25 ноября 2021 г. 16:29
Святейший Патриарх Кирилл еще задолго до восшествия на первосвятительскую кафедру снискал известность как выдающийся духовный писатель и среди отечественной паствы, и далеко за пределами России. Известно, что к любому делу Святейший относится очень внимательно, в том числе кропотливо работает над сборниками своих трудов. Почему его тексты — это настоящая православная литература, каковы традиции издания трудов церковных иерархов и почему один из любимых образов, который использует Святейший Патриарх, это закон всемирного тяготения, «Журналу Московской Патриархии» (№ 11, 2021, PDF-версия) рассказал заместитель главного редактора Издательства Московской Патриархии Евгений Полищук.
Тексты верифицируются автором лично
Традиции печатать труды Предстоятелей Русской Церкви уже много лет. Патриарх Сергий меньше года управлял Церковью в патриаршем сане, и время это пришлось на Великую Отечественную войну. Поэтому собрать и издать труды Первосвятителя при его жизни не успели, но после смерти Предстоятеля был издан сборник «Патриарх Сергий и его духовное наследство» (1947 г.) — там были и труды Святейшего, и воспоминания о нем.
Прижизненное издание трудов Предстоятелей Церкви началось со времени патриаршества Алексия I: с 1948 по 1963 год Издательство Московской Патриархии выпустило четыре тома его «Слов и речей». Аналогично были изданы и труды Патриарха Пимена, два тома которых вышли в свет в 1977 и 1985 годах.
Уже в новейшие времена издательство подготовило и напечатало три тома трудов Патриарха Алексия II, которые выходили под общим названием «Церковь и духовное возрождение России (Слова, речи, послания, обращения)».
Если предыдущее патриаршество начиналось в условиях, когда Церковь и ее Предстоятель почти не имели доступа к средствам печати, к радио и телевидению, то Святейший Патриарх Кирилл взошел на престол святителей Московских уже в иных обществе и государстве.
Сегодня неизмеримо выросло значение Церкви в странах Русского мира, к позиции ее Предстоятеля и иерархов прислушиваются общественные и политические силы страны. Русская Церковь все активнее осваивает современное информационное пространство. Наши иерархи — частые гости на телеэкране, постоянные авторы публикаций в средствах массовой информации.
Сказанное особенно справедливо в отношении нашего нынешнего Первосвятителя. Помимо сотен рассыпанных по страницам периодических изданий статей, выступлений, интервью, он стал автором и ведущим постоянной телевизионной передачи «Слово пастыря», с которой в течение многих лет начинался субботний день у зрителей Первого канала российского телевидения, и не только у православных. В 2006 году материалы этих передач были положены в основу одноименной книги, которая приобрела исключительную известность и трижды переиздавалась в нашей стране (а теперь готовятся ее переводы на иностранные языки).
Поэтому неудивительно, что первое, с чем столкнулось издательство при подготовке книги Святейшего Патриарха Кирилла, — это изобилие материала и вытекающая отсюда нелегкая задача его отбора. Сейчас людей и организаций, желающих издавать труды Первосвятителя, чрезвычайно много, и многие взялись за это дело: сначала появились издания по итогам визитов Его Святейшества на Украину и в Белоруссию, потом — по различным аспектам социального служения Церкви (вышла, например, книга «Патриарх и молодежь: разговор без дипломатии») и т. п.
Но сам Святейший Патриарх решил: только книги Издательства Московской Патриархии будут содержать тексты, лично верифицированные автором (к примеру, он предложил свои подзаголовки к проповедям). Нам, конечно, разрешено улучшать тексты с точки зрения их литературной формы, однако все мысли и образы оригинала мы бережно сохраняем, следуя указанию Святейшего: редактировать можно, но я должен узнавать свой текст.
Специфическая трудность издания нынешнего Патриарха в том, что он — превосходный оратор, очень хорошо умеет интонировать свою речь: в нужных местах делает смысловые ударения, паузы. Но слово устное и письменное — это разные вещи. При чтении письменное слово как бы отрывается от устного, читающий в уме произносит его совсем по-другому, так, как диктуют законы книжной речи. Здесь каждое слово может тянуть за собой целый шлейф различных связанных с ним побочных смыслов. Поэтому сначала издательством была проведена большая подготовительная работа по изучению всего корпуса текстов Святейшего Патриарха Кирилла и разработана общая концепция систематизации его трудов.
Она предусматривает три вида изданий. Это тематические, из которых пока вышла только «Тайна покаяния» (сборник великопостных проповедей, сейчас готовится его второе издание). В серии «Слово Святейшего Патриарха» увидели свет два выпуска: «Преодоление смуты» и «Святая Земля». Особое внимание уделяется Собранию трудов. Решено издавать сочинения архипастыря по сериям с нумерацией томов в пределах каждой из них, что позволяет по мере накопления материалов на какую-либо одну тему продолжать публикации, включая их в соответствующую серию. К настоящему времени в разных сериях вышло уже пятнадцать книг.
