Пушкин сочинения 1949 год цявловского

Он трудился три года, потом трижды делал реплики. Число репродукций, плакатов, открыток и марок с изображением этого полотна подсчитать невозможно. Сталину понравилось, Мао тоже.

Ровно 70 лет назад, в период с 22 ноября по 4 декабря, в залах Русского музея проходила выставка произведений ленинградских художников. В историю отечественного изобразительного искусства она вошла прежде всего первым показом картины Юрия Непринцева «Отдых после боя». Все родившиеся в 1960-е – 1980-е в обязательном порядке знают эту классику золотого запаса соцреализма, поскольку ее репродукция помещалась на страницах учебника по литературе, по ней писали школьные сочинения. Второе название картины «Василий Тёркин». Цитата от художника: «Сюжет сам возник из живых воспоминаний военных лет: зимний лес, заснеженная поляна, группа бойцов, слушающих веселого рассказчика в короткий перерыв между боями. Когда я живо представил себе эту много раз виденную сцену, мне сразу вспомнился и всеобщий фронтовой друг — Василий Теркин. И заново плененный этим чудесным, глубоко правдивым образом, я не расставался с ним до конца работы над картиной…».

Непринцев работает над картиной «Балтийцы». Ист. фото – ria.ru

Юрий Непринцев родился в 1909 году, в Тифлисе, в дворянской семье известного в Грузии архитектора. Закончив трудовую школу, подал документы в Тифлисскую академию художеств, но несмотря на помету в аттестате «имеет навыки и выдающиеся способности к рисованию», провалился на экзаменах. Через год снова неудачная попытка поступить, на сей раз в бывшую академию Императорскую. Еще через год – опять мимо. И тогда упорный молодой человек идет учиться в частную художественную студию вычищенного из Академии почтеннейшего Василия Савинского, без малого 20 лет бессменно руководившего этим учебным заведением. Обучаясь в студии мэтра, Непринцев зарабатывает на хлеб, исполняя рисунки для газет и журналов, далее устраивается художником-оформителем в дворцы-музеи Петергофа и Царского Села и начинает понемножечку выставляться. В начале 1930-х на площадке ленинградского Дома художника устраивались своего рода живописные баттлы: там проводили встречи с известными людьми, в ходе которых молодые художники рисовали портреты приглашенных гостей, выставляли их на всеобщее обозрение, а авторитетное художественное жюри определяло лучших. Гости могли забрать себе понравившиеся рисунки, и в один из таких вечеров свой потрет работы Непринцева унес Дмитрий Шостакович. Как раз на этих баттлах и состоялось судьбоносное знакомство Непринцева с учеником Репина, любимым художником партийной элиты Исааком Бродским.

Ю. М. Непринцев «Тов.Ленин и тов.Сталин с красногвардейцами.» Гравюра 1937 года. Бумага; литография. Ныне хранится в Фонде печатной графики Пермской художественной галереи. Ист. фото — permartmuseum.ru

А Бродский, он не просто один из главных представителей реализма в советской живописи и автор обширной ленинианы, но еще и новый ректор Ленинградского института живописи, скульптуры, архитектуры (то есть Академии художеств). Исаак Израилевич берет понравившегося ему молодого художника под опеку и устраивает в свой вуз, причем сразу на 3-й курс. А когда того попытались исключить по причине дворянского происхождения, заступился за парня самым решительным образом. Как писал очевидец тех лет, «Исаак Израилевич выделял из своих учеников двух — Сашу Лактионова и Юру Непринцева как творчески более зрелых и уже достаточно подготовленных. Он верил в них и гордился ими. И интересно, что к ним он был наиболее требователен». Непринцеву пришлось доказывать свою благонадежность, набивая руку на светлых образах партийных вождей, однако для дипломной работы он выбрал нашего всё Александра Сергеевича. За картину «Пушкин в селе Михайловском» выпускник получил диплом с отличием и премию на Всесоюзной выставке. Эту работу приобрели для постоянной экспозиции в Михайловском, где она, увы, бесследно исчезла в годы войны. 

