Ровно год назад вышло моё первое за 30+ лет литературной деятельности писательское интервью — о литературе и политике, альтернативной истории и фантастике, свободе выбора, состязании альтернатив и их значении для нашей реальности. И о «Божественном мире», конечно.
Оно же оказалось единственным. То, что так и будет, мне было ясно уже тогда. Поэтому старался отвечать, как на духу, словно в последний раз, но при этом чётко, внятно и понятно, с заделом на будущее, чтобы и через многие годы текст можно было читать как современный, написанный сегодня и адресованный всем. Думаю, получилось. Я ошибся только в одном, и об этом напишу отдельно.
Интервью вышло в двух частях: первая — в «Литературной газете», вторая — в журнале «Аврора» (на фото). Была и третья часть, её мы решили тогда не давать, но она появилась в полном тексте интервью, который я выложил на авторском сайте в конце года. Теперь этот полный текст можно прочесть на моих страницах в соцсетях — см. ниже. Пусть будет. И пусть каждый, кто его прочтёт, решает сам для себя, как относиться к автору, его работам и той ситуации, которая возникла вокруг них.
=====
– Вы политолог, специалист в теме общественных отношений. В какой момент и почему вас увлекла с этого пути литература?
Для меня это две колеи одного пути. Интерес к литературе и политике развивался параллельно. Мой дед, герой Великой Отечественной войны, после выхода в отставку работал полиграфистом и собрал огромную библиотеку. В ней было всё – от античной классики до последних советских новинок. И я это читал, а научился читать очень рано. Больше всего меня занимала история, сначала читал детские исторические романы, потом книги для подростков и для взрослых. Таких книг издавалось немало, все достаточно высокого качества. В СССР умели «фильтровать контент», к истории относились с почтением, топтаться на ней не позволялось, случайные люди к написания книг по истории не допускались. А там, где история, практически всегда и политика, разъединить их невозможно.
Например, читая «Спартака» Джованьоли, нам вольно или невольно приходится разбираться, кем были рабы Рима и что такое сам Рим, что есть империя, свобода, воинская доблесть, честь, достоинство, патриотизм. Так одни книги увлекают за собой другие. Где Джованьоли, там и Аппиан, Тацит, Плутарх. И везде есть политика! Даже в самых сентиментальных романах о любви Антония и Клеопатры без политики не обойтись: всё тот же Рим, но старше и сильнее, и Египет, для римлян уже сказочно древний, чудной, в последний миг своего величия. Если мы хотим понять, что их связало, а потом разъединило и в конце концов связало вновь; если мы горим желанием не просто прочитать роман, а вкусить все прелести и горести далёкой от нас эпохи и её людей; если мы надеемся увидеть мир их глазами и понять, что двигало великими, что, собственно, сделало их настолько великими, что мы их помним до сих пор, они и их свершения нас вдохновляют – если мы хотим всё это, то нам без политики никак не обойтись. Без психологии, культурологии и географии. Всего того, что Арнольд Тойнби определял как «Постижение истории». На самом деле всё это одно и то же, и литература учит понимать политику, а политика – литературу. Мало кто из современных комментаторов так грамотно и глубоко понимает политику, её законы, её дух, самую её суть, как понимал Лион Фейхтвангер, великий немецкий писатель, чьи книги в СССР были практически в каждой интеллигентской семье.
А помните «Проклятых королей» Мориса Дрюона? В позднем Союзе мы за ними гонялись, мы обожали эти книги, и они того стоили. История, политика, интриги, войны, страсти – всё мастерски замешано, всё на высочайшем уровне! Вот настоящие «игры престолов», в отличие от новомодных злобных сказок Джорджа Мартина, где вся «политика» нелепая и фэнтезийная, то есть по сути – никакая. Инфантильная литература, в числе прочего, отличается от настоящей тем, что даже не пытается понять и осознать реальный мир, она надеется сбежать из него и забрать с собой читателя. Она не учит ничему, а лишь демотивирует. Я с ужасом смотрю на тех читателей (и авторов! как правило, у нас это одни и те же люди), кто всё глубже погружается в искусственные эскапистские миры, живёт ими, а в реальный мир возвращается лишь для исполнения физиологических потребностей. Когда реальность всё-таки возьмёт своё, столкновение получится жестоким. Для некоторых станет шоком, что реальное зло многолико, его невозможно сразить заклинанием, магический кинжал не помогает против тьмы и хаоса на улицах родного города, а огнедышащий дракон живёт внутри каждого из нас, и то, как мы его используем, зависит лишь от нас самих.
– Как возникла идея создания «Божественного мира»? Какую цель вы намечали, когда брались за этот масштабный труд, и достигли ли ее?
Эта идея вызревала годами. Очевидно, так у многих авторов: чем больше читаешь и чем старше становишься, тем лучше понимаешь – это всё не то! Сколь бы ни был прекрасен написанный кем-то шедевр, чего-то важного ему недостаёт. И постепенно возникает понимание: так, как ты хочешь, чтобы было написано, за тебя никто не напишет, ты должен сделать это сам, по-своему. Создать то, чего не создали другие. Не потому что они были в чём-то хуже, совершенно нет. Просто они жили в другое время в другом мире, у них были свои цели и задачи, но ты живёшь здесь и сейчас, и у тебя – свои цели и задачи. Главное – осознать и распознать их, разглядеть своё призвание, а потом не бегать от него, но настойчиво идти ему навстречу, откликаясь на его зов.
Мне помогло необыкновенное стечение обстоятельств. Мы люди одного поколения – думаю, Вы хорошо меня поймёте. Когда началась горбачёвская «перестройка», я был «юношей, обдумывающим житьё». И к тому же, политически активным юношей, как сейчас сказали бы, гражданским активистом. Учился на экономиста и журналиста одновременно, так как обе эти профессии казались очень важными и нужными в то переломное время. Мои заметки, очерки и статьи – да, уже вполне серьёзные, объёмные статьи на темы истории и политики – публиковались в областной, а затем и в центральной прессе ещё в советское время. Статью «Выбор» о демократизации и демократах, приуроченную к памятному референдуму о сохранении СССР (17 марта 1991 года) читал и обсуждал весь город. Я был одним из самых молодых публицистов «Известий», «Века», «Независимой газеты».
Но вот однажды мой наставник в журналистике, прочитав очередной материал, бросил задумчивый взгляд на газетную полосу и огорошил меня вердиктом: «Тебе здесь тесно. С такими мыслями нужно идти в науку».
А я как раз закончил институт и получил диплом экономиста. К тому времени, это уже 1990 год, стало очевидно: плановая экономика, которой нас учили, отходит в прошлое. Вопреки заветам классика, теперь политика решает, какой быть экономике. И как раз в это время в нашей стране появилась принципиально новая дисциплина – политология. В СССР она тоже была, но под прессом «марксистско-ленинской философии» и «научного коммунизма». То есть идеология, всесильная, потому что она верная, подминала под себя науку, которая – будучи наукой! – вечно во всём сомневается. Мне выпал шанс поступить в новую аспирантуру уже конкретно по политическим наукам. Успешно защитив в 1994 году кандидатскую на тему «Политический компромисс», я стал одним из первых дипломированных политологов в нашей стране и первым – в Саратовской области.
Там же, в МГИМО, где защищался, я получил ряд лестных предложений о работе в Москве. Но по семейным обстоятельствам был вынужден вернуться в родной Саратов, где работы по специальности мне не нашлось. И единственным способом сохранить квалификацию, продолжить профессиональные изыскания и воплотить свои идеи в жизнь стал… литературный труд! И надо было как-то выживать.
Сначала писал фэнтези, потом – фантастику, причём фантастику чем дальше, тем серьёзнее. В ту пору поднимался книжный бум, писателей ценили и платили адекватно, с отношением к учёным не сравнить. Я никогда не забуду, как Олег Новиков, ныне великий и ужасный владетель книжного гиганта “Эксмо-АСТ”, сам угощал меня, молодого автора, чаем и склонял к сотрудничеству. Во второй половине 90-х у меня вышли 5 книг, все были нарасхват. Одновременно выходила публицистика – как в местных, так и в федеральных изданиях.
Но занявшись писательством, я же не перестал быть учёным! Скорее даже наоборот: всё, что оказалось невозможным воплотить в окружающей нас реальности, прекрасно прижилось в альтернативной! В художественной книге автор сам себе хозяин. Все политические идеи, альтернативные модели, сценарии и реконструкции, компромиссы и конфликты, перемирия и войны, идеологические и этические дилеммы, институты власти и их взаимоотношения, интриги и схватки за ключевые посты, публичная и подковёрная борьба, роль общественного мнения, и так далее, и тому подобное, всего не перечислишь – и всё это, что, естественно, относится к работе политолога, есть в «Божественном мире», авторском проекте моей жизни, и конкретно в трилогии «Наследники Рима».
Полагаю, главным триггером «Божественного мира» стало для меня крушение СССР. Страна, в которой я родился и которую любил, не собиралась умирать, когда я только входил во взрослый мир. За нею была – и осталась – правда мировой истории. Но всё-таки великая советская империя погибла. Это случилось даже не из-за предательства: оно стало следствием, а не причиной. Причиной же явилась жесточайшая разруха в головах людей. Я наблюдал её воочию и сам чуть было не поддался ей. То, о чём писал Булат Окуджава:
Вселенский опыт говорит,
что погибают царства
не оттого, что тяжек быт
или страшны мытарства.
А погибают оттого
(и тем больней, чем дольше),
что люди царства своего
не уважают больше.
Эту разруху в головах тщательно пестовали и разжигали все годы пресловутой «перестройки». И когда СССР погиб, её стали сливать в книги, заражая ею и читателей, миллионы наших соотечественников. Чтобы на новом историческом витке повторить «удачный» опыт разрушения, теперь уж и России.
Можно ли этому противостоять? И есть да, то как? Что может сделать учёный, публицист, писатель? Вот вопросы, которыми я задавался постоянно. Тогда же, в 90-х, укрепился мой особый интерес к эпохе Поздней Античности, самой прекрасной и самой трагичной в истории; она же стала для меня и самой любимой. Это время триумфа и падения Римской империи. Все ли великие империи обречены погибнуть и оставить за собой руины? Или в истории всё может быть и по-другому? (Спойлер: только по-другому и бывает! Все великие империи рано или поздно «переформатируются» и возрождаются – важно научиться узнавать их в новом облике.)
Я был одним из первых аналитиков, кто провёл множественные параллели между V веком в Римской империи и постсоветским временем, в котором мы живём. Чуть позже именно этот век, вернее, его сердцевина, эпоха Аэция, Галлы Плацидии, Аттилы, Гейзериха и Майориана, станет отправкой точкой всех альтернативно-исторических развилок «Божественного мира». Для героев моей эпопеи крушение Римской империи, гораздо более жёсткое, чем оно было в писаной истории, такая же «родовая травма», как для самого автора – развал Советского Союза. Понятно, что все исторические аналогии условны, но «Божественный мир» даёт автору и его читателям возможность разобраться, что в судьбе величайших империй предрешено и неизбежно, а что ещё можно предотвратить или исправить.
– Как бы вы определи жанр этой эпопеи?
Четверть века назад, когда я начинал работу над «Божественным миром», ответ на этот вопрос казался очевидным: жанр – альтернативная история (АИ). В ту пору книг АИ было немного, жанр был очень уважаем. Но в наши дни это мало о чём говорит: «альтернативной историей» всё чаще называют то, что не имеет к ней отношения – попаданческий трэш, инфантильную фэнтези всё с теми же «попаданиями в историю», дикую конспирологию в духе Суворова (Резуна), а то и вовсе – «новую хронологию» Фоменко-Носовского.
– А на самом деле? Что такое, по-Вашему, альтернативная история и чем она отличается от обычной?
В первом приближении АИ отвечает на вопрос «что было бы, если бы наша история в какой-то момент времени пошла по иному пути». Например, что было бы, если бы Цезарь не пал от кинжалов убийц в мартовские иды. Или если бы Наполеон выиграл битву при Ватерлоо. Или, не дай Бог, во второй мировой войне наша страна потерпела поражение, а победу одержали Германия и Япония.
На самом деле всё куда сложнее (и гораздо интереснее!). Я пишу об этом в большой статье «В лабиринтах альтернативной истории», которая опубликована в журнале «Наука и жизнь». Полную версию статьи можно прочесть на моём авторском сайте[1]. В ней предлагается для нас принципиально новое – и оно же классическое, в духе исторической традиции – понимание АИ. Я ставлю во главу угла не «точки развилки», когда что-то и где-то в истории пошло не так, а сами АЛЬТЕРНАТИВЫ, т.е. внятные, целостные, проработанные модели исторического развития, образы реальности, которые в нашем мире не воплотились в жизнь, хотя основания к этому были. Например, «Божественный мир» – это реальность, в которой крушение Римской империи в Европе и её возрождение в Северной Африке повлекло за собой отказ от христианства как государственной религии; на смену ему пришла другая, альтернативная.
Моя концепция АИ переводит акценты с формы на содержание, с инструментария на смыслы, с внешнего на внутреннее – на оригинальность, достоверность и реалистичность, на значение альтернатив истории для нас, живущих прямо здесь и сейчас. Эта концепция решительно отсекает от АИ всевозможную спекулятивную и манипулятивную литературу. Таким образом, альтернативная история рассматривается не как трэш для «молодых и талантливых авторов», которые в школе прогуливали уроки истории и теперь отыгрываются на ней за счёт читателей, а как интереснейший, необычайно перспективный феномен на стыке науки и массовой культуры.
Возвращаясь к Вашему вопросу о жанре «Божественного мира»: да, это альтернативная история в том классическом понимании, о котором мы говорим: она предлагает АЛЬТЕРНАТИВЫ. Причём не только история: различные альтернативы там повсюду – в географии, религии, экономике, военном деле, технике и технологиях, биосфере, самом образе жизни и, конечно, в политике.
Например, Италия стала островом, отгородившись каналом, а затем и проливом от захваченной варварами Европы. Аватарианство, новая альтернативная религия, выросшая непосредственно из древнеегипетского генотеизма; в отличие от христианства, аватарианство ставит во главу угла не спасение души, а Маат, «божественный порядок», то есть благо государства. Новое имперское величие, в котором Рим есть тело, Эллада разум, а Египет душа: за сотни лет после АИ-развилок всё это слилось воедино, и появился совершенно новый исторический организм. Он могуществен и вместе с тем зависим: от своей идеологии, тем более всесильной, потому что жёстко подавляет все другие, и от своего «ресурсного проклятия». В его политике правление аристократов уживается с демократическими выборами делегатов от народа; император-фараон, земное божество, служит для подданных живой иконой; учёные иереи отвечают за судебную власть, а посвящённые жрецы Творца являются тайными хранителями государства. Всё вместе – теократическая монархия, причём вполне себе конституционная, уважающая права квиритов, свободных и цивилизованных граждан. Хотели бы вы жить в такой и править миром? Или не хотели бы? Мне важно, чтобы люди задумывались над подобными вопросами, читая мои книги.
Мне важно создать мир множества альтернатив, который органично вырастал бы из нашего, был его плоть от плоти – и одновременно иным, своеобычным, непохожим, по-своему зловещим и по-особенному притягательным. Я убеждён, что лишь в свободном состязании альтернатив родится истина и каждый сможет сделать верный выбор.
Понимаете, альтернативная история, как инструмент и элемент фантастики, формирует новую реальность, создаёт ткань мира и выступает триггером описываемых событий. Но в самих событиях нет ничего фантастического! Они не более фантастичны, чем события из исторических романов. Фантастика – надёжный способ преодолеть событийные рамки реальной истории и выстроить альтернативную вселенную. В этой АИ-вселенной действуют все те же законы физики, химии, биологии, географии, общества; она отличается от существующей только картиной мира и событийным рядом. Да, она вымышлена, но не фантастична; это мир, который мог бы состояться «здесь и сейчас», если бы история пошла по иному пути.
Остаётся ли при этом автор фантастом? Да, конечно, я фантаст постольку, поскольку фантастика – мой метод построения реальности. Как Большой взрыв, создав Вселенную, на этом завершает свою роль, так и в АИ-вселенной «Божественного мира» фантастика, создав её, передаёт эстафету реализму. Сами романы – исторические, а не фантастические. Их герои – нормальные живые люди, такие же, как мы, не эльфы и не орки; у меня нет ни зомби, ни пришельцев, ни драконов. Вообще ничего сверхъестественного, требующего отдельных фантастических допущений. Объединяет героев одно: они так или иначе борются за власть, любовь и свободу, и в этой борьбе каждый платит свою цену. На мой взгляд, «Божественный мир» – прежде всего историческая, политическая и психологическая драма, так бы и определил его жанровую принадлежность.
– Расскажите об основных книгах цикла.
Сейчас «Божественный мир» состоит из трилогии «Наследники Рима», множества продолжений (повести, новеллы, рассказы, зарисовки, черновики романов), над которыми я работаю, и того, что называю инфраструктурой цикла: различные статьи, вики-энциклопедия, карты и схемы, в общем, всё то, что помогает лучше понимать этот мир.
Трилогия «Наследники Рима» – фактически один большой роман, связанный сквозным сюжетом, общими локациями, идеями и героями. При этом книги трилогии получились непохожими одна на другую.
Первая книга «Нарбоннский вепрь» – о борьбе молодого варвара за свободу для себя и своей маленькой страны против огромной и грозной Империи. Казалось бы, какой знакомый, прямо-таки архетипический сюжет, путь героя по Кэмпбеллу. Но произведений об этом – сотни и тысячи, сюжет настолько избит, что превратился в штамп, клише, ради такого не стоило бы весь огород городить. Нет, «Божественный мир» – это история о том, как заветная свобода служит искушением и оборачивается иллюзией; это также история о том, как честный варвар за свою свободу расплачивается; об ошибках, испытаниях, взрослении и превращении инфантильного варвара в ответственного государя своей страны и политика имперского масштаба; вот это, собственно, и есть одна из трёх главных историй трилогии.
Вторая главная история имеет сильный гендерный подтекст. Она начинается ещё в первой книге, а во второй приходит к кульминации. Всё дело в том, что цивилизованная Империя – мир гендерного равенства, точь-в-точь такой, к какому мы идём под знаменем набирающего силу феминизма. А противостоящие имперцам варвары – понятно, мир патриархальный. Когда эти миры сталкиваются, когда вместе с этими мирами сталкиваются политические амбиции и древние предрассудки – не миновать беды! Я сам сторонник равноправия, вне всякого сомнения. Но в книгах вы найдёте доводы как за него, так и против. Решайте сами, что вам ближе. «Боги выбирают сильных» – роман о том, как главная героиня, пресыщенная аристократка, женщина-политик, борется за власть и вместе с тем за справедливость, за любовь, за лучший мир, в своём понимании этого мира. Она мучительно ищет собственный путь, ошибается, спотыкается, доходит до имперского олимпа и в конечном счёте находит в себе силы преодолеть самое себя.
И третья книга, «Воскресшие и мстящие», третья главная история – именно, история воскресшего героя, «Мефистофеля наоборот», что вечно проповедует свободу, благо и добро… и вечно творит зло. В «Наследниках Рима» ведь не две стороны, а три: не только имперцы и варвары, но также те, кто встаёт между ними, сталкивает, ссорит, разжигает костры иллюзий и не даёт жить в мире. Оглянитесь вокруг и увидите сами: эти фанатики-манипуляторы одинаковы повсюду, что в альтернативной реальности, что в нашей. Они скармливают людям, своим орудиям и жертвам, отравленную надежду. На крыльях свободы приносят лишь хаос и тьму, и отчаяние. «Создают пустыню и называют это миром», – говорили римляне, а вслед за ними повторяют в моих книгах их наследники.
Оговорюсь, что такое моё понимание книг, как автора; у читателя может быть своё.
В третьей книге сходятся все главные истории. Я повторяю: фактически «Наследники Рима» – единый большой роман, и если уж читать, то целиком всю трилогию, причём в новой расширенной редакции 2020 года. Она существенно отличается от первых книг, появившихся ещё в 1999 году.
– Вот как, это не один и тот же текст? В чем разница между редакциями?
«Божественный мир» – живой организм, он растёт и развивается по собственным законам, работа над ним продолжается все эти годы. Я постарался учесть пожелания читателей, уточнить и обновить тексты, в чём-то усилить, насытить новыми смыслами. Исправлений и добавлений множество, от косметических до концептуальных, от имён, названий и стилистики до самого устройства мира. Кое-где вставлены целые сцены; другие, наоборот, сокращены; переписаны и передвинуты из книги в книгу главы, и т.д. Неизменным остаётся только сам сюжет, так как он и есть история, которую я должен рассказать. Чтобы перечислить все отличия уже трёх редакций (1999, 2017, 2020), нужно было бы писать отдельную статью. Отвечу на примере. Это пример Фортуната, ключевой фигуры «Божественного мира», отца-основателя возродившейся в Африке Римской империи.
В первой редакции (1999) Фортунат – легендарный персонаж наподобие библейского Моисея, организатор нового Исхода, проведённого под чутким руководством неких Высших сил. Такова была легенда, которую иные читатели приняли за саму альтернативу. Но нет, альтернатива в другом!
Во второй редакции (2017) Фортунат обретает реальные очертания, получает имя Гай Аврелий и конкретную эпоху, когда жил; но старая мифология остаётся.
Наконец, в третьей (2020) редакции Гай Аврелий Фортунат – подлинное историческое лицо в Риме середины V века, возможно, сам император Майориан. Он счастливо избегает гибели, в итоге побеждает варвара-временщика Рицимера и лично убивает короля вандалов Гейзериха. Причём действует Фортунат не в отрыве от событий писаной истории, а прямо в ней, меняя её своими решениями и поступками.
Так мифология псевдо-исхода уступает место крови, слёзам и поту реального изгнания римлян из захваченной варварами Европы. Затем – реколонизация Африки, сражение с сахарской пустыней и её преображение, освоение новых источников энергии и переустройство мира под себя[2]. Никакие «высшие силы» не нужны для этого. В обновлённом «Божественном мире» нет места магии, нет даже намёка на неё, она здесь просто не нужна, она излишня. Всё, что происходит, совершают сами люди своими руками, это их подвиг, а не чьё-то чародейство. Такова действительная предыстория событий цикла, из которой вырастает и сама история.
Двадцать лет от первой редакции к третьей – путь от фэнтези, пусть и эпического, к эпической драме. Мир совершенно человеческий, он не родился из ниоткуда, наоборот, этот «Божественный мир» оказывается вросшим в реальную историю ещё глубже и крепче, чем наш. Уже хотя бы потому, что многие загадки истории и науки – загадки нашего мира – там успешно раскрыты. Скажу больше: я использую «Божественный мир» как площадку для «тестирования» всевозможных идей, научных и около-. Там, в альтернативной реальности, это безопасно, здесь от этого никто не пострадает.
Итак, под старыми названиями книг – новое содержание. Вернее, совершенно обновлённое. Разница как между первыми моделями айфона и последней. То есть, конечно, можно пользоваться и первыми моделями, но лучше всё-таки последней, наиболее продвинутой.
– Выскажу своё мнение – мне кажется, Ваш цикл попадает между двумя мишенями. Читатель, который хочет больше узнать об античном мире, только запутается, изучая «альтернативные» карты, несуществующие государства и выдуманных героев. Он мало что поймёт. Читатель, который достаточно хорошо знаком с историей античности, не будет понимать, зачем ему читать вымышленную историю, когда можно погрузиться в оригинальные тексты Плиния, Тертуллиана или Иосифа Флавия. Кто читатель «Божественного мира»? Вы задумывались об этой проблеме?
Задумывался, и не раз. Для меня это не столько проблема, сколько решение. Вернее, возможность, которую грех упускать. За двадцать, уже больше, лет со времени выхода первых книг цикла я успел хорошо узнать своих читателей, разобраться, кто они и что им нужно, чего ищут в книгах. Со многими знаком лично. Обратите внимание: это не родственники и друзья, чьи мнения порой пристрастны в пользу автора. Нет, всё это люди, с которыми я познакомился на почве общих интересов.
Мои читатели очень-очень разные, но одно общее у них всё-таки есть: они, как правило, не входят в какие-либо политические, литературные, фанатские и прочие тусовки. Они – сами по себе, и притом настроены достаточно критично, почему и держатся особняком. Я называю их независимыми читателями. Для большинства из них «Божественный мир» – не только и даже не столько цикл про вымышленных римлян и таких же варваров, сколько путеводитель по живой истории и политике, отчасти фантастике. Где есть всё то, что интересно им в истории, но не разбросано по странам и эпохам, а собрано в одной эпохе, в одном целостном сюжете, усилено и актуализировано.
Они понимают, что для добросовестного автора нет особой разницы между «реальной», то есть писаной, известной человечеству историей, и историей «альтернативной», вымышленной автором для своих книг. Если альтернативная история проработана на совесть, если она реалистична, убедительна и увлекательна, читатель также разницы не видит.
Важное преимущество автора альтернативно-исторических произведений заключается в том, что он может взять у писаной истории именно то, что ему нужно для построения своего сюжета. Абстрагироваться от мелкой, посторонней суеты, которая обречена закончиться ничем, и сосредоточиться на главном: идеях, конфликтах, характерах.
В «Божественном мире» вы сразу попадаете и в Египет, и в Рим, и в языческую Европу, и в прошлое, и в современность – такую современность, какой она вполне могла бы стать. Вы встречаетесь с историей, но в новых, непривычных для неё сочетаниях. Вы узнаёте в героях что-то знакомое (у всех есть исторические прототипы!) и смотрите, как они решают вечные вопросы мира и войны, любви и власти, свободы и господства в совершенно новых обстоятельствах.
Грань между писаной историей и альтернативной крайне тонка и условна. По сути, разница добротных исторических романов и классических альтернативно-исторических – только в том, что действие первых происходит в мире, созданном историей, а действие вторых – в авторском мире. Вымысел присутствует в больших количествах и там, и там, и нельзя сказать заранее, где больше. Этим летом я прочёл несколько новых романов о Древнем Египте, которые у нас проходят по графе исторических, и был в ужасе от передёргиваний, пошлости и отсебятины. Похоже, что для авторов подобных книг древность – только декорация, экзотика, способная привлечь читателей, но за нею – пустота! При чтении ловил себя на мысли, что у меня, в АИ, тот же Египет более живой и настоящий, чем в этих как бы «исторических» романах.
