Пробить брешь как пишется

После событий августа 1991 года было возбуждено два уголовных дела: одно — генеральным прокурором СССР, второе — генеральным прокурором РСФСР. Действия путчистов квалифицировали как измену Родине: заговор, государственный переворот и антиконституционный захват власти. По делу ГКЧП работала большая группа следователей самых разных рангов, однако приговор членам Государственного комитета по чрезвычайному положению оглашён не был. Все они были амнистированы в 1994 году.

«У них не было руководителя»

Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР Леонид Прошкин занимался расследованием деятельности КГБ во время путча.

— Почему путчисты, сделавшие этот шаг ради спасения СССР от распада, оказались под следствием?

— Кто побеждает, тот и прав. Мой подследственный, член ГКЧП Олег Бакланов (первый заместитель председателя Совета обороны при президенте СССР. — RT), которого я арестовывал и допрашивал в «Матросской Тишине», в одном из разговоров вспомнил песню Высоцкого: «Мы не сделали скандала — нам вождя недоставало». У них не было руководителя.

Если бы руководителем был сам Бакланов, настроенный серьёзно, всё могло бы быть по-другому. Но у него не было никого в подчинении. И вообще, они все оказались слишком слабыми людьми. Все они долгое время были заместителями, всё время выполняли чьи-то решения.

— Трудно поверить — ведь это были люди, руководившие силовыми ведомствами.

— Когда я был в Форосе со следственной группой, один из прапорщиков, который там всё время работал, рассказал, как они приехали сдаваться: «Я увидел Язова. Идёт маршал, министр обороны, но на нём китель болтается так, как болтаются кителя на нас, прапорщиках. И идёт он как прапорщик».

18 августа они посетили Горбачёва с предложением их поддержать. Михаил Сергеевич ответил им грубым словом.

Из протокола допроса помощника президента СССР Анатолия Черняева, находившегося в Форосе во время отпуска Горбачёва (27 августа 1991 года): «И мне говорит: «Я им сказал: «Вы преступники и авантюристы. Вы погубите себя — ну и чёрт с вами». Ну он выразился более крепко…»

— Почему со своей программой они не обратились к народу?

— У них и слов-то не было. Они ведь народ не призывали на свою сторону. Бакланов что-то пытался сделать, но у него не было силового ресурса. Когда они вернулись в Москву, вместо того чтобы действовать, член ГКЧП премьер-министр Павлов запил. И пока был ГКЧП, он всё время пил.

— Почему к людям, выступившим за сохранение страны, была применена статья «Измена Родине»?

— Измена Родине в форме захвата власти. По существу, они говорили о захвате власти во время их пресс-конференции, показанной по телевидению. Говорили, что исполнять обязанности президента будет Янаев в связи с болезнью Горбачёва. Когда определяют и называют главой страны другого человека, разве это не захват власти? Если бы Горбачёв заболел, то да, вице-президент исполняет обязанности главы. Но болезни-то не было.

— Какой вывод вы сделали в ходе следствия? Горбачёв был блокирован в Форосе?

— Моё мнение: Горбачёв не был с ними заодно. Связь у него была отключена. Он ни с кем не мог связаться. Запись, сделанную Горбачёвым, одна из работниц вывозила в трусах, зная, что её будут обыскивать. Горбачёва не предали только несколько молодых ребят из личной охраны. Улететь ему не давали. Ещё и медицинские документы готовили, чтобы нездоровым его показать.

— Есть мнение, что болезнь Раисы Горбачёвой стала следствием тех трёх дней в Форосе.

— Мне было очень жаль Раису Максимовну. После возвращения у неё был микроинсульт. Понимаете, Горбачёв и она верили Плеханову и Генералову, которые командовали охраной. А они их, по сути, арестовали. Привезли людей, которые не были в их постоянной охране. У Горбачёва были достаточно серьёзные основания опасаться. Трудно представить, что было бы, если бы он попытался взять и уйти оттуда. Что было бы? Их бы не пустили. А если бы он прорывался?

— Если читать материалы допросов, все свидетельствуют по-разному. Почему?

