Рассказ братья гримм читать

Лиса и гуси сказка Ушинского читайте рассказы для детей онлайн

О сказке

Сказка Константина Ушинского «Лиса и гуси»

К. Д. Ушинский сочинил и пересказал для детей дошкольного возраста множество сказок. Все его сказки очень просты и понятны, написаны доступным языком. Автор учит в них своих маленьких читателей добру и послушанию. Сказочные истории писателя повествуют о природе и животных, птицах и насекомых. Персонажи знакомы всем детям, они близки и понятны. Как и все герои сказочника, они разговаривают, поют, живут настоящей жизнью. В сказке про лису и гусей писатель рассказывает о том, как можно справиться со злом, стоит лишь применить смекалку.

Про лису и гусей

В своей коротенькой сказке «Лиса и гуси» автор рассказывает о том, как лукавая лисичка хотела полакомиться гусями.

Как-то раз, отправилась хитрая злодейка на луг, где паслось много упитанных гусей. Задумала она их съесть, очень уж хорошей была неожиданная добыча: гуси были важные, откормленные, так и просились лисоньке в рот.

Как всегда, в сказках Ушинского, добро должно бороться со злом. Для этого надо придумать, как победить лису и остаться в живых.

Лиса сообщила гусям, что она хочет их съесть. Им совсем не улыбалась перспектива быть съеденными прожорливой злодейкой, и гуси стали думать, как им обмануть хитрую кумушку. Сначала они начали ей льстить, расхваливать, какая лисица добрая и хорошая, вдруг да не станет она их есть? Однако рыжая плутовка намерений своих менять не хотела. Она все также продолжала грозить, что быть бедным птицам съеденными.

Тогда один старый и умудренный жизнью гусь попросил лису послушать, как они споют ей песню, а потом, так и быть, пусть она их ест. Лиса взяла, да и согласилась. Выстроились все гуси в рядок и начали гоготать. Гогочут и гогочут, до сих пор гогочут, нисколько не умолкая. А глупая лиса все слушает и ждет, когда же их песня закончится. Так умные гуси обманули лису.

Таким незатейливым способом писатель учит детей тому, что никогда не надо опускать руки.

Стоит немного подумать, и можно найти выход из любой ситуации.

Ушинский — детям

Своими рассказами и сказками писатель преподает детям элементарные правила жизни. Учит их светлому и доброму. Читая его произведения, читатели знакомятся с народным творчеством, учатся любить свою родину, знать и понимать традиции своего народа. Каждое произведение писателя наполнено глубокой моралью, именно с таких рассказов и начинается воспитание личности, к чему стремился не только всемирно известный писатель, но и выдающийся педагог.

Читайте текст сказки русского писателя Константина Ушинского «Лиса и гуси» онлайн, бесплатно и без регистрации крупным шрифтом.

*****

Пришла однажды лиса на лужок. А на лугу были гуси. Хорошие гуси, жирные. Обрадовалась лиса и говорит:

— Вот я сейчас всех вас съем! А гуси говорят:

— Ты, лиса, добрая! Ты, лиса, хорошая, не ешь, пожалей нас!

— Нет! — говорит лиса, — не буду жалеть, всех съем! Что тут делать? Тогда один гусь говорит:

— Позволь, лиса, нам песню спеть, а потом ешь нас!

— Ну ладно, — говорит лиса, — пойте! Стали гуси все в ряд и запели:

Га!

Га-га!

Га-га-га!

Га-га-га-га!

Га-га-га-га-га!

Они и теперь поют, а лиса ждет, когда они кончат.

Лис и гуси, братья Гримм, читать сказку про лиса и гусей онлайн бесплатно

Пришел однажды лис на лужок, где паслось стадо славных жирных гусей, посмеялся и сказал: «Прихожу я словно званый гость, и сидите вы все так славно, рядочком — так я одного за другим могу и перебрать по очереди». Гуси загоготали от страха, повскакали с мест своих и начали стонать и жалобно молить о том, чтобы лис их помиловал. Но тот ничего и слушать не хотел и говорил: «Нет вам помилованья, все вы должны умереть!»

Наконец один гусь собрался с духом и сказал: «Уж если точно суждено нам, бедным гусям, расстаться с нашею молодою жизнью, то уж окажи нам единственную милость и дозволь нам только прочесть одну молитву, дабы мы не умерли во грехе: а прочитав молитву, мы уж сами станем в ряд, чтобы тебе легче было выбирать из нас того, который пожирнее». — «Ладно, — сказал лис, — просьба ваша вполне основательна и притом свидетельствует о вашем благочестии; помолитесь, а я до тех пор подожду».

Вот и начал первый гусь длинную-предлинную молитву, и все повторял: «Га-га-га! Га-га-га!» — и так как той молитве и конца не было, то второй гусь не стал ожидать, пока до него дойдет очередь, и сам завел ту же песню: «Га-га-га!»

Третий и четвертый последовали его примеру, и скоро все разом стали гоготать, и когда их молитва окончится, тогда и сказка продолжится, да только в том и беда, что они и теперь все еще гогочут!

Расскажите сказку друзьям и знакомым:

Конёк-горбунок

Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях

Сказка о золотом петушке

По щучьему веленью

Новые похождения Кота в сапогах, фильм сказка (1958)

Принц Баяя, фильм сказка (1971)

Храбрый Микеш, спектакль сказка (1997)

Академия пана Кляксы, фильм сказка (1983)

Карлик Нос, спектакль сказка (1970)

Самые послушные дети, аудиосказка (1983)

Заклички, пословицы и поговорки, аудио (1979)

Непонятливый львенок, аудиосказка (1974)

Три поросёнка, Д.

Силантьев, аудиосказки

Как хорошо уметь читать, аудиосказка (1974)

Заветная мечта, мультфильм (1972)

Весёлая карусель 15, мультфильм (1983)

Пес в сапогах, мультфильм (1981)

Меткий выстрел, мультфильм (1973)

Стрекоза и муравей, мультфильм (1961)

Братья Гримм “Лис и гуси”

Братья Гримм, сказка “Лис и гуси”

Жанр: литературная сказка о животных

Главные герои сказки “Лис и гуси” и их характеристика

1. Лис. Глупый, довольный, предвкушает сытный обед.
2. Гуси. Беспомощные, пугливые, находчивые, хитрые.

План пересказа сказки “Лис и гуси”

1. Лис выходит из леса
2. Гуси на лужайке
3. Неумеренный аппетит
4. Последнее желание осужденных
5. Бесконечная молитва

Кратчайшее содержание сказки “Лис и гуси” для читательского дневника в 6 предложений

1. Однажды лис вышел на лужок.
2. Там паслась огромная стая гусей.
3. Лис захотел их съесть
4. Гусь попросил помолиться перед смертью
5. Лис разрешил помолиться
6. Гуси молятся до сих пор.

Главная мысль сказки “Лис и гуси”
Сделай раз кому одолжение, так он сразу на шею сядет.

Чему учит сказка “Лис и гуси”
Сказка учит выполнять принятое решение быстро и без отсрочек. Учит решительности и смелости. Учит не слушать тех, кто не желает тебе добра. Учит проявлять хитрость и находчивость.

Отзыв на сказку “Лис и гуси”
Редко когда Лис остается в дураках, но именно так произошло в этой сказке. Хитрые гуси воспользовались набожностью Лиса, и уговорили того дать им время помолиться. Наивный Лис разрешил, а в итоге так и не смог дождаться окончания молитвы.

Пословицы к сказке “Лис и гуси”
Видит око, да зуб неймет.
Спрос не грех, отказ не беда.
Была бы шея, а хомут найдется.
Старую лису дважды не проведешь.
Хочешь жить, умей вертеться.

Читать краткое содержание, краткий пересказ сказки “Лис и гуси”
Однажды один немецкий лис пришел из леса на зеленый лужок, где паслась совсем без присмотра стая жирных немецких гусей.

Лис увидел, как много вкусных гусей бродят по травке и счастливо рассмеялся. Он сказал, что видимо попал в рай, и предложил гусям выстроится в ряд, чтобы съесть их всех по очереди, начиная с самого толстого.
Гуси задрожали от страха и стали просить помиловать их, но лис конечно отказал, и сказал, что все гуси должны умереть.
Тогда один гусь попросил Лиса, разрешить ему помолиться перед смертью. и Лис, найдя эту просьбу благочестивой и смиренной, разрешил гусю помолиться.
Тогда гусь завел свою песню без конца – Га-га-га!
Не дожидаясь пока молитву закончит первый, вступил со своей молитвой второй гусь, потом третий, и так вся стая.
Так они и молятся по сей день, а лис все не может дождаться окончания молитвы.

Рисунки и иллюстрации к сказке “Лис и гуси”

Лиса и гуси / Братья Гримм

Шла как-то раз лиса лугом, а на лугу сидело рядком целое стадо хороших, жирных гусей. Увидала лиса гусиное стадо и обрадовалась.

– Вот что значит вовремя придти! – сказала она гусям.

– Вы так удобно уселись, что мне остаётся только съесть вас всех, одного за другим.

Испугались гуси. Вскочили они с места, захлопали крыльями, загоготали жалобно, стали просить лису о пощаде.

Но лиса и слушать не хотела:

– Нет, нет, не кричите зря! Всё равно я вас съем. Тогда один из гусей набрался храбрости и сказал:

– Раз уж нам, несчастным, придётся погибнуть, позволь нам перед смертью последнюю песенку спеть. А как споём мы песенку, опять сядем все в ряд, чтобы тебе удобнее было выбирать самых жирных из нас.

– Ну что ж, просьба невелика. Пойте, я, так и быть, подожду, – согласилась лиса. Вот первый гусь и начал:

– Га-га-га!

Второй не стал дожидаться, пока он кончит, и принялся ему подтягивать:

– Га-га-га! Га-га-га!

А за ним загоготал и третий гусь, и четвёртый… И, наконец, все остальные гуси затянули своё ‘га-га-га’.

Так они и гогочут до сих пор. А лиса всё ждёт Придётся и нам подождать. Допоют гуси свою песню – тогда и узнаем, чем сказка кончилась.

---

Скачать Epub 45 Кб
Для электронных книг и мобильных устройств

Скачать doc 13 Кб
Для программы Microsoft Office Word с возможностью редактирования текста

“Лиса и Гуси”. Братья Гримм. Читает Марина Гришакова.

Оцените произведение

Submit Rating

Оценка / 5. Количество оценок

Лиса и гуси ?❤️ – Ирландские сказки

Всякий знает, что одно лишь появление лисы нагоняет страх на гусей, но отчего это так, известно очень немногим.

На прогалине, в лесу, подрались раз две гусыни. Обе из одной стаи, обе схватились за один сладкий листок. Прибежали два гусака узнать, что случилось, ну и сами тут же пустились в драку, — каждый за ту гусочку, которая ему больше приглянулась.

А потом подоспела и вся стая, разделилась на два лагеря, и такой тут бой разгорелся, такой галдеж поднялся, что все звери в лесу всполошились.

Пришла с расследованием и лиса

и сказала, что не подобает братьям и сестрам, родным и двоюродным, тетям и дядям вступать в столь постыдный спор. Пусть-де лучше пойдут к умному судье, расскажут ему все как есть и попросят разрешить их дело миром.

На это гуси ответили, что они не знают ни одного судьи. Тогда лиса скромно заметила, что люди считают ее большим знатоком законности.

— Так-то оно так, да мы слышали, что все законники очень жадные, — сказали гуси. — Наверное, вы потребуете с нас слишком большой гонорар.

Разве не стыдно ей будет брать деньги со своих лучших друзей, отвечала им лиса.

Она с удовольствием рассудит их просто так, из любви к гусям.

И

было решено, что лиса разберет это дело. Она потребовала, чтобы две зачинщицы спора пошли с нею домой и рассказали ей всю историю. И они пошли с нею, и она заперла за ними дверь, чтобы никто не мог помешать их беседе.

Немного погодя лиса вышла и сказала, что необходимо присутствие двух гусаков, и они пошли за ней.

Еще через некоторое время лиса вышла за двумя свидетелями. Все захотели быть свидетелями. Но лиса выбрала двух самых больших и жирных, так как свидетели должны быть представительными, сказала она.

Немного погодя она вышла еще за двумя, чтобы они выступили защитниками. И опять, так как ей хотелось собрать у себя представительных лиц, она выбрала самых гладких и жирных. На этот раз один скромный гусенок заметил, что сама лиса с каждым появлением выглядит все толще, круглее и больше.

Ну да, объяснила лиса, она просто-таки распухает от показаний, которые она получает в процессе ведения дела.

После этого прошло немало времени, но ни лиса, ни кто-либо из их собратьев не появлялся, и гуси, сколько их там осталось от стаи, решили войти в дом и узнать, что происходит. Они нашли лису спящей на великолепнейшей пуховой перине, но ни одного гуся рядом. Они разбудили лису и спросили, где их собратья. Лиса с изумлением огляделась вокруг и воскликнула:

— Ну кто бы подумал, что встречается такой обман, такое вероломство в этом испорченном мире!

— Что вы хотите этим сказать? — спросили гуси.

— Когда я уже совершенно обессилела от их доводов и ложных показаний и была вынуждена, махнув на все рукой, прилечь на часок и соснуть, я спросила, могу ли я положиться на них и просить их посторожить, пока я сплю. И они в один голос поклялись мне, что могу. В простоте душевной и наивности я без колебаний, без сомнений поверила их слову. А куда же они теперь делись? О, неверные! О, подлые обманщики! Оставьте со мной двоих, — продолжала она, — самых больших, жирных, самых уважаемых, чтобы я не чувствовала себя так одиноко, а остальным я приказываю отправиться за этими низкими предателями, схватить их и привести ко мне.

И пока вы не найдете их и не приведете сюда для достойного наказания, не смейте показываться мне на глаза!

И с этого дня, как встретятся гуси, так и пойдет у них: га-га-га, га-га-га. Весь свет слышит, как они гогочут, кричат друг другу: «А-гу-си-где? А-гу-си-где?» Все еще надеются услышать новости о словонарушителях.

Конспект занятия в средней групе .Лиса и гуси

ГБОУ «Инженерно-техническая школа им. П.Р.Поповича» Дошкольное отделение по адресу: 4-я ул. 8 Марта, д. 5.

Конспект занятия по развитию речи

в средней группе.

Тема: «Лиса и гуси»

Рассказывание русской народной сказки

Подготовила и провела:

Воспитатель. Соловьева

Ольга Михайловна.

Москва 2020

Программное содержание.

– Познакомить детей с новой сказкой, научить понимать

её скрытый смысл.

– Учить детей отвечать на вопросы по содержанию.

– Развивать внимание, мышление, чувство юмора.

– Воспитывать интерес к сказкам, желание слушать их.

– Индивидуальная работа.

Предварительная работа.

Наблюдение за домашними птицами, их повадками

рассматривание картинок. Приготовить картинку,

выучить песенки.

ХОД ЗАНЯТИЯ

Воспитатель. Показывает картинку гуся и пересказывает

рассказ Е. Чарушина «Гусь».

Гусь уже выкупался. Пошел на лужок пастись.

Тега, тега, белый гусь,

Ты цветочков не мни,

Ты травку не рви,

Иди ко мне.

Я тебе хлебца накрошу,

Зёрнышек насыплю,

Только ты не щиплись!

Воспитатель. Дети интересная птица – гусь, даже сказки про нее

сказывают. Какие помните? А я вам другую сказку расскажу.

Слушайте. Рассказывает сказку «Лиса и гуси».

В. – Кто же в этой сказке хитрый? Лиса или гусь?

Д. – Гусь.

В. Правильно, не всё лисе хитрить, да умной быть, есть другие умные, сообразительные.

– Представьте картинку – сидит лиса, а гуси поют и поют – смешно?

Д.

– Да, смешно.

В. – Спойте, как гуси. (Дети поют).

– Как сказка закончилась? – Они и теперь поют, а лиса ждет,

когда они закончат.

В. – Как вы думаете, съест лиса гусей? – Нет, надоест ей сидеть

их слушать. Уйдёт, « не солоно хлебавши» – поговорка такая есть.

Повторите её. Это значит, ничего не добившись, уходят. Хорошая сказка?

– А теперь поиграем. Эту игру вы хорошо знаете «Гуси-гуси».

Она народная, даже я в детстве играла. Хозяйку выберем считалкой, и волка тоже. Дети повторяют игру 2-3 раза.

Воспитатель. Молодцы! Вы хорошо знаете домашних птиц.

Отгадайте про них загадки.

По лужку он важно ходит,

Из воды сухим выходит,

Носит красные ботинки

Дарит мягкие перинки. (Гусь)

Кто так заливисто поёт, о том, что

солнышко встаёт.

( Петух)

Съем червя, попью водицы,

Хлебных крошек поищу,

А потом снесу яичко,

Ребятишек угощу.

(Курица).

Можно еще добавить загадки.

Воспитатель. В конце занятия давайте споём песенку про гусей:

«Жили у бабуси два веселых гуся…».

Сказка Как заяц гусей ловил (Россия, Сергейчук Алина ). Слушайте Аудио. Скачиваете FB2.

В некотором царстве, в некотором государстве, в тёмном лесу, во дремучем бору жила старая лиса. Всю
жизнь ловила она уток да гусей, которые во множестве водились на лесном озере, а к старости ноги её ослабели, и не
могла уже лисичка добывать себе пропитание. И вот однажды, напала она на зайца с перебитой лапой. Обрадовалась
Патрикеевна, схватила серого и уже хотела загрызть, как сказал ей заяц:

Не ешь меня, кумушка, я тебе пригожусь. Если ты меня съешь — один раз сыта будешь, а оставишь
мне
жизнь — навсегда про голод забудешь.

Удивилась лиса:

Да что ж ты, серый, сделаешь? Аль у тебя скатерть-самобранка припасена?

Самобранки у меня нет, но я сделаю так, что гуси, живущие на озере, сами к тебе в рот
пойдут.

Ответствовал заяц.

Да как же ты это сотворишь? Зельем их опоишь, что ли?

Зелья мне не надо. Я заставлю их плясать под мою дудку более современными средствами.

Как это?

А вот как. Подарим им телевизор и станем вещать — что захотим.

Что, что бы к нам в рот шли?

Не так открыто. Поставим цель. Что мешает тебе ловить гусей? То, что они летают, их сильные
крылья. Мы лишим их крыльев.

Но как?!

Мы сделаем так, что гуси сами откажутся от возможности летать. Для этого мы создадим имидж
нового
гуся — продвинутого и свободного — на деле же — такого, как нам надо.

И открылся им новый, огромный мир. Поняли гуси, что отстали они от жизни, ничего не знали, не ведали, а теперь пора
начинать жить по-новому.

Смотрят гусаки на экран, а там шоу: хорошенькая гусыня поёт, скачет — абсолютно голая — ощипанная! Только кое-где
виднеются коротенькие, фигурно подстриженные пёрышки.

А заяц-комментатор задорно выкрикивает: «Последний писк моды!
Так одеваются птицы во всём мире!».

А потом показывают ток-шоу, где два десятка ощипанных пташек весело обсуждают как
давно свершившийся факт, что теперь, в эпоху свободы и сексуальной революции ходить в длинных перьях — смешно и
скучно.

Несколько дней спустя почти все гусыни прыгали по берегу озера без перьев, а крылья гусаков были аккуратно
подстрижены в замысловатую форму.

Тут-то и настала для лисички сладкая жизнь! Нападёт она на гуся — а тот улететь не может. Сцапает она его и скушает.
А гуси и не думают, что из-за новой моды стали лёгкой лисьей добычей — некогда им самим поразмыслить, слушают, что
Зайка-болтайка с экрана скажет.