Вы говорите про мишени, и Вы, конечно, правы: мой цикл попадает между них. Но ведь между этими мишенями – совсем не вакуум, даже не ниша, а огромное, многообещающее и пока что малоосвоенное пространство! Это пространство для всех, кто любит твёрдую, классическую АИ без «попаданцев», трэша и показного пафоса, исторические и авантюрные приключения, хитрые, закрученные политические интриги, жёсткую психологическую драму с неоднозначными героями и без подыгрываний им со стороны автора. Это пространство для умных женщин и, конечно, для мужчин, которые уважают умных женщин: в «Божественном мире» женщины действуют наравне с мужчинами, причём задумывалось это тогда, когда идеи гендерного равенства были далеко не в тренде. Это и пространство для всех любителей античности, Древнего Египта, Эллады, Рима и Византии. Собственно, у меня он и представлен, «Новый Рим», «альтернативная Византия», какой она могла бы стать; есть также множество аллюзий и с Россией, и с СССР, и даже с США.
Иначе говоря, это пространство поиска альтернатив. Если читатель несведущ в истории и далёк от неё, ему, конечно, лучше предпочесть иные книги. Равно и читателю-догматику, который всё и всегда знает заранее, такому настоящие альтернативы точно не нужны, его предел – косплей, рефлексии и имитации. Между прочим, не случайно на «профильных» форумах АИ так много «заклёпочников», гуру ТТХ, доскональных знатоков старых мундиров, орденов, знамён – и так исчезающе мало тех, кого в истории прежде всего интересуют сами люди, а не их заклёпки. Я встречал самых разных читателей.
Моя особенная гордость – читатели, которым «Божественный мир» помог полюбить историю и открыть её заново. Таких знаю пятеро, с троими из них знаком лично. Их пример показывает, что приобщиться к истории можно по-разному. Можно – читая древних авторов, можно – с помощью писателей, рассказчиков и интерпретаторов, таких как Лион Фейхтвангер и Иван Ефремов, а можно – создавая новые миры и предлагая альтернативы, которых не было в истории (но могли быть!), решая задачи, которые она решить не смогла. Между этими подходами противоречий нет, они дополняют друг друга. Это одна классическая традиция и разные формы её реализации. Я считаю себя последователем того Иосифа Флавия, который сам творил историю в начале нашей эры, а потом её описывал, и того, о ком так ярко рассказал Фейхтвангер; и самого Фейхтвангера, и Ефремова, и Тойнби, и Дрюона, многих-многих, кто также занимался популяризацией истории.
Для думающего, критически настроенного читателя важно не то, чтобы художественная книга строго соответствовала «букве» истории. Для него важнее «дух». Если этот «дух живой истории» в книге присутствует, он увлекает читателя и заставляет забыть о несуществующих государствах и выдуманных героях. Эти государства и герои обретают плоть и кровь, становятся реальны. Таковы книги моего любимого современного писателя Гая Гэвриела Кея, они считаются фэнтези, но по сути это настоящая АИ. Правда, Кей упростил себе задачу, отказавшись от собственного оригинального мира, сделав кальку с нашего. Я поступил по-другому: разработал авторский мир, который естественным образом вырастает из нашего и целиком на нём основан. «Божественный мир» – это не сказочное Средиземье или Земноморье, или Вестерос, это, повторяю, НАШ земной мир, каким он вполне мог бы стать, если бы история сложилась по-другому.
Выше Вы спрашивали о цели моего труда, достиг ли я её. Популяризация истории, а также политики, психологии, научной фантастики – вот моя первая цель. Синтез новых альтернативных моделей развития государства и общества – цель вторая. А третья – это новые ответы на загадки истории и вызовы нашего времени.
Можно ли достичь такие цели за одну жизнь? Я сомневаюсь. Это и не нужно. Важнее движение к ним. Моя задача как учёного и писателя – создать мир-платформу для идей и альтернатив в истории, причём не только римской, но египетской, еврейской, эллинской, европейской и всеобщей. Эта задача в целом решена. Меня не станет – «Божественный мир» останется, спутать его будет невозможно ни с каким другим (а кто понимает и читает, и не путают). Наступят времена, когда он превратится в популярную площадку для дискуссий, ролевых и интеллектуальных игр, статей, исследований и экранизаций.
– Писатель так или иначе находит круг единомышленников, участвует в премиях и конференциях. С каким литературным сообществом Вам по пути – с историками, фантастами, сочинителями фанфикшен или, возможно, политическими публицистами?
Со всеми, кого Вы перечислили, и не только с ними. Вы знаете, весной прошлого года я впервые после многолетнего перерыва оказался в Москве, там в течение двух недель встречался с очень разными людьми из всех этих сообществ. А потом ещё был в длительной поездке осенью, в Москве и Петербурге. Всего не меньше полусотни встреч. И на каждой такой встрече находились интереснейшие темы для общения! В этом не моя заслуга, а специфика труда моей жизни: какими-то своими гранями «Божественный мир» затрагивает самые многообразные области реальности. Кому-то интересен именно Египет или Рим, кто-то профессионально занимается политикой, историей, фантастикой, другим важно разобрать по винтику устройство АИ-вселенной, иным, наоборот, хочется больше узнать людей, и так далее. Я чувствовал себя вполне комфортно на каждой из этих встреч, и мои симпатии, моя поддержка на стороне всех, кто занимается полезным делом творчества и просвещения.
Понимаете, проблема ведь не в том, с кем по пути мне. Проблема в том, кому по пути со мной, кто поддержит меня и мой труд. С этим, не скрою, огромные сложности. Когда первые книги цикла только появились (1999), их прочли, хорошо встретили и сразу номинировали на разные премии. Я даже об этом не знал! Узнавал потом, случайно, много лет спустя.
Но это оказались мои первые и последние номинации. Когда книги прочли внимательнее и разобрались, что они такое – или же, напротив, когда решили, что такой литературы у нас быть вовсе не должно – началась полоса обструкции. Она продолжается и поныне. Обструкцию не склонны признавать, но факты говорят за себя. Сообщества, которых Вы упомянули, делают вид, что таких книг и их автора в природе нет, не существуют. Борис Толчинский и «Божественный мир» превратились в фигуры умолчания. За двадцать с лишним лет – ни единой профессиональной рецензии. Да что там рецензии – ни малейшего упоминания в газетах и журналах. Отзывы – только от читателей; но даже количество и качество этих отзывов никого не смущает, они игнорируются, и обструкция продолжается. Это наше интервью – первое и единственное.
Красноречивый пример: все мои собеседники в Москве и Питере знали обо мне и моей работе либо потому, что помнили книги ещё с 90-х, когда они издавались массовыми тиражами, либо потому, что познакомились со мной в сети. И всё! Больше узнать было неоткуда, других источников информации о моих работах просто нет. Или сведения в интернете недостоверные, в лучшем случае копипасты устаревших материалов. Читатели находят книги сами или по наводке автора.
Но автор «Божественного мира» не может быть знаком со всеми своими читателями. Мои книги адресуются широкой аудитории и, соответственно, нуждаются в широкой выборке читателей. Чтобы полюбить эти книги или же, напротив, возненавидеть, нужно, для начала, знать об их существовании, понимать, что это такое, кому и зачем нужно. И вот с этим колоссальная проблема все 20+ минувших лет, а особенно теперь, после выхода новых книг 2020 года. Если прежде обструкция была тихой и ползучей, почти незаметной, её пытались как-то оправдать тем, что «новых книг нет» (хотя они были!), то теперь, когда книги точно есть, и книги новые, они перед глазами, они во всех интернет-магазинах – эта обструкция сделалась тотальной и демонстративной, тем более нелепой оттого, что никакие разумные причины для неё не просматриваются.
Я бы ещё понял, если бы автор был асоциальным типом, скандалистом, экстремистом, писал что-то откровенно маргинальное, полностью оторванное от реальности, демонстрировал враждебность всем сообществам, приличиям, обычаям. В подобном случае обструкция, наверное, уместна. Но здесь всё с точностью до наоборот! Обструкцией моих работ занимаются как раз те люди, которых я поддерживаю всей душой, со многими знаком ещё с времён ФИДО (любительской сети, где общались энтузиасты до эпохи интернета), ценю и уважаю их работу. Между нами нет неразрешимых противоречий, мы вместе делаем одно большое дело, и каждый его делает по-своему. Я не гонюсь за славой лично для себя, но мне принципиально важно, чтобы «Божественный мир» перестал быть фигурой умолчания, а его потенциальные читатели получали актуальную и достоверную информацию о моих работах. Позвольте, наконец, самим читателям решать, нужно им такое или нет!
И знаете, что любопытно? Среди людей, устроивших эту нелепую обструкцию, большинство исповедует либеральные взгляды, негативно относится к СССР и его порядкам. Особенно не нравится советская цензура. Действительно, Главлит – совсем не то, чем мы гордимся, говоря о временах СССР. Но даже в Советском Союзе, при всей идеологической цензуре тех времён, настолько тотальной обструкции не было. Если писателя не жаловали в «Октябре» у Кочетова, он мог быть принят в «Новом мире», у Твардовского, и наоборот. В конечном счёте не цензоры, редакторы и критики, а сами читатели решали, за кем правда жизни и искусства.
Сейчас же мы имеем сеть взаимосвязанных изданий, переплетённых, как грибница, в ней часто действуют одни и те же люди и тусовки. Идеологических различий между ними нет, а есть огромное желание, как выразился мой намного более компетентный в этом мире коллега, «удерживать свою поляну» и никого «постороннего», тем более с масштабными, амбициозными проектами, на эти «поляны» не пускать. Так обструкция, начатая кем-то одним, подхватывается всеми. Даже не столько по умыслу, сколько по инерции: если о таком-то авторе никто не пишет и не говорит, то и мы не будет, нам это зачем? А поток авторов велик, разбираться, за кем правда, некогда и нет особого желания. И люди, всем естеством своим ненавидящие цензуру прежнего режима, сами становятся такими цензорами, что советский Главлит отдыхает. Злая ирония ситуации в том, что судьбу моих книг решают люди, которые по своему образованию и воспитанию, занятиям и увлечениям страшно далеки от тем «Божественного мира». Такие темы им чужды, как чужд сам автор. А то, что автор не сдаётся и свой труд не предаёт, лишь усугубляет неприятие.
Отчасти, впрочем, я могу эту обструкцию понять. При всём, по большей части, ритуальном, нытье о «книжном кризисе», существующее положение устраивает всех, кто варится в этом котле годами (и уже десятилетиями). И даже если не устраивает – они привыкли, притерпелись, не готовы ничего менять. Считают себя гуру не только в том, в чём действительно разбираются, но вообще во всём, с чем сталкиваются. И как за эти годы и десятилетия замылился их взгляд, не замечают. Как изменился мир, какие появились новые читатели и почему, куда уходят старые – тем более не замечают. Не хотят задумываться над реальными причинами проблем и обсуждать их. А когда всё-таки пытаются обсуждать, то сами друг друга не слышат. Отучились разговаривать всерьёз, вот и не слышат. Печальное зрелище!
Главные же причины книжного кризиса в том, что литература (фантастика как наиболее близкий мне её сегмент), вместо того чтобы открываться новому стремительному миру, всё более закукливается, уходит в себя, прячется от мира в башнях из слоновой кости. Отсюда и магизм, и эскапизм, и инфантилизм. Отсюда все наивные, нелепые попытки отгородиться от всего, что ну никак не умещается в привычные «форматы». Отсюда и обструкция книг и авторов, которые приходят в литературу с принципиально иными задачами: не прятаться в ней от проблем реального мира, а с её помощью эти проблемы решать.
Я сознаю, что «Божественный мир» – это вызов. Принять его – значит признать, что и у нас в России способны создавать масштабные, реалистичные альтернативные миры. Принять его – значит признать, что может быть иная фантастика (а она у нас почти вся уже детская, подростковая и/или эскапистская, для взрослых, не желающих взрослеть). Принять этот вызов – также значит признать, что автор с подобным проектом способен «вылупиться», словно чёрт из табакерки, и помимо всех конвентов, мастер-классов и тусовок, просто потому, что так сложилась жизнь. И вот это последнее, признать, «как что-то такого масштаба прошло мимо нас», сложнее всего. Я знаю это не только по собственному разумению, но и из первых уст, от весьма авторитетного в русской фантастике человека, единственной претензией которого к «Божественному миру» и его автору было: «Почему же вы не сделали всё это через нас!».
Ещё раз: потому что так сложилась жизнь, у всех она складывается по-разному. К одним и тем же горизонтам ведут разные пути. Нет ни какой-либо гордыни, ни особенного умысла в том, что я пошёл своим путём. Он ничем не хуже и не лучше всех других. Лион Фейхтвангер и Иван Ефремов, также избравшие собственный путь, неоднократно подвергались обструкции, их подчас не понимали и не принимали коллеги и соотечественники, но это не мешало им создавать книги, которые так много значат для читателей. Их пример внушает оптимизм, и для меня огромная честь, когда мой «Божественный мир» сравнивают с их книгами.
– Вы не считаете, что с тех времён слишком многое изменилось в обществе и в литературе?
Безусловно. У нас настолько упала, даже не упала – обвалилась! – значимость писательского труда по сравнению с временами Фейхтвангера и Ефремова, что образовалась пропасть между людьми, для которых писательство стало родом частного предпринимательства, и теми, для кого оно сохраняет изначальный смысл. Первые пекут книжки словно пирожки, неотличимые один от другого, и точно так же, как пирожки, скармливают потребителю. Лет десять назад я встретил в «Живом журнале» коллегу, который не помнил имена героев собственной книги и не мог даже сказать, о чём она. И разве он такой один? Но если для самих авторов все книжки на одно лицо, то для их читателей тем более!
И такие авторы, и их читатели, как правило, не в состоянии понять, как какая-то книга, или цикл книг, может иметь своё лицо и собственную биографию, и оставаться для писателя делом всей жизни. Хотя в истории мы тьму примеров слышим подобных книг и книжных циклов, – собственно, их и сберегает в памяти читателей история, – это никак не укладывается в писательство как бизнес-модель. Соответственно, писатели-бизнесмены воспринимают писателей классической формации даже не как коллег с иными взглядами, подходами и пр., а как нелепых чудиков, которые растрачивают силы-время-деньги зря и которых нужно или перевоспитывать, или, если уж они чересчур упёртые, то отсекать и игнорировать как социально чуждый элемент.
Я полагаю, эта пропасть будет только расширяться. Создателей и потребителей книг-пирожков становится всё больше. Они размножаются почкованием, плодя под себя новые ниши, площадки и даже жанры, такие как LitRPG, книги-игры.
Но, и это очень важно понимать, в информационном веке писатели классической формации вовсе не обречены на обструкцию и прозябание. Наше спасение – не в государстве: книги для сегодняшнего государства, в отличие от нефти, газа, телевидения, интернета, даже шоу-бизнеса, значит слишком мало. Спасение в самих читателях: новых, ищущих познания, и хорошо забытых старых, ушедших за познанием в Non/Fiction, документальную прозу, или вовсе переставших читать, так как чтение в их глазах утратило свои смыслы. Необходимо эти смыслы возрождать, перепрошивать до новых требований века.
Я двадцать лет не устаю повторять: в современном мире, полном бесконечных развлечений, книга не должна становиться лишь одним из них! Это её губит. Как развлечение, как жвачка для мозгов, книга не выдерживает конкуренции с модными гаджетами, играми, сериалами, комиксами, кино и интернетом. Любое опрощение и опошление, обрушение планки качества – гибельно для книги! Она способна выиграть в нашем веке только за счёт собственной ценности как интеллектуального продукта. Книга должна быть пищей для ума и предлагать думающему читателю то, что ему важно и полезно, содержательные альтернативы развлечениям. Как видите, и тут мы вновь пришли к альтернативам.
– Назовите три весомые причины, по которым необходимо прочесть «Божественный мир»?
Полагаю, после нашей беседы эти причины очевидны. Читать «Божественный мир» определённо стоит, если вы:
– хотите разобраться, чем «дышит» история и как работает политика; что такое власть, как она раскрывает лучшее и худшее в людях; какой бывает любовь между мужчинами и женщинами разных культур; что несёт с собой любовь к свободе; и чем порой приходится платить за любовь и свободу;
– не удовлетворены окружающим миром, пытаетесь понять, как и почему он таким получился и куда теперь катится, имеете трудные вопросы к истории и надеетесь спросить с неё ответы;
– ищете альтернативы тому, что было, и тому, что есть; хотите разобраться, на чьей стороне правда, и выбрать свою сторону.
Иными словами, если вы находитесь в поиске чего-то нового, оригинального и необыкновенного, но вместе с тем знакомого, надёжного, на что можно опереться – в «Божественном мире» всё это найдёте. Получите ответы на свои вопросы, и ещё больше вопросов родится. А также, я надеюсь, получите удовольствие от мира и рассказанной в книгах истории.
[1]https://boristolchinsky.ru/alternatives/.
[2] Подробнее о том, как это всё происходило, см. таймлайн-реконструкцию альтернативной истории «Божественного мира» на https://boristolchinsky.ru/info/timeline/.
Когда Бог рождал Свою церковь, Он излил на неё Свой Святой Дух. Он крестил её во Святом Духе, исполнил и помазал её Духом Святым. И везде, где присутствует Дух Божий, там есть чёткие доказательства или свидетельства. Однако если такие свидетельства не очевидны, тогда присутствия Духа Святого на том месте нет.
Мой вопрос таков: являет ли современная церковь такие свидетельства? Являет ли их ваша церковь? Движется ли она в силе Святого Духа? Более того, являет ли собою ваша жизнь такие свидетельства? Живёте ли вы и ходите ли вы в полноте Духа Святого?
Иоиль пророчествовал о том, что когда Дух Святой придёт, одним из доказательств Его присутствия будет пророческое вразумление. Иоиль описал эту пору как удивительное время, когда старцы будут иметь духовные сновидения, а юноши будут видеть видения. Божий народ будет переживать удивительные избавления, и за этим будет следовать великий урожай душ.
Пророк Исаия также описывает, что происходит, когда Дух Святой сходит на народ. Он пророчествовал: «доколе не излиётся на нас Дух свыше, и пустыня не сделается садом, а сад не будут считать лесом» (Исаия 32:15).
Исаия здесь говорит: «когда придёт Дух Святой, то, что было однажды бесплодной пустыней, станет урожайным полем. Мёртвый клочок земли внезапно даст преизобилие плода. И этот плод отнюдь не временный: это плодоносное поле вырастет в лес, так что вы сможете брать от этого леса год за годом и непрерывно возрастать в вашей плодоносности».
Исаия добавляет: «Тогда суд водворится в этой пустыне, и правосудие будет пребывать на плодоносном поле» (32:16). Согласно пророку, Святой Дух также принесёт с Собой и слово о суде за грех. А это слово производит в людях праведность.
Там, где присутствует Дух Святой, неожиданно тема и направление проповеди резко меняется. Проповедника больше уже не удовлетворяет мёртвая или сухая проповедь. Наоборот, он уже проповедует чистое Божие Слово, и его проповедь теперь обжигает словами обличения. Пребывающий в спячке народ теперь видит: «этот проповедник имеет помазание Духа Святого. Я теперь могу приводить сюда своих отступивших от Бога друзей, так как знаю, что Дух Святой обязательно будет говорить к их сердцам».
Итак, Дух Святой всегда начинает Свой труд с кафедры проповедника. Если суд начнётся с дома Божьего, то это абсолютно нормально, когда Господь начинает Свой труд со Своих пастырей. Он поступает с ними по любви, обличая их в привязанности к каждому идолу, к каждой плотской похоти, в каждом проявлении своего «я», которое превозносится над познанием Бога. Воистину, это работа Духа Святого, – обличать о грехе, о праведности и о суде.
И всё же Исаия не говорит об одноразовом излиянии Духа Святого, что некоторые люди понимают под словом «пробуждение». Исаия нам описывает здесь нечто весьма и весьма длительное. Исследования христианских социологов показывают, что большинство сегодняшних пробуждений длятся в среднем пять лет и оставляют после себя массу споров и разногласий. Я знаю некоторые церкви, где произошли так называемые «пробуждения»; так вот, сейчас, спустя всего несколько лет, от Духа Святого в них не осталось и следа. Эти церкви мертвы, сухи, пусты. Залы, которые однажды вмещали более 1000 человек, сейчас похожи на просторные гробницы, где сидит не более пятидесяти человек.
Но в то же время я знаю и такие церкви, в которых Дух Святой излился пятьдесят лет назад, и Бог всё ещё действует там могущественно и по сей день. Вот это и есть та работа Духа Святого, о которой говорит Исаия.
Как только Дух Святой покидает церковь, то в ней не остаётся больше никакого сдерживающего фактора.
Уже больше не слышен вопль против того, что плоть и безумие проникают всё больше и больше в дом Божий. Это видно из письма, которое я получил от одного благочестивого пастора, который состоит в одной крупной протестантской деноминации. Он выражал свою скорбь по поводу того, что произошло на одной ежегодной конференции, проводимой в его братстве:
«Мы голосовали в поддержку абортов при частичных родах, даже несмотря на то, что Американский Конгресс проголосовал против. Как это печально, когда Конгресс оказывается более благочестивым, чем церковь.
Наш новый председатель собрания, которому предстоит быть спикером в течение последующих двух лет, открыто поддерживает рукоположение гомосексуалистов и лесбиянок и, по сути, является одним из так называемых «более просвещённых» (такое название у них оттого, что они думают, что они «более просвещены» в вопросе гомосексуализма). Мне, как служителю, принадлежащему к этой деноминации, теперь разрешено благословлять однополые браки. Но как я могу благословить то, что Бог называет извращением?
Мы голосовали по поводу того, вычеркнуть или нет из нашей деноминационной конституции такие положения, которые препятствуют рукоположению «открыто заявляющих о себе, практикующих гомосексуалистов». Благодарение Богу, этот проект не прошёл, но распределение голосов было 259:255, – всего четыре голоса отделяло нас от полного омерзения. Церкви «более просвещённых» сейчас радуются, так как они уверены, что на следующей ассамблее, в 2006 году, проект о рукоположении гомосексуалистов пройдёт. И я думаю, они правы.
Всё это почти похоже на то, как если бы мы всеми силами старались найти способы оскорбить Всемогущего. Эта деноминация проголосовала в июне за то, чтобы осудить Израиль и изъять у всех израильских компаний все сбережения этой деноминации, – где-то порядка 7 миллионов, – у всех израильских компаний и у тех, которые поддерживают деловые отношения с Израилем… Да помилует нас Бог!»
Этот человек чувствует себя вынужденным выйти из своего братства, так как очевидно, что Дух Святой отнят от них. Нет больше сдерживающей силы для греха или плоти, поэтому всё можно. И весь ад выходит из-под контроля.
Когда приходит Дух Святой, Его первым делом является очистить церковь. Он удаляет всё, что препятствует свободному движению Духа Божия. А это означает очищение каждого человека в отдельности. Всё, что от плоти — изгоняется вон. Сплетники и злые языки, распространяющие клевету на верующих, разоблачаются. Те, кто лжёт и ложно обвиняет других, изолируются и им предъявляется истина. Очень скоро те, кто вызывает раздоры, начинает ощущать на своей голове тяжесть собственных деяний.
Вот как всё происходило в день Пятидесятницы, когда сошёл Дух Святой. Писание говорит, что когда Пётр начал проповедовать с помазанием от Духа, сердца слушавших были уязвлены. Они восклицали: «что нам делать, чтобы спастись?». Тысячи обратились ко Христу в тот день. Их не нужно было убеждать с помощью разных хитроумных уловок или приёмов ораторского искусства. Нет, они признавали свой грех и хотели освобождения от него.
И даже те, кто не обращал внимания на свой тайный грех, также были разоблачаемы. Одна супружеская пара, – Анания и Сапфира, даже поплатились за свой обман жизнью. Вы можете ходить с тайным грехом в мёртвую, сухую церковь и он будет сходить вам с рук, но это невозможно в той церкви, где есть присутствие Духа Святого.
Видите ли, Дух Святой является также и Распределителем мира Христова. Он распределяет мир Христов между кафедрой проповедника и скамьёй прихожан. Однако всё же не может быть мира без праведности. Исаия продолжает своё пророчество: «И делом правды будет мир, и плодом правосудия — спокойствие и безопасность вовеки. Тогда народ мой будет жить в обители мира и в селениях безопасных, и в покоищах блаженных» (Исаия 32:17-18).
Мир приходит потому, что праведность находится в действии. Дух Святой удаляет из сердца всё беспокойство, тревогу и чувство осуждения. В результате устанавливается мир в душе, мир в семье и мир в доме Божьем. А когда Божий народ имеет мир Христов, их не так легко заставить расстаться с ним: «И град будет падать на лес, и город спустится в долину. Блаженны вы, сеющие при всех водах и посылающие туда вола и осла» (Исаия 32:19-20).
Дело в том, что каждое поколение нуждается в излиянии Духа Святого. И я думаю, что сегодняшняя церковь не видела ещё и малой доли того, что Дух Святой желает в ней совершить.
Исаия показывает нам, что происходит, когда Дух Святой отнят.
Есть также чёткие признаки, по которым можно определить, что Дух Святой отсутствует или не изливается. Исаия описывает такие жуткие обстоятельства так: «Ещё несколько дней сверх года, и ужаснётесь, беспечные! ибо не будет обирания винограда, и время жатвы не настанет. Содрогнитесь! …ужаснитесь! …Будут бить себя в грудь о прекрасных полях, о виноградной лозе плодовитой. На земле народа моего будут расти терны и волчцы, равно и на всех домах веселья в ликующем городе» (Исаия 32:10-13).
Другими словами: «ваша жизнь перестанет быть плодоносной. Ваша семья, ваша церковь, ваши родные будут находиться в духовном застое. Пробудитесь! Вы нуждаетесь в том, чтобы Дух Святой вернулся».