Ю. М. Непринцев «Трамвай пришел на фронт» (1964). Ист. фото — prlib.ru

Но вот тему для будущей аспирантской защиты Непринцеву спустили сверху: «В. И. Ленин и И. В. Сталин в дни Октября». Но закончить сию эпохалочку художник не успел – помешала война, а наброски и черновики, равно как многие картины Непринцева, погибли в его аспирантской мастерской в первую блокадную зиму. Уже в июне 1941-го он вместе с другими добровольцами роет окопы под Ораниенбаумом, на пару с художником Михаилом Бенуа участвует в создании защитной маскировки Балтийского завода. С июля 1941 по октябрь 1942 года Непринцев – командир взвода морской пехоты, охранявшего дивизион дальнобойной артиллерии в районе Ивановских Порогов. Именно там, в землянке на Порогах, художник вместе со своими бойцами впервые читал новые главы «Василия Тёркина», публиковавшиеся на страницах «Правды». С ноября 1942 и вплоть до конца войны Непринцев – капитан административной службы, художник Политуправления Балтийского флота. В этом качестве принял участие в восьми художественных выставках военного периода, в том числе в состоявшейся в Москве знаменитой Всесоюзной выставке «Героический фронт и тыл», был награжден медалью «За оборону Ленинграда» и орденом Красной Звезды.

Фрагмент выписки из наградного листа капитана административной службы Непринцева. Июнь 1944. Ист. фото — podvignaroda.ru

В первые послевоенные годы Непринцев написал сразу две картины, посвященные борьбе советского народа с фашистской Германией — «Последняя граната» (1948) и «Лиза Чайкина» (1949). Критики встретили эти работы прохладно, да и самого автора не вполне устроили. И тогда он приступает к работе над полотном, которое принесет ему всенародную славу. «Мне хотелось, — как позднее рассказывал Непринцев, — изобразить воинов Советской Армии не в момент свершения каких-либо героических поступков, когда все душевные силы человека напряжены до предела, показать их не в дыму сражения, но в простой будничной обстановке, в минуту краткого отдыха… Хотелось, чтобы зритель полюбил моих героев, почувствовал их живыми и близкими людьми, чтобы он находил и узнавал в картине своих собственных фронтовых друзей».

В первоначальном авторском замысле на картине изображалась группа из 10-12 бойцов, полукругом расположившихся вокруг весело травящего байки условного Тёркина. Но дружный боевой коллектив из группы кажущихся случайно встретившимися людей не складывался, и тогда художник решил увеличить количество фигур и кардинально изменить их расположение. Более того – для каждого персонажа придумал собственную, индивидуальную военную биографию. Намереваясь сделать военную картину для зрителей настрадавшихся, уставших от тягот и ужасов войны, сохраняя общий мажорный настрой, Непринцев отказался от уже тщательно выписанного персонажа санитарки, перевязывающей раненого бойца: не без сомнения он заменил ее на пожилого солдата с котелком в руках. Ну а больше всего провозился, разумеется, с Тёркиным.

Принято считать, что в итоге он сделал его похожим на Твардовского, хотя в жизни эти двое не встречались. Многие из персонажей картины рисовались с натуры – это однополчане художника. Сам себя он вывел в образе стоящего справа от Тёркина хохочущего бойца, прижимающего правую ладонь в варежке к щеке. Все пейзажные зарисовки и наброски делались в окрестностях Зеленогорска. В общей сложности на всю работу – от замысла до окончательной реализации – у Непринцева ушло около 3-х лет.

Ю. М. Непринцев «Отдых после боя. Василий Тёркин» (1955; авторская реплика для Государственной Третьяковской галереи). Одна из репродукций картины по личной просьбе Сталина была повешена в загородной резиденции в Барвихе, а в 2006 году такая же репродукция появилась в музее президента России при Дворце Конгрессов в Стрельне. Ист. фото tretyakovgallery.ru

Рассказывает Владимир Байков (1944 г.р.; профессор, сосед Непринцева по послевоенной коммунальной квартире на улице Жуковского): «Написанная в 1951 году картина «Отдых после боя» была удостоена Сталинской премии первой степени. Помимо высокого звания он получил еще сто тысяч рублей… Что это были в то время за деньги, даже трудно себе представить. Например, инженер получал тогда в месяц тысячу-тысячу двести, директор завода две-две с половиной тысячи рублей. Будучи человеком широкой души, Юрий Михайлович отметил свою премию с соседями. Были приглашены все жильцы вместе с детьми. Кроме этого, в течение недели после награждения его премией он за свой счет установил в квартире ванную с дровяной колонкой… В нашей квартире было семь комнат, и график помывки в ванной по дням недели был сразу же вывешен прямо на ее стенке рядом с графиком дежурств по уборке мест общего пользования…. Но семья Юрия Михайловича почти не успела как следует попользоваться ванной. В течение двух недель после объявления в газете о премии семье Непринцевых предоставили отдельную пятикомнатную квартиру на Московском проспекте».