Главная задача — приобщение людей к вечным ценностям
Когда священник обращает свою проповедь к пастве, он полагает, что перед ним стоят верующие, а потому не ведет речь о пользе тех или иных христианских добродетелей, но главным образом о том, как эти добродетели стяжать. Но когда говорит Святейший Патриарх, он обращается не только к верующим. Его как духовного лидера своего народа слушают и те, кто пока не обрел под ногами твердую почву христианской веры. А потому здесь Первосвятитель выступает уже как пекущийся о приобщении людей к православной традиции миссионер. Именно поэтому Святейший много говорит о христианских или, даже шире, о традиционных ценностях, ибо зачастую обращается к неверующей или инаковерующей части общества. Само это слово «ценности» встречается в его Собрании трудов множество раз.
Патриарх вынужден так много говорить о ценностях не случайно. Сегодня в благополучных демократических странах нарастает волна представлений об относительности и необязательности морали, пересмотра и критики ее постулатов и абсолютизации свободы выбора. Один пример — грех плотской нечистоты: большинство людей сегодня всячески пытаются оправдать этот грех, представить его как и не грех вовсе, а как одну из моделей поведения современного человека; а обезбоженная массовая псевдокультура поддерживает этот страшный миф и распространяет его, отравляя сознание прежде всего молодых людей. Это чревато кризисом личности и семьи, разрушением нормальных межличностных отношений, дело в итоге может дойти до полного распада общества.
Эта духовная ситуация влияет и на Россию, тем более что нашим соотечественникам в течение многих десятилетий жестко навязывалось безбожие. Поэтому, неизменно подчеркивает Святейший Патриарх, главной задачей, стоящей перед Русской Церковью сегодня, является возрождение человеческих душ, очищение человеческих сердец, приобщение людей к вечным духовным ценностям Православия. По сути дела Церковь в наше время должна заниматься миссионерским служением среди собственного народа.
И практически в каждом своем слове при вручении архиерейского жезла новопоставленным епископам Святейший Патриарх в качестве одной из приоритетных задач для нового архиерея говорит о необходимости «вносить посильный вклад в возрождение и утверждение духовно-нравственных ценностей в обществе». При этом он отмечает, что дело это трудное, поскольку ныне в общественном сознании укореняется идеология оправдания греха и культ удовольствий, многие люди не только охладели к духовной жизни, но и вообще потеряли твердые нравственные ориентиры, утратили искреннюю и живую веру во Христа, устремляясь исключительно к земным наслаждениям, к богатству, суетной славе. Ныне «голос святителей приглушается пропагандой цивилизации потребления — цивилизации, столь чуждой высоким христианским идеалам и традиционным нравственным ценностям. Современный дух, враждебный Церкви, настолько силен, что епископы вынуждены непрестанно вести многостороннюю духовную борьбу и претерпевать глубокую душевную скорбь. Поэтому и тебе необходимо быть мужественным и осторожным».
Раскрепощение инстинкта — это путь к гибели
Патриарх использует любую возможность, чтобы сказать об исключительном значении духовных и нравственных ценностей в жизни общества. Какие бы события ни происходили, какой бы вопрос ни обсуждался, Святейший напоминает об этом вновь и вновь.
Скажем, сейчас много говорят о модернизации страны. Не отрицая важности проблемы, Патриарх неизменно подчеркивает, что любая модернизация должна включать нравственное измерение, учитывать ценности национальной культуры и духовного наследия, — только тогда любые реформы будут иметь успех. Этот тезис красноречиво подтверждает и наша отечественная история, в которой неоднократно предпринимались попытки реформировать страну, но они не приводили к улучшению качества человеческой жизни. Отталкиваясь от исторического опыта, можно сказать, что нынешняя модернизация только в том случае увенчается успехом, если мы будем соединять современные реалии с духовно-нравственными ценностями, свойственными нашей традиции. Содействие именно такому развитию общества сегодня имеет прямое отношение к пастырскому служению Церкви.
Многим сейчас в нашей стране импонирует заимствование иных образцов общественного, политического развития, отказ от своей самобытности, от веры предшествующих поколений, которая для тех, кто лоббирует этот отказ, представляется косной, консервативной, мешающей развиваться народу и государству. Но Патриарх, ратуя за возвращение народной жизни к лучшим национальным традициям, призывает с осторожностью относиться к слепому копированию зарубежного опыта, напоминает о печальных последствиях забвения традиционных ценностей.
Так было в 1612 году, когда под предлогом модернизации страны элита русского общества пригласила занять русский престол польского королевича Владислава, считая, что новая власть будет западноевропейской, образованной, а армия — гораздо сильнее московской, лучше вооруженной… Но мы помним, чем это кончилось: поляки заняли Москву, и в ответ на призывы Патриарха Гермогена было собрано ополчение, которое под руководством Минина и Пожарского освободило страну.