Что это за терны и волчцы, о которых говорит здесь Исаия? Они символизируют пустоту, сухость, разочарование. Такие времена зачастую наступают для церкви, когда в ней начинают набирать авторитет неосвящённые члены церкви, внося в неё опустошение и хаос. Везде, по всему миру на конференциях наших пасторов я с группой служителей встречаемся с сотнями пасторов, которые свидетельствуют о таких тернах и волчцах. Они говорят о том, что чувствуют себя уязвлёнными в духе из-за появления какого-то одного верующего или группы верующих, которые думают, что имеют духовный авторитет.
Эти терны неуправляемы, недисциплинированны, и постоянно создают в церкви хаос. Они постоянно подвергают преследованию каждого пастора, кто приходит нести своё служение в их церкви, препятствуя ему во всём и распространяя о нём слухи. Они думают, что служитель Божий должен быть бедным и работать как раб. В конце концов, они делают то, что отпугивают всех новообращённых. Церковь остаётся маленькой по причине того, что они постоянно вносят смуту в неё.
Как результат, многие пастора уже на грани того, чтобы оставить своё служение. Они не видят никакого плода от своего служения, и чувствуют себя уставшими, измотанными вконец. Их жёны – свидетели тому, насколько угнетённо они себя чувствуют, насколько они потеряли уже всякую надежду. Они хотят хоть как-то подбодрить их, и поэтому говорят своим мужьям: «дорогой, прошу тебя, брось всё это. Тебе не следует мириться с таким давлением со стороны паствы. Даже мирская работа была бы для тебя лучше, чем эта».
Церкви уже по всему миру закрываются десятками каждый день. Когда наше служение в прошлом году было в Англии, мы видели двенадцать «омирщвлённых» церковных зданий, т.е. зданий, отданных мирским властям, что значит, что их двери были закрыты для добра. Некоторые были проданы под ночные клубы. Одно здание даже было продано одной оккультной группе и превратилось в музей оккультизма.
Эти люди-терны, которые способствуют наступлению этой трагедии, подобны первому поколению израильтян, вышедших из Египта. Эти мятежные люди постоянно восставали против авторитета Моисея, так что со временем они стали непростительны по причине их бесстыдного ропота и недовольства. Бог также предупреждал Израиля: «если же вы не прогоните от себя жителей земли, то оставшиеся из них будут тернами для глаз ваших и иглами для боков ваших и будут теснить вас на земле, в которой вы будете жить» (Числа 33:55).
Истина в том, что вы не можете изменить таких людей. Они так и будут жить и умрут в пустыне отчаяния и смятения, как это было и с Израилем. Их сердца просто будут становиться всё жёстче и упорнее до тех пор, пока они не станут буквально во всём противиться Духу Святому.
Сейчас, я верю, церковь Иисуса Христа нуждается в очищении. И ни один проповедник или евангелист не имеет такой силы, чтобы очистить дом Божий. Это не может быть совершено с помощью человеческих способностей. Нет, то, в чём нуждается церковь меньше всего, так это в ещё одном придуманном человеками трюке, или наборе книг-инструкций по духовной жизни, или в списке методов, каким образом заинтересовать, расшевелить мёртвое собрание. Все такие вещи равносильны тому, что пророк называет «идти в Египет за помощью, полагаться на помощь плоти».
Очищение дома Божия – это дело одного только Духа Святого. И когда Он приходит, Он делает эту работу очень тщательно, начиная от кафедры проповедников и кончая скамьями прихожан. При этом неважно, насколько велика церковь: она может насчитывать многие тысячи. Дело в том, что если эта церковь не исполнена праведностью от Духа Святого, – если за кафедрой не стоит исполненный Духа Святого проповедник, если грех не разоблачается и не прощается, если в церкви нет места для покаяния, то там будет одна пустота. Такая церковь становится мёртвым домом.
Как пастор, я должен признать, что я могу позволить Духу Святому утечь из моей души. Вы спросите: «как это: утечь?» Да, Дух Святой обитает в нас как источник живой воды. И если в моём сердце неспокойно, если я разочаровываюсь и теряю мир, если я увлекаюсь самокопанием, если я позволяю чувству горечи от неудачи оставаться в моём духе, если я допускаю мысли о том, чтобы оставить служение по причине трудностей, то я знаю, что я перестал удерживать живую воду Духа Святого во мне и она стала просачиваться из меня, утекать.
Бывают моменты, когда вы начинаете спрашивать самих себя: «Отчего душа моя так унывает? Почему у меня такое разочарование? Откуда у меня все эти страхи?» Вы должны знать, что всё это есть неизменные признаки утечки из вас Духа Святого. Как говорит Исаия, когда изливается Дух Святой, результатом становится мир. И если этого результата нет, если в душе всё ещё сумятица и беспокойство, тогда мы должны заглянуть в собственное сердце. Исайя нам чётко показывает, что всё беспокойство, духовная бесплодность и отчаяние происходят от недостаточного использования, усвоения силы Духа Святого.
Почему Святой Дух не изливался на народ?
И снова Исаия говорит нам всё, как оно есть. Он говорит, что Дух Святой не был излит из-за беспечности и беззаботности. Говоря проще, причиной была духовная лень. «Женщины беспечные! встаньте, послушайте голоса моего; дочери беззаботные!» (Исаия 32:9).
Обращаясь к женщинам, пророк фактически обращается ко всей церкви. Этот образ встречается на протяжении всего Писания: в Песне Песней Соломона автор обращается к избранным Божиим, как к «дочерям Иерусалимским». В Псалме 44:14 об Израиле говорится как о «дщери царя». В других местах Ветхого Завета используется обращение «дщери Сиона». Ну и, конечно же, в Новом Завете церковь известна под именем невесты Христовой.
Бог дважды предостерегает здесь Израиля о его беспечности. Сначала мы читаем: «Женщины беспечные! Встаньте …дочери беззаботные!» Затем Исаия добавляет: «Содрогнитесь, беззаботные! ужаснитесь, беспечные!» (Исаия 32:11). Еврейское слово, переведённое здесь как «беспечные», означает «смелые, уверенные в себе». И вот о чём здесь говорится: «отряхни с себя свою беззаботность, о верующий! Ты смел в твоём грехе. Ты настолько уверен в себе, что ты стал уже духовно ленивым. Встряхнись и выйди из этого состояния беззаботности!»
Когда я смотрю на сегодняшнюю церковь, я вижу, как очень многие верующие почивают на своих ложах самоуверенности. Они презирают пророческие послания и закрывают свои уши от всех предостережений и призывов проснуться. Такие верующие погрузились в спячку в тот самый полночный час.
Амос пишет: «Горе беспечным на Сионе и надеющимся на гору Самарийскую… Вы, которые день бедствия считаете далёким и приближаете торжество насилия, — вы, которые лежите на ложах из слоновой кости и нежитесь на постелях ваших, едите… пьёте из чаш вино, мажетесь наилучшими мастями, и не болезнуете о бедствии Иосифа!» (Амос 6:3-6).
Когда Исаия пишет: «ужаснитесь, беспечные!», то слово «ужаснитесь» означает «содрогнитесь от страха». Бог здесь обращается к мёртвым церквам. Он предупреждает их о том, что они утратили Духа Святого. Они стали церквами, которые действуют и живут по плоти, давая людям не хлеб и живую воду, а сено и солому. Они любят развлечение, поэтому им не нужно, чтобы среди них был пророк. Их больше интересует количество прихожан, чем покаяние и праведность.
Возлюбленные, это предостережение Исаии никогда ещё не было таким насущным, как сейчас. Я ощущаю в сердце беспокойство от Бога, дрожь в моей душе от того, что как я вижу, должно произойти. Для этого будет достаточно всего одной бомбы, сброшенной террористами, которая убьёт десятки, или даже сотни тысяч человек. И за один час весь мир охватит паника.
Мы не хотим слышать об этом, но даже лидеры мировых держав предупреждают о такой возможности. Некоторые эксперты говорят, что речь идёт уже не о возможности или невозможности этого, а о том, когда это произойдёт. Скоро пророческие слова Иисуса станут исполняться на наших глазах, когда людские сердца будут издыхать от страха. Сколько будет инфарктов, когда мировые рынки обрушатся…, когда люди заполонят все трассы, удирая в горы и пустыни…, когда мировые лидеры будут дрожать и укрываться в своих бункерах…, когда миллионы молодых людей будут неистовствовать на улицах, не останавливаясь ни перед чем, так как они будут убеждены, что завтра умрут?
Было время, когда многие христиане возмущались такой проповедью, крича: «перестаньте такое говорить, мы не можем это слушать. От этого становится слишком тяжело. Говорите нам о чём-то позитивном». Я думаю, что эти же христиане кричали бы: «этого не может быть!», если бы я встал перед ними в августе 2001 года и заявил: «башни-близнецы падут за один час, атакованные двумя самолётами, управляемыми террористами. Погибнут тысячи, и весь мир будет скорбеть». Меня сразу обвинили бы в раздувании страхов, сказав, что я паникёр.
На этот месяц я запланировал проповедовать в Испании. Если бы я поехал в эту страну несколько лет назад и пророчествовал бы там о том, что погибнут сотни людей в поездах, взорванных террористами, мало бы кто поверил мне. Я пытаюсь представить, как бы я, проповедуя в прошлом году в России, сказал бы, что вся страна будет в трауре, потому что сотни школьников будут убиты террористами, взявшими их в заложники. Такое казалось бы просто невозможным.
Практически нам уже дали немного увидеть, что грядёт на землю, во Флориде и на Юге во время этих страшных ураганов. Все дороги на юг были перекрыты, в то время как трассы, ведущие на север, были переполнены миллионами людей, пытающихся спастись от страшной, разбушевавшейся природы. На всех автозаправках кончился весь бензин, и гостиницы были переполнены. Получалось так, что люди просто садились в машины и ехали, не зная куда. Ущерб, нанесённый этому региону, исчисляется миллиардами долларов.
Пророчество Исаии предупреждает нас: «И град будет падать на лес, и город спустится в долину» (Исаия 32:19). Короче говоря, все эти катастрофы являются Божьими предупреждениями. Он управляет и владычествует над силами природы. И никогда ещё в истории Он не посылал Свой суд на людей, не посылая им прежде предупреждения за предупреждением по Своей любви к ним.
Как нам нужно готовиться к тому страшному, что должно придти? В покаянии, согласно Исаии: «Женщины беспечные! Встаньте… ужаснитесь, беспечные! Содрогнитесь… Будут бить себя в грудь» (32:9-12).
В тот самый страшный час, когда всё будет потрясено, что только может быть потрясено, где будет церковь?
Где будут пасторы, которые до сих пор прилежно молились и пребывали с Господом? Где мы найдём пастырей, горящих огнём Духа Святого, людей, которые могут предложить надежду и покаяние?
Где те толпы, которые будут бежать от ужаса и страха, смогут найти такие церкви, которые могут предложить им прибежище, в котором Дух Святой успокоит их истиной? В таких церквах нет сплетен и там не отвлекаются на маловажные проблемы жизни. В таких церквах нет человека, который бы легкомысленно относился к своему хождению с Иисусом. Там вы не услышите, чтобы кто-то говорил о росте церкви, или о том, чтобы пойти в кино, чтобы сидеть там рядом с насмешниками и впитывать грязь. Нет, для каждого пастора и дьякона в таких церквах главным будет только один вопрос: «имею ли я запас Духа Святого в себе? Имею ли я Его запас, чтобы служить окружающим меня людям, обезумевшим от страха?»
Итак, как нам подготовить служителей? Что должны делать прихожане? Исаия говорит нам, что не может быть никакой надежды, никакой будущей жатвы, никакого плода, «доколе не излиётся на нас Дух свыше» (Исаия 32:15). Каждая церковь, каждое служение, каждый пастырь и каждый верующий должны ощутить на себе излияние Духа Святого прежде, чем придут грядущие суды.
Позвольте мне снова напомнить вам слова Исаии: «народ мой будет жить в обители мира и в селениях безопасных, и в покоищах блаженных» (32:18). Везде, где изливается Дух Святой, там появляется мир, покой, уверенность. Да, должно придти время насилия, террора, паники и смятения народов. Но в тот час у Бога будут такие пасторы и такие святые, которые ищут Его для получения нового наполнения Духом Святым. Эти люди уже поклоняются Ему в истине, и верят, что Он устроит для них их личную Пятидесятницу. Из жизни этих людей будут истекать потоки воды живой.
Несомненно, когда получат полную свободу действий разрушительные силы природы, и места нашей гордости и торговли будут посрамлены, тогда Дух Святой будет излит свыше. Однако это излияние будет только на тех, кто молится. Оно придёт только на тех, кто трепещет пред Божьим Словом, кто пробуждается от спячки, кто освобождается от всякого полагания на плоть и стремится приобрести сокрушённый дух и смирённое сердце.
Более того, Писание говорит нам, что Дух Святой даётся только тем, кто просит о Нём с верой. Я спрашиваю вас: наполнены ли вы Духом Святым? Живёте ли вы, ходите ли, движитесь ли вы в Духе? Неважно, насколько процветает ваша церковь, или насколько успешной кажется вам ваша жизнь. Даже если вы можете ответить утвердительно «да» на все эти вопросы, ваш запас Духа всегда должен обновляться. Павел говорит о своём собственном «пополнении Духом Иисуса Христа» и просит Филиппийцев о «вашей молитве» (Филип. 1:19).
Я благодарю Бога за всех пасторов и за все церкви сегодня, которые не утратили Духа Святого. Я благодарю Бога за каждого мужчину и каждую женщину, которые горят сейчас Духом Святым, за каждую горящую огнём Духа церковь, дающую жизнь. Печально, очень печально всё же то, что их так мало осталось. Моё сердце сокрушается в молитве: «О, Господь, о, Дух Святой, вернись в Свою церковь. Вернись и вымети прочь, удали от нас всю нашу глупость. Вернись и зажги нас пылающей страстью к Христу. Вернись и удали от нас все схемы и планы, придуманные человеком. Закрой все религиозно-плотские телепередачи и средства массовой информации, которые только бесславят Твоё имя.
И, о Дух Святой, расшевели и мою душу. Увлеки меня в тайную комнату молитвы и пребывания с Тобой. Пусть Ты не услышишь более от меня никакой сказанной впопыхах молитвы. Научи меня ожидать Тебя, взывать к Тебе, не сдаваться и ждать, пока Ты наполнишь меня до краёв. И дай мне Твой обетованный мир в душе. Снабди меня покоем и уверенностью, что ты проведёшь нас через всё, что бы не произошло».
Исаия в конце сообщает нам такую добрую весть: «А ныне слушай, Иаков, раб Мой, и Израиль, которого Я избрал. Так говорит Господь, создавший тебя и образовавший тебя, помогающий тебе от утробы матерней: не бойся, раб Мой, Иаков, и возлюбленный Израиль, которого Я избрал» (Исаия 44:1-2).
Наконец, Иуда заверяет нас: «Но вы, возлюбленные, помните предсказанное Апостолами Господа нашего Иисуса Христа. Они говорили вам, что в последнее время появятся ругатели, поступающие по своим нечестивым похотям. Это люди, отделяющие себя (от единства веры), душевные, не имеющие духа. А вы, возлюбленные, назидая себя на святейшей вере вашей, молясь Духом Святым, сохраняйте себя в любви Божией, ожидая милости от Господа нашего Иисуса Христа, для вечной жизни» (Иуды 17-21). Аминь!
Хоботов. Всю жизнь я жил твоим умом. Всю жизнь я делал, что ты велела. Теперь я хочу простого права: решать свою судьбу самому… Если б не ты…
Маргарита. Если б не я, ты получал бы одни щелчки.
Хоботов. Пусть!
Маргарита. И каждый проворный кляузник вешал бы на тебя собак.
Хоботов. Пусть! Но я бы жил! Я бы жил!
Л.Г. Зорин. «Покровские ворота» (пьеса — 1974)
«Нынешняя молодежь мало борется, мало уделяет внимания борьбе, нет у нее стремления бороться больше, бороться за то, чтобы борьба по-настоящему стала главной, первоочередной задачей всей борьбы ,а ведь если она, наша чудесная, талантливая молодежь, и дальше будет так мало бороться, то в этой борьбе у нее останется немного шансов стать настоящей борющейся молодежью, всегда занятой борьбой за то, чтобы сделаться настоящим борцом, который борется за то, чтобы борьба»…
Братья Стругацкие. «Сказка о Тройке» (1969)
Послесловие в качестве предисловия
Спустя полгода обнаружилось, что я помню в основном про дочь Джи. Про которую несколько страниц. Крошка, про которую остальные 20 алок, меня волнует значительно меньше.
Крошка все-таки суховата, поэтому не очень интересна. Да, это не ее вина, эта суховатость, у нее не было нормального взросления, но что получилось, то получилось. У андроидов эмоциям не научишься, Джи бревно не хуже андроида, в смысле не лучше.
Подумалось, что Джи и делает все это из зависти. Зависть — его движущая сила. Сам эмоциональный импотент — ненавидит всех, кто может любить. Сам не способен любить домашних животных — надо это отнять у Крошки. Сам не нашел контакта с дочерью… ну и так далее. Его потолок в эмоциональном отношении — это поддерживать псевдодружеское общение с товарищами по работе («характер нордический, стойкий…»). Жажда власти — как реакция гиперкомпенсации, из-за эмоциональной несостоятельности.
Возможно, еще играет роль, что о Крошке написано так много, чуть не посекундно все ее мысли… к ней привыкаешь, поэтому второстепенные персонажи на этом фоне воспринимаются особенно яркими.
1. Архетипические образы и фольклорные мотивы
2. Моя любимая «звериная» линия.
3. Стиль и тропы
4. Линия «токсичных родителей»
5. Насилие над собой.
6. Отношения души и тело.
1. Архетипические образы и фольклорные мотивы.
Может быть, автор не вставлял это в текст сознательно, но по факту в романе есть вещи, которые имеют явную связь с фольклором и мифами.
Девушку (Крошку) похищает злой волшебник (Джи) — традиционный сюжет сказок и легенд. Похититель может быть и не злым — Европу похитил Зевс. Похитил образе быка — человеческий облик легко менялся на звериный. И в романе люди и ажлисс превращаются в животных (кого-то в Древней Греции в оленя превратили в наказание, как Крошку в кварга, только этого кого-то — пожизненно). Людям дается бессмертие за особые заслуги (Гераклу в той же Древней Греции).
Крилод Джи хитро запрятан, и если крилод с душой найдут и уничтожат, Джи необратимо умрет, — это напоминает историю о ларце, в котором смерть Кащея Бессмертного.
Когда Крошка раскрывается», получает новые возможности, ей старательно отрезают руки (кстати, новые части тела у персонажей мифов тоже вырастали), и это имеет сюжетное объяснение (чтобы не влияла прикосновением), но имеет и другое объяснение. В фольклоре отрезание или изменение рук или пальцев символизирует переход в другой мир.
Зачем есть экскременты травоядных животных, помимо витаминов? Из катышков ишаков на востоке делались ожерелья. Катышки символизировали распад плоти (и, соответственно, будущее возрождение). Из катышков ишаков могли быть часть тела у фольклорных персонажей.
Желкудок и кишечник напоминают кишки Снегурочки, развешанные по елке. Какое-то сакральное значение у них было.
Арны — это оборотни, люди-волки, хотя то сюжету как бы результат научных экспериментов (как все остальные чудеса).
Убивать животных, или людей, которые дороги, — это жертвоприношение.
Дарить вещь, принадлежащую правителю (шубу, в современном варианте — часы), — древний обычай. Надо дарить именно Крошку, потому что это «вещь императора».
Драгоценности с магическими свойствами часто встречаются в фольклоре. Обычно это кольца, здесь кольцо у Крошки есть, но особой роли не играет, зато есть ошейник (то же ожерелье), который меняет состояние (ограничивает возможности). Крилод- ловушка души может просто висеть на шее, как кулон, а также может быть встроен в ошейник, образуя своеобразное украшение:
А среди бокалов и вазочек лежал черный ошейник! Теперь в его середину был вплетен прозрачный кристалл ловушки. Как будто маленькая черная змейка проглотила голубиное яйцо, которое оказалось слишком большим и разорвало змеиную шкуру в тонкое кружево, а издохшая змея забытым злом валялась между тарелок. Темные нити пластимета, утончаясь и сплетаясь в затейливый узор, обнимали прозрачный кристалл.
Змея — сложный, противоречивый образ. Убитая змея (Кирстом), издохшая змея (которая ошейник на столе). Змея может быть как положительным, так и отрицательным персонажем. В нашей культуре она как раз отрицательный персонаж. Георгий Победоносец убивает змея, укрепляя страну и церковь. Но в контексте романа, в этом фантастическом мире, змея может олицетворять сохранившееся язычество, потенциальное сопротивление, а умершая или убитая змея — торжество центральной власти, власти Джи, который император и одновременно бог в религии, которая, насколько можно понять, монотеистическая.
В финале появляется новый способ убийства/самоубийства — при помощи огня. В языческих религиях тело часто должно было уничтожиться в погребальном костере.
Крошка прыгает в жерло вулкана.
Инквизиция использовала огонь, как делает это Джи,
— как испытание, очищение; ведьму требовалось не просто казнить, а именно сжечь.
Наконец, идея живущей и страдающей после смерти тела души, образ ада, подземного царства, —
Словно кто-то глубоко-глубоко под землей кричит. Кричит устало и безнадежно, уже давно не слышно его, но остался след голоса, отпечаток ауры. Отпечаток сознания.
была и есть во многих религиях. Если не во всех.
Вполне допускаю, что автор ни о чем этом не думал, но существуют общечеловеческие ассоциации, которые могут выскакивать из подсознания. Думаю, что читатель это улавливает, неосознанно, и это усиливает впечатление, производиое романом.
Где-то в блогах мне встречалась мысль, что так называемая научная фантастика часто имеет много общего с фэнтези. Здесь, например, андроид-помощник сильно отличается от фамилиара, если учесть, что ни того, ни другого не существует? Имеет значение антураж, подбор слов. «Тестер» или «инкубатор» можно было обозвать каким-нибудь волшебным ларцом, гель — живой водой, раскрытие экзекутора — инициацией мага. Зачатие от представителя другого вида в фэнтези никак не объясняется и все ржут, что это антинаучно. В научной фантастике то же может объясняться какими-то наукообразными словами (которые в сущности ничего не значат и не имеют биологического смысла), и все довольны. Конечно, на крайняк всегда можно сослаться на осла и лошадь, но в сущности это всего лишь мантра для объяснения образов из фэнтези, или, точнее, из древних легенд.
2. Моя любимая «звериная» линия.
Почти все ключевые моменты романа связаны с животными.
На крюках висят женщины в фантазиях Прихвостня. На крюках висят ягнята (мертвые, к счастью) в быту кочевников. Шкуры снимаются и с людей, и с ягнят.
Убиваемые дети и детеныши животных выглядят практически одинаково.
На тех редких страницах, на которых никого не убивают, неоднократно упоминаются куртки из кожи ягнят — чтобы читателю жизнь малиной не казалось, чтобы напомнить, что за внешне спокойной жизнью скрывается жестокость.
У Крошки есть домашние животные:
…прижимая к себе пушистого зверька, чье сердце билось в унисон с её собственным…
Только зверики любят её — удачно она проходит испытанием или нет!,-
в то же время она сама в каком-то смысле домашнее животное. Ее принесли в незнакомую обстановку, оторвав от семьи, чего-то хотят, вроде бы любят, наказывают, она не всегда сразу понимает, за что. Кажется, что это жестоко? Сравните с обычной биографией котенка или щенка. Хакисс — ее имя — это и есть «котенок»:
— А ты — Крошка, — Джи прижал ее к себе и поцеловал…
— Но меня зовут не Крошка, а по-другому, — неуверенно выговорила девочка. Кажется, её называли «котёночек». На новом языке получилось: — Ха-Кисс?..
«Крошка» — тоже значит кошка. Это кошачья кличка:
— Зайти в «Островок» — взять Крошке маленьких рыбок…Стив успел увильнуть с дороги. Посмотрел сканом. Крошка — это кошка.
Хакисс может чувствовать единство со змеей:
держа на руках тяжелую и упругую змею, подставила лицо солнцу… Змее сейчас хорошо. Хакисс расслабилась, пытаясь проникнуться змеиным восприятием, растягивая мгновение общности и спокойного наслаждения.
Она была львицей:
Львица прыгнула из-под руки императора на стол и, оставляя белые царапины на темном полированном дереве, проехалась по всему длинному столу заседаний…
Ощущения Крошки (Стива) в теле кваржи (кварга) описаны очень увлекательно:
Крошка осталась лежать, вздымая рыжие бока…
Крошка совсем не по кваржиному села на холодный уступ террасы, подстелив под круп волосатый хвост. Копытца разъезжались в мелких камешках…
Мощный изжелто-охряной зверь довольно откинулся набок…
Сломавшиеся перья между мохнатыми ушами животного…
Кульминация «звериной» линии — это жизнь крошки у арнов, которые двуедины, звери и в то же время люди (люди и в то же время звери):
Тут входим только как арны. Потому что обувь можно снять. Лапы же надо мыть. У волчьего входа встроена купель.
и особенно роды, как таинство, единое для людей и животных. У человека мысли и реакции животного:
Девочка… запищала…
Страх шевельнулся и притаился за сердцем. Ребенок отдельно от неё. Ребенок сам. Один! — Дай мне!
Так описать рожающее животное в документальной литературе вряд ли можно. Документальная литература по определению слабее передает эмоции, чем художественная.
3. Стиль и тропы.
В языке романа троп на тропе, при желании можно рассортировать их по Розенталю на метафоры, метонимии и олицетворения, но суть не в этом, а в том, для чего они нужны. Они нужны, чтобы показать некоторое смещение привычных категорий, которое можно проследить во всем содержании романа: тождество, взаимную замену животного и человеческого (не знаю, может ли оценить роман, особенно сцену с родами, тот, у кого не было домашних животных), мужского и женского, живого и неживого, внешнего и внутреннего.
