Простуженно кашляли как пишется

      Ïîýòû îá îêêóïàöèè ×åõîñëîâàêèè Ñîâåòñêîé Àðìèåé, 21.8.1968

      «Òàíêè èäóò ïî ñîëäàòàì,
      ñèäÿùèì âíóòðè ýòèõ òàíêîâ».
                Åâã. Åâòóøåíêî

     *
     Àëåêñàíäð Òâàðäîâñêèé:
«×òî äåëàòü íàì ñ òîáîé, ìîÿ ïðèñÿãà,
Ãäå âçÿòü ñëîâà, ÷òîá ðàññêàçàòü î òîì,
Êàê â ñîðîê ïÿòîì íàñ âñòðå÷àëà Ïðàãà
È êàê âñòðå÷àëà â øåñòüäåñÿò âîñüìî셻

     Àíåêäîò, ðîäèâøèéñÿ â Ïðàãå â òîì æå ãîäó: «Òåïåðü ìû òî÷íî çíàåì, ÷òî çåìëÿ êðóãëàÿ. Ñîâåòñêèå òàíêè â 1945 óøëè íà çàïàä, à â 1968 âåðíóëèñü ê íàì óæå ñ âîñòîêà».

     *
     Ðîäèâøèìñÿ â 1960-õ ñåé÷àñ óæå ïîä 60. È îíè, êàê è ïîñëåäóþùèå ïîêîëåíèÿ, íå ïîìíÿò, êàê ýòî áûëî, è ÷òî äóìàëè îá ýòîì ëþäè, æèâóùèå â ÑÑÑÐ.
     Êîãäà íåçàêîííî ëèøàþò ñâîáîäû îäíîãî ÷åëîâåêà, òî ýòî òðàãè÷íî è ïðåñòóïíî. Åùå ãîðøå, êîãäà ñâîáîäû ëèøàþò öåëûé íàðîä èëè ìíîãèå íàðîäû. Òþðüìîé íàðîäîâ ïåðâûì íàçâàë Ðîññèþ ìàðêèç Àñòîëüô äå Êþñòèí â ñâîåé êíèãå «Ðîññèÿ â 1839 ãîäó»: «Ñêîëü íè íåîáúÿòíà ýòà èìïåðèÿ, îíà íå ÷òî èíîå, êàê òþðüìà…»
     Ïàðàäîêñàëüíî, íî òàêæå íàçûâàë åå è ãëàâíûé áîëüøåâèê Óëüÿíîâ-Ëåíèí: «ìèëëèîíû «îáûâàòåëåé» ñòàëè ïðåâðàùàòüñÿ â ñîçíàòåëüíûõ ãðàæäàí è óáåæäàòüñÿ â ïðàâèëüíîñòè òîãî èçðå÷åíèÿ, ÷òî Ðîññèÿ åñòü «òþðüìà íàðîäîâ». «Ê âîïðîñó î íàöèîíàëüíîé ïîëèòèêå», 1914 èëè «Íàì, ïðåäñòàâèòåëÿì âåëèêîäåðæàâíîé íàöèè êðàéíåãî âîñòîêà Åâðîïû è äîáðîé äîëè Àçèè, íåïðèëè÷íî áûëî áû çàáûâàòü î ãðîìàäíîì çíà÷åíèè íàöèîíàëüíîãî âîïðîñà; îñîáåííî â òàêîé ñòðàíå, êîòîðóþ ñïðàâåäëèâî íàçûâàþò «òþðüìîé íàðîäîâ», — ýòî óæå èç ñòàòüè «Î íàöèîíàëüíîé ãîðäîñòè âåëèêîðîññîâ», 1914.
      1968 ÷åõè ïûòàëèñü ïðîâåñòè ó ñåáÿ â ñòðàíå ëèáåðàëüíûå ðåôîðìû, ïîñòðîèòü «ñîöèàëèçì ñ ÷åëîâå÷åñêèì ëèöîì». Ëþáûå ðîñòêè ñâîáîäû è íåçàâèñèìîñòè ïðèâîäèëè êðåìëåâñêèõ âîæäåé â óæàñ.  îáëàñòè èäåîëîãèè îòâåòèòü èì áûëî íå÷åì. Ïîýòîìó ðåøèëè îòâåòèòü òàíêàìè.
     *
     21 àâãóñòà 1968 ÿ ïðèøåë ïî âûçîâó â âîåíêîìàò. Ñèæó íà äåðåâÿííîé ëàâêå, æäó. Âèæó, êàê ñóåòÿòñÿ ëþäèøêè, áåãàþò ïî êîðèäîðó, øàñòàþò èç êàáèíåòà â êàáèíåò.
     Ñîñåä ÷èòàåò ãàçåòó «Ïðàâäà». Äî÷èòàë è ñëîæèë. ß ïîïðîñèë ó íåãî ïîñìîòðåòü.
     Íà ïåðâîé ñòðàíèöå ñîîáùåíèå ÒÀÑÑ: Âîéñêà ÑÑÑÐ, Ïîëüøè, Âåíãðèè, Áîëãàðèè è ÃÄÐ âòîðãëèñü â ×åõîñëîâàêèþ.
     Íåìöû îïÿòü îêêóïèðîâàëè Ïðàãó…
     ß îò ïðèçûâà â àðìèþ îòêàçàëñÿ.
    
     *
     Åâãåíèé Åâòóøåíêî

     ÒÀÍÊÈ ÈÄÓÒ ÏÎ ÏÐÀÃÅ

Òàíêè èäóò ïî Ïðàãå
â çàòêàíîé êðîâè ðàññâåòà.
Òàíêè èäóò ïî ïðàâäå,
êîòîðàÿ íå ãàçåòà.

Òàíêè èäóò ïî ñîáëàçíàì
æèòü íå âî âëàñòè øòàìïîâ.
Òàíêè èäóò ïî ñîëäàòàì,
ñèäÿùèì âíóòðè ýòèõ òàíêîâ.

Áîæå ìîé, êàê ýòî ãíóñíî!
Áîæå — êàêîå ïàäåíüå!
Òàíêè ïî ßí Ãóñó.
Ïóøêèíó è Ïåòåôè.

