Предавать друга как пишется

В конце октября в России впервые посадили по статье за оскорбление чувств верующих. Блогера из Таджикистана Руслана Бобиева и модель Анастасию Чистову приговорили  к десяти месяцам колонии за фотосессию на фоне храма Василия Блаженного. На снимке Чистова в куртке с надписью «Полиция» стоит на коленях перед Бобиевым, а тот держит её за волосы. Судебная экспертиза этого изображения проводилась, хотя в конечном итоге не потребовалась — обвиняемые признали свою вину. 

В другом резонансном, пока не завершившемся деле последних дней — деле правозащитного центра «Мемориал» (признан иностранным агентом) — гуманитарная экспертиза, напротив, сыграла ключевую роль. Мосгорпрокуратура потребовала ликвидировать Центр, утверждая, в частности, что в его материалах присутствуют «лингвистические и психологические признаки оправдания деятельности участников международных террористических и экстремистских организаций». Эти  выводы сделаны на основе психо-лингвистического исследования АНО «Центр социокультурных экспертиз», известной своими заключениям по делам историка Юрия Дмитриева, Pussy Riot и Свидетелей Иеговы (управленческий центр в России признан экстремистской организацией).

Нередко именно результаты так называемой гуманитарной экспертизы* ложатся в основу обвинений, позволяя ликвидировать организации и приговаривать людей к реальным срокам и штрафам за слова, изображения, видеоролики, перформансы. Группа независимых журналистов разбиралась с тем, как устроено проведение такого рода экспертиз в России и что с этим не так.

Портал «Пенза-Онлайн»  публикует сокращённую версию этого исследования.

Спрос растёт

Гуманитарная судебная экспертиза начала развиваться с начала нулевых. До этого времени, говорят эксперты, она была явлением редким — не было ни методических разработок, ни обширной практики. Второй всплеск спроса, по оценкам наших собеседников, приходится на конец прошлого десятилетия. С тех пор он не ослабевает, однако качество экспертиз нередко вызывает вопросы. В начале 2021 года сообщества Amicus Curiae и Диссернет запустили проект, в котором начали собирать «коллекцию» экспертиз, выполненных «с явным нарушением академической честности и норм научной этики». Добывать тексты заключений не так-то просто, поэтому пока на сайте собрано только 26 документов. Каждый сопровождается рецензией квалифицированного специалиста и списком нарушений. 

—С 2011 по 2017 годы количество обращений ко мне [по поводу гуманитарной экспертизы] колебалось от 160 до 190 в год. С 2018 года этот показатель пошел вверх, — говорит о росте спроса начальник научно-методического отдела Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам (ГЛЭДИС) Игорь Жарков.

 Он может назвать точные цифры: в 2018 году к нему обратились 253 раза, в 2019 — 272 раза, в 2020 году — уже 337. Одной из причин роста он считает кризис — растёт число конфликтов и судебных разбирательств как таковых. Второй причиной называет рост числа обращений по делам «откровенно политическим либо политически мотивированным».

Один из авторов проекта «Amicus Curiae» Дмитрий Дубровский называет рост спроса на гуманитарную экспертизу «заметным» и объясняет его расширением законодательства. Сейчас, говорит Дубровский, есть целый набор сюжетов, когда именно эксперты определяют исход дела. При этом в ряде ситуаций «вообще ничего не сделаешь», потому что это «оформление через суд прямой политической репрессии».

 Сколько человек осудили по уголовным делам, в которых обычно требуется гуманитарная экспертиза (2009-2020 годы)

Сколько человек получили реальные сроки по уголовным делам, в которых обычно требуется гуманитарная экспертиза (2009-2020 годы)

Источник данных: проект «Достоевский»

Как это устроено?

Судебную экспертизу может заказать суд, а также правоохранительные органы (полиция, следственный комитет, ФСБ) — то есть сторона обвинения. Сторона защиты правом экспертной инициативы не обладает. Она может заказать альтернативное заключение или предоставить рецензию на экспертизу, однако принимать её во внимание или нет — решает суд. Чаще всего, не принимает.

Экспертные организации можно разделить на несколько категорий: ведомственные структуры, экспертные центры при вузах, некоммерческие и коммерческие организации.

Ведомственные работают при Министерстве юстиции, ФСБ, МВД и Следственном комитете. По словам наших собеседников, нередко они пишут «вполне адекватные тексты».

