Пошла женя по лесу искать такую полянку название сказки в катаев

БАЖОВ П. П.

ЗОЛОТЫЕ ДАЙКИ

Кто-то сказывал, что дайки — чужестранное слово. Столбик будто по-нашему обозначает. Может, оно так и сходится, только наши березовские старики смехом смеялись, как такое услышали.

— Какое же, — говорят, — чужестранное, коли чисто по-нашему говорится и у здешних раньше в словинку входило. Вроде заклятья его берегли. Не всякому из своих сказывали. Как дойдет до настоящей породы, так кто-нибудь в этом сведущий и бормочет ту словинку. Пустяк, конечно. Пустословье одно, вроде ребячьей приговорки, да к тому речь, что дайка тут родилась, в нашем заводе, и не след ее чужим людям отдавать. Себе пригодится. Может, в ней, в этой самой дайке, вся маята первых золотых добытчиков завязана. Поворошить такое — старикам услада, молодым — наученье. Пусть не думают, что деды-прадеды золотые пенки снимали. Тоже, небось, и рук не жалели и часов не считали, а сколько муки приняли, то по нынешнему времени и не поймешь сразу. Известно, в чем понавыкнешь, то всегда легко да просто кажется, а ведь сперва не так было. На деле с нашим березовским золотом вовсе мудрено вышло. Как нарочно придумано, чтоб до концов не добраться.

Ведь с чего началось? Искал Ерофей Марков дурмашки да строганцы и нашел в той яме золотые комышки. Вроде и просто, а как подумаешь, — большая это редкость, чтоб в здешнем жильном золоте отдельно комышек найти. Золото у нас, поди-ка, полосовое, полосами в земле лежит и крепко в тех полосах заковано. Посвободнее маленько только в жилках, кои те полосы пересекают. Наши старики, как потом научились эти поперечные жилки выковыривать, приметку оставили:

«В которой жилке турмалин блестит либо зеленая глинка роговицей отливает, там золота не жди. А вот когда серой припахивает либо игольчатник — руда пойдет, айконитом-то которую зовут, там, может статься, комышек готовенького золота и найдешь».

Вот на такую-то редкость Ерофей и наскочил, да еще в ту пору, когда по всей нашей земле золота добывать не умели. И немцы, которых в городе за сведущих кормили, тоже в этом деле кукарекать не навыкли. Видимость только делали, будто что разумеют.

Ну, вот… Нашел Ерофей Марков золота, принес по начальству, честно указал место, а стали искать — даже званья не оказалось. Как быть? Пришлось нашему первому золотодобытчику голову на плахе держать да под палачевским топором клясться-божиться:

— Места не утаил, а куда подевалось золото, того не ведаю.

А ему обещают:

— Как в срок не укажешь место, голову отрубим.

При таком-то положении недолго умом повихнуться. Неведомо кого просить-молить станешь, а то и грозиться примешься. Это уж кому что подойдет. Не один Ерофей из-за золота сна-покоя лишился. У других, кто про находку узнал, тоже руки зачесались: мне бы! Разговоры всякие про золото пошли. Которое, может, и от тогдашних шарташских стариков в те разговоры налипло. Ерофей-то из Шарташа происходил. Коренной тамошний житель. А в Шарташе в ту пору самое что ни есть кержацкое гнездо было свито. Когда еще нашего города и в помине не было, туда, на глухое место у озера, и набежало скитников-начетчиков с разных концов. Иные, сказывают, с Выгорецких каких-то пустынь, другие — с Керженца-реки. Этих, видно, больше, потому шарташеких и прозвали кержаками. Скитов, мужских и женских, порядком тут поставлено было. И все эти скитники-начетчики большую силу в народе имели.

Конечно, и скитники не одним дыхом да молитвой живут, тоже хлебушко едят и от медку не отказываются. Вот они и давали народу ослабу.

«Вы, дескать, в миру живете, вы и трудитесь, как всякому полагается, а мы молиться станем. Чем лучше нас кормить будете, тем молитва доходчивей.» Только и про то скитники наказывали, чтоб с бритоусами да табашниками народ не якшался:

— Они вас живо под печать антихристову подведут. Не смигнешь — припечатают!

Ясное дело, боялись, как бы народ не перестал их слушаться. Вот страху и нагоняли. А народ, хоть в потемках ходил, разумом не обижен: скитников-начетчиков слушал, а про себя то соображал, что ему лучше. Как стали в здешних местах город строить, шарташские и запохаживали поглядеть, что за люди появились и какую думку имеют.

Скитники забеспокоились, зашипели: «Кто с городскими свяжется, тому царства божьего не видать».

Только ведь не зря говорится: «Который огонь не видишь, о том не думаешь, а к ближнему костерку всякого тянет». А тут, считай, вовсе большой по тому времени костер развели, когда наш-то город ставили. Ну как — реку перехватить, крепость поставить, завод на всякое железное дело, чтоб якоря ковать, ядра лить, посуду делать. Каменное дело тут же. Шарташским и было около чего походить, чему подивиться. Скитники вовсе всполошились, проклятием грозить стали. Иные, понятно, испугались, а которые крепко залюбопытствовали, тех не проняло. В числе этаких-то и оказался Ерофей Марков. Его, надо думать, каменная сила захватила. Она, известно, кого краешком зацепит, того не выпустит. Нашел один камешок, стал другой искать, а там третий где-то близко. Его найти непременно надо. Так и пошло.

Скитникам это не любо, а проклинать все ж таки боятся: если этого не проймешь, с другими сладу не будет. Ерофей это по-своему понял: притерпелись старики. После этого он и сторожиться не стал, а они за ним неотступно доглядывали. Как нашел Ерофей золото, скитники живо это пронюхали и шум подняли.

— Гляди-ка, что Ерофейко наделал! Золотого змея из эемли выпустил! Погибель скитам нашим! Погибель! Набегут бритоусы и всю нашу пустыню порушат. Убить Ерофей-ку мало, а место зарыть, чтоб золотой змей силу не взял!

Ну, нашлись такие, кто этих скитников послушался. Ночью к яме вывезли возов десяток чего попало и завалили место. Скитники одно приговаривают:

— Вали больше, чтоб золотому змею ходу не было!

Немцам, коим доверили оглядеть ерофееву яму, эта скитническая дурость к руке пришлась. Немцы, может, и догадались о подсыпке, да им-то что! Поковырялись для видимости, нашли вовсе другое, чему тут не место, да и потянули Ерофея к ответу, как за обман. А скитники шарташские радуются: отвели беду, сохранили пустыню.

Только и в Шарташе не все так думали. Нашлись такие, что по-другому поняли и начали перешептываться:

— Ерофей-то, верно, золото нашел. Порыться бы кругом того места. Может, и нам покажется. С золотом и пустыню можно по боку. Пусть, кому надо, за нее держится, а нам и без нее не тоскливо.

Скитники-начетчики прослышали, грозятся:

— Проклянем, кто посмеет ерофейкин погибельный путь торить!

Только когда это бывало, чтоб молодые во веем стариков слушали. Недаром слово молвлено: старому — с молодым и во сне не по пути — разное грезится. Сколько старики ни угрожали, у молодых ерофеева находка из ума не выходит. Которые посмелее, те стали около ерофеевой ямы всякие дела себе выискивать. Кто, скажем, корягу для кормовой колоды на том самом месте нашел. Кто опять виловище выбирает, а оно у той же ямы выросло. Скитники видят, — не пособиться им без самой большой острастки, собрали всех шарташских поголовно и давай дудеть:

— Кто станет около ерофейкиной ямы топтаться, того из Шарташа выгоним и семью не пощадим!

Про то скитники, видно, забыли, что пугать асе ж таки с опаской надо. Кто испугается, а кто и нет. Бывает и так, что от лишней угрозы люди такое делают, о чем раньше и не думали.

В Шарташе в ту пору жила одна семья — семь братьев. Стариков в той семье не осталось, но братья дружно держались, одной семьей жили, а все женатые. Посчитай, сколь народу! Братья это понимали и крепко не любили, чтоб им кто грозил. Насчет ерофеевой ямы у них до того и в помыслах не было, а как стали скитники грозиться, их ровно муха укусила. Стали поговаривать, что, дескать, такое, почему старики не в свое дело лезут, какое у них на то право. Скитники узнали, понесли на братьев: они в вере не тверды. Так, сказывают, и было. Братья без своих стариков жили, досматривать за чином-обрядом некому было они и обходились с божественным простенько: досуг — помолятся, недосуг — и без того обойдется. У стариков-начетчиков эти семеро братьев давно на примете значились, да подступить к ним боялись, а тут сгоряча и налетели. Братья, конечно, в обиде, в открытую заговорили:

— Не мешало бы разведать, нет ли у стариков корысти в ерофеевой яме, и про то узнать надо, почему у мужика незадача вышла. Не пьяный, поди, был, место хорошо заметил, а стали копать — ничего не оказалось. Не подстроил ли кто в этом деле штуку какую?