Ñòðàõ — ýòî õàìñòâà îñíîâà.
Îõîòíîðÿäñêèå õàðè,
âû — ýòî ïîìåñü Íîçäðåâà
è ÷åëîâåêà â ôóòëÿðå.

Ñîâåñòü è ÷åñòü âû ïîïðàëè.
×óäèùåì åäåò áðþõàñòûì
â òàíêàõ-ôóòëÿðàõ ïî Ïðàãå
ñòðàõ, áðîíèðîâàííûé õàìñòâîì.

×òî ðàçáèðàòüñÿ â ìîòèâàõ
ìîòîðèçîâàííîé ïëåòêè?
×óåøü, íàèâíûé Ìàíèëîâ,
õâàòêó Íîçäðåâà íà ãëîòêå?

Òàíêè èäóò ïî ñêëåïàì,
ïî òåì, ÷òî åùå íå ðîäèëèñü.
×åòêè ÷èíîâíè÷üèõ ñêðåïîê
â ãóñåíèöû ïðåâðàòèëèñü.

Ðàçâå ÿ âðàã Ðîññèè?
Ðàçâå ÿ íå ñ÷àñòëèâûì
â òàíêè äðóãèå, ðîäíûå,
òûêàëñÿ íîñîì ñîïëèâûì?

×åì æå ìíå æèòü, êàê ïðåæäå,
åñëè, êàê áóäòî ðóáàíêè,
òàíêè èäóò ïî íàäåæäå,
÷òî ýòî — ðîäíûå òàíêè?

Ïðåæäå, ÷åì ÿ ïîäîõíó,
êàê — ìíå íå âàæíî — ïðîçâàí,
ÿ îáðàùàþñü ê ïîòîìêó
òîëüêî ñ åäèíñòâåííîé ïðîñüáîé.

Ïóñòü íàäî ìíîé — áåç ðûäàíèé —
ïðîñòî íàïèøóò, ïî ïðàâäå:
«Ðóññêèé ïèñàòåëü. Ðàçäàâëåí
ðóññêèìè òàíêàìè â Ïðàãå».
                23 àâãóñòà 1968
     *
     Àëåêñàíäð Áàøëà÷åâ:
«Âîò òåáå ìåäîâàÿ áðàãà,
ÿãîäêà, çëîäåéêà, îòðàâà,
Âîò òåáå, ïðèÿòåëü, è Ïðàãà,
âîò òåáå, äðóæîê, è Âàðøàâà.
Íó, âîò è ïîñìååìñÿ ïðîñòóæåííî,
à î ÷åì ñìåÿòüñÿ íåâàæíî,
åñëè ïî óòðàì î÷åíü ñêó÷íî,
à ïî âå÷åðàì î÷åíü ñòðàøíî»
     *         
     1968-é. Ïèñàòåëü Ãåíðèõ Á¸ëëü ïèøåò Ëüâó Êîïåëåâó: «Ìû, íè î ÷¸ì íå äîãàäûâàÿñü, ïðèåõàëè â Ïðàãó âå÷åðîì 20 àâãóñòà, õîòåëè êàê ñëåäóåò ðàññìîòðåòü ÷åøñêîå ÷óäî — è êîãäà ïðîñíóëèñü 21-ãî ðàíî óòðîì, òóò-òî è íà÷àëîñü! Ïî÷åìó-òî íàì íå áûëî ñòðàøíî, íî ýòî, ðàçóìååòñÿ, «äåéñòâîâàëî íà íåðâû» — âèäåòü äîâåä¸ííûõ äî êðàéíîñòè ÷åõîâ, à íàïðîòèâ íèõ — áåäíûõ, íåâèíîâàòûõ, òàêèõ æå äîâåä¸ííûõ äî êðàéíîñòè ñîâåòñêèõ ñîëäàò! Ýòî áûëî áåçóìè养
     *
     Þëèé Êèì î «áðîâåíîñöå â ïîòåìêàõ», ñîâåòñêîì ãåíñåêå Ëåíüêå Èëüè÷å Áðåæíåâå:
ß ñàì ñåáå Èëüè÷,
íå ïóòàéòå ñ òåì ñàìûì,
ñ òåì âûøåë ïàðàëè÷,
îí ó ìåíÿ ùàñ çàìîì.

È âå÷åðîì, è äíåì,
âñåãäà îí íàãîòîâå,
ëþáîé âûíàþ òîì
è ïîäïèðàþ áðîâè.

Ìîè áðîâè æàæäóò êðîâè,
ìîÿ ñèëà â íèõ îäíèõ,
êàê ëþáîâè îò ñâåêðîâè
æäèòå ìèëîñòåé îò íèõ.

Ìîãó «Øóìåë êàìûø»,
ìîãó ïðåäàòüñÿ áëóäó,
ìîãó ÷òî çàõîòèøü
âåùàòü ñ òðèáóíû ëþäó.

Îõ, æàëü àïðåëü íå òîò!
Âîò ìíå á ñ áðîíåâèêà-òî…
Áåç ñëîâ çà ïóëåìåò
è — òð-ð-ð, ëîæèñü, ðåáÿòà!

Ìîè áðîâè æàæäóò êðîâè,
ïîäïåâàé, íå ïðåêîñëîâü,
ðàñïåâàéòå íà çäîðîâüå,
ïîêà ÿ íå õìóðþ áðîâü.

Äîñòàâàé áàíäóðó, Þðà,
êîíôèñêóé ó Ãàëè÷à.
À ãäå òû òàì, öåíçóðà-äóðà?
Íó-êà, ñïîé, êàê äàâå÷à.

Ýõ, ðàç, åùå ðàç,
åùå ìíîãî-ìíîãî ðàç,
åùå Ïàøêó,
è Íàòàøêó,
è Ëàðèñó Áîãîðàç!

