Почему лирику лермонтова можно назвать дневником духовной жизни поэта сочинение

Александр Сергеевич Пушкин больше всего не любил какие-либо запреты, подтверждением тому являются его стихотворения о свободе и их полный анализ. Команда Литеровед.ру подготовила материал на данную тему, благодаря которому будет намного легче разобраться в изучаемом материале.

Тема свободы в лирике А. С. Пушкина

Идея свободы проходит через всю лирику Александра Сергеевича. На протяжении все творческой жизни данная тема видоизменялась, но никогда не исчезала вовсе. В юношеские годы, когда Пушкин был лицеистом, его идея свободы больше напоминала некое бунтарство. Она была полностью пронизана независимостью и носила весьма горячий характер. Причиной этому стало окружение Александра Сергеевича, и сама атмосфера, которая царила в лицее.

Тему свободы автор всегда считал одной из самых главных в его жизни и творчестве. Если рассмотреть вольнолюбивую лирику поэта, то там видно полное отсутствие ограничений, которые постоянно связывали как общественную, так и политическую деятельность человека. Самая большая часть стихотворений автора приходится на период с 1817 по 1820 годы. Так же этот период называют «Петербургским».

Так же в данный период творчества большую роль играет гражданская тема. В этот период автор даже отходит от столь любимой любовной лирики. Здесь опять-таки особую роль играют люди, которые окружали Александра Сергеевича на тот момент. Они имели весьма прогрессивные взгляды на вещи и на жизнь в целом. Одним из таких товарищей был Чаадаев, которому поэт посвятил стихотворение «Любви, надежды, тихой славы…». Все общество тогда охватила невероятная жажда перемен.

Стихотворение «Вольность»

Одним из самых первых произведений Александра Сергеевича Пушкина, которое он посвятил теме свободы, является ода «Вольность». Для построения данного стихотворения он использует каноны эстетики классицизма. Автор одушевляет абстрактные понятия, что так характерно для данного направления.

Везде неправедная власть 

В сгущенной тьме предрассуждений 

Воссела — рабства грозный гении 

И славы роковая страсть.

Если рассмотреть это произведение немного глубже, то становится понятно, что автор пытается продолжить традицию Радищева. Но поэт не во всем солидарен с Радищевым, он не поддерживает радикализм, и не ведет призыв свергнуть царскую власть. Александр Сергеевич, используя аллегорию, рассказывает все преимущества конституционной монархии.

Стихотворение «К Чаадаеву»

Произведение, которое называется «К Чаадаеву» («Любви, надежды, тихой славы…») не относится полностью к классицизму. Здесь мы можем видеть сочетание элементов двух поэтических систем. Автор умело сочетает гражданские мотивы с личными. Он показывает жажду свободы е только как абстрактную добродетель, но и личностные переживания.

Стихотворение «Деревня»

В анализируемом стихотворении содержатся страстные обличия крепостничества, которые по стилю отдаленно похожи на «Путешествие из Петербурга в Москву», которое так же принадлежит перу Радищева. Но все дело в том, что поэт познакомился с данным произведениям намного позже, чем написал стихотворение «Деревня».

В первой части произведения читатель может наблюдать жанр элегии. Именно эта часть стихотворения и вышла в печать.

Во второй части стихотворения мы видим резкое изменение стиля: светлые ручьи сменяются насильственными лозами и так далее. Появляются риторические обороты, а так же одушевляются отвлеченные понятия.

Поэт подробно описывает ужасную судьбу рабов, а так же мечтает о свободе народа, но совершенно без насилия и призыва уничтожить крепостное право. В последних строках произведения поэт больше косвенно обращается к правителю, призывая того изменить существующий строй.

“Увижу ль, о друзья, народ неугнетенный,

 И рабство, падшее по манию царя…”

Данные три произведения можно назвать самыми главными стихотворениями автора о свободе. Но данный порыв занимал не основную часть творчества поэта. Спустя небольшой промежуток времени автор разочаровывается в своих взглядах и гражданских идеях, что хорошо видно в произведении «Свободы сеятель пустынный…», которое он пишет в 1823 году. Он сожалеет о времени, которое было потрачено впустую. Его вольная лирика меняется на некую романтическую свободу, примером чего является стихотворение «Погасло дневное светило…», а позже – на внутреннюю свободу.

Но тема свободы все равно продолжает занимать в жизни поэта основное место. Если обратиться к одному из самых поздних произведений автора «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», то здесь автор ведет речь о своем основном вкладе и заслуге перед человечеством – о том, что он на протяжении всей своей жизни продолжал восхвалять свободу. Он до последнего вздоха был верен своим убеждениям и идеалам, не останавливаясь ни перед чем.