— Это легко объяснить: нужно показать себя по крайней мере не плохим человеком. Я даже не говорю слово «преступник». Предателем. Предателем самого себя, своей должности. У них же у каждого была должность — и должность серьёзная. И все они действовали вопреки своим должностям. Те же Плеханов и Генералов должны были грудью встать за Горбачёва. И если его не отпускали, то они должны были вырвать его из Фороса и привезти в Москву. Даже если был приказ Крючкова, то Горбачёв — президент, он всем командует.

Из протокола допроса дочери Горбачёва Ирины Вирганской (9 октября 1991 года): «Плеханов, приведя всех к нам в дом, тоже пошёл следом. А папа спустил его с лестницы, сказав: «А тебе вообще здесь делать нечего». Ведь если бы не Плеханов, то они бы к нам вообще не зашли. Ведь там были ребята из охраны, которые расчехлили автоматы, поняв, в чём дело. Но поскольку там был начальник управления, то впустили их».

«Президент не вышел на связь»

Владимир Созончук был командирован прокуратурой Белорусской ССР в состав следственной бригады Генпрокуратуры СССР и работал в подгруппе Леонида Прошкина. После возвращения в уже независимую Белоруссию написал о событиях августа 1991 года книгу «Президент не вышел на связь». В последнее время работал адвокатом, в 2020 году вёл дела белорусских оппозиционеров. В феврале 2021 года был лишён лицензии.

Созончук связался с RT и предложил рассказать свою версию событий в Форосе в августе 1991 года. Поводом к разговору послужило опубликованное интервью RT с Вячеславом Генераловым, который с 1985 по 1991 год был одним из руководителей охраны президента СССР, а в те три августовских дня сменил в Форосе главу личной охраны Горбачёва Владимира Медведева.

— Вы были одним из следователей группы по расследованию событий 1991 года…

— Генпрокуратура СССР разослала телеграммы, чтобы советские республики выделили следователей для участия в работе следственной группы, так как ГКЧП, естественно, касался всего Советского Союза. Откликнулись Украина и Белоруссия, больше никто не выделил. От нашей республики в Москву были направлены четыре следователя, в том числе и я.

В следственную бригаду по этому делу входили почти 150 человек. Но тех, кто работал непосредственно с арестованными, было немного. Мне было поручено работать с Вячеславом Владимировичем Генераловым. 

— То есть вы с ним беседовали. Это были допросы?

— Это были все следственные действия в рамках уголовного дела: допросы в качестве подозреваемого, затем — в качестве обвиняемого, очные ставки с его участием, ознакомление с материалами дела, работа с адвокатами.

Мною были допрошены большинство лиц, находившихся в те дни в Форосе. В том числе полковник Лев Николаевич Толстой — начальник 9-го управления КГБ, начальник охраны в Крыму. Кстати, внучатый племянник писателя Толстого.

— Так Горбачёва всё-таки удерживали в Форосе или нет?

— В предисловии к своей книге я написал, что излагаю факты, а читатель сделает вывод сам. Что касается Генералова, который вам в интервью рассказывал, что предлагал Горбачёву связь и самолёт, то это, мягко говоря, неправда. Ничего у Горбачёва не было. А самолёт, который всегда во время отдыха первого лица в Форосе находился на аэродроме Бельбек, был отправлен в Москву.

Из книги Владимира Созончука «Президент не вышел на связь»: «Некоторые сотрудники охраны на следствии прямо говорили, что, мол, у них было такое положение, что они не знали, какие задачи они выполняют: то ли охраняют Горбачёва как президента, то ли блокируют его на объекте. Однако никто их на этот счёт не просвещал. Поэтому, неся службу, они считали, что охраняют президента. Как считал президент — это уже другой вопрос…»

— Горбачёва вывез из Фороса Руцкой. Получается, он его спас?

— Слово «спас» тут не подходит. Как было установлено в ходе следствия, когда Руцкой вылетел с Силаевым в Крым, Горбачёву уже ничто не угрожало. Другое дело, что тогда это было неизвестно, поэтому наличие группы вооружённых офицеров МВД излишним не было.

К Горбачёву же на другом самолёте вылетели и отдельные гэкачеписты. И летели они не расправляться с ним, а каяться. Прилетели они раньше, чем Руцкой. У Михаила Сергеевича к тому времени связь уже была восстановлена, и он знал, что летит второй самолёт. Он сказал им: «Не буду я с вами разговаривать». Он ждал Руцкого. Поэтому говорить, что Руцкой и его офицеры — герои, я бы не стал. Как, собственно, героями не считаю и сотрудников его личной охраны. Почему так, я детально рассказываю в своей книге.