     Þëèé Êèì ïåðå÷èñëÿåò íåêîòîðûõ ó÷àñòíèêîâ äåìîíñòðàöèè ïðîòåñòà ïðîòèâ îêêóïàöèè, êîòîðàÿ ïðîõîäèëà íà Êðàñíîé ïëîùàäè, íà ðàñïîëîæåííîì òàì Ëîáíîì ìåñòå, 25 àâãóñòà 1968 ãîäà ïîä ëîçóíãîì «Çà íàøó è âàøó ñâîáîäó!»:
     Ïàøêà – ýòî Ïàâåë Ëèòâèíîâ, âíóê íàðêîìà èíîñòðàííûõ äåë ÑÑÑÐ Ìàêñèìà Ëèòâèíîâà.
     Íàòàøêà – ïîýòåññà Íàòàëüÿ Ãîðáàíåâñêàÿ. Ïîìíþ òîëüêî îäíî åå ñòèõî: «ß ðîæó ñåáå ñûíà, ïóñòü íå áóäåò îòöà. ß ñàìà âîñïèòàþ èç íåãî ìîëîäöà».
     Ëàðèñà Áîãîðàç – æåíà ïèñàòåëÿ Þëèÿ Äàíèýëÿ, à âî âòîðîì áðàêå àâòîðà êíèãè «Ìîè ïîêàçàíèÿ» Àíàòîëèÿ Ìàð÷åíêî. Âñåì ñîâåòóþ ýòó êíèãó ïðî÷åñòü.

     Ïîñëå èõ äåìîíñòðàöèè ïî Ìîñêâå ãóëÿë òàêîé àíåêäîò: «Áðåæíåâó ñíèòüñÿ êîøìàðíûé ñîí. Íà  Ëîáíîì ìåñòå, ñèäÿò ÷åõè è åäÿò ìàöó ïàëî÷êàìè».

     «Äîñòàâàé áàíäóðó, Þðà, êîíôèñêóé ó Ãàëè÷à». Ýòî, âèäèìî, î ïàëà÷å Âåíãðèè, ×åõîñëîâàêèè è Àôãàíèñòàíà, î äóøèâøåì ëþáûå ðîñòêè ñâîáîäîìûñëèÿ è ðàçâàëèâøåì ÑÑÑÐ Þ. Àíäðîïîâå.
     *
     ×åõè îáðàòèëèñü ê Êðåìëþ çà ðàçðåøåíèåì ñîçäàòü Ìèíèñòåðñòâî ìîðñêîãî òðàíñïîðòà.
— Ó âàñ æå ìîðÿ íåò, — îòâåòèëè èì èç Ìîñêâû.
— Ýòî íå ïîìåõà, — îòâåòèëè ÷åõè. – Ó âàñ æå åñòü Ìèíèñòåðñòâî êóëüòóðû.
     *
     Ðàíüøå â Ïðàãå îáûñêè ïðîâîäèëè äâà ñîòðóäíèêà ìåñòíîé ãýáíè – îäèí, êîòîðûé óìååò ÷èòàòü, à äðóãîé, êîòîðûé óìååò ïèñàòü.
     Ïîñëå îêêóïàöèè íà îáûñê ñòàëè ïðèõîäèòü âòðîåì. Îäèí, êîòîðûé óìååò ÷èòàòü, âòîðîé, êîòîðûé óìååò ïèñàòü è òðåòèé, êîòîðûé ñëåäèò çà äâóìÿ ýòèìè èíòåëëåêòóàëàìè.
     *
     Â ýòè äíè Àëåêñàíäð Ãàëè÷ íàïèñàë ïåñíþ î äåêàáðèñòàõ. Íî âñå ñëóøàâøèå ïîíèìàëè, ÷òî ïåñíÿ ýòà î íàñ.

                «Æàëåòü î íåì íå äîëæíî…
                îí ñàì âèíîâíèê âñåõ ñâîèõ çëîñ÷àñòíûõ áåä,
                Òåðïÿ, ÷åãî òåðïåòü áåç ïîäëîñòè — íå ìîæíî…»
                Í. Êàðàìçèí

…Áûòü áû ìíå ïîñïîêîéíåé,
Íå êàçàòüñÿ, à áûòü!
…Çäåñü ìîñòû, ñëîâíî êîíè —
Ïî íî÷àì íà äûáû!
Çäåñü âñåãäà ïî êâàäðàòó
Íà ðàññâåòå ïîëêè —
Îò Ñèíîäà ê Ñåíàòó,
Êàê ÷åòûðå ñòðîêè!

Çäåñü, íàä âèííîþ ñòîéêîé,
Íàä ïîæàðîì çàðè
Íàêîëäîâàíî ñòîëüêî,
Íàáîðìîòàíî ñòîëüêî,
Íàêîëäîâàíî ñòîëüêî,
Íàáîðìîòàíî ñòîëüêî,
×òî ïîéäè — ïîâòîðè!

Âñå çåìíûå ïå÷àëè —
Áûëè â ýòîì êðàþ…
Âîò è ïëàòèì ìîë÷àíüåì
Çà ïðè÷àñòíîñòü ñâîþ!

Ìàëü÷èøêè áûëè áåçóñû —
Ïðàïîðû è êîðíåòû,
Ìàëü÷èøêè áûëè áåçóìíû,
Ê ÷åìó èì ìîè ñîâåòû?!

Ëå÷èòüñÿ áû èì, ëå÷èòüñÿ,
Íà êèñëûå åçäèòü âîäû —
Îíè æ ïî íî÷àì: «Îò÷èçíà!
Òèðàíû! Çàðÿ ñâîáîäû!»

Ïîëêîâíèê ÿ, à íå ïðàïîð,
ß â áèòâàõ ñðàæàëñÿ ñòîéêî,
È âåñü èõ ùåíÿ÷èé òàáîð
Ìíå ìíèëñÿ èãðîé, è òîëüêî.

È ÿ âîñêëèöàë: «Òèðàíû!»
È ÿ ïðîñëàâëÿë ñâîáîäó,
Ïîä ïëàìåííûå òèðàäû
Ìû ïèëè âèíî, êàê âîäó.

È â òî ðîêîâîå óòðî,
(Îòíþäü íå óãðîçîé ÷åñòè!)
Êàçàëîñü, êóäà êàê ìóäðî
Ñåáÿ îáúÿâèòü â îòúåçäå.

Çà÷åì æå ïîòîì ñëó÷èëîñü,
×òî ìåðêíåò êîïåéêîé ðæàâîé
Âñåé ñëàâû ìîåé ëó÷èííîñòü
Ïðåä ñîëíå÷íîé èõíåé ñëàâîé?!

