Польские сказки 80 х годов

Текущая версия страницы пока не проверялась опытными участниками и может значительно отличаться от версии, проверенной 26 июня 2020; проверки требуют 20 правок.

8 сентября в польском издательстве Czarne вышла книга Паулины Сигень «Miasto bajka». В переводе на русский название звучит как «Город-сказка», и этот город — Калининград, а главные герои произведения — калининградцы. Книга выпущена в нон-фикшн серии Sulina, объединяющей исторические очерки и туристическую прозу под общим знаменателем: все они открывают польскому читателю малоизвестные ему части Европы, рассказывая о ключевых для этих мест фигурах и о зачастую стыдных проблемах и смущающих темах, которые не принято обсуждать. Главный редактор «Нового Калининграда» Денис Туголуков поговорил с журналисткой и писательницей о том, почему Калининградская область для основной массы поляков до сих пор остается белым пятном на европейской карте, об историческом наследии, доставшемся и Польше, и России после раздела Восточной Пруссии в 1945 году, о пресловутой калининградской идентичности и уместности разговоров о ней, а также о предполагаемой реакции калининградцев на книгу польского автора о них самих.

— Накануне мы шутили с тобой о том, что невозможно написать книгу про Калининград и не обидеть калининградцев. Так вот, некоторые из них уже обиделись на фразу из описания к ней — про «некрасивый город, не заслуживающий любви».

— Это так называемый blurb, то есть рекомендация к прочтению. Его всегда пишет другой автор либо авторитет в теме книги. В моем случае и к моей радости blurb написала польская ученая, писательница Людвика Влодек, работу которой я очень уважаю. Я не могла влиять на его содержание, но в целом он мне нравится. Нигде в самой книге я не написала, что Калининград — некрасивый, но из-за некоторых описаний у читателя может сложиться такой образ. Хотя, надо добавить честно, что среди знакомых мне поляков, которые посещали Калининград, сложилось впечатление, что он некрасивый. Но я думаю, они так считают потому, что знают город очень поверхностно. Не хотелось бы отвечать за Людвику — это ее слова и ее впечатления от прочитанной книги, — но, возможно, этот образ получился вот таким. Я, правда, не ожидала, что калининградцы так быстро обидятся — даже не на содержание книги, а на то, что написано на ее обложке. Чтобы оправдаться, могу лишь добавить, что те, кто первыми читали книгу, высказывали очень похожее мнение. Они говорили про ощущение камерности повествования и про нежность, с которой я пишу про Калининград. Поэтому пусть калининградцы сначала прочитают её — может быть, им покажется, что я достаточно объективно описываю их город.

— Большая часть книги — это беседы с различными героями, жителями Калининграда. Как ты их подбирала, это был случайный выбор или осознанное стремление найти именно таких людей?

— На этот вопрос не может быть хорошего ответа, за который меня никто не осудит. Я бы хотела начать с ремарки, которая, как мне кажется, поможет понять книгу. Дело в том, что в Польше сложилась традиция так называемого литературного репортажа. Я прекрасно понимаю, что и в англосаксонском мире, и в России немножко по-другому воспринимается жанр нон-фикшн, но у нас в стране под этим лейблом выходят совсем иные книги. Это можно считать польской литературной традицией: ее придерживается целый ряд признанных авторов, даже довоенных, — и я, в частности, ссылаюсь на Мельхиора Ваньковича и на его книгу о Восточной Пруссии, которая была написана в 1930-е годы. В Польше подобные книги принято писать в более литературном ключе, со значительной долей субъективности — это все равно будет нон-фикшн, но каждому при прочтении такой книги будет понятен субъективный взгляд автора. В польской традиции репортажа считается нормальным и даже желаемым, чтобы автор высказывал свои субъективные ощущения, свои суждения и мысли.

Паулина Сигень. Фото из личного архива

Я не отбирала героев — скорее накапливала. В книге далеко не весь мой калининградский опыт — я очень быстро поняла, что не смогу вместить в нее целиком все те поездки и встречи, которые у меня накопились за многие годы. Некоторые разговоры были случайными, некоторые я записывала, работая над другими материалами, которые по разным причинам не были опубликованы, часть диалогов мне показалось важным включить в книгу с точки зрения польского читателя и того, что он знает о Калининграде.

Вообще важно понимать, что я эту книгу писала для польского читателя, который о Калининграде не знает практически ничего. И я сама немного удивилась тому, как много места в ней я была вынуждена посвятить истории, хотя мне не хотелось этого — хотелось писать про современный Калининград, про здесь и сейчас. Но в итоге отсылок к истории очень много, потому что в ходе работы над текстом стало понятно, что без них, с одной стороны, сложно объяснить современность, а с другой, польский читатель очень мало про это знает, и картину происходящего нужно показывать в контексте.

— Насколько твоя книга будет интересна польскому читателю, если он, проживая рядом с Калининградом, за многие десятилетия так и не заинтересовался своим соседом?

— Хороший вопрос, учитывая, что вот уже полтора года пандемии никого в Польше не волнует вопрос закрытой с обеих сторон границы с Калининградской областью — вообще не существует этой темы. И я со всё большим удивлением отмечаю, насколько далек во всех смыслах, кроме географического, Калининград для поляков. И все-таки надеюсь заполнить некоторую пустоту в польском дискурсе, потому что на самом деле про Калининград у нас нет ни книг, ни репортажей в СМИ.

И это парадоксально, но мне кажется, что у моей книги очень большой круг потенциальных читателей. Это люди, интересующиеся Россией — а таких в Польше очень много, — люди, интересующиеся восточно-прусским наследием — и их тоже немало хотя бы потому, что и у Польши есть часть таких земель, да и в принципе похожий исторический опыт. После войны поляки также занимали территории, которые раньше были немецкими, хотя это, конечно, другая картина, в которой больше нюансов в том числе потому, что на части этих территорий жили этнические поляки, и эти места играли какую-то роль в польской истории. То есть в польском воображении эти люди и земли занимали какое-то место. Северная часть Восточной Пруссии до войны в российском общественном воображении не существовала.

Также надо отметить, что подобные книги у нас безумно популярны — это феномен польского литературного репортажа. Существуют целые издательства, которые специализируются на таких произведениях, и они неплохо живут. Если я кому-то за границей пытаюсь объяснить этот феномен, то привожу такой пример: когда я собиралась в Бухарест, то искала не туристический путеводитель, а книгу об этом городе из той же серии, в которой сейчас выходит моя книга. Это очень популярная практика среди поляков, часть нашей культуры: когда люди куда-то едут, то ищут вот такого рода глубокие, затрагивающие различные общественные и исторические темы, репортажи про интересующие их места.

— Как вообще появилась сама мысль написать книгу о Калининграде, почему ты выбрала именно его?

