Сначала эта статья задумывалась, как обзор тольяттинского семейства «Самара» – ВАЗ-2108/09/099. Возможно, в будущем такой материал у меня и появится – машина крайне интересная, а ее история изобилует фактами, о которых знают далеко не все. Но потом я вспомнил, что в моей жизни была одна «Самара», с которой связаны любопытные переживания.
История, возможно, покажется кому-то невероятной, но она совершенно правдива.
Начало
В 2000-м году я оказался в длительной командировке в Тольятти. В какой-то момент мне стало грустно жить в чужом городе без автомобиля и я стал задумываться о том, чтобы прикупить себе какие-то колеса. В результате сложной внутренней борьбы я пришел к выводу, что, раз я нахожусь в российском Детройте, то и покупать надо ВАЗ. Решение это было непростым, поскольку единственный мой личный опыт общения с российским автопромом энтузиазма не добавлял. Первой купленной мною машиной стала в 1996 году десятилетняя «семерка» прекрасного бежевого цвета. За полтора года она выпила из меня столько крови, что хватило бы на то, чтобы перекрасить ее в красный. Да и денег высосала неприлично для советской машины много. Казалось, иммунитет на отечественные автомобили у меня выработался пожизненный.
Оказалось, нет. Видимо, близость автозавода и свежий волжский воздух, прилетающий прямиком с Жигулевских гор, ослабили мою защиту и сгладили тяжелые воспоминания. К тому же, я резонно рассудил, что обслуживать ВАЗ на его родине будет не очень сложно. Когда будет ломаться (а в том, что будет, сомнений, разумеется, не возникало), умельцев – на каждом углу по дюжине.
Финальную точку в моих колебаниях поставил финансовый вопрос. Зарплату мне тогда платили в долларах, а после дефолта 98-го года цены на отечественные легковушки были, в валютном выражении, очень привлекательны. Стоимость задуманного мною эксперимента едва превышала мой месячный доход, поэтому последние сомнения отпали.
Я решил купить себе ВАЗ-2109. «Десятку» я даже не рассматривал, поскольку немало на них поездил и понял, что прозвище «беременная антилопа» она получила не только за внешность. Классические «Жигули» тоже в shortlist не попали из-за откровенной архаичности. Да и былые раны, нанесенные моей душе бежевой «семеркой» еще до конца не зарубцевались. Так что именно «девятка».
ВАЗ-2109, представитель семейства «Самара», выпускавшегося с 1984 по 2013 год. Фото: youtube.com
Друзья из местных пытались меня урезонить, что, если уж я не хочу брать «десятку», то надо выбирать «99-ю». Хэтчбек – формат пенсионерский, а настоящие солидные люди ездят на седанах. Я не стал им говорить, что настоящие солидные люди не ездят на ВАЗах, поскольку в Тольятти это правило почему-то тогда не работало.
Покупка
С этого момента начались самые интересные и загадочные события. По роду своей деятельности я периодически сталкивался с представителями альтернативной тольяттинской экономики. Проще говоря, с «братками». Никаких тесных контактов с ними не было, исключительно знакомства на уровне «привет-пока». Тем сильнее я удивился, когда ко мне подошел один из бандитов средней руки и сказал:
«Слышал, ты машину покупать собрался? А отчего к нам не обратился? Мы бы тебе сделали отличную тачку, чисто по-братски».
Столько обезоруживающей искренности было в этих словах, что отказаться я не смог. Для начала мне предложили выбрать комплектацию. Поверьте, в то время да по отношению к тольяттинским машинам, это уже звучало, как оксюморон. Я решил, что это будет ВАЗ-21093 с инжекторным двигателем, передними электрическими стеклоподъемниками и стандартной «высокой» панелью (можно было заказать и «европанель» от ВАЗ-2115, но с ней машина дорожала едва ли не на четверть). Да, и цвет будет «изумруд». Мой собеседник старательно записал все мои «хотелки» и пообещал, что вскоре он мне позвонит и сообщит, когда и в каком автосалоне можно будет забрать мою машину.
Примерно так выглядел заказанный мной автомобиль. Фото: youtube.com
Через несколько дней он действительно мне позвонил.
«Братан, я сейчас на заводе, смотрю, как по конвейеру движется твоя тачка. Не переживай, все в порядке, мы следим».
Признаться, я тогда не поверил, решил, что это лишь попытка придать большей значимости своей помощи. Да и сейчас, спустя два десятка лет, сомнения в реальности меня не покидают.
