Прослушать рассказ горе от ума

Горе от ума — А.С. Грибоедов

«Горе от ума» это уникальная, реалистичная комедия в стихах в русской литературе. Написано произведение русским поэтом, дипломатом, драматургом и дворянином Александром Сергеевичем Грибоедовым в начале XIX века.

Благодаря поддержке слушателей сайта удалось собрать средства на качественную озвучку этой аудиокниги, и теперь можно послушать аудиокнигу «Горе от ума» бесплатно на Bibe.ru

В этой книге заложен глубокий смысл, отражающий жизненную драму Чацкого – борца за справедливость, верность и честность. Комедия «Горе от ума» является выдающемся произведением, оно показывает нам жизнь Россия после Отечественной войны 1812 года.

Эту аудиокнигу читает диктор, спокойным, ровным, уверенным и четким голосом, он выдерживает нужную интонацию — приятно слушать профессионала, книгу можно послушать https://bibe.ru. Прослушивать аудиокнигу даже намного интереснее, так как это увлекательное занятие можно совмещать с другими, важными делами. Слушая диктора полностью погружаешься в сюжет, тем более когда звучит такая замечательная и знаменитая комедия как «Горе от ума».

В первом действии комедии старик Фамусов заподозривает, что у дочери Софии роман с Молчалиным который живет в его доме и служат ему секретарем. Фамусов случайно увидел, как Молчалин выходил из комнаты Софии. В Софию влюблён еще один кавалер Чацкий, который надеется на ответные чувства Софии, но София влюблена в Молчалина и переживает перед приездом Чацкого, зная о его любви к ней. Отец Софии не желает видеть свою дочь ни с Молчалиным, ни с Чацким и подобрал в женихи для Софии богатого и уважаемого, но не очень умного полковника Скалозуба.

Второе действие: Чацкий видит, как София падает в обморок от переживаний за упавшего с лошади Молчалина, он понимает, что София влюблена в Молчалина.

В третьем действии Старик Фамусов устраивает званый вечер, на который приглашает знатных людей. София в шутку на званном вечере одному из гостей сказала, что Чацкий окончательно сошел с ума — это шутка быстро разошлась по гостям, еще добавились что Чацкий басурман и вольтерьянец. Гости по-настоящему стали считать Чацкого сумасшедшим.
Чацкий слышит разговор Загорецкого и Репетилова они говорят обсуждают слух что Чацкий сошел с ума, что он доносчик плут и мошенник. Чацкий очень злится на клеветников начинает переживать знает ли об этом София.

В четвёртом действии вечер заканчивается Молчалин признается служанке Лизе в любви и сообщает ей что ухаживает за Софией для укрепления своего положения, не зная, что Лиза влюблена в Петрушу. В самый неподходящий момент в комнату вошла София и слышала весь разговор, Молчалин делает попытку вымолить прощение у Софии на коленях, но София прогоняет обманщика Молчалина. Всё это время Чацкий прятался за колонной, наблюдая за происходящим, после ухода Молчалина Чацкий вышел к Софии и начал стыдить её, как она могла променять его на ничтожного Молчалина, как он обманулся в ней. В комнату входит старик Фамусов и видит Софию вместе с Чацким которого она и называла сумасшедшим, услышав это Чацкий ещё больше начинает себя корить, называет себя с «глупцом» и «расточитель нежных слов» — Чацкий сильно разочарован. Старик Фамусов разгневан и ругает дочь за непристойное поведение с мужчинами, отец грозится отправить Софию в деревню к тётке в Саратовскую область. Старик Фамусов запрещает Чацкому ухаживать за Софией, но Чацкий и сам не собирается больше ухаживать за предательницей и обманщицей, у Чацкого нет желания даже видеть её. Безрассудное знатное Фамусовское общество и ложь Софии разочаровывают Чацкого, и он вновь собирается уехать из Москвы.

Ниже вы можете послушать озвучку этой аудиокниги в исполнение Александра Синицы, с музыкальным оформлением (используется музыка Георга Фридриха Генделя и самого автора – Александра Сергеевича Грибоедова). Озвучка с примечаниями по ходу чтения.