А тот рад стараться, вещает о расположении звёзд да планет: что, дескать, если гуся
съели — стало быть, это решило сочетание Весов и Козерога, да ещё и упомянет невзначай, что у щипанного гуся карма
лучше, стало быть, меньше вероятность ему быть съеденным.

Идёт лиса по лесу довольная, разжиревшая. А навстречу ей заяц, лесная знаменитость. Подскочил к Патрикеевне, да и
говорит:

Хорошую я тебе, кума, жизнь устроил?

Да спасибо, серенький.

Отвечает.

Одним-то «спасибо» сыт не будешь.

Да чего ж тебе надобно?! Еды? Так бери гусей, ешь. К тебе-то они сами побегут!

Удивилась лиса.

Не могу. Во-первых, это мне имидж испортит, а во-вторых — не ем я гусятины. Не приучен. Мне
капуста нужна!

Ответствовал зайка.

Жизнь гусей приобрела бешеный темп. Они то смотрели телевизор, то выщипывали перья, то раскрашивали оголившуюся кожу
косметикой, которую рекламировал заяц. Даже не рекламировал, а создавал впечатление, что эти краски — неотъемлемая
часть образа жизни современного гуся, без которой ему не обойтись.

Стоила косметика недёшево, а делал её зайка
(точнее, работавшие на него гуси) из травы, глины и других подручных материалов.

Зато как он «продвигал» своё нововведение! «Супер-краска! С ней Вы будете неотразимы!», «Заяц-гусь косметикс! Ты
этого достойна!», «Не отстань от моды! Будь лучше всех!».

У гусынь уже совсем не осталось времени, что бы воспитывать
гусят, а у гусей — что бы добывать не только еду, но и постоянно сменяющие друг друга модные новинки. И тут заяц
начал новую кампанию, сулившую принести ему невиданную доселе прибыль.

По телевизору стали всё чаще говорить о том, как бедные гусыни измучены заботой о гусятах, как трудно в наше время
прокормить и воспитать молодое поколение. Всё чаще стал мелькать образ свободной, энергичной, ощипанной и
раскрашенной по последней моде гусыни, не обременённой потомством.

За ней толпами ходили гусаки, успех сопутствовал
ей на каждом шагу. Она говорила: «Зачем так много гусят? Надо избавляться от яиц, пока из них еще никто не
вылупился». Приблизительно в это же время на берегу озера открылась новая фирма, которой заведовал никто иной, как
лиса.

Называлась она «Гусиная ассоциация оздоровления семьи», а, по сути дела, это был просто приёмный пункт, куда гуси
сдавали свежеснесённые яйца, которые лиса благополучнейшим образом относила в ближайшее человеческое селение и
продавала в продуктовый магазин.

Сначала гуси настороженно отнеслись к новому предприятию, ведь предлагалось отдавать на съедение собственных детей.
Но им снова и снова исподволь втолковывали, что «Счастливым и полноценным может быть только запланированный
гусенок!», «Избавляясь от лишних яиц гусыня заботится о своих будущих гусятах!» и, что, в конце концов, надо уважать
права гусыни, а не превращать её в машину по выращиванию гусят.

Теперь у лисы и зайца всегда была не только свежая гусятина, но и яйца, и всевозможная капуста в большом
количестве.

Так шли дни за днями, недели за неделями… Гуси смотрели телевизор, ощипывались — жили в своё удовольствие. И не
замечали, бедные, что становится их всё меньше и меньше, что редко уже слышится на озере весёлый гогот гусят — мало
их теперь, а те, что всё-таки вылупляются — грустят и тоскуют, потому, что нет у них ни сестрёнок, ни братишек, а
взрослые заняты своими делами.

Впрочем, и они скоро перестают скучать — садятся вместе со взрослыми к голубому
экрану и забывают о своём одиночестве.

Была среди этих гусят малышка по имени Гуля. Такая же, как все: щипанная по детской моде (и такую Зайка-Болтайка
придумал), ярко разрисованная. Только, может быть, грустила она больше других — потому что не могла долго смотреть
телевизор. От него у Гули болела голова.

Как тебя зовут, гусёнок?

Спросил спустившийся с небес незнакомец оторопевшую птаху.

Г-гуля. А Вы кто?

Робко ответила она.

Я — гусь. Меня зовут Перелёт.

Странное имя… Но Вы не похожи на гуся. Вы какой-то уж очень большой и мохнатый… И что Вы
делали
там… высоко?!

Летал.

Как это? Разве гуси могут летать?!

Могут. Они созданы для этого.

А я не могу. И никто из моих родных не может. Я никогда не видела, что бы гуси летали!

Это не так уж трудно. Но для этого у гуся должны быть перья.

Перья… Но это так немодно, несовременно! Если я отращу перья, то буду похожа на старую,
отставшую
от моды гусыню, которая совсем перестала следить за собой. Меня засмеют!

Ну и что… Глупенькие, если бы они хоть один раз поднялись в небо, то уже не стали бы ощипываться,
не отказались бы от счастья полёта.

Я тоже хочу научиться летать!

Сказала Гуля и оторопела от собственной дерзости. Но Перелёт ласково улыбнулся и ответил:

Это прекрасно. Потрудись и научишься. Для начала ты должна перестать выщипывать перья.

Но тогда я не смогу красить кожу!

Не сможешь. Но без перьев ты не сможешь полететь.

Тогда я стану совсем не такая, как все! Всем чужая…

Не станешь. Ты этого не замечаешь, но некоторые из окружающих тебя гусей уже перестали выщипывать
перья и хотят научиться летать.

Но летаешь ты один!

Не один…

Да, я же видела в небе ещё двоих! Кто они?

Мой отец и моя жена.

Вы что, никогда не ощипывались?

Никогда.

Одни?!

Кажется да.

Но, несмотря на это, то один, то другой гусь вдруг переставал ощипываться — а заодно и смотреть пресловутый
телевизор, в котором всё для него становилось чужим и враждебным. И, хотя этих чудаков всё ещё было ничтожно мало в
сравнении с огромным пёстрым стадом щипанных птах, тут уж Зайка забеспокоился не на шутку.

И задумал он непревзойдённое по хитрости мероприятие. Посовещавшись с лисой, заяц надолго исчез из леса, а когда
вернулся, притащил с собой огромный ворох пышных, раскрашенных во все цвета радуги, перьев: гусиных, лебединых и
даже петушиных. Вскоре на экране замелькали невиданные прежде рекламы.

«Перья? А почему бы нет!» — дерзко говорила разряженная как павлин гусыня, гордо
взмахивая пёстрым хвостом — «но и с
ними я буду такой, как мне хочется!» — и пернатое манто летело к ногам модницы, обнажая голую, как и прежде, гусиную
кожу.

«И правда, почему бы не нарядиться под старину» — судачили гуси — «надо помнить свои
традиции. Главное только не
помешаться на этой почве, не пытаться повернуть время вспять, мучительно отращивая перья на собственном теле!».

Облегчённо вздохнули неопытные последователи Перелёта, стали прикрывать так отделявший их от стаи молодой пушок. А
Зайка преподнёс им ещё один, совсем уж неожиданный в своей грандиозности «подарок». Однажды он предложил всем
желающим… полететь!

Новый атракцион был прост и не требовал никаких жертв (конечно, если не считать затрат на покупку перьев). Гуси
надевали пернатую одёжку, взбирались на куст или невысокое дерево — и прыгали с него, некоторое время планируя на
искусственных крыльях. Эта возможность потрясла гусей, среди которых ни один ещё не успел приобрести оперение,
достаточное для первого полёта.

«Действительно, рассуждали они, зачем мучиться, что-то растить, отказываться от
нормальной жизни, а потом ещё учиться
летать, на всю жизнь связывать себя бесконечными полётами, что бы снова не разучиться…Можно сделать всё гораздо
проще!».

И они радостно бежали ощипываться, раскрашиваться и покупать себе фальшивые крылья. Горько упрекал их Перелёт. Но
гуси не желали слушать, да ещё и обвиняли своего учителя, говоря, что он слишком строг, требует чего-то
невыполнимого и ненужного, желает бессмысленного подчинения себе.

Впрочем, не все были таковы, многие оставались
верными своей мечте, упрямо отращивая перья; каждый день делали зарядку для крыльев, разминая и укрепляя их…
Терпеливо ждали, когда придёт время их первого полёта.

Гуля стояла на берегу и рассматривала в воде своё отражение. Когда же отрастут её перья?! И отрастут ли? А может, всё
обман, неужели все ошибаются, а они — Перелёт и ещё несколько гусей, умнее всех… Нет, Перелёт, конечно, прав — он же
летает. Но она… Она не такая… И до чего же хочется полететь прямо сейчас! Хоть с куста! …А на аттракцион ей не
попасть – фальшивые перья на настоящие не налезут. Да и Перелёт не велит на Зайкины игрища ходить…

Гуля залезла на лежащий у воды огромный валун, спрыгнула с него, заполошно маша крошечными крыльями. На долю секунды
ей показалось, что воздух держит её, что она летит… Но в тот же миг она оказалась беспомощно сидящей на земле. «Да
что же это такое! — обиженно закричала Гуля — на аттракционе, и то гуси летают гораздо выше и дольше! И там соломка
подстелена — приземляться не больно! Может, они летают лучше?..»

Ты поймёшь это в день огня, когда лесу придёт конец.

Вдруг услышала она голос за спиной.

Перелёт! Ты! Но что ты такое говоришь?!

Обрадовалась Гуля.

А время шло. Наступила великая сушь и жара. Над лесом нависла беда, но большинству гусей это было до поры до времени
невдомёк. Они как всегда смотрели телевизор, тешились фальшивыми перьями, да смеялись над кучкой чудаков, упрямо
живших не как все. А те из последних сил оставались верными своей мечте.

Некоторые чувствовали, что скоро, скоро она
сбудется, если, конечно, сбудется вообще, сбудется для них. …Если они всё-таки станут готовы к своему полёту.

В воздухе нависало что-то грозное, вот уже всем стало ощутимо, что страшная беда идёт на лес. Деревья жалобно шумели,
озеро становилось всё мельче…

Близится день, когда все увидят, кто чего стоит, но будет уже поздно. Тогда все заплачут, беда
будет — но, в то же время, тогда мы распрямимся, ибо придёт время нашего полёта, полёта к небу.

Говорил Перелёт своим последователям.

Гуси слушали своего учителя и плакали, потом шли к щипанным родным и знакомым, пытались предупредить их о грядущей
беде, уговорить, пока не поздно, образумиться и начать отращивать перья… Некоторые слушали их, другие, как и прежде,
смеялись, называли безумными.

И вот, день настал. С утра небо затянули какие-то странные серые облака, впервые за последнее время закрыв палящее
солнце, но зной не уменьшился. Жара и духота становились всё нестерпимее. Потом запахло гарью и, наконец, загудел
огонь, ярыми всполохами засверкал среди деревьев. Заметались гуси, выбежали на берег озера — а с ними и лиса, и
заяц.

Кинулись гуси к Зайке, стали умолять его спасти их — «ведь ты всё знаешь!», но заяц лишь зло огрызнулся:
«Ничего я не знаю! А и знал бы — вам бы не сказал! Отстаньте!» — и полез в озеро. Но и это его не спасло.

Полыхали огромными факелами вековые ели, трещали и ломались как тонкие спички высокие сосны; казалось, что самое
озеро закипает и становится огненным от отражающегося в нём пламени… Напрасно пытались укрыться в нём заяц и его
гуси. Огонь настигал их, дым душил…

Когда огонь только начал мелькать среди деревьев, Гуля и её друзья поспешили к месту, где обычно разговаривал с ними
Перелёт. И сегодня он был там, вместе со своим отцом — огромным седым гусем и женой — пернатой гусыней Летаной.

Ты полетишь. Гусь создан для полёта. У тебя есть крылья. Не бойся. Лети!

Тихо сказал он.

И Гуля взмахнула крыльями. Раз, другой… Вот она оторвалась от земли, поток воздуха подхватил её и понёс выше, выше…
Далеко внизу остался ужас пылающего леса и с ним — былые страхи и обиды.

Ей было очень жаль тех, кто остался внизу, не имея перьев, но она не могла им помочь, да и они сами отказались от
возможности летать… И она забывала о них, забывала о себе, забывала обо всём — и мчалась навстречу свежему воздуху,
навстречу сбывшейся великой мечте, навстречу жизни, которая вся полёт.

Лисица и гусь

Лисы издавна изображались в литературе как озорные и лукавые, шутники или шарлатаны; от Эзопа The Fox and The Rook до элегантного джентльмена Джемаймы Паддлдак. Лис Рейнард – обманщик, возникший в двенадцатом веке. Наших героев и героинь готовят настоящие злодеи, например, Фокси Локси. Есть также различные симпатические литературные изображения лис, такие как Острые Уши Лисицы, сюжет чешской оперы Леоша Яначека.Есть Denys Watkins-Pitchford’s, (также известный как B.B.) Wild Lone: The Story of a Pytchley Fox . «Тод» Дэниела П. Манникса из «Лисица и гончая » – душераздирающий фильм, снятый по любимому фильму Диснея. А японская сказка Гон лисенок заканчивается страшной трагедией.

Но это может быть Фантастический мистер Фокс , который сегодня является одним из самых популярных лисиц в литературе, во всяком случае, среди самых маленьких. В его истории сочетаются триумф и трагедия, а также фирменный юмор Роальда Даля.Даль всегда напомнил нам, что у мистера Фокса есть жена и четыре котенка, которых нужно кормить. Поэтому вместо того, чтобы возмущаться, что он украл курицу, мы подбадривали его, пока он перехитрил фермера.

Иллюстрация Дональда Чаффина из первого британского издания Fantastic Mr. Fox

Совсем недавно я обнаружил иллюстрированную книгу The Fox Went out on a Chilly Night (иллюстрация Питера Спьера), основанную на очень старой песне, известный как The Fox или The Fox and the Goose .Сейчас есть несколько версий песни для мятлика, и это очень популярная народная песня. Это одна из немногих английских народных песен, сочиненных еще в пятнадцатом веке.

В 1952 году Р. Х. Бауэрс переписал рукопись Лиса и гуся пятнадцатого века из рукописи Британской библиотеки Libray (MS Royal 19.B.iv, fol. 97v.) И предположил, что в ней отсутствует первый стих. Поэма начинается внезапно, как отмечает Бауэрс, с того, что лис говорит: «Мир тебе».

Лисица и гусь

pax vobis quod the ffox for I am comyn toowne
Он упал в следующую ночь
the fox yede to with all hys myghte
with oouten cole или candelight
whan that he cam vnto the toowne
Whan he cam all in yarde
soore te geys wer ill aferde
Я сделаю немного yowre berde
er that I goo from the toowne
whan he cam all in the croofte
there he stalkyd wundirfull soofte
for here haue I be rayred full ofte
whan что я пришел к нам,
, он сказал, что гусь, все будет в порядке,
, быстро, гуся, начали кричать
, люди, как они думали, хей,
и seyde fais fox, положили его вниз,
Нет, он сказал, так что я,
, будет в воду со мной
sehe и я vnther a tre
e mange the beryis browne
у меня есть wyf и sehe lyeth seke
много маленьких детенышей, которые они хотят получить,
много бонусов они собирают щуку
будут ли они лен до

В своем исследовании Лиса и гусь Джордж Перкинс предположил, что рукописный вариант читается так, как будто это не собственное сочинение писца и не скопировано из письменного источника, а запомнилось из устной традиции с некоторыми упущениями.Таким образом, он предположил, что есть большая вероятность, что песня существовала некоторое время, прежде чем она была скопирована в вышеупомянутую рукопись пятнадцатого века.

Другие версии появились между 1500 и 1800 годами. Четвертый куплет песни стал самостоятельным коротким детским стишком. Иосиф Рицин опубликовал эту версию в Лондоне в XIX веке.

Старушка Уиддл Уоддл выскочила из постели,
И из окна высунула голову,
Плача: «Дом горит, серый гусь мертв,
И лиса пришла в город, о ! »

И сэр Вальтер Скотт процитировал первую строфу шотландской версии в переписке

.

«Эх,» – то, что, «It’s a braw licht nicht»,
«Победа в разорении», «Mune shines bricht»,
«Победа в потере», «The mune shines bricht»,
«Я буду ждать» тун, О.

Лис вышел холодной ночью – иллюстрация Питера Спьера

И хотя лис Спайера выглядит довольно угрожающе на иллюстрации выше, он просто приносит домой еду для своей жены и своих десяти котят, намного больше, чем выводок мистера Фокса.

Лиса

Однажды зимней ночью прыгнула лиса
И он умолял луну дать ему свет
Ибо он пробежал много миль в ту ночь
Прежде, чем он добрался до своего логова О!
Den O! Den O!
Ибо в ту ночь ему нужно было пройти много миль.
Прежде, чем он добрался до своей берлоги О!

Первым местом, куда он пришел, был двор фермера.
Где утки и гуси заявили, что это тяжело.
Чтобы их нервы пошатнулись, а их отдых испортился.Фокс О!
Fox O! Фокс О!
Чтобы их нервы пошатнулись, а отдых так испортился.
Визит мистера Фокса О!

Он взял серого гуся за шею
И перекинул ему через спину;
Серый гусь закричал Кря кря кря,
С свисающими ногами, свисающими вниз О!
Вниз О! Вниз О!
Серый гусь закричал Кря кря кря,
С свисающими ногами, свисающими вниз О!

Old Mother Slipper Slopper выскочила из кровати,
И из окна высунула голову:
Ой! Джон, Джон, Джон, серый гусь ушел,
И лис ушел в свое логово О!
Den O! Den O!
Ой! Джон, Джон, Джон, серый гусь ушел,
И лис ушел в свое логово О!

Иоанн взбежал на вершину холма,
И он громко и пронзительно засвистел;
Сказал лис: Это очень красивая музыка; все еще –
Я лучше буду в своей берлоге О!
Den O! Den O!
Сказал лис: Это очень красивая музыка; все еще –
Я лучше буду в своем логове О!

Лис вернулся в свой голодный логово,
И его милые маленькие лисички, восемь, девять, десять,
Они сказали: “Добрый папа, ты должен пойти туда снова,
Если ты принесешь такое хорошее настроение с фермы!
Farm O! Ферма О!
Они сказали: «Добрый папа, ты должен пойти туда снова».
Если ты принесешь такое хорошее настроение с фермы О!

Лисица и его жена, без ссор,
Сказал, что они никогда в жизни не ели лучшего гуся:
Они прекрасно обходились без вилки и ножа,
И малыши собирали кости О!
Кости О! Кости О!
Они прекрасно обходились без вилки и ножа.
И малыши собирали кости О!

Лиса вышла холодной ночью – иллюстрация Питера Спьера

Сказки – Лисица и лошадь (братья Гримм)

Лиса и лошадь

У одного фермера была лошадь, которая была отличным верным слугой для он: но теперь он стал слишком стар, чтобы работать; чтобы фермер дал ему больше нечего есть, и сказал: «Я больше не хочу тебя, так что возьми выйди из моей конюшни; Я не верну тебя снова, пока ты сильнее льва.’Затем он открыл дверь и повернул его плыть по течению.

Бедный конь был очень меланхоличен и бродил взад и вперед по лес, ища немного укрытия от холодного ветра и дождя. Вскоре его встретила лиса: «В чем дело, друг мой? – сказал он, – почему ты опускаешь голову и выглядишь таким одиноким и несчастным? ” Ах! ‘ – ответил конь, – справедливость и жадность никогда не обитают в одном доме; мой хозяин забыл все, что я сделал для него столько лет, и потому что я больше не могу работать, он бросил меня на произвол судьбы и говорит, что если Я становлюсь сильнее льва, он не вернет меня снова; какие у меня есть шанс на это? он знает, что у меня их нет, иначе он не стал бы говорить так.’