Сами, понятно, знали, кто и сколько возов вывез, чтоб следок к золоту запорошить. Скитники-начетчики чуют, к чему клонится, вой подняли:

— Веру потоптали! Городским табашникам продались! Выгнать всех из Шарташа! Чтоб и духу не осталось!

Братья на дыбы:

— Попробуй! Скиты разнесем!

За скитников, понятно, заступились, и за братьев тоже. Шарташ и закачался, — на две стороны пошел. В задор люди вошли. Всяк свое доказать хочет. От скитников больше всех старался Михей Кончина. Мужик справный, а на разговор скупой. Слово-то у него по праздникам услышишь, а тут горячится, кричит, кулаками грозит. И в семьях свара пошла. У одного из семерых братьев жена в скиты сбежала: испугалась стариковских слов.

С этой свары и стали по-настоящему золото искать. Перфил, у которого жена-то от греха в скиты ударилась, так и объявил:

— Жив не буду, а золото найду! Тут оно где-нибудь!

За этим Перфилом другие потянулись, принялись землю ворошить. Все-таки от той ямы, кою Ерофей раскопал, далеко не уходили. Разговоров про золото еще больше стало. Всяк по-своему судит, как его искать, да от какой причины оно в земле заводится. По темноте плетут несусветное, и от скитников-начетчиков нитка тянется про скованного в земле золотого змея. Однем словом, неразбериха. До того в этих разговорах запутались, что иные от поиску отставать стали. Другие, наоборот, еще усерднее за рытье принялись. Глядишь, то один, то другой и наскочит на породу с золотой искрой. Блестит въяве, а не возьмешь. Начальство около этих новых ям толчею на речке поставило. Стали ту породу пестами долбить, потом через огонь из нее золото добывать. Толку немного получалось, только всем видно стало, — есть в той породе золото и добыть его можно.

Народу все-таки охота добраться до тех золотых комышков, какие Ерофей нашел. Ну, никак не выходило. Потом уж это открылось через одну женщину да вовсе зряшного мужичонку, коего жена заставила в новом месте яму рыть. Так вышло. У Михея Кончины в семье была его сестра. Глафирой звали. Девушка, сказывают, пригожая и работящая. Женихов у нее хоть отбавляй. Только Михей с этим не торопился: выбирал, видно. Сама Глафира тоже никого не приглядела. Тут вот и подвернулся Вавило Звонец. Мужичонко, прямо сказать, незавидный. Из таких, кои больше всего любят по завалинкам посидеть да побалакать. Руки-то ему только на то и надобны, чтоб языку пособить: где развести, где помахать, где пальцами прищелкнуть. Зато языком Вавило, как говорится, города брал. Кого хочешь заставит уши развесить. Этот Вавило Звонец и подсыпался к михеевой сестре. На ту пору у него беда приключилась: жена умерла. Ребят хоть не осталось, а все-таки вдовцу несладко жить. Вавило, значит, и стал напевать про свою участь горькую. Разжалобил девушку до того, что она самоходом за него замуж выскочила. Скитники-начетчики побаивались, конечно, Михея, только и Звонец им не чужой. Подумали-подумали, окрутили, Михей в обиде на скитников, а сестре заказал передать:

— Больше ко мне на глаза не кажись!

У Глафиры со Звонцом доли не вышло. Известно, сколь жена не колотись, а если у мужа один язык в работе, так в квашне не густо. Глафира у брата в достатке жила, впроголодь-то ей живо наскучило. Она и говорит мужу:

— Ну, Вавило, живи, как тебе мило, а я тебе больше не жена. Потому — не работник ты, а вроде худого ботала.

Вавило давай улещать ее, только она не поддается.

— Слыхала, — говорит, — сладких слов от тебя немало, да дела не видела.

— Вот погоди, — отвечает, — дай только журавлей дождаться, увидишь, какой я человек.

— На что, — спрашивает, — тебе журавли сдались? На хвостах, что ли, богатство принесут?

Смеется, видишь, а сама залюбопытствовала маленько. Звонцу того и надо. Который человек залюбопытствовал, того непременно оболтает, потому из таких был, — сам себе верил. Звонец и принялся расписывать.

— Многие, — говорит, — золото ищут, а ни у кого настоящего понятия нет. В старых списках про это по всей тонкости показано. Владеет золотом престрашный змей, а зовут его Дайко. Кто у этого Дайка золотую шапку с головы собьет, тот и будет золоту хозяин.

Глафира сперва не верит, посмеивается:

— Журавли-то тут с которого боку пришлись?

— Журавель, — отвечает, — в том деле большую силу имеет. В ту самую ночь, как журавли прилетят, змей Дайко ослабу в своей силе дает. Тогда и глуши его тайным словом!

Глафира и давай спрашивать, что за тайное слово, коим можно змея глушить, и как до того змея добраться. У Звонца, конечно, на все ответ готов.

— Надо, — отвечает, — в потаенном месте яму вырыть поглубже да в ней и дожидаться, когда журавли закурлыкают. Змей Дайко, как услышит журавлей, поползет из земли их послушать. Весна, видишь, он и разнежится. Приоденется для такого случаю. На голове большущий комок золота вроде шапки али, скажем, венца, а по тулову опояски золотые, с каменьями. Под землей Дайко ходит, как рыба в воде, только через яму ему все-таки ближе. Он тут и высунет голову. Человек, который в яме сидит, должен сказать самым тихим голосом:

— Подай-ко, Дайко, свой золотой венец да опояски!

От того тихого голоса Дайко очумеет, голову маленько сбочит, будто слушает, да разобрать не может. Тут и хватай у него с головы золотой комок. Коли успеешь, ничего тебе змей не сделает. С шапкой-то он силу свою потеряет и станет камень камнем, хоть кайлой долби. А коли оплошаешь, да поглядит на тебя змей Дайко, — сам камнем станешь.

Глафира смеется:

— Такое дело и удалому по грудки, а тебе выше головы!

Звонец все-таки недаром так назывался. Оболтал-таки жену, поверила, а про себя думает; «Заставлю испытать на деле». Вот и начала донимать Вавилу, чтоб поскорее яму в потаенном месте готовил. Тот отговорки всякие придумывать стал: время не подошло, земля не оттаяла. Только Глафира не отступает, за ворот взяла:

— Пойдем выбирать место.

Вавило еще отговорку придумал: днем нельзя, — скитники увидят, а ночами какая работа в эту пору, когда волков сила.

Глафира свое твердит:

— Огонь на что? Разведешь — не подступят к тебе волки.

Добилась-таки своего. Пришлось Звонцу собираться. Кайлы, конечно, у него не было заведено, так он топор-тупицу взял. Ну, ломок да лопатку тоже. Собирается так, а про себя думает: «Отсижусь у соседей либо у скитников, утречком пораньше домой прибегу».

А жена свое в голове переводит: «Что-то мой муженек волков боится, а об огне у него и думы нет. Сфальшивить, видно, хочет».

Подумала так и говорит:

— Сама с тобой пойду.

Звонец давай отговаривать:

— Не пригоже такое женскому полу. Небывалое дело.

Глафира уперлась:

— Мало что не бывало, а теперь стало.

Так и не мог Звонец отбиться, пошла с ним Глафира. Полный горшок углей из загнетки нагребла. Звонец злится да хитрости придумывает:

— Когда на то пошло, заведу ее подальше. Ноги по снегу-то наломает, другой раз не пойдет.

И скитников тоже побаивается: как бы они не узнали, что золото искать выдумал. Вот, значит, идут да идут, помалкивают оба. Глафира женщина в силе — что ей? Звонец притомился, — язык высунул. Подбодрило, как волков услышал. Ноги сами наутек пошли, да Глафира остановила:

— Что ты, дурак такой, а еще мужиком считаешься! Неуж не слыхал: коли кругом волки завыли, одно спасенье — разводи огонь!

Так и сделали. Остановились на полянке и скоренько развели костер. У Звонца зуб на зуб не попадает, а Глафира распоряжается:

— Выбирай место!

— Это, — отвечает, — самое подходящее.

— Коли так, начинай бить яму!

Звонцу что делать? Принялся, а земля мерзлая, и руки непривычные. Видит Глафира: толку не выходит, занялась сама. Сразу смекнула, как костром работе помогать. Пошло дело. Глафира работает, а Звонец на волков озирается. К утру волчишки затихли, поразбежались, и Звонец с Глафирой домой пошли.