Спасибо всем оказавшим поддержку в озвучивание этой аудиокниги. Отдельное спасибо за особенно щедрую поддержку: Николай Зудин, Алексей Кулюкин, Яковлев Геннадий, Кузаков Михаил, Anton F., Коротков Константин и четырем слушателям пожелавшим остаться анонимными. Спасибо всем кто поддерживает развитие и наполнение сайта аудиокнигами.

Для скачивания доступны версии аудиокниги с / без примечаний.

Пожалуйста, поддержите озвучку новых бесплатных аудиокниг. Вы не обязаны этого делать, но если есть возможность, – вы позволите слушать аудиокниги бесплатно, тем кто не может позволить себе их покупать. Спасибо.

В. Д.

21 ч. 10 мин. 

Аким нырнул. 

Нырять в фурако было запрещено. Осуподзин акимо, — смешно коверкая слова, говорил переводчик, и все члены японского отряда во главе в начальником, похожим на красивого актера с красивым именем из старого фильма про самураев (аким имени не вспомнил, сделаем это за него – Тосиро Мифунэ), склонились в почтительном поклоне, переломив спины, подтверждая тем самым важность этих слов, — нырять в фурако соверисенно нерзя! 

Начальник отряда сложил ладони домиком и еще раз поклонился. 

— Хорошо, — сказал осуподзин акимо, — не буду. 

Он знал, что обещания своего не сдержит. Лишь один человек на всем свете мог запретить ему, господину акиму, нырнуть в фурако. Но, как надеялся аким, этот человек ничего не знал ни о подарке таинственного дарителя, ни о связанных с этим подарком обещаниях. 

Аким Кишкентаев (в старые добрые времена, объявленные ныне недобрыми, он назывался бы губернатором) имел все, что положено иметь тем, кто достиг его возраста и общественного положения, и осознание этого факта отравляло акимову жизнь ежедневно и ежечасно. Он хотел большего.

Великолепный пятиэтажный особняк с башнями в стиле чимкентское рококо южным фасадом был обращен в строну горной гряды, за которой начинались владения китайского богдыхана, северная же сторона глядела окнами в английский парк, разбитый на угодьях обанкротившегося свекловодческого хозяйства «Кызыл Балдырган».  Но и пятиэтажный особняк ненавистного предшественника, акима Кошкарбаева, оказавшего любимому руководителю неоценимые услуги щепетильного характера, о которых мы не будем распространяться, уважая право властителей на невмешательство в частную жизнь, так же глядел и на горы, и на английский парк, и так же расхаживали по соседскому саду павлины, оглашая южные ночи леденящими кровь вскриками…   

Когда любимый дельфин любимой подруги любимого руководителя откусил любимой хозяйке левое ухо и частные дельфинарии в стране были повсеместно запрещены, Кишкентаеву передали высочайшее разрешение сохранить свой дельфинарий и даже пополнить коллекцию питомцами разжалованного дворцового аквапарка. Но радость была недолгой: выяснилось, что такой же привилегией одарили и ненавистного Кошкарбаева, и остальных акимов Свежеиспеченной Южной Республики. 

Жертва взбесившегося дельфина по понятным причинам не могла долее оставаться во дворце. Сначала ее хотели отправить посольствовать в одно отдаленное аравийское королевство, где неблагоприобретенная особенность была бы надежно сокрыта протокольным никабом, но пока готовились верительные грамоты, отношения с королевством испортились по не зависящим от сторон причинам, и несостоявшаяся посланница была отправлена к родственникам в далекий степной аул с откупными, размер которых при известном усилии ума можно было бы определить как умеренно-щедрый. 

Сумасшедшего дельфина, виновника переполоха, определили на постой в дельфинарий бывшего акима Кошкарбаева. Кишкентаев долго гадал, хороший это знак или дурной, но к определенному выводу так и не пришел. 

Мука неудовлетворенности терзала акима много лет, то притупляясь, то вспыхивая, как тяжкая хроническая хворь, пока в ворохе официальной корреспонденции не обнаружился странный конверт. 