Один из любимых образов, который использует Святейший Патриарх, говоря о нравственности, связан с законом всемирного тяготения. На вопрос, почему нравственность есть непременное условие и счастья отдельного человека, и выживания человеческого общества в целом, ответ таков: потому что Бог так возжелал. Мы можем признавать бытие Бога или отрицать его, можем соглашаться с объективным значением нравственности или ухмыляться по этому поводу. Сам по себе нравственный закон, как и закон тяготения, от этого не изменится и не исчезнет. Только если мы будем игнорировать закон тяготения, то разобьем голову. Точно так же мы калечим жизнь, игнорируя нравственный закон. И если кто-то в своих мыслях, желаниях и поступках руководствуется стремлением жить в соответствии с инстинктом, то в обществе, как и в семье, должны найтись разумные люди, которые скажут: «Это опасно; ты еще до конца не понимаешь, насколько это опасно. Раскрепощение инстинкта — это путь к гибели».
***
Замечательные вещи можно прочитать в сборниках сочинений Его Святейшества. Удивительно тонко он пишет о разных областях человеческих знаний. Например, обратимся к отрывку о русской литературе, о поэте Александре Сергеевиче Пушкине: «У него есть замечательные слова в «Капитанской дочке»; я цитирую не дословно, но речь там идет о переменах. Так вот, самые надежные перемены — это те, которые связаны с улучшением человеческих нравов, тогда изменения происходят без потрясений. Удивительно почувствовал Пушкин суть проблемы. Петр I не понимал, как и многие другие, а вот поэт понял, что настоящая перемена к лучшему связана с изменением человеческих нравов».
Можно со всей очевидностью сказать, что книги Святейшего Патриарха адресованы не только православным верующим, для которых слова Предстоятеля — путеводная нить, помогающая отыскивать дорогу к спасению. Но они будут интересны и самому широкому кругу наших сограждан, содействуя их духовному просвещению, особенно тем читателям, кому важно знать мнение Церкви по злободневным проблемам современности. Будут полезны они и всем тем, кто обращается к слову Патриарха Московского и всея Руси Кирилла в своей политической и общественной деятельности.
«Церковный вестник»/Патриархия.ru
20 февраля (2 марта) 1613 года. На паперти Благовещенского собора Московского Кремля келарь Троице-Сергиевой лавры Авраамий Палицын зачитывает решение Земского собора «Об избрании на царский престол боярина Михаила Фёдоровича Романова». («Книга об избрании на царство царя и великого князя Михаила Фёдоровича», 1672—1673)
Избрание царя на Руси как правило производилось Земским собором после кончины предыдущего монарха и проводилось для утверждения кандидатуры наследника даже в случае, когда линия преемственности была очевидной.
За 135 лет (с 1549 по 1684) на Руси было созвано около 60 соборов, из них менее десяти относились к типу «избирательных[1] на царство». Они избирали царя, выносили окончательное решение, закреплённое соответствующим документом и подписями участников собора (рукоприкладство) — «постановление об утверждении в царском чине». Самым известным является Земский собор 1613 года, избравший Михаила Романова.
Не все избрания царя на царство можно считать полноценными с точки зрения «легитимности» сделавшего это собора, поскольку в кризисных ситуациях решение принимали не выборные, съехавшиеся со всего государства, а только те, которые находились в Москве, «толпа», которая своим «выкликом» подтверждала принятое кулуарное решение — спорными являются, в основном, соборы Смутного времени — избрание Бориса Годунова, Василия Шуйского, королевича Владислава.
Через эту процедуру проходили все русские цари, за исключением 1-го — Ивана Грозного, его марионетки Симеона Бекбулатовича, а также монархов Смутного времени: «царицы на час» вдовы Ирины Годуновой, её племянника малолетнего Фёдора II Годунова, 2 самозванцев; и единственного Романова — Фёдора III Алексеевича (отец которого пытался ещё при своей жизни нейтрализовать эту процедуру). Первым избранным собором царём был второй русский царь Фёдор I Иоаннович; последними стали последние цари Пётр I и его брат Иван V.
Последовательность[править | править код]
Утверждённая грамота Земского собора об избрании царя Михаила Фёдоровича. Москва, май 1613 года. ММК. Была написана в 2 экз. в виде свитков, заверены подписями более 230 участников собора (на оборотной стороне) и печатями духовенства. В настоящий момент один из них состоит из 9 листов, на фото — 1-й лист.
Процедуру избрания царя можно рассмотреть на основе подробного источника, рассказывающего об избрании Бориса Годунова. Выражение «земской собор» не употребляется, он называется «советом» и т. п. Его созыв представляется как результат общенародной инициативы — «всего многобезчисленного народного християнства, от конец до конец всех государьств Росийскаого царьствия». Главная роль в организации избрания отводилась патриарху Иову. Состав собора трёхчленный — освящённый собор, царский синклит, «земля»[2].