Однако лиса подбодрила его и сказала: «Я помогу тебе; лягте, потянитесь и притворись мертвым ”. Лошадь сделала, как ему сказали, и лиса пошла прямо к лев, который жил в пещере неподалеку, и сказал ему: лежит мертвая лошадь; пойдем со мной, и ты сможешь приготовить отличную еду из его туша ». Лев был очень доволен и немедленно пустился в путь; и когда они подошли к лошади, лиса сказала: «Ты не сможешь съесть его здесь комфортно; Я тебе вот что скажу – я тебя быстро свяжу к его хвосту, а затем вы можете притащить его к себе в логово и съесть на ваш досуг.’

Этот совет понравился льву, поэтому он тихонько лег на землю. лиса, чтобы привязать его к лошади. Но лисе удалось связать ноги вместе и связал всех так крепко и быстро, что изо всех сил не мог освободиться. Когда работа была сделана, лиса хлопнула в ладоши лошадь на плече и сказала: «Джип! Доббин! Джип! ” Затем он прыгнул и двинулся прочь, волоча за собой льва. Зверь начался рычать и реветь, пока все лесные птицы не улетят за испуг; но лошадь позволила ему петь и тихонько перебралась через поля в дом своего хозяина.

«Вот он, господин, – сказал он, – я одолел его». когда фермер увидел своего старого слугу, его сердце смягчилось, и он сказал. «Ты должен оставаться в своей конюшне, и о тебе хорошо позаботятся». бедный старый конь имел много еды и прожил до самой смерти.

Продолжить …

Волк и Лисица – Немецкая сказка

Рассказ о лукавом лисе, маловероятной дружбе и волке, который позволяет чревоугодию взять над ним верх.

---

Волк и Лис

– Немецкая сказка –

---

ДУРАЧНАЯ лиса однажды подружилась с волком. С его шелковистой щеткой и острым носом он считал себя умным парнем и сначала не знал, как смотреть, как тщеславился своей новой компанией. Но вскоре он обнаружил, что его прекрасный друг был влюблен в него не ради него самого, и что было волком, а он был волком. Во-первых, он был подлым обжорой и никогда не ел достаточно; а во-вторых, у него не было манер.

“А что сегодня на ужин?” – говорил он, его белые зубы блестели на луне. «Кости! Кости! Лор, друг Фокс, если ты не найдешь для меня чего-нибудь действительно стоящего, мне скоро придется съесть тебя. Это была старая шутка; и хотя он смеялся, когда говорил это, он выглядел не очень приятно, когда смеялся.

Лис ухмыльнулся с одной стороны лица, но не с другой. «Что ж, друг Волк, – сказал он, – бодрствуйте. За холмом есть двор, где откармливают два пухлых молодых барашка.Теперь мягко, и вперед! ”

Итак, они пошли вместе. Когда они дошли до двора, лиса прокралась через ворота, схватила одного из ягнят, перепрыгнула через каменную стену и унесла его волку. После этого он побежал в курятник, чтобы спокойно поужинать. Но когда волк прикончил своего ягненка, оставив другу не так много костей, он почувствовал себя голоднее, чем когда-либо, и решил ускользнуть сам и схватить другого.

Но он так неуклюже перебирался через каменную стену двора, что старая овечка-мать услышала его и начала громко блеять в темноте.Тут фермер, сидевший у себя на кухне, выбежал со своей собакой и дубиной и сумел нанести волку такой удар, когда тот перелез через стену, что он подкрался обратно к лисе, как одичалый от боли. как он был в ярости.

«Хорошая вещь, , ты сделал», – сказал он лисе. «Я пошел за другим ягненком, и меня разбили до желе».

«Ну, – сказал лис, – один раз один, а два два; но достаточно хорошо, как пир »; и он подумал о вкусной молодой молодке, которую украл для собственного ужина.

На следующий день они решили уехать в страну, где они были менее известны. После приятного дневного путешествия они оказались на краю небольшой зеленой рощи, и волк заснул на солнышке. Он проснулся угрюмым, как медведь, с разбитой головой.

«Вставай, друг Фокс! Ужин!” – заорал он. «Что на ужин? Нет больше ягненка сегодня вечером. Я бы скорее съел тебя! ”

Лисица задрожала от ярости, но он вежливо ответил ему и сказал: «Кажется, я чувствую запах блинов – жирных блинов.Посиди здесь ненадолго, друг Волк, и я посмотрю, что можно сделать.

Он соскользнул на другую сторону леса и подошел к дому, из кирпичных труб которого поднимался слабый дым, наполненный таким сладким и пикантным запахом блинов, что лис поднял нос в воздух и нюхали и снова нюхали. Тогда сначала он прокрался сюда; а потом он пополз туда; и, наконец, он пробрался через открытое окно, а затем в кладовую и, вскочив на полку, унес по крайней мере шесть блинов.

Волк проглотил их, даже не получив благодарности, и потребовал большего. Затем обжора спросила лиса, куда он ушел. Лиса ему сказала. «Вы узнаете дом по дыму, – сказал он, – а окно у бочки. Но ступай тихо, мой друг, если ты должен идти, потому что я слышал голоса. Жадный волк, думая, что, если лисица пойдет с ним в дом, он будет рассчитывать на долю оставшихся блинов, тотчас же побежал один в ночь, чтобы допить блюдо.

Но он поднял такой шум в кладовой, когда он растянулся вдоль полки, опрокидывая при этом большую посуду, что фермер, его жена и друзья, которые ужинали с ними, услышали его шум и пришли. ворвался внутрь и наколол ему такую ​​наметку, что ему едва удалось спастись.

Когда он слизал синяки и снова вдохнул немного воздуха, он с рычанием подошел к лисе и обвинил его в его избиении. Лис закашлялся и отвернулся; он едва мог говорить от гнева и презрения.Однако утка, которую он сам съел, все еще оставалась сладкой в ​​памяти; поэтому он мягко ответил волку, напомнив ему, что ему сделали справедливое предупреждение. «Кроме того, – сказал он, – как я уже сказал, достаточно пирога, друг Волк; а с несколько соусов , намного лучше ».

Но даже сейчас волк не усвоил урок. Ибо через несколько вечеров после этого, хотя он мог хромать только на трех ногах, и каждая кость в его теле болела, он мрачно повернулся к своему другу лису и сказал: «Друг Фокс, ты мне уже надоел. .У тебя не больше ума, чем у кролика. «Хитрый»! Теперь посмотри сюда; Если до того, как луна поднялась на дюйм в небо, вы не дадите мне мясной еды, вкусной еды и большого количества еды – ужина, достойного того, чтобы съесть джентльмена, я говорю, – тогда это, несомненно, будет последний из вас, потому что я закончил с вашей шалостью “.

Лисица задрожала и сказала: «Мягко, мягко, друг Волк; зачем выходить из себя? Я стараюсь. Сегодня утром я услышал, что человек, живущий у ручья на другой стороне холма, убивает свинью.Толстая свинья – очень толстая свинья; свинья фаршированная жиром. И соленая свинина этой свиньи упакована в бочку в человеческом подвале. Ах, я вижу, у тебя текут слюнки. Пойдем, пойдем вместе.

«Да, – сказал волк, – а ты будешь бодрствовать, пока я буду есть».

И лиса увела его зеленой дорогой через лес, через гребень холма и по проселочной дороге, пока они, наконец, не дошли до мельницы. Была ясная лунная ночь, в воздухе витал мороз.И так случилось, что под стеной дома была небольшая дверь с круглым верхом, которая вела в подвал. Лисица подняла защелку; приостановлено; принюхался; слушал; снова принюхался.

Его зеленые глаза заблестели, как огненные шары, когда он повернул свою острую морду и посмотрел на волка. «Пойдемте, – сказал он, – и не ухмыляйтесь или грубите, потому что у человека в этом доме есть пистолет».

Волк, будучи перекормленным и переполненным, едва успел пролезть в нору. Но наконец он последовал за лисой в подвал и вскоре уже жрал бочку соленой свинины.

«Скажи мне, друг Фокс, – сказал он, оглядываясь через плечо, и с его челюстей капала кровь, – почему ты все время бегаешь взад и вперед? Сдерживайте себя. Меня это надоедает. Как мне комфортно кормиться, когда вы суетитесь? Не шуметь; и вы, возможно, сами съедите пару кусков. Все зависит от того, что я оставлю ».

«Съешь, сожрай, – хитро сказал лис. «У меня много времени. Но предупреждаю: не шумите и не ешьте слишком сытно! »

«А, – сказал волк, – ты думал, что этот прекрасный жирный пир из свинины для тебя, не так ли? И после всех моих усилий найти его! Не бойся, друг мой, свинины не будет много, когда я закончу .”

При этом, взмахом лапы и толчком плеча он перевернул большую соленую ванну на камнях погреба; и он издал прекрасный грохот.

Действительно, мельник, который в этот момент брился в зеркало, услышав этот шум в своем подвале, на мгновение предположил, что произошло землетрясение. Затем он схватил мушкетон и, все еще пенясь на щеке, спустился по каменным ступеням.

При первом звуке и обнюхивании лисица выскочила из норы на прыжке, и через мгновение или две его друг, волк, изо всех сил пытался следовать за ним.Но жадный пьяница так надулся и налил себе пиршество из свинины, что, как ни крутился, он не мог протиснуться через дыру. Так вот он и застрял. А мельник хоть и потерял добрую половину свинины, но взамен получил хотя бы толстую волчью шкуру.

Между тем лисица на гребне холма, услышав рев мушкетона, немного вздрогнула, а затем сплясывала себе небольшой танец в лунном свете. Тут же он решил, что его следующий друг должен быть не из эгоистичных и могущественных, а своего размера и симпатий; и один с кистью.

История взята из:

Еще истории из нашей библиотеки сказок:

Другие книги Pook Press, которые могут вам понравиться…

Мудрая мама-гусь | Сказки на ночь

История гласит: 35 101

Мама Гусь пыталась думать. Она ушла со скотного двора, потому что там было так шумно, что она не могла собраться с мыслями, и спряталась между рядами высоких красных мальбов, окаймляющих одну сторону сада.Здесь, по крайней мере, было тихо.

Мышление всегда было тяжелым трудом для Мамы Гусь. К тому же семья была так занята, что у нее все равно не было на это времени. Для младенцев всегда было чем заняться.

Мама Гусь пыталась думать. Ведь у мамы Гусь была целая дюжина самых милых гусят, и она очень ими гордилась. Они были мягкими, круглыми и пушистыми, как маленькие желтые шарики, и помимо того, что были красивее любых других младенцев на скотном дворе, они также были такими яркими и знали все, что мог бы знать любой гусяц, – гораздо больше. чем цыплят маленькой Рыжей Курицы, хотя она и правда так суетилась из-за них!

Гусят умели охотиться за завтраком почти так же хорошо, как и их мать, в то время как маленькой Рыжей Курице приходилось выцарапывать все, что ели ее дети.А что до воды – ну, птенцов в ней просто не было! Им совсем не нравилось находиться в воде, но гусятам больше всего нравилось утреннее купание в ручье за ​​весь день.

Да, ее гусят были намного красивее! Мама Гусь наполнилась гордостью, когда она подумала об этом, и осторожно разгладила свои перья. Она могла быть совершенно счастлива, если бы не одно. Она боялась, что вскоре с гусятами может случиться что-то ужасное, и снова заставила себя думать.

На скотном дворе что-то не так. Что могло случиться, что происходило каждую ночь, когда все крепко спали? И что каждый раз уносило одну из кур, так что, когда наступало следующее утро, их всегда было на одну меньше, чем было накануне?

Что бы это ни было, шума не было. Только на следующее утро всегда кого-нибудь не хватало, и обычно это был маленький цыпленок. Хуже всего было то, что никто не знал об этом больше, чем она.

Конечно, маленький Бантамский Петух сказал, что это был ястреб. Но тогда Бантам всегда думал, что знает все, и почти всегда ошибался, так что никто никогда не верил тому, что он говорил.

Кроме того, если бы это было так, большой белый петух знал бы это, потому что большой белый петух знал все. Он был королем скотного двора и заботился обо всех. У него был ярко-красный гребешок и красивые длинные зеленые перья на хвосте, и Мама Гусь считала его самым чудесным существом на свете.

Но, похоже, и с ним что-то не так. Он не кукарекал и вполовину так часто, как раньше, и его красивый красный гребешок больше не стоял жестко и прямо. Она наклонилась в сторону, и он выглядел очень усталым и очень несчастным, как будто он тоже пытался думать. Но если он не знал, что происходило ночь за ночью, тогда никто не знал.

Все было совсем иначе, когда старый Фидо жил в своем маленьком домике у ворот скотного двора. Тогда ничто их не беспокоило.Но старого Фидо уже не было, и об этом тоже никто не знал. Однажды утром после завтрака он побежал за телегой, и с тех пор его никто не видел. Всем нравился старый Фидо, и все скучали по нему, но он так и не вернулся, и его маленький домик пустовал всю ночь.

Некоторые думали, что он пошел позаботиться об овцах, которые жили на большом поле на другой стороне холма. Но так сказал только маленький Бантам Петух. Никто не знал. Однако все было лучше до того, как Фидо ушел, потому что он всегда бодрствовал всю ночь и следил, чтобы никому из них не причинить вреда.

Вдруг Маме Гусь пришла в голову мысль, и это тоже была очень яркая идея. Она сама не спала всю ночь и наблюдала и видела собственными глазами, что же уносило цыплят. Как только она составила этот план, она перестала думать, потому что это была такая тяжелая работа, и солнце сильно загорало на ее бедную голову. К тому же гусята пробыли в воде достаточно долго. Они никогда не знали, когда выходить!

И она поплыла к ручью за ними.Потом они все пошли гулять по лугу, где вершины красного клевера кивают на ветру, и Мамма Гусь в тот день больше не думала.

Но когда наступила ночь, она не забыла свой план. Как только солнце село за холм, все куры уселись на насесте с большим белым петухом в конце ряда, и вскоре все они крепко заснули. Маленькая Рыжая Курица собрала цыплят под свое крыло, чтобы им было уютно и тепло, а потом тоже легла спать.

Мама Гусь тоже уложила своих младенцев и расправила над ними все крылья, но она не заснула.

Вместо этого она держала оба глаза широко открытыми и смотрела прямо на большой белый член, чтобы не уснуть, не зная об этом. Было очень трудно так долго сидеть в темноте и бодрствовать. Сначала один глаз, затем другой плотно закрывался, но мама Гусь снова их широко открывала и пристальнее, чем когда-либо, смотрела на большой член, а затем она увидела, что член тоже наблюдает, и это значительно облегчило задачу.

Потом, спустя долгое время, когда луна поднялась высоко над деревьями, и все было очень тихо, длинная стройная лиса тихонько прокралась под забор и ползла-ползла по двору сарая.Мама Гусь была так напугана, что чуть не сказала: «Кря! шарлатан!” вслух, но по-прежнему не сводила глаз с большого белого члена, и это было большим подспорьем.

Лисица тихонько ползла к насесту, где в ряд спали куры, – но не прямо к нему. Он держался как можно дальше от дома старого Фидо. Хотя она была так напугана, мама Гусь недоумевала, почему. Она всегда слышала, что лисица боялась старого Фидо, но разве он не знал, что Фидо далеко? Разве он не знал, что его домик пуст? Однако лисе не потребовалось много времени, чтобы тихонько проползти мимо нее, и наутро пропал еще один цыпленок!

Но к Маме Гусь пришла новая мысль.Если лиса не подойдет к дому старого Фидо, то он не сможет найти гусят, если они прячутся внутри. Маме Гусь казалось, что это единственное, что можно сделать, и это действительно очень разумный план. Она попросила бы войти и всех цыплят, и тогда все они были бы в безопасности!

Но когда на следующий день она пошла к своим лучшим друзьям и рассказала им о своем плане, большинство из них только посмеялись над ней, и все они отвернулись от нее. Никто бы не послушал!

Но Mamma Goose нельзя было отговорить.Если другие хотят сидеть спокойно и позволить лисе уносить их по очереди, это одно дело, а для нее ничего не делать, чтобы уберечь своих маленьких гусят, – это совсем другое.

Итак, в тот же вечер, когда солнце село за холм и куры уселись на насесте с большим петухом на конце, Мама Гусь привела всех маленьких гусят в дом Фидо. Все засмеялись, когда она вошла, но мама Гусь приняла решение и продолжала прямо, как будто не слышала их! Но большой белый член – он не смеялся над ней!

Итак, каждую ночь Мама Гусь приводила своих младенцев в дом Фидо, и каждое утро выводила их снова целыми и невредимыми.Но всегда не хватало цыпочки!

Однажды ночью, когда солнце садилось низко, большой белый петух взлетел на вершину забора и закричал. Затем все цыплята слушали, а он сказал им, что все они должны пойти той ночью в дом старого Фидо с Мамой Гусь; потому что это был единственный способ не дать лисе унести их всех.

Теперь, когда большой петух сказал, что они должны что-то делать, это всегда было сделано, и ни слова об этом! В ту ночь все куры вошли в дом Фидо.Это было все, что они могли сделать, чтобы попасть внутрь, потому что дом был невелик; и некоторые из них были невежливы и столкнулись с другими, чтобы освободить больше места. Но большой член сделал все, что мог, чтобы держать их в порядке, и наконец все цыпочки заснули.

Но на следующее утро, когда мальчик фермера пришел разбросать кукурузу на завтрак, он посмотрел на пустой насест и не знал, что и думать!

Однако мало-помалу он нашел их и сначала только рассмеялся, но, увидев, что ни один цыпленок не пропал, выглядел так, будто тоже думал.И в тот вечер, когда солнце село за холм, мальчик фермера вернулся, и, как вы думаете, кто был с ним? – сказал Фидо, виляя хвостом и с таким видом, как будто он очень рад вернуться!

Большой белый петух и все куры были так же рады, как и он, потому что теперь они знали, что лиса больше никогда не придет. Мама Гусь тоже была рада, потому что теперь она знала, что ей больше никогда не придется беспокоиться о гусятах.

Но ей не снилось, что может случиться что-то еще, и она была слишком удивлена, чтобы думать о чем-либо вообще, когда старый Фидо подбежал прямо к ней, вилял хвостом только для нее одной и сказал ей, как рад он считал, что она была достаточно мудрой, чтобы пользоваться его домом, и так хорошо заботилась о цыплятах, пока его не было, и какой разумной маленькой гусиной он считал ее! Ты мог чуть не сбить Мамму Гусь одним из ее перьев! Она не могла представить, кто ему сказал.

Но, возможно, это был большой белый петух.

Детский рассказ Шарлотты Эрр

Иллюстрации Фрэнсис Бим

Заголовок Иллюстрация Андреа Петрлик

Давайте поговорим об историях ~ Идеи для разговора с детьми

Независимое мышление

1. Почему Мамма Гусь была так мудра, когда дело дошло до решения проблемы исчезновения цыплят?

Уверенность в себе

2.Другие животные на ферме засмеялись, когда Мама Гусь рассказала им о своей идее защитить малышей. Считаете ли вы, что когда люди смеются над вашими идеями, это делает их плохой идеей? Почему или почему нет?

Это не очень хорошая идея! Автор: Мо Виллемс

“Хотите продолжить нашу прогулку в глубокий темный лес?”