Прошло еще несколько дней. Мне позвонили.
«Все, дружище, твоя тачка в таком-то салоне, можешь забирать».
Я поехал, заплатил деньги (причем даже чуть меньше цены по прайс-листу) и забрал новую «изумрудную» Ладу.
Upgrade
В то время в Автограде существовала такая традиция – каждый тольяттинец, покупающий новый автомобиль, прямо из автосалона отправлялся… правильно, в сервис. Где мастера привычно проводили «протяжку» – эдакую пост-продажную подготовку, которая заключалась в проверке, что все нужные болты и гайки присутствуют на своих местах и затянуты с соответствующим моментом. Второй целью было дооборудование автомобиля до уровня приличного. Музыка, шумка, салон… Вариантов предлагалось масса. Например, легко можно было установить гидроусилитель руля и кондиционер, зашить салон в кожу и поменять набивку штатных сидений. Простор для фантазии и бюджета!
Приборы от ВАЗ-2115 в «высокой» панели 2109. Фото: youtube.com
Я принципиально решил, что никакой «протяжки» делать не буду. Мне ведь обещали, что мой автомобиль будет собран как надо! Весь «улучшайзинг» свелся к замене рулевой колонки на регулируемую от «десятки», установке зеркал с электроприводом и подогревом, «электронных» приборов от «пятнашки», сигнализации, магнитолы и акустики. Также мне перешили сиденья, руль, рычаг КПП и дверные карты – салон стал выглядеть нарядно.
Жизнь и судьба
Так в мою жизнь вошла новая «девятка». Признаюсь честно, учитывая невысокую стоимость машины, эксплуатировал я ее по принципу «все равно не жалко». Помните, как говорил Остап Бендер? «Автомобиль, товарищи, не роскошь, а средство передвижения». Я в точности следовал этим заветам. Понятия «я тут не проеду» для меня почти не существовало. Я двигался в нужном мне направлении, невзирая на качество покрытия под колесами, бессердечно отмахиваясь от стенаний кузова, подвески и прочей требухи. Единственная компенсация, которую «девятка» получала за свои страдания, заключалась в своевременном и качественном обслуживании.
Для установки громкой акустики штатная полка не подходила — слишком хлипкая. А неоригинальная привлекала слишком много внимания злоумышленников. У меня машину вскрывали дважды, после чего на место вернулась оригинальная полка. Фото: youtube.com
Через неделю у меня сгорел стартер. Внезапно, без объявления войны. Я поехал на завод и обратился к инженеру по гарантии. Речь его была длинна и столь туманна, что я понял лишь одно – мой случай, несомненно, гарантийный, но делать никто ничего не будет. Опечалиться я не успел, поскольку морально был готов к тому, что под видом «изумрудного» автомобиля я приобрел себе геморрой. К тому же, как раз в это время мне позвонил тот самый «браток», поинтересоваться, как протекает моя счастливая жизнь автомобилиста. Услышав мой рассказ, он сказал, чтобы я немедленно приезжал на «ихний» сервис. Я приехал. Стартер мне поменяли, денег не взяли. Пацан сказал – за базар ответил.
Удивительно, но сгоревший стартер стал единственной непредвиденной поломкой в жизни моей «девятки». Она прожила в моей семье три с половиной года и проехала около 80 тысяч совсем непростых километров. На этом рубеже у меня ее перекупил мой приятель. Он знал историю моей машины и был уверен в покупке.
Еще два года «девятка» прожила не в моих руках, но на моих глазах. Еще 50 тысяч прибавилось на одометре, но внеплановых поломок не было. Третьими владельцами стали друзья моего приятеля. В конце 2007 года я случайно встретился с ними на одной вечеринке. Спросил про машину. Ей на тот момент было уже 7,5 лет, пробег перешагнул за полторы сотни тысяч, но нареканий к состоянию по-прежнему не было! По крайней мере, продавать «девятку» они не собирались.
Будем верить в чудо
Я много думал, чем можно объяснить такой феномен. Простое везенье? Или действительно, существовала на ВАЗе практика «спецсборки»? Или это совокупный результат изначально прочной конструкции и своевременного технического обслуживания? К однозначному ответу я так и не пришел. Тайна осталась неразгаданной.
Но вера в то, что российский автомобиль может быть качественным, радостным белым облачком, ворвавшимся в мою жизнь, уже меня не покидает. Я перестал считать наш автопром неполноценным и бесперспективным, и искренне радуюсь за его успехи.