Кстати, по поводу первого приезда гэкачепистов Михаил Сергеевич говорил: «Я их послал, как посылают русские люди, когда уже расставались». Но я думаю, тут что Михаил Сергеевич слукавил. Потому что, уезжая от него, они за руку с ним попрощались. И при этом он послал их на три буквы? Нелогично. Он сказал: «Ребята, я на эту авантюру не подписываюсь». И никто из основных гэкачепистов, которые там были, этого не оспаривает.

— Генералов рассказывал, что не было силового удержания Горбачёва в Форосе. В конце концов, Горбачёв же был под личной охраной. Здесь нет противоречий?

— Там были определённые изменения в системе охраны. Но у страха глаза велики. Тот же Анатолий Черняев, помощник Горбачёва, рассказывал, что увеличилось количество кораблей в море. Мы это проверяли, в том числе и применительно к морским пограничникам, и применительно к сухопутным. И выяснили, что ничего там не менялось в этой части. Усиления на море не было.

— На море не было усиления. А что было на самой даче?

— Генералов приказал забаррикадировать ворота, мотивируя это тем, чтобы на объект не могли прорваться возможные террористы. Но поставил с той стороны ворот, чтобы с объекта выехать было нельзя, а не наоборот.

— Вы хотели изменить меру пресечения Вячеславу Генералову. Почему?

— Да, получив соответствующее ходатайство защитников Генералова, я писал рапорт, ходил к Лисову, заместителю генерального прокурора России, и говорил, что в отношении Генералова можно изменить меру пресечения. Потому что вопрос оценки его вины и его действий очень неоднозначный. В том плане, что человек и приказ выполнял, и Горбачёв не пострадал.

Из протокола допроса президента СССР Михаила Горбачёва (14 сентября 1991 года): «Генералов же на все попытки «пробить брешь» отвечал, что это всё решено в Москве, его задача — выполнять».

Плюс в своём рапорте я поднимал вопрос о несогласии с подходом руководителей следственной бригады квалифицировать действия членов ГКЧП отдельно как заговор с целью захвата власти или же как измену Родине. Я доказывал, что измены Родине в их действиях не было.

Эпизод изоляции Горбачёва не исследовался, через суд не прошёл. Дело было прекращено и легло в архив. Было постановление об амнистии. Его не подписал только генерал Варенников. Он не шарахался из стороны в сторону, как тот же Крючков.

Когда Варенников второй раз отказался от применения к нему амнистии, то в отношении него состоялся отдельный суд. И там Горбачёва допрашивали, и он никаких претензий к охране — к Генералову и к Плеханову — не имел.

— Горбачёв понимал, что они выполняют приказ?

— Из материалов дела видно, что Генералов не мог не понимать, что происходит беззаконие применительно к вопросу отстранения Горбачёва от власти. Но он человек военный, выполняет приказы своего начальства. И тут возникает вопрос. Есть же общее правило, что военные имеют право не выполнять заведомо преступный приказ. Но одно дело, когда военным говорят: «Стреляйте в мирных демонстрантов». Понятно, что это заведомо преступный приказ. А вот когда ему сказали: «Ты охраняй Горбачёва — и чтобы ни один волос не упал с его головы», то это можно назвать заведомо преступным приказом? Очень неоднозначный и сложный вопрос. Я это понимал и, будучи ещё достаточно молодым, 30-летним следователем, вёл речь о том, что изменение ему меры пресечения никак не повлияет на ход и результаты следствия.

«Они боялись моих показаний»

В конце беседы Владимир Созончук попросил узнать у своего бывшего подследственного Вячеслава Генералова, известно ли тому о рапорте. RT связался с Вячеславом Владимировичем, чтобы прояснить этот вопрос и ещё раз вспомнить о событиях 30-летней давности. По словам Генералова, о рапорте он ничего не знал, а следователь задавал много вопросов о деятельности Комитета госбезопасности.