патриарх, митрополиты, архиепископы, архимандриты, игумены, весь иноческий чин, затворники, пустынники, протопопы, иереи, весь притч церковный, весь «освященный собор», бояре, окольничие, весь царский синклит, воеводы, дворяне, стольники, стряпчие, жильцы, дьяки, дети боярские, головы стрелецкие, сотники стрелецкие, всякие служилые люди, гости, торговые люди, черные люди
Описывая избрание Годунова, Утверждённая грамота все время различает в его составе людей, «которые были на Москве» и «которые приехали из далних городов в царьствующий град Москву». Их состав характеризует один из вариантов подсчёта подписей на грамоте об этом избрании: духовенство — 160 человек, военно-служилые люди — 337, гости — 21, старосты гостинной и суконной сотни — 2, сотские московских чёрных сотен и полусотен — 13[3].
Черепнин пишет касательно избрания Фёдора I Ивановича, что за ним последовало «моление», адресованное новому царю. По его мнению, это «не инсценировка, а скорее ритуал, сопровождавший соборное определение. Ведь также обстояло дело при избрании Бориса Годунова и даже Михаила Романова. Были и решения земских соборов, и утверждённые грамоты, но были и разработанный церемониал и декларации»[4].
Даты[править | править код]
1584[править | править код]
После смерти 1-го русского царя Ивана Грозного Московский Земский собор 1584 года (видимо, весной) избрал царём его сына Фёдора Иоанновича. Грамота от этого собора не сохранилась.
Подобное утверждение было необходимым, поскольку согласно духовному завещанию Ивана Грозного, составленному в 1572 году, его преемником был старший сын, царевич Иван Иванович, скончавшийся в 1581 году. Нового завещания после смерти сына Иван Грозный не сделал, и младший сын Фёдор оставался без юридического титула.
Из-за малого количества информации некоторыми историками (по указанию Черепнина) факт того, что этот собор был избирательным, оспаривается. «Новый летописец» пишет: «…по преставлении царя Ивана Василиевича приидоша к Москве изо всех городов Московского государства и молили со слезами царевича Фёдора Ивановича, чтобы не мешкал, сел на Московское государства и венчался венцом» — но считается, что это лишь косвенное указание на собор. Псковская III летопись сообщает: «В лето 7093-го. Поставлен бысть на царьство царём, на вознесениев день, Феодор Ивановичь митрополитом Дионисием и всеми людьми Руския земля». Последние слова воспринимаются, по указаниям Черепнина, как формула поставления государя земским собором[5].
Иностранные свидетельства, однако, кажутся подтверждающими факт выборов. Англичанин Горсей пишет, что 24 апреля (4 мая) 1584 года «был собран парламент из митрополитов, архиепископов, епископов, настоятелей монастырей, высших духовных лиц и всего дворянского сословия без разбора». Шведский наместник Делагарди в грамоте в Новгород от 26 мая (5 июня) того же года пишет об «избрании» Фёдора «в великие князи», а шведский хронист Петрей записывает, что Фёдора избрали на царство «высшие и низшие сословия».
1598[править | править код]
Утверждённая грамота Земского собора 1598 года об избрании на царство Бориса Фёдоровича Годунова (Плещеевский список). Москва, январь-февраль 1599 (список 1620-х гг.). РГБ.
- 7 (17) января 1598 года царь Фёдор Иоаннович умер без завещания, и мужская линия московской ветви династии Рюриковичей пресеклась. Престол был временно занят вдовой умершего царя Ириной Годуновой. После попыток утвердить её на престоле, не нашедших достаточной поддержки, был созван Земский собор для избрания нового царя.
- 17 (27) февраля 1598 года Земский собор избрал царём брата вдовствующей царицы, шурина покойного царя Фёдора Бориса Годунова и принес ему присягу на верность.
- 18 (28) февраля — молебен в Успенском соборе
- 20 февраля (2 марта) и 21 февраля (3 марта) состоялось шествие крестным ходом в Новодевичий монастырь, где укрылся Борис, чтобы умолить его принять царство.
- 26 февраля (8 марта). Приход Бориса из монастыря и его торжественная встреча
- 9 (19) марта. Расширенное заседание «освященного собора» и боярской думы по вопросу коронации Бориса и присяге ему.
- 1 (11) сентября 1598 года Борис венчался на царство[6].
Избирательная документация Бориса Годунова не сохранилась, поэтому легитимность его избрания некоторыми историками оспаривается. Неизвестно, сколько именно людей участвовало в соборном избрании Годунова[7]. До наших дней дошло не 1, а 2 соборных постановления об утверждении Годунова в царском чине; первая датируется июлем 1598 года, вторая 1 (11) августа 1598 года. Они различаются по содержанию и дают неодинаковое освещение важных моментов кампании, а также разный состав выборщиков. В некоторых местах очевиден подлог[8]. Исследователи дают разную оценку этому собору — от «ширмы» до правовой процедуры.