—Там есть внутренние профессиональные стандарты, которые нельзя нарушать, — комментирует Дмитрий Дубровский.

По выражению Жаркова, когда госэксперты работают по утвержденным методикам, то «менее склонны беспредельничать». Однако, подчёркивает собеседник, системный недостаток государственного эксперта — его подчиненное по отношению к власти положение. Как следствие — «склонность отрабатывать госзаказ».

В 2017 этот тезис подтвердил Европейский суд по правам человека в деле «Дмитриевский против России». В основу обвинения было положено заключение эксперта Приволжского регионального центра судебной экспертизы при Минюсте. В ЕСПЧ пришли к выводу, что экспертиза не была независимой, так как её делали, по сути, представители госвласти. По словам юриста «ОВД-инфо» (проект признан иностранным агентом) Николая Зброшенко, после дела Дмитриевского такая позиция Европейского суда кочует из дела в дело.

Экспертные центры при вузах — ещё одна категория учреждений, проводящих судебные экспертизы.

— Самые одиозные и скандальные экспертизы исходят от университетов. Как ни странно, они не проходят контроль научного сообщества, и научного качества там мало, — утверждает Дмитрий Дубровский.

 В частности, все наши собеседники, сошлись во мнении в отношении экспертного центра при СПбГУ.

— Раньше он был независимым и делал хорошие экспертизы, но буквально три-четыре года назад у них что-то поменялось, и они стали делать экспертизы с выводами, которые интересуют обвинение, — комментирует адвокат Дмитрий Динзе.

Его слова косвенно подтверждает протокол совещания юридического факультета СПбГУ от сентября 2017 года. На нем были озвучены правила для преподавателей, привлекаемых в качестве экспертов по «резонансным делам, имеющим важное общественное и государственное значение»: «не выступать на стороне одной из спорящих сторон, а обеспечивать интересы государства и органов власти». С 2017 года экспертный центр СПбГУ нарастил объёмы работы примерно в пять раз, директор центра Антон Попов объяснил это ростом авторитета организации.

Часто экспертизы проводят некоммерческие организации. Они могут быть и способом существования независимой экспертизы, комментирует Дубровский, но нередко становятся «прибежищем» экспертов, которые себя дискредитировали. Его слова подтверждает крымский адвокат-правозащитник Эмиль Кубердинов: «Лицензия не нужна, они устраивают некоммерческую организацию и стряпают экспертизы».

Так, в основе иска о ликвидации правозащитного центра «Мемориал» — документ (он позиционируется как «психолого-лингвистическое исследование»), подготовленный Натальей Крюковой и Александром Тарасовым. Крюкова — основательница автономной некоммерческой организацией «Центр социокультурных экспертиз». Она создала организацию в 2014 году вместе с психологом, доктором культурологии Виталием Батовым, ныне покойным. Дмитрий Дубровский в одном из своих интервью называл их «экспертами по вызову следствия», подчёркивая, что «они берутся за всё, что вообще не входит в сферу их научных компетенций». 

Также именно некоммерческая организация — АНО «Казанский межрегиональный центр экспертиз» – проводила экспертизу по алуштинскому делу «Хизб ут-Тахрир» (признана террористической организацией, запрещена на территории РФ). Проанализировав аудиозаписи и расшифровки разговоров в мечети, следователь интерпретировал использование исламских терминов, иных «косвенных» и «прямых» признаков как связь с деятельностью запрещённой организации. Обвинение запросило фигурантам дела от четырнадцати до девятнадцати лет колонии строгого режима. 

Коммерческим организациям формально делать экспертизу запрещено. Однако запрет можно обойти, если заказывать заключение не ООО, а сотруднику компании напрямую. Так, эксперт ООО «Лагуна-100» выполнил экспертизу по делу коломенского блогера Вячеслава Егорова, который предположил, что волна заболеваемости внебольничной пневмонией осенью 2019 года в Коломне могла быть связана с коронавирусом. На сайте организации можно узнать, что помимо судебно-экспертной деятельности, «Лагуна» занимается также печатью, ламинированием, набором текстов и шиномонтажом.  