(ист. – «Санкт-Петербургские ведомости», 16.05.2014)

К слову, о премии: легенда гласит, что изначально Оргкомитет представил картину «Отдых после боя» к Сталинской премии III-й степени. Однако Иосиф Виссарионович, утверждая список, наложил резолюцию: «Непринцеву – Премию I степени!», вычеркнув фамилии других кандидатов-живописцев. Понравилась настолько, что в какой-то момент он решил подарить ее своему китайскому другу – товарищу Мао Цзэдуну. Причем подарить «душевно выстраданный» (по Непринцеву) оригинал, а не авторскую копию. Вот только… Уж не знаем, что там у них, где и когда за пожар случился, но вот какое свидетельство относительно недавно обнародовал его ученик:

Рассказывает Василий Братанюк (1964 г.р.; живописец): «Один вариант этой картины было решено отправить в качестве подарка в Китай. Но случилась трагедия: в результате несчастного случая работа сгорела. Так вот, однажды Юрию Михайловичу позвонили по телефону и сказали, что сейчас с ним будет говорить товарищ Сталин. Что? Сталин? Не может быть, это шутка! Но, услышав голос самого Сталина, понял, что это не розыгрыш: «Нашему другу Мао мы бы хотели восполнить потерю вашей картины. Сколько времени вам нужно?» Юрий Михайлович сказал, что три месяца и услышал в ответ: «Торопить не будем, но уложитесь к юбилею. За месяц. Помощников вам дадут». За работу принялись в эту же ночь, работали по сменам: двое художников трудились, а двое спали. Уложились за пятнадцать дней! Это был поистине трудовой подвиг на пределе человеческих возможностей! Картина «Отдых после боя» была торжественно подарена Китаю».

(ист. — rusestero.org)

Китайская почтовая марка 1950 года выпуска. Ист. фото – vk.com

Два года спустя Непринцев выполнил второй вариант картины «Отдых после боя» — для Георгиевского зала Большого Кремлёвского дворца. А в будущем Третьяковской галерее был передан третий вариант, написанный художником в 1955 году. После этого репродукция картины тысячами копий разошлась по всему Советскому Союзу.

Из воспоминаний Юрия Непринцева: «Как-то, уже в послевоенные десятилетия, меня на одной из выставок в Академии художеств познакомили с еще молодой женщиной. Она хотела, чтобы я приехал к ним удостоверить, что копия моей картины «Отдых после боя», которая находится у них на даче, действительно мною авторизована. Я узнал, что это жена маршала Жукова. Желание увидеть маршала, самого популярного военачальника Великой Отечественной, не дало мне возможности отказаться, хотя я и знал заранее, что авторизованных копий всего две и они никак не могут находиться у Георгия Константиновича. … Меня провели через весь нижний этаж в гостиную, где я увидел копию моей картины. И хотя на ней было выведено каллиграфически с лицевой стороны, что копию авторизовал такой-то, я с первого взгляда увидел, что моей руки там не было. … Я об этом откровенно и сказал».

(ист. – журнал «Художник, №2, 1989)

Советская почтовая марка, выпущенная к 20-летию Победы. Ист. фото – vk.com

Репродукция картины «Отдых после боя. Василий Тёркин» имелась и у маршала Советского Союза Конева. Только это была не живописная, а вышитая шелком копия, которую он распорядился повесить у себя в кабинете на даче в Архангельском. Со слов дочери Конева, Иван Семенович очень любил поэму Твардовского, и в очередном переиздании «Книги про бойца», которую автор подарил маршалу, по сей день лежит закладка – ею Конев, начинавший свою военную службу еще в Первую Мировую в тяжелой артиллерийской бригаде, заложил страницу, где Тёркин размышляет об артиллерии: «Не расскажешь, не опишешь, /Что за жизнь, когда в бою /За чужим огнем расслышишь /Артиллерию свою..».

PS: Художник-фронтовик Непринцев ушел из жизни четверть века назад, в октябре 1996 года. Профессора (1954), почти до самой смерти преподававшего в ЛИЖСА имени И. Е. Репина и воспитавшего целые поколения молодых мастеров, похоронили на Литераторских мостах Волкова кладбища. Похоронили рядом с женой, искусствоведом Мариной Александровной Тихомировой (1911-1992). Во время войны Марина Александровна была хранителем музейных ценностей, вывезенных из пригородных дворцов-музеев, а в мирное время — хранителем дворцов и парков Петергофа. В 2008 году на могиле установили более чем достойный памятник, изготовленный скульптором Г. В. Лукьяновым.