Сохранился ранний источник — «Соборное определение об избрании царём Бориса Фёдоровича Годунова» («поставихом… царя и великого князя Бориса Фёдоровича всеа Русии самодержца, Российской земли государя»). Сохранилась Утверждённая грамота об избрании Бориса до царство (в нескольких списках).
Извещение датским послам 17 марта 1598 года гласит, что Борис возведён на престол «прошением и молением патриарха Иова и митрополитов и архиепископов, и всего священного вселенского собора, и за челобитьем многих государских детей и царевичей розных государств, которые под его царскою великою рукою и ему государю служат, и за многими прозбами бояр, и колничих, и князей, и воевод, и дворян, и приказных людей, всяких служилых людей всех городов Московского государства, и всего народа христьянского, множества людей…».
Сын Бориса, Фёдор Годунов, после смерти отца (1605) стал царём без избирания, равно как и свергнувший его Лжедмитрий I.
1606[править | править код]
19 (29) мая 1606 года группа приверженцев Василия Шуйского «выкликнула» его царём. Хотя толпа представляла собой подобие Земского собора, официально она им не являлась.
После убийства Лжедмитрия мятеж в Москве не утихал, и среди людей продолжались разногласия о личности следующего монарха. Боярская дума поставила вопрос о созыве земского собора для избрания царя: «По ибиении ж Ростригине начаша боляре думати, как бы сослатца со всею землёю и чтоб приехали з городов к Москве всякие люди, как бы по совету выбрати на Московского государство государя, чтоб всем людем был»[9]. Однако собор «всей земли», с представителями городов, не был созван. Шуйский был провозглашён царём своими сторонниками 19 (29) мая на Красной площади с Лобного места. Авраамий Палицын пишет, что он «малыми некимиот царских палат излюблен бысть царём князь Василий Иванович Шуйский и возведён бысть в царский дом, и никим же от вельможь не пререкован, ни от прочего народа умолён». Буссов пишет, что утверждение Шуйского на престоле произошло без санкции земского собора. Также считает «Новый летописец». Видимо, он был избран царём на расширенном заседании боярской думы с участием представителей дворянства и купечества — то есть только москвичей, без присланных из других городов.
Воздвижение Василия на царство было результатом заговора олигархии, и он, в отличие от наследственных монархов, был вынужден дать им гарантии в виде крестоцеловальной записи (1 (11) июня) с условиями, в соответствии с которым он обязывался править. Она содержала первые в отечественной истории положения, ограничивавшие власть монарха, в частности — гарантию законного суда.
И на том на всем, что в сей что в сей записи написано, яз царь и великий князь Василий Иванович всея Русии, целую крест всем православным християнам, что мне. их жалуя, судити истинным праведным судом и без вины ни на кого опалы своея не класти, и недругам никому в неправде не подавати, и от всякого насильства оберегати[10].
1610[править | править код]
В 1610 году Семибоярщина выбрала царём 15-летнего польского царевича (впоследствии король Владислав IV) под давлением приближающегося польского войска Жолкиевского. Чтобы это избрание имело видимость законности, московские бояре намеревались созвать выборных от городов для избрания. Но ждать съезда было нельзя из-за напряжённой обстановки. Земской собор был наскоро собран из тех, кто нашёлся в столице. Бояре быстро избрали Владислава «собором», составили грамоту, которая определяла его права и обязанности. Владислав был обязан принять православие, править страной посредством бояр, собирая Земский собор в важных случаях, от Польши сохранялась полная независимость. Жолкиевский принял все условия и дал за Владислава присягу, а москвичи целовали новому царю крест.
Этот земский собор 17 (27) июля 1610 года, низложивший Шуйского, избравший временное боярское правительство и избравший поляка, по мнению некоторых историков, был народным собранием, лишь присвоившим себе название земского собора[11]. В нём не принимали участия представители «всего народа». По другим — это был легитимный собор. По его результатам с поляками был заключён договор (17 (27) августа 1610 года), текст которого сохранился.
1613[править | править код]
Утверждённая грамота Земского собора об избрании на царский престол Михаила Фёдоровича
Освободив Москву, князь Пожарский грамотой 15 (25) ноября созвал представителей от городов, по 10 человек, для выбора царя.
В январе 1613 г. съехались выборные от всех сословий, включая крестьян. Собор (то есть всесословное собрание) был один из самых многолюдных и наиболее полных: на нём впервые были представители даже чёрных волостей. Численность участников собора оценивается от 700 до 1500 человек. Фигурировали несколько кандидатов: Иван Воротынский, Дмитрий Трубецкой, другие, и в итоге победивший Михаил Фёдорович (Романов). Выборы были очень бурные. Избрание состоялось 7 (17) февраля, но официальное объявление было отложено до 21 февраля (3 марта).
Высказывается предположение, что Михаил перед избранием дал определённую «ограничительную запись».