Щеголеватый лис в викторианском костюме встречает крестьянскую утку на улице. Его глаза загораются. Он предлагает ей прогуляться с ним. Сладкая утка смущенно принимает.На каждой странице история становится все более насыщенной, поскольку у лисы есть еще одно предложение, ведущее все ближе и ближе к концу, о котором дети знают, что приближается.

После каждого вопроса:

«Не могли бы вы вскипятить немного воды для супа?»

И невинный ответ утки

«Конечно. Я люблю суп!»

Греческий ch

“Хотите продолжить нашу прогулку в глубокий темный лес?”

Щеголеватый лис в викторианском костюме встречает крестьянскую утку на улице.Его глаза загораются. Он предлагает ей прогуляться с ним. Сладкая утка смущенно принимает. На каждой странице история становится все более насыщенной, поскольку у лисы есть еще одно предложение, ведущее все ближе и ближе к концу, о котором дети знают, что приближается.

После каждого вопроса:

«Не могли бы вы вскипятить немного воды для супа?»

И невинный ответ утки

«Конечно. Я люблю суп!»

Появляется греческий хор маленьких утят и угрожающе предупреждает: «Это НЕ хорошая идея!»

Напряжение и тревога нарастают и нарастают, пока, наконец, (см. Спойлер) [Утка в шокирующем повороте соглашается с лисой, когда он предполагает, что в супе не хватает «ключевого ингредиента». “О, ключевой ингредиент отсутствует.” она кокетливо соглашается. А на следующей странице она кричит “ТЫ!” как она толкает лису в огромный кипящий суп и захлопывает крышку.

Книга заканчивается тем, что она и ее шесть маленьких утят наслаждаются второй и третьей порциями лисьего супа. (скрыть спойлер)]

БУАХ!

Дети безмерно рады этой книге, это одна из любимых пятилеток – она ​​даже может прочесть мне все сама, хотя иногда ей не удается найти слово «ингредиент» и формулировку лисицы. вещи.Например, он говорит: «Не хотите ли прогуляться?» И пятилетний ребенок, кажется, всегда думает, что это должно быть «Хочешь прогуляться?» Но, конечно, ей становится лучше с каждым чтением.

Все дети рады видеть эту книгу, ОСОБЕННО, если они думают, что взрослые, читающие их им, никогда раньше не читали эту книгу и не знают о потрясающем финале. Вы можете видеть, как они становятся все более и более возбужденными по мере того, как они читают это вам, постоянно проверяют ваше лицо на реакцию и наслаждаются вашим беспокойством и тревогой от того, что утка собирается убить эту очаровательную лисицу.Затем они кричат ​​и радостно восклицают, когда вы дойдете до конца.

Эта книга похожа на обложку книжек с картинками. (просмотр спойлера) [«Невинная женщина», которая «очевидно» собирается умереть (или, в случае Фабера, будет изнасилована) злыми, оппортунистическими мужчинами – на самом деле хищник и тот, кого «обычные хищники подозрительного типа» должны избегать и бояться. (скрыть спойлер)]

В книге также есть что-то вроде «немого кино», которое дети не поймут, но взрослые оценят, в котором показано изображение, а затем на противоположной странице черный «экран» появляется с диалогом, который должны говорить персонажи на картинке.

Как всегда, Мо Виллемс, веселое, увлекательное и буйное чтение, которое детям не только будет очень интересно, но и захочется читать снова и снова. Настоятельно рекомендуется.

Библиотека Конгресса Басни Эзопа

Басни Библиотеки Конгресса Эзоп

• Лягушки и Бык
• Беллинг кота
• Городская мышь и деревенская мышь
• Лиса и виноград
• Волк и журавль
• Лев и мышь
• Комар и бык
• Платан
• Сова и кузнечик
• Дуб и камыш
• Ворона и кувшин
• Две козы
• Кабан и лис
• Цапля
• Лиса и аист
• Олень и его отражение
• Петух и лис
• Лиса и коза
• Лиса и леопард
• Лягушка и мышь
• Волк в овечьей шкуре
• Орел и жук
• Мать и Волк
• Заяц и черепаха
• Собака и его отражение
• Лиса и ворона
• Муравей и голубь
• Человек и сатир
• Заяц и его уши
• Рыбак и рыбка
• Волк и ребенок
• Черепаха и утки
• Молодой краб и его мать
• Собака, петух и лиса
• Орел и галка
• Мальчик и Филбертс
• Геркулес и повозка
• Малыш и волк
• Связка палочек
• Жопа и его водитель
• Волы и колеса
• Пастух и волк
• Фермер и аист
• Овца и свинья
• Путешественники и кошелек
• Лев и осел
• Лягушки, которые хотели короля
• Волк и его тень
• Крыса и слон
• Мальчики и лягушки
• Муравьи и кузнечик
• Осел, несущий изображение
• Ворон и лебедь
• Жопа и груз соли
• Лев и комар
• Прыжок на Родосе
• Петух и драгоценность
• Обезьяна и верблюд
• Осел, лисица и лев
• Птицы, звери и летучая мышь
• Лев, медведь и лиса
• Волк и ягненок
• Волк и овца
• Зайцы и лягушки
• Путешественники и море
• Волк и лев
• Павлин
• Мыши и ласки
• Волк и худощавый пес
• Лиса и лев
• Собака и ужин его хозяина
• Тщеславный галка и его одолженные перья
• Обезьяна и дельфин
• Волк и осел
• Обезьяна и кошка
• Собаки и лис
• Собаки и шкуры
• Кролик, ласка и кошка
• Медведь и пчелы
• Собака на сене
• Волк и коза
• Задница и кузнечики
• Мул
• Кот, петух и мышонок
• Волк и пастырь
• Павлин и журавль
• Фермер и краны
• Фермер и его сыновья
• Два горшка
• Гусь и золотое яйцо
• Боевые быки и лягушка
• Мышь и ласка
• Фермер и змея
• Больной олень
• Козопас и дикие козы
• Расточитель и ласточка
• Кот и птицы
• Собака и устрица
• Астролог
• Три вола и лев
• Меркурий и Дровосек
• Лиса и краб
• Змей и орел
• Бык и коза
• Старый лев и лис
• Человек и лев
• Задница и собачка
• Доярка и ее ведро
• Волк и пастырь
• Козопас и коза
• Скупой
• Волк и домашняя собака
• Лисица и Ежик
• Летучая мышь и ласки
• Кря-жаба
• Лисица без хвоста
• Озорная собака
• Роза и бабочка
• Кот и лис
• Мальчик и крапива
• Старый лев
• Лиса и фазаны
• Два путешественника и медведь
• Дикобраз и змеи
• Лиса и обезьяна
• Мухи и мед
• Орел и воздушный змей
• Олень, овца и волк
• Животные и чума
• Пастух и лев
• Пчелы, осы и шершень
• Жаворонок и ее молодые
• Кот и старая крыса
• Задница и его тень
• Мельник, его сын и осел
• Волк, козленок и коза
• Ласточка и ворона
• Юпитер и обезьяна
• Лев, осел и лис
• Львиная доля
• Крот и его мать
• Северный ветер и солнце
• Волки и овцы
• Петух и лис
• Осел в львиной шкуре
• Боевые петухи и орел

Краткое содержание

сказок Гримм | Shmoop

Сказки Гримм Краткое содержание

К вашему сведению, сказки не идут в каком-либо определенном порядке, так что не стесняйтесь пропускать.При этом многие из наиболее известных историй сгруппированы в начале, так что имейте это в виду, когда будете копаться.

Детали различаются в каждой сказке, но в большинстве из них хорошие парни побеждают, а плохие – наказаны. Это звучит старомодно, пока вы не начнете разбираться в том, кто хороший, кто плохой и почему. Мы видим много злых ведьм, злых мачех и подлых фей, но не так много откровенно злых парней. Ну, кроме некоторых гигантов и каннибалов. Но ты получил идею. Многие антагонисты «плохие», потому что они нарушают несколько социальных сетей, и их ужасно наказывают в конце сказок.

Главные герои – забитые, невинные и в основном молодые персонажи. Вы их узнаете, когда видите: младшие сыновья и дочери, дети-сироты, обычно умные, иногда восхитительно наивные. Если вы девушка, это помогает быть красивой, терпеливой и опытной в домашнем хозяйстве, потому что, черт возьми, как еще вы могли бы найти себе мужа? Если вы парень, вам лучше быть агрессивным и параноиком, потому что ваши братья попытаются бросить вас в канаве, или выколют вам глаза, или иным образом избавятся от вас.Знаешь, там не так уж много королевских дочерей.

Обычно главный герой превращается из ужасного в классного благодаря вмешательству помощника. Мы говорим не только о феях-крестных. Например, если вы похороните мертвого чувака, его призрак полностью поможет вам, когда вы столкнетесь с препятствиями. Хорошее отношение к животным тоже помогает. И если вам повезет, вы получите говорящую лошадь, которая поможет вам во всем разбираться.

Что побуждает этих разных помощников быть хорошими? Иногда они заколдованы или замаскированы и надеются получить взамен услугу.Иногда они дух умершего родственника или представителя Бога. Где бы они ни были, не ставьте им отметку , а не , потому что они обычно безумно мощные и не терпят рывков.

Итак, в этом суть. Большинство сказок строятся по формуле: забитый герой + помощник + испытания – антагонист = счастливый конец. Но некоторые из них, особенно рассказы о главных героях-животных или рассказы об умных крестьянах, читаются как длинные повествовательные анекдоты или детские книжки с картинками. Это тоже нормально.Следите за каким-то обменом властью или обманом, потому что сказки обычно часто рассказывают о противоречиях между высоким и низким социальным статусом, молодостью и зрелостью, а также мужчинами и женщинами. Другими словами, кто-то каким-то образом продвинется вперед, обычно за чужой счет. Какое отличное сообщение для детей, верно?

Grimms ‘Guide

Для всех вас, Shmoopers, вот разбивка номеров и названий сказок. Это должно помочь вам все исправить:

• Рассказ 1: Король лягушек или Железный Генрих
• Рассказ 2: Товарищеские отношения кошки и мыши
• Рассказ 3: Младенец Девы Марии
• Рассказ 4: A Сказка о мальчике, который пошел узнать, что такое страх
• Сказка 5: Волк и семеро маленьких детей
• Сказка 6: Верный Иоганн
• Сказка 7: Хорошая сделка
• Сказка 8: Чудесный менестрель
• Сказка 9: Двенадцать братьев
• Сказка 10: Рифрафф
• Сказка 11: Брат и сестра
• Сказка 12: Рапунцель
• Сказка 13: Три маленьких гнома в лесу
• Сказка 14: Три прядильщика
• Сказка 15: Гензель и Гретель
• Сказка 16: Три змеиных листа
• Сказка 17: Белая змея
• Сказка 18: Солома, уголь и бобы
• Сказка 19: Рыбак и его жена
• Сказка 20: The Смелый портной
• Сказка 21: Золушка
• Сказка 22: Загадка
• Сказка 23: Мышь, птица и колбаса
• Сказка 24: Мать Холле
• Сказка 25: Семь воронов
• Сказка 26: Красная шапочка
• Сказка 27: Бременские музыканты
• Сказка 28: Поющая кость
• Сказка 29: Дьявол с тремя золотыми волосками
• Сказка 30: Вошь и блоха
• Сказка 31: Дева без рук
• Сказка 32 : Умный Ганс
• Сказка 33: Три языка
• Сказка 34: Умный Эльз
• Сказка 35: Портной на небесах
• Сказка 36: Волшебный стол, Золотой осел и дубинка в мешке
• Сказка 37 : Thumbling
• Сказка 38: Свадьба миссис Дж.Лиса
• Сказка 39: Эльфы
• Сказка 40: Жених-разбойник
• Сказка 41: Герр Корбес
• Сказка 42: Крестный отец
• Сказка 43: Мать Труди
• Сказка 44: Смерть Крестного отца
• Сказка 45: Смерть Крестного отца Путешествия
• Сказка 46: Птица Фитчера
• Сказка 47: Можжевельник
• Сказка 48: Старый султан
• Сказка 49: Шесть лебедей
• Сказка 50: Brier Rose
• Сказка 51: Подкидыш
• Сказка 52: Король Thrushbeard
• Сказка 53: Белоснежка
• Сказка 54: Рюкзак, шляпа и рог
• Сказка 55: Румпельштильцхен
• Сказка 56: Милый Роланд
• Сказка 57: Золотая птица
• Сказка 58: Собака и Воробей
• Сказка 59: Фредди и Кэти
• Сказка 60: Два брата
• Сказка 61: Маленький фермер
• Сказка 62: Пчелиная королева
• Сказка 63: Три пера
• Сказка 64: Золотой гусь 9044 6
• Сказка 65: Вся мех
• Сказка 66: Невеста Зайца
• Сказка 67: Двенадцать охотников
• Сказка 68: Вор и его хозяин
• Сказка 69: Джоринда и Джорингель
• Сказка 70: ​​Три сына Фортуна
• Сказка 71: Как Шесть пробились в мире
• Сказка 72: Волк и человек
• Сказка 73: Волк и Лис
• Сказка 74: Лис и его кузен
• Сказка 75: Лиса и кошка
• Сказка 76: Розовый цветок
• Сказка 77: Умная Гретель
• Сказка 78: Старик и его внук
• Сказка 79: Водяной Никси
• Сказка 80: Смерть курицы
• Сказка 81: Брат Лустиг
• Сказка 82: Азартные игры Ганс
• Сказка 83: Счастливчик Ганс
• Сказка 84: Женится Ганс
• Сказка 85: Золотые дети
• Сказка 86: Лиса и гуси
• Сказка 87: Бедный и богатый
• Сказка 88: Пение, Весенний жаворонок
• Сказка 89: Девушка-гусь
• Сказка 90: Молодой великан
• Сказка 91: Гном
• Сказка 92: Царь Золотой горы
• Сказка 93: Ворон
• Сказка 94: Умный Дочь фермера
• Сказка 95: Старый Хильдебранд
• Сказка 96: Три птички
• Сказка 97: Живая вода
• Сказка 98: Всезнайка доктора
• Сказка 99: Дух в стеклянной бутылке
• Сказка 100: Углеродный брат дьявола
• Сказка 101: Медвежья шкура
• Сказка 102: Крапивник и медведь
• Сказка 103: Сладкая каша
• Сказка 104: Умные люди
• Сказка 105: Сказки про жаб
• Сказка 106: Ученик бедного Миллера и кот
• Сказка 107: Два путешественника
• Сказка 108: Ганс, мой ёж
• Сказка 109: Плащаница
• Сказка 110: Еврей в Торнбуше
• Сказка 111: Эксперт Хантсм an
• Сказка 112: Обжигающий цеп с небес
• Сказка 113: Дети двух королей
• Сказка 114: Умный портной
• Сказка 115: Яркое солнце выведет его на свет
• Сказка 116: Синий Свет
• Сказка 117: Упрямое дитя
• Сказка 118: Три армейских хирурга
• Сказка 119: Семь швабцев
• Сказка 120: Три подмастерья
• Сказка 121: Принц, который ничего не боялся
• Сказка 122: Осел-латук
• Сказка 123: Старуха в лесу
• Сказка 124: Три брата
• Сказка 125: Дьявол и его бабушка
• Сказка 126: Верный Фердинанд и неверный Фердинанд
• Сказка 127: Железная печь 9044
• Сказка 128: Ленивый прядильщик
• Сказка 129: Четыре умелых брата
• Сказка 130: Одноглазый, Двуглазый и Трехглазый
• Рассказ 131: Симпатичная Катринеля и Пиф Паф Полтри
• Сказка 13 2: Лиса и лошадь
• Сказка 133: Изношенные танцевальные туфли
• Сказка 134: Шесть слуг
• Сказка 135: Белая и черная невеста
• Сказка 136: Железный Ганс
• Сказка 137: Три черных принцессы
• Сказка 138: Кнойст и три его сына
• Сказка 139: Дева из Бракеля
• Сказка 140: Домашние слуги
• Сказка 141: Ягненок и рыбка
• Сказка 142: Гора Симелей
• Сказка 143: Отправляясь в путешествие
• Сказка 144: Осел
• Сказка 145: Неблагодарный сын
• Сказка 146: Репа
• Сказка 147: Помолодевший старичок
• Сказка 148: Животные Господа и Дьявол
• Сказка 149: Луч
• Сказка 150: Старая нищенка
• Сказка 151: Три ленивых сына
• Сказка 151a: Двенадцать ленивых слуг
• Сказка 152: Маленький мальчик-пастушок
• Сказка Чт e Звездные монеты
• Сказка 154: Украденные пенни
• Сказка 155: Выбор невесты
• Сказка 156: Остатки
• Сказка 157: Воробей и его четверо детей
• Сказка 158: Сказка о стране Кокени
• Сказка 159: Сказка из Дитмарша
• Сказка 160: Сказка с загадкой
• Сказка 161: Белоснежка и красная роза
• Сказка 162: Умный слуга
• Сказка 163: Стеклянный гроб
• Сказка 164: Ленивый Хайнц
• Сказка 165: Грифон
• Сказка 166: Сильный Ганс
• Сказка 167: Крестьянин на небесах
• Сказка 168: Худая Лиза
• Сказка 169: Дом в лесу
• Сказка 170: Делимся радостями Печали
• Сказка 171: Крапивник
• Сказка 172: Камбала
• Сказка 173: Выпь и удод
• Сказка 174: Сова
• Сказка 175: Луна
• Сказка 176: Продолжительность жизни

177: Мессенг Смерть

• Сказка 178: Мастер Пфрим
• Сказка 179: Девушка-гусь у весны
• Сказка 180: Неравные дети Евы
• Сказка 181: Никси в пруду
• Сказка 182: Дары маленького народа
• Сказка 183: Великан и портной
• Сказка 184: Гвоздь
• Сказка 185: Бедный мальчик в могиле
• Сказка 186: Настоящая невеста
• Сказка 187: Заяц и ёжик
• Сказка 188 : Веретено, челнок и игла
• Сказка 189: Крестьянин и дьявол
• Сказка 190: Крошки на столе
• Сказка 191: Маленький хомяк из воды
• Сказка 192: Главный вор
• Сказка 193 : Барабанщик
• Сказка 194: Кукурузный колос
• Сказка 195: Могильный холм
• Сказка 196: Старый Ринкранк
• Сказка 197: Хрустальный шар
• Сказка 198: Дева Малин
• Сказка 199: Сапоги Кожа буйвола
• Tale 200: Золотой ключик
• Сказка 201: Святой Иосиф в лесу
• Сказка 202: Двенадцать апостолов
• Сказка 203: Роза
• Сказка 204: Бедность и смирение ведут на небеса
• Сказка 205: Божья пища
• Сказка 206: Три зеленых веточки
• Сказка 207: Стакан Пресвятой Богородицы
• Сказка 208: Маленькая старушка
• Сказка 209: Небесная свадьба
• Сказка 210: Орешник

.

История бультерьера

1

Я увидел его впервые в сумерках.

Рано утром я получил телеграмму от своего школьного товарища Джека:

«Посылаю тебе замечательного щенка. Будь вежлив с ним. Невежливых он не любит».