С неделю ли больше Глафира так своего мужа в лес таскала. Натерпелся он страху. Ну, все-таки ямку вырыли. Мало-мальскую, конечно. На том самом месте она пришлась, где теперь старый березовский рудник показывают. Как весна подходить стала, Глафира опять мужика в лес потянула: не пропустить бы прилет журавлей. Только Звонец на этот раз отбился. Насказал, что по всем книгам женщине не указано при таком случае быть: змей ее сразу учует. Выгородил, чтоб одному итти, а у самого одно на уме: «Ни за что на такую страсть не пойду». Глафира, конечно, подозревала, каждый вечер провожала мужа из дому, да по потемкам он увернется и куда-нибудь к своим приятелям утянется. А как журавли прилетели, объявил жене:

— Не показался мне змей Дайко. Учуял, видно, что женщина в этой яме была.

Глафира тут не вытерпела. Плюнула Звонцу в бороденку и говорит:

— Эх ты, сокол ясный! Нашел отговорку — подолом прикрыться! Дура была, что такого слушала! Других журавлей поджидать не стану. Живи, как знаешь, а я ухожу!

Звонец опять языком заработал, только Глафира и слушать не стала, — пошла.

А куда ей? К брату и думать нечего, потому — кончина: сказал слово — не отступится от него. Да Глафира и сама той же породы: оплошку сделала — плакаться не станет. Скитницы, на ее житье глядючи, давно ее в скиты сманивали, потому — работница без укору. Да, видишь, дело молодое, грехов не накоплено, каяться не тянет. Глафира и придумала и город податься.

В городе в ту пору большая нехватка женщин была. Увидели такую молодую да пригожую, со всех сторон набежали. Одни болезнуют, как ты такая молодая в таком месте жить будешь, другие это же говорят, и всяк к себе тянет. Глафира — женщина строгая, объявила:

— Не пойду без закону!

За этим тоже дело не стало. Хоть рядами женихов составляй. Глафира и выбрала, какой ей показался поспокойнее, да и обвенчалась с ним по-церковному. Кержацкое-то замужество тогда в счет не брали.

Когда до Шарташа слухи дошли, скитники-начетчики на две недели вой подняли. Нарочно в город своих людей послали передать Глафире:

— Проклята ты в житье и потомстве твоем до седьмого колена. Не будет тебе части в небесной радости и счастья на земле.

Однем словом, не поскупились. Случай небывалый, чтоб кержачка из Шарташа по-церковному обвенчалась. Старики и нагоняли страху, чтоб другим неповадно было.

Не знаю, испугалась ли Глафира небесной грозы, а земная доля у нее опять не задалась. Шарташские, видишь, в ту пору на бродяжьем положении значились и ни за барином, ни за казной не числились. Глафира и была в ничьих, а как вышла замуж, так и попала в крепостные. Как говорится, выбралась из глухого рему в болотное окошко!

Муж Глафире неплохой будто попался. Из маленьких начальников, вроде нарядчика по работам. Ну, из боязливых. Больше всего за то беспокоился, как бы барина чем не прогневить. С год ли два все-таки ладно жили. Об одном Глафира скучала: ребят не было. И к счастью оказалось. Барин, видишь, приметил пригожую молодицу и велел наряжать ее по вечерам в барский дом полы помыть да постель сготовить. Глафира слыхала об этой барской повадке, сказала мужу, а тот глаза в пол, да и говорит:

— Что же такого! Мы люди подневольные.

Глафира остолбенела от такого слова. Ну, смолчала, а про себя подумала: «Ни за что не пойду». Раз не пошла, другой — не пошла, в третий — барские слуги за ней пришли. Мужа, конечно, в ту пору дома не оказалось. Глафира видит, — прямо не выйдет, на кривой объезжать надо. Прикинулась веселой, будто обрадовалась.

— Давно-говорит, — завидки берут на тех девок да молодок, коих в барский дом наряжают. Работа легонькая, а за большой урок им засчитывают. Сколько раз собиралась, да муж не пускал, а еще на меня же сваливает. Хорошо, что сами пришли. Рада-радехонька хоть одним глазком поглядеть, как барин поживает, на какой постелюшке спит-почивает.

Обошла этак посланцев словами, да и говорит:

— Приодеться дозвольте. Негоже в барский дом растрепой показываться.

Посланцы видят, — не супротивничает баба, доверились ей. Глафира выбрала из сундука сарафан понаряднее, буски да еще что, прихватила ширинку тоже и вывернулась в сенцы, будто умыться да переодеться. Сама первым делом приперла дверь чем пришлось, ухватила из угла лопатку и шмыгнула огородами. Время летнее. К вечеру клонилось, а еще долго светло будет. Глафира и думает: как быть? Посланцы бариновы не больно долго задержатся, из окошка вылезут и поиск учинят. Надо хоть до лесу добежать, а там не поймают. Вот и поторапливается, а дорогу только в одну сторону знает — к Шарташу. Город в те годы не больно велик был. Избушка по-за крепости стояла. Глафира без хлопот и выбралась. Отдышалась, потише по лесу пошла, а сама все думает:

«Куда?»

В таких мыслях добралась до Шарташа-озера. По вечернему времени вода тихая да ласковая. Рыба в озере, видать, сытехонька: не мечется за мошкой, а только вдавится, хребтовое перо кажет. Круги по воде от этого идут, а плеску не слышно.

Отошла Глафира от тропочки, села на береговом камне, а в голове одно: сколько ни прикидывай, а нету ходу, как в воду. Женщина молодая, в полной силе, пути не исхожены, смерть не манит, а что сделаешь? Хлеба с собой ни крошки, в одной руке лопата, в другой — узелок с праздничным нарядом. Вспомнила про узелок, поглядеть захотелось. Известно, женщина… В последний, может, разочек. Развернула. Полюбовалась там разными проймами-прошвами да позументом, буски на себя нацепила, погляделась в воду и говорит шуткой:

— Нарядиться вот, да и пойти в Вавилову яму. Не возьмет ли меня змей Дайко себе в жены? Иначе дороги нет. От церковников убежала, от своих проклята, а раков озерных кормить неохота.

Потом по-другому подумала:

«Может, этот праздничный наряд для дела пригодится. В ношеном-то меня многие видели. Вот и оставлю его на тропе, а сама в праздничном уйду. Найдут, скажут — утопилась, и делу конец».

Подумала так и давай переодеваться. Не утерпела, погляделась в воду и говорит:

— Не может того быть, чтоб ни одного дитенка не выкормить. Не в одном городе да Шарташе люди живут. Подальше уйду, а свою долго найду!

Сказала так и ровно переменилась. Скоренько оделась в праздничный наряд, буски на себя пристроила и пошла дальше невеста невестой. Про горькую долю думать забыла, сторожиться стала. По счастью, ни одного встречного, ни попутчика не оказалось. Прошла мимо Шарташа. Дорога тут густым лесом, а уж к потемкам близко. Волков по летнему времени не опасайся, а все-таки в потемках итти несподручно. Глафира тогда и придумала:

— А что если мне в той ямке, какую с Вавилом рыли, переждать до свету.

Забавно показалось, как про это вспомнила. Ну, и пошла. Место она хорошо знала. Пришла еще на свету. Видит: перемена большая вышла. Яма много обширнее стала, и все сделано по-хозяйски. Подивилась: неуж Вавило такое может? Валок с бадьей пристроен, а вместо суковатой жердины для спуска лесенка хорошая устроена. Глафира раздумывать долго не стала, спустилась в яму. Ступенек десятка полтора оказалось. Темненько там, а разобрать можно, что все по-хорошему ведется, и сухо в той ямке. Глафира затуманилась, позавидовала:

— Бывают же мужики!

Неохота ей после того стало из ямы выходить. Нашарила рукой выступ, да и села тут. Припомнилось ей, как Звонец про золотого змея Дайка рассказывал. Думала-думала об этом и задремала. Только это ей, как явь, показалось. Сидит будто она на дне большого-пребольшого озера. Во все стороны этакое серое сголуба, на воду походит, и дно, как в озере, где помельче, где поглубже. На дне трава да коренья разные. Одни кверху, вроде деревьев тянутся, другие понизу стелются, вроде скажем, конотопа, только много больше. Меж теми, что с деревьями вровень, какие-то веревки понавешены. Толстенные и скрасна показывают. В промежутках везде змеи. Одни ближе к земле, другие поглубже, и рост у них разный. Сходство меж ними в том, что на каждом змее как обручи набиты и блестят те обручи золотыми искрами и каменьями переливаются. Глядит Глафира и думает:

«Вот оно что! Не один Дайко-то, а много их!»

С этим проснулась да опять заснула и точь-в-точь тот же сон видит. Один змей совсем близко. Руку протяни — обруч достать можно. Глафира сперва испугалась, думала, живой змей-то. Змей пошевеливается, как вот намокшее в воде бревно, а жизни не оказывает. И большой. Где у него голова, где хвост, не разглядишь, только золотой шапки не видно. Пригляделась этак-то Глафира и бояться перестала. Обруч, который поближе, разглядывает, а это вовсе и не обруч, а вроде сквозной рассечки. Камешки тут беленькие и цветные тоже, золотых капелек много, и комышки золота видно. И до того все явственно, что Глафира как проснулась, приметку острым камешком поставила, в котором месте обруч ближе приходится.

Видит, вовсе светло. Собралась из ямы подыматься, а какой-то мужик по лесенке спускается. Глафира, чтоб врасплох не потревожить человека, говорит:

— Погоди, дяденька, дай сперва мне выбраться!

Мужик вскинулся, а не испугался, вроде даже обрадовался:

— Пришла-таки? Ну-ко, кажись, кажись! Какая в мою долю ввязалась?

Глафира удивилась, что он такое говорит. Выбралась поскорей из ямы, глядит, а это Перфил. Из семерых-то братьев, жена у которого в скиты ушла. Перфил тоже Глафиру признал. Он годов на десяток постарше был, с малых лет ее видел. Приметная ему чем-то еще в девчонках была. И потом, когда полной невестой стала, Перфил на нее поглядывал, а случалось, и вздыхал:

— Даст же бог кому-то экое счастье! Не то, что моя Минодора. Только и знает, что поклоны по лестовке считать да перед божницей на коленках ползать.

Судьбу Глафиры Перфил хорошо знал и дивился, сколь она нескладно повернулась. Когда скитники-начетчики принялись голосить насчет проклятия Глафире, Перфил дал такого тумака Звонцу, что тот, почитай, месяц отлеживался и вовсе без пути языком болтал. Кго ни подойдет, одно слышит:

— Дайко-змей, Золотая шапка, дай мне за кисточку от твоего пояска подержаться!

Потом, как отлежался, со свидетелями к Перфилу пришел доспрашиваться: за что? Перфил на это и говорит:

— Считай, как тебе любо, да вперед мне под руку не подвертывайся. Рука у меня, видишь, тяжелая, может сразу покойником сделать. Тогда, вовсе не догадаешься, — за что?

Из-за этого случаю у Перфила с братьями рассорка вышла. Они, конечно, против скитников зуб имели и Звонца крепко недолюбливали, а все-таки укорили брата:

— Нельзя этак-то смертным боем хлестать ни за что, ни про что. Тоже поди, живое дыхание, хоть и Звонец! Перфил на это свое говорит:

— То и горе, что с дыханием посчитался, ослабу рука дал. Кончить бы надо!

Братья, понятно, заспорили, Перфил тоже, так и рассорились. С тех пор Перфил на отшибе от своих стал. А того никому не сказал, что за Глафиру этак употчевал Звонца. Теперь видит: эта самая Глафира, живая, молодая, по-праздничному одетая, выходит из его ямы. У Перфила руки врозь пошли. Спрашивает:

— Как ты из города ушла?

Глафира без утайки все ему рассказала, что с ней в городе случилось. Перфил слушает да зубами скрипит, потом опять спрашивает:

— Как ты в мою яму попала?

Она и это рассказала. Тогда Перфил расстегнул ворот рубахи и показывает перстень:

— Не твой ли на гайтане ношу?

— Мой, — отвечает.

— То-то он мне по душе пришелся. Нашел эту ямку. Вижу, — кто-то начал да бросил. Полюбопытствовал, нег ли чего? Тоже бросить хотел, да вот перстень этот мне и попался. Перстенек, гляжу, немудренький, а чем-то он меня обрадовал и вроде обнадежил. С той поры и ношу на гайтане с крестом и все поджидаю, не покажется ли хозяйка перстенька. Вот ты и пришла. Теперь осталось какого-нибудь толку от ямы добиться.

— Не беспокойся, — говорит, — толк будет!

И рассказала по порядку, что ночью в яме сидела.

— Про золотого змея Дайка, — отвечает, — много в Шарташе разговору было. Звонец вон, как его кто-то стукнул, чуть не месяц про этого Дайка бормотал. Все просил за кисточку какую-то подержаться, да не допросился, видно. Может, и твое видение-обман, а все-таки попытать надо. Только просить-молить не стану, не Звонец, поди-ка, я. Лучше тому Дайку погрожу, — не испугается ли?

Спустились оба в яму. Показала Глафира свою приметку. Ударил Перфил против этого места, а сам приговаривает:

— Подай-ка, Дайко, свой пояс! Не отдашь добром, тебя разобьем, под пестами столчем, а свое добудем!

Маленько поколотился, дошел до поперечной жилки, а там хрустали да золотая руда, самая богатая. Сколько-то и комышков золотых попалось. Радуются, конечно, оба, потом Глафира и говорит:

— Надо мне, Перфил, дальше итти. Тут не укроешься, найдут. Скажи хоть, до какого места мне теперь добираться. Да не найдется ли кусочка на дорогу?

Перфила даже оторопь взяла:

— Как ты, Гланюшка, могла такое молвить? Куда ты от меня пойдешь, коли мы с тобой кольцом через землю обручены? Да я тебя, может, с тех годов ждал, как ты еще девчонкой-несмысленышем бегала.

Тут обхватил ее в полную руку и говорит решительно:

— Никуда ты не пойдешь! Избушка у меня по нагорью поставлена. Хозяйкой будешь. Никто тебя не найдет. А кто сунется, — не обрадуется. Не обрадуется! В случае тогда оба в Сибирь подадимся. Ладно?

Глафира из-под руки не вырывается. На улыбе стоит, как вешний цветок под солнышком, и говорит тихонько:

— Так, видно… Коли старым не укоришь да проклятья не побоишься, так я тебе… через землю венчанная… до гробовой доски.

На том и сладились. Перфил, конечно, в полное плечо Глафире пришелся. Мужик усердный да работящий, заботливый да смекалистый. И за себя постоять мог, а за жену особливо. Сперва-то поговаривали, она, дескать, проклятая, такую держать нельзя. Другие опять городских опасались: потянут за укрывательство беглой. Перфил со всеми такими столь твердо поговорил, что потом его-то избушку стороной обходили.

— Свяжись, — говорят, — с этим чортушком, — до поры в могилу загонит.

Ничего не щадит, кто про его Глафиру нескладно скажет.

Прожили свой век по-хорошему. Не всегда, конечно, досыта хлебали, да остуды меж собой не знали, а это в семейном деле дороже всего. Ребят Глафира навела целую рощу! Парней хоть всех в Преображенский полк записывай. И девки не отстали. Рослые да здоровые, а красотой в мать. На что Михей Кончина старого слова человек, и тот по ребятам сестру признал. Седой уж в ту пору был, а смирился. Зашел как-то в избу и говорит:

— Ладные у тебя, сестра, ребята. Вовсе ладные. Не тем, видно, богам скитники кадили, когда тебя проклинали. Оно и к лучшему. Худой травы и без того много. Ее вымаливать не к чему.

Как до бабкиных годов Глафира достукалась, так внучатам и счет потеряла. Это перфилово да глафирино поколенье не один дом тут поставило. Заявку, можно сказать, нашему заводу сделало. Конечно, и других много было. Ну, эти — коренники. От них, может, и словинка про Дайка пошла.

Теперь это вроде забавы. Известно, при солнышке идешь, ногой зацепить не за что, а по той же дороге в потемках пойди — все пороги да ямны. Тоже и с золотом. Нынешние вон дивятся, почему старики только поперечные жилки выбирали, а остальное в отвалы сбрасывали. А по делу надо тому дивиться, как старики до этого дошли, когда никто ничего по золотому делу не знал, а в письменности была одна посказулька про страшного золотого змея. Этого вот забывать не след. Что нынешнему человеку просто кажется, то старикам большим потом да мукой досталось.

Хоть бы брусницынское золото взять. Не слыхали про такое? Ну, ладно, в другой раз расскажу.

___________________

Летнее наводнение в Забайкалье переросло в зимнее. Грунтовые воды выходят и подтапливают дома и огороды. Чтобы следить за процессом, мы завели трансляцию, которая пополняется новостями и видео из тонущих районов. Об остальных событиях недели порассуждали, как обычно, журналисты «Чита.Ру».

Дарья Кливенкова: Хватит обсуждать аборты, не ваше это дело

Каждый раз, когда у нас в стране начинают обсуждать аборты какие-нибудь высокопоставленные чиновники или представители церкви, у меня по спине пробегает холодок. У нас возможно всё — состряпают на скорую руку запрет и будут таковы.

На этой неделе взвешенно высказалась уполномоченный по правам человека в России Татьяна Москалькова. Она резонно сказала, что иногда женщина принимает решение не рожать, потому что не может воспитать ребёнка по тем или иным причинам. Спорить здесь не буду, хотя это явно только одна сторона вопроса.

В комментариях ожидаемо началась битва. Из негатива есть вот такое:

«Её мать сохранила ей жизнь, чтобы она отправляла на тот свет чужих детей? Да, нами руководят страшные люди с больными мозгами и отсутствием сердца и души. Откуда они взялись, кто их воспитал и кто разрешил им вести детоубийственную политику?»

«Пусть подкидывают государству, но не убивают детей. Пусть уезжают убивать своих детей в другие страны, а не бесплатно, за наши налоги занимаются убийством. Какой срок за убийство ребёнка сейчас у нас в Уголовном кодексе?»

Тема абортов непримиримая не только для России. В американском штате Техас в октябре снова вступил в силу закон, почти полностью запрещающий аборты. Их нельзя делать после шестой недели, когда у эмбриона появляются признаки сердечной активности. Это вызвало волну протестов по всей стране.

Я хочу процитировать актрису Милу Йовович, которой на днях исполнилось 46 лет, она мать троих дочерей. В своём instagram-аккаунте она написала пост, посвящённый теме.

Я переведу его:

Из-за закона Техаса многие женщины лишены этого выбора. Причём больше всего пострадали женщины, живущие за чертой бедности. Они лишены возможности подождать и завести детей, когда захотят их и смогут уделять им время и внимание. Они не могут окончить школу и решить, что хотят делать с собственной жизнью. Это звучит душераздирающе.

Я читала так много историй про насилие над детьми, а именно такие законы, как в Техасе, заставят статистику жестокого обращения с детьми взлететь в ближайшее десятилетие. Поразительно, что в наши дни люди у власти могут говорить о праве выбора, когда речь идёт о вакцинации, но осмеливаются отобрать это право у женщин, когда дело касается рождения детей. Это беременность по принуждению.

Жестоко, что то, что должно быть таким благословением, теперь стало проклятием для стольких женщин, которые не могут позволить себе выехать за пределы штата за помощью».

У меня от этих слов всё отзывается внутри. Делать аборт или нет, всегда должно быть правом самой женщины. Обсуждать это, и уж тем более говорить, что лучше уж пусть все рожают и подкидывают детей государству, дико. Система детдомов в России и доминирующая в массах установка «усыновим, если сами не сможем родить» создаёт страшную реальность. Я хочу, чтобы дети рождались и росли в любви. А обсуждать решения женщин о том, могут ли они её дать — не моё и не наше дело.

Артём Стромилов: «А Васька слушает, да ест»

Губернатору Забайкалья Александру Осипову на этой неделе прилетела масса критики за сказанные им на совещании 13 декабря слова об оцеплении кварталов и вакцинировании по спискам. Мне понятно, почему такой способ выражения мыслей задел многих, слишком уж резкой получилась формулировка. Но свидетельствует она о том, что глава региона готов на всё, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу — а именно привить от коронавируса большую часть населения края. Тем более что темпы вакцинации у нас стали падать, а новых рычагов мотивации для тех, кто прививаться не спешит, пока не придумали.

Ну если опустить радикальные высказывания и посмотреть глобально на суть вопроса, то с губернатором я согласен, вакцинация сейчас — один из главных способов хоть и не побороть коронавирус полностью, но точно снизить его распространение и последствия. И сам, и абсолютно все мои близкие люди вакцинировались. Ничего дурного в этом не видим, на рамках металлодетектора не звеним. Выходит, мы сделали то, что сейчас поощряется властью, но почему тогда эта же самая власть продолжает ограничивать нас в возможностях?

Так, за последние дни уже несколько раз появлялась информация, что главный государственный санитарный врач (она же руководитель краевого управления Роспотребнадзора) Светлана Лапа направляла в адрес Александра Осипова рекомендации. Первые касались проведения утренников в детских садах и школах Забайкалья. Полный перечень предложений можно найти в новости, одно из них предлагает пускать на мероприятия к детям и их родителей, но при условии наличия QR-кода, подтверждающего вакцинацию или перенесённое заболевание.

Второй пакет рекомендаций затрагивал проведение новогодних корпоративов. Наши коллеги из ИА «ЗабНьюс» со ссылкой на документ Роспотребнадзора рассказали, что ведомство предложило губернатору коллективные празднества в кафе и ресторанах не запрещать, но при соблюдении антиковидных ограничений и предъявлении QR-кодов о вакцинации гостями заведений. «Столы в кафе и ресторанах предложено расставить на расстоянии 1,5–2 метра. А заполняемость зала должна составлять не более 50%», — говорится в новости. Логично же, разве нет?

Оказалось, что губернатору всё равно, что там советует Роспотребнадзор (мы это видим уже не в первый раз!), специалисты которого априори лучше разбираются в вопросе борьбы с пандемией. Поэтому 15 декабря на свет явилось новое постановление, которое ̶т̶у̶п̶о̶ просто продлевает до 15 января 2022 года уже действующие ограничения, в том числе запрещает банкеты и новогодние корпоративы в общепите. Рекомендации о праздниках в детских садах и школах и вовсе ещё не появились, хоть утренники и должны начаться уже совсем скоро.

Сухая новость о выходе постановления на официальном портале Забайкальского края даже не пытается объяснить логику действий губернатора, его мотивацию и то, как здесь учтены рекомендации профильных ведомств. Объяснение одно: «В Забайкальском крае ситуация с заболеваемостью COVID-19 остаётся тревожной». Допустим, так оно и есть. Но и рекомендации Роспотребнадзора появились не на ровном месте. Почему их просто проигнорировали? А люди, которые привились, и те, кто пока воздержался, оказались в одинаковых условиях — новогодняя встреча с коллегами в шумном месте недоступна и для тех, и для других.

Корпоративы — это просто пример. В Чите многим известно, как «соблюдаются» ограничения в клубах и кафе по ночам. Важно понимать логику. Представьте, сказал вам врач принимать антибиотик, чтобы остановить распространение инфекции, а вы продолжили дышать паром от варёной картошки, так как этот метод кажется вам эффективнее. Какой будет результат? Александр Осипов, желая одной рукой вакцинировать как можно больше забайкальцев, другой подписывает документ, косвенно понижающий интерес людей к этой самой вакцинации. Притом что Роспотребнадзор рекомендует вполне логичные вещи, которые, очевидно, проходят мимо чьих-то ушей.

Забавно ещё и то, что министр экономического развития края Александр Бардалеев и глава краевого управления Роспотребнадзора Светлана Лапа 17 декабря планировали провести прямой эфир в соцсетях, чтобы рассказать представителям сферы общепита об «условиях для проведения праздничных мероприятий». Видимо, хотели объяснить те оговорки, что предлагал Роспотребнадзор, если бы их поддержал Александр Осипов. Но 15 декабря вышло постановление губернатора о продлении всех ограничений. Прямой эфир отменили.

Правительство откатит QR-коды в транспорте, «Редколлегия» бы не откатывала

Андрей Козлов и Екатерина Шайтанова обсуждают это решение и рассуждают, каким мог бы быть эффект от QR-кодов в поездах и самолётах.

Елена Раздобреева: Новогодняя площадь Ленина — ёлочки в валеночках и торчащие железяки

Как-то так получилось, что оценить новогоднее убранство площади Ленина в полной мере мне удалось только в этом году. Раньше я жила и работала в районе «Весны», поэтому если и удавалось попасть на площадь, то только днём, и всей красоты я не замечала. В этом же году я посещаю площадь дважды в день — морозным утром, когда бегу на работу, и тёмным холодным вечером, когда возвращаюсь домой. И практически на глазах в течение нескольких недель площадь расцветала новогодним великолепием. Я видела, как готовили ёлку и какой красивой она стала в мерцании гирлянд.

Праздничная подготовка на площади в свете огромного количества огней дарит новогоднее настроение, да такое, что я захотела пересмотреть «Иронию судьбы», что с удовольствием и сделала на прошлых выходных. Особой моей любовью стали ёлочки в валеночках, это такая милота, что возвращает меня в детство, даже верить в чудо хочется.

Я понимаю, что эта конструкция там стояла не просто так, она нужна для подготовки к празднику, да и вечером следующего дня её уже придвинули поближе к сарайчику, чтобы она не приносила читинцам неудобств, но всё равно стало немного обидно. Я порвала пуховик, да и неожиданное предательство со стороны площади я не оценила.

Всё-таки хочется, чтобы подготовка к Новому году велась на площади с умом, потому что таких растяп, как я, в Чите может быть много. И мы очень просим — уважаемые украшатели площади, подумайте о растяпах! Не надо оставлять конструкции с торчащими железками на площади, да и строительный беспорядок тоже, нам не нравится рвать верхнюю одежду, а ещё мы боимся споткнуться.