1645[править | править код]
Алексей Михайлович был утверждён в правах на трон после смерти отца, первого царя из новой династии. Земский собор подтвердил его права.
Ключевский пишет: «Царь Алексей вступал на престол как преемник своего отца, и современники называли его „природным“, то есть наследственным, царём. Но земский собор уже три раза[12] был призываем для избрания царей (Фёдора, Бориса, Михаила). Соборное избрание, как замена завещания, стало признанным прецедентом. Теперь в четвёртый раз обратились к тому же средству, чтобы случай превратить в правило, в порядок; соборным избранием только подтверждалось наследование по закону, установленное клятвенным соборным приговором 1613 г.»
Олеарий свидетельствует, что царь Алексей вступил на престол по единодушному согласию всех бояр, знатных господ и всего народа. Московский подьячий Котошихин пишет, что по смерти Михаила «„обрали“ на царство его сына духовенство» бояре, дворяне и дети боярские, гости и торговые и всяких чинов люди и чернь, вероятно, столичное простонародье, огульно опрошенное о царе на площади, как в 1613 г. Также он рассказывает «А нынешнего царя обрали на царство, а письма он на себя не дал никакого, что прежние цари давывали, и не спрашивали, потому что разумели его гораздо тихим, и потому пишется самодержцем и государство своё правит по своей воле». Это, как отмечает Ключевский, означало, что обязательства, принятые на себя Михаилом при избрании, не были повторены его сыном. Земский собор не ограничивал верховной власти, повторение закулисной сделки и в 1645 г. считалось возможным, но было признано ненужным.
Фёдор III[править | править код]
Когда в 1676 году Алексей скончался и на престол взошёл Фёдор III Алексеевич, его восшествие не было ознаменовано подтверждением прав на Земском соборе.
Это случилось из-за решения его отца. За время царствования Алексея, как отмечает Ключевский, незаметно исчезали следы политических обязательств, под гнётом которых начала действовать новая династия. И Алексей «сделал попытку и соборное избрание превратить в простой символический обряд. Года за полтора до своей смерти, 1 (11) сентября 1674 г., царь торжественно объявил народу старшего царевича как наследника престола на Красной площади в Москве в присутствии высшего духовенства, думных людей и иноземных резидентов, находившихся тогда в Москве. Это торжественное объявление наследника народу было формой, в которой царь передавал власть сыну после своей смерти, и единственным актом, придававшим законный вид воцарению Фёдора, на которого, как на Михайлова внука, не простирался соборный приговор 1613 г. Но такой явочный способ передачи власти в присутствии народа с его молчаливого согласия не упрочился».
1682[править | править код]
После смерти бездетного Фёдора III наследниками оставались его братья, старший слабоумный Иван и младший Петр. Фёдор не оставил прямого объявленного наследника.
27 апреля (7 мая) 1682 года, собором на престол был возведён Петр, в обход слабоумного Ивана. Однако 26 мая (5 июня), после народных беспорядков, спровоцированных Милославскими, был устроен второй Собор за этот год. Под давлением стрельцов решение было изменено и царями стали оба брата.
Ключевский указывает, что первый из этих соборов представлял собой активное избрание, вынужденное обстоятельствами, но в упрощённой, точнее, искажённой форме. «В апреле 1682 г., как только закрыл глаза Фёдор, патриарх, архиереи и бояре, пришедшие проститься с покойным царём, собрались в одной дворцовой палате и стали думать, которому из двух оставшихся сыновей царя Алексея быть царём. Приговорили, что этот вопрос должны решить всех чинов люди Московского государства. Тотчас с дворцового крыльца патриарх с архиереями и боярами велел собраться всех чинов людям на дворцовом дворе и тут же с крыльца обратился к собравшимся с речью, в которой предложил тот же вопрос. Не совсем, впрочем, со значительным перевесом голосов был провозглашён младший десятилетний царевич Петр мимо слабоумного старшего Ивана. С тем же вопросом патриарх обратился к высшему духовенству и к боярству, стоявшим тут же на крыльце, и те высказались за Петра же. После того патриарх пошёл и благословил Петра на царство. Ввожу вас в эти подробности, чтобы показать, как просто делалось тогда такое важное дело в Москве. Очевидно, на этом обыденном собрании не было ни выборных людей, ни соборных совещаний. Вопрос решила разночиновная толпа, оказавшаяся в Кремле по случаю смерти царя. Очевидно также, что люди, решавшие судьбу государства в эту минуту с патриархом во главе, не имели никакого понятия ни о праве, ни о соборе, ни о самом государстве или нашли такие понятия излишними в данном случае».
Второй из этих соборов оказался ещё более упрощённым. После бунта стрельцов 15 (25) мая 1682 г. «заставили наспех устроить такую же пародию собора, который и выбрал на престол обоих царевичей. В акте этого вторичного, революционного выбора также читаем, что все чины государства били челом, чтобы „для всенародного умирения оба брата учинились на престоле царями и самодержавствовали обще“».