…Áîëÿò ê íåïîãîäå ðàíû,
Óíûëî ïðîõîäÿò ãîäû…
Íî ÿ æå êðè÷àë: «Òèðàíû!»
È ñëàâèë çàðþ ñâîáîäû!

Ïîâòîðÿåòñÿ øåïîò,
Ïîâòîðÿåì ñëåäû.
Íèêîãî åùå îïûò
Íå ñïàñàë îò áåäû!

Î, äîêîëå, äîêîëå,
È íå çäåñü, à âåçäå
Áóäóò Êëîäòîâû êîíè —
Ïîä÷èíÿòüñÿ óçäå?!

È âñå òàê æå, íå ïðîùå,
Âåê íàø ïðîáóåò íàñ —
Ìîæåøü âûéòè íà ïëîùàäü,
Ñìååøü âûéòè íà ïëîùàäü,
Ìîæåøü âûéòè íà ïëîùàäü,
Ñìååøü âûéòè íà ïëîùàäü
 òîò íàçíà÷åííûé ÷àñ?!

Ãäå ñòîÿò ïî êâàäðàòó
 îæèäàíüè ïîëêè —
Îò Ñèíîäà ê Ñåíàòó,
Êàê ÷åòûðå ñòðîêè?!
     22 èëè 23 àâãóñòà 1968
     *
     Åâðåéñêàÿ ñåìüÿ. Îòåö ïîãèá íà ôðîíòå. Ñûí îêîí÷èë ñóâîðîâñêîå ó÷èëèùå, ïîòîì ñëóæèë. Îêîí÷èë âîåííóþ àêàäåìèþ è äîðîñ äî ïîäïîëêîâíèêà. Èõ ÷àñòü íàïðàâèëè â Ïðàãó. Îí âèäåë, ÷òî òàì ïðîèñõîäèëî, íî èçìåíèòü íè÷åãî íå ìîã. Ïîýòîìó çàñòðåëèëñÿ. 
«È âñå òàê æå, íå ïðîùå,
Âåê íàø ïðîáóåò íàñ…»
     *
     Íà ïðîòÿæåíèè âñåé ðîññèéñêîé èñòîðèè ïèñàòü è ãîâîðèòü ïðàâäó áûëî îïàñíî. Îñîáåííî äëÿ ïðîñòîãî ÷åëîâåêà. Âïðî÷åì, äëÿ íåïðîñòîãî òîæå.
     *
     Îá ïîýòå ÀëåêñàíäðÎâè÷å ÿ íè÷åãî íå çíàþ. Åãî ñòèõè öèòèðóþ ïî ïàìÿòè. Ìîæåò ãäå-òî è îøèáñÿ. Ìíîãî ëåò ïðîøëî.

Íî ñ òîé ïîðû, êîãäà ÷ðåç òðóï ñâîáîäû
ïðîøåë â êðîâè ïî Ïðàãå ðóññêèé òàíê,
âñåì ðóññêèì, ÷òî âçðàñòèëè â ñåðäöå ãîäû,
ÿ áåñïðåðûâíî îùóùàþ òàê:

Ìîåé ðóêîþ ÷üå-òî ãîðëî äóøàò
â ðàñïÿòîì è îãðàáëåííîì êðàþ.
È ïðîáèë ÷àñ, è áîëü âçîðâàëà äóøó:
ß ïðîêëèíàþ ðîäèíó ñâîþ!

ß ïðîêëèíàþ ìîùü åå è ñèëó
ñ îäíèì ëèøü ïðàâîì – ïðàâèòü è ñòðåëÿòü!
ß òàê ñêàçàë è ïîíÿë ÿ: Ðîññèÿ,
ÿ íå èìåþ ïðàâà ÒÀÊ ñêàçàòü.

×òî ÿ íå ñìåþ, íå ìîãó ñêàçàòü òàê,
íå ïîòîìó, ÷òî â ñëîâå ýòîì ëîæü,
à ïîòîìó, ÷òî ïðàâà íà ïðîêëÿòüå
òû ïàñûíêó, êàê ñûíó, íå äàåøü!

Èäÿ ñêâîçü àä è óõîäÿ èç ðàÿ,
íå òðåáóÿ íàñèëüñòâåííîé ëþáâè,
Ðîññèÿ – îòïóñòè ìåíÿ â Èçðàèëü!
È, åñëè ìîæåøü, â ïóòü áëàãîñëîâè!

     *
     À Âëàäèìèð Âûñîöêèé âñïîìèíàë ïî ïðîøåñòâèè ìíîãèõ ëåò óæå â 1979:

ß íèêîãäà íå âåðèë â ìèðàæè,
 ãðÿäóùèé ðàé íå ëàäèë ÷åìîäàíà, —
Ó÷èòåëåé ñîæðàëî ìîðå ëæè —
È âûïëþíóëî âîçëå Ìàãàäàíà.

È ÿ íå îòëè÷àëñÿ îò íåâåæä,
À åñëè îòëè÷àëñÿ — î÷åíü ìàëî, —
Çàíîçû íå îñòàâèë Áóäàïåøò,
À Ïðàãà ñåðäöå ìíå íå ðàçîðâàëà.

À ìû øóìåëè â æèçíè è íà ñöåíå:
Ìû ïóòàíèêè, ìàëü÷èêè ïîêà,-
Íî ñêîðî íàñ çàìåòÿò è îöåíÿò.
Ýé! Ïðîòèâ êòî? Íàìíåì åìó áîêà!

Íî ìû óìåëè ÷óâñòâîâàòü îïàñíîñòü
Çàäîëãî äî íà÷àëà õîëîäîâ,
Ñ áåññòûäñòâîì øëþõè ïðèõîäèëà ÿñíîñòü —
È äóøè çàïèðàëà íà çàñîâ.

È íàñ õîòÿ ðàññòðåëû íå êîñèëè,
Íî æèëè ìû, ïîäíÿòü íå ñìåÿ ãëàç,-
Ìû òîæå äåòè ñòðàøíûõ ëåò Ðîññèè,
Áåçâðåìåíüå âëèâàëî âîäêó â íàñ.