У Джека такой характер, что он мог прислать мне адскую машину или бешеного хорька вместо щенка, поэтому я дожидался посылки с некоторым любопытством. Когда она прибыла, я увидел, что на ней написано: «Опасно». Изнутри при малейшем движении доносилось ворчливое повизгиванье. Заглянув в заделанное решеткой отверстие, я увидел не тигренка, а всего-навсего маленького белого бультерьера. Он старался укусить меня и все время сварливо рычал. Рычанье его было мне неприятно. Собаки умеют рычать на два лада: низким, грудным голосом — это вежливое предупреждение или исполненный достоинства ответ, и громким, высоким ворчаньем — это последнее слово перед нападением. Как любитель собак, я думал, что умею управлять ими. Поэтому, отпустив носильщика, я достал перочинный нож, молоток, топорик, ящик с инструментами, кочергу и сорвал решетку. Маленький бесенок грозно рычал при каждом ударе молотка и, как только я повернул ящик набок, устремился прямо к моим ногам. Если бы только его лапка не запуталась в проволочной сетке, мне пришлось бы плохо. Я вскочил на стол, где он не мог меня достать, и попытался урезонить его. Я всегда был сторонником разговоров с животными. Я утверждаю, что они улавливают общий смысл нашей речи и наших намерений, хотя бы даже и не понимая слов. Но этот щенок, по-видимому, считал меня лицемером и презрительно отнесся к моим заискиваниям. Сперва он уселся под столом, зорко глядя во все стороны, не появится ли пытающаяся спуститься нога. Я был вполне уверен, что мог бы привести его к повиновению взглядом, но мне никак не удавалось взглянуть ему в глаза, и поэтому я оставался на столе. Я человек хладнокровный. Ведь я представитель фирмы, торгующей железным товаром, а наш брат вообще славится присутствием духа, уступая разве только господам, торгующим готовым платьем.

Итак, я достал сигару и закурил, сидя по-турецки на столе, в то время как маленький деспот дожидался внизу моих ног. Затем я вынул из кармана телеграмму и перечел ее: «Замечательный щенок. Будь вежлив с ним. Невежливых он не любит». Думаю, что мое хладнокровие успешно заменило в этом случае вежливость, ибо полчаса спустя рычанье затихло. По прошествии часа он уже не бросался на газету, осторожно спущенную со стола для испытания его чувств. Возможно, что раздражение, вызванное клеткой, немного улеглось. А когда я зажег третью сигару, он проковылял к камину и улегся там, впрочем, не забывая меня — на это я не мог пожаловаться. Один его глаз все время следил за мной. Я же следил обоими глазами не за ним, а за его коротким хвостиком. Если бы этот хвост хоть единый раз дернулся в сторону, я почувствовал бы, что победил. Но хвостик оставался неподвижным. Я достал книжку и продолжал сидеть на столе до тех пор, пока не затекли ноги и начал гаснуть огонь в камине. К десяти часам стало прохладно, а в половине одиннадцатого огонь совсем потух. Подарок моего друга встал на ноги и, позевывая, потягиваясь, отправился ко мне под кровать, где лежал меховой половик. Легко переступив со стола на буфет и с буфета на камин, я также достиг постели и, без шума раздевшись, ухитрился улечься, не встревожив своего повелителя. Не успел я еще заснуть, когда услышал легкое царапанье и почувствовал, что кто-то ходит по кровати, затем по ногам. Снап [snap — «хвать», «щелк» (англ.)], по-видимому, нашел, что внизу слишком холодно.

Он свернулся у меня в ногах очень неудобным для меня образом. Но напрасно было бы пытаться устроиться поуютнее, потому что, едва я пробовал двинуться, он вцеплялся в мою ногу с такой яростью, что только толстое одеяло спасало меня от тяжкого увечья.

Прошел целый час, прежде чем мне удалось так расположить ноги, передвигая их каждый раз на волосок, что можно было наконец уснуть. В течение ночи я несколько раз был разбужен гневным рычаньем щенка — быть может, потому, что осмеливался шевелить ногой без его разрешения, но, кажется, также и за то, что позволял себе изредка храпеть.

Утром я хотел встать раньше Снапа. Видите ли, я назвал его Снапом… Полное его имя было Джинджерснап [gingersnap — хрустящий пряник с имбирем (англ.)]. Некоторым собакам с трудом приискиваешь кличку, другим же не приходится придумывать клички — они как-то являются сами собой.

Итак, я хотел встать в семь часов. Снап предпочел отложить вставанье до восьми, поэтому мы встали в восемь. Он разрешил мне затопить камин и позволил одеться, ни разу не загнав меня на стол. Выходя из комнаты и собираясь завтракать, я заметил:

— Снап, друг мой, некоторые люди стали бы воспитывать тебя побоями, но мне кажется, что мой план лучше. Теперешние доктора рекомендуют систему лечения, которая называется «оставлять без завтрака». Я испробую ее на тебе.

Было жестоко весь день не давать ему еды, но я выдержал характер. Он расцарапал всю дверь, и мне потом пришлось заново красить ее, но зато к вечеру он охотно согласился взять из моих рук немного пищи.

Не прошло и недели, как мы уже были друзьями. Теперь он спал у меня на кровати, не пытаясь искалечить меня при малейшем движении. Система лечения, которая называлась «оставлять без завтрака», сделала чудеса, и через три месяца нас нельзя было разлить водой.

Казалось, чувство страха было ему незнакомо. Когда он встречал маленькую собачку, он не обращал на нее никакого внимания, но стоило появиться здоровому псу, как он струной натягивал свой обрубленный хвост и принимался прохаживаться вокруг него, презрительно шаркая задними ногами и поглядывая на небо, на землю, вдаль — куда угодно, за исключением самого незнакомца, отмечая его присутствие только частым рычаньем на высоких нотах. Если незнакомец не спешил удалиться, начинался бой. После боя незнакомец в большинстве случаев удалялся с особой готовностью. Случалось и Снапу быть побитым, но никакой горький опыт не мог вселить в него и крупицы осторожности.

Однажды, катаясь в извозчичьей карете во время собачьей выставки, Снап увидел слоноподобного сенбернара на прогулке. Его размеры вызвали восторг щенка, он стремглав ринулся из окна кареты и сломал себе ногу.

У него не было чувства страха. Он не был похож ни на одну из известных мне собак. Например, если случалось мальчику швырнуть в него камнем, он тотчас же пускался бежать, но не от мальчика, а к нему. И если мальчик снова швырял камень, Снап немедленно разделывался с ним, чем приобрел всеобщее уважение. Только я и рассыльный нашей конторы умели видеть его хорошие стороны. Только нас двоих он считал достойными своей дружбы. К половине лета Карнеджи, Вандербильдт и Астор [три американских миллиардера], вместе взятые, не могли бы собрать достаточно денег, чтобы купить у меня моего маленького Снапа.

2

Хотя я не был коммивояжером, тем не менее моя фирма, в которой я служил, отправила меня осенью в путешествие, и Снап остался вдвоем с квартирной хозяйкой. Они не сошлись характерами. Он ее презирал, она его боялась, оба они ненавидели друг друга.

Я был занят сбытом проволоки в северных штатах. Получавшиеся на мое имя письма доставлялись мне раз в неделю. В этих письмах моя хозяйка постоянно жаловалась мне на Снапа.

Прибыв в Мендозу, в Северной Дакоте, я нашел хороший сбыт для проволоки. Разумеется, главные сделки я заключал с крупными торговцами, но я потолкался среди фермеров, чтобы получить от них практические указания, и таким образом познакомился с фермой братьев Пенруф.

Нельзя побывать в местности, где занимаются скотоводством, и не услышать о злодеяниях какого-нибудь лукавого и смертоносного волка. Прошло то время, когда волки попадались на отраву. Братья Пенруф, как и все разумные ковбои, отказались от отравы и капканов и принялись обучать разного рода собак охоте на волка, надеясь не только избавить окрестности от врагов, но и позабавиться.

Гончие собаки оказались слишком добродушными для решительной борьбы, датские доги — чересчур неуклюжими, а борзые не могли преследовать зверя, не видя его. Каждая порода имела какой-нибудь роковой недостаток. Ковбои надеялись добиться толку с помощью смешанной своры, и когда меня пригласили на охоту, я очень забавлялся разнообразием участвовавших в ней собак. Было там немало ублюдков, но встречались также и чистокровные собаки — между прочим, несколько русских волкодавов, стоивших, наверно, уйму денег.

Гилтон Пенруф, старший из братьев, необычайно гордился ими и ожидал от них великих подвигов.

— Борзые слишком тонкокожи для волчьей охоты, доги — медленно бегают, но, увидите, полетят клочья, когда вмешаются мои волкодавы.

Таким образом, борзые предназначались для гона, доги — для резерва, а волкодавы — для генерального сражения. Кроме того, припасено было две-три гончих, которые должны были своим тонким чутьем выслеживать зверя, если его потеряют из виду.

Славное было зрелище, когда мы двинулись в путь между холмами в ясный октябрьский день! Воздух был прозрачен и чист, и, несмотря на позднее время года, не было ни снега, ни мороза. Кони ковбоев слегка горячились и раза два показали мне, каким образом они избавляются от своих седоков.

Мы заметили на равнине два-три серых пятна, которые были, по словам Гилтона, волками или шакалами. Свора понеслась с громким лаем. Но поймать им никого не удалось, хотя они носились до самого вечера. Только одна из борзых догнала волка и, получив рану в плечо, отстала.

— Мне кажется, Гилт, что от твоих волкодавов мало будет толку, — сказал Гарвин, младший из братьев. — Я готов стоять за маленького черного дога против всех остальных, хотя он простой ублюдок.

— Ничего не пойму! — проворчал Гилтон. — Даже шакалам никогда не удавалось улизнуть от этих борзых, не то что волкам. Гончие — также превосходные — выследят хоть трехдневный след. А доги могут справиться даже с медведем.

— Не спорю, — сказал отец, — твои собаки могут гнать, могут выслеживать и могут справиться с медведем, но дело в том, что им неохота связываться с волком. Вся окаянная свора попросту трусит. Я много бы дал, чтобы вернуть уплаченные за них деньги.

Так они толковали, когда я распростился с ними и уехал дальше.

Борзые были сильны и быстроноги, но вид волка, очевидно, наводил ужас на всех собак. У них не хватало духа помериться с ним силами, и невольно воображение переносило меня к бесстрашному щенку, разделявшему мою постель в течение последнего года. Как мне хотелось, чтобы он был здесь! Неуклюжие гиганты получили бы руководителя, которого никогда не покидает смелость.

На следующей моей остановке, в Бароке, я получил с почты пакет, заключавший два послания от моей хозяйки: первое — с заявлением, что «эта подлая собака безобразничает в моей комнате», другое, еще более пылкое, — с требованием немедленного удаления Снапа.

«Почему бы не выписать его в Мендозу? — подумал я. — Всего двадцать часов пути. Пенруфы будут рады моему Снапу».

3

Следующая моя встреча с Джинджерснапом вовсе не настолько отличалась от первой, как можно было ожидать. Он бросился на меня, притворялся, что хочет укусить, непрерывно ворчал. Но ворчанье было грудное, басистое, а обрубок хвоста усиленно подергивался.

Пенруфы несколько раз затевали волчью охоту, с тех пор как я жил у них, и были вне себя от неизменных неудач. Собаки почти каждый раз поднимали волка, но никак не могли покончить с ним, охотники же ни разу не находились достаточно близко, чтобы узнать, почему они трусят.

Старый Пенруф был теперь вполне убежден, что «во всем негодном сброде нет ни одной собаки, способной потягаться хотя бы с кроликом».

На следующий день мы вышли на заре — те же добрые лошади, те же отличные ездоки, те же большие сизые, желтые и рябые собаки. Но, кроме того, с нами была маленькая белая собачка, все время льнувшая ко мне и знакомившая со своими зубами не только собак, но и лошадей, когда они осмеливались ко мне приблизиться. Кажется, Снап перессорился с каждым человеком, собакой и лошадью по соседству.

Мы остановились на вершине большого плоскоголового холма. Вдруг Гилтон, осматривавший окрестности в бинокль, воскликнул:

— Вижу его! Вот он идет к ручью, Скелл. Должно быть, это шакал.

Теперь надо было заставить и борзых увидеть добычу. Это нелегкое дело, так как они не могут смотреть в бинокль, а равнина покрыта кустарником выше собачьего роста.

Тогда Гилтон позвал: «Сюда, Дандер!» — и выставил ногу вперед. Одним проворным прыжком Дандер взлетел на седло и стал там, балансируя на лошади, между тем как Гилтон настойчиво показывал ему:

— Вон он, Дандер, смотри! Куси, куси его, там, там!

Дандер усиленно всмотрелся в точку, указываемую хозяином, затем, должно быть, увидел что-то, ибо с легким тявканьем соскочил на землю и бросился бежать. Другие собаки последовали за ним. Мы поспешили им вслед, однако значительно отставая, так как почва была изрыта оврагами, барсучьими норами, покрыта камнями, кустарником. Слишком быстрая скачка могла окончиться печально.

Итак, все мы отстали; я же, человек, непривычный к седлу, отстал больше всех. Время от времени мелькали собаки, то скакавшие по равнине, то слетавшие в овраг, с тем чтобы немедленно появиться с другой стороны. Признанным вожаком был борзой Дандер, и, взобравшись на следующий гребень, мы увидели всю картину охоты: шакал, летящий вскачь, собаки, бегущие на четверть мили сзади, но, видимо, настигавшие его. Когда мы в следующий раз увидели их, шакал был бездыханен, и все собаки сидели вокруг него, исключая двух гончих и Джинджерснапа.

— Опоздали к пиру! — заметил Гилтон, взглянув на отставших гончих. Затем с гордостью потрепал Дандера: — Все-таки, как видите, не потребовалось вашего щенка!

— Скажи пожалуйста, какая смелость: десять больших собак напали на маленького шакала! — насмешливо заметил отец. — Погоди, дай нам встретить волка.

На следующий день мы снова отправились в путь.

Поднявшись на холм, мы увидели движущуюся серую точку. Движущаяся белая точка означает антилопу, красная — лисицу, а серая — волка или шакала. Волк это или шакал, определяют по хвосту. Висячий хвост принадлежит шакалу, поднятый кверху — ненавистному волку.

Как и вчера, Дандеру показали добычу, и он, как и вчера, повел за собой пеструю стаю — борзых, волкодавов, гончих, догов, бультерьера и всадников. На миг мы увидели погоню: без сомнения, это был волк, двигавшийся длинными прыжками впереди собак. Почему-то мне показалось, что передовые собаки не так быстро бегут, как тогда, когда они гнались за шакалом. Что было дальше, никто не видел. Собаки вернулись обратно одна за другой, а волк исчез.

Насмешки и попреки посыпались теперь на собак.

— Эх! Струсили, попросту струсили! — с отвращением проговорил отец. — Свободно могли нагнать его, но чуть только он повернул на них, они удрали. Тьфу!

— А где же он, несравненный, бесстрашный терьер? — спросил Гилтон презрительно.

— Не знаю, — сказал я. — Вероятнее всего, он и не видел волка. Но если когда-нибудь увидит — бьюсь об заклад, он изберет победу или смерть.

В эту ночь вблизи фермы волк зарезал нескольких коров, и мы еще раз снарядились на охоту.

Началось приблизительно так же, как накануне. Уже много позже полудня мы увидели серого молодца с поднятым хвостом не дальше как за полмили. Гилтон посадил Дандера на седло. Я последовал его примеру и подозвал Снапа. Его лапки были так коротки, что вспрыгнуть на спину лошади он не мог. Наконец он вскарабкался с помощью моей ноги. Я показывал ему волка и повторял «Куси, куси!» до тех пор, пока он в конце концов не приметил зверя и не бросился со всех ног вдогонку за уже бежавшими борзыми.

Погоня шла на этот раз не чащей кустарника, вдоль реки, а открытой равниной. Мы поднялись все вместе на плоскогорье и увидели погоню как раз в ту минуту, когда Дандер настиг волка и рявкнул у него за спиной. Серый повернулся к нему для боя, и перед нами предстало славное зрелище. Собаки подбегали по две и по три, окружая волка кольцом и лая на него, пока не налетел последним маленький белый песик. Этот не стал тратить времени на лай, а ринулся, прямо к горлу волка, промахнулся, однако успел вцепиться ему в нос. Тогда десять больших собак сомкнулись над волком, и две минуты спустя он был мертв. Мы мчались вскачь, чтобы не упустить развязки, и хоть издали, но явственно рассмотрели, что Снап оправдал мою рекомендацию.

Теперь настал мой черед похваляться. Снап показал им, как ловят волков, и наконец-то мендозская свора доконала волка без помощи людей.

Было два обстоятельства, несколько омрачивших торжество победы: во-первых, это был молодой волк, почти волчонок. Вот почему он сдуру бросился бежать по равнине. А во-вторых, Снап был ранен — у него была глубокая царапина на плече.

Когда мы с торжеством двинулись в обратный путь, я заметил, что он прихрамывает.

— Сюда! — крикнул я. — Сюда, Снап!

Он раза два попытался вскочить на седло, но не мог.

— Дайте мне его сюда, Гилтон, — попросил я.

— Благодарю покорно. Можете сами возиться со своей гремучей змеей, — ответил Гилтон, так как всем теперь было известно, что связываться со Снапом небезопасно.

— Сюда, Снап, бери! — сказал я, протягивая ему хлыст.

Он ухватился за него зубами, и таким образом я поднял его на седло и доставил домой. Я ухаживал за ним, как за ребенком. Он показал этим ковбоям, кого не хватает в их своре. У гончих прекрасные носы, у борзых быстрые ноги, волкодавы и доги — силачи, но все они ничего не стоят, потому что мужество есть только у бультерьера. В этот день ковбои разрешили волчий вопрос, что вы увидите сами, если побываете в Мендозе, ибо в каждой из местных свор теперь имеется свой бультерьер.

4

На следующий день была годовщина появления у меня Снапа. Погода стояла ясная, солнечная. Снега еще не было. Ковбои снова собрались на волчью охоту. К всеобщему разочарованию, рана Снапа не заживала. Он спал, по обыкновению, у меня в ногах, и на одеяле оставались следы крови. Он, конечно, не мог участвовать в травле. Решили отправиться без него. Его заманили в амбар и заперли там. Затем мы отправились в путь. Все отчего-то предчувствовали недоброе. Я знал, что без моей собаки мы потерпим неудачу, но не воображал, как она будет велика.

Мы забрались уже далеко, блуждая среди холмов, как вдруг, мелькая в кустарнике, примчался за нами вдогонку белый мячик. Минуту спустя к моей лошади подбежал Снап, ворча и помахивая обрубком хвоста. Я не мог отправить его обратно, так как он ни за что не послушался бы. Рана его имела скверный вид. Подозвав его, я протянул ему хлыст и поднял на седло, «Здесь, — подумал я, — ты просидишь до возвращения домой». Но не тут-то было. Крик Гилтона «ату, ату!» известил нас, что он увидел волка. Дандер и Райл, его соперник, оба бросились вперед, столкнулись и упали вместе, растянувшись на земле. Между тем Снап, зорко приглядываясь, высмотрел волка, и не успел я оглянуться, как он уже соскочил с седла, и понесся зигзагами, вверх, вниз, над кустарником, под кустарником, прямо на врага. В течение нескольких минут он вел за собой всю свору. Недолго, конечно. Большие борзые увидели движущуюся точку, и по равнине вытянулась длинная цепь собак. Травля обещала быть интересной, так как волк был совсем недалеко и собаки мчались во всю прыть.

— Они свернули в Медвежий овраг! — крикнул Гарвин. — За мной! Мы можем выйти им наперерез!

Итак, мы повернули обратно и быстро поскакали по северному склону холма, в то время как погоня, по-видимому, двигалась вдоль южного склона.

Мы поднялись на гребень и готовились уже спуститься, когда Гилтон крикнул:

— Он здесь! Мы наткнулись прямо на него.