Его творчество, посвященное теме свободы, делится на два периода. Первый период был до восстания декабристов, второй – после. Произведения первого и второго периодов очень отличаются между собой. К первому периоду относятся его произведения: «Деревня», «К Чаадаеву», «Вольность». Здесь ещё нет разочарования, автор полон идей и жаждет перемен, освободившись от власти. Автор сталкивается с тягостями народа, которые вынуждены страдать из-за правления власти. Пушкин очень любит свой народ, но ненавидит жестокую власть, которая обрекает его на страдания и мучения.

Восстание декабристов в  году стало переломным моментом в творчестве Александра Сергеевича. Некоторых казнили, товарищей Пушкина отправили в Сибирь. Данные события оставили твердый отпечаток на лирике поэта, он переосмыслил свое отношение к многим вещам и проблемам. Именно поэтому во втором периоде творчества автора все больше начинают встречаться философские размышления.

Пушкин не меняет свою веру в декабристов, а продолжает полностью поддерживать их взгляды и идеи. Ярким примером этому является произведение «Во глубине Сибирских руд». В данном дружеском послании поэт всеми силами поддерживает своих товарищей, которые были сосланы в Сибирь. Он пытается вдохнуть в них веру и надежду, поддержать их дух, обещая, что их борьба была не напрасна. Поэт продолжает верить в то, что наступит время, когда они снова смогут продолжить свою борьбу уже с новыми силами!

Особенности творчества Лермонтова изучаются в средней школе. Сначала учащиеся проходят только стихотворения поэта, затем, в 8 классе, роман «Герой нашего времени», а в 10 классе повторяют пройденный материал. Безусловно, полностью понять творчество этого гениального поэта и прозаика можно только в более взрослом возрасте. Глубокий психологизм его произведений не каждому под силу. Творчество Михаила Лермонтова является также плодотворным полем для работ литературоведов. Ведь в нем очень много различных тонкостей.

Периодизация творчества М. Ю. Лермонтова

Можно сказать, что творчество поэта довольно целостное. В нем трудно выделить какие-либо периоды, изменения в мировоззрении. Однако принято выделять в творчестве Лермонтова ранний и поздний периоды. Границей является написанное им стихотворение, посвященное гибели Пушкина, «Смерть поэта». Вообще, гибель А. С. Пушкина стала для Лермонтова переломным моментом. Теперь он начал ощущать всю ответственность, которая возлагается на него как на преемника первого поэта страны. Итак, все, что написал Михаил Юрьевич до 1837 года, — ранняя лирика, а то, что после, — поздняя.

Особенности творчества Лермонтова раннего периода

Поэт начал писать довольно рано. Если Пушкин повествовал о надеждах, лицейское творчество было полно чаяний, то Лермонтов начал с разочарования. Ведь дело декабристов пропало даром, они были сосланы на каторгу или казнены. Неудовлетворенность действительностью, которая окружает поэта, пропитывает все его творчество и наглядно проявляется в ранних стихотворениях. Безусловно, произведения более ранних лет отдают юношеским максимализмом. В раннем творчестве реализуется такое направление в литературе, как романтизм. Мы видим в произведениях Лермонтова характерное для романтиков разделение действительности на мир земной, реальный, и мир мечты, идеальный, в который бы хотел попасть лирический герой. Особенности проблематики творчества Лермонтова состоят в том, что у поэта практически нет гражданских и политических вопросов. Он не поднимает тему крепостничества, не говорит о произволе власти. Но мы догадываемся о его недовольстве из стихов, посвященных русской деревне или же теме поэта и поэзии. Все же главные проблемы творчества Лермонтова — психологические. С первых же стихов отчетливо звучит мотив одиночества, который с течением времени усиливается и трансформируется.

Художественное своеобразие поэзии М.Ю. Лермонтова.

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 14Следующая ⇒

Лермонтов — крупнейший представитель русского и мирового романтизма, и хотя его творчество зрелого периода развивалось в сторону реализма, но он был романтиком и в известных пределах оставался им до конца.

Общие идеи, лежащие в основе поэзии Лермонтова это идеи личности и свободы, которые утверждает поэт как самые высокие ценности и критерии. Творчество Лермонтова, несущее эти идеи, способствовало обострению критического сознания его современников и было целиком направлено против бесчеловечности, рабства и духовной косности.