Может быть потому, что больше отечественных машин я никогда в своей жизни не покупал.
На руссском впервые вышел комикс израильской комиксистки Руту Модан — «Имущество». Мы поговорили с Руту о ее работе, о любви к русской литературе, о сибирской тайге, о юморе как способе смотреть на мир — и о комиксах, разумеется.
Книги израильской художницы и комиксистки Руту Модан переведены на множество языков и отмечены международными премиями. В 2021 году в издательстве «Бумкнига» вышел на русском языке ее второй роман «Имущество» — о том, как пожилая еврейка Регина Сегал после смерти сына вместе с внучкой Микой из Тель-Авива летит в Варшаву, надеясь вернуть недвижимость, которая до Второй мировой войны принадлежала ее родителям. «Имущество» было впервые опубликовано в 2013 году, отмечено премией имени Уилла Айснера, номинировалось на премию Игнаца и премию Международного фестиваля комиксов в Ангулеме, а также вошло в топ-10 книг года The Guardian, Publishers Weekly, Salon и The Washington Post.
В ноябре 2021 года Руту впервые приехала в Россию на XV Красноярскую ярмарку книжной культуры, чтобы представить «Имущество» российским читателям.
— Если бы вас попросили рассказать о себе русскому читателю, который вас не знает, только три вещи, что бы вы назвали?
— Я израильтянка. Я женщина, у которой есть семья и дети. Я художница. Пожалуй, вот эти три — необязательно в таком порядке. В разных ситуациях на первый план выходят разные ипостаси — но без любой из них я была бы не собой, а кем‑то другим.
— А ваша преподавательская работа — это четвертая?
— Не совсем. Скорее так: мне сложно разделить в себе «художницу» и «преподавательницу». Я преподаю много лет и начала очень рано, буквально через год или два после того, как сама окончила АкадемиюРуту Модан училась, а после стала преподавать в Академии искусства и дизайна «Бецалель» в Иерусалиме.
. Зарабатывать рисованием я начала еще раньше — уже на третьем курсе мои комиксы печатали в израильской газете. Но мне хотелось стабильности.
— Более стабильного дохода?
— Не только, хотя и это важно. Иллюстрация и комиксы — очень уединенная работа, а мне хотелось знать, что в определенные дни недели я всегда нарядно одеваюсь, выхожу из дома и разговариваю об искусстве с коллегами и студентами. И сейчас, спустя годы, я уже не могу разделить преподавание и работу в студии. На все вопросы студентов мне сперва нужно ответить самой себе: что значит «быть оригинальной», «иметь свой стиль», что вообще такое стиль в иллюстрации, а что такое цвет.
То, что я делаю в студии, влияет на то, как я преподаю. И наоборот — происходящее в учебной аудитории влияет на то, что и как я пишу и рисую.
Я делюсь со студентами своим опытом, знаниями, открытиями — но и они со мной делятся. Когда я начинала преподавать, я была почти ровесницей своих студентов. Сейчас я — ровесница их родителей. И я многому у них учусь.
— Чем старше становишься, тем большему могут научить студенты?
— У другого человека всегда можно чему-то научиться. А мои студенты живут в уже изменившемся мире, они рассказывают о неизвестных мне художниках, технологиях, событиях. Поэтому со студентами у нас происходит обмен знаниями и опытом. Преподавать — очень интересная работа.
Про книги, тайгу и самого завидного жениха в русской классике
— Вы впервые в России — какие ваши первые впечатления? Тем более что вы начали с Сибири, отдаленного региона, о котором много и легенд, и стереотипов.
— Меня взволновала предстоящая поездка в Россию, потому что из всех, условно, национальных литератур русская — моя любимая. И я говорю это не только для интервью. Я много читала — и не только самых больших, очевидных авторов, Толстого, Тургенева, Достоевского, Чехова, за которого я бы вышла замуж завтра же, если бы он позвал. Он был исключительно талантливый, очень хороший человек, еще и врач.
— О да, я читала его биографии, дневники и письма, это был потрясающий человек и очень красивый мужчина, не влюбиться в него, по-моему, невозможно.
— Видите, как хорошо, что он уже умер, а то мы бы с вами не смогли подружиться. Я читала Горького, Платонова, Бабеля, Булгакова, некоторых современных писателей.
— Но как вам удалось так полюбить нашу литературу — вы ведь не читаете по-русски?
— Русская литература в Израиле очень популярна.
У нас много иммигрантов из вашей страны, многие из тех, кто начинал обустраивать нашу страну, родом из России. Поэтому русскую литературу у нас знают и любят.