Гилтон соскочил с лошади, бросил поводья и побежал вперед. Я сделал то же. Навстречу нам по открытой поляне, переваливаясь, бежал большой волк. Голова его была опущена, хвост вытянут по прямой линии, а в пятидесяти шагах за ним мчался Дандер, несясь, как ястреб над землей, вдвое быстрее, чем волк. Минуту спустя борзой пес настиг его и рявкнул, но попятился, как только волк повернулся к нему. Они находились теперь как раз под нами, не дальше как в пятидесяти футах. Гарвин достал револьвер, но Гилтон, к несчастью, остановил его:

— Нет, нет! Посмотрим, что будет.

Через мгновение примчалась вторая борзая, затем одна за другой и остальные собаки. Каждая неслась, горя яростью и жаждой крови, готовая тут же разорвать серого на части. Но каждая поочередно отступала в сторону и принималась лаять на безопасном расстоянии. Минуты две погодя подоспели и русские волкодавы — славные, красивые псы. Издали они, без сомнения, желали ринуться прямо на старого волка. Но бесстрашный его вид, мускулистая шея, смертоносные челюсти устрашили их задолго до встречи с ним, и они также примкнули к общему кругу, в то время как затравленный бандит поворачивался то в одну сторону, то в другую, готовый сразиться с каждой из них и со всеми вместе.

Вот появились и доги, грузные твари, каждая такого же веса, как волк. Их тяжелое дыхание переходило в угрожающий хрип, по мере того как они надвигались, готовые разорвать волка в клочья. Но как только они увидели его вблизи — угрюмого, бесстрашного, с мощными челюстями, с неутомимыми лапами, готового умереть, если надо, но уверенного в том, что умрет не он один, — эти большие доги, все трое, почувствовали, подобно остальным, внезапный прилив застенчивости: да, да, они бросятся на него немного погодя, не сейчас, а как только переведут дух. Волка они, конечно, не боятся. Голоса их звучали отвагой. Они хорошо знали, что несдобровать первому, кто сунется, но это все равно, только не сейчас. Они еще немного полают, чтобы подбодрить себя.

В то время как десять больших псов праздно метались вокруг безмолвного зверя, в дальнем кустарнике послышался шорох. Затем скачками пронесся белоснежный резиновый мячик, вскоре превратившийся в маленького бультерьера. Снап, медленно бегущий и самый маленький из своры, примчался, тяжело дыша — так тяжело, что, казалось, он задыхается, и подлетел прямо к кольцу вокруг хищника, с которым никто не дерзал сразиться. Заколебался ли он? Ни на мгновение. Сквозь кольцо лающих собак он бросился напролом к старому деспоту холмов, целясь прямо в глотку. И волк ударил его с размаху своими двадцатью клыками. Однако малыш бросился на него вторично, и что произошло тогда, трудно сказать. Собаки смешались. Мне почудилось, что я увидел, как маленький белый пес вцепился в нос волка, на которого сейчас напала вся свора. Мы не могли помочь собакам, но они и не нуждались в нас. У них был вожак несокрушимой смелости, и когда битва наконец закончилась, перед нами на земле лежали волк — могучий гигант — и вцепившаяся в его нос маленькая белая собачка.

Мы стояли вокруг, готовые вмешаться, но лишенные возможности это сделать. Наконец все было кончено: волк был мертв. Я окликнул Снапа, но он не двинулся. Я наклонился к нему.

— Снап, Снап, все кончено, ты убил его! — Но песик был неподвижен. Теперь только увидел я две глубокие раны на его теле. Я попытался приподнять его: — Пусти, старина: все кончено!

Он слабо заворчал и отпустил волка.

Грубые скотоводы стояли вокруг него на коленях, и старый Пенруф пробормотал дрогнувшим голосом:

— Лучше бы у меня пропало двадцать быков!

Я взял Снапа на руки, назвал его по имени и погладил по голове. Он слегка заворчал, как видно, на прощание, лизнул мне руку и умолк навсегда.

Печально возвращались мы домой. С нами была шкура чудовищного волка, но она не могла нас утешить. Мы похоронили неустрашимого Снапа на холме за фермой. Я слышал при этом, как стоящий рядом Пенруф пробормотал:

— Вот это действительно храбрец! Без храбрости в нашем деле недалеко уйдешь.

Игорек уходил ранним утром 2 октября 1941 года. В повестке значилось, что он «должен явиться к семи ноль-ноль, имея при себе…»

— Ложку да кружку, больше ничего не бери, — сказал сосед Володя. — Все равно либо потеряешь, либо сопрут, либо сам бросишь.

Володя был всего на два года старше, но уже успел повоевать, получить тяжелое ранение и после госпиталя долечивался дома у отца с матерью. А у Игоря отца не было, только мама, и поэтому мужские советы давал бывалый сосед:

— Ложку, главное, не забудь.

Этот разговор происходил накануне, вечером, а в то раннее утро Игоря провожала мама да женщины их коммуналки. Мама стояла в распахнутых дверях, прижав кулаки ко рту. По щекам ее безостановочно текли слезы, а из-за плеч выглядывали скорбные лица соседок. Неделей раньше ушел в ополчение отец Володи; сам Володя, чтобы не смущать, уже спустился, уже ждал в подъезде, а Игорь вниз по лестнице уходил на войну, и женщины в бессловесной тоске глядели ему вслед. На мальчишеский стриженый затылок, на мальчишескую гибкую спину, на мальчишеские узкие плечи, которым предстояло прикрыть собой город Москву и их коммунальную квартиру на пять комнат и пять семей.

— Холодно, — гулко сказал снизу Володя. — Главное, не дрейфь, Игорек. Но пасаран.

Было сумрачно, синий свет слабенькой лампочки в подъезде странно освещал маму, которая так хотела проводить его до военкомата, но не могла оставить работу, потому что сменщиц уже не было, а работа еще была. И она потерянно стояла в дверях, отчаянно прижимая кулаки к безмолвному перекошенному рту, а из-за ее судорожно сведенных плеч страшными провальными глазами глядели соседки: по два лица за каждым плечом. Игорь оглянулся в конце первого лестничного марша, но улыбнуться не смог, не до улыбок было в октябре того сорок первого. Но сказал, что все они тогда говорили:

— Я вернусь, мама.

Не вернулся.

И письмо Анна Федотовна получила всего одно-единственное: от 17 декабря; остальные — если были они — либо не дошли, либо где-то затерялись. Коротенькое письмо, написанное второпях химическим карандашом на листочке из ученической тетрадки в линейку.

«Дорогая мамочка!
Бьем мы проклятых фрицев и в хвост и в гриву, только клочья летят…»

И об этой великой радости, об этом великом солдатском торжестве — все письмо. Кроме нескольких строчек:

«…Да, а как там поживает Римма из соседнего подъезда? Если не эвакуировалась, спроси, может, письмо мне напишет? А то ребята во взводе получают, а мне совершенно не с кем вести переписку…»

И еще, в самом конце:

«…Я здоров, все нормально, воюю как все. Как ты-то там одна, мамочка?»

И последняя фраза — после «до свидания», после «целую крепко, твой сын Игорь»:

«…Скоро, очень скоро будет и на нашей улице праздник!»

Праздник был не скоро. Скоро пришло второе письмо. От сержанта Вадима Переплетчикова:

«Уважаемая Анна Федотовна! Дорогая мама моего незабвенного друга Игоря! Ваш сын был…»

Был.

Был Игорь, Игорек, Игоречек. Был сыном, ребенком, школьником, мальчишкой, солдатом. Хотел переписываться с соседской девочкой Риммой, хотел вернуться к маме, хотел дождаться праздника на нашей улице. И еще жить он хотел. Очень хотел жить.

Три дня Анна Федотовна кричала и не верила, и коммуналка плакала и не верила, и сосед Володя, который уже считал дни, что оставались до Медкомиссии, ругался и не верил. А еще через неделю пришла похоронка, и Анна Федотовна перестала кричать и рыдать навсегда.

Каждое утро — зимою и осенью еще затемно — она шла на Савеловский вокзал, где работала сцепщиком вагонов, и каждый вечер — зимой и осенью уже затемно — возвращалась домой. Вообще-то до войны она работала счетоводом, но в сорок первом на железной дороге не хватало людей, и Анна Федотовна пошла туда добровольно да так потом там и осталась. Там давали рабочую карточку, кое-какой паек, а за усталой, рано ссутулившейся спиной стояла коммуналка, из которой никто не уехал и в осень сорок первого. И мужчин не было, а дети были, и Анна Федотовна отдавала всю свою железнодорожную надбавку и половину рабочей карточки.

— Аня, все-то зачем отдаешь? Ты сама на себя в зеркало глянь.

— Не вам, соседки, детям. А в зеркало мы с вами и после войны не глянемся. Отгляделись.

Отгляделись, да не отплакались. Еще шли похоронки, еще не тускнели воспоминания, еще не остыли подушки, и вместительная кухня горько справляла коммунальные поминки.

— Подружки, соседки, сестрички вы мои, помяните мужа моего Волкова Трофима Авдеевича. Я патефон его премиальный на сырец сменяла, на что мне теперь патефон. Поплачь и ты со мной, Аня, поплачь, родимая.

— Не могу, Маша. Сгорели слезы мои.

А от Трофима Волкова трое «волчата» осталось. Трое, и старшему — девять. Какие уж тут слезы, тут слезы не помогут, тут только одно помочь способно: плечом к плечу. Живой женской стеной оградить от смерти детей. Валентина (мать Володи) плечом к Полине, проживавшей с дочкой Розочкой в комнате, где прежде, еще при старом режиме, находилась ванная: там прорубили узенькое окошко, света не хватало, и вся квартира Розочку Беляночкой звала. А Полина — плечом к Маше Волковой, за которой — трое, а Маша — к Любе — аптекарше с близнецами Герой да Юрой: пятнадцать лет на двоих. А Люба — к Анне Федотовне, а та — опять к Валентине, к другому ее плечу, и хоть некого ей было прикрывать, да дети — общие. Это матери у них разные и отцы, если живы, а сами дети — наши. Общие дети коммунальных квартир с переделанными под жилье ванными и кладовками, с заколоченными парадными подъездами еще с той, с гражданской войны, с общими коридорами и общими кухнями, на которых в те годы собирались вместе чаще всего по одной причине.

— Вот и моему срок вышел, подруги мои дорогие, — давилась слезами Полина, обнимая свою всегда серьезную Розочку, которую полутемная ванная да темные дни войны окончательно превратили в Беляночку. — Муж мой Василий Антонович пал храброй смертью, а где могила его, того нам с дочкой не писали. Выходит, что вся земля его могила.

Выпивала Анна Федотовна поминальную за общим столом, шла к себе, стелила постель и, перед тем как уснуть, обязательно перечитывала оба письма и похоронку. Дни складывались в недели, недели — в месяцы, месяцы — в годы; пришел с войны еще раз покалеченный Владимир, и это был единственный мужчина, кто вернулся в их коммуналку на пять комнат и пять вдов, не считая сирот. А за ним вскоре пришла Победа, возвращались из эвакуации, с фронтов и госпиталей москвичи, оживал город, и оживала вместе с ним коммуналка. Опять зазвучал смех и песни, и сосед Владимир женился на девушке Римме из соседнего подъезда.

— Как ты мог? — сквозь слезы сдавленно спросила Анна Федотовна, когда он пригласил ее на свадьбу. — Ведь с нею Игорек переписываться мечтал, как же ты мог?..

— Прости нас, тетя Аня, — сказал Владимир и виновато вздохнул. — Мы все понимаем, только ты все-таки приди на свадьбу.

Время шло. Анна Федотовна по-прежнему утром уходила на работу, а вечером читала письма. Сначала это было мучительно болезненной потребностью, позже — скорбной обязанностью, потом — привычной печалью, без которой ей было бы невозможно уснуть, а затем — ежевечерним непременнейшим и чрезвычайно важным разговором с сыном. С Игорьком, так и оставшимся мальчишкой навсегда.

Она знала письма наизусть, а все равно перед каждым сном неторопливо перечитывала их, всматриваясь в каждую букву. От ежевечерних этих чтений письма стали быстро ветшать, истираться, ломаться на сгибах, рваться по краям. Тогда Анна Федотовна сама, одним пальцем перепечатала их у знакомой машинистки, с которой когда-то — давным-давно, еще с голоду двадцатых — вместе перебрались в Москву. Подруга сама рвалась перепечатать пожелтевшие листочки, но Анна Федотовна не разрешила и долго и неумело тюкала одним пальцем. Зато теперь у нее имелись отпечатанные копии, а сами письма хранились в шкатулке, где лежали дорогие пустяки: прядь Игоревых волос, зажим его пионерского галстука, значок «Ворошиловский стрелок» ее мужа, нелепо погибшего еще до войны, да несколько фотографий. А копии лежали в папке на тумбочке у изголовья: читая их перед сном, она каждый раз надеялась, что ей приснится Игорек, но он приснился ей всего два раза.

Такова была ее личная жизнь с декабря сорок первого. Но существовала и жизнь общая, сосредоточенная в общей кухне и общих газетах, в общей бедности и общих праздниках, в общих печалях, общих воспоминаниях и общих шумах. В эту коммунальную квартиру не вернулся не только Игорь: не вернулись отцы и мужья, но они были не просто старше ее сына — они оказались жизненнее его, успев дать поросль, и эта поросль сейчас шумела, кричала, смеялась и плакала в общей квартире. А после Игоря остались учебники и старый велосипед на трех колесах, тетрадка, куда он переписывал любимые стихи и важные изречения, да альбом с марками. Да еще сама мать осталась: одинокая, почерневшая и разучившаяся рыдать после похоронки. Нет, громкоголосые соседи, сплоченные роковыми сороковыми да общими поминками, никогда не забывали об одинокой Анне Федотовне, и она никогда не забывала о них, но темная ее сдержанность невольно приглушала звонкость подраставшего поколения, либо уже позабывшего, либо вообще не знавшего ее Игорька. Все было естественно, Анна Федотовна никогда ни на что не обижалась, но однажды серьезная неприятность едва не промелькнула черной кошкой за их коммунальным столом.

Случилось это, когда Римма благополучно разрешилась в роддоме первенцем. К тому времени умерла мать Владимира, отец еще в ноябре сорок первого погиб под Сходней в ополчении, и Владимир попросил Анну Федотовну быть вроде как посаженой матерью и бабкой на коммунальном торжестве. Анна Федотовна не просто сразу согласилась, но и обрадовалась — и потому, что не забыли о ней на чужих радостях, и потому, конечно, что знала Володю с детства, считала своим, почти родственником, дружила с его матерью и очень уважала отца. Но, радостно согласившись, тут же и почернела, и хотя ни слова не сказала, но Владимир понял, что подумала она при этом об Игоре. И вздохнул:

— Мы нашего парнишку Игорем назовем. Чтоб опять у нас в квартире Игорек был.

Анна Федотовна впервые за много лет улыбнулась, и коммунальное празднество по поводу появления на свет нового Игорька прошло дружно и весело. Анна Федотовна сидела во главе стола, составленного из пяти разнокалиберных кухонных столиков, и соседи говорили тосты не только за младенца да молодых маму с папой, но и за нее, за названую бабку, и — стоя, конечно, — за светлую память ее сына, в честь которого и назвали только что родившегося гражданина.

А через неделю вернулась из роддома счастливая мать с младенцем на руках и с ходу объявила, что ни о каком Игоре и речи быть не может. Что, во-первых, она давно уже решила назвать своего первого Андреем в память погибшего на войне собственного отца, а во-вторых, имя Игорь теперь совершенно немодное. К счастью, все споры по этому поводу между Риммой и Владимиром происходили, когда Анна Федотовна была на работе; в конце концов, Римма, естественно, победила, но молодые родители, а заодно и соседи решили пока ничего не говорить Анне Федотовне. И дружно промолчали; спустя несколько дней Владимир зарегистрировал собственного сына как Андрея Владимировича, к вечеру опять устроили коммунальную складчину, на которой Римма и поведала Анне Федотовне о тайной записи и показала новенькое свидетельство о рождении. Но Анна Федотовна глядела не в свежие корочки, а в счастливые глаза.

— А Игорек мой, он ведь любил тебя, — сказала. — Переписываться мечтал.

— Да чего же переписываться, когда я в соседнем подъезде всю жизнь прожила? — улыбнулась Римма, но улыбка у нее получилась несмелой и почему-то виноватой. — И в школе мы одной учились, только он в десятом «Б», а я — в восьмом «А»…

— Будьте счастливы, — не дослушала Анна Федотовна. — И пусть сынок ваш никогда войны не узнает.

И ушла к себе.

Напрасно стучались, звали, просили — даже двери не открыла. И почти полгода с того вечера малыша старалась не замечать. А через полгода — суббота была — в глухую и, кажется, навеки притихшую комнату без стука ворвалась Римма с Андрейкой на руках.

— Тридцать девять у него! Володя на работе, а он — криком кричит. Я за «скорой» сбегаю, а вы пока с ним тут…

— Погоди.

Анна Федотовна распеленала ребенка, животик ему пощупала, вкатила клизму. Когда доктор приехал, Андрейка уже грохотал погремушкой у не признававшей его названой бабки на руках.

— Не умеешь ты еще, Римма, — улыбнулась Анна Федотовна, когда врач уехал. — Придется мне старое вспомнить. Ну-ка показывай, что сын ест, где спит да чем играет.

И с этого дня стала самой настоящей бабкой. Сама забирала Андрейку из яслей (сдавала его Римма, ей по времени получалось удобнее), кормила, гуляла с ним, купала, одевала и раздевала и учила молодую мамашу:

— Игрушек много не покупай, а то он всякий интерес потеряет. И на руки пореже бери. В крайнем случае только: пусть наш Андрейка к самостоятельности привыкает. Себя развлекать научиться — это, Римма, огромное дело.

— Анна Федотовна, бабушка наша дорогая, следующего мы непременно Игорьком назовем. Честное комсомольское!

Следующей родилась девочка, и назвали ее Валентиной в честь матери Владимира — на этом уж Анна Федотовна настояла. А сама все ждала и ждала, а ее очередь все не приходила и не приходила.

А время шло себе и шло. Росли дети — уже не просто названые, уже самые что ни на есть родные внуки Анны Федотовны, Андрюша и Валечка; взрослели их родители Владимир Иванович и Римма Андреевна; старела, темнела, таяла на глазах и сама Анна Федотовна. Менялись жильцы в некогда плотно населенной коммунальной квартире: получали отдельное жилье, менялись, уезжали и переезжали, и только две семьи — Владимира и Риммы да одинокой Анны Федотовны — не трогались с места. Владимир и Римма понимали, что Анна Федотовна ни за что не уедет из той комнаты, порог которой навсегда переступил ее единственный сын, а дети — да и они сами — так привязались к осиротевшей старой женщине, что Владимир решительно отказывался от всех вариантов, настаивая дать им возможность улучшить свои жилищные условия за счет освободившейся площади в этой же квартире. И к началу шестидесятых им в конце концов удалось заполучить всю пятикомнатную квартиру с учетом, что одну из комнат они вновь переделают в ванную, которой у них не было чуть ли не с гражданской войны, одна — большая — остается за Анной Федотовной, а три они получают на все свои четыре прописанных головы. К тому времени, как было получено это разрешение, после всех перепланировок и ремонтов, связанных с восстановлением ванной комнаты, Анна Федотовна оформила пенсию, хотела пойти еще поработать и…

— А внуки? — строго спросил на семейном совете Владимир Иванович. — Андрейке — девять, Валюшке — пять: вот она, самая святая твоя работа, тетя Аня.