Предпосылки столкновения Лермонтова с окружавшей его действительностью: Лермонтову пришлось жить и писать в одну из самых реакционных эпох русской истории. Вера в возможность коллективной борьбы была подорвана, и надежда на свободу личную и общественную сохранилась лишь в форме одинокого индивидуального протеста и пессимистически окрашенного отчуждения.

Развитию Лермонтова способствовало прекрасное и разностороннее образование, полученное им дома, в Московском Благородном пансионе и в Московском университете, в котором вели занятия лучшие преподаватели того времени. Огромную роль в формировании молодого поэта сыграло его увлечение произведениями Пушкина, Шиллера, Шекспира и в особенности бунтарским и мятежным творчеством Байрона — литературой, приобщавшей поэта к передовой гуманистической идеологии.

Одним из самых важных источников, питавших мировоззрение Лермонтова, являлась идейная традиция декабризма и полные героической поэзии рассказы о декабристах.

Творческий путь Лермонтова можно разделить на 2 этапа:

1828-1836 гг. – основное направление поэзии – революционно романтическое;

1837-1841 гг. – обострение политического самосознания поэта,переход к психологическому реализму.

Общие черты творчества Лермонтова.

* Развитию идеи личности у Лермонтова соответствует характерная для романтиков повышенная субъективность его отношения к действительности. Субъективность эта, превращаясь в особый лермонтовский лиризм, окрашивала все произведения поэта, его характеристики, пейзажи, эпитеты.

* В произведениях Лермонтова утверждение не выдвигается на первый план: он говорит «да» гораздо реже, чем «нет». Это обстоятельство давало повод считать Лермонтова поэтом чистого отрицания и беспросветного скепсиса. Лермонтов своим творчеством утверждает любовь к жизни, к природе, к вечному движению, к борьбе, а в особенности к свободе.

* Непререкаемыми ценностями являлись для него преданность родине, идея справедливости, право человека на уважение, мирные отношения между народами, доверчивость, простота и правдивость в отношениях между людьми. Положительные идеалы Лермонтова становились в его поэзии силой, направленной против враждебных ему явлений действительности.

* Поэзия Лермонтова имела не только непосредственно-созерцательный, но и аналитический характер. Это была не только поэзия чувства, но и поэзия мысли. Лермонтов ставит в своем творчестве философские вопросы, несомненно обнаруживая знакомство с европейской философией. Поэт решал философские вопросы по-разному, но за каждым его решением стоял подлинный, пережитый духовный опыт.

*Содержание и структура лермонтовского стиха, его художественная ткань глубоко интеллектуальны. Отсюда тяготение поэтики Лермонтова к афоризмам и логическим антитезам («я или бог, или никто», ср. «мне грустно… потому, что весело тебе»). Отсюда — символические и аллегорические стихотворения: «Два великана», «Парус» и поздние «Утес», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…» и другие. Лермонтов стремится не столько к тому, чтобы отобразить эмоциональный момент сам по себе или создать картину внешнего мира.

*В основании творчества Лермонтова находится своеобразный по своему духовному складу образ лермонтовского человека. Лирический герой Лермонтова — это передовой человек своего времени, беспокойный и мятежный романтик. Это — человек, окруженный враждебной ему действительностью, отгородившийся от нее в своем одиночестве, затаивший на нее злую обиду, страдающий и трагический, полный могучей страсти и воли, умеющий мыслить беспощадно критически и в какой-то момент готовый во имя общего блага к каким-то разрушительным, но неведомым для него подвигам. Это — человек глубоко интеллектуальный, способный к синтетическим философским обобщениям, наделенный пронзительным аналитическим сознанием, находящий противоречия и неблагополучие в том, что большинству его соотечественников казалось незыблемым и непререкаемым.

*Раннее творчество Лермонтова.

Литературное наследие молодого Лермонтова связано с московской и отчасти петербургской порой жизни поэта и совпадает с годами его учения. В эту пору Лермонтов выступает как вполне определившийся поэт-романтик. Творческой энергии молодого Лермонтова соответствует многообразие его форм, его стремление охватить все роды художественной литературы: лирику, драматургию, стихотворный эпос и прозу.

Лермонтов превращает свою юношескую лирику в своего рода лирическую исповедь, в интимный, философско-психологический и отчасти политический дневник. Недаром заглавия целого ряда своих стихотворений Лермонтов, по обычаю дневников и писем, нередко заменяет датами или инициалами. Самые важные стихотворения юного Лермонтова занимают по жанру как бы промежуточное место между дневниковой записью в стихах, лирической исповедью и монологом («1831-го июня 11 дня», «Ужасная судьба отца и сына…» и другие).