— У вас много амбассадоров русской литературы!
— Да. И многое переведено на иврит — в том числе и Корней Чуковский, и Маршак, то есть и детские книги тоже. Русская литература сильно повлияла на израильскую. Ведь литературно одаренные выходцы из России не только переводили, они начали сами писать на иврите. И в каком‑то смысле переизобрели иврит — как язык искусства, прозы и поэзии. И потом, еврейская и российская история глубоко взаимосвязаны, это тоже отражается в искусстве. Недавно я прочитала книгу Василия Гроссмана, она во многом о политике, но это и литература. Еще на меня огромное впечатление произвел Платонов.
— Платонов сделал с русским языком нечто удивительное, изобрел собственный очень узнаваемый способ писать. Многие авторы пытались ему подражать, но никто не был достаточно талантлив. Чувствуется ли это в переводе?
— У него отличная переводчица на иврит, но сама она говорила, что это сложная задача и читать Платонова в переводе — совсем не то же самое, что в оригинале, потому что его русский язык исключительный. Я обожаю говорить о литературе, мы еще Горького не обсудили, а он тоже очень сильный, но вы спросили о моих впечатлениях от России. Так вот, для меня поехать в Россию означало поехать туда, где разворачивается действие прочитанных книг. Место, которое ты знаешь очень хорошо, но одновременно совсем не знаешь. Это было очень интересно. И я ничего не гуглила перед поездкой, не стала искать даже фото Красноярска. Мне хотелось приехать, ничего не зная заранее.
— И как, совпали ваши ожидания с реальностью?
— У меня не было ожиданий, но было любопытство — а как же это все на самом деле. И что я могу сказать — здесь очень вкусная еда. Заведения прекрасные, но даже суп в аэропорту мне напомнил тот, который варила моя бабушка. И еще я влюбилась в природу. Великолепные пейзажи, есть что‑то библейское в этих гигантских пространствах. Город большой, здания высокие, но в сравнении с окружающей природой все кажется крошечным. И это совсем не похоже ни на Израиль, ни на Европу, где всегда и везде много людей и следов их присутствия. В Сибири постоянно ощущаешь, что и город, и ты сам — очень маленькие. Не так уж много мест, где это можно так остро почувствовать, — может, где‑то в Центральной Америке, не знаю, на Аляске — что мы точки в огромной Вселенной.
Про сходство комикс-культур в России и Израиле
— Вы знали каких‑нибудь российских комиксистов до приезда в Россию?
— Нет, не знала. Здесь я встретила Ольгу Лаврентьеву, Александра Уткина, полистала их книги и пообщалась. Интересно, что российский комикс, как мне показалось, находится примерно на том же этапе, что и израильский. Комиксы занимают совсем небольшое место в искусстве.
— Странно, ведь Россия и Израиль — совершенно разные страны.
— Мне кажется, дело в том, что у наших стран нет устоявшейся комикс-традиции. Во Франции и Бельгии, в Америке, в Японии у комиксов большая история, а для нас это относительно новый вид искусства.
Израильский комикс начинался сразу с того, что принято называть «альтернативой», но это смешно, ведь у нас никогда не было мейнстрима. Сейчас в Израиле есть парень, который рисует мейнстримные комиксы. И он говорит: «Ощущение, что я мчусь один по совершенно пустой трассе».
Поэтому странно называть наши комиксы «альтернативными», «независимыми», «андеграундными». У нас нет того, чему мы альтернативны и от чего не зависим. Рынок все еще очень маленький.
— Как вы считаете, не иметь сложившейся традиции — это плохо?
— Есть и плюсы. Например, на ярмарке была дискуссия о женщинах в комиксах — но в Израиле комиксы никогда не были исключительно мужской территорией. Женщины пришли в комиксы одновременно с мужчинами. У нас нет и не было индустрии и барьеров, все началось с людей, которые просто хотели делать комиксы, — и до сих пор только на них и держится. Это во-первых. А во-вторых, когда у тебя нет традиции, ты словно бы никому ничем не обязан.
Сложившаяся традиция — как родители; даже если ты с ними в ссоре, между вами все равно неразрывная связь.