На первый взгляд ничего необычного в нем не было – но только на первый. Полупрозрачная плотная бумага будто лоснилась в пальцах. Каллиграфическая вязь выведенного от руки адреса, изумрудный оттенок чернил… Люди из службы безопасности акима тщательно обнюхали письмо, смотрели на просвет, сгибали под разными углами и даже проткнули тонкой иглой в нескольких местах, но ничего подозрительного не обнаружили. И все же аким вскрывал загадочный конверт с неожиданной и самого его удивившей робостью.  

Текст был краток и составлен в отменно вежливых выражениях. Автор просит разрешить ему не раскрывать имени, поскольку, как он ни секунды не сомневается, его глубокую личную признательность акиму разделят сотни и тысячи благодарных жителей улуса, которые, возможно, не располагают имеющимися у автора по воле небес возможностями, каковое предположение обязывает автора, да простится ему такая смелость, действовать и от их лица…

 (аким наморщил лоб, стараясь не увязнуть в зыбучих песках восточной велеречивости)

…и ежели его просьба будет благосклонно удовлетворена, умоляет акима принять скромный, почти символический подарок: офуро.

Офуро? – спросил аким. 

Секретарь сгорбился над клавиатурой, одновременно напоминая кормящего аиста и чумного доктора из старой книжки, и лихорадочно забил по клавишам. Потом,  ткнувшись длинным носом в экран, прочитал:

Офуро. Японская баня. 

Это был час триумфа.  Кишкентаев закрыл глаза и в малейших подробностях представил второй подземный этаж своего особняка (первый занимал гараж на двадцать машин и вольер для страусов). Выложенный голубой майоликой хамам соседствовал с русской парилкой, та с финской сауной, была даже в банном комплексе акима напичканная электроникой инфракрасная баня – ни Кишкентаев, ни его гости так и не решились зайти в ее форфоресцирующие недра, предпочитая традиционные способы омовений. Было тут и хранилище коллекции веников, постоянно пополняющееся новыми экспонатами, со сложной системой вентиляции и поддержания влажности. Веники у акима были хвойные, можжевеловые, дубовые, но сам он, человек старой закваски, предпочитал березовые – хоть при желании в этом выборе и можно было усмотреть скрытую оппозицию политическому курсу любимого руководителя на постепенный отход от русской бани в сторону хамама.  И, конечно же, был бассейн с искусственной волной… словом, было все, что полагалось иметь человеку, достигшему акимова возраста и положения. Но не было радости. У ненавистного экс-акима Кошкарбаева, оказавшего любимому руководителю неоценимые услуги щепетильного характера, тот же самый хамам соседствовал с русской, финской и инфракрасной банями, и та же волна катила в бассейне… 

А офуро у него не было! И ни у кого другого в целом свежеиспеченном государстве не было японской бани. А теперь – будет. И само собой пришло решение: самая высокая из четырех башен акимова особняка, глядевшая окнами-бойницами на горную гряду, за которой начинались владения китайского богдыхана, и на владения ненавистного экс-акима Кошкарбаева, будет отдана под щедрый подарок.    

Но кто же – даритель? Аким отогнал тревожную мысль (нет ли какого подвоха в столь щедром презенте?) – в конце концов, и хамам, и русская баня, и сауна, и инфракрасное чудо техники тоже были подарены неизвестными дарителями… которые в подходящий момент, в соответствии с не вчера возникшими нормами и уложениями, раскрывали свое инкогнито. 

Три недели спустя, в час между днем и ночью, что столь короток на юге, аким Кишкентаев поднялся по винтовой лестнице на самую высокую башню своего особняка. Отстав на три ступени, за ним следовал предводитель отряда японских специалистов, монтировавших офуро, за предводителем, двумя ступенями ниже – переводчик. Японцы в строительной униформе, приложив руки к груди и склонив головы, стояли на лестнице на равном расстоянии друг от друга. Со стороны картина выглядела, как сцена из старого японского боевика.  

Человек, похожий на актера Мифунэ, все эти дни руководил работами в башне. Человек-загадка, он будто излучал в равной мере почтительность и независимость – проживший долгую жизнь Кишкентаев впервые видел это сочетание, как ему ранее казалось, несочетаемого. Однажды он пригласил его на ужин и через переводчика, смешно коверкавшего слова, попытался выведать, не знает ли тот что-нибудь о таинственном дарителе. 