— Я сказал ему: «Задавайте вопросы, которые имеют отношение к нашему разговору, а не те, которые вы хотите прояснить через меня». Я ему доказывал, что выполнял присягу — и всё. Он очень долго не мог понять, почему я так вёл себя. Потом были ещё три следователя.

— В рапорте Созончук писал, что у вас больна жена, есть дети.

— Да, у неё была инвалидность. Она тоже работала в КГБ, и её уволили по состоянию здоровья. У меня два сына: один взрослый уже был, а младшему в 1991-м было 11 лет.

— Они выбрали другую специальность, не связанную с вашей?

— Они категорически сказали: «Мы не пойдём по этой линии». Хотя сын старший тоже работал в КГБ. Но за то, что меня арестовали, его сразу же уволили.

— Тем не менее вы смогли восстановиться на службе.

— Я судился насчёт восстановления, и Крючков судился, а Плеханов отказался. И нам вернули всё. И вернули все деньги за прожитые в тюрьме годы. Мне дали отпуск четыре месяца за три года. Восстановили в звании, в должности. А так нас же без сохранения званий, должностей и наград увольняли. После восстановления я отработал несколько месяцев и ушёл в отставку, хотя мне и предлагали остаться. Я говорю: «Нет, тут не с кем работать просто-напросто».

— Ваши допросы записывались на видео?

— Нет, ни разу.

— Почему? Всех же записывали.

— Я вам скажу. Они боялись моих показаний, чтобы их вообще обнародовать. Потому что у меня что ни показание — оно соответствует или уставным взаимоотношениям, или исполнению своего служебного долга. А за это судить — как об этом громко говорить, понимаете? Ведь они же как говорили? Что якобы я там две дивизии ещё снаружи поставил, окружил объект, чтобы изолировать, и так далее, утечки чтобы не было. Но ничего же ведь не подтвердилось.

— И всё же была у Горбачёва связь? Вы говорили, что у него не было связи в кабинете. Но при этом связаться с родными, близкими у него была возможность?

— Родные все у него под боком были.

— А с тем же Крючковым, с Янаевым?

— Крючков к нему приезжал, он его не принял. Зачем ему связываться? Так что здесь однозначно можно сказать, что он самоизолировался. Что ему было сказать в глаза тому же самому Крючкову, например, Бакланову или Болдину? Да ничего он не мог сказать. Они ему бы тут же всё парировали, понимаете. Он их боялся.

— А как вы вернулись из Фороса?

— В тот же день, вместе с ними. Я Горбачёва в колонне проводил до Бельбека, где стоял президентский самолёт. Но ему Руцкой сказал: «Ни в коем случае не садитесь в свой самолёт, они вас угонят в другую сторону. Поэтому полетели на нашем Ту-134». Руцкой высадил из Ту-134 всех своих, посадил туда Горбачёва с семьёй, охрану и сказал, чтобы ещё и Крючкова туда взяли, чтобы не сбили самолёт. Вроде подстраховаться. Раз Крючков будет там лететь, значит, точно не собьют. А я как раз остальных забрал в Ил-62, кого высадили из Ту-134. И все члены ГКЧП тоже летели этим самолётом. Сели через 15 минут после Ту-134 во Внукове.

«Вас никто не арестовывал»

Александр Руцкой в августе 1991 года был вице-президентом РСФСР. Глава республики Борис Ельцин отправил его за президентом СССР Михаилом Горбачёвым в Форос.

— Когда вы только прилетели туда, как добрались до Горбачёва?

— Когда я туда прилетел, мне комендант аэродрома дал пазик, куда сел спецназ, и уазик, куда сел я. Со мной были Примаков Евгений Максимович и Дунаев Андрей Фёдорович. Дунаев — это мой друг, бывший министр внутренних дел России. И когда мы подъехали туда, смотрю: около забора, левее входа, стоят Язов, Крючков и Лукьянов. Я подошёл, поздоровался. Говорю: «А что вы не заходите к Горбачёву?» Они говорят: «Нас туда не пускают». Я говорю: «Минуточку, а он же арестован». — «Александр Владимирович, кто его арестовывал? Нас туда просто не пускают. Иди, может быть, тебя пропустят». Я подошёл. Выходит начальник службы безопасности Горбачёва: «Здравствуйте, Александр Владимирович. Ваших орлов я не пущу, конечно, а вот Примакова и Дунаева — пожалуйста, заходите».