Например, если ты снимаешь кино в России, то не можешь игнорировать российский и советский кинематограф — в том числе и если пытаешься себя ему противопоставить. Сложно абстрагироваться от традиции, она так или иначе становится твоей точкой отсчета. Но если традиции нет, ты сам выбираешь, что на тебя повлияет. Вернее так: ты что‑то видишь и влюбляешься, будь то европейский, американский, японский комикс, мейнстримный или независимый. На тебя влияет все то, что ты видишь и любишь, откуда бы оно к тебе ни пришло. И никто тебя в этом не упрекнет — ведь что тебе еще оставалось.
— А как вы сами полюбили комиксы и что на вас повлияло?
— В детстве мне попадались какие‑то комиксы — про морячка Попая и так далее. Но их было так мало, что я даже не понимала, что это какой‑то отдельный вид искусства.
Я сама рисовала комиксы с детства, для меня это самый естественный способ придумывать и рассказывать историю. Но по-настоящему все началось на третий год учебы в Академии. У нас был курс по комиксам, его вел преподаватель, который приехал в Израиль из Бельгии. В 1990 году он пришел в аудиторию и принес нам книги из личной библиотеки, не знаю, сколько их там было, но там было все — «Хранители», «Маус», журнал «Роу», Мебиус, американские, французские и японские классики, разные истории, разные стили. Он принес их и сказал «почитайте». Через час я влюбилась в этот вид искусства и поняла, чем хочу заниматься всю жизнь. И первым делом начала подражать — в моем портфолио тех лет видно, кого я тогда любила. Я рисовала в одном стиле, потом оставляла его и пробовала другой, потом третий, а свой собственный нашла только спустя годы. Поэтому мне сложно сказать, что конкретно на меня повлияло. Единственное, я всегда была равнодушна к мейнстримным комиксам — я их уважаю, но они никогда меня по-настоящему не интересовали, поэтому вряд ли они на меня повлияли.
Про холокост и юмор в комиксе
— «Имущество» — это книга о том, как большие исторические процессы преломляются в личной истории, истории одной семьи. Вы оставили холокост на заднем плане, он никогда не выходит в центр повествования. Почему вы решили написать книгу именно так?
— Я бы не сказала, что это вопрос выбора. Я не столько выбираю, сколько жду, когда ко мне придет хорошая идея, из которой может получиться история, интересная читателю, но прежде всего — мне самой. Такая, над которой я смогу работать два года, четыре или шесть. Сначала исследовать тему, потом писать, потом рисовать — я подолгу работаю над книгой, поэтому важно, чтобы тема меня захватила. И я решила делать книгу о том, как бабушка и внучка едут в Польшу искать имущество, не потому, что сидела и думала: «а не написать ли мне что‑нибудь про холокост?». Я отчаянно искала идею. И когда мне в голову пришла эта, я подумала, что из нее может получиться хорошая история.
— Как вы поняли, что история будет хорошей?
— Глядите, там есть семейные отношения, а это часто забавно и всегда сочно. Есть имущество — а деньги тоже любопытная тема. Есть путешествие, а значит, и приключения. Так что я взялась писать эту книгу, потому что идея показалась мне многообещающей. Но, поскольку я писала большую книгу, роман, а не рассказ, темы цеплялись друг за друга, как застежки-липучки: семья, история, взаимоотношения евреев и поляков, холокост, память и то, как на нас влияют воспоминания о прошлом.
Вообще, оглядываясь на свои книги, и большие, и маленькие, я вижу, что во всех так или иначе поднимаю тему связи человека с местом и временем, в которых ему выпало родиться.
История влияет на нашу повседневную жизнь — даже если мы об этом не задумываемся.
Мику в «Имуществе» не слишком-то интересует история, Польша и даже холокост. Она выросла в Израиле, так что в школе узнала про холокост более чем достаточно, я вас уверяю. Она едет в Польшу просто потому, что хочет помочь своей бабушке найти имущество. И все-таки, когда она видит на улице актеров в нацистской форме, разыгрывающих историческую сцену — в Польше правда так делают, я сама это видела на польском телевидении, — когда Мика встречает вооруженного «нациста», она мгновенно понимает, что ей полагается делать. Поднимает руки и лезет в грузовик: а, нацисты вернулись, ну что ж, мы знаем, как нам вести себя в такой ситуации.
То же самое в «Сквозных ранениях»«Exit Wounds», первый роман Руту Модан, который впервые вышел в 2007 году в Канаде, а в 2008-м получил премию Уилла Айснера и был отмечен на комикс-фестивале в Ангулеме. В России не публиковался.
, моей первой книге. Она об атаке террористов в израильском ресторане. Герои книги — люди, которые не были на месте происшествия, но оно все равно их затронуло, не напрямую, а иначе. Не буду рассказывать как — вдруг ее переведут на русский, а у меня тут спойлеры. И уже совсем скоро, надеюсь, выйдет следующая моя книга — об археологии, о нелегальных раскопках. В ней я пытаюсь показать, как на нас сегодняшних влияет далекое прошлое — или то, что мы о нем знаем и думаем.
События трехтысячелетней давности влияют, например, на сегодняшнюю политическую ситуацию. Звучит безумно, но ведь так и есть, и это повсюду.
Может быть, в Израиле мы ощущаем это острее, потому что наша повседневность пропитана древней историей, мы чувствуем и видим ее так же отчетливо, как вы — огромную тайгу, которая окружает сибирские города.
— В России тоже есть авторы, которые занимаются исследованием сложных тем через личные истории — война, репрессии, голод, блокада Ленинграда, — и это часто вызывает неоднозначную реакцию читателей. Много боли, гнева, споров. Как было с «Имуществом»? Например, упрекал ли вас кто‑то за то, что в книге много юмора?
— Юмор там довольно черный. Но меня ни разу не упрекали и даже не задавали вопросов на эту тему. Юмор — это просто один из способов смотреть на серьезные темы, да и вообще на жизнь. Если вы способны видеть смешное, вам не так‑то просто перестать его замечать. И весь мой жизненный опыт говорит, что даже в самой печальной ситуации есть что‑то забавное — и наоборот. Скажем, вы стоите на берегу с любимым, великолепный закат, вы целуетесь, все как в кино — но это жизнь, а не кино, поэтому всегда есть что‑то еще. Комар жужжит или песок раздражает, холодно, жарко, или вдруг приходит дурацкая мысль, что забыла что‑то купить. Наша жизнь такая — и не можем же мы перестать быть людьми.
— Тем более что у нас не так много времени, чтобы побыть людьми.
— И это, кстати, главная проблема. У нас очень мало времени, до нелепого мало. Мне кажется, надо бы лет триста. Десять тысяч лет — это, пожалуй, перебор, а триста было бы в самый раз. Восемьдесят — это всего ничего. Только научишься чему-то как следует, и уже все.
Подробности по теме
Выходит российский комикс о блокаде Ленинграда и репрессиях. Почитайте его прямо сейчас
Выходит российский комикс о блокаде Ленинграда и репрессиях. Почитайте его прямо сейчас
Про читателей, любовь и критику
— Вы представляете своих читателей, когда работаете над книгой?
— По-моему, это невозможно. Откуда мне знать, кто будет читать мою книгу. Еще это и страшно, и опасно — ведь если представлять читателя, когда делаешь книгу, то есть риск, что ты будешь стараться ему понравиться. А это плохо, тем более для художника, у которого есть какая-никакая известность и аудитория.
— Это может помешать быть художником?
— Это мешает пробовать новое, рисковать. Но в то же время делать книгу только для самой себя тоже невозможно. Это слишком трудоемкое занятие, и всегда есть соблазн сказать: «Да кому это нужно! Пойду-ка я лучше на пляж». Я нашла выход — пишу книгу для хорошего друга, который любит мое творчество и относится к нему очень критически. Но любит достаточно сильно, чтобы я могла воспринимать его критику. Так что я совершенно спокойно все ему рассказываю — даже самые дурацкие идеи. Он пишет романы, но был и комиксистом. Поэтому когда я работаю над книгой, то всегда думаю, что он ее прочтет. Другие люди, может, тоже, я буду счастлива, если все люди в мире прочтут мою книгу и полюбят ее, — но прежде всего мне важно, чтобы книга понравилась ему. Мы договорились, что будем друг у друга первыми читателями. Я могу позвонить ему в любое время, в два часа ночи, и сказать: «Так, у меня тут проблема». Не надо даже говорить «Привет!», у нас диалог не прерывается. «У меня проблема, тут одна сцена…» — и он сразу включается: «Так, что там». Повезло, что у меня есть этот непрерывный диалог. Когда мой друг о чем‑то говорит «хорошо», значит, это и правда хорошо. А когда говорит «плохо», то может быть — не исключено — это и правда плохо.
— К разговору об ответственности перед читателем — сложно ли делать новую книгу после того, как предыдущие получили признание профессионального сообщества? У вас есть несколько премий, в том числе главная комикс-награда, премия имени Уилла Айснера, — это добавляет какой‑то дополнительный груз ответственности?