Акимо-сан, — выслушав вопрос и глядя на хозяина немигающими черными глазами, проговорил предводитель, — мы – самая старая в Японии и самая уважаемая фирма, которая делает лучшие в мире офуро. Доска из лиственницы из леса со склона священной горы Фудзияма. Циновки из лучшего бамбука с острова Хоккайдо. И, конечно, наш фурако – это лучший в мире фурако…

Фурако? – спросил аким.

Предводитель посмотрел на переводчика.

Фурако, — подтвердил тот. – Куперь. Цутобу купатися. 

Купель, понял аким, большой знаток банной терминологии. 

…и, конечно, невозможно было бы веками сохранять лидерство в нашем деле, не соблюдая самых строгих правил и традиций. Гостя в доме, акимо-сан, я не могу отказаться отвечать на вопросы хозяина… — он выдержал паузу, — поэтому мне не сообщили имени заказчика. 

Вот такой человек руководил работами в акимовом особняке, и теперь он стоял тремя ступенями ниже хозяина на верхней площадке башни. Путь им преграждала бамбуковая ширма. 

Аким оглянулся в нерешительности. Предводитель развел руки в стороны, показывая, как раздвигаются створки из бамбука, и аким, привычный к исполнению не совсем понятных ему ритуалов, в чем , собственно, и заключалась значительная доля его службы, послушно раздвинул ширму. Предводитель одобрительно кивнул, и они переступили порог.

21 ч. 11 мин.

Аким вынырнул.

Предыдущие два часа Кишкентаев провел в давно забытой роли ученика. Он слушал, запоминал, переспрашивал, и лишь когда убедился, что никаких секретов в управлении офуро не осталось и сложный церемониал омовения накрепко запечатлелся в памяти, дал понять предводителю, что готов остаться один. В один из дней, когда монтажники сновали по винтовой лестнице, как муравьи, когда в башне кипела работа, он вдруг понял, что ничья нога не ступит за бамбуковые створки ворот, никто не осквернит его – и только его – японскую баню. А если… — начал было нашептывать внутренний голос, но он пресек неслышный шепот соблазна: нет. Нет, нет и нет. Только он, аким Кишкентаев, и больше никто. Это его офуро, его купель, его кадка с горячими кедровыми опилками. Он даже согласился со строгим запретом натираться мылом – оно изготовлено из жира, вытопленного из убитых животных, и этот жир впитается в поры лиственничной доски. Никакого мыла! 

Но когда, оставляя акима в одиночестве, предводитель обернулся перед бамбуковыми створками и взгляды двух мужчин пересеклись, оба они понимали, что второй запрет – погружаться в купель с головой – вот-вот будет нарушен. Нырять соверисенно нерзя! – трагически восклицал молодой переводчик и возводил очи горе, будто призывая в свидетели всех богов синтоистского пантеона. Но, видимо, многие тысячи километров, разделявшие горную гряду за окнами акимова особняка и священную гору Фудзи, ослабили могущество богов. 

Оставшись один, аким переоделся в клетчатый хлопковый халат, бросил одежду в плетеный короб и устроился за низким столиком. Теплое саке из глиняной бутылки пролилось в чашечку-наперсток. Он помедлил и выпил. 

Нигде за пределами офуро он не стал бы пить этот странный кисловатый напиток… но здесь он будет пить только саке – понял аким и сам удивился своей решительности. Здесь – только саке!

Он перешел к следующему этапу церемонии. Рядом с бутылкой лежала книга. Следовало наугад прочитать одну страницу, минуту размышлять над ней и только после этого уже можно было сбросить халат и погрузиться в купель. 

На обложке стилизованной вязью были выведены слова: «Сокрытое в листве». Аким открыл первую страницу и прочитал: 

«Я постиг, что путь самурая это смерть».

Он поморщился и закрыл книгу. Читать о смерти совсем не хотелось. 

Помедлив, Кишкентаев наугад открыл книжку где-то ближе к середине и дал себе слово дочитать страницу до конца, чего бы там ни было понаписано. Аким он, в конце концов, или не аким?

«Созерцать неизбежность смерти следует ежедневно. 

Каждый день, когда тело и ум пребывают в покое, нужно представлять себе, как тебя пронзают стрелами, убивают выстрелом из ружья, протыкают копьём или разрубают мечом. 