— Сейчас, когда я смотрю на это все, несколько дистанцировавшись, потому что в Калининграде из-за пандемии не была очень давно и уже не живу в Гданьске, а переехала в другую часть Польши, мне кажется, что я ничего не выбирала: все было довольно случайно, а я просто плыла по течению. Случайной была моя первая поездка в Калининград, и, наверное, случайным был затем переезд из Варшавы в Гданьск в 2012 году — тогда как раз начинался режим МПП (режим малого приграничного сотрудничества — прим. «Нового Калининграда»), и регион в этот момент сильно заинтересовал поляков; я стала писать статьи про Калининград и калининградцев — все это было большой случайностью. А с книгой все было очень просто: я очень быстро поняла, что помимо каких-то текущих тем, которые освещаются в СМИ, здесь происходит очень много других процессов, явлений, которые не подходят под существующие журналистские жанры. Ну и конечно, подумалось, что проще всего написать книгу. Потом уже оказалось, что это совсем не так просто, что книга требует много энергии и стоит нервов.

Сейчас меня удивляет, что «Miasto bajka» получилась совсем не такой, какой она мне представлялась тогда. Я не раз, будучи в Калининграде и общаясь с людьми, думала: «Вот про это напишу в книге», — но потом оказалось, что книга предполагает связную структуру, в которой не должно быть случайных сюжетов, поэтому пришлось в немного другом ключе работать и подбирать других героев и другие истории. Все как-то само складывалось, и у меня сейчас есть ощущение в духе французского постструктурализма, что автор произведения в принципе не очень сильно влияет на его содержание.

— Можешь вспомнить, когда ты в первый раз приехала в Калининград?

— Впервые я приехала в Калининград по учебе. Тогда я училась в институте этнографии Варшавского университета, и у нас были обязательные полевые исследования: нужно было ехать в более-менее отдаленную точку, делать research. В итоге я попала в небольшую группу студентов, которые поехали в Калининград. Из этой группы только я и еще одна моя коллега решили продолжать, все остальные после первой же поездки просто отказались. Это был 2007 год, если я не ошибаюсь, и им было сложно — из-за языка, которого они не знали, и из-за действительности, которая всем нам показалась резко отличающейся от польской. Для некоторых, мне кажется, это был просто культурный шок, и они не представляли себе, как можно сделать в таких условиях содержательную работу. К тому же этнографические исследования очень сложно делать в большом городе, если ты никого в нем не знаешь.

Тут еще стоит упомянуть о рефлексии, которая меня постоянно охватывает в последнее время: тот Калининград, в который я приехала в 2007-м, и тот Калининград, который я запомнила последним, в 2019-м, — это абсолютно разные места. Город очень сильно поменялся за это время, и я в своей книге пишу в том числе о том, что ловлю себя на ностальгии по тому старому Калининграду, который существовал тогда, когда я приехала туда впервые. Сейчас, мне кажется, Калининград очень похож на обычный современный европейский город, характерный для этой части Европы, а калининградцы во многом похожи на жителей Гданьска. Но я могу ошибаться, потому что «влилась» в эту среду, по ходу всех этих лет стала замечать, что меня уже мало что удивляет в Калининграде. А если приезжала с кем-то из поляков сюда, то они, в отличие от меня, удивлялись. То есть, привыкая, мы теряем критический взгляд. Но, возможно, получаем что-то взамен. Возможно, в моем случае это что-то передается ощущением камерности в рассказе про Калининград. За столько лет город стал для меня почти родным.

Королевские ворота, ставшие символом 750-летия Кёнигсберга/Калининграда и отреставрированные в 2005 году.
Фото: Ingvar Wolf (2009 год) / Wikimedia Commons (CC BY-SA 3.0)

— Я периодически обращаю внимание на сравнение поляков и русских: многие говорят, что мы ментально похожи друг на друга и общих черт у нас гораздо больше, чем различий.

— Это вопрос на отдельную и очень большую книгу. Конечно, есть очень много схожих моментов, но в целом мне не кажется, что поляки и русские прямо сильно похожи друг на друга. Хотя я совсем недавно написала статью о том, что, несмотря на то, что поляки не хотят быть похожими на русских, наша страна в некоторых политических и общественных аспектах за последние пять-шесть лет стала более похожей на Россию. Да, поляки и русские настолько похожи, что могут коммуницировать, договариваться, имеют определенный совместный исторический опыт. Но много в чем, даже в оценке этого исторического опыта, допустим, эпохи коммунизма, очень отличаются. Думаю, тут нельзя ограничиться простыми генеральными суждениями.

— В самом начале книги ты проводишь историческую параллель, напоминая читателю, что и часть Польши — тоже бывшая Восточная Пруссия. Я понимаю, что польское население там имелось и до войны, но в некотором роде поляки в 1945-м тоже получили новую для себя территорию. Насколько актуален для современной Польши этот исторический дискурс, поднимаются ли там вопросы об историческом наследии так же регулярно, как это происходит в Калининграде?

— В Польше случаются всплески общественной дискуссии на эту тему. Допустим, несколько лет назад на доме в Ольштыне во время ремонта фасада была найдена какая-то надпись на немецком, и возникла неразбериха, что с нею делать. Законсервировать? Оставить как есть? Но как оставить, если она на немецком, а Ольштын — польский город? Это будет нормально? То есть когда появляется повод для подобной дискуссии, то она возникает. Но мне кажется, что в целом дискуссия об историческом наследии уже позади, практически все точки над i расставлены. Да, польское население жило в части Восточной Пруссии, были поляки в Гданьске. Это сделало послевоенную задачу властей проще, так как им было на что ссылаться. Даже те довоенные немецкие земли, где поляков в принципе не было или было очень мало, имели какие-то исторические связи с польскими князьями, и это тоже служило доказательством того, что «мы сюда не пришли, мы сюда вернулись». Так звучал коммунистический лозунг, который должен был облегчать польским переселенцам жизнь в этих местах, которые создавались все-таки другой, немецкой культурой. Кстати, в той же серии, что и моя, год или два назад вышла книга про этот феномен обживания поляками немецкого наследия, она называется «Понемецкое» (польск. «Poniemieckie» — прим. «Нового Калининграда»).

Но для полной картины стоит отметить, что вопрос немецкого наследия и того, как польские сообщества в этих районах и городах его встраивают в свою историю и культурную память, с приходом к власти партии «Право и справедливость» стал политизироваться. Прежде всего в случае с Гданьском, так как у властей Гданьска четко выраженная антиправительственная позиция. Городские власти Гданьска и вообще Поморья — это враждующий с партией Ярослава Качиньского политический лагерь. И поскольку это политические оппоненты, то данный момент используется в чисто политическом ключе: как предыдущий президент Гданьска Павел Адамович, который был трагически убит, так и нынешняя глава города Александра Дулькевич обвиняются в том, что они работают не на благо поляков, а на благо немцев, что Гданьск — это не настоящий польский город и так далее. Такую картину создают госСМИ. Но для локальных сообществ, как мне кажется, все вопросы с немецким наследием уже решены, и это произошло, наверное, раньше, чем в Калининграде, хотя бы потому, что Польша просто не была так закрытой на контакты с Западом, в том числе с ФРГ.