— А жить нам вместе сам бог велел, — подхватила Римма. — У нас родители погибли, у вас — Игорек, так давайте всю вашу пенсию в один котел, и будем как одна семья.

— А мы и есть одна семья, — улыбнулся муж, и вопрос был решен.

Да, все менялось в жизни, менялось, в общем, к лучшему, но одно оставалось неизменным: письма. Письмо Игоря, сохранившее для нее не только его полудетский почерк, но и его голос; и письмо однополчанина и друга, звучавшее теперь как последний рассказ о сыне. Время коснулось и писем, но не только тленом, а как бы превратив слова в звуки: теперь она все чаще и чаще совершенно ясно слышала то, что аккуратно перечитывала перед сном. Знала наизусть и слышала наизусть, а все равно внимательно вглядывалась в каждую строчку и ни за что не смогла бы уснуть, если бы по какой-либо причине этот многолетний ритуал оказался бы нарушенным.

Два перепечатанных письма и похоронка, которую она тоже знала наизусть, но которая тем не менее всегда оставалась безмолвной. В ней не звучало ни единого слова, да и не могло звучать, потому что похоронка всю жизнь воспринималась Анной Федотовной копией могильной плиты ее сына, превращенной в листок казенной бумаги, но сохранившей при этом всю свою безмолвную гробовую тяжесть. И, читая ее каждый вечер, осиротевшая мать слышала только холодное безмолвие могилы.

А самая главная странность заключалась в том, что Анна Федотовна до сей поры так никому и не призналась в своей странной привычке. Сначала от острого чувства одиночества и не менее острого желания сберечь это одиночество, потому что совсем не одинока была она в горе своем в то черное, горькое время. Потом, когда притупилась первая боль, ее ровесницы-соседки — те, которые испытали то же, что испытала она, у кого не вернулись сыновья или мужья, — уже успели либо помереть, либо переехать. В коммунальной квартире исчезали вдовы, а молодежи становилось все больше, и потому все чаще звучал смех, все веселее становились голоса и громче — разговоры. Привычная родная коммуналка, из которой тусклым промозглым рассветом навсегда ушел ее Игорек, молодела на ее глазах, и Анна Федотовна уже не решалась признаться этой помолодевшей квартире в своей укоренившейся за это время привычке. А потом все это вместе стало ритуалом, почти священнодействием со своей уже сложившейся последовательностью, ритмом, торжественностью и только ею одной слышимыми голосами, и старая одинокая женщина уже вполне сознательно скрывала свою странность от шумного, звонкого, столь далекого от тех роковых сороковых подрастающего населения.

И так продолжалось из года в год. Жили в бывшей коммунальной квартире единой семьей: старшие работали, младшие учились. Анна Федотовна как могла помогала им работать и учиться, взяв на себя домашние хлопоты: сготовить, накормить, убрать. После ужина смотрела с Владимиром и Риммой телевизор — старенький, с крохотным экраном «КВН», — а когда заканчивались передачи, уходила к себе, укладывалась в постель, доставала письма, и в ее сиротской комнате начинали звучать голоса сорок первого года…

«…Скоро, очень скоро будет и на нашей улице праздник…»

В 1965-м, к юбилею Победы, по телевидению начали передавать множество фильмов о войне — художественных и документальных, смонтированных из военной хроники тех лет. Обычно Анна Федотовна никогда их не смотрела: еще шли титры, а она уже поднималась и уходила к себе. Не могла она заставить свое насквозь изъеденное тоской сердце обжигаться гибелью мальчиков, ровесников ее сына, даже если это был фильм художественный и наземь красиво падали красивые актеры. Для нее это было не столько свидетельством смерти, сколько знаком смерти, ненавистным ей реальным оттиском реального убийства ее единственного сына. И она уходила, ничего не объясняя, потому что и объяснять-то было некому: Владимир и Римма и без слов ее отлично понимали.

Только однажды задержалась она в комнате дольше обычного. Уже шел на крохотном кавээновском экране какой-то фильм о войне — сам по себе, собственно, шел, никто его не смотрел. У одиннадцатилетней Валечки начало вдруг прогрессировать плоскостопие, ее срочно показали специалисту, и тем вечером родители и Анна Федотовна горячо обсуждали рекомендации этого специалиста. И так этим увлеклись, что забыли про телевизор, на экране которого с приглушенным звуком (дети уже спали) демонстрировался какой-то документальный фильм.

Анна Федотовна совершенно случайно глянула на экран — все ее помыслы вертелись тогда вокруг Валечкиного плоскостопия, — но глянула и увидела уходящую от нее узкую мальчишескую спину в грязной шинели, с винтовкой и тощим вещмешком за плечами.

— Игорек!.. Игорек, смотрите!..

Но Игорек (если это был он) снова ушел, как ушел почти четверть века назад — навсегда и без оглядки. И никто не знал, что это был за фильм, как он назывался и в какой рубрике телепрограмм его следует искать. Ничего не было известно и ничего невозможно было узнать, и поэтому Анна Федотовна отныне целыми днями сидела у телевизора, придвигаясь почти вплотную к малюсенькому экрану, как только начинались военные передачи. Теперь она смотрела все, что касалось войны, — фильмы, хронику и даже телеспектакли, потому что в любой момент могла мелькнуть на экране мальчишеская спина в грязной шинели с винтовкой и вещмешком. Пережаривались на кухне котлеты, выкипали супы, ревела Валечка из-за неглаженого фартука, хватал двойки уловивший вольготную полосу Андрейка, а Анна Федотовна, не отрываясь, все смотрела и смотрела старенький громоздкий телевизор.

Не появлялась больше спина, ушедшая тревожной осенью сорок первого прикрывать Москву. А может, не его это была спина, не Игорька? Мало ли их, этих мальчишеских спин, ушло от нас навсегда, так и не оглянувшись ни разу? Это было вероятнее всего, это спокойно и рассудительно доказывал Владимир, об этом осторожно, исподволь нашептывала Римма, но мать, не слушая доводов, упорно вглядывалась в экран.

— Ну что ты смотришь, что ты смотришь, это же Сталинградская битва!

— Оставь ее, Володя. Тут наши уговоры не помогут.

Все вдруг изменилось в доме, но одно осталось без изменения, как обещание возврата к прежнему размеренному покою, как надежда если не на светлое, то на привычное будущее. Не претерпел никаких новшеств ежевечерний ритуал: целыми днями с небывалым напряжением вглядываясь в экран телевизора, Анна Федотовна по-прежнему перечитывала перед сном заветные письма. Так же неторопливо, так же внимательно, так же слыша голоса двух из трех полученных ею весточек с войны, живший в ней голос Игорька и второй — его друга сержанта Вадима Переплетчикова, которого она никогда не видела и не слышала, но голос которого ясно звучал чистым мальчишеским альтом. Они были очень похожи, эти два голоса: их объединяли молодость и дружба, война и опасность, общая жизнь и, как подозревала Анна Федотовна, общая смерть, которая настигла одного чуть раньше, другого — чуть позже, только и всего. И несмотря на полную братскую схожесть, она отчетливо разделяла эти голоса, потому что их более не существовало: они продолжали жить только в ее сердце.

Уже отметили юбилей Победы, уже телевидение начало резко сокращать количество военных передач, а Анна Федотовна продолжала сидеть перед телеэкраном, все еще надеясь на чудо. Но чудес не существовало, и, может быть, именно поэтому она как-то впервые за много лет запнулась на письме друга. Должна была следовать фраза: «Ваш Игорь, дорогая Анна Федотовна, всегда являлся примером для всего нашего отделения…», а голос этой фразы не произнес. Замолк голос, оборвался, и Анна Федотовна растерялась: ритуал неожиданно дал сбой. Вслушалась, но голос не возникал, и тогда она начала лихорадочно просматривать письмо сержанта, уже не надеясь на его голос и собственную память. Напрягая зрение, она то приближала, то отдаляла от себя затертый листок с машинописным текстом, поправляла лампу, чтобы ярче высветить его, но все было напрасным. Она не видела ни одной буквы, слова сливались в строчки, строчки — в неясные черточки, и Анна Федотовна со странным, зябким спокойствием поняла, что многодневные сидения перед тусклым экраном телевизора не прошли для нее даром.

Она не испугалась, не растерялась и никому ничего не сказала: зачем зря беспокоить людей? Но на другой день, проводив детей в школу, собралась в районную поликлинику. Оделась, проверила, не забыла ли паспорт, вышла на улицу и, качнувшись, испуганно остановилась; все предметы казались размытыми, люди и машины возникали вдруг, точно из непроницаемого тумана. В квартире она не замечала ничего подобного, то ли потому, что все было знакомым и память корректировала ослабевшее зрение, то ли потому, что все расстояния были ограниченны. Ей пришлось постоять, чтобы хоть как-то свыкнуться с новым ударом, и до поликлиники она не дошла, а доплелась.

Очки, которые прописал окулист, помогли ходить, но читать Анна Федотовна уже не могла. Но все равно каждый вечер перед сном она брала письма и неторопливо вглядывалась в них, слушая голоса или вспоминая навечно врубившиеся в память строки: «…ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых…»

Это помогало, пока Анна Федотовна еще замечала хотя бы черточки строчек. Но год от года зрение все ухудшалось, мир тускнел, уходя в черноту, и хотя теперь в семье был новый телевизор с большим экраном, она и его не могла смотреть, и узкая мальчишеская спина вновь ушла от нее навсегда. Но это происходило постепенно, позволяя ей если не приспосабливаться, то примиряться, и Анна Федотовна воспринимала все с горечью неизбежности. Но когда в бесценных ее листочках стали исчезать последние штрихи, когда перед ее окончательно ослабевшими глазами оказались вдруг однотонные серые листы бумаги, она испугалась по-настоящему. И впервые за все десятилетия рассказала о священном своем ритуале единственному человеку:

Валечке. Не только потому, что Валя выросла на ее руках, звала бабушкой и считала таковой: к тому времени Валя уже стала студенткой Первого медицинского института, и это окончательно убедило Анну Федотовну, что доверить такую тайну можно только своей любимице. И хотя Вале не всегда удавалось читать ей письма регулярно — то отъезды, то ночные дежурства, то непредвиденные молодые обстоятельства, — привычная жизнь в общем своем потоке вернулась в свое русло.

И продолжала неумолимо нестись вперед. Женился и переехал к жене молодой инженер-строитель Андрей; Валя заново перепечатала тексты всех трех писем (оригиналы по-прежнему хранились в заветной шкатулке); в середине семидесятых скончался от старых фронтовых ран Владимир Иванович, Валентина без всякого замужества родила девочку, и Анна Федотовна ослепла окончательно.

Но помощи ей почти не требовалось. Она свободно передвигалась по квартире, в которой практически прожила жизнь, знала, где что стоит да где что лежит, быстро научилась ухаживать за собой и продолжала стирать на всю семью. Вытянув руку и шаркая тапочками, бродила по бывшей коммуналке, в которой опять остались одни женщины, и думала, как странно устроена жизнь, коли с таким упорством возвращает людей к тому, от чего они хотели бы убежать навсегда.

Но главной ее заботой, ее последней радостью и смыслом всего ее черного существования стала теперь голосистая безотцовщина Танечка. Анна Федотовна не могла дождаться, когда бабушка Римма приведет ее сначала из яслей, потом — из детского садика, а затем и из школы, тем более что вскоре школ оказалось две, поскольку Танечку параллельно заставили учиться еще и в музыкальной. Анна Федотовна играла с ней куда больше, чем занятые работой, магазинами и хозяйством мать и родная бабка; рассказывала ей сказки, которые когда-то рассказывала своему сыну; отвечала на бесчисленные «почему?», а в пять лет впервые познакомила с заветными письмами, показав не только копии, но и оригиналы и подробнейшим образом растолковав разницу между этими бумажками. А еще через год Танечка научилась читать и заменила маму у постели Анны Федотовны. Правда, из-за этого Анне Федотовне пришлось ложиться раньше Танечки, но и это было к лучшему: она старела, начала быстро уставать, задыхаться, просыпаться до света и долго лежать без сна.

Она любила эти внезапные пробуждения среди ночи. Было как-то особенно тихо, потому что спала не только вся квартира, но и весь мир, а шум редких автомашин лишь скользил по стенам дома, касался стекол в окнах, заставляя их чуть вздрагивать, и исчезал вдали. Темнота, вечно окружавшая ее, делалась беззвучной и ощутимой, как бархат; Анне Федотовне становилось покойно и уютно, и она неторопливо начинала думать о своем Игорьке.

Она вспоминала его совсем крохотным, беспомощным, целиком зависящим от ее тепла, внимания и ласки, от ее груди и ее рук — от нее, матери, будто их все еще соединяла пуповина, будто живые токи ее тела питали его и наливали силой и здоровьем для завтрашних невзгод. Вспоминала, как ежедневно купала его, и до сей поры ощущала то величайшее счастье, которое испытывала тогда. Вспоминала, как он радостно таращил на нее круглые, доверчивые глаза, как отчаянно взбивал крепкими ножками воду в ванночке, с каким самозабвением колотил по ней кулачками и как при этом не любил и даже побаивался мыла.

Она вспоминала, как он начал сам вставать в кроватке, цепко хватаясь руками за перила. И как сделал… нет, не сделал — как совершил первый шаг и сразу упал, но не испугался, а засмеялся; она подняла его, и он тут же шагнул снова, снова шлепнулся и снова засмеялся. А потом зашагал, затопал, забегал, часто падая и расшибаясь, часто плача от боли, но сразу же забывая эту боль. Ах, сколько синяков и шишек он наставил себе в это время!

Ванночка уже не вмещала сына. Это было на прежней квартире; там всегда почему-то дуло, и она боялась, что простудит Игорька во время этих купаний. И все время хотела куда-нибудь переехать, разменяться с кем-либо на любой район и любую площадь.

Нет, не только потому она стремилась обменять комнату, что сын перестал умещаться в ванночке и его теперь приходилось мыть по частям. Она решилась на этот обмен потому, что сын настолько вырос, что однажды задал вопрос, которого она так ждала и так боялась:

— А где мой папа?

А они даже не были расписаны, и папа уехал навсегда, когда Игорьку исполнилось три года. И матери все время казалось, что сын помнит канувшего в небытие отца, что сама эта комната, соседи, вещи, стены — все рассказывает ему то, о чем не следовало бы знать. И как только сын заинтересовался отцом, Анна Федотовна тут же обменяла свою большую удобную комнату с балконом и оказалась в коммуналке, где сразу же объявила себя вдовой. Вот в этой самой комнате, из которой ушел Игорек и в которой ей, может быть, посчастливится окончить свою жизнь.

Школьный период в коротенькой биографии сына Анна Федотовна вспоминала реже. Нет, она отчётливо помнила все его рваные локти и сбитые коленки, все «очень плохо» и «очень хорошо», все радости и горести. Но тогда он уже не принадлежал ей одной, безраздельно; тогда школа уже вклинилась между нею и сыном, уже успела создать для него особый мир, в котором не оказалось места для нее: мир своих друзей и своих интересов, своих обид и своих надежд. Игорь-школьник принадлежал матери только наполовину, и поэтому она предпочитала помнить его малышом.

Правда, один случай любила вспоминать часто и в подробностях и тогда, кажется, даже чуть улыбалась.

Игорек бежал в Испанию. Мальчики, обреченные на безотцовщину, растут либо отчаянными неслухами, либо тихонями, и ее сын склонялся к последнему типу. Тихони из дома не бегают, зато с удовольствием подчиняются тем, кто бегает, а в том испанском побеге коноводом был соседский Володька, сын Валентины и Ивана Даниловича. Он рвался еще в Абиссинию защищать эфиопов от итальянских фашистов, но по полной географической необразованности запутался в направлении и опоздал. Потом начались испанские события, а в их квартире — строительство баррикад. Баррикады воздвигались совместно с Игорем, соседи ругались, потирая зашибленные места, а по всей коммуналке гремело звонкое «Но пасаран!».

Через год атмосфера в Испании накалилась настолько, что без Володьки республиканцы обойтись никак уже не могли. Одному двигаться было сложно (опять проклятая география!); Володька с трудом уломал Игорька смотаться в Мадрид, разгромить фашистов и вернуться к Майским праздникам в Москву. Однако бежали приятели почему-то через Белорусский вокзал, где их и обнаружил сосед Трофим Авдеевич, поскольку вся квартира была брошена на поиски, но повезло именно ему:

— Марш домой, огольцы!

Но каким бы Анна Федотовна ни представляла себе сына — беспомощным, ползающим, топающим, убегающим в Испанию или решающим непонятные ей задачи, — в конце концов он непременно вставал перед ней медленно спускающимся с первого лестничного марша. И каждый вечер она видела его узкую мальчишескую спину и слышала одну и ту же фразу:

— Я вернусь, мама.

И еще она отчетливо помнила дыхание соседок за спиной, тогдашних солдаток, постепенно в порядке непонятной страшной очереди превращавшихся из солдаток во вдов. Перебирала в воспоминаниях коммунальные поминки, общую беду и общую бедность, серую лапшу с яичным порошком, карточки, лимитные книжки для коммерческих магазинов, на которые никогда не хватало денег, и — огороды. У всех тогда были огороды: с них кормилась, на них поднималась послевоенная Москва.

Участки распределялись предприятиями, но выращивали картошку всей коммуналкой сообща. Выходными, а то и просто вечерами по очереди ездили сажать, окучивать, копать. И знали, чью картошку едят сегодня за общим столом: у Любы-аптекарши она поспевала раньше, у Маши была особенно рассыпчатой, а оладьи лучше всех получались у Валентины. Теперь нет такой картошки. Теперь есть только три сорта: рыночная, магазинная да какая-то кубинская. А тогда был только один: коммунальный. Один для всех, кто пережил войну.

Вот так в привычных дневных делах, вечернем чтении писем, предрассветных воспоминаниях и вечной непроглядной тьме и проходила ее жизнь. Время текло с прежним безразличием к судьбам людским, равномерно отсчитывая падающие в никуда мгновения, но Анна Федотовна уже не замечала своего уходящего времени. Пережив где-то в шестьдесят прозрение в неизбежности скорого разрушения и скорого ухода из жизни, — то, что привычно именуется старостью, — она сохранила ясность ума и способность обходиться без посторонней помощи, потому что весь смысл ее жизни был в прошлом. Все настоящее было преходящим и быстротечным: тот небольшой объем домашней работы, который она оставила за собой; все истинное, то, ради чего еще стоило жить и терпеть, начиналось с вечернего чтения Танечки, короткого сна и заканчивалось бесконечно длинными и прекрасными воспоминаниями о сыне. Там, в этих воспоминаниях, она ощущала свое могущество: могла останавливать само время, поворачивать его вспять, вырывать из него любые куски и перетасовывать их по собственному желанию. Это было ее личное, всею жизнью выстраданное царство, и если к ней допустимо применить понятие счастья, то Анна Федотовна была счастлива именно сейчас, на глубоком закате своей жизни.

Ей уже торжественно справили восьмидесятилетие, на которое собралась не только вся семья, но пришли сыновья и дочери тех, кто когда-то жил с нею бок о бок в голодной коммуналке. Кто если и не помнил, так по крайней мере мог хотя бы видеть живым ее Игорька, поскольку семенил, пищал и ползал в то первое военное лето. И поэтому им, практически уже незнакомым, посторонним людям она обрадовалась больше всего.

— Погоди, погоди… — проводила кончиками сухих невесомых пальцев по лицу, осторожно касалась волос. — Так. Полина дочка, что в ванной жила. Роза. Помню, помню. — Голова у Анны Федотовны уже заметно тряслась, но держала она ее прямо и чуть выше обычного, как держат головы все слепые. — Ты без солнышка росла тут, недаром мы тебя Беляночкой звали. Замужем?