Каждый день нужно воображать себе, как ты погибаешь в горящем здании, как тебя уносят огромные волны, поражает молния или присыпает обломками каменных стен во время землетрясения. 

Каждый день нужно переживать падение с высокой скалы, смерть в результате болезни или самоубийство после смерти хозяина. 

Каждый день без исключения нужно считать себя уже мёртвым».

Странные люди эти японцы, подумал аким, один за другим выпивая наперстки саке. Потом решил упростить процесс и стал отхлебывать из горлышка. Что это за жизнь… Представлять, как тебя уносят огромные волны… Поражает молния… Странные люди, странные запреты. Не нырять с головой в фурако…

Он потряс бутылку, чтобы убедиться, что она пуста, сбросил халат и прыгнул в купель. 

один, два, три…

плотная горячая среда приняла его в себя. Он был хорошим пловцом. Задерживал дыхание и на минуту, и больше, нырял и в прорубь…

семь, восемь…

странные люди, почему – нельзя, ведь так хорошо

пятнадцать, шестнадцать…

как в материнском чреве, вспомнил он. Такой же покой, растворение в чем-то большом, правильном, добром

двадцать два, двадцать три…

какая ерунда лезет в голову. Как можно помнить себя в утробе?

двадцать девять, тридцать…

в висках застучало, горячая волна ударила в мозг, но он не ускорил счет. Аким он, в конце концов, или не аким

тридцать шесть, тридцать семь…

соверисенно нерзя, соверисенно нерзя! – где-то за краем красного тумана отчаянно взывал переводчик

сорок, сорок один…

предводитель смотрел на него в упор, немигающим взглядом, по ту сторону зажмуренных век

сорок пять…

глухо бил колокол. Вот чем была жизнь… колокол… всегда… была

сорок семь…

сорок восемь…

сорок девять…

горячая черная пустота

пятьдесят!

Он выскочил из купели, будто ошпаренный. Сердце колотилось в горле. Обожженные легкие помпой всасывали прохладный воздух. Обрывки недодуманных мыслей метались в голове, как перепуганные страусы по вольеру во время прошлогоднего землетрясения. Он сделал это. Он сделал это! Решил – и сделал. Аким он, в конце концов, или не аким?

Его немного мутило, но он списал это на действие саке. Придумали же… рисовая водка, разбавленная кипятком. Никогда больше.

Воздуха не хватало. Он подошел к окну и вдруг замер в недоумении. В сотне дзё к югу огненным ручейком стекало с горы факельное шествие. 

Аким нахмурился. Факельные шествия были повсеместно запрещены после того, как бастарды даймё (господи, какие еще бастарды даймё? – подумал он, проклиная коварный напиток), отмечая праздник Танабата, сожгли любимые охотничьи угодья любимого руководителя. Но, конечно, на ненавистного соседа, оказавшего сёгуну неоценимые услуги щепетильного характера, запрет не распространялся. Кто еще мог вырядить такую толпу в маскарадные одежды? 

Всадники приближались. В свете факелов аким разглядел полосатые попоны, шаровары, круглые шлемы, флаги на прикрепленных к спинам древках. Цирк, настоящий цирк…

Он прислушался. Нет, это не шум в голове. Дробный перестук шагов на лестнице. Гул голосов.

Акимо-сан! Акимо-сан! 

Створки дверей разъехались. 

Предводитель. За ним переводчик. И остальные японцы. Эти тоже успели переодеться – теперь на них были такие же клетчатые халаты, что и на нем. И даже причесались все как-то по-чудному, собрав волосы в кокон на затылке. Аким начинал уставать от этой затянувшейся игры. 

Предводитель опустился на колено, но даже и в этой позе не утратил вызывающего аристократизма. Переводчик, белый, как бумага, в низком поклоне протянул короткий меч. Откуда-то аким знал, что он называется вакидзаси, но сил удивляться у него уже не осталось.   

Акимо-сан, — замогильным голосом отчеканил предводитель. – Боги разгневались на ваш дом! Сёгун объявил вас изменником. К замку приближаются люди клана Ебанашики. Сопротивление не имеет смысла. Мы последуем за вами. Приготовьтесь к смерти, акимо-сан!