Когда я зашёл на дачу, первое, что мне начал Горбачёв рассказывать, — что ему связь отключили, он арестован… Я говорю: «Ну по поводу «арестован» я уже разобрался, Михаил Сергеевич, вас никто не арестовывал». А что касается связи — я подхожу к телефону. Телефон стоит на столе. Снимаю трубку, девочка отвечает, коммутатор. Я говорю: «Здравствуйте. Можно меня соединить с Ельциным?» Она говорит: «А кто вы такой?» Я говорю: «Руцкой Александр Владимирович». — «Одну минутку». И соединяет меня с ним. И я говорю Ельцину: «Борис Николаевич, я в Форосе, рядом со мной Горбачёв, никто его тут не арестовывал. Вы будете с ним разговаривать?» Но он уже был на взводе и говорит: «Давай грузи его в самолёт и вези в Москву». Вот такие дела.

Из протокола допроса президента СССР Михаила Горбачёва (14 сентября 1991 года): «Я уже решил, что принимать буду россиян. И Борис Николаевич советовал: «Не принимайте никого, пока они не прилетят…» Крючков меня очень добивался. Потом уже, когда прибыли россияне — Руцкой, Силаев, депутаты, я принял Лукьянова и Ивашко в присутствии Руцкого и Силаева».

— Почему именно Крючкову вы предложили сесть в ваш самолёт, возвращаясь с Горбачёвым из Фороса?

— С Владимиром Александровичем Крючковым у меня были дружеские отношения. Уважительные, взаимные друг к другу. Всё начиналось с того, когда меня вытаскивали из плена (в Афганистане. — RT). Он активно занимался лично этим вопросом. Как я могу бросить непонятно в какой обстановке человека, которого глубоко уважаю и который мне помог? Ну невозможно, да? Я его забрал с собой.

А кроме этого, когда мы шли к самолёту, я ему говорю: «Владимир Александрович, вот вы умный, последовательный человек, прошедший жизнь, школу серьёзную. Мы же будем лететь в салоне с Горбачёвым, в присутствии его жены. Давайте ему объясним, что нельзя жевать сопли дальше, всё хреново закончится». Он говорит: «Александр Владимирович, никаких проблем». Я говорю: «Ну тогда полетите в моём самолёте или с Дунаевым — там, где будут Язов и Лукьянов?» Он говорит: «Нет, я с вами полечу». Вот и всё.

Из протокола допроса президента СССР Михаила Горбачёва (14 сентября 1991 года): «Из тактических соображений я поручил Крючкова отправить самолётом, в котором летел и сам, сказав, что с ним я по дороге побеседую. В самолёте он всё время «подавал сигналы»: мол, Михаил Сергеевич обещал побеседовать. Но мы посоветовались, и делать этого я не стал».

«Остались одни копии»

Бывший следователь Генпрокуратуры СССР по особо важным делам Владимир Калиниченко поделился с RT своим мнением о событиях августа 1991 года и рассказал, почему не подключился тогда к расследованию этого дела.

— Каково ваше отношение к этим событиям спустя 30 лет?

— Все эти события — грандиозная авантюра, которую санкционировал Михаил Сергеевич. Наблюдая, чем это закончится, чисто в своей манере.

— Почему вы не присоединились к следствию по этому делу?

— Их обвиняли по статье 64 — «Измена Родине». Если эту статью внимательно прочитать, никакого заговора там не было. Все эти люди были при власти: первый вице-президент и другие.

Я был в отъезде. Когда приехал, Фролов (начальник следственной части Генпрокуратуры СССР. — RT) мне сказал, что дело возбудили по (статье об. — RT) измене Родине. Я говорю: «Что же ты делаешь? Ты же знаешь, что они не изменники Родины».

Можно было силовых министров привлечь за превышение служебных полномочий. Да, такой состав преступления у них был. Они были при власти. Но был живой президент, они эти полномочия превысили — вот и всё. Их бы осудили, никаких бы проблем не было. Если бы не было политической составляющей в отношении всех.

— Но до суда ведь так и не дошло?