Допустим, критическая рефлексия в том же Гданьске начиналась еще в 70-е — 80-е годы. Уже тогда местные литераторы стали рассматривать опыт переселения (с 1945 по 1950 гг. немецкое население было принудительно депортировано с присоединённых после Потсдамской конференции к Польше земель — прим. «Нового Калининграда») и делать попытки заглянуть в прошлое до 1945 года. То есть эта дискуссия, эта рефлексия появилась раньше и, как мне кажется, раньше достигла своего пика и превратилась в некоторый канон. То есть в доминирующем дискурсе были приняты определенные практики обращения с прошлым.

— Для Калининграда, на твой взгляд, дискуссия об историческом наследии еще актуальна?

— Я в определенный момент работы над книгой поняла, что в принципе в Калининграде очень много дискуссий завязано на историческое прошлое и на репрезентацию этого прошлого в пространстве. Бурные реакции на планы снести то или иное здание и построить на его месте что-то другое — они и есть про отношение к прошлому. Скандалы вокруг условной «ползучей германизации», допустим, история с показами спектакля «Кантград» (в последний момент перед показами постановки в Калининграде «Театр.doc» столкнулся с необходимостью поиска новой площадки — прим. «Нового Калининграда») — это все про то, или скорее всего из-за того, что в Калининграде не сложился еще связный рассказ про довоенное наследие, про то, какое у него место в современном Калининграде. Пока не сложится такой канон, каждый будет рассказывать свою историю. Власти — свою, инвесторы — свою, активисты — свою, граждане — свою. Причем некоторые из этих историй — вовсе не про историю, а лишь про деньги.

Сцена из спектакля «Кантград». Фото: Виталий Невар / Новый Калининград

— Что ты под этим понимаешь?

— Я запомнила Калининград 2007 года довольно бедным, особенно по сравнению с сегодняшним. Тогда в городе не было такого бурного развития, которое можно наблюдать сейчас. И вопросы, связанные с историческим наследием, мне кажется, не были столь важными и не обсуждались так интенсивно, как это происходит сегодня, когда появились реальные возможности переделывать город в крупных масштабах. Когда появились деньги, появились вызывающие большие разногласия и обсуждаемые идеи реконструкции Королевского замка или деконструкции Дома Советов.

— Один из героев твоей книги — постоянно муссирующий тему «германизации» калининградец Андрей Выползов, еще один — социолог Анна Алимпиева, фактически потерявшая работу после публикации первого. И ты рассказываешь об этой истории. Почему ты решила включить этих противоположных друг другу людей в свою книгу?

— Поскольку когда-то мне удалось пообщаться с Выползовым по этой теме, я решила использовать наш разговор, потому что это тоже определенный голос, и он про прошлое и про отношение к этому прошлому. И мне кажется, он имеет право быть и, наверное, не покажется польскому читателю каким-то абсолютно непонятным. Думаю, что хватает поляков, которые похоже рассматривают вопросы немецкого наследия в Польше. Конечно, я понимаю, что существует проблема политизации этих вопросов. Эта дискуссия, с одной стороны, подчиняется правилам, которые создаются не в Калининграде. А с другой, есть просто люди, у которых другое мнение и которые тоже имеют право озвучить свои идеи того, как следует выстраивать образ города и региона.

Анна Алимпиева говорит в другой главе книги довольно долго. И я ей дала выговориться — мы потом с редакторами обсуждали, нужно ли оставлять этот длинный монолог без каких-либо замечаний, но мне и не хотелось их делать, потому что для меня её речь стала некой суммой мнений, которые я часто слышала от калининградцев — о том, что никто не вправе им говорить, что и как они должны делать. И мне кажется, Анна довольно хорошо поясняет, почему так должно быть, и объясняет суть своих переживаний.

Так что эти герои выступают в разных контекстах, и я не считаю, что как-то их противопоставила — ну кроме того, что в реальной жизни они столкнулись друг с другом, — я не старалась показать их противниками, даже если их позиции по поводу облика города расходятся радикально.

— Ты затрагиваешь в том числе тему самоидентификации калининградцев. Как у человека, много путешествовавшего по России, я бы хотел спросить у тебя прямо: эта калининградская идентичность действительно существует?

— Не знаю, насколько четко мне удалось высказать свое мнение в книге — да я и старалась избегать резких суждений, — но мне кажется, что да. Калининградцам было бы очень сложно не отличаться от жителей других регионов, находясь в тех условиях, в которых они живут. Но есть одна существенная ошибка, которую калининградцы, как и другие люди, которые говорят или пишут о них, часто допускают в рассуждениях на эту тему: они забывают, что и в остальной части России не все люди одинаковы. В России очень много регионов, и в своих путешествиях я с большим восхищением открываю для себя то, насколько люди от региона к региону разные, насколько различны они по менталитету и насколько по-разному стараются выстраивать свои региональные сообщества. Нет никаких калининградцев и остальных россиян — все россияне очень разные, так что если сравнивать, то непонятно, кого и с кем. С москвичами было бы неверно, ведь, как говорится, Москва — не Россия. А в остальной России недолюбливание москвичей — это, пожалуй, единственная четкая черта, характерная для жителей всех регионов, в остальном они очень разные.

— Почему ты решила включить в число героев своей книги космонавта Алексея Леонова?

— Это очень веселая история, потому что для меня ответ на этот вопрос был очень очевидным, а для редактора, который первым прочел книгу и оставил свои замечания, нет. Он сказал: «Вот эту часть про Леонова я бы убрал». «Как это?». «Ну про Канта интересно, а про Леонова — так». Но если мы оставим Канта и уберем Леонова, то получится, что за 75 лет существования советского, а затем российского Калининграда в нем как будто не было истории. Мне Леонов кажется самым внятным символом того, что это не так. Да, история никому не рассказывалась: город был закрытым, новости оттуда не доходили — он в воображении поляков после 1945 года не существовал. Но для меня крайне важным было показать, что эта история — была, и это была великая история.

Памятный знак «Землякам-космонавтам», посвященный А.А. Леонову, В.И. Пацаеву, Ю.В. Романенко и А.С. Викторенко.
Фото: Виталий Невар / Новый Калининград

— Но есть и другой — я бы тоже назвал его героем книги — объект, который символизирует эту историю: Дом Советов.

— Что касается Дома Советов, то тут редактор сказал, что это лучшая глава во всей книге. Во мне есть какая-то безграничная любовь к этому зданию. Чисто на уровне эмоций для меня Дом Советов — это просто всё, без него для меня нет Калининграда.

— По-твоему, это главный символ Калининграда? Что он символизирует?

— Для меня, наверное, главный. Конечно, Кафедральный собор, двухъярусный мост, другие фрагменты исторической застройки — это очень интересные объекты, но Дом Советов — он про то, что пришли новые хозяева и хотели сделать что-то очень импозантное, но не получилось. В этом есть какая-то меланхолическая романтика. Если польский турист приедет в Калининград, он сможет оценить ценность Кафедрального собора, но не сильно ему удивится, потому что в Польше много памятников архитектуры той же эпохи, а некоторые небольшие городки в Варминско-Мазурском воеводстве старше Кенигсберга. Да, это ценно, интересно, но не то чтобы очень удивительно. А вот Дом Советов абсолютно удивителен. И то, что он никогда не использовался — еще удивительнее.

То место, на котором стоит Дом Советов, наверное, концентрирует на себе все калининградские проблемы с пространством. То, что люди за все годы советского, а затем российского управления городом пытались с этим местом сделать, и то, что это не получается, и то, что само здание получилось, но лишь до определенной степени — это все как бы вкратце рассказывает историю Калининграда и историю про то, как сложно в изначально чужом пространстве создать что-то свое.

Сейчас я с большим трепетом читаю все новости про Дом Советов и даже время от времени спрашиваю у своих знакомых, не начали ли его сносить. Очень сильно переживаю, что когда вновь откроют границы, его уже не будет и я его больше не увижу. Мне кажется, что это опять будет абсолютно бессмысленная, безумная травма для города. Хотя, что сделать с Домом Советов, я тоже не знаю. Прекрасно понимаю, что это здание несовременно — оно строилось по другим нормативам, по другим архитектурным и технологическим канонам.

— Кто из героев книги наиболее близок тебе самой?

— Мне кажется, каждый по чуть-чуть. И поэтому я дала всем этим людям высказаться. Я не хотела навязывать читателю какие-то свои суждения, понимая, что моя история абсолютно субъективна: она связана с определенным моментом, в который я впервые попала в Калининград, и с определенными людьми, с которыми я познакомилась. Мне хотелось, чтобы разные люди высказали свое мнение, но каждый из них понемногу высказывал и мою точку зрения. Конечно, выбирая тех, а не иных героев, я посчитала, что их истории, мнения и жизненный опыт хорошо отражают Калининград.

Мне было очень интересно пообщаться, например, и с Димой Москвиным, и с Сашей Жировым — людьми из других регионов с четко выраженной локальной идентичностью — по поводу их ощущения Калининграда — в том числе потому, что они могли высказать некоторые мои мысли по этому поводу. Я знаю, что калининградцы очень не любят такого — и об этом в том числе говорит Анна Алимпиева, — а мне кажется, что обязательно нужно противопоставлять себя и тот образ, который сложился внутри социума, тому, что находится снаружи; не надо всех подозревать в лукавстве, в том, что нам как-то хотят навредить или обидеть нас.

Также мне было важно высказать мысль о том, что калининградцы — не какое-то устойчивое сообщество людей, проживающих на одной территории с определенного момента, а сообщество, существующее в условиях постоянной, непрекращающейся с 1945 года миграции, которая происходит и сейчас. И это тоже вызывает напряжение, конфликты — но это и есть суть Калининградской области.

Дом Советов. Фото: Виталий Невар / Новый Калининград

— Пандемия как-то отразилась на написании книги? Грубо говоря, если бы не случилось эпидемии и закрытия границ, этот процесс бы еще продолжался?

— Были, конечно, еще идеи про некоторые части, которые могли войти в книгу, и даже попытки удаленно записать интервью, но в определенный момент стало понятно, что тот материал, который уже есть, достаточно связный и его достаточно, больше не надо. Пандемия одновременно усложнила и упростила процесс. Самым сложным для меня стало то, что я уехала жить в деревню. Образ Гданьска, как ты знаешь, тоже важен для этой книги. С 2012 года, когда я стала там жить, этот город служил зеркалом моего калининградского опыта, и какой была бы книга без Гданьска, мне сейчас даже сложно представить.

А в 2019-м я уехала в деревню со всеми этими наивными ожиданиями, что там у меня будет slow life, что я буду топить печь, пить чай и писать вечерами, но, конечно же, ничего такого не получилось. Место, в котором я живу, специфическое — это приграничная с Белоруссией, этнически белорусская деревня, то есть здесь достаточно много очень интересной фактуры, которая сама по себе втягивает. Это другая жизнь, происходящая на другом, отличающемся от польского и от русского языке, и тут очень быстро возникло очень много интересных для меня тем, линий, сюжетов — моя голова оказалась занята не Калининградом, а тем, что вокруг. Плюс дом в деревне — это очень много небольших действий, которые нужно повторять изо дня в день, чтобы все работало. Но после первого шока стало понятно, что нужно как-то заканчивать начатый процесс. Я очень благодарна издательству, которое было невероятно терпимо и поддерживало меня. Редакторы очень верили в эту книгу, и после прочтения первых глав, которые я им показала, они были уверены, что она получится очень хорошей.

— В одной из глав ты пишешь о том, что Калининградская область долго была подходящим местом съемок фильмов о войне. Сейчас это по-прежнему подходящее для таких целей место или все-таки нет?

— Если ты спрашиваешь о руинах и довоенных зданиях, которые можно использовать в качестве декораций, то, мне кажется, область — да, сам город — уже нет. Кстати, редактор в какой-то момент меня спросил: «А там реально так много руин?». И я испугалась, что образ, нарисованный мною, какой-то пугающий. На самом деле, если постараться ответить философски, то мне кажется, что с сегодняшней точки зрения везде можно снимать картины про войну, так как война может быть очень разной.

А если говорить о фильмах и сериалах, которые снимались в Калининграде, то мне очень нравится сериал «В клетке», который, понятное дело, не нравится калининградцам (сериал с Павлом Прилучным и Владимиром Епифанцевым в ролях снимался в Калининградской области несколько лет назад; его создатели рассчитывали на рибейты, но получили отказ — кинокомиссия посчитала, что лента создает негативный образ региона — прим. «Нового Калининграда»). Другое дело, что я еще не слышала про такой фильм или сериал, который был бы снят в Калининграде и нравился бы калининградцам. Сериал «В клетке» очень хорошо показывает, как остальная Россия, окей, Москва прежде всего — чтобы не попадать в ту же ловушку, о которой я раньше говорила — видит Калининград. И мне кажется, что вообще все, что снимается в Калининграде — это про то, как Москва видит Калининград. Но я не сильно удивляюсь тому, что киногруппы приезжают в регион и снимают там фильмы, потому что этот ландшафт действительно имеет определенную фактуру, и ее хочется как-то использовать.

— Какой реакции на свою книгу ты ждешь от калининградских читателей?

— Когда-то я шутила, что после этой книги калининградцы будут встречать меня на границе с оружием, а сейчас уже не сильно в шутку думаю, что, может быть, действительно стоит некоторое время в Калининград не ездить. Я понимаю отношение калининградцев к своему городу и к людям, которые пытаются что-то про их регион сказать. Не буду скрывать, что боюсь их реакции и переживаю. Наверное, больше всего переживаю за какие-то неточности, которые могли быть допущены, несмотря на то, что корректоры постарались все факты проверить и выправить, но, может быть, я что-то неверно поняла и ошиблась — вот за это боюсь, потому что это вопрос оценки качества моей работы. А про содержание и тот месседж, который заложен в текст — я надеюсь, что они вызовут интерес, может быть, станут началом каких-то новых дискуссий. Я думаю, калининградцам должно быть интересно узнать о том, как видят их самих, а также их регион другие. И как можно про это рассказывать.

Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав Ctrl+Enter

https://ria.ru/20211229/polsha-1765873241.html

Польша готова отправить под землю немецкий город

Польша готова отправить под землю немецкий город — РИА Новости, 29.12.2021

Польша готова отправить под землю немецкий город

Чрезвычайно интересные новости приходят из Польши. Там рабочие угледобывающих компаний — в частности, Польской горнодобывающей группы (PGG) — устраивают акции… РИА Новости, 29.12.2021

2021-12-29T08:00

2021-12-29T08:00

2021-12-29T12:21

авторы

польша

европейский суд

шахтеры

анджей дуда

германия

энергетика

https://cdnn21.img.ria.ru/images/07e5/0c/1c/1765873554_256:515:2242:1632_1920x0_80_0_0_8f84d476d59a1c2240f503b957469068.jpg

Чрезвычайно интересные новости приходят из Польши. Там рабочие угледобывающих компаний — в частности, Польской горнодобывающей группы (PGG) — устраивают акции протеста в лучших традициях российской действительности образца 90-х годов прошлого века. На прошлой неделе шахтеры на сутки перекрывали железнодорожную ветку, соединяющую шахту «Пяст-Земовит» с ближайшей электростанцией, а вчера представители профсоюза PGG встречались с руководством компании и заместителем министра госактивов для обсуждения своих требований по заработной плате. Если переговоры провалятся, будет объявлена забастовка, а с января будет организована блокада отгрузок угля с шахт.Причина столь радикальных шагов местных шахтеров лежит на поверхности, но простой она кажется лишь на первый взгляд. Профсоюз «Солидарность» — это крупнейшее профессиональное объединение в стране, представляющее интересы нескольких десятков тысяч горняков. При этом в Польше, в отличие от других стран, где роль профсоюзов за последние десятилетия снизилась, подобные объединения по-прежнему играют значительную роль — энергетика и экономика страны тотально зависимы от угля. По состоянию на осень прошлого года на базе каменного и бурого угля производилось почти 80 процентов польского электричества. Несложно подсчитать, что ископаемое топливо обеспечивает нормальную жизнь более чем тридцати миллионам поляков.Польша — абсолютный лидер Евросоюза по добыче каменного угля. В 2020 году местные горняки подняли на-гора 56 миллионов тонн каменного угля, что составляет 96 процентов всей европейской добычи. Для сравнения: соседняя Чехия, стоящая на следующей ступени пьедестала, добыла всего два миллиона тонн.С бурым углем ситуация несколько иная. Поляки в добыче лигнитов занимают второе место в ЕС с показателем 23 миллиона тонн, уступая лишь Германии, где для нужд энергетики и химической промышленности производится более ста миллионов тонн бурого угля в год.Но, во-первых, Берлин активно сворачивает это направление работы, сократив добычу с 2015 года почти вдвое, а во-вторых — ФРГ является главным донором общего европейского бюджета, ежегодно перечисляя более тридцати миллиардов евро (и Брюссель просит увеличить взнос еще на тринадцать миллиардов). Польша же находится на противоположной стороне, являясь главным получателем финансовой помощи, которая в виде невозвратных заимствований колеблется в пределах 18-20 миллиардов евро в год.Говоря совсем просто, Германия может себе позволить так называемый зеленый энергопереход, а поляки — нет. Поэтому ничего удивительного, что внутри самой Польши сохранение добычи угля массово продвигается на всех уровнях общества. В поддержку национального углепрома выступают профильные компании, профсоюзы и даже популярные актеры и музыканты.На международной арене Польша, невзирая на постоянно возрастающее давление Брюсселя, продолжает упорно уклоняться от принятия любых обязательств, связанных с декарбонизацией. Более того, в 2018 году на конференции ООН COP24, посвященной борьбе с изменениями климата и проходившей в польском Катовице, президент страны Анджей Дуда с высокой трибуны заявил, что у Польши нет планов полного отказа от добычи и сжигания угля и все соответствующие промышленно-производственные цепочки сохранятся как минимум в следующие двести лет.Однако Варшава, будучи критически зависимой от денег из евросоюзного центра, вынуждена хотя бы имитировать борьбу за экологию — что тут же выливается в забастовки горняков.Год назад, зимой 2020-го, представители трехсот шахтерских профсоюзов перекрывали железнодорожные пути в районе города Славкув в Шленском воеводстве, протестуя против закупок угля в России.Варшава тогда, сократив собственную добычу и нарастив закупки за рубежом, пыталась показать, что она придерживается общеевропейского климатического курса, но ответный ход профсоюзов мгновенно расставил все по своим местам. Всем польским государственным компаниям было запрещено импортировать уголь из России, а показатели собственной добычи вернулись на прежний уровень.Сегодня, под занавес уходящего неспокойного 2021-го, лукавая политика Варшавы вновь вывела угольщиков на рельсы. Шахтеры из «Солидарности» и других объединений требуют от властей не только повышения заработной платы и выплаты всех положенных премий за переработки и выполнение плана, но и четкой программы дальнейшего развития угольной отрасли. Если их требования не будут услышаны, горняки обещают с 4 января полностью прекратить отгрузки топлива на электростанции. Фактически власти поставлен ультиматум: либо она сохраняет отрасль, гарантируя рабочие места и рост доходов, либо страну ждет энергетический коллапс.И есть все основания полагать, что движение профсоюзов вновь возьмет верх.Наиболее показательным примером того, что в польском правительстве прекрасно понимают безальтернативность дальнейшего курса национальной энергетики, служит ситуация вокруг угольного разреза «Туров». Он расположен на стыке границ трех государств: Польши, Германии и Чехии — от карьера до немецкого Дрездена, к примеру, всего восемьдесят километров по прямой. На «Турове», чьи балансные запасы оцениваются в более чем 700 миллионов тонн лигнитов, ежегодно добывается 27 миллионов тонн угля, что обеспечивает топливом электростанцию мощностью 1,9 гигаватта в соседнем городке Богатыня.В свое время официальная Варшава громко приветствовала планы Германии и Чехии свернуть собственную угледобычу. Более того, польское правительство не только тщательно следило, но и не забывало напоминать Берлину и Праге о выполнении взятых на себя экологических обязательств. Именно Польша была в числе тех, кто оспаривал под предлогом опасности техногенной катастрофы строительство двух энергоблоков на венгерской АЭС «Пакш».При этом команда Анджея Дуды категорически отказывается от любых аналогичных требований, предъявляемых к Польше. В марте 2020 года польское правительство продлило управляющей компании Polska Grupa Energetyczna лицензию на недропользование, разрешив добычу угля на «Турове» аж до 2044 года. Это решение сразу же опротестовали власти Чехии, которую активно поддерживала Германия. Представители близлежащих регионов представили заключение геологов о том, что дальнейшая отработка «Турова» приведет к необратимым изменениям геологической структуры, включая водоносные слои, а в немецком городке Циттау под землю уже сейчас уходят целые дома.Варшава все требования проигнорировала, сославшись на то, что не может просто так уволить полторы тысячи горняков, работающих на «Турове». Кроме того, без местного угля остановится электростанция в Богатыне, а это целых пять процентов государственной генерации, и заменить ее нечем.Чехия обратилась в Европейский суд, который в сентябре вынес решение в пользу Праги, — и это был первый случай в истории, когда постановление суда, касающееся вопросов защиты экологии, было вынесено по иску одного члена ЕС к другому. Согласно ему Польша обязана немедленно закрыть угольный разрез, а за каждый день неисполнения решения Варшава обязана выплачивать штраф в размере пятисот тысяч евро, но поляки и тут оказались верны себе: просто отказались платить.Как упоминалось выше, локальная ситуация в небольшом польском шахтерском городке имеет гораздо более глубокие корни и показывает ту сложность, с которой Евросоюз мучительно удерживается в установленных границах и рамках. Образ единой европейской семьи, куда включили целую кучу русофобских и одновременно очень бедных стран, трещит по швам, а вместе с ним прахом идут и все попытки привести к общему знаменателю энергетику стран с разным уровнем развития экономики и наличия ресурсов. Текущая зима уже показала, что без поставок российского газа Европа может отапливаться разве что банкнотами, и нет никаких сомнений, что каждое правительство в ЕС сделало соответствующие выводы.Потому можно с полным основанием утверждать, что Польша и дальше будет добывать уголь, срывая все планы Евросоюза по декарбонизации и являясь наглядным примером того, насколько могут пострадать национальные интересы, если вместо тебя их определяют другие.