Ист. фото — soviet-art.ru

Автор работы:

Гурциева Э.О.

Научный руководитель:

Алдатова Ф.Б.,

учитель русского языка и литературы

Введение

Сегодня трудно подсчитать все темы исследования жизни и творчества А.С.Пушкина. Меня привлекла и заинтересовала тема «Пушкин и Кавказ». В этой области неплохо потрудились наши поэты, прозаики и краеведы.

Я считаю, что она интересна, во-первых, тем, что недостаточно исследована с точки зрения оставшихся на страницах произведений поэта примет обычаев и традиций кавказских народов, во-вторых, тем, что, нам, живущим в Северной Осетии, необходимо знать всё, связанное с пребыванием великого поэта на Кавказе. Решила выяснить, как в произведениях поэта трактуется образ моей родной Земли, моего родного города.

Цели работы:

• на примере жизни и творчества А.С.Пушкина показать, как формировалось творческое мастерство великого поэта и писателя под влиянием Кавказа;
• исследовать кавказский период в его творениях, акцентируя внимание на то, почему великий поэт находил здесь приют;
• показать актуальность и современность данной темы.

Предмет исследования.

Сопричастность А.С.Пушкина к отдельному уголку России, к людям, живущим на Кавказе.

Задачи.

• Выявить, где именно на Кавказе побывал великий гений и с какой целью приезжал.
• Очертить круг лиц, живущих на Кавказе и поддерживающих связь с А.С.Пушкиным, каково было влияние на них.

Основная часть

1. Предисловие

Дробясь о мрачные скалы,

Шумят и пенятся валы,

И надо мной кричат орлы,

И ропщут бор

И блещут средь волнистой мглы вершины гор.

А.С.Пушкин

Одним из первых, кто затронул тему Кавказа — великий поэт А.С.Пушкин. Впервые он побывал здесь, воспользовавшись приглашением семьи Раевских, летом 1820 года. Всё это время Пушкин и Раевские находились на территории Кавказских Минеральных Вод, посетив для лечения начинавшие уже тогда входить в моду курорты: Пятигорск, Кисловодск, Железноводск. Молодой поэт показал себя страстным путешественником, взойдя на вершины Бештау, Мамука, Железной, Каменной и Змеиной. О своих чувствах писал брату: «Два месяца я жил на Кавказе. Воды мне чрезвычайно помогли. Жалей, мой друг, что ты со мной не видел великолепную цепь этих гор, ледяные их вершины, которые кажутся странными облаками, разноцветными и неподвижными».

Биограф А.С.Пушкина Бартнев писал: «Эти поездки, эта жизнь вольная, заманчивая и совсем не похожая на прежнюю, эта новость и нечаянность впечатлений, жизнь в кибитках и в палатках, разнообразные прогулки, ночи под открытым южным небом, и кругом причудливые картины гор, новые нравы, невиданные племена, аулы, сакли и верблюды, дикая вольность горцев, а в нескольких часах пути упорная, жестокая война, — всё это должно было чрезвычайно нравиться молодому Пушкину».

В середине мая и в августе поэт находился на территории Северной Осетии и оставил о своём посещении немало прекрасных строк в «Путешествии в Арзрум». Русский гений ввёл Кавказ и кавказских горцев в мировой культурный процесс. Как отметил великий учёный XX века Васо Абаев: «Без Пушкина, Лермонтова и без Некрасова Коста Хетагуров был бы невозможен».

Хорошо известно, что каждое культурное событие, как правило, возникает при наличии духовного и культурного потенциала в обществе. К девяностым годам XX столетия во Владикавказе сформировался значительный слой интеллигенции: врачи, учителя, юристы. В это время усилиями Коста Хетагурова и молодого юриста Гаппо Баева, вскоре ставшего городским головой началось формирование осетинской интеллигенций.

Когда в 1899 году Россия торжественно отмечала столетие со дня рождения А.С.Пушкина, многонациональная владикавказская интеллигенция приняла активное участие в этом событии.

В 1949 году к стопятидесятилетнему юбилею поэта, Пушкинский сквер получил новое оформление. ПРАВИТЕЛЬСТВО СОАССР и обком КПСС решили.

Тема «Пушкин и Владикавказ» всегда находилась в центре внимания учёных, художников, журналистов и книголюбов.

Особо торжественно столица Республики Северная Осетия Алания отметила 200-летний юбилей А.С.Пушкина. И ещё один вклад внесли пушкинисты в пропаганду творческого наследия великого поэта многонациональной России.

Среди известных достижений, наград, званий Владикавказ занимает особо почётное положение на литературной карте русской национальной культуры — является Пушкинским городом России.

Три дня на Капкае

«Мы достигли Владикавказа, прежнего Капкая …», писал поэт в «Путешествии в Арзрум…» А в дневник сделал пометку «Капкой».

Почему поэт назвал Владикавказ Капкаем или Капкоем, остается до сих пор загадкой. В документах военных канцелярий и литературе порой появлялось это таинственное слово. Сообщалось, что его называли капкайским постом по имени расположенного близ него осетинского аула Капкай, но аула с таким названием никогда не существовало не только у Владикавказа, но и на всей территории Северного Кавказа. В одном из последних собраний сочинений А.С.Пушкина автор примечаний сделал вывод, что «Кап-Кой — старое осетинское название Владикавказа». По поводу попыток объяснить происхождение подобного географического термина недоумевали даже современники поэта. Известный журналист Д.Е.Зубарев, познакомившись с очерком Пушкина «Военная Грузинская дорога», писал на страницах «Тифлисских ведомостей» В одном из номеров «Литературной газеты» напечатано было, что Владикавказ есть древний Капкай.

20 мая утром Пушкин увидел, как впоследствии записал: « Первое замечательное место… Крепость Минарет». Безусловно, внимание поэта привлекли не сооружения военного поста — рва, земляного бруствера с невысокими домиками под камышовыми крышами, а внезапно открывшаяся панорама Кавказских гор и живописная долина, которая ныне в обиходе называется Эльхотовскими воротами, а в топонимии — Арджынараг.

В «Путешествии в Арзрум» даётся прекрасное описание долины и исторических достопримечательностей курганов, придорожных памятников, установленных на месте захоронения черкесских наездников. Особое внимание поэт уделил лёгкому одинокому минарету, разрозненному аулу, называемому Татартубом. Поэт не знал, что минарет чудом сохранился после разрушения главной мечети Верхнего Джулатаво во время сражения между армиями золотоордынского хана Тохтамыша и среднеазиатского властителя Тимура-Тамерлана, но почувствовал его особое значение для истории Кавказа. И, хотя он не упоминает о Татартубе как о священном месте для здешних народов, где могли найти кров даже разбойники и кровники, но можно утверждать, что поэт владел этой информацией, которая впоследствии нашла художественное описание в его второй кавказской поэме «Тазит».

К сожалению, уже в то время Татартупский минарет стал пользоваться среди проезжающих славой туристской достопримечательности, которую необходимо посетить и взобраться по лесенке на верхнюю площадку, что и сделал Пушкин в компании со своим спутником В.А.Мусиным-Пущиным.

Уже в начале 19 века отдельные путешественники, переполненные эмоциями от кавказской экзотики, пытались запечатлеть рядом свои имена. В кавказских записках поэт отозвался с сарказмом о «неизвестных нацарапанных на картинах «словолюбивыми путешественниками», а в черновике признался, что Мусин-Пущин оставил на кирпичах имя своей жены — петербургской красавицы Эмили-Шернваль.

Из объёма собранной поэтом информации и возможности совершить прогулку можно предположить, что оказия находилась в укреплении «Минарет» несколько часов и только после полудня направилась по дороге на юго-запад в сторону следующего военного укрепления — Ардонского, куда и прибыла к вечеру.

Какой аул посетил поэт

Еще одним событием было ознаменовано пребывание поэта во Владикавказской крепости. Он посетил горский аул и зафиксировал в дневнике: «Мы достигли Владикавказа, прежнего Капкая, преддверия гор. Он окружён осетинскими аулами. Я посетил один из них…»

До сих пор точно не известно, в каком ауле побывал поэт. А между тем данный вопрос представлял немалый интерес, ибо впервые с бытом горцев во время своего второго кавказского путешествия Пушкин познакомился в одном из аулов под Владикавказом. Здесь поэт увидел один из обрядов горцев, а потом использовал свои наблюдения в незаконченной поэме «Тазит». Вот что писал об этом сам Пушкин: «Я посетил один из них и попал на похороны. Около сакли толпился народ. На дворе стояла арба, запряжённая двумя волами. Родственники и друзья умершего съезжались со всех сторон и громким плачем шли в саклю, ударяя себя кулаками в лоб. Женщины стояли смирно. Мертвеца вынесли на бурке, положили на арбу. Один из гостей взял ружьё покойника, сдул с полки порох и положил его подле тела. Волы тронулись. Гости поехали следом. Тело должно было похоронено в горах. К сожалению, никто не мог объяснить мне сих обрядов».

Наиболее полные впечатления о жизни осетин Пушкин получил в ауле под Владикавказом. Даже беглое знакомство с записями А.С. Пушкина удивляет, как многое он успел посмотреть в этот день. С утра поэт продолжил записи в дневнике, завершил обработку стихотворения «Калмычке», первого созданного за время путешествия. Весёлое, с глубокими мыслями, сравнениями светской дамы с простой женщиной из народа, стихотворение «Калмычке» открыло кавказский поэтический цикл поэта. Поэма «Тазит» задумана в результате посещения Татартупского минарета и осетинского аула. Во второй половине дня у Пушкина произошла встреча с женой и дочерью «заключённого осетинца», которые несли ему обед. Он восхищался их достойным и скромным поведением, заявив, что «женщины их прекрасны».

Вечером, 22 мая, как утверждает современник поэта Н. Б. Потокский, комендант крепости, полковник Скворцов и местное офицерское общество устроили в честь Пушкина торжественный приём, во время которого он беседовал с офицерами и даже начеркал мелом на двери стихи, посвящённые гостеприимному хозяину.

«Не черкес, не узбек

Седовласый Казбек

Генерал Скворцов

Угостил молодцов…»

Этим он так растрогал старого кавказского служаку, что тот даже произнёс, мол, готов сделать для своего именитого гостя всё, даже если придётся нарушить устав.

Пушкин на осетинской слободке

Осетинская слободка в прошлое время выглядело как обычное поселение горцев, спустившихся на равнину. Деревянные, а большей частью турлучные домики, то есть со сте­нами из плетня, обмазанного глиной с навозом, у наиболее зажиточных — скотные дворы и огороды, которые осетины научились разводить у русских солдат. За проживание под защитой крепости военная администрация обязывала осетин участвовать в её охране, привлекала к дорожным повинностям и заготовке сена, правда, расплачиваясь за труд деньгами. Селились обычно у крепости люди решительные и смелые. Нелегко было уйти от родного очага в неизвестность. Рассуждали примерно так: сегодня русские войска стоят во Владикавказе, а если завтра уйдут, что тогда? Ведь однажды уже случилось такое, что редуты были срыты, казармы оставлены, а гарнизон на целых десять лет ушёл в Моздок. Но безземелье, самоуправство сильных фамилий, кровная месть, вынуждали осетин спускаться с гор на беспокойную равнину. Утром 22 мая А.С.Пушкин побывал в осетинской слободке, где наблюдал не только обряд похорон, но и впервые за время своего пребывания на Кавказе имел возможность увидеть жизнь и быт горцев. Для историков поэт оставил этнографические и географические детали осетинского похоронного обряда первой четверти 20 века, а поклонникам своего поэтического таланта подарил вторую кавказскую поэму, найденную Жуковским в бумагах после гибели.

23 мая оказия, оставив тяжёлую пушку в крепости, переправилась через Терек и направилась по левому берегуотметил поэт в дневнике. Путь пролегал по Балтинской и Терской долинам, мимо осетинских селений Балта, Чми. За аулом Чми солдат попросил не отставать от оказии, так как в этом узком месте «осетинские разбойники» стреляют через Терек в путешественников. Но поэт, поражённый дикими картинами кавказской природы, весь путь до ночной стоянки на военном посту Ларс прошёл пешим. После коротких остановок на Балтинском, Чмийском постах оказия останавливалась на ночлег на военном посту Ларс, где для нижних чинов построили казармы, а для господ офицеров и чиновников — несколько домов для проезжающих.

Пребывание в Ларсе запомнилось поэту двумя Приятными событиями: в доме для проезжих он нашёл рукописный список своей поэмы «Кавказский пленник» и «перечёл его с большим удовольствием».

Затем остановка на Дарьялском посту, осмотр развалин средневековой крепости, позже получившей название «Замка царицы Тамары». Заметки по этому поводу в дневнике. Вид Дарьяла — мрачный, со скалами, будто цепляющимися своими вершинами, очаровал поэта. Уже в Петербурге он закажет художнику Никанору Чернецову картину, которую повесит на стену своего кабинета.