Живая Крошка сравнивается с неживой крошкой:
Крошку глодало беспокойство: она никогда не терялась!..теперь она точно маленькая крошка, упавшая в узкую щель — не видит ничего дальше собственного носа, да и тот спрятан за вуалью…
Люди сравниваются с животными:
Приближается стая битерере
Курлыкающие битерере
От обилия свистящих и шипящих звуков комнаты экзекутора стали походить на растревоженный гадюшник
Стив чуть не взвился ядовитой змеей от негодования и обиды.
Гарем делится на Цветник и Плодовый сад. Дети арнов ласково называются щенятами.
Животные могут сравниваться с другими животными. Ягнята похожи на пауков:
Все ее пятеро микроскопических отпрысков, похожие на плоских кудрявых пауков
Города (неживые объекты) тоже похожи на пауков:
Города в ночной съёмке… светящимися пауками раскидывали широко вокруг себя золотистые сети дорог.
На змей могут походить не только люди, но и предметы:
А среди бокалов и вазочек лежал черный ошейник! Теперь в его середину был вплетен прозрачный кристалл … Как будто маленькая черная змейка проглотила голубиное яйцо, которое оказалось слишком большим и разорвало змеиную шкуру в тонкое кружево, а издохшая змея забытым злом валялась между тарелок.
Одеяло осталось лежать на полу, как дохлый медведь.
Ушастая прическа
Вещи или явления могут «оживать» самостоятельно, без сравнений с животными:
Шляпа махнула полями и мотнула сеткой
Приборы хищно нацелились на него
Рассвет бесшумно крался из углов
Некоторые обелиски неуверенно балансируют в ожидании ветра, чтобы наконец упасть.
Материальное может «превращаться» в нематериальное:
а издохшая змея забытым злом валялась между тарелок.
О несовершенных человеческих телах:
Их тела словно поэма, прочитанная заикой…
Нематериальное может превращаться в материальное (в предметы, животных, людей):
Внутренние миры окружающих людей цветными осколками впивались в мысли Хакисс…
Мысли прыгали, как овцы кочевников – все разнопегие, но одинаково испуганные.
Встреча прошмыгнула как пугливая мышь, оставив в душе надкусанную дыру растерянности…
Обида все еще тлела и дымилась ядом.
Привычный распорядок перекосился и неуверенно завис, как скалолаз на одной руке.
Замечу, что некоторые тропы являются «двойными»: сначала ошейник превращается в змею, а потом змея — в забытое зло, или понимание сначала превращается в иглу, а потом эта игла превращается в живое существо и отращивает колючки:
Понимание давно вошло острой иглой в сердце, отрастило колючки и беспрестанно царапалось.
Бесконечное перемещение объектов из одной категории в другую ( люди — животные, живое — неживое) обычно маскируется под шутку, но не всегда.
Рон кричал. Остро, как заяц, разрываемый псами…
Если исходить из этого принципа разрушения привычных нам категорий, вполне логично то, что на первый взгляд кажется странным. Звери Крошки занимают промежуточное положение между игрушками и домашними животными, они предстают в основном как животные, но автор может и напомнить о том, что это игрушки, а иногда эти понятия просто неразличимы:
В детстве Крошка играла, представляя, что самая большая меховая подушка — это потерявшаяся Тигра, закопавшаяся в глубокий снег так, что не видно ни носа, ни лапок. А она спасла и принесла Тигру домой, и теперь, пока зверёныш спит, она, облетев сканом всю Империю, найдет тигриную маму.
Снова двойное сравнение: сначала подушка в воображении девочки похожа на игрушку, потом игрушка становится похожа на животное.
Сама Крошка занимает промежуточное положение между человеком и вещью или рукой императора, и живет в этом промежуточном положении:
И он выставлял свою полусамостоятельную часть вон.
Крошка девочка и в то же время мальчик, пойманному арну смогли изменить пол — потому что нет ничего постоянного.
Как получается, что гора трупов тропов ( см. https://author.today/post/139964 )
нормально воспринимается? Потому что понятно, что это юмор. В тексте всегда присутсвует интонация иронии. Или самоиронии, — сложно сказать, чего именно, потому что повествование в третьем лице и в то же время от лица героини (несобственно-прямая речь, совмещающая признаки прямой и косвенной речи). В какой-то степени интонация самоиронии — это примета времени, если роман про 70-е годы. По-разному проявляясь, самоирония часто присутствует у представителей этого поколения. «С детства воспитанный в правилах сдержанно-иронического отношения к себе… » (Стругацкие, 1969).
По тексту рассеяны шуточки с необычными прилагательными:
Громадненькая ты наша…
Чуть ли не жевала императорское ухо, диктуя данные, словно любовные стихи…
Зеленые вседержительские ботинки…
… Переоделась из жесткого служебного в расфуфыренное домашнее.., —
с глаголами:
В промывочную втанцевала женщина в просторном балахоне…
…Отлягнула тапки в громадное зеркало на дверце шкафа…
…Шмыгая ногами, удалилась, —
существительными:
Две рубашки разной степени воздушности и обрюшенности.
…У Стива в голове крутилась совершеннейшая глупость: «Пришельцы не пришли, а телепортнулись, поэтому они телепортянцы? Прилетельцы? Или как их можно назвать? Упаданцы…»
Феминитивы — это просто песня.
Я нашел себе человеку, которая стала моей арнекой
Красная клиницистка, подобрав по дороге еще двух красных женщин…
Одна андроидка…
Красные женщины — в красных халатах.
Автор развлекается, придумывая производные к уже придуманным словам:
Случайно или нет, но у портала было безлюдно. Точнее, безажлиссно и безандроидно.
… Села совсем не по-кваржиному…
Юмор — это разрядка, это способ не концентрироваться все время на психологических проблемах Крошки.
Говорящие имя, точнее, должность (было пять других Крошек) героини, — это тоже художественный прием, характеристика персонажа. Она крошка, она маленькая, беспомощная. Кроме сравнения с закатившейся в щель крошкой, есть несколько похожих сравнений — с капелькой, с комочком.
Есть еще одна Крошка, седьмая, — настоящая кошка:
Идущий впереди жирдяй, колыхая телесами и перекрывая весь тротуар, вдруг развернулся и как взбесившаяся арсава ломанулся обратно, бормоча:
— Зайти в «Островок» — взять Крошке маленьких рыбок…
Вокруг потной лысины тряслись остатки волос, собранных в рыжие тощие хвостики.
Стив успел увильнуть с дороги. Посмотрел сканом. Крошка — это кошка. Такая же толстая, но не рыжая, а дымчатая.
Про Джи ( на самом деле не Джи) можно только фантазировать, почему Джи. Ассоциации по первой букве, g, с губернатором и гувернером. В этой империи правительство и есть как бы учителя:
Бунтовать против учителей, своих защитников, гарантов благ…
Еще приходит в голову империя Лжи — это уже было в какой-то рецензии.
Ажлисс — возможно, ageless, безвозрастные (то есть бессмертные).
4. Линия «токсичных родителей».
Джи — это манипулятор. У него есть несомненные природные садистические черты, в то же время я не исключаю, что на него еще повлияла какая-то психотравма, потому что у него ослабленная эмпатия, неспособноть к теплоте, чрезмерная рациональность. Якобы это все надо для блага империи
Но ты ажлисс и должен работать на общее благо. Личные дела и привязанности находятся на самом последнем месте.
Император не может позволить себе слабость и привязанность.
но на самом деле это очень похоже на поведение людей, которые в детстве из-за тяжелых жизненных обстоятельств строят стену, «отрезают» себе эмоциональное воприятие мира («отказываются от себя»), такой у них вариант психологической защиты.
Джи — как бы Снежная Королева (кстати, она утащила мальчика в свой замок в сказке) без теплоты. Снежный король.
— Ты предал нас! Ты отверг нас, ты отказался от человечности! Ты предал меня!
— Я отказался от себя ради тебя!
Он никогда не любил мать своей дочери.
— Её час пришёл… Айра не пыталась стать полезной обществу, и как результат…
— Как ты можешь такое говорить! Она заболела, потому что ты бросил её! Она любила тебя, а ты!
— Ты не права. Я не бросал её, я никогда не планировал жить с ней. Твоя мать жила фантазиями и пыталась шантажировать меня твоим рождением.
Из того, что он сказал это дочери, понятно, что дочь он тоже не любил, иначе бы не делал таких заявлений о ее матери.
Если бы дочь чувствовала любовь с его стороны, был бы и ответ. У них был бы какой-то контакт психологический, а его нет. Сюсюшки с малышкой не в счет. Почему он не полностью забыл Хани, а предлагает ей разные ненужные ей блага? Она генетически его дочь, для некоторых мужчин это важно, для Джи особенно, потому что при отсутствии нормальной человеческой теплоты он только на гены и может ориентироваться. Генетически его — значит, его частичка (как и Крошка). Кроме того, накручивая себя, что он «должен» любить дочь, должен о ней позаботиться, он получает иллюзию для себя самого, что он «нормальный парень». А сопротивление дочери, явное раздражение от его слов и его присутсвия, должно импонировать ему как садисту.
Необычность Джи очевидна в сравнении с другими мужчинами.
Да, это не Джи. Боль нравится не всем.
Не только Вроаррист не рвется наказывать Крошку за любую мелочь. Дитсайрс тоже достачно снисходительно отностся к жене, его, кажется, даже заинтересовала, заинтриговала ее непокорность:
… она, укрывшись в туалете, полночи стригла волосья — жить с космами до самого пола оказалось жутко утомительно. Служки визжали и рыдали несколько дней, а Дитсайрс даже расщедрился на получасовую лекцию о морали и сдержанности приличной жены, вместо обычного раз-два — и пошла прочь в свой закуток, женщина!
(Я не разделяю энтузиазма многих рецензентов по поводу Вроарриста. Это стечение обстоятельств, что он был готов к семье и детям, а Крошка вследствие своего воспитания привыкла в ком-то растворяться и кому-то принадледжать, что оказалось очень кстати для роли патриархальной жены. На месте Дитсайрса, у которого всю жизнь гарем, вероятно, Вроаррист был бы Дитсайрс).
Кстати, и Ронах не наказывает брата. Отнюдь не все семьи и не весь мир живет по законам Джи. Но Крошке сложно в это поверить, ведь она выросла именно с Джи.
— Ты совсем сдурел? ..
Крошка напряглась — сейчас маленький получит!
Но Ронах просто вытянул лодку к берегу — в камышах она надежно удержится.
Крошка — как бы «вариация на тему» дочери, двойник дочери, но в этом случае Джи контролирует ее развитие и может переиграть, повторить с выгодными для себя изменениями ситуацию с дочерью, чтобы сопротивления не получилось. Если бы у Крошка была точка опоры (мать и знания о своем детстве), она могла бы разговаривать с ним, как дочь, возражать, бунтовать. Даже те первые годы жизни Крошки, которые она провела без Джи и которые она не помнит, ему мешают:
К сожалению, я взял тебя слишком поздно, эти глупые принципы умудрились сформироваться в тебе, несмотря на ранний возраст. «Каждый должен иметь семью, выбиться наверх, надо быть героем, надо бороться…» Зачем?
Крошка расплачивается и за дочь Джи, «неблагодарность» которой он вынужден был проглатывать, так как расправиться с ней не мог, ее защищало кровное родство с ним. Наверняка на Крошке он вымещает зло и на кого-то еще. На мать Хани? На собственную мать? Джи говорит Крошке, что палач и жертва — это одно и то же, но это и к нему самому может относиться. Похоже, что он в какой-то ситуации был жертвой (я не имею в виду предыдущего императора). С природным «тяжелым характером» и садистическими наклонностями, но при нормальном развитии с норсмальными родителями, имхо, он не был бы настолько противным типом.
Признаться, я как человек, перекормленный днями рождения истриями про свое детство, готова согласиться с Джи, что Крошке без этого спокойнее. Хотя по смыслу романа это коварный ход Джи — изолировать Крошку от семьи физически и ментально, чтобы сделать ее психологически уязвимой. Верно, что отсутсвие родителей расшатывает психику Крошки, но с пррисутсвием родителей тоже не все однозначно. Если бы были внушения, что каждый должен иметь семью и выбиться наверх, еще вопрос, что и как бы было.
Когда Джи говорит, что особенности характера, надломленность, нервозность у Крошки были и до него:
— Ты жертва по своему характеру, по сути своей. Ты думаешь, я испортил тебя? Нет, я искал такой характер, и поисковая система предложила тебя как один из вариантов, —
он может быть прав. Хотя для сюжета лучше, чтобы Джи возводил гнусный поклеп. Так эффектнее. Но ведь и правда неизвестно, какая была у Крошки семья. Семьи бывают разные, и наивно, чтобы не сказать глупо, думать, что все родители любят своих детей. Кстати, любовью можно закошмарить не меньше, нелюбовью. Другой вопрос, что Джи, по всем правилам информационной войны, соединяет правду с ложью и утверждает, что многолетнее расшатывание психики не имело значения, а это явно не так.
Джи использует широко известные и достоточно простые методы манипуляций, даже использует словечко «якорь»:
— … Якорь — это основа поведения. Зная якорь, можно управлять человеком без помощи фантомов. У тебя это честность и долг.
Демагогия Джи с апелляцией к совести — это главы 25 и 38. Очень полезно почитать, как примеры психологического воздействия. Вишенка на торте — взаимоисключающие заявления, чтобы, как только Крошка что-нибудь понимает, оказалось, что она поняла неправильно. Как же правильно — неизвестно. Остается колебаться вместе с генеральной линией партии императора:
Люди должны по чуть-чуть изгибать рамку правил по ситуации.
Прелестное заявление, с учетом того, что весь остальной роман Крошке внушается:
Каждый должен держаться правил и рамок, иначе смерть.
Джи все время подбрасывает противоречащие одна другой (шизогенные — из-за которых Крошка думает в двух разных направлениях) фразочки:
Ты же единственно свободный человек Империи. Тебя ничто не ограничивает, кроме твоего решения жить.
Ты — вещь, ты мой инструмент, и я использую тебя там, где мне будет угодно. У тебя не может быть других желаний, кроме одного — слушаться меня и делать так, как приказано.
Крошка все время в чем-то виновата и чему-то не соответствует. Как только она выполняет одно условие и доказывает то, что требовалось доказать, сразу же все начинается сначала. До «раскрытия» от нее требовалось раскрыться, а она не могла. После раскрытия оказалось, что опять ее уровень катастрофически низок и ей необходимо исправляться и что-то доказывать:
Год в семейной атмосфере арнов должен поставить твои мозги на место. Ты должен решить сам, хочешь ли ты со мной работать… Или мне не нужен такой экзекутор.
Разумеется, надо выдавать и прямо противоположные заявления (чтобы потом можно было качать маятник снова): что Крошка лучшая из крошек. Хвалить с учетом «якоря», чуствительной точки.
В результате постоянного ощущения своей виновности и неполноценности у Крошки ярко выраженный «симптом самозванца»:
Обманщик, пробравшийся на чужой праздник в костюме юбиляра, чтобы укпасть то, что никогда неможет быть ее.
Я не верю в успех брака Крошки с Вроарристом. С Крошкой все слишком серьезно, чтобы просто хороший человек мог ее вылечить. Это не для каждого психотерапевта задача. Останься Крошка с мужем, так или иначе ее внутренний надлом проявился бы и разрушил бы идиллию. Роды не излечивают психологические проблемы. Состояние улучшается, пока дети маленькие и мысли только о них, а потом снова ухудшается.
Помимо ужасного императора в романе эти методы используют в жизни некоторые родители — обычные люди, соседи, коллеги. И это далеко не весь арсенал токсичных родителей, не самое худшее, что они придумывают, Джи по сравнению с некоторыми просто мальчик. Социум часто считает их прекрасными родителями, которые «все дали» (но забрали душу). Как и Джи, они жестоки в основном в одной, двум выбранным мишеням, а с посторонними — очень милые люди.
Обратите внимание на сочетание психологического подавления, с одной стороны, и заботы и поддержки, с другой стороны.
Куда может убежать марионетка, висящая на таких тонких, но таких прочных ниточках? Она жива только благодаря этим ниточкам, они дают ей жизнь…
Пожалуй, для меня это прежде всего роман о токсичных родителях (неважно, что Джи не является биологическим отцом Крошки), несмотря на всю экзотику и навороты. Интересно сравнить с похожей в чем-то историей (сочетание заботы и подавления), но без трупов и империй в романе Варвары Мадоши «Ген подчинения».
То, чего нет у других токсов (или не так выражено), но есть у Джи, это тенденция смешивать внешние и внутренние побуждения так, что насилие превращается как бы в собственное желание. Это можно делать по-разному: силовыми методами (показать Крошке, что если она не убьет зверей, будет еще хуже), при помощи способностей экзекутора или одним лишь психологическим давлением.
5. Насилие над собой.
Особенностью ведения психологической войны у Джи является метод, при котором Крошка все время как бы соглашается и как бы сама хочет то, что он ей навязывает.
Из готовности жертвовать собой вытекает готовность жертвовать другими (больно в итоге все равно себе). С детства культивируемая самоотверженность и чувство долга убирают естественный барьер — останавливаться, когда больно.
Тем самым виноватой, даже в собственных глазах, оказывается прежде всего она сама.
— Тебе нужно детское оправдание, что ты не виновата, что тебя заставили, и я даю его тебе. Но мы же знаем, что ты хочешь сама.
Хотя это все-таки ложь и без Джи Крошка бы никогда не сделала того, что сделала.
Весь сюжет романа — это история самонасилия, насилия над собой, которое заходит все дальше.
Первые несколько глав неторопливо-вступительные. Собственно сюжет начинается с вынужденного убийства животных. Потом эпизод со змеей, в котором Крошка вновь оказывается в неопределенной степени виноватой (она могла бы не послушаться).
спойлер (показать)
Она еще выпрямлялась, а змея еще не поняла, что может ползти сама, когда древко алебарды мгновенным движением припечатало змее голову.
Далее — вынужденные убийства то ли детей, то ли животных.
Прихвостень откуда-то приносил детей? Собак? Прихвостень… резал детей? Животных?.. Держа шевелящиеся тельца щипцами, придавливал истошно кричащие или уже только хрипящие, но живые создания к её лицу, прижимал ко рту. Она, не владея собой, выпускала жало, нащупывала сердца и высасывала их маленькие жизни. Вместе с глотком крови забирала их силу, отпускала их души.
Убийство Фариссы, подруги, было только в воображении, как результат тревоги, но Крошка некоторое время переживает его как настоящее.
Это показывает, насколько она привыкла чувствовать себя виноватой.
Отвращение к себе достигает такой степени, что Хакисс отказывается от Хакисс (самоубийство в каком-то смысле), не желает быть доверчивой и непрактичной девочкой. Поскольку от себя не убежишь, Стив влипает в неприятности, как и Хакисс. После перехода кваржи в кварга сощздвется впечатление, что самые бурные изменения изменения характера закончены и издевательства над Крошкой как бы выходят на плато. «Трещина» в личности углубляется медленно.
Важный шаг вперед (вниз) в ломании себя — отказ от сопротивления удару, который явно будет распространяться и на другие сферы жизни, как приычное поведение (выученная беспомощность).
Стив рефлекторно дернул головой и, поймав регента мыслью, зафиксировал стек в сантиметре от челюсти. Совсем немного качнулся назад, глядя в остекленевшие глаза. Представил, что ему будет за самоуправство. И сдался.
Сексуальное возбужение — стокгольмский синдром.
Как всегда в жизни Крошки, граница между насилием и добровольностью находится непонятно где, и эта неясность сама по себе способоствует тревожности и неуверености в себе.
Ко времени замужества у Крошки уже сформирован синдром самозванца, процитирую еще раз, —
Обманщик, пробравшийся на чужой праздник в костюме юбиляра, чтобы украсть то, что никогда неможет быть ее.
следующая жертва, результат выработанной привычки делать себе больно:
отказ от детей (даже странно, что детей не пришлось убивать).
Убийцство человека в финале как бы замыкает круг — повторяет убийства животных в начале романа, но с некоторыми усложнениями и отягтяющими обстоятельствами. Начинать надо было с простого, поэтому Джи максимально упростил задачу при убийстве животных, а в конце романа — усложнил, и с этого момента в конце романа издевательства над Крошкой входят в штопор.
Стив старался не быть, не существовать. Но где-то рядом стонала его душа.
Начинает слышать други стонущие души, «голоса с того света», и совершает открытие (в переносном смысле, и в пряом смыле открывает шкаф).
Неясное ощущение заинтересовало. Оно было тут всегда, но казалось одним из эффектов базы, тихим голосом подсознания. Но нет, это другое… Словно кто-то глубоко-глубоко под землей кричит.
Крошка еще не умерла, не покинула тело, но страдает так же, как и запертые в шкафу души.
6. Отношения тела и души.
Все, кроме души, можно изменить, причем изменить по отдельности, несогласованно: у кварга остается запах меда, у Стива — девичьи «коровьи глаза», любое из чувств может быть увеличено экзекутором. Только душу изменить нельзя, ее можно только уничтожить.
Сложные и запутанные отношения души и тела — одна из основных тем романа.
Крошка всегда ощущала себя чем-то эфемерно-невидимым, спрятанным в изменяемой телесной оболочке.
Мне кажется, это в первую очередь женское ощущение — ощущение отдельности тела и души. Женское тело создает много неудобств: это и неудобная женская одежда, и всеобщее желание использовать женское тело для секса или для размножения. Поэтому тело иногда воспринимается душой, которая никого не интересует, как нечто чуждое.
Быть Стивом спокойнее. Человеческие самки не такие настырные, как самцы.
Но она знала — вся эта любовь не для неё, а для приплода. Для двух маленьких чудовищ, зреющих внутри. Она же инкубатор. Дополнение.
Личность (душа) может занимать меньше места, чем границы тела:
А она пока отдохнет, ощущая себя маленькой капелькой, укрытой где-то внутри её собственной головы, за глазами.
Забаррикадироваться внутри своего пугливого сердечка, оставив снаружи только механическое послушание
Маленьким комочком, спрятанным там…
Как напуганная улитка, сжалась в дрожащую массу внутри панциря своего тела
или может жить вне тела:
Словно кто-то глубоко-глубоко под землей кричит. Кричит устало и безнадежно, уже давно не слышно его, но остался след голоса, отпечаток ауры. Отпечаток сознания.
Есть блок, занимающий положение между неизменяемой душой и легко изменяемыми характеристиками «настройками» вроде запаха и пола. Это чувства, мысли, желания. На них можно повлиять воздействием экзекутора, но это воздействие вызывает возмущение, как вторжение в личностные границы:
Ненавижу ваши экзекуторские штучки.
Я — человек, мне не нужно, чтобы в моей душе копались! Мне не нужно, чтобы мной управляли!
Чувства всегда смешанные и двойственные (амбивалентные — ну прямо по Фрейду). Можно найти и усилить нежность, можно найти и усилить агрессию по отношению к одному и тому же объекту.
Это все в общих чертах известно и без романа, схема тело-дух-душа была придумала в древности (опять вылезает древность, как со сказочными образами), но в романе эти «слои» человека четко обозначены и играют большую роль в событиях и их восприятии.
Рекомендую ли я роман? Я никому ничего не рекомендую, каждому свое. О сцене родов мне бы хотелось написать читать «читать всем», но это эмоции. Остальное — да кому как. Мне секс и трупы не шокируют в романах, я это воспринимаю как украшения скорее, дань стилю, моде. Похоже, сейчас, если в книге не укокошили человек десять хотя бы, воспринимать всерьез книгу не будут. Читатель, который заглатывает алками, психологических тонкостей не заметит, а чтобы он их заметил, его надо носом ткнуть в расчлененный труп, и не один раз, а сто. Тогда проникнутся глубиной мысли:)
То, что жертва может испытывать теплые чувства к садисту, это не открытие, это как бы общеизвестно. Там паче, когда это ее единственный близкий человек и он формирует ее картину мира, контролирует всю информацию, которую она получает. Открытие — это подробное описание механизма тех действий, которые кажутся на первый взгляд невозможными, описание этой тонкой грани между «заставили» и «сама виновата». Как легко перекрутить ситуацию в сторону «сама виновата» («Тебе просто нужно детское оправдание», как говорит Джи) и как это на самом деле далеко от реальности. Об этой сторне психологического насилия почитать полезно, чтобы представить разные ситуации, с похожими на которые можно когда-нибудь встретиться в реальности, проиграть в голове варанты действий (с другой стороны, подозреваю, что понять все это может только тот, кто это еще раньше понял).
Для каждого человека есть своя драгоценная книга. Для меня такой книгой является, которая у меня вызывает всплеск эмоций, от которой я могу плакать или смеяться.
Драгоценные книги меня приближают к истории, в которую я окунаюсь читая книгу. Я становлюсь немного ближе к тем личностям, которые мне интересны. и меня это завораживает и трогает до глубины души.
Крапивин очень четко показал предложением, как старинная книга повлияла на мальчика:
В вопросе заключена типичная ошибка: нельзя привести аргументы к проблеме. Аргументируется мнение о какой-либо проблеме. Так, позиция автора сочинения может быть сформулирована по-разному: от “вечные ценности дают человеку силы преодолевать все трудности жизни” до “вечные ценности – это ненужный человеку миф”.
Соответственно, и аргументация будет разной.
В первом случае можно использовать большую часть произведений русский литературы, хотя бы “Кладовую солнца” Пришвина (любовь, дружба и забота помогают Насте и Митраше не погибнуть на болотах) или “Преступление и наказание” Достоевского (прощение и любовь Сони Мармеладовой возрождают Раскольникова).
Во втором случае сложнее, возможно, придется покопаться в современной литературе.
В моем детстве была такая книга ( она и есть конечно) «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. Там описывался реальный подвиг Маресьева Алексея Петровича, в повести носящего фамилия Мересьев.
Маргарита Алегер посвятила свою поэму «Зоя» Зои Космодемьянской.
В таком сочинение просто требуется представить свое представление о человечности. Ведь это очень объемное понятие. Может быть человечность это способность сострадать, жалость, сочувствие? Наверное не только. Наверное в этом качестве есть что-то от нашей души.
Может способность любить с первого взгляда, или ненавидеть со второго, не важно. Что-то есть и оно среди нас. Это истина. Ее просто надо увидеть. И эта истина человечность-человеколюбие. То что завещал нам Иисус и то что завещал нам Аллах.
Человеческая жизнь самое ценное, из того, что есть на свете, потому что в ней содержится искра творца. Неважно в какого бога верит тот или иной народ. Бог един.
Почему-то многие не относят русский язык к языкам международного общения, словно забывая, что на нем говорят на огромной территории земли и он является одним из официальных языков ООН, то есть официальным языком всего мирового содружества.
По сути, это один из официальных языков планеты и потому его международное значение необычайно велико. Очень многие люди в зарубежных странах специально изучают русский язык, чтобы иметь возможность приобщиться к тем сокровищам народной и человеческой мысли, которыми пронизаны произведения наших великих писателей.
Романы Толстого, Достоевского, Набокова, рассказы и повести Куприна знают и любят во всем мире.
Русский язык – язык межнационального общения, мало того, что его изучают люди за рубежом, но и в самой нашей стране очень много самых разных народов, для которых русский язык является таким же родным, как и тот, язык, на котором говорили их предки.
Нельзя недооценивать и вклад русского языка в мировую лингвистику, ведь это очень сложный и богатый язык, который позволяет необычайно точно и образно выражать свои мысли, а следовательно может стать оснвоой для создания некоего универсального общепланетного языка. И это значение русского языка будет увеличиваться по мере того, как будет расти уважение за границей к нашей стране, по настоящему мировой и могущественной державе.
Сочинение на тему: «Драгоценные книги»
Понять, что делает книгу ценной, не так просто, ведь для каждого критерии оценки отличаются. Некоторые считают полезными и важными только те издания, которые богаты важной и необходимой для жизни информацией.
Другие считают, что больше ценятся книги, преподающие читателю урок, позволяющие пережить события, не происходящие в реальной жизни.
Однако специалисты условно выделяют несколько критериев, которые делают книгу особенной и могут послужить поводом для причисления ее к драгоценным:
- Наличие в книге ценных сведений, которые необходимы человеку для выполнения той или иной работы. Это могут быть какие-либо обучающие материалы, руководства и другие издания, приносящие пользу. Некоторым покажется, что такие книги не относятся к ценным, но для многих они незаменимы.
- Примеры судеб людей, их выбор и решение проблем, поведение в трудных ситуациях. Подобные издания считаются наиболее популярными. Детективы, романы, приключенческие повести позволяют каждому пережить эмоции, которые испытывают главные герои, представить себя на их месте, ощутить волнение. Для многих такие книги являются действительно драгоценными, ведь они преподают важные жизненные уроки.
- Постулаты, правила и заповеди, которые являются неизменными на протяжении многих веков. Ярким примером такой книги считается Библия у христиан, а также Коран у мусульман. Представители других религий имеют свои книги. Стоит отметить, что именно такие издания считаются драгоценными для очень большого количества людей.
- Наличие в тексте героев, высказываний и событий, которые заставляют читателя задуматься, осознать важность жизненных ценностей, отношений с родными и близкими, ответственности за свои действия и сказанные слова. Не имеет значения, сжатый текст прочел человек или ознакомился с развернутым произведением, ведь в большинстве случаев он старается его проанализировать.
Сегодня специалисты не могут точно объяснить, что такое драгоценные книги, определения не существует. Это связано с тем, что для каждого данное понятие отличается.
Драгоценные книги — примеры из жизни
Для библиотеки нет ничего романтичного в краже драгоценных книг, однако драгоценность их состоит в исключительной редкости, с точки зрения истории. Но ведь есть драгоценные книги для каждого из нас, и они очень разнообразны. Драгоценность их заключается в индивидуальном влиянии на определенного человека.
Книги считаются лучшим другом людей, поскольку они никогда не лгут им и всегда помогают в расширении знаний и осведомленности о любой теме, существующей в мире.
Книги по-прежнему являются лучшим вариантом для получения знаний и информации по любой теме в этом быстро развивающемся мире, основанном на технологиях, где интернет распространяет свои корни повсюду.
Книги — это лучшая компания для людей, которая позволяет им чувствовать себя довольными и расслабленными во время чтения книг и позволяет людям забыть обо всех психических нарушениях, окружающих их. Мы все должны уделить немного времени себе и использовать это драгоценное время для получения знаний, читая хорошие книги.
Описание Помещения 6 Класс Сочинение Спортзал
Больше всего меня впечатлила книга «История моих экспериментов с истиной», автобиография Махатмы Ганди. Это книга всех времен. Эта великая книга вдохновила и повлияла на миллионы людей во всем мире.
Многие люди написали автобиографии. Но автобиография Ганди является уникальной в двух отношениях. Одним из них является абсолютное смирение автора. Другой — его абсолютная честность. Само название книги является ярким свидетельством этих двух аспектов.
Ганди не говорит о своих достижениях в жизни. Он утверждает, что провел всего несколько экспериментов в жизни. Целью этих экспериментов было выяснить правду. Он не утверждает, что узнал правду. Он приложил некоторые усилия в этом направлении.
Это наглядное свидетельство великого смирения этой благородной души.
Загадка Отилии Джорджа Келинеску это один из немногих румынских романов, который мне очень понравился и который мне показался интересным. Отилия очень трудный персонаж, и у нее много лиц, хотя она и не думает, что она ложная.
Я бы скорее сказал, что она ведет себя в соответствии с темпераментом других. Повествование развивается в нескольких повествовательных планах.
Чему меня научила эта книга? Что я должен держать глаза широко открытыми и ценить людей, которые искренне заботятся обо мне.
В заключение можно сказать, что книги — это хранилище знаний и мудрости, которое передает всю важную информацию в сознание читателя с ощущением счастья и удовлетворения. Никогда не поздно иметь хорошую привычку читать хорошие книги, независимо от возраста, поэтому начинайте читать.
9 класс ОГЭ 15.3
Примеры из литературы
Драгоценные книги для каждого человека с возрастом изменяются. В детстве большинство любит сказки, в которых присутствуют положительные и отрицательные герои. В них описываются моменты грусти, отчаяния, сменяющиеся ликованием и радостью, изменениями к лучшему. За это дети считают подобные книги какими-то особенными, ведь в них происходят необъяснимые и волшебные события.
С возрастом пристрастия изменяются. Мальчики предпочитают фантастические или даже мистические произведения, а также детективы. Девочки увлекаются приключениями и романами. Каждая книга становится для подростка или молодого человека особенной, поскольку учит многому и от многого предостерегает.
В более зрелом возрасте большинство поклонников литературы выбирает одну или несколько настольных книг. Они перечитывают их многократно, каждый раз выносят бесценный урок и возвращаются к произведению в самые трудные периоды своей жизни. Издание становится фундаментом, на котором личность строит свою жизнь.
Стоит отметить, что почти всегда человек выбирает произведения из художественной литературы. Научные трактаты и подобные издания в исключительных случаях занимают место настольной книги.
Пример сочинения 9.3 «Что такое драгоценные книги»
Драгоценные книги — произведения, которые поражают человеческое воображение, дарят незабываемые впечатления, расширяют кругозор и учат нас нравственности.
Почти каждый человек сможет назвать хотя бы одну книгу, которая когда-то потрясла его, заставила испытать незабываемые эмоции, научила его какой-либо мудрости, которую он с удовольствием бы перечитал или постоянно перечитывает. Приведу пример из текста Лиханова А.А. и своего жизненного опыта.
В тексте главный герой рассказывает нам о том, как он в тишине закутка с удовольствием читал книги, как герои оживали в его воображении. Кем он только себя не представлял: и Филипком из рассказа Л.Н. Толстого, и царевичем, сыном Гвидона, из сказки А. С. Пушкина, и многими другими героями (предложения 7-9).
Именно эти книги поразили воображение мальчика, дарили незабываемые впечатления, он словно оказывался в другой жизни, примерял на себя разные роли, хотел про
Произведение Шарлотты Бронте
Наличие значимых изданий в жизни каждого человека подтверждают аргументы из литературы. Драгоценные книги были у многих героев известнейших произведений и их авторов. Например, английская писательница Шарлотта Бронте написала известный роман «Джейн Эйр» на основе событий собственной жизни. Книга задумывалась как автобиография, но позже это слово было убрано из названия.
Первая публикация приходится на 1847 год. Тогда роман вышел под псевдонимом, поскольку в Англии не признавали писателей женского пола. Однако критики и читатели высокого его оценили. Сегодня книга является настольной для многих женщин и даже мужчин.
В основе сюжета лежит судьба одной осиротевшей девочки, живущей в небольшом городке Англии. Звали девочку Джейн. После смерти семьи она стала жить в доме своего дяди и тети.
Первый был добр к сироте, но часто отсутствовал, поэтому большую часть времени Джейн проводила с тетей.
Женщина не испытывала к девочке теплых чувств, часто наказывала без причины. Ее дети также плохо относились к сироте. В возрасте 10 лет Джейн попала в женскую закрытую школу, в которой не только плохо кормили, но и часто наказывали. Помимо этого, тяжелые условия проживания регулярно уносили жизнь какой-либо девушки.
Однако Джейн провела в школе 8 лет и стала учителем, перенесла все трудности, сносила оскорбления, терпеливо относилась к скудному рациону и простой однообразной одежде.
В 18 лет она решила дать объявление, в котором искала работу в качестве гувернантки для девочки. На ее объявление откликнулась экономка одного богатого мужчины.
Джейн попадает в дом мистера Рочестера и становится учителем девочки, которую тот опекает из-за нежных чувств к ее погибшей матери.
Стоит отметить, что внешность Джейн была довольно обычной, а Рочестера считали уродливым и грубым. Однако красота не имела для обоих значения. Между ними появляются чувства, несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте.
Сюжет романа наполнен печальными событиями, которые изредка прерываются мгновениями радости. Однако читатель видит в Джейн огромную силу духа. Она преодолевает все препятствия, не опускает руки и получает желаемое.
Маленькая провинциальная женщина сумела преодолеть свой страх, неуверенность. Она стала сильной и независимой, обретя желанное счастье.
Популярные сочинения
- Любовная лирика Есенина — сочинение 11 класс Есенин был довольно любвеобильным человеком, хотя, если посмотреть на некоторые особенности его биографии более подробно, открываются весьма неординарные детали
- Сочинение на тему Зима (2, 3, 4, 5, 6, 7 класс) Зима – одно из четырёх времён года, наполненное холодами и снегом. Последним, особенно, в России. Можно сколько угодно рассуждать о том, что мы хотели бы исключить из этого времени года (дабы насладиться праздниками и заслуженным отдыхом)
- Сочинение по рассказу О любви Чехова 8 класс По мне все проблемы у героев от их скованности… Сейчас люди не так много общаются, а уж тогда, я вижу, совсем всё плохо было! Особенно сложно общаться мужчине и женщине. Особенно о любви!
Творение Булгакова
Малое количество людей не знакомо с наиболее известным и запоминающимся произведением Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».
Оно производит неизгладимое впечатление на каждого читателя, ученики пишут на его тему изложения, сочинения-рассуждения, интересные отзывы.
Каждый по-разному оценивает значение книги, но существуют те, кто считает ее драгоценной по многим причинам:
- В сюжете находится место для детских забав, которые устраивают приспешники Воланда с отдельными людьми и целой толпой. В розыгрышах скрывается особый смысл, ведь они показывают человеку его истинную сущность, обнажают жадность, лицемерие, прелюбодеяние, эгоизм и трусость.
- Присутствуют моменты, когда герои уличаются в коррупции, предательстве и лжи ради собственной выгоды.
- В книге также описываются довольно сложные романтические отношения между мастером и его возлюбленной.
Дополнительно произведение и его основной сюжет регулярно прерывается. В этих перерывах автор рассказывает о событиях, которые произошли более 2 тысяч лет назад с Иисусом Христом. Читатель может ознакомиться с подробностями отношений Христа с Понтием Пилатом.
Говорится о бессилии правителя перед желаниями народа, который страстно хотел смерти необычного человека. Именно эти отступления делают книгу особенной и притягательной.
Читатель погружается в античный мир, а также становится свидетелем обнажения всех человеческих пороков.
В книге скрыт глубокий смысл, который подтверждает грешность души каждого живущего, а также история, раскрывающая сущность дьявола.
На каждой странице произведения люди переживают необычные эмоции и получают жизненный опыт, становятся разменной монетой и страдают из-за собственного эгоизма, глупости, ограниченности.
Многие словосочетания, сказанные героями, запомнились читателю, поскольку являются выражением его собственных мыслей. Каждый персонаж может поведать свою историю, рассказать о своем опыте.
Однако далеко не каждый сможет не только прочитать, но и понять смысл, который автор хотел донести до человека. Именно поэтому книга считается особенной, важной и даже драгоценной. Ведь понимать ее дано не всем, но тот, кто смог, имеет возможность оценить задумку автора, а также сделать для себя выводы.
Определение
Существует большое количество мнений о том, какое определение дать понятию «драгоценные книги». Немало споров среди ученых, занимающихся лингвистикой, и обычных людей решаются и в настоящее время.
Так, одним из наиболее популярных мнений является литература, которая высоко ценится людьми, учит их нравственности и человечности, – это драгоценные книги. Это определение используется в качестве опоры для различных сочинений, проектных и научных работ. Однако существуют и другие его вариации. Например:
- Это книги, богатые не снаружи, а внутри.
- Это произведения, которые отражают величайшие проблемы человечества и предлагают их решения.
- Это литература, которая меняет внутренний мир человека, делает его более добрым, отзывчивым.
- Это книги, развивающие в людях чувство патриотизма и любви к Родине.
Вклад Пушкина
В произведении Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин» можно найти множество моментов, которые преподают жизненные уроки. Именно поэтому для большого количества людей данная книга становится драгоценной и настольной.
Автор обращает внимание читателя на человеческие пороки. Главный герой был равнодушным, несколько грубым, прямолинейным и ленивым. Помимо этого, он был корыстен, манипулировал людьми и стал причиной смерти своего единственного лучшего друга Ленского.
На последних страницах поэмы можно увидеть, как Евгений пытался вернуть Татьяну, поскольку она внезапно стала для него привлекательной и желанной. До этого момента молодой человек считал ее простой, постоянно задумчивой и грустной, безразличной ко всем девичьим забавам. Однако после превращения Татьяны в важную замужнюю даму Онегин вдруг проявил к ней интерес, решил вернуть расположение.
Этот поступок учит читателя не становиться эгоистом, особенно в том случае, когда это может привести к печальным последствиям и ранить любимого человека. Стойкость, проявленная Татьяной, ее верность нелюбимому супругу также заслуживает уважения.
Сочинение по картине «Портрет Милы» В. И. Хабарова
В этой поэме девушка является жертвой, которая игнорирует собственные стремления к счастью ради сохранения чести и достоинства. Книга считается очень ценной, поскольку раскрывает для человека характеры совершенно разных людей, преподаёт жизненный урок, показывает доброту одного героя и черствость другого.
Роман Александры Риплей
Американская писательница получила мировую известность благодаря созданию романа «Скарлетт», который стал продолжением всем известного произведения Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». В книге рассказывается о тяжелой судьбе простой южанки, которая изо всех сил борется за свое счастье. Сюжет романа довольно интересный:
- Почти в каждом эпизоде можно увидеть силу духа главной героини, ее несколько эгоистичное, но оправдываемое стремление получить желаемое. Она готова примчаться в родной город своего супруга (зная то, что может случиться), чтобы улучшить с ним отношения.
- Скарлетт, вопреки собственным желаниям, становится тихой и благовоспитанной леди в скромных одеждах, принимает участие в благотворительных мероприятиях.
- Ее попытки вернуть супруга оказываются неудачными, поэтому женщина отправляется в Ирландию и остается там жить. Рождение дочери изменяет ее жизнь, в ней появляется смысл. От начала и через всю сюжетную линию автор проводит идею борьбы, самосовершенствования, принятия себя и окружающих, стремления стать лучше.
Любое из произведений достойно стать для читателя настольной книгой. В каждом из них можно наблюдать тяжелую судьбу человека, ощутить отчаяние главных героев, увидеть их стремление наладить жизнь, улучшить себя и окружающих, избежать ошибок и дурных поступков, остановить злодеев.
Драгоценные книги именно поэтому таковыми считаются. Они помогают человеку познавать мир, побывать в ситуациях, которые в реальности никогда могут не произойти, ощутить эмоции героев и проанализировать их поступки. Только та книга, которая заставила читателя задуматься над жизнью, может стать ценной. Она позволяет получить жизненный опыт и стимулирует стремление к самопознанию.
Что такое драгоценные книги? (по А.Лиханову)
Что такое драгоценные книги? (по А.Лиханову)
Как я понимаю словосочетание «драгоценный книги»? Я думаю, книги называются драгоценными, потому что они помогают людям фантазировать, проживать прочитанное и чувствовать себя на месте любимого героя. Это позволяет тебе, даже если ты не очень сильный, храбрый, решительный, стать таким в своём воображении.
Пример того, какое воздействие оказывает книга на своего читателя, можно увидеть в тексте писателя А. Лиханова. Автор рассказывает о мальчике, на которого «благоговейная тишина, запахи книг» оказывали магическое действие.
Герой настолько вчитывался в истории, рассказанные на страницах произведений, что проживал жизнь персонажей и мог своими фантазиями изменять сюжет к лучшему.
Книги для школьника были настоящей драгоценностью, ведь с Филиппком, царем Гвидоном и Гаврошем мальчик учился быть храбрым и находчивым.
В моей жизни тоже есть книга, которая произвела на меня большое впечатление. Я говорю о повести А. С. Пушкина « Капитанская дочка». Главный герой произведения – Петр Гринев – стал для меня примером порядочности, честности, верности своему воинскому долгу. У него я учусь оставаться человеком и с друзьями, и перед лицом врагов.
- Я считаю, что любимые книги должны быть в жизни каждого человека, потому что они открывают перед читателем новые миры, учат правильному отношению к жизни и умению вовремя исправлять ошибки
- Текст А. Лиханова
(1)На столе в комнатушке лежали драные-передраные книги, и мне надлежало, пользуясь клеем, пачкой папиросной бумаги, газетами и цветными карандашами, склеивать рваные страницы, прикреплять к серединке оторванные, укреплять корешок и обложку, а потом обёртывать книгу газетой, на которую следовало приклеить кусок чистой бумаги с красиво, печатными буквами, написанными названием и фамилией автора.
(2)«Одетую» мной книгу Житкова «Что я видел» Татьяна Львовна признала образцовой, и я, уединившись в библиотечных кулисах, множил, вдохновлённый похвалой, свои образцы.
(3)Благоговейная тишина, запахи книг оказывали на меня магическое действие. (4)На моём счету числилось пока что ничтожно мало прочитанного, зато всякий раз именно в этой тишине книжные герои оживали в моём воображении! (5)Не дома, где мне никто не мешал, не в школе, где всегда в изобилии приходят посторонние мысли, не по дороге домой или из дома, когда у всякого человека есть множество способов подумать о разных разностях, а вот именно здесь, в тишине закутка, ярко и зримо представали передо мной расцвеченные, ожившие сцены, и я превращался в самых неожиданных героев.
(6)Кем я только не был!
(7)И Филипком из рассказа графа Льва Толстого, правда, я при этом замечательно и с выражением умел читать, и, когда учитель в рассказе предлагал мне открыть букварь, я шпарил все слова подряд, без ошибок, приводя в недоумение и ребят в классе, и учителя, и, наверное, самого графа, потому что весь его рассказ по моей воле поразительно менялся. (8)А я улыбался и въявь, и в своём воображении и, как маленький Филипок, утирал мокрый от волнения лоб большой шапкой, нарисованной на картинке.
(9)Я представлял себя и царевичем, сыном Гвидона, и менял действие сказки Пушкина, потому как поступал, на мой взгляд, разумнее: тяпнув в нос или щёку сватью и бабу Бабариху, я прилетал к отцу, оборачивался самим собой и объяснял неразумному, хоть и доброму, Гвидону, что к чему в этой затянувшейся истории.
(10)Или я представлял себя Гаврошем и свистел, издеваясь над солдатами, на самом верху баррикады. (11)Я отбивал чечётку на каком-то старом табурете, показывал нос врагам, а пули жужжали рядом, и ни одна из них не задевала меня, и меня не убивали, как Гавроша, я отступал вместе с последними коммунарами, прятался в проходных дворах. (12)Потом я ехал в родной город и оказывался здесь, в библиотечном закутке, и от меня ещё пахло порохом парижских сражений.
(13)Сочиняя исправленные сюжеты, я замирал, глаза мои, наверное, останавливались, потому что, если фантазия накатывала на меня при свидетелях, я перехватывал их удивлённые взгляды, – одним словом, воображая, я не только оказывался в другой жизни, но ещё и уходил из этой.
(По А.А. Лиханову)*
Сочинение 9.3: О чем могут рассказать драгоценные книги? (по тексту В.П. Крапивина)
Драгоценные книги — это книги, произведения, которые оставили глубокий след в душе человека, поменяли его мировоззрение, повлияли на его поведение. Также драгоценными книгами можно считать лучшие произведения классической литературы, которые на протяжении многих лет высоко ценятся людьми.
Книга
— это произведение печати в виде переплетённых листов бумаги с каким-л. текстом; сочинение более или менее значительного объёма, напечатанное отдельным изданием или предназначенное для него.
Книга – это 1) крупное сочинение, свод каких-нибудь текстов. К. Иова
(произведение древнееврейской поэзии 5-3 в. до и. э.).
«К. песен» Г. Гейне.
2) Сочинение значительного объёма в рукописном или печатном виде.
План будущей книги. Писатель работает над новой книгой. К. осталась в рукописи. Священные книги
(канонические религиозные сочинения).
Популярные сочинения
- Сочинение на тему Молодое поколение в пьесе Гроза Молодое поколение в пьесе «Гроза» представлено Тихоном, Катериной, Варварой, Кудряшом, Борисом Григорьевичем. Каждый из них по-разному относится к старшему поколению и их порядкам.
- Сочинение Мачеха в сказке 12 месяцев (образ и характеристика) В детской пьесе-сказке С.Я. Маршака «Двенадцать месяцев» одна из главных героинь является Мачеха. Автор изображает героиню в образе старой женщины, которая старается воспитываться свою
- Сочинение по картине Лунная ночь. Купальня в Феодосии Айвазовского (описание) Иван Константинович Айвазовский много путешествовал в своей жизни, но основным его местом жительства был Крым. Именно его художник считал своим домом, своей родиной. За свои 83 года жизни он не раз бывал в далёких путешествиях
СПАДИЛО.РУ
Книги — важные спутники каждого человека, формирующие его личность. Мы приводим три сочинения по данной теме, которые помогут Вам не просто подготовиться к ОГЭ, но и стать чуточку образованнее!
Первый вариант сочинения (по тексту А.А. Лиханова «На столе в комнатушке лежали драные-предраные книги…»)
Определение понятия
На мой взгляд, драгоценные книги – культурное наследие, воплощающее в себе весь опыт существования человечества, выдуманные и реальные законы бытия.
Это те книги, которые мы готовы перечитывать бесконечное количество раз.
Они учат жить, принимать правильное решение в сложных жизненных ситуациях, а порой просто отвлекают от реальности и помогают перенестись в выдуманную действительность.
Аргумент из прочитанного текста
К примеру, герой рассказа А.А. Лиханова, мальчик с богатым воображением, безумно любил книги.
Он умел перевоплощаться в любого понравившегося ему персонажа, мысленно преобразовывал воссозданные авторами ситуации, наслаждался выдуманными реакциями остальных действующих лиц.
Его перевоплощения замечали и окружающие. Таким образом книги помогали ему не просто переноситься в другой мир, но и покидать привычную реальность.
Аргумент из личного опыта
Замечательно, что практически каждый из нас встречался с подобным явлением, кто-то за счет фильмов, переживая вместе с героями и проникаясь их чувствами и переживаниями, кто-то, посещая театральные постановки.
Но глубже всего проникают в сознание, конечно же, книги.
Только здесь мы имеем возможность дать простор фантазии, представить внешность героев, услышать больше никому не слышные интонации разговора, разглядеть небывалые красоты природы.
Заключение
Итак, драгоценные книги – то, что способно наполнить наше обыденное существование нотками уникальности и неповторимости, придать ей дополнительный смысл, отвлечь от привычных хлопот и проблем.
Второй вариант сочинения (по тексту В. М. Пескова «Я хочу поведать вам историю, которая во многом определила моё отношение…»)
Определение понятия
На мой взгляд, драгоценные книги – книги, которые способны вызвать определенный душевный отклик у людей. Некоторые из них влияют на окружающих своим внутренним содержанием, другие могут выявить лучшие и худшие стороны человека особенным расположением в пространстве.
Аргумент из прочитанного текста
Во-первых, рассказанная В.М. Песковым история о понравившейся мальчику книге сразу вспоминается автору при разговоре о плохих или хороших людях.
Простая детская книга оказалась способной выступить в роли лакмусовой бумажки, показав, насколько глубоко люди способны сочувствовать и дарить радость простым встречным, попутчикам в поезде. И таких людей было не два или три. Их было семь.
Они настолько прониклись влюбленностью мальчика в книгу, что все как один купили ему дорогое издание, случайно пропавшее в поезде.
Аргумент из личного опыта
Во-вторых, многих из нас в жизни спасала книга. У некоторых людей детская потрепанная брошюра приобретает статус руководства, навигатора по жизни. И они следуют за ней неукоснительно, бережно сохраняя то детское чувство таинства, которое помогало когда-то ощущать себя в безопасности или наполняло воображение яркими и сладостными образами.
Заключение
Следовательно, драгоценные книги – это не просто книги с ценным содержанием, это предметы бытия, позволяющие своим обладателям проносить сквозь всю свою жизнь частичку волшебства и человеческой теплоты.
Третий вариант сочинения (на примере текста А.А. Лиханова «Вовка примчался через десять минут…»)
Определение понятия
Драгоценные книги – произведения, которые оставляют неизгладимый след в нашей жизни, в наших умах и сердцах. Они словно учат нас жить, принимать правильные решения, цитировать их в самый нужный момент.