https://radiosputnik.ria.ru/20211015/gaz-1754688708.html

https://ria.ru/20211210/energokrizis-1762990609.html

https://ria.ru/20211004/ugol-1753027014.html

https://ria.ru/20211228/gaz-1765812601.html

https://ria.ru/20211014/energetika-1754473745.html

https://ria.ru/20211224/germaniya-1765367205.html

https://ria.ru/20211124/evropa-1760402639.html

https://ria.ru/20211227/revers-1765663233.html

польша

германия

2021

Новости

ru-RU

https://ria.ru/docs/about/copyright.html

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/

https://cdnn21.img.ria.ru/images/07e5/0c/1c/1765873554_304:250:2474:1877_1920x0_80_0_0_74cdba05f3d49ab7fe261d4e2b7054d8.jpg

авторы, польша, европейский суд, шахтеры, анджей дуда, германия, энергетика

Как появилась идея создания межпланетного космического корабля

Насчет частичного освоения (ну или хотя бы посещения) Марса, четвертой планеты Солнечной системы, человечество размышляет уже не первый десяток лет. Понятно, что подобные планы строили и советские инженеры и конструкторы, особенно после успешных запусков первых в своем роде космических спутников и выхода человека в околоземное пространство. Не стоит забывать и о космической и военной гонке, разворачивавшейся между СССР и США.

В общем, к началу 1960-х годов в Союзе начали всерьез задумываться о создании так называемого тяжелого межпланетного корабля, или ТМК. Как понятно из названия, его основным предназначением виделись долговременные космические экспедиции с высадкой космонавтов на ближайших к Земле планетах — сначала на Марсе, а впоследствии и на Венере.

Амбициозно? Не то слово. Особенно с учетом того, что начать осуществление таких полетов предполагалось уже к середине 1970-х годов (напомним, что на Марс человек не попал и по сей день — экспедиция отправится к планете в лучшем случае в 2025 году силами компании SpaceX Илона Маска).

При этом к концу 1950-х — началу 1960-х вывести в космос межпланетный корабль (если предположить, что его разработка вполне реальна) способны были только сверхтяжелые ракеты. У СССР на тот период была всего одна подобная ракета — Р-7. На такой на орбиту выводили первые спутники и собак Белку и Стрелку, а также «Восток» с Юрием Гагариным.

Так появилась необходимость в разработке более совершенной и мощной ракеты. В книге «Марсианский проект Королева» (есть в свободном доступе) инженер-конструктор Владимир Бугров вспоминает: «На основании постановления правительства от 23 июня 1960 года С. П. Королев вместе с большой кооперацией смежных организаций, привлеченных к этим работам, со своими соратниками В. П. Мишиным и М. К. Тихонравовым приступил к созданию ракеты Н1 и тяжелого межпланетного корабля».

Как, по задумке исследователей, должна была выглядеть ракета-носитель Н1

В той же книге одна из глав открывается такими словами, описывающими основные характеристики и компоновку как самого корабля, так и ракеты-носителя: «Облик марсианского пилотируемого ракетно-космического комплекса (МПРКК) окончательно сформировался к 1964 году — лишь на четвертый год проектирования. Он состоял из двух основных частей: марсианского пилотируемого космического комплекса (МПКК) — для полета экипажа к Красной планете, высадки на ее поверхность и возвращения на Землю (иногда тяжелый межпланетный комплекс называли ТМК) — и межпланетного ракетного комплекса (МРК), где в качестве основного элемента использовалась трехступенчатая ракета-носитель Н1, а также имелись технический, стартовый комплексы и другие наземные сооружения».

«Википедия» уточняет: H1 — советская ракета-носитель сверхтяжелого класса, которая должна была оказаться способна выводить на орбиту с Земли 80 тонн груза. Разрабатывалась с начала 1960-х годов в ОКБ-1 (нынешняя РКК «Энергия») под руководством академика Сергея Королева. Сейчас Н1 известна скорее благодаря планам по ее использованию в советской лунно-посадочной пилотируемой программе (последнюю позже также закрыли, так и не достигнув целевого результата). Но в самом начале 1960-х, когда только планировали постройку межпланетного космического корабля, идеи вроде «Быстрее, выше, сильнее» процветали, существенного недостатка в финансировании еще не было, так что выводить ТМК в космическое пространство должна была именно эта сверхтяжелая ракета.

В чем заключалась разница подходов двух ученых, параллельно работавших над проектом ТМК

Сам межпланетный космический корабль также предлагался в двух вариантах. Описанный выше проект — авторства Константина Феоктистова, инженера-разработчика и летчика-космонавта. Если коротко, то он был максимально амбициозен и, как выяснилось, существенно опережал не только свое время (проект представляли в 1962—1964 годах), но и наше.

Так, ТМК Феоктистова должен был собираться на околоземной орбите с последующим разгоном к Марсу и предполагал высадку на поверхность планеты двух космонавтов (полная численность экипажа — три человека). Интересно, что двигатели корабля изначально должны были использовать «электрореактивную двигательную установку с ядерным реактором (ЯЭРДУ)».

В книге Бугрова процесс описывается так: «В результате ядерной реакции горючее превращается в высокотемпературный газ, истечение которого из сопла с очень высокой скоростью создает тягу. ЭРДУ создает значительно меньшую по сравнению с ЖРД тягу, но за счет длительного включения, постепенно наращивая скорость и раскручивая комплекс в течение нескольких месяцев на околоземных орбитах, может обеспечить его разгон к Марсу. Таким же образом предполагалось выполнять операции при переходе на орбиту спутника Марса и при старте с нее».