— Дайте руку, тетя Аня. — Бывшая Беляночка, а ныне весьма солидная дама взяла сухую старческую ладонь и приложила ее к щеке своего соседа. — Мой муж Андрей Никитич. Знакомьтесь.

— Здравствуй, Андрей. Детишки-то есть у вас?

— Одна детишка со стройотрядом уехала, второй — в армии, — сказал муж. — Мы уж с Розой старики…

Жена сердито дернула его за рукав, и он сразу же виновато примолк. А Анна Федотовна без всякой горечи подумала, какая же тогда она древняя старуха, если дети детей служат в армии и уезжают в неведомые ей стройотряды. Что служат и уезжают — это ничего, это хорошо даже, только бы войны не было. Только бы мальчики не уходили от матерей, медленно спускаясь по лестничным маршам навсегда.

Такие мысли частенько посещали ее: она принимала окружающую ее жизнь очень близко, потому что эта такая непонятная с виду, а по сути такая обыкновенная жизнь представлялась ей теперь вроде большой коммунальной квартиры. Где все рядом, где все свои, где горюют общим горем и радуются общим радостям, где едят общую картошку после общих трудов и откуда могут вдруг снова начать уходить сыновья. Вниз по лестнице в никуда. И до боли страдала за всех матерей.

— А меня узнаете, тетя Аня?

Бережно коснулась рукой:

— Гера. А Юрка где? Не пришел?

Напутала старая: Юрий стоял сейчас перед нею, а не Гера. Но никто не стал уточнять, только поулыбались. А Юрий неуверенно кашлянул и уверенно сказал:

— Юрка-то? Юрка, тетя Аня, гидростанции на Памире строит, привет вам просил передать. И поздравления.

— За стол, ребята, за стол! — скомандовала Римма. — Ведите именинницу на почетное место.

За столом как расселись, так сразу и повели непрерывные разговоры о том далеком времени. Гости вспоминали его и вместе и поодиночке, но вспоминали как-то очень уж общо, точно прочли несколько статей о Москве сорок первого прежде, чем идти сюда. Но Анна Федотовна ничего этого не замечала и была бесконечно счастлива, а седая, располневшая, год назад ушедшая на пенсию Римма могла быть довольна и была довольна, потому что всех этих гостей она не просто привела на торжество, но и хорошенько проинструктировала. Она была очень умной женщиной, и Игорек недаром мечтал с нею переписываться. Она заранее подобрала в библиотеке книжки, но каждому гостю велела прочитать что-то одно, чтобы все вместе могли говорить о разном и даже спорить, а сама Римма, зная об Игоре все, лишь подправляла эти воспоминания вовремя уточненными деталями. И все тогда прошло замечательно: бывшая коммуналка отметила восемь десятков осиротевшей женщины так, как редко кто отмечает.

А затем пришел 1985 год. Год сорокалетия великой Победы.

К празднику готовились, его ждали, им заслуженно гордились. И снова по телевидению — только теперь несравненно больше, чем двадцать и десять лет назад, — пошли фильмы и хроника, песни и стихи, воспоминания и документы войны. И все, кроме Анны Федотовны, смотрели передачи цикла «Стратегия победы», а Анна Федотовна уходила к себе. Ей было больно и горько: только она, она одна могла узнать родную мальчишескую спину из далекого сорок первого, но слепота навеки лишила ее этой возможности. Возможности последнего чуда: увидеть перед смертью давно погибшего сына.

А может, тогда, в шестьдесят пятом, и вправду мелькнул не ее Игорек? Тем более что видела она ту спину всего мгновение, видела неожиданно, не успела вглядеться… И внутренне, где-то очень, очень глубоко, почти тайком от себя самой, понимала, что это — не он. Не сын, не Игорек, но не хотела прислушиваться к трезвому голосу рассудка, а хотела верить, что Игорь хоть и погиб, но как бы не окончательно, как бы не весь, что ли. Не исчез бесследно, не истлел в братской могиле, не распался, а остался навеки в бледном отпечатке пленки, когда камера оператора снимала не его специально, а саму фронтовую жизнь, и в той фронтовой реальной жизни реально жил, двигался, существовал теперь уж навсегда ее сын. В это хотелось верить, в это необходимо было верить, и она верила. Только верила, не пытаясь ничего проверять.

— Бабуля, это к тебе, — громко и радостно объявила Танечка, входя в квартиру в сопровождении двух очень серьезных девочек и одного еще более серьезного мальчика. — Ты покажи им все и расскажи, ладно? А я побежала, я в музыкальную школу опаздываю. — И умчалась.

А слепая Анна Федотовна осталась на пороге кухни, не видя, но точно зная, что трое ребятишек застенчиво жмутся у порога.

— Раздевайтесь, — сказала. — И проходите в комнату прямо по коридору. Я сейчас приду к вам.

Гости чинно проследовали в ее комнату, а она вернулась на кухню. Привычно домыла тарелки, с привычной осторожностью поставила их на сушилку и прошла к себе. Дети стояли у дверей, выстроившись в шеренгу; проходя, она легонько коснулась каждого пальцами, определяя, какие же они, ее внезапные гости, обнаружила, что стоявшая первой девочка выше и крепче очень серьезного мальчика, а последняя — маленькая и живая: она все время качалась, шепталась и переминалась с ноги на ногу, поскрипывая туфельками. «Значит, очень уж ей туфельки нравятся, наверно, обновка, — подумала Анна Федотовна. — А высокая, видать, у них за старшую, потому-то парнишка и пыжится. Да еще и волнуется, лоб у него в испарине». И, сразу же выяснив все, села в кресло, которое досталось ей по наследству от матери теперь уж тоже покойного Владимира.

— Садитесь, кому где удобнее. И говорите, зачем пришли, по какому такому делу.

Кажется, дети так и не сели, но долго шушукались, подталкивая друг друга. Наконец мальчика, видать, вытолкнули в ораторы.

— Ваша внучка Таня со своей музыкальной школой выступала на сборе нашей пионерской дружины. А мы взяли почин: «Нет неизвестных героев». А она тогда сказала, что у вас фашисты убили сына Игоря и что он вам писал письма.

Мальчик выпалил все единым духом и замолчал. Анна Федотовна обождала, но девочки молчали тоже, и тогда она уточнила:

— Игорь успел написать всего одно письмо. А второе написал после его смерти его товарищ Вадим Переплетчиков.

Протянула руку, взяла с привычного места — с тумбочки у изголовья — папку и достала оттуда листы. Зачитанные и еще не очень зачитанные. Протянула высокой девочке — Анна Федотовна ясно представляла, где она стоит сейчас, эта самая главная девочка.

— Здесь еще уведомление о смерти.

Папку взяли и сразу же сгрудились над ней: Анне Федотовне показалось даже, как при этом стукнулись все три лба, и она улыбнулась. Пионеры пошушукались, но недолго, и большая девочка сказала с нескрываемым недоверием:

— Это же все ненастоящее!

— Правильно, это копии, потому что настоящими письмами я очень дорожу, — пояснила Анна Федотовна, хотя ей не очень-то понравился тон. — Девочка… Та, которая маленькая, ты стоишь возле комода. Правда?

— Правда, — растерянно подтвердила маленькая. — А ваша внучка говорила, что вы ослепли от горя.

— Я научилась чувствовать, кто где стоит, — улыбнулась Анна Федотовна. — Открой верхний левый ящик. Там есть деревянная шкатулка. Достань ее и передай мне.

Опять раздалось шушуканье, потом скрип выдвигаемого ящика, и тут же кто-то — Анна Федотовна определила, что мальчик, — положил на ее руки шкатулку.

— Идите все сюда.

Они сгрудились вокруг: она ощутила их дыхание, теплоту их тел и точно знала, кто где разместился. Открыла шкатулку, бережно достала бесценные листочки.

— Вот, можете посмотреть. Здесь письмо моего сына Игоря, письмо его друга Вадима и… И похоронка. Так называлось тогда официальное уведомление о гибели человека на войне.

Дети долго разглядывали документы, шептались. Анна Федотовна слышала отдельные фразы: «А почему я? Ну почему? Ты — звеньевая…», «А потому, что у нее сын, а не дочь, понятно тебе? Если бы дочь, то я бы сама или Катя, а так ты должен…» Еле уловимый, но, видимо, горячий спор закончился тем, что мальчик нерешительно откашлялся и сказал:

— Вы должны передать эти документы нам. Пожалуйста.

— То есть как это? — почти весело удивилась она. — Эти письма касаются моего сына, почему же я должна передать их вам?

— Потому что у нас в школе организуется музей. Мы взяли торжественное обязательство к сорокалетию великой Победы.

— Я с удовольствием отдам вашему музею копии этих писем.

— А зачем нам ваши копии? — с вызывающей агрессией вклинилась вдруг звеньевая, и Анна Федотовна подивилась, каким официально-нечеловеческим может стать голос десятилетней девочки. — Нет, это даже очень интересно! Ведь копии — это же так просто, это же бумажка. В копии я могу написать, что моя бабушка — героиня «Молодой гвардии», ну и что? Возьмет такую копию музей?

— Не возьмет. — Анне Федотовне очень не понравился этот вызывающий, полный непонятной для нее претензии тон. — И вы не берите. И, пожалуйста, верните мне все документы.

Дети снова возбужденно зашептались. В обычном состоянии для Анны Федотовны не составляло никакого труда расслышать, о чем это они там спорят, но сейчас она была расстроена и обижена и уже ни к чему не могла да и не хотела прислушиваться.

— Верните мне в руки документы.

— Бабушка, — впервые заговорила самая маленькая, и голосок у нее оказался совсем еще детским. — Вы ведь очень, очень старенькая, правда ведь? А нам предстоит жить и воспитываться на примерах. А вдруг вам станет нехорошо, и тогда все ваши патриотические примеры могут для нас пропасть.

— Вот когда помру, тогда и забирайте, — угрюмо сказала Анна Федотовна. — Давайте письма. Долго еще вам говорить?

— А если вы не скоро… — опять задиристо начала большая, но осеклась. — То есть я хочу сказать, что вы можете не успеть к сорокалетию великой Победы, а мы не можем. Мы взяли торжественное обязательство.

— Хочешь, значит, чтобы я до девятого мая померла? — усмехнулась Анна Федотовна. — Кто знает, кто знает. Только и тогда я не вам эти документы велю переслать, а в другую школу. Туда, где мой Игорь учился: там, поди, тоже музей организуют.

Они молча отдали ей письма и похоронку. Анна Федотовна ощупала каждый листок, удостоверилась, что они подлинные, аккуратно сложила в шкатулку и сказала:

— Мальчик, поставь эту шкатулку в левый ящик комода. И плотно ящик задвинь. Плотно, чтобы я слышала.

Но слушала она сейчас плохо, потому что предыдущий разговор сильно обеспокоил ее, удивил и обидел. Это ведь была не детская безгрешная откровенность: ее совсем не по-детски, а крепко, по-взрослому прижимали к стене, требуя отдать ее единственное сокровище.

— Трус несчастный, — вдруг отчетливо, с невероятным презрением сказала большая девочка. — Только пикни у нас.

— Все равно нельзя. Все равно, — горячо и непонятно зашептал мальчик.

— Молчи лучше! — громко оборвала звеньевая. — А то мы тебе такое устроим, что наплачешься. Верно, Катя?

Но и этот громкий голос пролетел мимо сознания Анны Федотовны. Она ждала скрипа задвигаемого ящика, вся была сосредоточена на этом скрипе и, когда наконец он раздался, вздохнула с облегчением:

— Ступайте, дети. Я очень устала.

— До свидания, — три раза по очереди сказали пионеры и направились к дверям. И оттуда мальчик спросил:

— Может быть, надо вызвать врача?

— Нет, спасибо тебе, ничего мне не надо.

Делегация молча удалилась.

Горечь и не очень понятная обида скоро оставили Анну Федотовну. «Да что с несмышленышей спрашивать, — думала она. — Что хочется, то и говорится, души-то чистые». И, примирившись, опять перебралась на кухню, где теперь проходила вся ее деятельная жизнь: старалась не только мыть да прибирать, но и готовить, и была счастлива, когда все ее дружно хвалили. И не догадывалась, что Римма тайком перемывает всю посуду и как может улучшает сваренные ею супы и борщи. Но сегодня Римма с утра уехала к старшему сыну Андрею, у которого заболел один из сорванцов, и поэтому кулинарные творения Анны Федотовны никто не корректировал.

Конечно, виной ее теперешних промахов была не столько слепота, сколько возраст. Она забывала привычные дозировки и рецепты, сыпала много соли или не сыпала ее вообще, а однажды спутала кастрюли, одновременно кипевшие на плите, и домашние получили довольно загадочное, но абсолютно несъедобное варево. Но старую женщину никто не обижал, и она пребывала в счастливом заблуждении, что и до сей поры не только не обременяет своих, но и приносит им существенную пользу.

Она вскоре позабыла о визите старательных пионеров — она вообще часто забывала то, что только что происходило, но прошлое помнила ясно и цепко, — но чем ближе к вечеру скатывался этот день, тем все более явно ощущала она некую безадресную тревогу. И оттого, что тревога ощущалась безадресно, оттого, что Анна Федотовна никак не могла припомнить никакой даже косвенной ее причины, ей делалось все беспокойнее. Уже примчалась из музыкальной школы Татьяна, уже Анна Федотовна старательно покормила ее, отправила заниматься, перемыла посуду, а тревожное беспокойство все нарастало в ней.

— Переутомление, — определила Римма, когда по возвращении услышала смутную жалобу Анны Федотовны. — Ложись в постель, я сейчас Таньку пришлю, чтоб почитала.

— Не трогай ты ее, Римма. Она только уроки учить села.

— Ну, сама почитаю. И о внуке расскажу. Простуда у него, в хоккей набегался, а панику развели…

К этому времени странность Анны Федотовны уже давно перестала быть тайной. То, чего она боялась, оказалось настолько тактично принятым всеми, что Анна Федотовна уже ничего не скрывала, а, наоборот, просила того, кто был посвободнее, десять минут почитать ей перед сном. Чаще всего это была Танечка, так как Валентина работала на полторы ставки, чтобы содержать семью с двумя пенсионерками и одной пионеркой, а Римма была по горло занята не только собственной семьей, но и вечно простуженными мальчишками Андрея, жившего в новом районе, как назло, довольно далеко от их квартиры.

— «Я здоров, все нормально, воюю как все, — читала Римма, тоже наизусть выучив все письма за эти длинные годы. — Как ты-то там одна, мамочка?..»

На этом месте с благоговейным спокойствием воспринимавшая ритуальное это чтение седая старуха вдруг подняла руку, и Римма удивленно смолкла. Спросила после напряженного странного молчания:

— Что случилось?

— Он чего-то не хотел, а они грозились, — невразумительно пробормотала Анна Федотовна, то ли всматриваясь, то ли вслушиваясь в себя.

— Кто он-то?

— Мальчик. Мальчик не хотел, а девочка его пугала. Он вроде отказывался — «не буду, мол, не буду», а та — «трус, мол, только скажи…» Римма! — Анна Федотовна вдруг привстала на кровати. — Римма, загляни в шкатулку. Загляни в шкатулку…

Не очень еще понимая, но и не споря, Римма встала, выдвинула ящик комода, открыла шкатулку. Старуха напряженно ждала, подавшись вперед в судорожном напряжении.

— Нету? Ну? Что ты молчишь?

— Нету, — тихо сказала Римма. — Похоронка на месте, фотографии, значки, а писем нет. Ни Игорька, ни второго, друга его. Только одна похоронка.

— Только одна похоронка… — прохрипела Анна Федотовна, теряя сознание.

«Неотложка» приехала быстро, врачи вытащили Анну Федотовну из безвременья, объявили, что функции организма, в общем, не нарушены, что больной следует с недельку полежать и все придет в норму. Анна Федотовна молчала, ни на что не жаловалась и глядела невидящими глазами не только сквозь врачей, сквозь Римму, сквозь оказавшую ей первую помощь Валентину и перепуганную Танечку, даже не только сквозь стены родной и вечно для нее коммунальной квартиры, но, казалось, и сквозь само время. Сквозь всю толщу лет, что отделяли ее сегодняшнюю от собственного сына.

— Я вернусь, мама.

Нет, не слышала она больше этих слов. Она ясно помнила, где, как и когда произнес их Игорь, но голос его более не звучал в ее душе.

— Идите, — с трудом, но вполне четко и осознанно произнесла она, по-прежнему строго глядя в существующую только для нее даль. — Я засну. Я отдохну. Идите.

— Может, почитать… — робко начала Римма, но дочь одернула ее: читать было нечего.

Они выключили свет и тихо вышли из комнаты. Потом угасли шаги, голоса, проскрипели двери, и все стихло.

Анна Федотовна прикрыла слепые глаза, затаила дыхание, напряженно прислушалась, но душа ее молчала, и голос сына более не звучал в ней. Он угас, умер, погиб вторично, и теперь уже погиб навсегда. И, поняв это, старая, почти на полстолетия пережившая смерть единственного сына мать ощутила вдруг на дряблых, изрубленных глубокими морщинами щеках что-то теплое. С трудом поднесла непослушную руку, коснулась щеки и поняла, что это — слезы. Первые слезы с того далекого, отступившего на добрых пять десятков лет дня получения похоронки. Официального клочка бумаги со штампом и печатью, бесстрастно удостоверяющего, что ее единственный сын действительно погиб, что нет более никаких надежд и что последнее, что еще осталось ей, — это память о нем.

А от всей памяти оставили только похоронку. Разумом Анна Федотовна еще понимала, что память нельзя украсть, но то — разум, а то — действительность, и в этой действительности одновременно с исчезновением писем сына и его друга исчезли и их голоса. Они более не звучали в ней, как ни напрягала она свою память, как ни прислушивалась, как ни умоляла сжалиться над нею и позволить еще хотя бы разочек, один-единственный раз услышать родной голос.

Но было глухо и пусто. Нет, письма, пользуясь ее слепотой, вынули не из шкатулки — их вынули из ее души, и теперь ослепла и оглохла не только она, но и ее душа.

— Господи…

И вдруг отчетливо и громко зазвучал голос. Не сына, другой: официальный, сухой, без интонаций, тепла и грусти, не говоривший, а докладывающий:

— …уведомляем, что ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых восемнадцатого декабря одна тысяча девятьсот сорок первого года в бою под деревней Ракитовка Клинского района Московской области.

«Нет! Нет! Нет! Не надо! Не хочу», — беззвучно кричала она, но голос продолжал все нарастать и нарастать в ней, заглушая ее собственные беспомощные слова: «…что ваш сын рядовой Силантьев Игорь Иванович пал смертью храбрых… что ваш сын Игорь пал… и голос уже гремел в ней, а по морщинистым щекам без перерыва, точно стремясь наверстать упущенное, текли слезы.

И даже когда она умерла и перестала ощущать все живое, голос еще долго, очень долго звучал в ее бездыханном теле, а слезы все медленнее и медленнее текли по щекам. Официальный холодный голос смерти и беспомощные теплые слезы матери.

А письма оказались в запаснике школьного музея. Пионерам вынесли благодарность за активный поиск, но места для их находки так и не нашлось, и письма Игоря и сержанта Переплетчикова отложили про запас, то есть попросту сунули в долгий ящик.

Они и сейчас там, эти два письма с аккуратной пометкой: «ЭКСПОНАТ №…» Лежат в ящике стола в красной папке с надписью: «ВТОРИЧНЫЕ МАТЕРИАЛЫ К ИСТОРИИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ».