   миниатюре. И как быстро прошла она!  Токарь Григорий Петров даже не заметил. «Как на этом свете все быстро  делается!». В этом рефрене заключен трагический смысл рассказа. С неотразимой, страшной силой простоты передает нам писатель неумолимую катастрофичность, роковую быстроту событий, резко прерывающих инерцию привычной, обыденной жизни. Один из современников так отозвался в письме к Чехову о  « Горе» : « По – моему, это лучшее, что  когда-нибудь вы до сих пор писали. Странное впечатление производит этот полный жизненной правды очерк: становится и смешно и грустно. Тут, как и в народной жизни,  смешное  переплетается с мрачным». Переплетение, точнее, даже полное слияние юмора с трагедией у Чехова происходит так незаметно, с такой естественной простотой, что вы не знаете: плакать вам или смеяться? Это особенность чеховского творчества станет в дальнейшем главной отличительной чертой и его драматургии.

Сколько замечательных образов и сюжетов подарила Чехову наша прекрасная Истринская земля. Тысячи людей приезжают сюда, чтобы почувствовать ту особую атмосферу, которой пронизаны  эти места. Они и по сей день сохранили то удивительное обаяние своей природы, которое так ценил и любил Чехов. Многое  в его творчестве становится понятнее и ближе после посещения этих мест, свято хранящих память о великом русском писателе.

Людмила Рожкова

  • Рассказ чехова мальчики распечатать
  • Рассказ чехова на чужбине
  • Рассказ чехова мальчики что можно сказать о семье королевых
  • Рассказ чехова на мельнице
  • Рассказ чехова на карте