— Нет. Награды — это весело, но не так уж важно. Классно, когда к тебе приходят и говорят «Эй, а ты лучшая!» Но это ведь не значит, что я правда лучшая, — у меня такой иллюзии нет. Награды приятно получать, но странно относиться к ним слишком серьезно. Видите ли, я и сама сидела во многих комитетах и жюри, я знаю, как работают эти комитеты. Хорошо, если награда вас радует и вдохновляет работать дальше, но воспринимать ее всерьез — это лишнее. Может, конечно, еще дело в том, что я не получала денежных наград, всегда только честь и славу. Где все денежные награды? Кажется, в каких‑то других сферах, потому что в комиксах их нет.
Про то, как перестать беспокоиться и полюбить комиксы
— В своих интервью 2013 года вы рассказывали, что в Израиле комиксы непопулярны. В России то же самое — здесь к комиксам до сих пор многие относятся с предубеждением. Даже министр культуры однажды высказался в том духе, что это книги для маленьких детей и дураков, которые не в состоянии осилить серьезную литературу. Это раздражает тех из нас, кто точно знает: комиксы — это и серьезная литература тоже. В последние десять лет благодаря усилиям издателей, организаторов фестивалей, художников, обозревателей и читателей-энтузиастов ситуация медленно, но верно меняется. О комиксах стали писать хорошие СМИ, комикс постепенно выходит из тени. Изменяется ли отношение к комиксам в Израиле?
— Да, за последние двадцать лет ситуация сильно поменялась. Все меньше людей говорят о том, что комиксы — это глупые книжки для детей. И мне наконец-то перестали задавать вопрос «А почему у нас нет израильских комиксов?», который я много лет слышала в каждом интервью. Издатели берут в работу израильские и кое-какие переводные комиксы. Но у нас до сих пор нет своего Димы ЯковлеваДмитрий Яковлев — руководитель и главный редактор российского комикс-издательства «Бумкнига», один из организаторов фестиваля комиксов «Бумфест».
. Я очень жду, когда у нас наконец-то появится свой Дима — если это вообще случится. Вот в России пока тоже не очень много читателей комиксов — но у вас есть надежда, есть перспективы. Книжный бизнес не такой уж и прибыльный, а в Израиле к тому же очень маленький рынок, и наши издатели не хотят брать на себя высокие риски. Комиксы — это сложные в производстве и дорогие книги. У нас нет ни одного издательства, которое специализируется на таких высококлассных комиксах, какие у вас издает «Бумкнига». Кое‑что выходит, но дело движется медленно. Многие наши художники начинают публиковаться не на родине, а за рубежом, и моя первая книга тоже вышла не в Израиле. Но, может быть, со временем это изменится — я надеюсь.
— А если бы вас попросили порекомендовать одну, три или пять книг человеку, который никогда не читал комиксов, чтобы показать, что это за искусство, какие бы вы посоветовали?
— Я бы посоветовала прочесть «Мауса». Это большая, чудесная и очень важная для искусства комикса книга. Можно прочитать «Хранителей»: они дают представление о том, что такое мейнстримный комикс, не будучи мейнстримным комиксом, — эта книга глубже, и она очень хорошая. Дэниел Клоуз — один из моих любимых комиксистов. Так, я назвала только мужчин, надо вспомнить женщин — Туве Янссон, конечно. Американка Линда Барри, очень смешная, человечная, чудесная, вам она точно понравится. И много-много других. Вообще, я бы сперва спросила этого человека, какие книги он любит и какие фильмы, и уже потом посоветовала что‑то, ориентируясь на его вкус. Думаю, так ему проще всего будет начать.
Подробности по теме
Комиксист Крейг Томпсон — о религии, родителях и о том, почему комиксы — не убожество
Комиксист Крейг Томпсон — о религии, родителях и о том, почему комиксы — не убожество
«Идущие на смерть приветствуют тебя». Бригады кузбасских шахтёров в робах и касках, с шахтёрскими лампами, опоясанные «тормозками» спускаются в забои, где их ждут взрывы, пожары. Уголь, выдаваемый на гора, сжигается в топках китайских заводов, наполняя несметными богатствами олигархов. Этот уголь пропитан слезами и кровью.
Шахта, где произошла трагедия и погибло 60 шахтёров, была аварийная. Владельцы шахты гнали рабочих на верную смерть, но их не постигнет кара, потому что людская смерть, вымирание и выбывание народа заложено в сегодняшнем устройстве Государства Российского.