Наталья Володькина: ЕГЭ — не зло

Российские власти готовят альтернативу Единому государственному экзамену (ЕГЭ). Его хотят дополнить портфолио с научными успехами школьников. В комментариях, конечно, целая битва на тему качества образования и призывы отменить такую сдачу экзаменов. Однако я считаю, что менять ничего не нужно. ЕГЭ — это не зло, я сдавала его три раза (так уж вышло в моей жизни), он устроен очень даже неплохо.

Первый раз я сдавала экзамены в 11-м классе, как положено, баллы я набрала хорошие, были пятёрки и четвёрки, но в тот год не получилось поступить в вуз. Через год я снова сдавала ЕГЭ, снова всё хорошо сдала, этого было достаточно для поступления в техникум.

А спустя 14 лет после окончания школы я пошла получать высшее образование, так как мечтала об этом с младших классов. Для поступления в вуз мне пришлось снова сдавать ЕГЭ, подготовка выглядела так — одна неделя к экзамену по русскому языку, одна неделя — к обществознанию и две недели — к математике. Без репетиторов. Я очень расстроилась, когда первый раз открыла тренировочные задания по математике и поняла, что вообще ничего не помню из школьной программы. Стыдно признаться, даже теорему Пифагора забыла. Пришлось всё вспоминать. В итоге я всё сдала, причём без особых проблем, даже профильную математику. Поступила в вуз, учусь, всё хорошо.

Когда я ждала в зале, где всех перед экзаменом проверяли металлоискателем, видела девушку, которая так сильно нервничала, как будто идёт не на экзамен, а на расстрел, у неё в глазах стояли слёзы, готовые вот-вот брызнуть. Не представляю, как она сидела на самом экзамене, кажется, я бы в таком состоянии ничего бы не решила.

На самом деле, абсолютно ничего страшного в сдаче ЕГЭ нет, это не сверхсложный экзамен, он обычный. И мне совсем непонятно, как можно проучиться 11 лет в школе, где тебя из года в год готовят к этим экзаменам, а потом не сдать. Но так бывает, и это не катастрофа. Главное, что знания, которые уже проверили, не нужно доказывать снова — с готовым результатом вы можете свободно идти в любой вуз, который вам нужен.

Родители школьников, не волнуйтесь за сдачу вашими чадами этих экзаменов — они справятся. Не накручивайте себя и своего ребёнка — дополнительный стресс никому не будет полезен.

А ребятам, которые готовятся к сдаче, скажу — не бойтесь ЕГЭ, это не страшный экзамен, он обычный. Но даже если сдать с первого раза не получится, всегда есть второй, третий и десятый шанс.

Посмотрите на меня — я взрослая тётенька с двумя детьми, но даже у меня получилось сдать экзамен спустя 14 лет после окончания школы. И у вас получится.

Мария Буренкова: А что, если в России не будет рэперов?

Осенью 2021 года правоохранительные органы устроили охоту на российских рэперов. Блогера Юрия Хованского уже давно арестовали, а квартиру продали. Алишер Моргенштерн сначала схлопотал штраф в 10 тысяч рублей, а после того, как его публично обвинил в продаже наркотиков глава Следственного комитета Александр Бастрыкин, рэпер вместе с женой сбежал из страны и живёт в Дубае.

А после общественники взялись за Инстасамку. Её тексты перевели, нашли в них похабщину и признаки развращения молодёжи и подали заявление в прокуратуру — сейчас её проверяют. СК также проверяет творчество Noize MC и Оксимирона, но уже на экстремизм, а недавно рядом с иммиграционным центром Кипра заметили Элджея.

Если Оксимирона и Noize MC взяли за компанию, то популярность Инстасамки или Моргенштерна полностью построена на больших задницах и грудях, крутости богатства и вседозволенности. Интересно, что власти взялись за наших музыкантов резко за всех разом. Но больше меня удивляет правоприменительная практика в России. Изначально эти законы (против наркотиков или экстремизма) были действительно созданы для борьбы с преступлениями, однако в России очень мало законов, которыми нельзя было бы манипулировать и использовать как палку для битья.

Я и сама не люблю, например, Инстасамку, и я бы точно не хотела, чтобы мои дети такое слушали. Если от аморальных песен в восторге пищат дети, то наверняка они начнут считать крутыми неправильные вещи, их система координат может поехать не в ту сторону. Но я не считаю, что это можно приравнять к торговле наркотиками или экстремизму.

Проще говоря, когда нельзя законно и по совести пресекать что-то неугодное, можно попытаться сделать это обходными путями. Чем манипуляция законами и использование их в угоду своим убеждениям лучше экстремизма?

Егор Захаров: Та власть, которой мы заслуживаем

Россия приблизилась к тому, чтобы поменять систему местного самоуправления, существовавшую (с небольшими изменениями) с 2003 года. Законопроект, внесённый в Госдуму, предусматривает упразднение администраций городских и сельских поселений с передачей их полномочий администрации муниципального округа — некое подобие ныне существующей районной администрации. Подобная реформа произошла летом в Забайкалье — вместо Каларского и Приаргунского районов появились соответствующие муниципальные округа. В случае принятия закона такая участь ждёт и остальные территории.

По этому поводу мы собрали несколько мнений людей, которым с этим законом затем жить и работать. Мнения разные. Мне приходилось слышать о перспективе создания муниципальных округов и раньше. Я могу сказать, что это палка о двух концах. С одной стороны, реформа уберёт неэффективную и практически бесправную сельскую власть (а вместе с ней и расходы на её содержание), с другой — отдалит власть от народа (и, соответственно, народ от власти).

Но в сухом остатке есть три момента, которые меня беспокоят. Во-первых, глава Кыринского района сетует на то, что кандидатов в депутаты совета в сёлах не сыскать, потому что одни не отвечают требованиям, а другие хотят денег. Выборы глав нескольких поселений осенью переносились из-за отсутствия кандидатов. Так или иначе, люди не могут или не хотят заниматься решением проблем своего места жительства. Да, у депутатов и глав такого уровня не ахти какие полномочия, но тем не менее — они могут заблокировать какие-то негативные для села угрозы. Желающих нет.

Во-вторых, настораживают обещания об увеличении ответственности глав муниципальных образований перед руководителем региона. Так сложилось, что губернаторами в последнее время становятся исключительно люди, одобренные лично президентом. Это, конечно, может говорить о его политической дальновидности, но мне кажется причина в другом. Ещё свежи в памяти истории о сборе подписей во время предвыборной кампании 2019 года. И не то чтобы главы районов тогда сильно сопротивлялись, но, как я понимаю, после принятия закона у них попросту не будет такой возможности.

Наконец, мне интересен механизм работы главы округа, на котором замкнутся почти все процессы. Чисто теоретически на этот пост может попасть человек какой-нибудь крупной добывающей компании со всеми вытекающими последствиями. Как в таком случае будет решаться вопрос, скажем, строительства дороги для грузовиков, проходящей через лес и пару сёл?

Этот закон, как мне кажется, не хорош и не плох. Он просто неизбежен и служит просто переходом на какой-то новый этап. В котором будет меньше демократии, но больше эффективных менеджеров, которых меньше интересует мнение местного населения. И мы в общем-то сами спровоцировали переход: мы вымирали, ленились, боялись. И продолжим это делать, что бы ни произошло.

Варвара Лебедева: Сделают ли деньги частников из Забайкалья конфетку?

Забайкалью спокойно не живётся — то Шилка мёрзнет, то Газ-Завод сидит без света. То тут, то там всплывает слово «концессия», которое кажется уже почти ругательным.

На бумаге всё должно быть приятно: государство проводит конкурс, выбирает богатую компанию, которая готова вкладывать деньги и что-нибудь на благо государства делать — строить дорогу или аэропорт; чинить, модернизировать или дальше обслуживать электростанцию. Дальше это для богатой компании окупится, потому что после инвестирования прибыль можно и нужно оставить себе.

Появилась такая форма частно-государственного партнёрства давно, и хотя историки не пришли к согласию, какой из проектов назвать первой концессией в России, но многие исследователи сходятся во мнении: это было строительство и эксплуатация Царскосельской железной дороги, которая соединила в 1838 году Санкт-Петербург, Царское Село и Павловск. Строили её за 5 миллионов рублей австрийцы.

Иностранные компании охотно привлекали для строительства и обслуживания объектов в России, потом концессии не менее охотно государство обратно забирало себе — из-за неэффективности управления или смены строя.

Прослеживается везде одно: когда государство доверяет что-то строить или перестраивать частной компании, это должно приносить выгоду всем сторонам процесса, а людям улучшать жизнь. Получается ли?

В середине декабря на комитете по экономической политике и предпринимательству депутат заксобрания Забайкалья Игорь Мезенцев не сдерживал выражений: «Концессионер — это инвестор с деньгами, который сделает из дерьма конфетку. После проведённой работы он отбивает свои деньги и получает прибыль за надлежащий объект».

Мезенцев считает, что большинство проблем ЖКХ Забайкалья из-за того, что концессионеры попадаются неправильные. Они из вышеназванной субстанции делают неправильные конфетки. Которые этой субстанцией и отдают в итоге. Котлы забиваются. Генераторы ломаются.

На слова депутата Региональная служба по тарифам и ценообразованию тут же сделала стойку. Вооружилась цитатами из законов о концессионном конкурсе: «Законом установлены требования, предъявляемые к потенциальным инвесторам (отсутствие решения о ликвидации юридического лица, отсутствие возбуждения производства по делу о банкротстве, отсутствие недоимки по налогам, наличие средств или возможности их получения в необходимом размере), что исключает возможность заключения концессии с «недобросовестными» инвесторами».

Ну раз исключает, значит, исключает. Недовольные концессионерами чиновники на местах в Забайкалье, наверное, просто ворчат. Один из них сказал, что предупреждал очередного «частника» о некоторых особенностях логистики и технического оснащения. Я, говорит, им намекал, что детали заранее надо привозить или менять всё полностью до зимы — не поверили.

В этом, пожалуй, таится рациональное. У одних есть деньги, у других — опыт и знание местных особенностей. Если друг друга слушать, да ещё добавить контроль сверху — работало бы в главной части, чтобы людям становилось хорошо. Но пока как есть.

«Алтапресс»: «Это был гражданский романтизм» – ведущая барнаульская актриса о мудрости, «голой» Смерти и феномене Золотухина

Полвека на сцене – такой грандиозный юбилей в этом году отметила заслуженная артистка России, педагог Нина Таякина. В честь этого в ее родном Молодежном театре Алтая устроили творческий вечер. Altapress.ru артистка рассказала, как в студенчестве «сбегала» в Москву на спектакли с Высоцким, пряталась от билетеров, а также о работе с режиссерами и о феномене Золотухина.

Все должно быть на изломе

– Как прошел ваш творческий вечер?

– Мне трудно судить. Очень волновалась, много думала, нужен ли творческий вечер вообще? Но я влюблена в то, что делаю, и решила, что найдутся еще люди, которые смогут разделить это чувство со мной. Наверное, только так бывает у творческих людей.

Конечно, сложнее всего выступать, когда на тебя смотрят коллеги и ученики. Но мне потом сказали много хороших слов. Так что думаю, вечер прошел достойно.

– Бенефис можно назвать моноспектаклем?

– В какой-то мере так и получилось. Я читала отрывки из Тэффи, воспоминания о «Вишневом саде», стихи Беллы Ахмадулиной из цикла «Времена года», Мандельштама – кстати, по его произведениям раньше шла музыкально-поэтическая постановка.

Долго сомневалась, читать ли Мандельштама – это трагический поэт, к его стихам надо правильно подготовить зрителя. Но его темы гражданина и поэта созвучны с темой любого творчества. Когда на последних строчках все исчезает, остается только пространство, звезды и певец – метафора художника, который через века будет доносить до нас строки Гомера и красоту Микеланджело.

– Сегодня очень редко можно услышать стихи со сцены.

– Время такое. Я стараюсь смотреть по каналу «Культура» передачи, где молодые поэты собираются и читают свои стихи.

Когда мы были молодые, то устраивали в театре поэтические вечера. Читали алтайских поэтов, писателей. И, конечно, классиков – Гумилева, Ахматову, Цветаеву, всех подряд.

– А вы помните, какое стихотворение читали при поступлении в театральный вуз?

– Я читала своего любимого Лермонтова – «Уж зачем ты, алая заря, просыпалася? На какой ты радости разыгралася?». Это из «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова».

Из современного – «Учительница Элькина» Евтушенко (из «Азбуки революции» – Прим.ред). Я трагическая актриса – мне нравится, чтобы все было на изломе.

– Как вы готовились к поступлению (Нина Таякина закончила Горьковского театральное училище – Прим.ред.)? Слушали, как читают стихи другие артисты? Или брали у кого-то «консультации»?

– Обычно у всех поступающих есть какая-то творческая база. Дети занимаются в театральных кружках при школах. В мое время ходили во Дворец пионеров, Дома культуры.

Но я готовилась сама. Просто читала так, как мне нравится. Не всегда и не у всех это получается хорошо. Поэтому иногда на вступительных экзаменах бывает очень весело. Одна знаменитая актриса рассказывала, как на вступительных она, «гэкая», плакала и падала на колени, а вся комиссия смеялась под столом.

Но все равно – когда готовишься сам, то и проявляешься ты сам, какой ты есть на самом деле. А опытный педагог обязательно рассмотрит игровую природу.

Я готовила то, что знала со школы. На уроках мы читали «Мцыри» Лермонтова – я уливалась слезами на моменте боя с барсом. Потом нашла другое стихотворение, которое мне тоже очень понравилось, я его ярко представляла. Но после Лермонтова на вступительных у меня все равно спросили: «А у вас что-нибудь девичье есть?».

Вообще мне больше нравилась мужская поэзия. И больше Ахматова, чем Цветаева. Хотя у Цветаевой – весь излом женской души. Может быть, я думала, что во мне меньше женственности, чем в ее стихах… Зрительный образ все-таки должен совпадать с поэтическим.

– А вы в юности были бойкой девушкой?

– Я была борцом. Выступала в школе против всякой несправедливости. Мне обязательно нужно было выхлестываться, проявляться каким-то образом.

– Но при этом вы любили книги.

– Я даже вела тетрадку, в которой писала, что прочитала, что понравилось, что запомнилось.

Иногда могла что-то от души сочинить, какой-нибудь «белый стих». Но не все записывала, к сожалению. Помню, на 70-летие мамы (а она всегда красилась в рыжий цвет) написала: «Цвет осени тебе идет».

Гражданский романтизм

– Вы уехали учиться в город Горький (сейчас Нижний Новгород – Прим.ред.), за тысячи километров от дома- не было страшно?

– Нет. А все потому, что было стремление быть похожими на своих героев. Иногда смотришь, как играет какая-то артистка и думаешь: «А я сделаю лучше» или: «Ну почему играет она, а не я?».

Я сначала поехала поступать в Ленинград, но не прошла. С этим опытом пришло понимание, что мои герои – недосягаемые небожители. Но я все равно хочу играть – и неважно, где.

В Горьковском училище я училась у Ривы Яковлевны Левите-Дворжецкой, ученицы Юрия Завадского, сокурсницы Эфроса. Она прожила 95 лет, выпустила много учеников. Недавно посмотрела ее биографию, там написано: «Среди воспитанников Левите – Александр Панкратов-Чёрный, Андрей Ильин и др». Так вот я – «и др.».

Из ее биографии узнала, что она после школы сначала поступила на юридический факультет, как и я. Не выдержала и ушла с третьего курса. А я – со второго. Она пошла в студию Завадского – я в училище. Дома у меня был скандал: как же так, из университета – и в училище!

Рива Яковлевна учила нас даже своим обликом – как она заходила в аудиторию, как выглядела, как говорила, как вела себя. Все это оставляло в нас след. Как говорила Аркадина в «Чайке» у Чехова: «Я никогда не выглядела фефелой, не распускала себя. Хоть пятнадцатилетнюю девочку играть». Вот Левите была такая. И судьба у нее, как у чеховской героини, трагическая – она похоронила своего сына, актера Евгения Дворжецкого.

Мне везло на педагогов – глубоких, мудрых. Я же сама не всегда себя так вела. Когда у Ривы Яковлевны случилось несчастье с сыном, я два года ей не звонила. Хотя до этого мы постоянно были в переписке, созванивались. Просто не знала, что сказать. А когда, наконец, позвонила, услышала ее голос в трубке: «Ой, Ниночка!». И мы очень долго разговаривали. И думаю – дура ты, дура, Ниночка, чего ждала, надо было раньше позвонить…

– А как сложилась судьба ваших однокурсников?

– Из девочек в артистки ушла только я. Другие стали преподавать, одна работала ведущей в филармонии. Мальчишки почти все ушли в режиссуру.

До сих пор переписываюсь с Александром Мюрисепом – он заслуженный артист, служит в Нижегородском театре драмы. Уникальный человек – играет роли, ставит спектакли, пишет книги.

– Есть ли у вас какие-нибудь теплые воспоминания об учебе?

– Как с подружкой на выходных ездили в Москву. От Горького до столицы – ночь на поезде. В субботу и воскресенье мы ходили на спектакли, а утром в понедельник возвращались на учебу. За два дня взахлеб могли посмотреть четыре-пять спектаклей.

– Куда ходили, что смотрели?

– Конечно, на Таганку. Прорывались туда с боем. Стояли на одной ноге на балконе.

Обычно в театр всегда пропускали студентов. Но однажды мы приходим на «Отелло» в театр на Малой Бронной, а нам говорят: «Мест нет!». А мы понимаем, что в другой раз на спектакль можем и не попасть.

И тут я вижу, что у входа стоит сам Эфрос и разговаривает с какими-то женщинами. Я снова подхожу к билетеру и говорю: «Я к Анатолию Васильевичу, мне к нему на минуточку надо!». Подхожу к ним, стою минуту-две. Эфрос раз на меня покосился, два, потом говорит: «Здравствуйте!», а я: «Ой, наверное, я вам мешаю, я отойду!» – и бегом в гардероб. А потом, дрожа, пряталась от контролеров по углам на втором этаже, ждала, пока поскорее выключат свет, чтобы занять какое-нибудь свободное местечко.

– В чем был феномен Таганки?

– Юрий Любимов (тогда он занимал должность главного режиссера – Прим.ред.) очень чутко чувствовал время. И подбирал актеров, в которых соединялись гражданственность, талант и веяния времени.

Тогда поэты собирали стадионы – Евтушенко, Вознесенский, Высоцкий. Молодежь страстно упивалась их стихами. Они были одержимы не желанием купить новую кровать, диван, квартиру, а бурлящей жизнью, творчеством. Я бы назвала это гражданским романтизмом.

Высоцкого я видела в роли Лопахина и Гамлета – конечно, этого забыть нельзя. Мне кажется, что сейчас так сложно найти хорошего исполнителя на роль Гамлета, потому что это должно быть соединение личности и того самого гражданского романтизма. Гамлет должен быть поэтом. Иначе все превратится в бытовую историю о том, как сын мстит за отца, без всякого философского звучания.

– А Золотухина видели на Таганке?

– Да, видела его в «Вишневом саду», он играл Петю Трофимова.

– Вы знали, что он ваш земляк?

– Не помню, не буду врать. Возможно, знала, но не принимала близко к сердцу. Но когда узнала его поближе – а я была педагогом его курса в Алтайском институте культуры – для меня он стал иконой русскости.

Его уникальный голос – это потрясение. Особенно хорошо Золотухин раскрывается в песнях. Когда он поет – такое ощущение, что можно кинуться к нему, обнять, поцеловать, просто и по-свойски, рассказать ему что-то свое – и он обязательно поймет.

– Есть такое устойчивое убеждение, что раньше артисты играли лучше. Вы с ним согласны?

– От поколения к поколению мир меняется, меняется и манера игры.

Даже театры в одно время предлагали разные манеры игры. Например, в «Современнике» говорили очень естественно, как в кино, ничего не наигрывая. В Таганке говорили громко, пафосно – звучание совсем другое.

Но что обидно – это 90-е годы, когда произошел разлом, потеря почвы под ногами, своей социально-гражданской идентичности. Я наблюдаю поколение мальчишек и девчонок, которые не следят за современностью. Мы знали всех своих современников, которые играли и в театре, и в кино – Высоцкого, Демидову, Румянцеву и других, восторгались ими. А они не знают своих артистов, но зато прекрасно знают голливудских. И уже воспитаны на западной манере игры.

Пошел другой тип актеров – сейчас мало таких «глыб», чтобы выдавались и ростом, и статью, и громким голосом. Сейчас артисты «помельче». Это не лучше и не хуже – они другие.

«Слепые» пионеры и «голая» Смерть

– Помните свой первый рабочий день в ТЮЗе (прежнее название Молодежного театра Алтая – Прим.ред.)?

– Это была осень 1971 года. Я зашла к главному режиссеру Владимиру Чернину, сказала, что закончила Горьковское театральное училище, вот мой красный диплом. Тут живут мои родители, жилья мне не надо. Нужна ли я вам тут? Он сказал: «Идите, оформляйте документы».

Меня сразу же стали вводить в спектакль «Вечно живые» на главную роль Вероники. Это стало моей «проверкой». Артисты удивились моей ретивости, тому, что я даже на репетициях все делала по-настоящему – и рыдала, и целовала. Я говорю: «Ну как учили, так и играю, иначе это будет вранье». И дальше пошло-поехало, много разные интересных ролей удалось сыграть.

Режиссер Михаил Бычков, который сейчас руководит театром в Воронеже, ставил «Бумажный патефон» по пьесе Червинского. Главной героине в произведении – 17 лет, а мне уже было 30. Прочитала пьесу дома, заплакала – потому что поняла, что это должна быть моя роль, но мне ее не дадут, по возрасту не подхожу. Но когда увидела распределение, была поражена – Бычков дал эту роль мне. Это было такое счастье! Я все думала – как он угадал, что я хотела именно ее?

– А как складывалась работа с другими режиссерами?

– Моим «крестным отцом» был Захар Китай. Он задал мне планку, дал актерский трамплин. Например, я сильно выросла в спектакле «Поэма о любви» – это история казахских Ромео и Джульетты. Помню, специально из Алма-Аты нам привезли красивые шапки, костюмы, украшения.

Для постановки пластики он пригласил Андрея Дрознина, с которым я потом училась в Щукинском училище на режиссерском факультете. Дрознин ходил с чемоданчиком, в котором были разные чаи, он себе заваривал для здоровья. Всегда был очень худым. Потом он стал настоящей звездой, ставил спектакли в Студии Табакова, Московском ТЮЗе, новосибирском «Глобусе», работал по пластике с актерами и студентами во многих театрах.

Потом Бычков поставил одиозный спектакль «Прости меня» по Астафьеву. Мы сыграли его всего два раза, и постановку закрыли.

История в постановке следующая – мальчик уходит на фронт, и за ним по пятам ходит Смерть. Когда его раненого положили в госпиталь, она снимает с себя бушлат, и зрители видят, как голая Смерть ложится рядом с ним. То есть, она, как женщина, хочет его соблазнить, забрать с собой. А я – медсестра Лида – ее прогоняю.

Обнаженная Смерть не понравилась крайкому партии. Хотя она не была совсем голой – актриса Елена Зотова (сейчас она работает в театре драмы) надевала телесные тонкие колготки и натягивала их выше груди, все было закрыто. Еще не понравилось, что в госпитале пионеры пели в черных очках. Задавали вопрос: «У нас что, пионерская организация слепа?». Режиссер не захотел ничего менять. Спектакль закрыли, а Бычков тут же подал заявление об уходе.

Мой муж, Виктор Захаров, подходил к театру как к дому. Все знали, что я не получу главную роль только потому, что я его жена. У него я исполнила только две главные роли, но одна из них – Раневская – роль всей жизни.

Так сложилось, что у меня сейчас осталась только одна роль в театре – бабушки в спектакле «Валентин и Валентина» Алексея Бурдыко. Свой столик в гримерке я делю вместе со своей ученицей Дашей Чиж, которая только пришла в МТА.

– Какими качествами обладает хороший режиссер?

– Талант, ощущение сегодняшнего времени. А про работу с актерами сложно сказать. Тактичность? Ерунда. Бычков иногда доводил меня до слез. Он не вмешивался в то, что я делаю. Но когда наступал момент, когда я не знала, как играть и спрашивала у него, он отвечал: «Ты играешь эту роль. Почему ты спрашиваешь? Делай». Я начинала рыдать, он смягчался: «Ну, давай думать».

Многие говорят, что режиссер должен быть еще и педагогом, но я считаю, что не всегда это уместно. Все-таки он должен знать, чего он хочет и попытаться разными способами это сделать. Тогда получится хорошо, даже если в работе есть неприятие, слезы и прочее.

– Самая главная пьеса всех времен и народов, по вашему мнению?

– Банально, но «Вишневый сад». Удивительно, что Чехов в свои 40 с небольшим смог написать Фирсу такие слова – «Прошла жизнь, словно и не жил». И до сих пор пьесу ставят, и ищут в ней что-то новое. А все потому, что написан «Вишневый сад» про человека – это самое важное.

Что известно о собеседнице

Нина Таякина родилась 2 апреля 1949 года в Барнауле.

В 1971 году окончила актёрский факультет Горьковского театрального училища, позже режиссёрский факультет Театрального училища имени Бориса Щукина.

Сразу после учебы стала работать в Алтайском ТЮЗе. К бесспорным актёрским удачам относятся роли Раневской в спектакле по пьесе Антона Чехова «Вишнёвый сад», Состраты в «Мандрагоре» Никколо Макиавелли, Счастливой в «Дамах с комедиями» Надежды Тэффи, Алёны Ивановны в «Преступлении и наказании» по роману Фёдора Достоевского.

В 1998 году Нине Васильевне Таякиной присвоено звание заслуженной артистки Российской Федерации.

Больше 15 лет работает педагогом по актерскому мастерству в Алтайском институте культуры. В 2021 году выпустила свой актерский курс.

Надежда Чехович

Источник: «Алтапресс»