Отдельная категория — преподаватели вузов, которые выступают в личном качестве.  Мы направили официальные запросы в восемь высших учебных заведений, чьи сотрудники проводили резонансные экспертизы. Связь с упомянутыми в запросах заключениями отвергли все — как говорится в ответах, их у вуза никто не заказывал, а  преподаватели действовали самостоятельно. Однако, как отмечают наши собеседники — адвокаты, исследователи, независимые эксперты — процесс внутри вуза может быть неформальным, когда вузовское руководство «спускает» запрос на проведение экспертизы своим подчинённым без официального приказа.

Так, в Пермском научно-исследовательском университете (ПГНИУ) заявили, что вуз не имеет отношения к экспертизе по делу о «кукле Путина», сотрудники вуза действовали в частном порядке. Однако один из экспертов этого дела, доктор филологических наук Валерий Мишланов сообщил в переписке, что распоряжение сделать экспертизу он получил от ректора. При этом преподаватель подчеркнул, что «со следственными органами договор не заключался, а экспертиза проводилась на общественных началах».

Что мотивирует экспертов?

— Что заставляет профессора, доктора наук утверждать, что существует некая особая социальная группа «высшее руководство РФ», причём она состоит только из двух человек — Путина и Медведева? О существовании других ветвей власти, о разделении властей доктор наук, вероятно, не слышал, — комментирует Игорь Жарков одно из дел в своей практике и заключает: — В большинстве случаев я плохо понимаю, что движет этими людьми.

Собеседник подчёркивает: основной двигатель — не деньги. Он приводит пример, когда следователь «зачем-то засунул» в дело платёжные документы. Из них Жарков узнал, что за экспертизу учёный получил всего шесть тысяч рублей. В среднем, впрочем, стоимость экспертиз выше. В зависимости от сложности и числа вовлечённых людей, она колеблется от пятнадцати до ста тысяч рублей. «Так себе бизнес», — считает правозащитник Эмиль Кубертдинов. 

— Полагать, что люди халтурят за деньги — слишком серьёзное упрощение, — соглашается Дмитрий Дубровский.

По его мнению, многие из экспертов считают свою работу «гражданским служением»: «Они действительно защищают государство от экстремистов и террористов, борются с религиозными меньшинствами. Такие прогосударственники — [им] непонятно, какие к ним претензии».

Правозащитник Эмиль Курбединов приводит в пример Елену Хазимуллину, известную по делу «Хизб ут-Тахрир» (признана террористической организацией, запрещена на территории РФ): «Она очень эмоционально выступает и не скрывает своей неприязни». Ольга Якоцуц, делавшая экспертизу по делу журналистки Светланы Прокопьевой, убеждена, что позицию вроде той, что выразила журналистка в своей колонке, можно высказывать «дома на диване, друзьям». Евгений Тарасов, известный по делу директора Библиотеки украинской литературы Натальи Шариной, открыто признавался, что не терпит «антисоветчину» и «русофобию», а резко негативную характеристику деятельности советского правительства считает признаком экстремизма.

Мы попытались связаться с тринадцатью экспертами, чьи имена становились известны в связи с резонансными экспертизами. Почти все отказались от общения либо не ответили на наши звонки, сообщения и письма. Так, Ольга Якоцуц отказалась от интервью, потому что считает, что тему экспертиз «не стоит публично транслировать». Лариса Астахова свой отказ объяснила состоянием здоровья. Наталия Крюкова из АНО  «Центр социокультурных экспертиз» заявила, что «рынка судебных экспертиз» не существует, поэтому и обсуждать нечего. Шамиль Махмудов, известный по делу о свастике на языческом празднике, отказался от интервью с формулировкой «Извините, но не могу».

Единственный эксперт, давший согласие на разговор  —Наталья Еднералова, учредитель и генеральный директор ООО «Центр экспертных исследований» (Сочи). В частности, она делала экспертизу по делу активистки Ольги Музыки, вышедшей на одиночный пикет в Воронеже. На плакате говорилось: «Требуем расследовать преступления против ЛГБТ в Чечне». Эксперт посчитала, что аббревиатура ЛГБТ может вызвать интерес, который, в свою очередь может «перейти от теоретического исследования к практическому применению новых … сексуальных знаний». На этом основании она сочла, что содержание плаката попадает под действие статьи КоАП 6.21, но до суда дело не дошло, его закрыли из-за процессуальных нарушений.