С учетом того, что подобная марсианская экспедиция получилась бы достаточно продолжительной (если отталкиваться от заданной траектории полета с возвращением в район Земли, получается не менее двух-трех лет), проект ТМК Феоктистова предполагал разработку систем жизнеобеспечения, регенерации кислорода и производства еды прямо во время миссии.

Вот некоторые цитаты из книги с описанием нескольких блоков ТМК:

«Главным фактором, определявшим облик и конструкцию, являлась длительная невесомость. Бороться с ней пытались путем создания искусственной тяжести за счет вращения корабля вокруг центра масс».

«Снизить необходимость обеспечения экипажа пищей можно только за счет воспроизводства на борту. Для этого разрабатывался специальный замкнутый биолого-технический комплекс (ЗБТК)».

«В состав ЗБТК также входили хлорельный реактор, ферма с животными — кроликами или курами, от которых впоследствии отказались, — и система утилизации отходов с запасами реактивов».

Вариация ТМК от Глеба Максимова, советского ученого и инженер-конструктора, была более приземленной и не предполагала высадки космонавтов на Марс.

Задумывалось создание «небольшого по массе корабля, рассчитанного на трех членов экипажа, с исследованием на пролетной траектории и без посадки на его поверхность или без выхода на околомарсианскую орбиту с последующим возвращением корабля в район Земли с посадкой отделяемого спускаемого аппарата». В состав такого корабля хотели включить «жилой, рабочий (со шлюзом для выхода в открытый космос), биологический, агрегатный отсеки, спускаемый аппарат и корректирующую двигательную установку».

Интересно, что этот вариант предполагал создание так называемого наземного экспериментального комплекса (НЭК), и эту идею даже реализовали. С этой целью разработали специальный полноразмерный макет ТМК, с чем помогал основанный в 1963 году Институт космической биологии и медицины (впоследствии Институт медико-биологических проблем).

В книге с воспоминаниями Бугрова заявляется, что НЭК «содержал все необходимые системы для имитации условий длительного межпланетного полета (кроме невесомости) и обеспечения жизнедеятельности экипажа в этих условиях». Именно в НЭКе в 1967—1969 годах установили образец тяжелого межпланетного корабля, в составе которого проходили наземную отработку «бортовые системы жизнеобеспечения, радиационной защиты, спасения в аварийных ситуациях, сбора и обработки экологической и медико-биологической информации и многие другие».

Почему проекты межпланетных космических кораблей так и не были реализованы

Если коротко, советское руководство решило, что освоение Луны является более перспективным направлением (тем более что США делали в этом значительные успехи, а космическую гонку между двумя сверхдержавами никто не отменял). Вторая причина кроется в смерти Королева, после чего успешно «продавливать» идеи по экспедициям к Марсу или Венере (а в теории и к другим планетам) ни у кого не получалось. Да и сама эта идея к середине 1970-х слегка устарела.

Впрочем, сыграли свою роль и испытательные запуски сверхтяжелой ракеты Н1, произведенные на космодроме Байконур (всего их было четыре): все они оказывались неудачными, сбои происходили еще на этапе работы первой ступени. В общем, активную работу над Н1 полностью свернули уже к 1976 году. По сути, это и поставило крест что на марсианской, что на лунной программе СССР — к тому моменту советская космонавтика переходила к идеям долговременных орбитальных станций.

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро

Перепечатка текста и фотографий Onlíner без разрешения редакции запрещена. ng@onliner.by

У миграционного кризиса на белорусско-польской границе есть ряд политических объяснений. Белорусская сторона говорит о том, что Польша разжигает пограничный конфликт, направленный против белорусской экономики. Польско-брюссельская сторона обвиняет Белоруссию в провоцировании ситуации в ответ на санкции. Единственным вроде бесспорным фактом является то, что через Белоруссию в Европу следует очень небольшое количество мигрантов по сравнению с их потоками через Средиземное море. Но за упрощённой миграционно-политической стороной событий следует попытаться разглядеть экономические вызовы и возможности.

Польша сидит на дотациях и транзите, но тучные времена закончились

Постоянно обсуждаемой является проблематика транзита российского газа через Польшу. «Северный поток — 2» может вариативно замещать как украинский, так и польский транзит российского газа. Польша за время годичного контракта на прокачку газа заработала порядка 200 млн евро и хочет зарабатывать в разы больше. Завершение в начале октября этого контракта стало как бы случайным предвестником миграционного кризиса. Польша также заявляет о планах диверсификации закупок газа с помощью терминалов сжиженного газа и освоения месторождений на норвежском шельфе.

Пока российско-польская торговля явно идёт в плюс России. По данным за 2020 год, российский экспорт в Польшу составил 9,46 млрд долл., из которых 69% пришлось на нефть, газ и продукты их переработки. Импорт из Польши составил 4,86 млрд долл., причём 57% этой суммы приходится на промышленную продукцию, 23% — на фармацевтическую и химическую отрасли. В случае отказа от российских энергоносителей дефицит в российско-польской торговле будет уже у российской стороны, но и Польша будет платить за диверсификацию более дорогими закупками газа на стороне.

Через Польшу и Белоруссию из стран Западной Европы в Россию завозится примерно 10% товарного импорта, а это порядка 23 млрд долл. транзитного грузопотока, заработки польской стороны на котором могут достигать миллиардов евро. Приграничные районы и Польши, и Белоруссии с населением суммарно около миллиона человек в основном обслуживают челночную и транзитную торговлю. Недавно Белоруссия урегулировала несколько направлений бизнеса на российских контрсанкциях, в которых также была задействована польская сторона, и это тоже случайно стало предвестником кризиса на границе.

Польские товары, импортируемые в Россию, очень часто имеют признаки транзитного передела при отсутствии уникальных, чисто польских преимуществ. Ещё в 1990-е годы успехи Польши в переходе к рыночной экономике имели простое объяснение в виде немецких инвестиций и дешёвой польской рабочей силы. Польская промышленность сидела и продолжает сидеть между немецкими разработками и оборудованием, китайскими компонентами и российскими потребителями.

Средняя зарплата квалифицированного рабочего в Польше ещё до ковида достигала 1200 евро, что начало затруднять ценовую конкуренцию товаров польской сборки по сравнению с товарами из Азии. Экономические и особенно логистические последствия ковида сделали польскую сборку промышленных товаров ещё менее выгодной. До ковида зарплаты удавалось отчасти сдерживать за счёт низкооплачиваемых украинских и белорусских рабочих, но их количество сильно сократилось из-за серии локдаунов.

Несколько десятилетий после крушения социализма Польша была крупнейшим получателем субсидий из европейского бюджета, которые за 2007–2013 годы составили 67 млрд евро, а за 2014–2020 годы — уже 86 млрд евро. Накануне ковида Брюссель пересмотрел принципы общеевропейского бюджета на начавшееся десятилетие и сильно уменьшил субсидии странам Восточной Европы, поскольку формально их уровень жизни приблизился к показателям Испании и Португалии.