Аргумент из прочитанного текста
Так, в тексте А.А. Лиханова рассматривается влияние слога А.С. Пушкина, его лирических произведений на жизнь простых мальчишек. Они могли с невероятным, до конца непонятным им самим упоением читать стихотворения великого поэта и наслаждаться точностью слов и необыкновенностью всплывающих перед глазами образов.
Выразительность его языка вынуждала друзей упражняться в цитировании произведений классика и по делу, и без. И настолько срослись они с его стихами, что невольно начали разговаривать пушкинским языком, выражая свои эмоции и желания.
А ведь точнее Александра Сергеевича сложно описать восторг от приближающейся победы над врагом.
Аргумент из личного опыта
Недаром многие образованные люди наполняют свою речь цитированием. Ведь все умные вещи уже сказаны, а язык великих мира сего, вершителей истории и обличителей человеческих душ вряд ли можно превзойти. Напротив, умение цитировать обнажает в человеке глубокий и хваткий ум, аналитичность мышления и возможность четко оформлять собственные мысли.
Заключение
Итак, драгоценные книги подсказывают нам жизненные постулаты, следуя которым мы не окажемся в проигрыше, так как пишут их мудрейшие умы человечества на протяжении многих веков. Книги – воплощение мировой истории, общечеловеческого многовекового опыта.
- Формулировка фразы в задании 9.3
- Как вы понимаете значение (слова, словосочетания, выражения) ДРАГОЦЕННЫЕ КНИГИ?
- Напишите сочинение-рассуждение на тему «Какое влияние книги оказывают на человека?»
- «Что такое драгоценные книги»
- «Как книги влияют на человека?»
- Пояснение
Драгоценным называют то, что дорого человеку, обществу. Словосочетание «драгоценные книги» имеет несколько значений.
Во-первых, драгоценными называют книги, которые действительно либо имеют очень высокую цену, либо вообще бесценны. Это могут быть древние рукописи, редкие издания, книги из библиотек известных личностей и многие другие. Они берегутся людьми, часто находятся в музеях, чтобы все видели это богатство.
Драгоценными называют и книги, которые сыграли важную роль в жизни отдельного человека и всего народа. Герои этих книг стали идеалом для людей, на них хотели быть похожими целые поколения читателей, так как показывали, какими нужно быть, как надо любить страну, бороться за её свободу.
Наконец, драгоценными могут стать книги, которые хранятся как память. Это может быть подарок родителей , друзей, любимых. Книги могут напоминать о каком-то важном событии в жизни.
По тексту В. Крапивина
Драгоценные книги – это книги, которые мы особенно ценим, потому что они помогают нам найти ответы на многие вопросы, формируют наш характер. Я думаю, такие книги должны быть у каждого ребенка, ведь то, что воспринимаешь в детстве, влияет на всю жизнь.
Так, в тексте В.П. Крапивина рассказывается о мальчике, который был увлечен чтением книги С. Григорьева «Малахов курган». Он настолько погрузился в это занятие, что забыл обо всем.
Мальчик читал книгу еще и еще, читал «про Веньку и про Нахимова, про гибель кораблей, затопленных у входа в бухту, и про матросов на бастионах».
Но он сквозь дым «военного разрушения продолжал видеть мирный и солнечный город у необозримого моря». Вот она, сила драгоценной книги!
Ещё одно подтверждение влияния книги на человека можно найти в автобиографическом рассказе А. Приставкина «Рогожский рынок». Измученный холодом и голодом в военной Москве мальчик мечтает купить на рынке килограмм картошки, но вместо этого неожиданно приобретает роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин».
И вот страшная действительность отступает, а герой рассказа погружается в прекрасный мир балов и дуэлей, дворянских усадеб и пушкинского Петербурга. Неслучайно А. Приставкин назвал книгу звездой в ночи. Я думаю, что книги действительно освещают жизнь человека, воспитывают, учат, указывают путь.
- Я думаю, у каждого человека должны быть свои драгоценные книги, с помощью которых он и будет познавать окружающий мир.
- Названия произведений литературы, которые можно использовать в качестве второго примера-аргумента
- М. Горький Детство»
- А. Грибоедов «Горе от ума»
- М. Лермонтов «Герой нашего времени»
- А. Пушкин «Евгений Онегин»
Черты классицизма в комедии Горе от ума Грибоедова
А. Твардовский «Василий Теркин»
Сочинение 2
Среди многообразия хобби одно их основных мест занимает чтение книг. Каждому человеку присуща определенная тематика в литературе, та что цепляет его душу. Кто-то любит стихи, а кто-то отдает первенство мистике и ужасам, а иные увлекаются любовными романами. Очень много можно поведать о человеке, зная какая книга или жанр его любимый.
С некими этапами жизни предпочтения могут поменяться, так как меняемся с возрастом, и мы сами.
В юношестве многие увлекаются романтическими историями или приключениями, в более сознательном возрасте интерес приобретают жизненные и реальные истории или поэзия, а может быть все вообще наоборот.
Все очень индивидуально. Для каждого существует своя драгоценная книга, которая имеет ценность только для него.
В повестях, очерках или стихах мы встречаем близкие нам темы, учимся новому, можем увидеть чужие ошибки на примере. Творение создателя, дает нам возможность насладиться накалом чувств героев, сопереживать им, пропускать через себя целые жизни. Многие книги помогают нам в сложный период жизни: позволяют надеяться, преодолевать проблемы, быть сильнее, глядя на пример героев произведений.
Как пример, бессменное творчество А.С. Пушкина. Всем известные написанные им в стихотворной форме сказки: «Сказка о рыбаке и рыбке», «Сказка о мертвой царевне» и многие другие.
А какие прекрасные у писателя стихи о природе, о дружбе, о родине, порах года и, конечно же, о любви. Читая творчество писателя просто наслаждаешься его стилем письма, подбором слов и словосочетаний.
Душа просто отдыхает и впитывает прекрасный полет слова и мысли.
Или те же произведения Николая Васильевича Гоголя, которые наполнены мистикой и тайной. Его неизменные шедевры: «Ночь перед рождеством», «Мертвые души», «Вий».
Эти рассказы просто завораживают своей атмосферой и силой духа, и смелостью главных героев. Творчество писателя уникально: в нем реализм и даже ироничность, тонко сплетается со сверхъестественными силами.
И это не противоречит друг другу, а лишь дополняет, делая историю более захватывающей и интерестной.
В итоге, всем людям знакомо такое понятие как драгоценная книга. Мы сами делаем выбор, какой именно она должна быть. Выбираем жанр и писателя. Самое главное, что человек, который прочтет эту книгу проникся ею и даже влюбился в нее. Чтобы эта драгоценность несла не только развлекательную, но и нравственную ценность.
Другие темы: ← Великая цель↑ На свободную темуКино →
`
О понятии «книга», «драгоценные книги»
Ни одному источнику энергии не удалось еще создать такого света, который исходит порой от маленького томика, и никогда электрический ток не будет обладать такой силой, которой обладает электричество, заложенное в печатном слове. Нестареющая и несокрушимая, неподвластная времени, самая концентрированная сила, в самой насыщенной и многообразной форме — вот что такое книга… Повсюду, не только в нашей личной жизни, книга есть альфа и омега всякого знания».
Этот гимн книге принадлежит перу Стефана Цвейга, сумевшего коротко и точно, образно и емко передать непреходящее значение книги. Книга в жизни человека играет очень большую роль.
«Чтение хороших книг — это разговор с самыми лучшими людьми прошедших времен,— считал Рене Декарт,— и притом такой разговор, когда они сообщают нам только лучшие свои мысли».
Безграничен книжный океан. Книги дают ответы практически на все вопросы.
Другая особенность чтения — концентрация внимания только на теме произведения. Вы хотите знать только, что
в книге написано. А ведь важно икак написано. Если пройти мимо индивидуальных особенностей автора произведения, просто упустить их из виду, то можно не увидеть художественных качеств книги. Тогда за содержанием теряется выразительность формы, художественная ценность произведения. И вы лишаете себя наслаждения красотой.
Тогда появляется опасность не разглядеть хорошую, настоящую книгу, не отличить ее от подделки. Ведь нечего греха таить, бывает, когда слабые, примитивные произведения, предлагающие вниманию штампованных героев и штампованные ситуации, читают с неменьшим интересом, нежели настоящую, хорошую книгу: в них все «как надо»— и события и переживания. Но нет главного — чувства, мысли и красоты.
Искусство читать — искусство чувствовать и мыслить. А научат этому только те книги, в которых настоящая жизнь, благородные чувства и страстные идеи. «Вкус развивается не на посредственном, а на самом совершенном материале»,— говорил великий Гете.
Очень важно, чтобы каждая прочитанная книга вела вас вперед, поднимала духовно. Случается, иная книга труднее, чем хотелось бы. Но разве настоящая книга — легкое чтение?
Книга — друг щедрый. Чем больше отдаешь себя книге, тем больше получаешь взамен. Потому что, как сказал, обращаясь к читателям, писатель Юрий Бондарев, «выстраданная совестью книга создает вокруг нравственное силовое поле, бесценное эмоциональное пространство, воздействующее на человека трудным познанием истины, и вместе рождает мучительный и радостный поиск дверей, входа в самого себя».
Книга должна быть исполнена читателем, как соната. Знаки — ноты. В воле читателя осуществить или исказить. (Марина Цветаева)
( 1 оценка, среднее 4 из 5 )
Марина МАСЛОВА
БЛАЖЕННЫ ПЛАЧУЩИЕ
О лирической прозе Сергея Щербакова
Мы не в митингах, мы в крестных ходах, мы не в криках, мы в молитве.
А сильнее силы, чем молитва православная, нет.
Владимир Крупин «Крестный ход»
Лишь пожелай, и песней, всем любезной,
Мгновенно станет крик души моей.
Григор Нарекаци
«Слава Богу, жизнь моя потрясающе художественна – потому ничего придумывать, фантазировать нет нужды», – написал о своём творческом методе известный русский прозаик Сергей Щербаков, книги которого, большей частью написанные в ярославской деревеньке Старово-Смолино, покоряют читателя просто неслыханной искренностью интонации, неприхотливой и естественной, как сама деревенская жизнь.
Книгу, о которой хочу рассказать, передал мне старейший курский прозаик Михаил Николаевич Еськов. Она тоже была написана в деревне. Надписал мне её Сергей Антонович в том же Старово-Смолино 26 декабря 2020 года, тем самым будто подчёркивая, что деревня для него не какая-нибудь летняя дача, а всесезонный и всежеланный «приют спокойствия, трудов и вдохновенья».
Я здесь, от суетных оков освобожденный,
Учуся в истине блаженство находить,
Свободною душой закон боготворить…
…так вслед за Пушкиным он мог бы сказать, если б мог себе это позволить. А нам вполне позволительно такое сказать о нём, потому что книги Сергея Щербакова действительно о том, как в истине блаженство находить. Одна из его замечательных повестей так и называется – «Собрат по блаженству».
Вторая повесть, недавняя, написанная, можно сказать, в заточении, а по-нынешнему – в самоизоляции, которую писатель смиренно именует православным словом «затвор», в соответствии, видимо, с личным религиозным самоощущением, рассказывает как раз о том, как можно даже в таких стеснённых обстоятельствах свободною душой закон Божий творить. Да простится нам эта неловкая трансформация цитаты, но, кажется, от мысли Пушкина мы не сильно уклонились, подразумевая, что все земные законы так или иначе подчинены закону Творца и Вседержителя, а посему боготворить в них можно только то, что не противно Богу. Называется повесть «Собрат по художеству», и нам снова можно тут поиграть смыслами, предполагая, что «Великим постом 2020 года во время эпидемии коронавируса в затворе в деревне Старово-Смолино» писатель ни о каком другом художестве не мог и помышлять, кроме как об исполнении воли Божией о себе и о ближнем. В этой способности христианина – высшая мудрость и наипрекраснейшее художество. Выше этого художества больше ничего на земле нет. Потому что Христос – первый Художник, и нет никакого художества вне Христа.
***
«В Православии некоторые считают, что у животных нет души. Я с этим никак не мог согласиться – собаки способны так жертвенно любить, что многим людям далеко до них. Как же у них нет души, если есть любовь! У кого есть любовь, у того и душа есть, тот бессмертен».
Так размышляет Сергей Щербаков в повести «Собрат по художеству».
Летом 2016 года, аккурат на праздник Святой Троицы, умер мой любимый кот Лёвка, проживший со мной в мире и согласии целых шестнадцать лет. Конечно, я плакала, убивалась от нестерпимой тоски, будто потеряла близкого человека. К слову сказать, это и была «репетиция» грядущих тяжёлых потерь. Через три месяца, на праздник Усекновения главы Иоанна Предтечи отошёл ко Господу мой отец, а через три года, на праздник Успения Божией Матери ушла и мама. Вот так церковно-празднично свершались в моей жизни первые тесные соприкосновения со смертью близких. Можно сказать, что все трое, и преданный кот, и престарелые родители умирали у меня на руках…
Вот тогда, в 2016-ом, впервые и посоветовал мне Еськов, чтобы утешить, прочесть повесть Сергея Щербакова «Рабочая собака». Повесть эту я нашла тогда на сайте «Российский писатель», прочитала с большим волнением, а чуть позднее Михаил Николаевич подарил мне книгу «Иринарховский крестный ход», где обнаружила не только утешивший меня рассказ о «сердечном друге» писателя пёське Малыше, но и другие трогательнейшие рассказы. Да, это именно писательская манера такая, а не только моё личное впечатление, проза эта именно трогает, не вскользь касается сердца читателя, а затрагивает тончайшие душевные струны, и они вибрируют, отзываются на всё, что отмечено присутствием Божией благодати. Бывает, и сам не понимаешь, что же так взволновало в книге, почему такая радость и обновление внутри ощущается, а это, пожалуй, оттого, что слово писателя в самых пронзительных его вещах созвучно не только художественной правде, но и просветляющей нас истине.
И с тех пор не только книги писателя Щербакова стали у нас с Михаилом Николаевичем предметом обсуждения, но даже и сама личность Сергея Антоновича нередко бывала поводом для дискуссии.
Во-первых, можно было поспорить о разных путях воцерковления, какой их них надёжнее и прямее ведёт к Богу. Многие автобиографические рассказы православного прозаика из забайкальского села Мухоршибирь располагали к таковым спорам. Путь к Богу у него был очень трудным.
Во-вторых, нередкие напоминания Михаила Николаевича об очередном эфире на радио «Радонеж», где Сергей Щербаков должен был читать прозу кого-нибудь из русских классиков, например, Тургенева или Бунина, оборачивались тем, что я, прослушав радиопередачу, обрушивала на Еськова целый шквал бессвязных эмоций и безудержных восторженных толкований. И только чуть позднее, осмотревшись и урезонившись, уже могла анализировать свои впечатления более обстоятельно.
Так однажды случилось, когда Сергей Щербаков читал рассказ Тургенева «Живые мощи», и я, ранее читавшая его уже десять раз, будто впервые слышала и обнаруживала новые, неожиданные смыслы. Письмо, написанное Еськову после этой радиопередачи, оказалось стремительно в обобщениях и дерзновенно в биографических параллелях. Так что наш Борис Агеев, сочиняя предисловие к редактируемому им курскому «триптиху» автора этих строк, смело основал свои доводы о характере личности автора-героини на эпистолярных её откровениях, которые сама же она, ничтоже сумняшеся, легко переадресует другому собеседнику, если усмотрит в них что-нибудь «объективное» и «всеобщее».
Особенно трудный спор у нас возник по поводу рассказа Евгения Ивановича Носова «Шумит луговая овсяница», а точнее, его оценки Сергеем Щербаковым в одной прочитанной мною статье. На эту тему я как-нибудь напишу отдельно, тут двумя словами не обойдёшься. Скажу только, что после множества моих доводов, сопровождаемых цитатами из текста Носова и… Евангелия, Михаил Николаевич добровольно сдался и принял мою точку зрения.
Когда содержание моих восторженных и вдохновенных писем каким-то загадочным образом дошло до ярославской деревеньки Старово-Смолино, что в двух шагах от Борисоглебского монастыря с иконой преподобного Иринарха, оттуда передали мне привет от писателя и книжечку с тёплым, приветливым названием «Дай руку мне…».
С этой книгой прожила я целое лето, возила её с собой по лугам и полям, мечтая написать о ней, только вся душевная энергия выплеснулась в стихи Бунина, процитированные в одной из её повестушек… Да, на обложке так и значилось: «две повестушечки». И в той повестушечке, что дала название этой маленькой книжке, в самом её конце, вспомнил писатель стихи, без которых, по его же признанию, не обходится его душа на бескрайних российских просторах и пыльных просёлочных перекрёстках.
Вот так и я тоже… Открою книжечку в машине, когда остановлюсь посреди полей с необозримыми горизонтами во все четыре стороны, в знойном июльском мареве высматривая что-то родное, зовущее, и вдруг затомится душа снова и снова этими восемью строчками, после которых, захлебнувшись неким сладким волнением, какой-то переполненностью грудной клетки, уже ничего больше не можешь ни сказать, ни подумать, а только глядишь вокруг на эти колосья, на знойную дымку над ними, на поникшие васильки у обочины пыльной дороги, и будто вместе с Буниным стоишь уже там блудной дочерью, не отирая сладостных слёз…
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет – Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?».
И забуду я всё – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав –
И от сладостных слёз не успею ответить,
К милосердным коленам припав.
Так и не написала тогда ничего про те две светлые повестушечки в маленькой книжке с ласковым, дружественным названием «Дай руку мне…». Только однажды, невзначай упомянув в статье, посвящённой прозе другого писателя, о тихой кончине своей мамы, вспомнила и эпизод из этой повести Сергея Щербакова.
«В первый день нынешнего крестного хода… подошла знакомая краснодарка Людмила: «Сергей Антонович, вам это надо знать. Недавно отошла ко Господу наша землячка Татьяна. Она прошлым летом участвовала в Иринаршем крестном ходе, читала вашу книгу. Незадолго до конца вдруг сказала: «Крестный ход идёт, крестный ход идёт…». А в последнее мгновение попросила: «Дай руку мне, руку мне дай». Я поддержал Людмилу, мол, конечно, в решающую минуту рядом с Татьяной кто-то находился. Сам Господь или Богородица, или Ангел-хранитель, но, скорее всего, преподобный Иринарх, затворник Борисоглебский, ведь неслучайно она крестный ход вспомнила; Татьяна – крестоходка Иринарховская…».
И когда прочтёшь это, так захочется тоже стать Иринарховской крестоходкой. Вспоминала я потом эту книгу часто…
«Звуки, гулы крестного хода Иринаршего жили во мне все солнечные дни. Я прошёл его ещё много раз…».
Да ведь и мы, прочитав книги Сергея Щербакова об Иринарховском крестном ходе, об идущих рядом с ним людях, о тех «первых встречных» (одна из его повестей называется «Первый встречный»), которых посылает человеку Бог, – тоже проходим вместе с автором этот крестный ход, причастные душой и духом ко всему, что рождено его живым, из сердца изливающимся словом.
«Всё-таки мы тоже крестоходцы Иринарховские…».
Те «Две повестушечки», переданные Михаилом Еськовым, надписаны мне мелким, почти бисерным почерком современного «борисоглебского затворника», осуществляющего свою скромную христианскую проповедь и на радио, и через книги. Как сам он признаётся: «радио для меня – это водопад, а проза – это величавая русская река». И в лучших традициях христианского самоуничижения добавляет: «И пишу я, может быть, короче, чем кто-либо на белом свете…».
И это, пожалуй, правда.
Вот опять у меня в руках небольшая книжечка с безыскусным заголовком «Две повести», изданная в «Российском писателе» осенью 2020 года. Мне передали её недавно. Она повторяет формат предыдущей страница в страницу, без малейшего зазора (в обеих книгах по 104 стр.), только названа чуть строже, без прежней уменьшительной ласковости. Думаю, книжки такие маленькие, чтобы Иринарховским крестоходцам было удобнее их с собою носить и ночью в палатках при свете мобильников читать…
Удивительным показалось мне такое совпадение обстоятельств: когда Сергей Антонович готовил свою книгу к изданию, я занималась книгой о прозе Михаила Еськова, в один месяц наши книги «подписаны в печать», и после их выхода Еськов, получив от меня подарок – книгу о своей прозе, в ответ одарил меня книгой Сергея Щербакова. Точные даты тут не имеют значения, главное, что духовные связи между событиями для меня очевидны. Как во время крестного хода, Иринарховского ли, Великорецкого ли, Курского Коренного или какого другого, люди становятся одной семьёй, единым духовным организмом, неким живым музыкальным инструментом, слаженно, на одном дыхании славящим Бога, так и мы, литераторы, писатели и их читатели-критики, при единстве душевных устремлений и переживаний бываем соединены даже и во внешних земных обстоятельствах какими-то, вроде бы незначительными совпадениями, перекличками, так что начинаешь чувствовать и понимать, что всякая «случайность» в конечном качестве оказывается закономерностью.
Так что вполне закономерно и наше незримое духовное единство: меня с Михаилом Еськовым, Еськова с Сергеем Щербаковым, а всех нас вместе во Христе – со всеми теми, кто будет читать и прозу писателей, и мои наблюдения над этой светлой, душевной, исцеляющей нас русской прозой. Если бы не было у нынешних писателей такого понимания своего дела как литературного служения Богу – не стоила бы русская литература своего высокого духовного звания. Она духовна только тем, что приближает наш дух к Богу. Без отчётливых христианских оснований нет у неё никакой духовности.
И я, иной раз усомнившись, стоит ли уделять внимание какому-то автору, если нет у него отчётливой христианской позиции, стоит ли привлекать внимание к произведениям, может и ярко талантливым, но по первому прочтению бездуховным, долго присматриваюсь потом, выискивая, не сокрыта ли там жемчужина под верхним навозным слоем. Расчистить навоз, откопать жемчужное зёрнышко, не пренебречь им, как тот крыловский петух, – может, в этом и есть главная духовная задача критики. А насколько мастеровито сделана вещь и сколь искусен язык авторский, это уж сразу заметно всякому, и разве только ради полноты аргументации лишний раз помянешь о том, как бы в приложении к основному предмету речи.
Правда Сергей Щербаков в повестях «Собрат по блаженству» и «Собрат по художеству» этот мой тезис всё-таки опровергает, уделяя самое первое внимание именно словам своего героя, его манере всякую житейскую ситуацию словесно облагородить, назвать в ней то лучшее, что можно было бы принести Богу.
«Когда мы с ним лежали в больнице святителя Алексия, то каждый день гуляли по парку. Однажды подошел мужик: «Вы – братья?» О. Иоанн ответил: «Мы – собратья по блаженству». Дескать, мы больные во славу Божью. И это не была гордыня, а как всегда его потрясающая образная точность. Кто еще в мире называл больных во славу Божью собратьями по блаженству? Никто! Услыхав мое «блаженствуешь» он сразу успокоился, испытующе глянул на меня: «Кто блаженствует, а кто и блажит». Мол, ты-то герой – ты блаженствуешь, а я слабый – я блажу, какой из меня теперь герой… Сумел-таки о. Иоанн пожаловаться, но уже без уныния – афористично. И пожаловался он промыслительно – ему надо было свое «блажит» произнести, а мне – записать. Конечно, герой не я, а о. Иоанн, но он свое геройство никогда не показывал – всегда прятал за шутками».
Вот так, представив отца Иоанна сначала шутником, смиряющим себя перед ближним, уже затем рассказывает автор о мужестве монаха, дерзающего именовать себя «почтальоном Божьим», используя метафору сумки, а на самом деле подразумевая, конечно, свидетельство, благую весть о Христе, которую несёт миру каждый, кто страждет терпеливо и во славу Божию.
«Когда ему предложили операцию, наотрез отказался, хотя иногда часами лежал, закрыв глаза и стиснув зубы, чтобы не застонать; и сумка для сбора мочи уныло волочилась за ним по полу, собирая пыль, и даже во сне он не мог забыть о ней – неудачное движение с бока на бок вырывало трубку из живота – а это страдание, и вставлять ее еще большее страдание. Я не мог без боли смотреть на эту сумку и попробовал уговорить его: «Потом будешь без сумки ходить…». Мой собрат по блаженству разочарованно: «А я в почтальоны собрался – сумка-то у меня есть». Я понял его слова: с сумкой, с болезнью, он – страдалец Божий, а без сумки, без болезни, обыкновенный здоровый человек. Больные во славу Божью – это почтальоны Божьи. Они размышляют о жизни и смерти, а не о том, кто каких нарядов достоин» («Собрат по художеству»).
Вот так и вся книжечка Сергея Щербакова «Две повести» – это размышление писателя о жизни и смерти, о присутствии Бога на земле, а не о том, справедливо ли устроен этот мир и как переустроить его по своему усмотрению.
«Везде в природе, в людях можно найти Создателя, как везде находил его Соломон премудрый: «Все реки текут в море…». Реки – люди, а море – Бог. Реки, которые не дотекают до моря, пересыхают. Так и люди, не текущие к Богу, погибают, пересыхают. А кто в Бога впадает, тот вечен. «К тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь». Вечно течь! Везде и во всем есть рассказ о Боге, о Создателе нашем. Только мы, нынешние, не видим: все вокруг и мы сами – это рассказ о Боге. Будем впадать в Бога – станем вечными, а нет – пересохнем, как реки, не дотекшие до моря. У ветхозаветных пророков даже роса не просто капли воды, но это Богом посланная благодать, орошающая живое, как Бог дающая всему жизнь: «Роса Аермонская, сходящая на горы Сионския». Роса, сходящая на землю как Бог с небес. И Бог сошел на землю как роса, дающая жизнь! Для нас роса выпадает, а у Давида псалмопевца она сходит, как Бог с Небес…».
Кстати, не удивительно ли, не знак ли это верной духовной настроенности нашей нынешней литературы, что сразу нескольким писателям легло на сердце поразмышлять о том, что люди – это реки, впадающие в море Божественной Любви. Это я тут вспомнила недавний роман известного мастера военной прозы Николая Иванова «Реки помнят свои берега», где метафора реки стала главным символом возвращения страны к своим традиционным моральным ценностям. Главный его герой, по слову самарского критика Эдуарда Анашкина, «в ситуации уничтожения страны… понимает, что жизнь России и борьба за неё продолжаются», и в этих условиях задача всякого честного человека – «…помнить «русло» русской жизни, как реки помнят своё русло и свои берега».