Свою первую экспертизу Еднералова подготовила в 2008 году. Говорит, на неё «практически пнула пинком хорошая приятельница, адвокат». Внимание судьи к её словам и дело, завершившееся примирением сторон, вдохновило — Наталья Еднералова решила стать экспертом и пошла учиться. У неё много различных «сертификатов и бумаг».

—Теория лжи, графология, сертификаты судебного соответствия по исследованию речи, по почерковедению, по исследованию психологии и психофизиологии человека», — перечисляет собеседница.

Всё это не государственное сертифицирование, добровольное.

Сначала Еднералова делала экспертизы в направлениях, про которые говорит «чисто моё» — лингвистика, психология, графология, почерковедение. Потом адвокаты начали обращаться с запросами других экспертиз — по оценке имущества, по земельным делам. Тогда эксперт открыла ООО «Центр экспертных исследований» и стала привлекать к работе коллег.

Недавно она прошла курсы повышения квалификации и теперь может проводить религиоведческие экспертизы. Пойти на курсы решила после дела «Фалуньгун» (последователь учения получил штраф в десять тысяч рублей за незаконное миссионерство). 

—Я выступала по делу, а адвокат спросил «Как вы можете [делать религиоведческую экспертизу, если вы не религиовед]?, — рассказывает Еднералова.

 По её словам, это было «последней каплей», после которой она «срочно нашла, где научиться религиоведению». Курсы повышения квалификации заняли 1 040 часов.

— В нашем Краснодарском крае это направление сейчас востребовано — появляется много сектантских объединений, которые наносят вред людям, — пояснила Еднералова в интервью.

Она считает, что бороться с ними нужно «профессионально», доказывая, что они — «нечто иное, инородное для нашего народа и общества».  

При этом эксперт признаёт — проблемы у отрасли есть. Например, то, что сторона защиты не может заказать судебную экспертизу. «Нарушается право человека на защиту», — комментирует Еднералова, объясняя такое положение вещей тем, что это позволяет «легко закрывать дела и получать «палки» за раскрываемость».

Почему так происходит?

Одна из главных проблем — невозможность защиты «разбить» экспертизу, заказанную обвинением. Адвокат Илья Новиков приводит в пример дело московского студента Егора Жукова.

— По этому делу у нас было, по-моему, восемнадцать лингвистов, причём далеко не последних — [Ирина] Левонтина, [Юлия] Сафонова, [Анастасия] Бонч-Осмоловская… – рассказывает Новиков.

Четверо из них пришли в зал заседаний. Однако прокурор заявил, что считает специалистов некомпетентными и попросил дать им отвод.

— Понятно, что при таком подходе даже если бы в зал суда вошла вся Академия наук в полном составе, никто из них не смог бы удовлетворить суд в смысле своей квалификации, — заключает собеседник.

Защита обращается к другим экспертам за альтернативным заключением или рецензией, но в большинстве случаев это бесполезно. По словам адвоката Дмитрия Динзе, к экспертизе со стороны защиты суд, скорей всего, отнесётся критически:

«Скажет — у вас непонятный специалист, а тут эксперты, проверенные следователем, у них большой стаж работы с уголовными делами. То, что это вопрос науки, а не стажа работы со следствием, никого не интересует».

Иногда бороться получается. Так, по словам Эмиля Курбединова, адвокаты крымских татар «камня на камне не оставили» от экспертиз БГПУ им. Акмуллы. Практически на каждом процессе, где в качестве экспертов привлекали сотрудников этого университета, защитники оглашали разгромные рецензии. В конце концов, ФСБ стала обращаться к другим экспертам. Ещё одно исключение — рассмотрение дела судом присяжных. —— Если я могу показать присяжным, что человек шарлатан, если я могу устроить конфронтацию между ним и другим специалистом, мои шансы убедить присяжных очень высоки, — говорит Илья Новиков.

Другая проблема  — отсутствие требований к компетенции юриста. По существующим правилам, в качестве эксперта может выступать любой человек, «обладающий специальными познаниями», но суд «по-своему» понимает это требование.

—Человек мог всю жизнь заниматься детской поэзией, а тут его спрашивают про экстремизм, где нужны совсем другие знания, — комментирует Дмитрий Дубровский.