Часть американских военных баз выводится из Германии в Польшу под лозунгом расширения НАТО и для борьбы с Россией. Только за базы в Германии США платили в пользу Германии, а за базы в Польше теперь уже Польша платит в пользу США. Формально это делается в виде обязательств по содержанию этих баз и закупок американского вооружения. Дональд Трамп в 2018 году торговался с Польшей: «Мы вам — танковую дивизию, а вы нам — два миллиарда долларов», плюс миллиарды долларов на закупки американских танков и самолётов.

ВВП Польши в долларовом эквиваленте почти не растёт последнее десятилетие. Точнее, ВВП в номинале вырос с 534 млрд долл. в 2008 году до 596 млрд долл. в 2019 году, то есть примерно на 10%, но это меньше накопленной американской официальной инфляции. Польский государственный долг составлял на конец 2020 года 58% ВВП, что в полтора раза больше уровня польского же долга 2002 года и близко к критической преддефолтной отметке в 60% для небогатых стран. Польский совокупный внешний долг перед нерезидентами со стороны государства и корпораций составлял 61% ВВП, плюс накопленные прямые иностранные инвестиции в объёме ещё 34% ВВП. Валютные резервы Польши составляют 159 млрд долл., что в 4 раза меньше суммарных обязательств нерезидентам по кредитам и инвестициям.

Польские политики и избиратели основательно подзабыли уроки финансовых кризисов 1990-х годов в странах Латинской Америки и Юго-Восточной Азии, имевших тогда ничуть не худшие экономические показатели по сравнению с нынешними польскими. В текущем году польская экономика удерживается от коллапса за счёт коронакризисных вливаний со стороны брюссельских бюрократов в размере 36 млрд евро, выпущенных с помощью денежной эмиссии Европейского центрального банка. Что будет после того, как эти деньги быстро потратят, — неясно, и во многом поэтому необходимо шоу на границе.

Польша толкает Белоруссию к большей интеграции с Россией

Теперь предположим, какими могут быть последствия от длительного закрытия белорусско-польской границы и сокращения польского транзита западноевропейских товаров в Россию. Обнуляются польская приграничная торговля с Белоруссией и остатки схем обхода российских контрсанкций. Российские порты Ленинградской области, Новороссийска и Крыма забирают себе польский транзит и доходы от транзита на миллиарды евро. Это немного сложнее переориентации грузооборота из латвийских портов, поскольку транзит идёт автотранспортом, но вполне достижимо. Польская экономика теряет несколько миллиардов евро транзитных доходов и столько же от приграничной торговли, что вроде немного на фоне ВВП, но с учётом мультипликаторов станет вполне ощутимым.

Аналогичные вызовы возникают для белорусской экономики, которая также обслуживает российский транзит. Только Белоруссия и Россия планируют усилить интеграцию, что возместит Белоруссии потерю транзита и даст возможность вытеснить польский промышленный импорт из России. Средний уровень зарплат в Белоруссии ниже польского, а белорусский опыт промышленного производства точно не меньше польского. Белоруссия производит свои грузовики, трактора, холодильники, телевизоры, выстроила значимый IT-сектор, тогда как Польша сидит на немецком оборудовании и китайских компонентах.

Основной житейский вопрос заключается в том, как мотивировать сотни тысяч рядовых белорусов вернуться из Польши, отойти от приграничной или транзитной торговли. В Польше на постоянной основе трудится порядка 150 тысяч белорусов плюс челночные работники, приграничная торговля и транзит. Только в небольшой Латвии при категорически меньшем товарном транзите на нём работало порядка 80 тысяч человек до 2019 года. Точных данных по суммарной занятости, которую потребуется переориентировать, — нет, но речь может идти о полумиллионе человек.

Очевидным решением является привлечение квалифицированных белорусских рабочих на московские стройки, поскольку такой рабочий в Москве уже получает 100–120 тысяч рублей, больше польского аналога. В 1990-е и 2000-е годы белорусские строители были значимыми на московских стройках и обеспечивали лучшее качество по сравнению с нынешними массами строителей. Совершенно случайно начало миграционного кризиса совпало с заявлениями руководителей Москвы о необходимости кадровых изменений на стройке с целью уменьшения числа мигрантов с низкой квалификацией.

Зарплата грузчика или разнорабочего на заводе условного «Самсунга» в Дорохове (Московская область) начинается от 52 тысяч рублей, что несколько больше зарплаты разнорабочего в Польше. Рост цен на продовольствие в сочетании с переориентацией белорусских рабочих из Польши должен стимулировать сельхозпроизводство в Смоленской, Брянской, Псковской областях.

Инфляционные перекосы глобальных логистических цепочек текущего года дают для белорусских производителей дополнительные возможности по увеличению доли российского рынка. Железнодорожная магистраль от Москвы до Минска много лет как реконструирована под ускоренное движение поездов, а расширение автомобильной дороги этого направления в Московской области близится к завершению. Если для интенсивного наращивания белорусского производства взамен польских товаров потребуется увеличение завоза китайских компонентов, РЖД оперативно справится с этой задачей. Опыт белорусских предприятий и российские кредиты позволят быстро устранить узкие места по производственному оборудованию.

К сожалению, современная мировая политика и экономика больше ориентированы на перераспределение преимуществ в торговле, переманивание рабочей силы и переток капиталов, нежели на пресловутые американские принципы win-win, когда вроде бы от разделения труда должны выигрывать обе стороны. Очевидные технологические, политические и демографические источники мирового экономического роста исчерпаны ещё в 2000-е годы. Поэтому вопрос стоит в том, как поступит Белоруссия: либо платит Польше больше условной дани в виде дешёвой рабочей силы и торговых преференций, либо сама, без Польши и без различных ухищрений приграничной торговли, зарабатывает на российском рынке.

Восточноевропейские страны Евросоюза избежали после 2008 года кризисной судьбы стран Южной Европы (Греции, Испании, Португалии), но каждому поколению неминуемо приходится познать свой системный кризис. Исходя из накопленных Польшей и Белоруссией больших долгов перед внешними кредиторами и инвесторами и во многом транзитно-передельного характера экономик, вопрос стоит ещё конкретнее: либо Польша избежит системного финансового кризиса за счёт провоцирования такого кризиса в Белоруссии и дальнейшего её обнищания с превращением в экономический придаток, либо Белоруссия избежит такого сценария и не даст Польше откупиться от системного кризиса за свой счёт, грамотно переориентировав часть своего населения и экономики с Польши на Россию.

Так что кризис на белорусско-польской границе является серьёзным экономическим вызовом для участвующих сторон, а главное, даёт новые интеграционные возможности для Белоруссии и России. Устойчивые экономическая и финансовая ситуации в России будут способствовать росту номинальных зарплат и переориентации квалифицированных белорусских рабочих с Польши на Россию.

Автор — доктор экономических наук, профессор департамента Общественных финансов Финансового университета