     *
Çíàþ ÿ, ÷òî áóäåò ëó÷øå,
Ïîòîìó ÷òî ïî çåìëå
Õîäèò íàø, ñîâåòñêèé Äóá÷åê,
Ñêîðî áóäåò îí â Êðåìëå.
     Ýòî î Ìèõàèëå Ãîðáà÷åâå. Îí òîæå õîòåë ïîñòðîèòü «ñîöèàëèçì ñ ÷åëîâå÷åñêèì ëèöîì», à ïîëó÷èëñÿ êàïèòàëèçì ñî çâåðèíûì îñêàëîì. Õîòåë êàê ëó÷øå, à ïîëó÷èëîñü êàê âñåãäà. Âïðî÷åì, ñâîåãî ìíåíèÿ ÿ íèêîìó íå íàâÿçûâàþ. 
     Àëåêñàíäð Äóá÷åê — ÷åøñêèé ðåôîðìàòîð è îäèí èç àâòîðîâ «Ïðàæñêîé âåñíû». Åãî äåÿòåëüíîñòü ïðåðâàëè ñîâåòñêèå òàíêè.
     *
     Ãîðüêî, î÷åíü ãðóñòíî çà òó ñòðàíó è çà åå íåñ÷àñòíûé íàðîä.   
     Íî ïðàâ ëè Íèêîëàé Êàðàìçèí, êîãäà ïèøåò: «îí ñàì âèíîâíèê âñåõ ñâîèõ çëîñ÷àñòíûõ áåä, òåðïÿ, ÷åãî òåðïåòü áåç ïîäëîñòè íå ìîæíî»?

     *
     Ïðèëîæåíèå.
 
     Áóëàò Îêóäæàâà:
Âû ãîâîðèòå ïðî Ëèâàí… 
Äà ÷òî óæ òîò Ëèâàí, åé-Áîãó! 
Íå äàë áû Áîã, ÷òîáû Èâàí 
íà òàíêå ïðîòîðèë äîðîãó. 

Êîãäà íà òàíêå îí ïðèäåò, 
êòî çíàåò, ÷òî åìó ïðèñïè÷èò, 
êóäà îí äóëà íàâåäåò 
è ñëîâíî ñäóðó ÷òî íàêëè÷åò. 

Êîãäà áû ñòðàííèêîì — ïóñòÿê, 
÷òî çà âîïðîñ — êîãäà á ñ ëþáîâüþ, 
ïóñòü çà äåíüãîé — óæ ëó÷øå òàê, 
à íå ñ áóäåííûìè è ñ êðîâüþ. 

Òåì áîëåå ÷òî â ñèõ ìåñòàõ 
ñ ãëóõèõ ñòîëåòèé è ïîíûíå — 
è ìèðíûé ïëàìåíü íà êðåñòàõ, 
è çâîí ìàëèíîâûé â ïóñòûíå. 

Òåì áîëåå ÷òî íà Ñâÿòîé
Çåìëå âñåãäà ïðåáóäóò ñ âàìè 
è Ìàíäåëüøòàì, è Ëåâ Òîëñòîé, 
è Àëåêñàíäð Ñåðãåè÷ ñàìè.

     «ß è ðàíüøå çíàë, ÷òî îáùåñòâî íàøå äåãðàäèðîâàëî, íî ÷òî äî òàêîé ñòåïåíè – íå ïðåäïîëàãàë. Åñòü îòäåëüíûå äîñòîéíûå ñîõðàíèâøèåñÿ ëþäè, íî ÷òî îíè íà ãðîìàäíóþ òîëïó?» 1989

     «Ìû ñåìüäåñÿò ëåò äåãðàäèðîâàëè, äè÷àëè. Çíàåòå, åñòü çàìå÷àòåëüíûé ïðèìåð èç Áèáëèè. Êîãäà Ìîèñåé óâîäèë åâðååâ èç åãèïåòñêîãî ïëåíà, îí â¸ë èõ ñîðîê ëåò âìåñòî ïÿòè äíåé, ÷òîáû âûìåðëî ïîêîëåíèå, êîòîðîå áûëî ðàáàìè, è ÷òîáû ïîÿâèëèñü ëþäè, ñâîáîäíûå îò ÷óâñòâà ðàáñòâà. À ìû – íå ïðîñòî ðàáû, êîòîðûå ñòðàäàþò îò òÿãîò, ìû – ïðîôåññèîíàëüíûå ðàáû, êîòîðûå ãîðäÿòñÿ ñâîèì ðàáñòâîì…» 1991
 
     «Ìîöàðò íà ñòàðåíüêîé ñêðèïêå èãðàåò, Ìîöàðò èãðàåò, à ñêðèïêà ïî¸ò…»

В тексте присутствуют ссылки (видео на YouTube) — для того, чтобы лучше представить, что звучит в той или иной момент. Я выбрала именно эту, старенькую и скромную постановку любимой оперы, потому что это первая (и долгое время остававшаяся единственной!) трактовка образа этого героя, с которой я безусловно согласна.​

Оправдание Дона Жуана.​

Автобус с шипением захлопнул двери, недовольно зафырчал, извергая клубы синеватого тающего дыма и, тяжело покачиваясь на разбитой дороге, вскоре пропал из виду за поворотом. Антон задумчиво проводил его взглядом. Вступительная часть мероприятия, обозначенного Димкой как «Увеселительное путешествие двух молодых джентльменов в отдаленные поместья для отдыха на природе», благополучно завершилась. Теперь им предстоял «приятный и удивительный» путь через лес к некоему домику, который и был, собственно, конечной целью путешествия. Конечно же, захватывающего и незабываемого. У него все путешествия захватывающие. Или незабываемые. Такой уж вот человек Димка, подумал Антон, и всегда такой был, с детства – все-то ему интересно и удивительно… Он подхватил свои сумки и зашагал вслед за другом по неширокой, но хорошо утоптанной тропе вглубь леса.