Как удачно подтверждается это книгой Сергея Щербакова: русло русской жизни – это Православие, и без Христа никакая река не дотечёт до своего моря.
***
Читая повести «Собрат по блаженству» и «Собрат по художеству» на первой неделе Великого поста, обычно в первой половине дня, потому что вторая посвящена великому покаянному канону преподобного Андрея Критского, не находила я слов, хотя и пыталась что-то записывать, набрасывая план будущей статьи. Замучившись перечёркивать неудачные выражения, что подбирала для своих чувств и мыслей, отпустила я себя в вольное плавание по страницам книги, уже не надеясь что-то цельное написать…
И вот тут только заметила это отчётливое ощущение, хотя и не выразимое точными словами, но всё-таки поддающееся приблизительному толкованию…
Общение с книгой, лежащей у меня на коленях, когда я сижу у окна, где светлее от редких солнечных проблесков в пасмурный мартовский день, вдруг отзывается каким-то тихим умиротворением, ощущением неуловимой тайны, будто заключающей в себе намёк на полноту жизни… Столько доброй любви, какой-то щемящей нежности и жалости исходит от общения двух героев книги, самого автора и его собеседника отца Иоанна-джана. Джан по-армянски «милый», поясняет писатель. А у отца Иоанна была наполовину армянская кровь. Их трогательная дружба и любовь во Христе пробуждает во мне это едва уловимое чувство, что жизнь человеческая тут открыта нам в самых прекрасных её проявлениях, в самой исчерпывающей её полноте.
«Всё настоящее выстрадано!» – восклицает однажды писатель, и в первые грустные дни поста как-то особенно искренне, без ревнивого самооправдания принимаешь эти слова.
А самое удивительное было в том, что с этой нечаянно открывшейся мне полнотой я вскоре шла в храм на Покаянный канон и Великое повечерие, и чувство не ущемлялось, а только усиливало покаянное настроение. Книга не только не отвлекала меня от молитвы, но, напротив, возгревала её, напоминая о необходимости и неизбежности нашего всечеловеческого родства…
И вот я думаю: это ли не награда писателю, что книга его не препятствует вхождению человека в храм, что после его книги можно, ничуть не меняясь в настроении, смиренно встать на колени при пении трагического тропаря: душе моя, душе моя, востани, что спиши… И душа примет благоговейно и церковную молитву, и «художественную панихиду» писателя… Она не будет спать.
Вот это пробуждающее свойство христианской прозы Сергея Антоновича Щербакова становится всё очевиднее с каждым новым произведением. И если раньше, например, в «Рабочей собаке», находила я утешение душе, страждущей в житейских скорбях (дело ведь не в том, что смерть кота или пса формально не сопоставима с человеческой, а в том, что любящий всегда страдает и скорбит, теряя близкого, родного; иначе притча о бедняке и его любимой овечке не имела бы смысла, а лев Герасима Иорданского не стал бы героем жития святого), то в последних его повестях ощущается уже глубинное веяние духа.
Ведь посмотрите, каков масштаб обобщений, к примеру, в повести «Собрат по художеству»:
«Мой собрат нежно любит царственного мученика. Однажды я сказал ему, что у нас многие считают, что царь по своему слабоволию, неумению руководить погубил Россию, о. Иоанн даже разгневался: «Бестолочи бессердечные. Государь принес себя в жертву за всех русских, за Россию, как принес себя в жертву за все человечество Господь наш Иисус Христос!». Дальше я сам додумал. Царю нашему, помазаннику Божию, было показано Свыше, в какую пропасть падает держава. Неслучайно он паломничал в Саров – наверное, сам батюшка Серафим вложил ему в сердце, что земными средствами это падение уже не остановить, уж очень оно страшную скорость набрало, но есть сакральный путь спасти Отечество – принести себя в жертву за него. Так когда-то своей жертвой прообразовали наш русский путь первые русские святые – страстотерпцы Борис и Глеб. Они тоже положили души за други своя. Не стали биться, как бараны, за земное княжение с родным братом, отдались в его руки и, будучи закланы им, как агнцы непорочные, прообразовали наш особый жертвенный русский путь. В ином случае Русь пошла бы тем же пагубным материальным путем, которым пошел весь Запад. Князья Борис и Глеб, царь Николай – сугубые наши заступники, наши печальники, наши ходатаи пред Богом! Они принесли себя в жертву за Россию. Не стали жертвой, а сами себя принесли в жертву! Князьям дружина предлагала биться с братом – они отказались; царю Николаю верные офицеры предлагали бежать из большевистского плена и воевать за корону – он отказался…».
Чтобы не прозвучало здесь грубо это сравнение святых с баранами, уточню, что образ взят писателем из житейской ситуации, где отец Иоанн комментирует свои фотографии (до монашества он был профессиональный фотограф):
«Долго смотрит на снимок, где два круторогих барана сошлись лбами у подножия Арарата. Наконец изрекает: «Да, две горы никогда не сойдутся, а бараны сойдутся…». Вообще-то говорят: … а люди всегда сойдутся, а он переиначил. Про баранов не в бровь, а в глаз. Восхищенно соглашаюсь с ним: «Конечно, мудрые (высокие как гора Арарат) никогда лбами не бьются, а глупые (бараны) бьются».
Русь пошла путём страстотерпцев!
Та же сакральная мысль встретилась мне недавно и у писателя Василия Дворцова в полемической статье «Нам нужна имперская история» («День литературы», №3, 2021), где он пишет про «религиозную основу» русской идеи патриотизма, «самопожертвования Родине»:
«Религиозность как личностного, так и общественного сознания, проверенная и утверждённая неимоверными искушениями и немыслимыми испытаниями, отразилась в оценочных канонах, в числе прочего безапелляционно выцеживающих жития из биографий. Из порой феерично ярких, перенасыщенных событиями судеб князей, воевод, зодчих, рударей, законодателей, словесников, первооткрывателей и первопроходцев народ безошибочно определяет – кто вправду является знаком-узелком на его молитвенных чётках, кого следует поминать в своё оправдание перед Творцом, Царём и Судией. Народ узнаёт героя даже под спудом юродства, узнаёт его в самом «неудачливом» и «неуспешном», в ребячливом и дурашливом…: жертвенность есть устремлённость к святости, её главный и неизменный образчик – крестный путь на Голгофу».
Вот и о двух последних повестях Сергея Щербакова можно сказать, что они «выцеживают житие из биографии» духовного собеседника писателя – отца Иоанна (Макарова), бывшего в миру великолепным фотографом, присутствовавшим при обретении мощей всех Оптинских старцев, снимавшим великих людей, которые никому другому не позволяли фотографировать себя. При этом отец Иоанн производит впечатление и «ребячливого» и «дурашливого», хотя, конечно, нисколько не претендует на народного героя.
Вот, к примеру, такой «дурашливый» штрих в образе отца Иоанна вспоминает писатель:
«Подрясник он надевает минут десять: что-то из кармана пропало, полу где-то испачкал – надо замыть… На правой груди у него две медали с отчеканенными собачьими головами. Отец Иоанн, приняв гордую осанку, всем объясняет: «Я – дважды лауреат Кобелевской премии». Конечно, издевается над Нобелевской премией, попавшей, как и вся Европа, под тлетворное влияние американцев. А собак он очень любит…».
Или вот идут по улице писатель и его герой, отец Иоанн, долгое время болевший и не выходивший из квартиры, беседуют, солнечному дню радуются:
«Сзади белая болонка ткнулась отцу Иоанну в лодыжку. Он обернулся, а хозяйка, старая женщина, успокоила: «Мы не кусаемся». Отец Иоанн даже рассмеялся: «Мы тоже». Конечно, он понял, что она, скорее всего, одинока и потому любит свою собаку как ребенка – это любящие матери говорят: «Мы уже ходить научились, мы уже до десяти считаем…». Мы. И мой друг ласково подшутил: «Мы тоже». Дескать, мы поняли про твое одиночество и про твою любовь к твари Божьей…».
Казалось бы, обыкновенная уличная сцена, простенькие реплики, которые частенько слышишь среди людей, гуляющих со своими домашними питомцами. Но до какой глубины добирается тут автор, стремящийся в каждом мгновении жизни своего героя (и себя рядом с ним) ощутить присутствие Бога. Бережное, ласковое отношение ко всякому встречному человеку позволяет каждому из них увидеть больше, чем явлено обыденной житейской сценой.
И эти духовные основания книги обнаруживаются не только в сценах и портретах, но, может, даже в большей мере и в комментариях автора к поступкам своего героя. Вот, к примеру, сцена с коровой в рассказе отца Иоанна о себе:
«Помню, в Переделкине вышел я на луг, а там корова пасётся. Рога у неё такие скрученные, что я невольно пожалел: какая же ты уродина… Корова подбежала ко мне, положила голову на левое плечо, где сердце, и начала перекатывать. Я почесал ей шею, а из неё пыль, песок. Удивительные существа животные. Она не обиделась на мои слова, она поняла, что это ласка…».
И автор тут же добавляет:
«А я подумал: Какой же ты удивительный человек; другой бы, увидав, что к нему несётся корова, огромное животное с рогами, от страха такого стрекача задал бы, а тебе это даже и в голову не пришло… Такие детали не придумаешь: корова голову по плечу перекатывала и из неё пыль, песок».
А мне тоже хочется добавить: не в том ведь смысл, что отец Иоанн смелый или какой-то особенно благочестивый, даже коровой восхищается, что она не обиделась. Самое главное тут в том, что ему «даже и в голову не пришло», что корова с рогами опасна и что можно от неё уклониться. То есть тут совершенно естественное сердечное чувство доверия к миру Божьему. Страх не возникает, потому что мысль сосредоточена на любви, сострадательной любви даже вот и к корове с кривыми уродливыми рогами…
Есть в книге эпизод, который, конечно не без иронии, воспринимаю тайным знаком своего внутреннего родства с писателем. Вот есть духовные знаки, а есть и такие…
Рассказывая о дорогой его сердцу книге поэзии Григора Нарекаци, автор вспоминает случай размолвки с женой:
«Книга скорби» всегда со мной. Я, как мой учитель, всегда держу ее при себе. Однажды приехал из деревни в Москву, а Мариша почему-то встретила неласково. Вернее, не почему-то – она просто устала жить одна в Москве. Нападала на меня из-за всякого пустяка. Утром ушла в храм на Литургию, а я, больной, в кровати остался. Очень жалел, что приехал. Если бы не болезнь, то утек бы обратно. Со службы Мариша вернулась другим человеком – благодать храмовая сердца коснулась: «Хочешь, я тебе кашу манную сварю?». Я очень ее люблю. Уже поняв, отчего жена сердится, все же решил немножко проучить – притворился обиженным: «Мне от тебя ничего не нужно». Мариша, как ни в чем не бывало, легла рядом, взяла книгу Нарекаци, которую я только что закрыл, прочитала вслух одну строфу. Невольно отметил две строчки «Лишь пожелай, и песней всем любезной, мгновенно станет крик души моей». Закрыла книгу и ушла варить кашу. Перечитал эти две строчки. Господи, да ведь это эпиграф ко всему моему творчеству! Только ради этих двух строчек стоило приехать в Москву».
Признаюсь честно: при первом чтении фразу «Я её очень люблю» отнесла к жене, а не к манной каше. Настолько возвышенно я была настроена, прочитав безотрывно уже семьдесят страниц книги и всё более проникаясь её целительным религиозным пафосом. Был первый день Великого поста, и вспоминать о каше мне было небезопасно… Тем более что я, как и Сергей Антонович, очень люблю именно эту, манную, о чём сама в приличном кругу лишний раз и не обмолвилась бы, стесняясь мысли, что манная каша – пища детей, а мы тут вон какие взрослые…
И только перечитывая в третий раз повесть «Собрат по художеству», уже осознав свою жаркую симпатию и к герою, и к его летописцу-биографу, вдруг обрадованно заметила, что речь-то о каше, а не о жене. «Я очень её люблю». Не зазорно, оказывается, писателю на исходе шестого десятка признаться в любви к манной каше. И вот даже такая мелочь, как упоминание любимой каши, служит для меня основанием для самых высоких мыслей и обобщений. И я ведь, оглядываясь на тонкую душевно-лирическую прозу Сергея Щербакова, понимаю теперь эту нашу общую с ним любовь к манной каше не как слабость характера, не отсутствие зрелости, явное в выборе пищи, а скорее как признак душевного детства, сердечной наивности. И чем старше возрастом, тем наивнее, доверчивее сердце к Божьему миру…
Удивительно, что даже в портретах автора из разных книг можно заметить это внутреннее постепенное преображение души. Вот издание 2013 года, книга «Иринарховский крестный ход» (Москва, «Российский писатель»), цветная вклейка: на фото спокойный, но всё-таки слишком требовательный и немного с нажимом уверенный взгляд. А вот книга осени 2020-го, того же издательства, тоже портрет автора, уже чёрно-белый, но какой мягкий, будто бы даже застенчивый или, может быть, беззащитный, страдальческий взгляд, какие тихие глаза…
В повести 2012 года «Мама» писатель рисует деревце под окном, очень похожее на него самого, сегодняшнего: «Маленький кленок за колодцем так и пламенеет. Не настолько роскошно, многоцветно, как взрослые, но такая в нём детскость нежная, такая чистота красок, такая беззащитность, что хочется его по головке погладить, как ребёнка».
Вот такую же детскость и нежную чистоту предполагаешь и в душевных качествах писателя. Или портреты не соотносимы со временем издания книг? По внешности, так на втором портрете автор даже будто юнее себя прежнего, и напряжённые складки над переносицей уже не так глубоки… Больше доверия в этом взгляде, меньше готовности дать отпор… Тихая внутренняя сосредоточенность, как бы желание не расплескать полную чашу…
После знакомства с этим портретом внимательно прочитала аннотацию, чтобы проверить, подтвердит ли она мои представления о характере книги – созвучен ли облик автора предполагаемому содержанию?
«Безусловно, автора этих повестей отличает высокая духовная сосредоточенность…». Кажется, эти формулы уже встречались мне в аннотациях книг того же издательства. И всё-таки читаю далее и дочитываю, окончательно убеждаясь, что это именно про Сергея Щербакова: «…сосредоточенность, позволяющая ему в своих произведениях полагаться не на искусный вымысел, в котором вроде бы только и может отразиться правда жизни, а ничего не придумывая, разглядеть таинственные и высокие смыслы в жизни такой, какая она у него есть».
Тут показалась очень знакомой эта своеобразная интонация: «…вроде бы только и может…», «…такой, какая она у него есть». Не просто: какая она есть, а именно: какая она у него есть. И следующая фраза подкрепила уверенность, что мне известен автор этих слов:
«Но всё дело в том, что в своей духовной сосредоточенности Сергей Щербаков достигает именно той внутренней свободы, которая читателям даёт возможность воспринимать его художественные тексты не как сотворённые, а как самородные».
Вот это «не как сотворённые, а как самородные» прозвучало совсем узнаваемо…
Конечно, вполне разумеющийся факт, что у книги, напечатанной в издательстве «Российский писатель», главный редактор – Николай Дорошенко. И вот именно его интонация узнаваема в аннотации. Правда, «классическая строгость формы и высокая духовная сосредоточенность» свойственны буквально каждому труду этого издательства, если глянуть дежурные аннотации на сайте. И всё-таки о книге Сергея Щербакова сказано от души, без неизбежной в издательском потоке формальности. Думается, иначе и не могло быть.
В повести «Мама» Сергей Антонович с теплом пишет о Дорошенко, рассказывая, как однажды при встрече они выясняли отношения: «…в трудное время Коля здорово выручил меня. Мы снова подружились. Вот и в этот приезд я навестил его. Посидели хорошо. С усталости он непривычно захмелел, и я решил проводить его до дома. Возле крыльца Коля вдруг совершенно протрезвел и, глядя на меня ясными серыми глазами, произнёс: «У нас с тобой одно расхождение». Я ласково улыбнулся: «Собаки». Коля всё меня критиковал, что я им слишком много места уделяю в своих писаниях. И сколько я ни объяснял ему, что собаки играют в моей жизни важную роль и я просто-напросто люблю этих самых благодарных на свете существ, он, читая моё новое произведение, кряхтел: «Опять у тебя про собак».
Да, можно представить, как Николай Иванович снова «кряхтел», редактируя повесть «Собрат по блаженству». Такие вот, например, страницы, где Сергей Щербаков пишет о своём друге отце Иоанне:
«Конечно, мы с ним одной крови: он тоже любит собак больше всех животных. О своей Дусе рассказывает с нежностью: “Всех она любила. Вот такое маленькое существо на весь мир себя делила…”.
…На глазах отца Иоанна, тогда ещё Олега Владимировича, Дусю задавил автобус. Он взял на руки кровавую лепёшку – всё, что от неё осталось – положил на тротуар, упал на колени и стал колотить кулаками об асфальт…
…в коридоре развешаны по стенам фотографии. Конечно, Дуся, двухмесячным щенком сидящая в чёрной вязаной шапочке. Дуся, высоко подпрыгивающая за снежком. Большие уши – как крылья. Отец Иоанн комментирует: “Дусёй исполненный полёт”. Не душой, а Дусёй. Я соглашаюсь: “Дуся и Малыш – самые прекрасные собаки на свете – они похоронены между дерев вблизи храмов…”. До этого я ни одну собаку не сравнивал с моим Малышом и больше ни одну и не сравню. Я это знаю».
Продолжая рассказ о встрече с Николаем Дорошенко, Сергей Антонович вспоминает:
«Коля почему-то не удивился моей прозорливости и рассказал, как в молодости в родном Курске он подрабатывал на реставрации православного храма. И каждое утро за ним привязывалась одна знакомая собака, а начальник, видимо, верующий человек, сердился: мол, зачем ты приводишь в святое место собаку. Коля оправдывался, что она сама…».
Вот с этой собаки, которую по какому-то чудесному совпадению звали Малыш, как и любимого пёську Сергея Щербакова, в душе Дорошенко вызрело понимание собрата по писательскому цеху: «Не знаю, понял ли он до самых глубин эту собачью историю, но рассказал её, конечно, неспроста, – начал прозревать, почему у меня так много про собак. Да, у Бога всё промыслительно. Сначала наши отношения с Дорошенко были такими, что он и меня, как ту собаку Малыша, не звал в свою компанию. (…) и хотя он считает, что собакам место в будке, а не на страницах книг, именно Коля вывел моего Малыша на авансцену русской литературы. Это он издал мою повесть “Рабочая собака”…».
И дорисовывает всю эту «собачью историю» художник широким мазком:
«Когда Дорошенко прочитал мои «Воды прозрачные. Толкование на повесть Василия Белова “Привычное дело”», то воскликнул, что ничего лучше о Белове не читал, и заставил меня отправить толкование на литературный конкурс имени Василия Белова, сопроводив своим письмом, в котором убеждал комиссию присудить эту премию мне – иначе будет несправедливо… Премию дали другому, но я ведь не для премии писал, и мне гораздо дороже, что Николай Дорошенко, большой русский прозаик, наградил меня словами: “Одну такую вещь написать – и можно умирать. Ты не только о Белове написал… Ты взял «фонарик», пришёл, посветил: смотрите – вот что такое русская литература…”
А началось всё с собаки по кличке Малыш…».
Вот и у меня любовь к светлой прозе «крестоходца Иринарховского» Сергея Щербакова началась с повести о рабочей собаке по кличке Малыш.
***
В самом конце книги «Две повести» Сергей Щербаков пишет о панихиде на могиле своего друга, и этот эпизод позволяет нам понимать всю повесть (а не только описанные минуты на кладбище) как лирический реквием. Хотя автору ближе греческое, православное слово «панихида», что значит «заупокойное богослужение», «поминальная молитва». Потому и я, вслед за автором, называю эту повесть художественной панихидой.
А на кладбище было так:
«На могиле о. Иоанна вдвоем с о. Николаем отслужили панихиду. День июльский, жаркий, чудесный. Уходить не хотелось. Словно чего-то ожидая, мы молча склоняли головы. Гудя, прилетел большой черный бархатный шмель, сел на букет цветов, поставленных в банку с водой. От радости меня просто пронзило: «Голубчик мой дорогой, тебя-то мы и ждали». О. Николай глянул на меня вопрошающе. Я пояснил: «Последнее, что о. Иоанн слушал по своему музыкальному центру – моя радиопередача о поэзии Ивана Алексеевича Бунина. Гуля рассказала, что целую неделю, садясь за обеденный стол, мой собрат по художеству просил ее: “Поставь моего друга”. Я там читал любимое стихотворение “Последний шмель”». Показал о. Николаю рукой на шмеля, сидевшего на цветах, и прочитал:
Черный бархатный шмель, золотое оплечье,
Заунывно гудящий певучей струной,
Ты зачем залетаешь в жилье человечье
И как будто тоскуешь со мной?
За окном свет и зной, подоконники ярки,
Безмятежны и жарки последние дни,
Полетай, погуди – и в засохшей татарке,
На подушечке красной усни.
Не дано тебе знать человеческой думы,
Что давно опустели поля,
Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый
Золотого сухого шмеля!
Черный бархатный шмель, золотое оплечье, сидел и будто слушал о себе. Меня охватило вдохновение: «Если бы он не прилетел, тогда бы я не прочитал “Последнего шмеля”, а художество просто обязано было прозвучать на могиле о. Иоанна. Он ведь и в монашестве остался художником. Потому после панихиды духовной должна была состояться “панихида” художественная…».
Можно ещё назвать это действо и поэтической панихидой.
Только понятия «творчество» писатель как будто бы в тексте своём избегает.
Одна из читательниц сайта «Российский писатель», где была опубликована повесть, вопрошает: «Но почему все же “повестушка” названа “Собрат по художеству”, а не более благозвучно “Собрат по творчеству”?».
Как говорится, о вкусах не спорят, но всё-таки удивляет, что выражение «собрат по творчеству» кому-то кажется «благозвучнее».
Сергей Щербаков – изысканно-тонкий лирик, хотя и прозаик. При его трепетном восприятии каждого слова русского языка, каждого смыслового нюанса, порой лишь интуицией и угадываемого, без посредства «умничающих» толковых словарей, у него не может быть случайности в выборе. Творчество вовсе не «выше» художества. Это всего лишь процесс или совокупность достигнутого. Художество, то есть красота, гармония – и есть конечная цель всякого творчества. Так что «претендовать на высокое уподобление Творцу» (о чём предостерегает писателя читательница), мы можем как раз в достижении «художества», а не «творчества», которое само по себе вовсе не обязательно творит красоту и гармонию. Не всякий творящий в литературе – художник. Но всякий настоящий художник – творец и со-творец Богу. И самое парадоксальное, что Творец наш и Бог Господь Иисус Христос в православной гимнографии выступает как Художник и Всехитрец. К примеру, в каноне воскресном Пресвятой Богородице седьмого гласа: «Нетле́ния искуше́нием ро́ждшая, и всехитрецу́ Сло́ву плоть взаимода́вшая…».
Художник – не тот, кто творит, а тот, кто искусен в творении, по-славянски: худог. И русские классики нередко пользовались этим словом. Например: «Кто премудр и худог, тот пусть покажет им от своего жития доброго, – тогда они и Христа поймут…» (Н.С. Лесков, «На краю света»).
Так что отец Иоанн, служитель Божий, монах, отвергшийся земных красот во славу истинной Красоты, мог быть только собратом по художеству русскому писателю, а не коллегой по творчеству. Художник слова и художник фотообъектива становятся собратьями по Красоте. Художество их – в Боге. Они братья во Христе. Собратья по вере, по главному земному художеству. Не случайно же самые последние слова повести: «…с нежностью вспоминаю о. Иоанна-джана – чёрного бархатного шмеля Божьего с золотым оплечьем… Нет, его не сдуло в бурьян – он впадает в Бога, как река в море…».
Здесь очевидна мысль, что главным художеством на земле должно быть умение человека «помнить свои берега», «течь своим руслом», «впадать в Бога», а не разливаться мелководьем сиюминутных страстей. Да ведь и святые отцы говорят, что дело молитвы – искусство из искусств, художество из художеств. Духовным художеством называется в православной книжности молитва Иисусова. Так что мы не должны забывать, что книга Сергея Щербакова названа так не потому, что речь в ней о профессиональном творчестве, она в первую очередь о духовном родстве героев, об их созвучной, соборной молитве – духовном художестве.
Другая читательница восклицает: «Тут целый мир, именно природный в самом начале, Божий мир». Очень верно сказано! И далее о стиле художника: «Удивительная простота и ясность слога, прекрасные метафоры, тут же объясняемые, а при этом и осознание Промыслительности».
А вот эта обмолвка: «прекрасные метафоры, тут же объясняемые», поданная как достоинство, на самом деле может служить укором истинному художнику. Метафора в художественном тексте для того и нужна, чтобы с её помощью изображать, а не объяснять. Метафора сама всё объясняет, причём даже лучше, чем это мог бы сделать автор. После метафоры уже не нужны объяснения. «Пчела из кельи восковой летит за данью полевой» – неужели Пушкину надо беспокоиться, что мы не поймём его образ? Да, нынешнему юному поколению с гаджетами вместо воображения, может, и надо пояснять, что такое келья и полевая дань в жизни пчёл. Но Пушкин таковой информационной напасти и представить себе не мог, творил метафорами как необходимейшим инструментом художественности, являющей, а не объясняющей мир.
Прозу Сергея Щербакова не назвать импрессионистичной. Здесь всё отчётливо, никаких туманных намёков. Метафоры свои он действительно подробнейшим образом разъясняет. В чём же тайна? Из чего возникает художественность?