Примечания[править | править код]
Литература[править | править код]
- Черепнин Л. В. Земские соборы русского государства. М., 1978.
- Р. Г. Скрынников. «Борис Годунов. Земский Собор 1598 года»
Массы или элиты?
Идеи по природе вещей дело штучное. В массовое производство их не запустишь. И вообще с массами связь у них лишь очень косвенная. Одним, как Славянской идее Погодина, везет, они побеждают своих соперников, пронизывают сознание элит и завоевывают сердца правителей. Другие, как случилось с идеей Тютчева манипулировать европейским общественным мнением, умирают, так сказать, в прихожих властителей. Третьи, как ленинская идея о переделе собственности, становятся расхожей монетой и достоянием масс.
Как бы то ни было, различие между действительными и мнимыми интересами доходит до масс лишь в интерпретации элит. В демократических странах происходит это с помощью честной, как правило, идейной борьбы между политическими партиями, в авторитарных — «спускается» к массам с державного Олимпа.
Ну, возьмем хоть брежневскую доктрину, согласно которой страны Восточной Европы, освобожденные Советской армией от нацистской оккупации, законно принадлежали России, поскольку за их освобождение пролита была русская кровь. Нет сомнения, что родилась она в голове какого-нибудь аппаратного Погодина XX века и потом «спущена в массы». Так или иначе, массы приняли её с не меньшим энтузиазмом, нежели ленинскую о переделе собственности. Почему? Именно по той причине, что она наложилась на готовую, так сказать, матрицу погодинской Славянской идеи, теоретически обоснованную, как мы скоро увидим, Николаем Яковлевичем Данилевским в книге «Россия и Европа».
Там ведь все было точно таким же. Освободить славян от «гнусного ислама», по известному выражению А.Ф. Тютчевой, почиталось священной обязанностью России. Но о том, чтобы отпустить их после этого на волю, и речи не было. Еще Погодин, как мы помним, планировал посадить на королевство в освобожденных странах русских великих князей — проконсулов. А Данилевский даже объявил это «законом истории». Единые по вере и крови, как и по языку, славяне (вместе с затесавшимися среди них венграми, румынами и греками) составляли, по Данилевскому, один «культурно-исторический тип», противостоящий типу европейскому, романо-германскому. Освобожденным славянам предназначено было стать авангардом России в предстоящей войне с Европой. И любая их попытка добиться независимости от России изображалась как черная неблагодарность, как измена общему делу, как попытка перебежать на сторону врага. Изображалась, причем, совершенно одинаково — и в XIX веке и в XX.
Было это новое закрепощение освобожденных народов в действительных интересах России? В 1989 году, когда началось крушение империи, обнаружилось, что ничего, кроме ненависти закрепощенных народов, принести оно стране не могло. А в массах тем не менее было оно популярно необычайно. Кто не слышал в те времена сакраментальную фразу «Мы их от Гитлера спасли, а они, сволочи…»? Так о чем же в конечном счете говорит нам эта странная на первый взгляд связь между советской доктриной и давно, казалось, умершей идеей царских времен?
Ну, прежде всего, массы не имеют возможности компетентно судить о том, что составляет действительный интерес страны. Во-вторых, говорит это нам о феноменальной долговечности идей. В-третьих, наконец, об их способности работать в автономном режиме, т.е.совершенно независимо от реальных интересов. Маркс, в отличие от Плеханова, был слишком тонким мыслителем, чтобы этого не понимать. Потому, надо думать, он и предложил компромиссную формулу, предназначенную примирить материалистическое объяснение истории, т.е. приоритет интересов над идеями, с этой автономной — и порою решающей — ролью идей в истории. Все, кому случилось вырасти в СССР, эту формулу помнят: «Идея, овладевшая массами, становится материальной силой».
Естественно, что Н.А. Нарочницкая тоже исходит из формулы Маркса, хотя и ненавидит его люто, до потери здравого смысла. Судите сами. «В жизни Маркса все фальшиво: 30 лет подстрекательства из читальни Британского музея, удобная жизнь за счет Энгельса, расчетливая женитьба на аристократке, богатые похороны с надгробными речами; типичный мещанин, завистливо воюющий против «буржуазии».
Такая склочная характеристика одного из крупнейших все-таки европейских мыслителей говорит, конечно, больше о Нарочницкой, чем о Марксе: уж слишком она напоминает о крыловских слоне и моське. Но я-то стараюсь убедить читателя совсем в другом. В том, что решающую роль в конкуренции идей в авторитарных государствах играют лидеры и элиты, а вовсе не массы. К массам «спускаются» лишь те идеи, что победили своих соперниц в сознании элит. Грамши, как помнит читатель, называл их «гегемонами», другие авторы «национальными мифами», в России прижилось название «национальная идея».