После трех часов тряски в душном автобусе пешая прогулка по лесу действительно была и приятна, и удивительна, и Антону пока нравилось все – и свежий, пахнущий хвоей воздух, и высоченные, до самого неба вытянувшиеся стволы могучих сосен, и мягко пружинящая под ногами, нагретая жарким солнцем тропка. Но через некоторое время не слишком привыкший ходить пешком Антон начал немного уставать и чуточку завидовать неутомимому Димке. Тот бодро вышагивал впереди, и походка его была так же легка, как в начале пути. Антон вздохнул про себя и прибавил шагу, вдохновляясь мыслью о том, что все дороги имеют свойство заканчиваться, и эта определенно не будет исключением. А уж там и заветный домик… Димка рассказывал, что дом в припадке мизантропии был куплен хорошим его приятелем для единения с природой и отдыха от суеты дней. Понятное дело, что период отвращения к цивилизации длился недолго, и он, с печалью констатировав свою безнадежную испорченность благами и достижениями технического прогресса, вернулся к людям. А поразмыслив некоторое время, привел дом в относительно цивилизованное состояние, и теперь успешно сдает его тем, кто хочет отдохнуть от мирской суеты. Друзьям, понятное дело, бесплатно. Грех не воспользоваться, убедительно сказал Димка, и вопрос о том, где и как провести неожиданно возникшую неделю отпуска, был решен.

И вот теперь два «молодых джентльмена» бодро шагают по лесной тропинке, и это уже совсем другие люди – не какие-то там городские неженки, а отчаянные путешественники, которым и лес нипочем, и дорога – в радость!.. и… ох!

— Ох, — сказал Антон, споткнувшись о корень, — Долго еще?

— Да нет, не очень. Тебе там понравится, вот увидишь, — Димке надоело молчать, он сбавил ход и пошел рядом с Антоном, — молоко, хлеб и все такое можно будет покупать в деревне, тут недалеко, и река рядом, и лес… гамак во дворе повесим, будешь там валяться и грезить, ты же это любишь. А еще там можно топить печку… э-э-э… ты ведь умеешь ее топить, да?

И чего-то еще он рассказывал – весело, с чувством, заодно успевая и восхититься открывшимся видом на реку, и заметить живописную сосну с причудливо обнаженными корнями – надо будет вернуться и зарисовать, красота же! Услышал кукушку и немедленно озадачил ее подсчетом грядущих лет, тут же беспечно забыв об этом – Антон представил, как кукушка удивленно смотрит вслед легкомысленному вопрошателю, но, подчиняясь неумолимым законам своей природы, послушно накуковывает лет сто, после чего удаляется лечить натруженное горло… Рассказал об этом Димке, и Димка, изобразив скорбное раскаяние, пообещал больше не поступать так с кукушками…

…Через некоторое время Антон с удивлением обнаружил, что все его сумки странным образом потяжелели вдвое и все время так и норовят больно стукнуть по боку или предательски поддать под коленки. Да и дышать стало тяжелее; воздух как будто сгустился и стал плотным и душным, футболка противно липла к телу, и уже не хотелось ни говорить, ни смотреть по сторонам.

— Похоже, будет гроза, — посерьезневший Димка указал на восток, где небо, еще совсем недавно ясное и чистое, начинало мутиться темнеющей синевой. – Давай-ка поднажмем, уже близко совсем.

Антону тут же представилось, как он, под проливным дождем и завываниями ветра волочет уже совсем неподъемные сумки, то и дело оскальзываясь на размокшей тропе, ужаснулся видению и поднажал. И в самом деле, не прошло и десяти минут, как тропка, попетляв напоследок между соснами, вывела их из леса и устремилась прочь, вниз по холму, к реке. Дом, обнесенный высоким крепким забором, был тут как тут; с трех сторон его окружал светлый сосновый лес, а прямо перед воротами открывался замечательный вид на далекие просторы. Река, переливаясь на солнце, плавно изгибалась в зеленых лугах, а далеко-далеко, чуть ли ни у самого горизонта, тонкой свечкой белела колокольня сельской церкви. Хорошо, очень хорошо, подумал Антон и вошел во двор – из-за забора была видна только крыша, крытая уютной красной черепицей, да яблоня, склонившаяся под тяжестью плодов, даже на вид сладких и сочных. Сам домишко был небольшой, с крыльцом, густо оплетенным мохнатым плющом. Это было красиво и немного напоминало картинку из детской книжки со сказками.

Тем временем погожий летний вечер стремительно портился. Ветер стих совершенно, в жарком воздухе дрожало тусклое марево. Восточный край неба уже налился темнотой, солнечный свет стал резким, а река, еще недавно сияющая, теряла свой блеск и становилась похожа на тусклый свинец. Антону показалось, что он уже слышит гром – глухой недовольный рокот небесного чудовища, приближающегося неотвратимо и равнодушно. Небо на глазах теряло яркую лазоревую синь, чернильная тяжелая муть затопила уже полнеба, и все вокруг замерло и затаилось. Белая свеча колокольни виднелась теперь смутно, растаяв в тяжелой фиолетовой туче, словно мороженое в чашке кофе.

— Ужасная гроза будет, Антошка, — Димка с интересом посмотрел на небо, — вот здорово, да?

У Димки были свои представления о том, что такое «здорово», и Антон к этому уже давно привык.

Небо окончательно заволокло тучами, сразу стало темно и холодно. Налетел резкий порыв ветра, принеся запах речной воды и смолистых сосен, хлестнул леденящим дыханием. Димка поежился и пошел в дом. Первые, тяжелые капли дождя защелкали по листьям плюща, вьющегося по веранде, гулко застучали по крыше. Глухо гремел гром, тонкие изломанные стрелы молний метались в темно-сумрачной синеве туч.

Понадобилось совсем немного времени, чтобы обустроиться в доме. Пока Антон распаковывал вещи, Димка успел сделать многое: обследовать дом и расстроиться, обнаружив, что электричество не работает, немедленно утешиться, найдя внушительный запас толстых восковых свечей и дрова, аккуратно сложенные под навесом, изощриться над старой вешалкой, стоящей в сенях, изящно задрапировав ее потрепанным плащом-дождевиком, найденным там же. Антон зажег свечи, расставив их по комнате – стало светло и уютно. Совместными усилиями (с третьей попытки, и оба долго кашляли от хлынувшего дыма), была растоплена плита, на которую торжественно водрузили кофейник, и манящий аромат божественного напитка уже сулил усталым путешественникам райские блаженства. Бутерброды, поражая воображение своими размерами, восхищали обилием начинки и вполне могли украсить трапезу какого-нибудь проголодавшегося великана.

Еще одной приятной находкой стал внушительного вида переносной радиоприемник, с запасными аккумуляторами – аллилуйя, с чувством сказал Димка, не выносящий тишины в помещении, и тут же принялся крутить ручку настройки. Приемник хрипел и шуршал, иногда принимаясь выть дурным голосом, и Димка, морщась и вздрагивая от резких звуков, шепотом с ним ругался. Еще немного, и я выгоню их обоих на улицу, под дождь, подумал Антон, уже уставший от какофонии, но тут фортуна сжалилась над всеми, и звучный вкрадчивый баритон наполнил комнату… Ему отвечало легкое, трепетное сопрано, и нежно пели скрипки, и флейты вторили им, и сразу уютнее стало в доме, и… да, а что же это за музыка, знакомое же что-то…

— О, «Дон Жуан», — удовлетворенно кивнул Димка. – Моцарт! Отлично! Как раз то, что надо!

О том, «что надо» в ту или иную минуту, у Димки тоже были какие-то свои представления. Антон и к этому давно уже привык, но неизменно удивлялся таланту друга замечать «особые» моменты; вроде и ничего такого, и словами толком не объяснить, но и вправду – «то, что надо». Мистика какая-то, не иначе!

За окном полыхнуло, и тут же громыхнул гром – будто небеса раскололись. И обрушился неистовый дождь – стена воды встала от земли до неба.

Димка не утерпел, выскочил на крыльцо, и почти тут же вернулся обратно – мокрый, ошалевший, но абсолютно счастливый. Было понятно, что ему все это ужасно нравится: и безумный дождь, и гром, и быстролетные молнии, в резком и остановившемся свете которых видно каждую травинку, и уютный покой дома – с неровным, плывущим светом свечей, с запахами кофе и душистого воска в натопленной комнате. И Моцарт, светлый гений Моцарт, так кстати наполнивший маленький дом завораживающей хрустальной красотой своей музыки.

— Ты знаешь, Антон, а мне всегда было ужасно жаль Дона Жуана, — заявил Димка, устраиваясь за столом с очередной чашкой кофе, — ну в самом деле, не слишком ли суровая расплата за обаяние?

— Ничего себе обаяние, — Антон удивленно хмыкнул, — угробил несчастного командора при попытке соблазнения его дочери, соблазнил невесту на свадьбе, еще раньше тоже кого-то соблазнил… она еще за ним долго потом ходила. Это уже не обаяние, это…

— Вот, — значительно сказал Димка, — именно что «за ним потом ходила». Никак не могла забыть. Был бы он обычным человеком, стала бы она так страдать? А Донна Анна? Такая жажда мести может быть только у женщины, не смирившейся с тем, что ее бросили.

— Скажешь тоже. Он ее отца убил, чем тебе не повод для мести?

— Да ладно тебе. Убил… Это, между прочим, факт недоказанный. Дон Жуан, конечно, не был сторонником легких побед, ему было важно добиваться женщины, но убийство – это уже слишком. Наверняка был просто какой-нибудь дурацкий несчастный случай. В крайнем случае – убийство по неосторожности. Споткнулся старичок Командор, упал и убился. А Дон Жуан просто оказался не в том месте и не в то время. Не повезло, фатально не повезло!

— У тебя прямо какая-то драма получается, — усмехнулся Антон, — причем детективная. Знаешь, Дим, воображение – штука хорошая, но всему должен быть предел, и желательно – разумный.

— Э нет, мой дорогой друг, воображение мое – самая разумная… э-э-э…субстанция в мире! – гордо сказал Димка. — Все очень логично, надо только посмотреть на всю историю с другой стороны и немного шире. Ну, хотя бы глазами Моцарта, — он улыбнулся легко и чуть печально, – для Моцарта Дон Жуан – если и не положительный, то и не отрицательный герой, и понятно, что он своему герою очень сочувствовал… Ведь самые лучшие мелодии свои ему подарил…

Антону, которому история Дона Жуана всегда казалась вполне однозначной, никогда бы не пришло в голову взглянуть на нее с какой-то там другой стороны, и ему стало очень интересно, что скажет Димка – ну или Моцарт – в защиту Дона Жуана.

— Вот смотри, — продолжал тот, — живет, значит, такой интересный парень – Дон Жуан. Наверняка хорошо образованный – дворянин же, блестящий кавалер, мастерски владеет шпагой, широкий круг знакомых. Он смел, скептичен, обаятелен, насмешлив и независим, любит жизнь, и, что вероятнее всего, жизнь отвечает ему взаимностью. И все у него хорошо. Только есть у Дона Жуана одна беда – он мечтатель. Намечтал себе образ возлюбленной и вдруг обнаружил, что не все мечты сбываются. Ну нет, нет такой женщины, которую он хотел бы видеть рядом с собой каждый день – ну или так часто, насколько это возможно. Такой, что будет любить его всей душой, но не станет пенять его этой своей любовью. Которая, радуясь его возвращению, не примется тосковать и маяться дурью в его отсутствие, а займется каким-нибудь полезным делом – ну там, новый кулинарный рецепт освоит, или первую медицинскую помощь оказывать научится. При его modus vivendi – умение весьма полезное, не находишь?

Антон задумчиво кивнул, маленькими глотками отпивая горячий кофе. За стенами вовсю грохотала канонада небесной артиллерии, а из приемника лился бархатный, глубокий голос, мягко-обволакивающий и манящий.

— Серенада Дона Жуана, — пояснил Димка, — очень красивая, правда? – он помолчал, вслушиваясь в мелодию. А она, нежная и изящная, легко плыла по комнате, завораживая странным контрастом с бушующей грозой за окном.