— Конечно, нашли компромиссы, чтобы до суда дело не дошло. Но там же с самого начала, помните, какая некрасивая история была. Мы, когда проводили следственные действия, специально взяли на эту работу людей, которые фиксировали допросы с помощью видеозаписи. Когда гэкачепистов арестовали, их писали на видео.

А потом случился скандал — записи продали в «Шпигель». После этого, когда дело отправляли в суд, я просмотрел записи. И вот идёт запись допроса. Потом вдруг она прерывается, секунд на 30—40. На видео — фильм, который был раньше, то есть все подлинники ушли в Германию.

Это было, конечно, безобразие огромное. Заниматься таким делом — и при этом торговать самыми важными вещественными доказательствами.

— То есть были проданы оригиналы, а перед этим были сделаны копии?

— Да. Знаете, если делалась видеозапись и возникали сомнения, что это подлинная плёнка, то назначали экспертизу, чтобы установить, был ли монтаж. Потому что эта видеозапись уже доказательством по делу не могла быть. А тут даже экспертизу не надо проводить. Просто я сам это всё смотрел. Прерывается — идёт кусочек фильма, потом снова запись возобновляется. Короче, когда её переписывали, что-то помешало, какой-то был технический сбой — и стало ясно, что остались одни копии.

— Вы не скрывали от коллег вашего отношения к делу ещё на стадии следствия.

— У меня с ними несогласие — с тем, что они делают, с той квалификацией дела, которую они приняли от Бориса Николаевича Ельцина.

Члены ГКЧП не изменники Родины. Преступление совершили — превысили власть. За это и должны были ответить те, кто этой властью обладал. Я имею в виду силовых министров: министра обороны, министра внутренних дел и Крючкова. И Янаева, потому что он вице-президент. А остальных трогать не надо было, это всё глупость была.

А они пошли по пути заговора. Какой там заговор? Они все были при власти, им власть нечего было захватывать. Для этого они создали коллективный орган — ГКЧП. Вот и всё. Поэтому это превышение власти, злоупотребление властью, но не измена Родине.

Я тогда ещё, когда шло следствие, Фролову говорил: «Саша, ну ты как-то прорвись к Борису Николаевичу и объясни ему, что он совершает глупейшую ошибку». Захотелось соорудить большое дело. А нужно было дать трезвую правовую оценку и ничего не выдумывать. Поэтому, когда Фролов предлагал, чтобы я подключился, я сказал: «В эту кашу, в эту грязь не полезу, потому что время пройдёт — и всё встанет на свои места». Так оно и получилось.

«Где эта кнопка?»

Даже сейчас, спустя 30 лет, не утихают споры о том, у кого эти три дня находился ядерный чемоданчик. В протоколе допроса от 27 августа 1991 года Анатолия Черняева, помощника Михаила Горбачёва, который с начала отпуска президента СССР находился рядом с ним в Форосе, есть рассказ об этом. Черняев сумел договориться с Генераловым о возвращении в Москву на самолёте вечером 19 августа своего секретаря Тамары Алексеевны Александровой:

«Да, он мне при этом сказал, что самолёт военный идёт с грузом аппаратуры связи и связистами, которые эту связь обслуживают. Вот когда меня теперь допрашивают: «Где эта кнопка?», я не знаю, кнопка там или не кнопка, это вне моей компетенции, я вообще никакого отношения к этой кнопке не имел. Почему надо было вывозить всю эту аппаратуру оттуда — это меня тоже очень насторожило, и я, в частности, заподозрил, что эту кнопку там вывезли. Потому что я исключаю, что система ядерного управления была где-то в другом месте. Наверное, она была на даче».

Невзирая на выпавший снег, ресурсные испытания Авторевю продолжаются. На этот раз мы решили дать слово нашим водителям-испытателям. Ведь именно эти герои ежедневно проводят долгие часы на дорогах полигона и занимаются вынужденным ремонтом автомобилей.

Кроссовер Haval Jolion не вызвал у меня доверия: искры между нами не проскочило, хотя тульский иностранец и подкупал неплохим оснащением. С самого начала я не мог подобрать удобную посадку: до руля приходится тянуться, ведь регулировки по вылету у него нет. Попытался принять другое положение, хоть и менее удобное, но уже на полпути до полигона шею натерло ремнем безопасности — и он тоже не регулируется по высоте.