Уже в ранних стихах Лермонтова проявляется, а затем становится все более очевидным мотив бунтарства, «жажды» свободы, стремления к борьбе.Поэт создает образ лирического героя, неудовлетьворенного жизнью, мечтающего о настоящей деятельности. «Жизнь скучна: когда боренья нет…» — провозглашает Лермонтов. Идеалом поэта-борца для него становится Байрон, но Лермонтов осознает свою национальную принадлежность, свой особый путь:

Нет, я не Байрон,я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он, гонимый миром страниик,

Но только с русскою душой.

В его вольнолюбивой лириче воспевается подвиг во имя свободы, возникает образ величественного героя, который несет возмездие угнетателям свободы.

Романтический образ идущего, мятущегося героя, жаждующего свободы, создает поэт в стих. «Парус», «Пленный рыцарь». Лермонтов противопоставляет тирании свободу, и символом ее выступает одинокий парус.

Байронический мотив одиночества, разочарования, изгнанничества проходит через всю поэзию Лермонтова, но особенно ярко проявляется в стихотворениях «Выхожу один я на дорогу…», «И скучно и грустно…», «Утес», «На севере диком…».

У Лермонтова нет пейзажных стихов, в которых изображалась бы статичная, застывшая природа. Природа всегда законом мирозданья связана с человеком и соответствует его душевному состоянию или, наоборот, контрастна ему. У поэта почти нет стихов, где природа давалась бы вне связи с человеком. В стих. «Тучи» изгнанничество героя находит отражение в движении туч «с милого севера в сторону южную». Каждое психологическое состояние человека, перебирающего причины изгнанничества («судьбы ли лишения?, зависть ли тайная?,злоба ль открытая?»), соответствует состоянию природы. Но тучи лишены человеческих страстей и страданий, и их летучий образ наводит поэта на мысль о счастье земных привязанносте.

В лирическом творчестве молодого Лермонтова исключительно важную роль играет философская тема. Стихотворения, в которых она находит себе наиболее полное и выражение: «Отрывок» («На жизнь надеяться страшась…»), «Ночь» (I—III), «Когда б в покорности незнанья…», «Чашу жизни», «Парус» и особенно лирический монолог «1831-го, июня 11 дня». Но содержание этих стихотворений несводимо к философии.

В философских стихотворениях, как и во всем своем творчестве, Лермонтов не столько решает вопросы, сколько их ставит, но ставит так, что в самой их постановке во многих случаях у него уже намечаются определенные решения. Так, в философской лирике Лермонтова поднимается проблема добра и зла, их столкновения в душе человека и в человеческом обществе. Лермонтов задумывается над вопросом о смысле жизни, о путях гармонического покоя и безудержного, стремительного движения, о покорном подчинении судьбе и о борьбе с нею и решает этот вопрос в пользу беспокойства,исканий и борьбы («1831-го, июня 11 дня», «Парус», «Я жить хочу! хочу печали…»).

Большое значение в ранней лирике Лермонтова имела любовная тема. Этой теме молодой Лермонтов посвятил более трети своих стихотворений. Их особенностью является биографизм и стихийное стремление к циклизации. Стихи молодого Лермонтова о любви, если брать их в целом, ближе к подлинной биографии поэта, нередко точнее отражают ее реальные факты, чем его лирические произведения на другие темы. Отсюда — предметность и жизненная конкретность этих стихов.

Циклы любовных стихотворений Лермонтова не выделены им самим и не всегда ясны по своему составу, но очень для него характерны. Любовные стихи молодого Лермонтова были посвящены Анне Столыпиной, Екатерине Сушковой, Наталье Ивановой (самый обширный цикл — свыше 20 стихотворений) и Варваре Лопухиной. Стихотворения этих циклов дают возможность проследить не только какой-либо момент любовных переживаний лирического героя, но и фазу развития его отношений с возлюбленной, возникновение его чувства, ее «вероломство» и «измену», нарастание его скорби, вызванное «изменой», охлаждение и т. д. (стихи к Н. Ивановой). В этих стихах преобладают условные обозначения женской красоты («прелестный взор», «чудные глаза»), но сквозь эти штампы просвечивают и живые индивидуальные образы героинь.

Любовная лирика Лермонтова отмечена некоторыми особенностями, характерными для всей его поэзии. В ней мало светлых, радостных мгновений, которыми пронизана вся интимная лирика Пушкина. Лермонтов с горечью признавался:

Пусть я кого-нибудь люблю:

Любовь не красит жизнь мою.