— Ну и вот, — Димка уселся поудобнее, — Дон Жуан искренне мечтает встретить такую женщину, которая будет воплощением женственности, соединив в себе всё, что он любит и ценит в прекрасной половине человечества. И заметь, я говорю не столько про плотское и внешнее, сколько про душевное и внутренне. Этот идеалист никак не хочет признать, что такой женщины, скорее всего, не существует. Дон Жуан ищет свой идеал, и сам не замечает, как вроде бы возвышенное занятие превращается в… не знаю… какую-то повседневную рутину, что ли… ну а количество никак не перерастает в качество. Женщины сменяют одна другую, почти в каждой есть что-то от «той самой, единственной», но ни одна из них – не она. Он разочарован, он чувствует себя … как бы лучше сказать… актером одной роли, которую он обречен играть, похоже, снова и снова, потому что, видите ли, уже имидж такой сложился. Он понимает, что потерял свою свободу, которую так любил и так гордился. Ведь свобода – это… это если знаешь, что можешь выбирать, что делать – или не делать – в тот или иной момент. А у него этой свободы нет. Сомнительная его слава бежит впереди него и не дает возможности жить по-другому. А тут еще этот дурень Лепорелло, его слуга, дотошно ведет учет каждой девицы, не устоявшей перед сокрушительным обаянием нашего благородного Дона. И похоже, он страшно гордится своей сопричастностью к такой выдающейся личности и хвалится этим списком так, будто это не хозяйские, а его личные успехи. Уж сколько раз Дон Жуан проклял тот злосчастный день, когда ему пришло в голову завести этот список: начиналось-то все как шутка, почему-то тогда показавшаяся обоим довольно удачной. Вот и приходится сейчас «соответствовать», с небрежной усмешкой излагая экзальтированным дамам свою, так сказать, философию, придуманную примерно тогда же – он-де слишком хорош, чтобы принадлежать только одной женщине, лишая этой радости всех прочих…

Дождь с шипящим грохотом валился на крышу, барабанил по стеклам, шептал, задыхаясь, множеством голосов, и Антона не покидало ощущение нереальности происходящего – этот дом, буря, ворвавшийся невесть откуда Моцарт, Дон Жуан и его странная судьба… Антон с сожалением посмотрел на опустевший кофейник и приготовился слушать дальше. Ему нравилась эта история. Вдруг сильный порыв ветра ударил в окно так, что рама заходила ходуном. Антон встрепенулся:

— Дим, а ты дверь запер? Ветер-то какой..

— Да запер, запер, — досадливо отмахнулся Димка, — там эта, как ее… щеколда… так, о чем я…да…

Он помолчал, собираясь с мыслями. Неровный колышущийся свет горящих свечей оживил тени, таившиеся в углах, и они, причудливо изгибаясь, танцевали на стенах. Это было красиво, но и немного жутковато, и Антон старался не смотреть в их сторону.

— И в какой-то момент стало дону совсем невмоготу. Годы идут, а ничего не меняется в его жизни. И ему уже все равно, кто с ним в данный момент; он знает, что настанет утро, и он забудет лицо этой женщины, как забыл уже не одну сотню лиц, и это будет его местью за то, что она не оказалась «той самой». А женщины, которых он так легко и пренебрежительно оставляет, платят ему за холодность и равнодушие ненавистью. А он только горько усмехается, оставаясь наедине с собой; что ж, говорит он, ненависть и любовь – это всегда две стороны одной медали… Конечно, не все было так мрачно. Он по-прежнему полагается в жизни только на себя, и за это его любит судьба, позволяя ему, отчаянному, небрежно балансировать на острой грани дозволенного, неизменно удерживая от неосторожного шага вниз. Он знает толк в удовольствиях, а иногда ему удается даже по-настоящему увлечься – во всяком случае, некоторые женские имена и лица остаются в его памяти, и это ему приятно. Но тучи уже сгущаются над ним; слишком часто вслед ему несутся проклятия, слишком много ненависти вызывает одно даже упоминание его имени. А ненависть – страшная сила, и защитой от нее может стать только любовь – сильная и искренняя, и если ее нет, то…, — Димка печально улыбнулся, — в общем, ничего хорошего. И вот удача постепенно оставляет его, и все идет к тому, что трагический финал уже близок…

Он замолчал, прислушиваясь к музыке. Красивые голоса – мужские, женские, складывались в созвучия, и слышалась в них то страсть, то нежность, то отчаяние, и не важно, что пели они на чужом, непонятном языке. Антон вдруг с удивлением понял, что это никак не мешает ему воспринимать оперу. Наверное, язык музыки так понятен потому, что его слышит сердце, подумал он, и сам удивился такой неожиданной для себя мысли. А Димка, вздохнув, продолжил.

— Началось все с Донны Эльвиры. Той самой, что потом за ним ходила, неумолимая, как смена времен года. А ведь сначала она ему даже понравилась. Умна, красива, достаточно независима – ему даже показалось, что он нашел свой идеал. Ну нет, конечно, не совсем идеал, но что-то довольно к нему близкое. Но к несчастью, прекрасная во многих прочих отношениях донна вдруг решила, что должна его спасать. Непременно показать Дону Жуану всю глубину его падения, заставить раскаяться, показать пример праведной жизни и убедить начать жизнь заново. Ей совершенно неважно, чего хочет сам спасаемый, да и хочет ли он вообще быть спасенным. Дону Жуану нужен был добрый друг, а не учитель благочестия, и нет ничего удивительного в том, что в один прекрасный день он, устав слушать о Страшном Суде и о том, какой он грешник, попросту сбежал от благочестивой донны. Да и кто бы не сбежал на его месте…

Гроза все не утихала. Антон с беспокойством посмотрел на хлопающую от сильных порывов ветра створку окна. Надо было бы проверить, надежно ли она заперта, но вставать, нарушая хрупкое очарование момента, не хотелось, а хотелось слушать дальше – и оперу, и Димкину историю.

— Да, — продолжал Димка, — сбежать-то сбежал, но, видимо, вопреки обыкновению, не оставил в душе Эльвиры ненависти к себе. Во всяком случае, она искала его не для того, чтобы покарать, а опять же – для того, чтобы спасти. Вот ведь упорство! И ведь что-то удалось ей с ним сделать… Не знаю, можно ли это назвать пробуждением голоса совести, или просто жизнь его подошла к некоторой критической точке – у психологов она обычно зовется кризисом среднего возраста – но покой он потерял. И пустился во все тяжкие, словно пытаясь доказать – и в первую очередь себе – что его жизнь не так плоха, как его пыталась убедить Донна Эльвира. И вот тут и закончились его игры с судьбой – колесо Фортуны закрутилось в другую сторону.

(окончание в следующем посте)​

Модератор: terra_beauty

Для отправки ответа, комментария или отзыва вам необходимо авторизоваться