Jolion в целом вызывает какие-то смешанные эмоции. Мотор вроде позволяет весело подорваться на старте, но дальше «не едет», роботизированная коробка передач вроде и шустрая, но абсолютно никуда не торопится. Самое яркое первое впечатление — камера заднего вида: одна из лучших, что я видел. Она хорошо работает в темноте, изображение не замыленное и яркое.

С Мерседесом я познакомился уже после Джолиона, и он впечатлил с самого начала: «Так вот как должен работать „робот“!» Казалось бы, те же 150 турбосил, два мокрых сцепления и передний привод, но эмоции совсем другие. Как же он борзо едет! Прожимаешь акселератор — и коробка быстро скидывает одну или две передачи, преодолевая и без того незаметный турболаг. После замены шин и обслуживания передних тормозов наш GLA еще и тормозить стал как надо. Скакун хоть и немолод, однако порода все же проглядывает.

Впрочем, и к Мерседесу есть вопросы. Сиденье в самой нищей комплектации не может ничем порадовать, кроме диапазона регулировок и подогрева. Расположиться удобно можно, но через какое-то время все равно хочется поменять настройку, поскольку начинают затекать ноги или поясница — ее подпор почти не выражен и лишен регулировки. Большой плюс на фоне Джолиона — регулировка руля по вылету.

Одна из самых неприятных вещей, с которой я столкнулся в Мерседесе, — отвратительная обзорность. В левом повороте мне постоянно мешает передняя стойка, обзор назад сильно ограничен, а камеры у нашего экземпляра нет. После серии сборок-разборок салона во время службы в каршеринге (как минимум для установки и снятия телематического оборудования) внутри поселились скрип и хруст.

Аудиосистема не блещет качеством звука, а у мультимедийки — неудобное и странное управление, к которому я так и не привык. Почему при перелистывании трека шайбой у подлокотника я вижу на дисплее странную надпись: «название +1» или с другой цифрой, зависящей от количества щелчков?

А что же Haval? После нескольких тысяч километров за его рулем (с подогревом, кстати!) нашлись плюсы. Тут есть докатка! Она уже дважды помогала Джолиону добраться своим ходом до шиномонтажа в нашем техцентре. Mercedes же не обладает нормальной нишей под запаску: сомневаюсь, что туда даже докатка влезет. Свет китайских диодных фар заслуживает твердой пятерки. Медиасистема достаточно вменяемая, экран шустро откликается на прикосновения, Bluetooth работает без задержек. Сам звук, как и в Мерседесе, не блещет качеством, а задний правый динамик еще и потрескивает решеткой в такт басовой партии.

Напрягает только жадность на кнопки, коих тут очень мало. Даже подогрев сидений включается через меню медиасистемы. Подвеска мягкая и несколько вальяжная, для ленивой езды в гипермаркет самое то, но в этом же кроется и значительный минус: как вы помните, мягкость и валкость привела к раскачке и удару картером на булыжной дороге.

Ноша по ремонту и обслуживанию ресурсных автомобилей почти полностью легла на мои плечи, и я вкусил все прелести сего действа. Ремонту своими силами подвергалась подвеска обоих автомобилей, у Джолиона снимали коробку передач, Мерседесу меняли термостат и приемную трубу с нейтрализатором, а замена колодок и прочих расходников стала совершенно обыденной.

Замена масла и фильтров у наших машин не вызывает трудностей. Но более серьезное вмешательство проблематично без диагностического сервисного оборудования. В случае с Мерседесом без подробного сервис-мануала можно разобрать половину машины для замены какой-либо детали, а это может оказаться совершенно ненужным. Ремонтопригодность и обслуживание GLA я оцениваю в четыре выбитых катализатора из десяти.

С Джолионом попроще. Конструкция и компоновка у него менее изощренные. Передняя подвеска максимально простая: треугольный рычаг, стабилизатор с тягой и стойка McPherson. В какой-то момент все наши «жонглирования» ремонтными и новыми передними стойками натаскали производить операцию демонтажа минут за пятнадцать. Думаю, можно и быстрее.