По сути, отсутствуют требования и к методике. Ведомственные эксперты обязаны пользоваться утверждёнными методиками Минюста, МВД, ФСБ. Для остальных это не обязательно. Дмитрий Динзе приводит пример, когда на вопрос, какой метод использовал эксперт, оценивая рисунки хентай, тот ответил — «визуальное наблюдение».

— Есть эксперты, которые говорят: «Я использую метод «синтез». Люди путают логические операции с научным методом, — дополняет Дмитрий Дубровский.

В ситуациях, когда «подходящей» методики нет, можно придумать свою. Игорь Жарков из ГЛЭДИС называет это «научно легитимизированным подходом»: «Если не получается то, что хочется, а ресурсы позволяют, можно замутить НИР [научно-исследовательская работа] и дать «уточнённое» определение».

В качестве примера он приводит понятие «призыв» (например, на акцию протеста). В середине нулевых оно рассматривалось как довольно узкое, а затем было уточнено и возникла возможность писать «косвенный призыв», «скрытый призыв», «имплицитный призыв». По словам Жаркова, такая трактовка уже отражена в методических разработках государственных судебно-экспертных учреждений.

Ситуацию усугубляет непрозрачность. «Обычные научные тексты где-то публикуются, их можно почитать и сделать вывод. А судебные экспертизы никому не известны. В суд это приходит, там озвучивается, там и остаётся», — продолжает Дубровский. Тексты экспертиз нигде не выкладывают, их приходится добывать сложным образом, упрашивая адвокатов и правозащитников, подтверждает Лариса Мелихова, координатор проектов сообщества «Диссирнет».

Главной причиной появления сомнительных экспертиз наши собеседники называют общую деградацию судебной системы.

— Суд не обсуждает тексты, ему вообще неинтересно. Он берет экспертизу и говорит: ну вот же, эксперт нам сказал — «экстремизм», какие тут могут быть обсуждения? — комментирует исследователь Дмитрий Дубровский. —— Вся эта группа играет на одном поле — на поле обвинения, — соглашается адвокат Дмитрий Динзе, имея в виду полицию, органы следствия, ФСБ, суд и привлекаемых ими экспертов. «Качество экспертизы ухудшается [ещё и] из-за того, что все прекрасно знают — будет обвинительный приговор, и любую, даже самую ужасную экспертизу, суд вытянет за уши, — дополняет правозащитник Эмиль Курбединов. 

Для того, чтобы добиться нужного результата, суд может заказывать экспертизы неоднократно. Так, по делу журналистки Светланы Прокопьевой, осуждённой за мнение, проводили восемь экспертиз, и именно последняя легла в основу обвинительного заключения. По делу о «кукле Путина» в первой экспертизе её авторы, по сути, встали на сторону обвиняемых — тогда суд заказал другую экспертизу, которая выдала результат, позволивший вынести обвинительный приговор.

Что делать?

«Проблема в судебной системе, которая переваривает эти отвратительные экспертизы и не обращает внимания на то, что говорит защита», – убеждён правозащитник Эмиль Курбединов. Игорь Жарков из ГЛЭДИС соглашается, добавляя, что нужна реформа судебной системы, «в идеале — с люстрацией».

Наши собеседники называют и другие меры, которые могли бы изменить ситуацию. Например, закрепление права адвоката на судебную инициативу на уровне Уголовно-процессуального кодекса.

—Чтобы суд столкнулся с ситуацией, когда у него есть два равноценных документа, а дальше он должен разобраться, — комментирует исследователь Дмитрий Дубровский.

В англо-американском праве это вполне официально называется «битва экспертов».

—Там вообще нет понятия «независимый эксперт». У каждой стороны свои эксперты, они приходят в суд и спорят друг с другом в судебном заседании, — рассказывает Игорь Жарков.

Кроме того, полагают эксперты, необходимо вводить оценку экспертного акта до момента, когда он становиться доказательством. Экспертиза, считает Дмитрий Дубровский, должна быть «ну хотя бы формально научным текстом» — в частности, там должен быть и список научной литературы, а не «списки из словарей и ссылки на Википедию», и научная методика. «Что у нас делают эксперты? [Пишут:] «Я использовал 225 разных методик»— а дальше весь текст представляет собой личные измышления», — комментирует исследователь.