А художественность его прозы рождается из авторской интонации, из отношения автора к своему герою или к предмету повествования. То есть художественность тут не в изобразительности, а в чувстве, переживании. Изобразить чувство гораздо труднее, чем внешний материальный объект или какое-то явление природы. Тут и материя мира и природные знаки будут лишь вспомогательным строительным материалом для созидания «формы» чувства. И опять художник выступает как творец, зиждитель, подражая верховному Зиждителю и Творцу. И ничего предосудительного в этом подражании нет. Потому что весь природный мир учит человека этому сакральному подражанию. О том и Евангелие напоминает: «Взгляните на птиц небесных…» (Матф. 6:26). Или: «Посмотрите на полевые лилии…» (Матф. 6:29). И лучшие наши художники именно так изображают свои чувства: «И цветы, и шмели, и трава, и колосья /И лазурь, и полуденный зной…». Всё! Никаких объяснений. Только посмотреть вокруг – и поставить многоточие…
То, что читательница называет объяснением метафоры, на самом деле скорее толкование Промысла. Отсюда и тщательность, стремление разъяснить всё до последней буковки:
«Если бы шмель не прилетел, тогда бы этого не случилось (то есть не прозвучало бы на могиле отца Иоанна стихотворение Бунина. – М.М.). А чтобы он прилетел, надо было кому-то принести на могилу цветы, чтобы было ему зачем прилететь и куда сесть».
Вот такое «осознание Промыслительности».
Хочется отметить ещё одну интересную особенность авторского стиля, которую можно назвать эксплуатацией предварительно разъяснённой метафоры. Так, например, использовалась метафора баранов при размышлении автора об упрямстве и недальновидности глупых людей (цитата приводилась выше). Другой пример: человек-чирей. Попробуй уясни тут авторскую мысль без предваряющего житейского рассказа. И писатель сначала рисует ситуацию, где возникает этот образ чирея, а уже затем в подходящий момент удачно пользуется своей предварительно разъяснённой метафорой.
«О. Иоанн иногда забывает, кто он и где живет, а про царя Николая помнит и про баранов понимает… По пути на кухню еще не раз прикладывается к иконам, еще не раз останавливается перед фотографиями. Наконец добираемся до места. У стола собрат мой задумчиво останавливается. Я шутливо разрешаю: «Садись где хочешь». Он усмехается: «Как чирей – где захочет, там и вскочит». Тогда я воспринял это как яркую шутку, а теперь понимаю, что сказал мой учитель: это чирей вскакивает по своему хотению, а люди должны жить не по своему хотению, а по воле Божьей (по заповедям, по блаженствам – по любви). Это «враг (бес) поучает всегда творити своя хотения». Потому люди, живущие по своим хотениям, уподобляются чиреям…
Сейчас во всем мире страшная эпидемия коронавируса. Президент… призвал сограждан оставаться дома, чтобы не заразиться и других не заразить. Но нашлось немало тех, кто пренебрег призывом… – закуражились, как несмышленые избалованные дети: «А я хочу в Италию», «А я хочу в Китай», «А я хочу покупаться в теплых водах Атлантики»… А потом нагло требовали, чтобы Россия вывезла их обратно. Вот такие туристы притащили в нашу страну коронавирус! Люди, живущие по своим хотениям, уподобляются чиреям. Господи, как же их много на земле!».
Через несколько страниц повествования автор запросто использует сравнение, которое теперь, после стольких доводов и рассуждений, становится ёмким смысловым узлом, заново активизируя все предыдущие моральные толкования:
«Наконец о. Иоанн усаживается не по своему хотению, как чирей, а как хозяин дома – под фотографией купели, в коей крестили Владимира Красное Солнышко. Учитель мой сподобился запечатлеть на снимке обретение этой судьбоносной для русского народа крестильни».
Иногда толкование метафоры или сравнения происходит мгновенно, сразу после возникновения образа в тексте, а точнее, в жизненной ситуации. И тут действительно чувствуешь некоторую нарочитую назидательность, в общем-то, объяснимую желанием автора духовно обогатить своего читателя, но всё-таки несколько нетерпеливую, как бы выдающую недоверие автора к нашей духовной самостоятельности.
«Ставлю на плиту чайник, даю собрату по блаженству виноградину: «Чтобы время даром не пропадало». Он мгновенно рождает афоризм: «Чтобы время не стало бременем». Тут сразу кумекаю: у людей, живущих впустую, бесполезно, время превращается в бремя. А они мучаются, гадают: откуда тоска? откуда печаль? Развлекаются, развлекаются, а тоска не проходит, и давит на сердце все тяжелее. Вроде бы одну букву о. Иоанн заменил: в-ремя, б-ремя, а смысл какой глубокий открылся. Бог дал тебе жизнь, время дал тебе, а ты своей ленью и равнодушием превратил его в бремя. За это отвечать пред Творцом придется. Отсюда, даже у неверующих, тоска, печаль, тяжесть на сердце. Одним словом, бремя тяжкое. Потому у нас раньше не просто говорили: «бездельничает», а «мучается от безделья»…».
Любопытна здесь эта обмолвка, уточнение: «даже у неверующих». Казалось бы, как раз у неверующих-то всё это и должно так происходить. Но книги Сергея Щербакова написаны для верующих, слишком высок в них градус нравственного назидания (неверующему этот градус не по силам). Потому он знает, что его поймут. Обмолвившись, ничего не поясняет. Читателю и так понятно, что неверующего тоской не воспитаешь. Потому Бог чаще оставляет их в покое. А вот верующий своей тоски пугается, осознаёт, что где-то оступился. Знает: если время стало бременем, нужно скорее возвращаться к Богу. Вот отсюда и мгновенный, рождённый ситуацией афоризм отца Иоанна: «Чтобы время не стало бременем». А для тех, кто не заметил метаморфозы и уже ощутил это бремя, как раз и «кумекает» дальше автор.
Вообще, книги Сергея Щербакова предполагают читателя не только зрелого, умудрённого, который найдёт в них много родственного самому себе и тем умилится. Обращены они и к читателю молодому, неискушённому в духовной борьбе, которому как раз и адресованы многочисленные тщательные толкования символических созвучий в жизненных обстоятельствах и поступках героев. При этом возникает отчётливое стилистическое «расслоение», когда автор, адресуясь к молодым, использует в своей речи молодёжный сленг. Причём заменить автора «повествователем» или «рассказчиком», не тождественным автору, мы в этом случае не можем, настолько личностную интонацию избирает он.
Вот, к примеру, вполне глубокий в нравственно-философском отношении эпизод с подобным стилистически неожиданным явлением:
«За столом с Маришей сидели две молодые женщины лет сорока. Одна оказалась «белым бантиком» – либералкой, а другая – Таня – горячей патриоткой. Таня торопилась все успеть. И в баню, и на танцы… А торопиться нигде не надо – даже на войне… Я пару раз подкалывал ее при встрече: «А Таня уже на велосипеде… А Таня уже в бассейне…». Она в ответ только улыбалась. Вечером, в день ее отъезда, идем на прогулку, а Таня стоит возле администраторской. Впервые увидал на ее лице грусть, и жалко стало: «А мы думали, Таня уже уехала». Она печально: «Машина задержалась». Тут ее соседка по номеру проходит мимо. Я к ней: «Одна вы остаетесь?». Таня скромно: «Другую вселят». Я возразил: «Но Таню-то уже не вселят…». Она благодарно глянула на меня: «Счастливо вам оставаться». Ревнивая моя жена удивилась, с чего это я вдруг заговорил с Таней? Пришлось объяснить, что я ее просто пожалел, что молодые люди ее типа, сами того не сознавая, на новом месте надеются обрести то, чего им не хватает. И не обретают, потому что не знают, что им нужно. А Таня через мои ласковые слова: «но Таню-то уже не вселят», может, и обрела наконец. Душа-то ищет любви и ласки. Особенно у нынешней деловой молодежи. Любви и ласки им не хватает, но они этого не понимают. А Таня, думаю, поняла: так она благодарно глянула на меня…» («Собрат по блаженству»).
Глубина здесь в толковании духовного состояния женщины, неосознанно ищущей в людях душевного тепла, а неожиданность – в авторской лексике: «Я пару раз подкалывал её при встрече». Вот это «подкалывал» вместо «подшучивал» (или «высмеивал», «поддевал»), конечно, звучит наиболее безобидно по смыслу, не уничижает предмет речи, однако к высокому стилю это слово не отнесёшь.
Это сознательное снижение лирического пафоса, который громко прозвучит чуть позднее, когда на страницах книги появится главный герой – отец Иоанн-джан, собрат по блаженству и по художеству, и можно назвать стилистическим расслоением. Как говорится, кесарю кесарево, а Богу Божье. С молодыми – на сленге, с духовно зрелыми – на языке возвышенных метафор.
Что дело обстоит именно так, как раз и подтверждает концовка повести «Собрат по блаженству»:
«В мае Нина Григорьевна в очередной раз уложила (в клинику. – М.М.) отца Иоанна. Звоню: «Отец Иоанн-джан?.. А это собрат по блаженству Сергий». Он непривычно устало и тихо спрашивает: «Не надоело тебе еще блаженствовать?». Измучился мой дорогой Джан. Но я знаю, как поднять его на крыло: «Отец Иоанн, не могу я всё-таки Нарекаци читать. Половины стихов не понимаю». Он сразу забывает о себе: «Ты что! Этого быть не может!» Голос наполняется силой:
И если я припомню всё, что было,
И воды моря превращу в чернила,
И, как пергаменты, я расстелю
Все склоны гор пологие и дали,
И тростники на перья изрублю —
То и тогда при помощи письма
Я перечислю, Господи, едва ли
Мои грехи, которых тьма и тьма.
….
И если кедр ливанский в три обхвата
Свалю я, сделав рычагом весов, —
На чаше их и тяжесть Арарата
Не перетянет всех моих грехов…
Мой собрат по блаженству во Христе читает, читает. Конечно, что ж тут непонятного – всё про меня…».
Вот так, на языке высокой поэзии, говорили друг с другом созвучные в духе герои.
А какого потрясающего лиризма достигает проза Сергея Щербакова, когда автор начинает грустить о временной разлуке с другом, с любимым духовным собеседником:
«Из деревни звонил ему частенько. Зная его любовь к искусству, старался рассказывать похудожественнее. Слава Богу, жизнь моя потрясающе художественна – потому ничего придумывать, фантазировать, нет нужды. Рассказываю, что к нашему многосеннолиственному дубу у калитки даже сойки прилетают; что в детстве в Забайкалье, где нет соек, я по книгам почему-то представлял эту птицу неказистой, невзрачной, а когда поселился в Ярославской деревеньке Старово-Смолино, оказалась сойка такой красавицей. Орехового цвета, желудевого, она и вся на желудь похожа, да еще с синим пером в крыле, да еще грудка у нее розоватая. Учитель мой как всегда глядит вглубь: «Они, птицы, все красивые – потому что они летучие». Конечно, в полете все красивы. Тут никто спорить не будет.
Осенью живописую ему, как опадают листья нашего дуба у калитки. Кружась, задевая своих собратьев, словно лодочки по волнам плавно опускаются на землю. Гляжу я на них и тоже чувствую себя золотым листом. Правда, не тем, который падает, а тем, который падающие листья задевают. Задевают они уже меня… Мой собрат по художеству слушает так внимательно, что я не слышу его дыхания. Потом молчит долго-долго, и я печально прозреваю: он чувствует себя золотым падающим листом, который меня задевает…»
Сколько созвучий с грустью автора возникает здесь у читателя! И дуб многосеннолиственный у калитки, и сойки с желудёвыми грудками, прилетающие на дуб, и падающие листья, кружащиеся, словно лодочки…
И как это всё нас трогает и задевает!
Чтобы объяснить, почему этот отрывочек повести «Собрат по художеству» так волнует, нужно написать подобную же повесть. Потому проще сказать, что здесь самые привычные приметы жизни вдруг обретают новое художественное звучание.
Особенно неожиданно и радостно – потому что гармонично, уместно – прозвучало это гимнографическое сложносоставное определение, характеризующее дерево: дуб многосеннолиственный. И здесь снова автор ориентируется на знающего православного читателя, не поясняя избранный эпитет.
Поскольку у этой статьи читатель может быть разный, позволю себе разъяснить значение слова, которое так обрадовало меня в тексте повести. Это слово как пароль, отзывом на который может быть другой эпитет, соседний в том тексте, где впервые слышит их русский христианин: радуйся, древо светлоплодовитое, от него же питаются вернии; радуйся, древо благосеннолиственное, им же покрываются мнози! Это первый в истории жанра Акафист Пресвятой Богородице, константинопольская песнь хвалы Невесте Неневестной.
Так что дуб, растущий у калитки перед домом писателя, – почти что гимнографический, литургический, потому что Акафист (Похвала) Пресвятой Богородице – единственный из всех произведений этого жанра, который читается во время Богослужения, в субботу акафиста – на пятой неделе Великого поста. Без сомнения, эпитет «многосеннолиственный» (что значит дающий многую тень) образован писателем от того, акафистного, который означает не просто многую тень, укрывающую от житейского зноя (в том числе и от зноя страстей), но сень благую, спасительную. Радуйся, древо благосеннолиственное, имже покрываются мнози! – поётся христианами в обращении к Божией Матери в Субботу Акафиста во всех православных храмах.
Вот почему я называю этот эпитет паролем для читателя, на которого, конечно же, рассчитывает автор. Только верующий, только православный услышит здесь то нежно-лирическое настроение, какое, наверное, охватило и отца Иоанна, слушающего собрата по художеству с затаённым дыханием. Вот оно, главное в их совместном художестве – узнавание и сотворение Божией красоты в мире, прославление её в каждом природном явлении, несущем в себе гармонию, как этот дуб и сойки с желудёвыми грудками на нём, и в каждом встречном человеке, несущем в себе образ и подобие Бога. Нет никакой красоты, никакого художества там, где нет этих образа и подобия!
Талантливый фотохудожник в миру, отец Иоанн как никто дорожил этой правдой жизни – снимать человека так, чтобы он являл собою прежде всего любовь, любовь к ближнему и дальнему, любовь ко всему сотворённому Богом. Без этой любви правды нет. Только в этой любви человек становится образом и подобием Бога. Потому, к примеру, герой фотоочерка должен был открываться через людей, находящихся рядом с ним. Об этом рассказывает один из учеников отца Иоанна, в миру Олега Владимировича Макарова:
«Как-то привёз ему фотоочерк. Радовался, что хороший получился, очень ждал похвалы, а Олег Владимирович огорошил: “Тебе не хватает одного кадра”. А какого кадра – не сказал. Долго я ломал голову и всё же додумался: герой у меня есть, а вот людей, с которыми он работает – нет. И пришлось снова ехать за тридевять земель за одним кадром…» («Собрат по художеству»).
Приводя этот рассказ в своей книге, писатель снова подчёркивает соборную натуру своего учителя, собеседника, друга. Ведь главная мысль тут: человек являет себя в другом, через другого, ближнего, открываясь в поступках, в отношениях с людьми, а не в каком-то единственном и самодостаточном состоянии. Даже святые на земле открывались миру Богом через других людей, через учеников, собеседников, способных запомнить и записать.
Вот так и Сергей Щербаков говорит о своём собрате по духовному художеству, называя себя человеком, «приставленным Богом» к нему, «чтобы записать его слова»: «…Бог очень ценил таланты о.Иоанна. Чтобы я попал в одну больничную палату с ним и написал книгу его бытия, заставил меня несколько лет страдать кровотечением…».
Может, и несколько самонадеянно это звучит. Ведь болезнь может иметь и другую причину, личностную. Но совершенно неоспоримо, что Бог устроил встречу двум людям ради их обоюдной пользы, ради их спасительного сердечного единения. Христианину не нужно напоминать лишний раз, что такие промыслительные встречи происходят ради самих людей, их обоюдного устремления к Богу. Потому и не может думать иначе один из них, прозревая свою миссию послушника при духовном наставнике. Потому и естественны земные, прощальные слова писателя:
«Для меня мой собрат навсегда остался живым…».
***
На сайте «Мой Борисоглеб» встретилась мне беседа с писателем одного из читателей, который восторженно заявил: «С этим прекрасным писателем я был знаком через его произведения. Как же легко они читаются – будто струится тихая речка по теплому лугу, виляет то вправо, то влево…». Не знаю, как была принята самим прозаиком эта забавная похвала, а мне так даже захотелось его защитить от такой необдуманной образности.
Конечно, Сергей Антонович нигде в своих рассказах и повестях не «виляет то вправо, то влево», подобно легкомысленной деревенской речушке. Не зря же его собрат по блаженству отец Иоанн-джан, ласково именуя друга Серженькой, однажды остроумно назвал его, добавив, по своему обыкновению, только одну букву: Стерженька! Так он превращал в своих мудрых речах и время в бремя, и премию Нобелевскую в Кобелевскую, умея одной буквой неслыханно углубить смысл.
Проза Сергея Щербакова никак не «виляет», не изгибается прихотливо в фигурах речи, а стремится ровно и прямо, как стрела, как стальной стержень – только к Христу. Это на редкость «прямолинейный» православный писатель, без малейшего уклонения в беллетристику, вольное сочинительство. Среди современных русских прозаиков только Владимира Крупина можно назвать столь же или даже более «прямолинейным», «публицистичным» автором, не допускающим ни малейшего компромисса в слове о вере, о любви, о Христе. «Мы не в митингах, мы в крестных ходах, мы не в криках, мы в молитве. А сильнее силы, чем молитва православная, нет», – писал Владимир Крупин в повести «Крестный ход». Кстати, его слова о себе совершенно точно характеризуют и писательскую позицию Щербакова – не выдумывать, не сочинять, а только описывать.
«…Важно понять: что мы создаем своим писательством? – задумывается Крупин. – Икону жизни, отражающую реальную Божью действительность, или слепок своего «я» – свои фантазии, выдумки? <…> Конечно, талант, данный от Бога, надо использовать и не зарывать в землю. Но вот что говорил один старец, схиеромонах Нектарий, мой первый духовный отец. Он предупреждал об опасности художественной литературы и объяснял: жизнь настолько богата, настолько разнообразна, настолько необычайно насыщенна, что выдумывать совершенно нельзя. И я больше двадцати лет пишу от первого лица, стараюсь писать только то, что видел, что пережил».
Как тут не вспомнить ещё раз те слова, что уже звучали в этой статье: «Слава Богу, жизнь моя потрясающе художественна – потому ничего придумывать, фантазировать нет нужды».
Это русский писатель Сергей Щербаков. И он всё-таки не «тихая речка», что «виляет в лугах». Всё-таки видится он иначе…
О своём восприятии его прозы, о неожиданных откровениях его книг, заставляющих строго взглянуть на себя и свою жизнь, могла бы сказать его же словами: «Мечтали о воде стремительной, а оказались у святого источника».
Вот этот образ святого источника мне в этой прозе ближе всего.
Хотя обозначить им символически всё прозаическое творчество писателя не рискну, потому что обычно этот образ применим к духовной книжности, писаниям святых отцов.
При этом сказать, что проза его православная «читается легко», я тоже не могу. Трудно! Очень трудно бывает смириться с тем, что писатель нечаянно открывает тебе в себе самой, в чём признаваться не хотелось бы. А он признался! И вот когда соприкасаешься с такой безоглядной искренностью, с такой глубинной исповедальностью, не можешь уже оставаться в прежнем упрямстве саможаления, самолюбия, с трудом, но смиришься, невольно укоришь себя, приструнишь, а там, глядишь, и просветлишься чувством, будто в ледяном источнике искупнулась.
Был, кстати, такой момент, когда ревниво откликнулась мысленно на писательскую строчку про Иринарховский колодчик: «Завзятые паломники говорят, что только в Дивееве вода холоднее. Я же думаю, что у нас она не теплее». Ага, думаю, вот я где недалеко от вас отстала – в Дивееве-то я трижды была! Аж на столетие прославления преподобного Серафима во все дивеевские источники окуналась! И вода там действительно такая ледяная, что не помня себя из неё выпрыгиваешь. В первый раз в 2001 году, трижды окунувшись в лесу на источнике Преподобного «во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа», вышла я из воды совершенно без памяти, даже без чувств. Будто всю прежнюю жизнь с меня этими ледяными струями смыло. Причём вместе с кожей на ладонях, так что кровоточили они потом несколько дней…
Так что нет, милейший Сергей Антонович, холоднее дивеевских святых источников во всём мире не сыскать! Ни в Оптиной, ни в Шамордино, ни в Санаксарах я такой отрезвляющей встряски не ощущала…
А вот проза ваша, бывает, и окатит холодком невзначай.
В повести «Мама» в эпизоде, где в поезд входит девушка Женя, есть такие строчки: «Это была пассажирка явно другого духа, чем прежние соседи. Всё же спросил, кто она. Риэлтер. За двое суток в моём купе подобные слова не звучали: риэлтер. Стало всё понятно, и решил больше не разговаривать и книги свои не дарить…».
Девушка оказалась потом «замечательной», но вот такое начало знакомства, конечно, пугает. «Дал последний шанс: “Крест носите?”…». Если бы меня вот так в поезде кто-то спросил о кресте, наверное, послала бы подальше. Ведь это моё сугубо личное дело, и негоже в том перед попутчиками в поезде отчитываться.
Простодушие Жени и любовь к собакам спасли положение. Книги свои ей писатель всё-таки подарил. И я заодно обрадовалась и за других невольных «риэлторов». В самом близком моём окружении есть семья, гораздо более воцерковлённая и православная, нежели я сама, в которой женщина, будучи риэлтором, нечаянно встретила в организации своего будущего мужа, спасла его любовью своей от пьяной погибели, создали они семью и вместе воцерковились, воспитывая детей в вере и благочестии. А бывший риэлтор работает теперь в храме.
Потому, конечно, чуть-чуть настораживает при чтении такая беззастенчивая готовность автора испытывать веру всякого, входящего в купе. Однако тут же и устыдишься своей придирчивости, когда увидишь, что всё это делает писатель ради возможной проповеди, которая не замедлит далее прозвучать:
«Насчёт детективов я ей пояснил: “Всё, что мы видим, слышим, читаем, отпечатывается на нашей душе, хотим мы того или не хотим. Потому надо по возможности стараться плохое, некрасивое, пошлое, низкое не видеть, не слышать…”. Женя спрятала детектив подальше в сумку и открыла мою “Борисоглебскую осень”…».
Легко предвидеть здесь подозрение иных читателей, что, дескать, не Богу слава тут, а самому себе, своему творчеству, своим книгам. Но я, например, легко избавляюсь от такого подозрения, когда представлю, что это я на месте той Жени – читаю сначала детектив, а потом «Борисоглебскую осень». Или вот эту маленькую книжицу – «Две повести» об отце Иоанне-джане, или объёмный том «Иринарховский крестный ход»…
Представить сложно, потому что заставить читать детектив меня невозможно. Вита брэвис, как говорил нам преподаватель латыни на первом курсе института. И тратить эту жизнь на пустые выдумки – чудовищная глупость. Но всё-таки если попытаться представить, что только что я читала детектив… то я легко пойму Женю, у которой «вскоре на глазах заблестели слёзы», когда она стала читать «Рабочую собаку». А вот представить, чтобы они заблестели от чтива-детектива – немыслимо. Читать книги, от которых слёзы не заблестят, вообще не нужно. Потому что жизнь ценна только «нажитой» на земле душой, омытой слезами. И пусть это будут слёзы покаяния и умиления, а не зависти и обиды…
Вот потому не стану подозревать писателя в самолюбовании, когда дарит он всем попутчикам свои книги. А если б он усомнился и не дарил? Если б Еськов не подарил мне его книгу? Чтобы представить это не-дарение, мне нужно вычеркнуть несколько счастливейших эпизодов из своей жизни. И цветы, и шмели, и трава, и колосья… Всё это было столь пронзительно лишь потому, что высветилось словом и любовью писателя. Был когда-то прочитан Бунин и благополучно забыт, потому что тогда ещё не было в жизни тех трав и колосьев. Не была готова душа к восприятию. И цветы и шмели были только мечтой…
И только заново воскрешённые православным писателем, эти мгновения счастья стали не просто обыденной жизнью, пусть и новой и волнующей несказанно, они стали духовной реальностью, смыслом и оправданием всех предыдущих скорбей…
Сергей Щербаков признаётся, что полюбил среднюю полосу России благодаря любви к Богу. Значит, даже любовь к Родине воспитывается в нас не иначе, как через любовь ко Христу. Только любовь во Христе может преобразить естественное чувство человека, сделать его нетленным, обновляющим. И если мы хотим воспитать патриотизм в молодом поколении, начинать нужно с веры, с Православия. Сначала нужно полюбить Христа, после уже полюбишь Родину. Иначе – ложь. Иначе – смещение смыслов и обесценивание главного.
Настоящая любовь – жертва. Самоотречение. Только Бог даёт человеку эту любовь. И тогда её чувствуют многие – и идут вослед.
Сергей Щербаков в повести «Иринарховский крестный ход» вспоминает, как шёл в одном крестном ходе рядом с Эдуардом Фёдоровичем Володиным. «Глядели на купола, где выросла целая берёзовая роща, и пели «Пресвятая Богородица, спаси нас». Вспоминает его книгу «Ответ перед Господом нам держать всем». И ещё приводит слова «крупного русского человека» Михаила Петровича Лобанова:
«Я вспоминаю, как на каком-то торжественном вечере в Союзе писателей, где было много военных, генералов, вдруг появился профессор Володин – и как они вытянулись перед ним. Я почувствовал, что в этот момент он стал как бы духовным водителем этих генералов…»
Вот таким духовным водителем становится тот, в ком есть Христова любовь. Об этом и книги Сергея Щербакова.
И профессора Эдуарда Володина он вспоминает не раз, признаваясь, что скупые мужские слёзы при виде запущенности святого места стали для него знаком будущего соборного единства всех нас во Христе: «…мы шли с ним рядом в Георгиевском вокруг заброшенного храма, глядели на берёзовую рощу на его куполах, пели «Пресвятая Богородица, спаси нас». Вдруг у меня слёзы так и потекли из глаз. Виновато взглянул на Эдуарда Фёдоровича, дескать, прости, что я так не по-мужски, а у него в глазах – такие же слёзы… Сразу такая радость в душе соборная!».
«Блаженны плачущие, ибо они утешатся», – гласит одна из заповедей блаженств. Не только плач о своих грехах, но и радость духовного единения выражается у христиан слезами. Повести старово-смолинского затворника Сергея Щербакова щедро омывают читателя.
Великим постом 2021 года,
Курск