Занятный факт: в сервис-мануале указано, что коробка передач снимается вместе с двигателем и только после этого отделяется от него. Я же ленивый — и просто вывесил мотор на траверсе, снял подрамник и демонтировал коробку на подкатной столик, наклонив силовой агрегат так, чтобы коробка, выходя из направляющих, не задевала лонжерон. Со сборкой в обратном порядке трудностей также не возникло. Осмелюсь предположить, что полноприводная версия в плане ремонта оказалась бы ощутимо сложнее и трудозатратнее. В итоге я отделался полуиспугом — и вместо всего подкапотного пространства пришлось разобрать только половину.

Но обольщаться не стоит, и без сервисного компьютера некоторые вещи у Джолиона тоже сделать не получится. Например, мне не удалось найти в Сети, как сбросить сервисный интервал и развести задние тормозные колодки для замены. В Мерседесе же для этого есть скрытое меню медиасистемы. За китайский копипаст-инжиниринг ставлю пять вытекших амортизаторов из десяти.

Что мы имеем в сухом остатке? Как бы странно это ни звучало, но наши подопытные автомобили надежны. За короткий срок им досталось от нас по первое число, а если вспомнить о каршеринговом прошлом Мерседеса, то я удивляюсь, как он еще не рассыпался.

Мне пока больше импонирует именно Mercedes — со всеми его болячками, недочетами, проблемами и нюансами. Он всеми силами пытается принести положительные эмоции, и иногда у него это получается. Впрочем, себе я бы все равно не купил ни новый Haval, ни подержанный Mercedes. К счастью, на рынке еще есть неплохие подержанные машины с полным приводом, «гидроавтоматом» и мощным мотором (привет, Дальний Восток). А из новых машин за условные полтора миллиона рублей я бы выбрал Duster.

Мое общение с Джолионом началось сразу после выезда из автосалона: нужно было ехать в ГИБДД для постановки машины на учет. Китайский новичок создает вау-эффект: красивый и современный дизайн, вполне удобная посадка, хорошая обзорность с большими зеркалами. У нашей машины есть камера заднего вида, но я вполне уверенно маневрирую, даже не глядя на экран. Кстати, спереди есть лишь муляж камеры, да и парктроник спереди не положен. Пластик в салоне хоть и жесткий, но тактильно качественный и приятный. А вот кнопок не хватает. Управление климат-контролем и подогревом передних сидений осуществляется только через мультимедиасистему на Андроиде 8, и это отвлекает от дороги. Причем даже после того, как я изучил и запомнил меню.

Силовой агрегат Джолиона вызывает у меня только сожаление. Медленные и зачастую непрогнозируемые переключения «робота» и истомный звук турбомотора уже после 3000 об/мин портят все настроение. Шумоизоляция оставляет желать лучшего: любой песочек или камушек слышен в салоне. Мягкая подвеска допускает большие крены в поворотах и пробои на больших неровностях.

Mercedes GLA — полная противоположность. Нам он достался с пробегом 90 тысяч каршеринговых километров, но, как оказалось, ничего криминального в этом нет. Автомобиль едет в точном соответствии с пробегом. Настройки турбомотора и «робота» хорошо сочетаются друг с другом, скорость и предсказуемость работы вызывает только уважение к инженерам. Подвеска в меру жесткая и доставляет дискомфорт на неровностях, зато ее сложно пробить.

Mercedes оснащен парктроником, и он здесь очень к месту, потому что обзорность так себе. Клавиши управления климат-контролем расположены настолько низко, что приходится отрывать взгляд от дороги (как и в Джолионе), при этом еще постоянно задевая рукой шайбу мультимедиасистемы. Жесткий и тактильно дешевый пластик — очень не по-мерседесовски. Задним пассажирам выделено минимум места, и в багажник много не положить. А отсутствию запаски можно даже и не удивляться: с завода на GLA устанавливали шины run-flat.

Какую из этих двух машин выбрал бы я? Никакую. Полгода назад я стоял примерно перед таким же выбором, но в итоге принял другое решение: взял автомобиль по подписке.

Благодарим партнеров Авито Авто, Continental, SK ZIC и Bosch за помощь в проведении ресурсного теста.

Узнать цены на новый Haval Jolion и предложения дилеров по всей России вы можете на сайте Авито Авто, перейдя по ссылке.

Более подробно узнать о шинах Continental, участвующих в ресурсном тесте, вы можете, перейдя по ссылке.