И поэтому утверждаю я здесь лишь, что, добившись однажды статуса «гегемона», такая национальная идея продолжает работать в истории страны, как видели мы хоть на примере доктрины Брежнева, на протяжении десятилетий, порою столетий. И не только, конечно, в России. Наполеоновский комплекс — один пример такой автономной работы «идеи-гегемона», исламский (и православный) фундаментализм — другой. В интересующий же нас период — в постниколаевской России — функционировала в этом качестве идея славянского «дополнения» империи как обязательного условия её мирового величия (или попросту Славянская идея). Так случилось, что именно эта идея оказалась как оптимальной формой её наполеоновского комплекса в 1850-е, так и главным последствием николаевского царствования, его идейным, если угодно, завещанием России.
Принцип Ламздорфа
Это станет совершенно очевидно, если мы начнем с конца. Накануне мировой войны, которой суждено было похоронить российскую монархию, Славянская идея умирала, казалось, своей смертью. Нет слов, Чаадаев ошибся, полагая в 1854 году, что недалеко то время, когда в России снова научатся «любить отечество по примеру Петра Великого, Екатерины и Александра». Но ошибся и Погодин. Два поколения спустя мало кто в России верил, что «союзники наши в Европе, и единственные, и надежные, и могущественные, — славяне». Освобожденные из турецкого плена славянские народы «не проявили, — говоря словами Бисмарка, — никакой склонности принять царя в качестве преемника султана».
Первой отвернулась от России Сербия, заключив в 1881 году 15-летнее военное соглашение с Австро-Венгрией, которая, как мы помним, была для Погодина «бельмом на нашем глазу». За Сербией потянулась Болгария, избрав на престол вовсе не русского великого князя, как мечтал Погодин, а германского принца (более того, болгарская делегация объехала в середине 1880-х все европейские столицы в поисках поддержки своей независимости именно от России). «Измена Болгарии» стала в те годы почти идиомой в словаре русских националистов. Короче говоря, как подводил итоги этого первого этапа реализации «Славянской идеи» замечательный современный исследователь российско-балканских отношений С.А. Романенко, «на период 1880-1890-х приходится падение до низшей точки отношений России с двумя славянскими православными государствами, которые только что благодаря ей обрели свободу… В результате Россия практически лишилась плодов своих побед, а Австро-Венгрия, ставшая её главным соперником в Юго-Восточной Европе, стала покровительницей и Сербии и Болгарии». Вот вам и «союзники наши единственные, надежные…»
Казалось бы, более убедительный провал Славянской идеи немыслимо себе и представить. Странным образом, однако, она продолжала жить — вопреки реальности. Отношения с Сербией изменились лишь в начале XX века, когда в результате государственного переворота в Белграде 28-29 мая 1903 года были убиты король Александр Обренович и королева Драга. С Болгарией отношения так и не поправились, и она вступила в мировую войну на стороне Австро-Венгрии.
Новый сербский король Петр Карагеоргиевич пришел к власти, однако, с собственной национальной идеей. И состояла она вовсе не в создании Славянского союза под эгидой России, как планировал Погодин, но в воссоединении всех земель, на которых проживали сербы. Одним словом, короля Петра, как впоследствие Слободана Милошевича, заботили отнюдь не «Петербург в Константинополе» и не православный реванш, но интересы «великой Сербии», как понимала их новая белградская элита. Россия, однако, меньше всего была заинтересована в имперских притязаниях вновь обретенной союзницы. Напротив, как формулировал в 1890-х принцип российской политики будущий министр иностранных дел В.Н. Ламздорф,
«для нас всегда выгодно, чтобы на Балканском полуострове были лишь небольшие государства, достаточно слабые, чтобы нуждаться в нашем покровительстве, в то время как всякое государство более значительное и независимое стало бы нашим врагом».
Это постоянное опасение, как бы братья-славяне не стали нашими злейшими врагами, знакомо читателю еще по письмам Погодина. Единственный раз изменила Россия принципу Ламздорфа, конечно, при Горчакове после русско-турецкой войны 1877 года, когда — в нарушение секретного договора с Австро-Венгрией — попыталась создать «великую Болгарию», простиравшуюся на половину Балкан. Тогда на Берлинском конгрессе предостерегла Горчакова от очередной грубой ошибки Европа.
Мы увидим в заключительной книге трилогии, какую истерику закатила по этому поводу московская пресса. И по сей день Берлинский конгресс фигурирует в летописях русского национализма как пункт № 1 обвинительного заключения против «предательской» Европы. Между тем, имея в виду отношения России с Болгарией в последующие десятилетия, Европа оказала ей тогда огромную услугу. Принцип Ламздорфа исчерпывающе объяснил нам, до какой степени противоречило интересам России образование на Балканах такого «значительного и независимого» врага. Ссылаюсь я здесь на этот эпизод лишь как на ярчайший пример могущества «идеи-гегемона». Мало того, что действовал он в этом случае совершенно независимо от интересов страны, он еще полностью им противоречил. И все-таки победил.
Продолжение следует