В Дарьялском ущелье родилось ещё три стихотворения, которые обычно считают незавершёнными отрывками: «Меж горных стен несётся Терек», «Страшно и скучно», «И вот ущелье мрачных скал». В них много личного, объясняющего настроение поэта и много интересных географических наблюдении. Он впервые даёт научное описание одному из живописнейших мест Кавказа. В дальнейшем Пушкин предпочёл переехать перевал верхом на лошади вместе с военным инженером Огаревым, который стал для него гидом, объяснив всё, что интересовало его любознательного спутника: крест, установленный на перевале, снежные обвалы, окрестные вершины.

Впечатление от пребывания на Крестовом перевале легли в основу двух замечательных стихотворений «Кавказ», «На холмах Грузии»…

На следующий день, 26 мая, в Квишете Пушкин встретил своё тридцатилетие.

Второе кавказское путешествие длилось почти пять месяцев. И одним из самых значительных событий этого «путешествия явилось пребывание во Владикавказе и его окрестностях.

Заключения и выводы

Изучив литературу по теме исследования, решив поставленные в работе задачи, приходим к следующим выводам:

1. Связь А.С.Пушкина с Кавказом очевидна.
2. Тема Кавказа отражена во многих произведениях великого писателя.
3. Творчество А.С.Пушкина оказало заметное влияние на развитие родной литературы. Его произведения были эталоном, образцом для начинающих осетинских поэтов, подражание А.С.Пушкину — знак признания его гениальности.

Он один только певец Кавказа, влюблён в него всею душой и чувствами, он проникнут и напитан его чудными окрестностями и северным небом.

В своё время В.Г.Белинский отмечал, что Кавказ сделается «Заветной страной воли и неисчерпаемой поэзией» с лёгкой руки А.С.Пушкина.

Приложение

Список используемой литературы

1. Новиков И.А. Пушкин в изгнании М. «Просвещение», 1998г.
2. Пущин И.И. «Записки о Пушкине». Детская литература, 1984г.
3. Писатели и поэты 19-20 века, которые побывали на Кавказе.
4. Гетоева — Миндзаева Л.К.,Кусов Г.И., «А.С.Пушкин и Владикавказ».
5. Произведения А.С.Пушкина.
6. А.С.Пушкин. Полное собрание сочинений в девяти томах. Л. 1978г.

Lennart Svensson. Ernst Junger: A Portrait. Canada: Manticore Books, 2014. 290 c.

В условиях, когда книги Эрнста Юнгера вполне завидными темпами переводят на русский, ощущается недостаток не только его биографии, но и работ, вводящих в непростой и необычный мир юнгерианы. К сожалению, вышедший у нас дайджест из биографии Гельмута Кизеля не может претендовать в кандидаты на заполнение этой лакуны.

С книгой Леннарта Свенссона совсем другая история. Если у Кизеля в оригинале 700 страниц, научный подход и стремление охватить все, то здесь — небольшая книга, которую автор сам позиционирует как помощник тем, кто знакомится с Юнгером и не может найти на английском все его книги.

Свенссон щедро делится историей своего личного знакомства с книгами Юнгера, его переводов и рецепции в родной Швеции. Он может процитировать Джеки Кеннеди, строчку из Guns N’ Roses или немецкий сериал Heimat III… О чем тут, казалось бы, говорить, человек выпустил личную книгу о своей любви, молодец, но попса, пролистали и забыли.

А вот и нет! И сериальная цитата оказывается весьма к месту («Тот, кто женится на Zeitgeist, скоро оказывается вдовцом»), и обрамлена она цитатами из Гераклита, Леона Блуа и Евгения Замятина, и, главное, книга оказывается весьма емкой и информативной.

Свенссон не скрывает своей всепоглощающей любви — и это тот случай, когда она не застит глаза, а буквально-таки открывает третий глаз исследователя. Да, автор весьма скептически относится к все еще столь распространенным в западной традиции попыткам сделать из Юнгера пособника нацистского режима, но — как раз на спор с пустым он тратить время не будет, просто лишний раз напомнит о жестких строчках Юнгера против Гитлера или про его ассоциирование с заговором Клауса фон Штауффенберга с целью убийства Гитлера…

Притом что к самой идее физического устранения тирана теоретически Юнгер относился скептически — надо взаимодействовать с системой, лечить организм, а не верхушку фурункула. Что уже непосредственно свидетельствует о том, каким сложным феноменом является личность и мысль Юнгера. Это автор понимает прекрасно, с этим и работает, подчеркивая несколько раз:

«Юнгер имеет тенденцию вызывать самые разнообразные реакции — святой или грешник, фашист или герой сопротивления. Конечно, Юнгер необычен. Он возвеличивал войну, он говорил о необходимости духовности в век материализма, он действительно подчеркивал необходимость контакта с наследием предков. Все эти тенденции отнюдь не были мейнстримом в 20 веке. Многие книги Юнгера ускользают от определения, живя по собственным законам на границе между жанрами и формами, состоя из размышлений, анекдотов, видений и рассказов, представленных в более или менее систематической форме».

Для анализа подобного явления понадобятся обращение ко многим темам — и именно этим и займется шведский исследователь. Включая столь неожиданные разделы, как не только юмор в работах Юнгера, но и шутки самого автора (однажды, летя на встречу с Миттераном, он забыл паспорт, но вез показать другу марку, выпущенную в его честь, ее он и предъявил на паспортном контроле — напоминает, как Джим Моррисон в аэропорту же представлялся Джимом) и приколы над ним (оные приведены на немецком, возможно, чтобы оценили самые посвященные).

Главки книги различаются — как и в книгах самого Юнгера! — по объему, от пространных до буквально странички («Живопись Кубина») или четырёх строк (для анализа соотношения этики и эстетики исследователь приводит лишь его максиму из парижских дневников о том, как писатель хотел написать «он поступил правильно», но стилистически лучше звучало «он поступил неправильно» — отметим еще и делегирование высказывания от первого лица третьему, что тоже снижает пафос). Но Свенссон совершенно точно стремится к всеохватности.

Так, он разбирает буквально все книги Юнгера, включая его крупные статьи — здесь ценность в некоторых фактах о книгах, у нас переведенных, и, конечно, в разборе тех, что еще не переведены (книга о любимой юнгеровской колеоптерологии или же его исследование наркотиков — суждено ли им вообще быть переведенными на русский?).

Разобравшись с ними, автор еще раз прошерстит все наследие немецкого визионера на предмет отдельных тем. Юнгер и христианство, Юнгер и фантастика, Юнгер и гаджеты (сейчас, читая описание библиотеки вроде Интернета или смартфона в «Гелиополе» 1949 года, удивляешься дважды — у Юнгера подчерчивались не только технические характеристики телефона, но и его визуальные характеристики и необходимость носить в нагрудном кармане для самоидентификации, что отсылает не только к современному выпендрежу по поводу новейшей модели айфона, но и хранимые в памяти телефона сканы QR-кодов и прочих документов).

Отдельной темой Свенссона будет компаративистика. И если Ницше, Шпенглер и Эвола тут вполне ожидаемы, Замятин (антиутопическая тема) и Мисима (мотив традиции, воина, обреченной смерти) оправданы, а вот Кастанеде, Толкину и Хайлайну поначалу удивляешься.

Любовь исследователя бывает и критичной, и немного наивной. К последнему можно отнести, что Свенссон не понимает, или, скорее, не одобряет юнгеровский концепт ухода в лес как противостояние цивилизации конца времен. Или же автор книги один раз очевидно положился на те же западные ангажированные источники и осуждает Готфрида Бенна за коллаборационизм, тогда как его судьба и поведение были очень синонимичны юнгеровским — такое же раннее разочарование и дистанцирование от национал-социализма, отказ от выгодных позиций в культурной иерархии нового режима, уход в частное и запреты на печать как от нацистов (этого как раз избежал Юнгер в силу того, что Гитлер был откровенным поклонником его военной прозы), так и от союзников.

Уже понятно, что работа Свенссона выпадает из жанровых определений так же, как и книги самого Юнгера, но хорошо выступает и как пособие по мирам Юнгера для начинающих, и как внимательная книга для тех, кто давно его любит.

Насколько критически выдержанной должна быть эта любовь, разговор отдельный. Но актуальность Юнгера подтверждает буквально каждая эпоха. Бог или черт с ним со смартфоном, но Юнгер не только предсказал нынешнюю пандемию в «Уходе в лес», но и давно дал рецепты борьбы с ней. О том, что технологии не должны развиваться за счет счастья, любви и здоровья людей, он писал в «Мире», в послевоенных дневниках же находим строчку о том, что когда мир поколеблен в своих основаниях, один взгляд на цветок может восстановить порядок.