Когда-то шахтеры были рабочей аристократией, они были орденоносцами, о них снимали фильмы, их выдвигали в органы власти. Сегодня в Думе нет ни одного шахтёра, ни одного кочегара и плотника, ни одного монтажника-высотника. Одни телевизионные дивы, актрисы, олимпийские чемпионы и юристы – это лисье племя, во все политические времена держащее нос по ветру.
В годину перестройки шахтёры стучали касками, требуя для себя лучшей жизни. А получили гробы. Тулеев, этот «друг народа», под стуки шахтёрских касок, обещая благополучие рабочему люду, стал губернатором Кузбасса. И молниеносно передал все угольные шахты олигархам, создав олигархический Кузбасс, поставляющий уголь и надгробные рыдания.
Из российской промышленности ушли инженеры. Остались менеджеры и финансисты. Кузбасская трагедия соразмерна с той, что пережила Россия в дни потоплении «Курска». Тогда не смолкала песня «Любэ» — «Там, за туманами». Тогда рыдали деревеньки и столицы, оппозиционеры и государственники. Беда была огромной, и вместе с погибшим «Курском» погибла мечта о восстановлении Советского Союза, о возрождении Государства Российского.
Однако после трагедии «Курска» началось возрождение этого государства. Последует ли теперь, после чёрных дней Кузбасса, долгожданное развитие России? Появятся ли русский Макнамара и русский Дэн Сяопин, которые предложат новые принципы хозяйствования, новые принципы государственного устройства, способные вывести Россию из зловещей, набегающей на Родину тьмы? Падёт ли на головы коррупционеров и воров беспощадная рука, спасающая страну от погибели?
Утром человек просыпается и ждёт ужасающих новостей. Где ещё погибли шахтёры? Где взорвались дома? Где упали самолёты? Где разлилась нефть? Где горят арсеналы? Не началась ли война на Донбассе? Не вторглись ли поляки на территорию Белоруссии? Сколько новых мертвецов подарил нам ковид? Какой ещё Аввакум-антиковидник проповедует о скором конце человечества? И закроют ли «Мемориал», этого иностранного агента, и одновременно поставят на площади памятник Дзержинского? Или напротив — вынесут Ленина из Мавзолея, а в центре Москвы установят «Маску скорби» Эрнста Неизвестного?
Общество глухо гудит, ропщет, хочет услышать ответы на волнующие вопросы. Включает телевидение и видит на центральных каналах неутомимых телевизионных дятлов, долбящих дыры в головах обезумевших обывателей. А вопросы зреют, и власти придётся на них отвечать.
Говорят о сбережении народа, а русский народ стремительно вымирает. Говорят, что нужен рывок, или нас сомнут, но вместо рывка наблюдается отрицательный рост экономики. Боремся с бедностью так, что бедность стремительно нарастает. Ратуем за социальную справедливость, а олигархи купаются в богатствах и справляют свои вечеринки на гробах шахтёров. Сражаемся с коррупцией, а коррупция стала идеологией государства. Управленцы и менеджеры стали героями наших дней, но экономика и страна управляется из рук вон плохо. Реформировали Лесной кодекс — и сгорели леса. Реформировали Земельный кодекс – и поля заросли борщевиком. Оптимизировали медицину — и больные лежат на полу в коридорах. Говорят о высокой культуре, а телепередачи полны несусветной мерзости. Власть не хочет вступить по этим вопросам в дискуссию с обществом. Дискуссия перенесена в интернет и приобретает вид чудовищной хулы, свары, беспросветного нигилизма и ненависти.
Если в этих условиях новый Александр Яковлев провозгласит демократизацию и гласность, от Государства Российского через месяц останется только перхоть. Государство чувствует эту драму. В бункерах и штабах государства разрабатываются модели, меры, способные трансформировать общество, вывести страну из застоя, сломать угрюмое недоверие народа, дать ему долгожданное творческое задание, в котором изнурённый, погасший народ вновь ощутит себя народом – творцом и победителем.
Состоялась презентация доклада Изборского клуба «Идеология Победы», заменяющая собой господствующую с 1991 года и закреплённую в Конституции России идеологию поражения. Идеология Победы создана многолетними трудами российских интеллектуалов и патриотов, ставит исторические, моральные и политические цели перед государством и обществом, побуждающие к долгожданному развитию.
Почему не объявлен всероссийский траур? Почему не названо имя владельца шахты? Почему на телевизионных каналах идёт гульба? Придёт ли президент Путин к шахтёрским вдовам, как он пришёл к вдовам «Курска»?