Метод, доступный без изменений УПК  —предавать имена экспертов публичности. Именно так действуют сообщества «Amicus Curiae» и «Диссернет» в проекте «Судебные экспертизы», запущенном в начале 2021 года. 

— Когда мы начинали «Диссернет», то никто не думал, что в результате сотни человек будут лишены учёной степени, а сейчас постоянно приходят сообщения — этот лишён, тот лишён, здесь диссовет проголосовал за лишение… — комментирует координатор проектов «Диссернета» Лариса Мелихова. — Эти изменения происходят не сразу, всё началось с изменений репутационных. [Поэтому] первый шаг — вывесить эти экспертизы на свет, показать научному сообществу, которое вообще не очень в курсе того, что происходит.

—Постепенно мы сумеем перемолоть эту муку, — уверен один из основателей «Диссернета» Андрей Заякин.

По его мнению, публичность, как минимум, «уменьшит количество людей, которые готовы в подобной роли выступать».

Так произошло, например, после дела о «кукле Путина». Имена экспертов — преподавателей ПГНИУ — стали известны общественности, дело вызвало резонанс. Выпускники вуза отправили в университет коллективное обращение с требованием уволить авторов экспертизы — в противном случае они грозились сообщить зарубежным партнёрам ПГНИУ о его толерантности к политическим репрессиям (Университет на обращение не отреагировал). Некоторые преподаватели учебного заведения резко высказались о работе коллег. Экспертизу критиковали в соцсетях, называя «позором пермского университета». Во время слушаний по делу в апелляционной инстанции, активисты с нацбольскими повязками (НБП признана экстремистской организацией) раздавали людям листовки с изображением экспертов, на которых было написано: «Благодаря этому человеку и его участию в экспертизе Александра Шабарчина посадили на два года». Такие же листовки они расклеили по городу. «Прямо на их [экспертов] подъезд клеили, так, чтобы видели», — пояснил один из участников этой акции.

Юрист Виталий Степанов работает с одним из экспертов по делу о «кукле Путина» на одной кафедре. Говорит, что отношение к авторам заключения внутри университетского сообщества не изменилось. Однако, по мнению Степанова, после начавшейся травли, преподавателей, «желающих поучаствовать в чём-то подобном, явно не прибавилось». 

Собственно, сам эксперт по делу, доктор филологических наук Валерий Мишланов, подготовивший лингвистическую часть заключения, признался журналисту, что отказался бы от участия в подготовке экспертизы, если бы знал, «сколь агрессивной, исполненной враждебности и ненависти» будет реакция «свободолюбивой либеральной общественности» (эта формулировка в ответе Мишланова взята в кавычки). Преподаватель, впрочем, оговорился, что, если бы взяться за экспертизу всё же пришлось, он бы «не изменил в своей части ни буквы, ни запятой».

Авторы: Анастасия Сечина, Глеб Голод, Екатерина Воронова, Елена Жолобова

С проектом «Какие надо смыслы»  можно ознакомиться здесь.

*К гуманитарным (или специальным) судебным экспертизам относят лингвистические, психологические и религиоведческие экспертизы. В качестве объекта выступает, как правило, текст, а задачей эксперта является его рассмотрение с точки зрения значения и контекста. В последнее время круг дисциплин, специалисты которых становятся авторами специальных судебных экспертиз, расширяется в сторону политических наук, социологии, истории.

Учитель: - Ребята, сегодня у нас пройдёт необычный классный час. Нам предстоит открыть одну очень важную тайну, но мы должны немного потрудится - построить дом. И это будет не просто дом, а мирный дом.

Учитель: - Итак, фундаментом нашего дома стала  дружба.

Учитель:-Анализируя ваши ответы, можно сказать, что Дружба – отношения между людьми, основанные на взаимном доверии, привязанности, общности интересов, взглядов.

Учитель: - Конечно, в дружбе. Ведь только тот дом  можно назвать Дружным, где живут дружные жильцы, да и вообще, смогли бы мы построить этот дом, если бы всё время спорили и мешали друг другу? 

Учитель: - Кто из вас желает поселиться в нашем доме и выполнять все законы?

Учитель: - Как же мы можем это сделать? Выход простой, возьмите свои  фотографии. И поселимся в доме. 

Игра "Заселение друзей"

 (Учащиеся наклеивают свои портреты)

Учитель: - Как хорошо, когда в нашем доме много жильцов! Много друзей!