Для Лермонтова любовь – «страсть сильнейшая», глубокая, но не удовлетворенная, не приносящая счастья. Потому любовь окрашена трагизмом, в признание в любви вплетены размышления о скоротечности жизни, о смерти. Разлад между мечтой и действительностью, определяющий романтический характер, свойственен герою любовной лирики Лермонтова. Мотив неразделенной любви, измены, обмана постоянен в любовной лирике поэта. Лирический герой ищет в женщине друга, способного понять и оценить его чувства, но наталкивается на непонимание. Он стремится к полноте любви, но властвующая в жизни дисгармония разрушает чувства («Стансы»).

Патриотические мотивы пронизывают всю поэзию Лермонтова. Любовью к родине наполнены многие стихи поэта «Родина», «Когда волнуется желтеющая нива…» В стих. «Родина» Лермонтов называет свою любовь к отчизне «странной». Странность эта происходит от двойственности чувств поэта в отношении к Родине. Он любит красоту русской природы, любит русский народ. При этом рассудок поэта не может победить ненависти к России крепостнической, самодержавной. Лермонтов отделяет подлинный патриотизм от казенного, официального патриотизма николаевской России.

Лирика. (зрелый период)

Стихотворениями, открывающими новый период в лирическом творчестве Лермонтова, следует считать «Бородино» (1837) и «Смерть поэта» (1837). Каждое из этих стихотворений по-своему знаменательно. «Бородино» представляет собой первое произведение Лермонтова, в котором с полным соблюдением национального и исторического колорита была развита тема русского народа как активной силы в истории и ярко очерчен образ «простого человека» — рассказчика стихотворения. В «Смерти поэта» с поразительной для того времени политической остротой и аналитической сложностью поднимается вопрос о трагической судьбе Пушкина, ставшего жертвой светской черни. Для дальнейшего развития Лермонтова идеи и творческие принципы, реализованные в этих стихотворениях, имели первостепенное значение. Особенно важную роль они сыграли в магистральных для Лермонтова стихотворениях о поэте и толпе.

Создавая образ современного поэта, Лермонтов лишил его того высокого ореола, которым он был окружен в романтической литературе и отчасти у самого Лермонтова в начале 30-х годов. Идеальный поэт для Лермонтова — это не мистик и не одинокий провидец, вдохновляемый божественными видениями, каким его воображали многие романтики, а народный трибун. Правда, современный поэт в современных условиях, согласно поэтической мысли Лермонтова, не поднимается до этого идеала и переживает глубокий кризис.

Поэт, изображенный Лермонтовым, утратил свое назначение и превратился в изнеженного любителя «блесток» и «румян». Он разошелся с толпой не только потому, что она недостойна его и не может его понять, но и потому, что он сам, предавшись романтической мечтательности, перестал понимать простую и трагическую правду толпы («Не верь себе»). Лермонтов хочет, чтобы поэт «проснулся», вспомнил о своей гражданской пророческой миссии («Поэт» Это стихотворение построено на развернутом сравнении: поэзия сравнивается с кинжалом, который может быть или грозным оружием, или висящей на ковре золотой игрушкой. Лермонтов осуждает поэтов, чьи голоса затихли, кто на злато променял возможность владеть сердцами и умами людей).

Зрелая лирика Лермонтова устремлена к «поэзии действительности» (Белинский). Герой Лермонтова утратил в значительной мере свою традиционно-романтическую исключительность, стал проще и ближе к людям. В лирике Лермонтова 1837—1841 годов субъективная тональность не теряет своей силы, но облекается в объективные образы, отражающие возросшее внимание поэта к внешнему миру. Сложный философско-психологический анализ, направленный у молодого Лермонтова главным образом на его лирического героя, сосредоточивается теперь и на явлениях общественных, стоящих за пределами авторской личности. Поэтические мысли и образы Лермонтова приобретают бо́льшую законченность, пластичность, и смысловую объемность.

Кроме того, у Лермонтова изменилась и структура его стихов.

Переживания лирического героя передаются в эти годы с помощью объективных образов, которые иногда получают обобщенное, иносказательное значение. Так возникают символические и аллегорические стихотворения: об одиноком утесе, на груди которого «ночевала тучка золотая», о такой же одинокой сосне, растущей «на севере диком», и о дубовом листке, оторвавшемся «от ветки родимой».

Основные образы Лермонтова отмечены в гражданских стихотворениях резкими признаками эпохи или связаны с определенной бытовой средой. В период творческой зрелости Лермонтова, этот образ среды стал более конкретным и исторически осознанным. Стихотворение «Дума» (1838) — развернутая критика современного поэту поколения, к которому он относит и своего автогероя. Эта последняя черта становится особенно важной и знаменательной, если вспомнить, что, согласно романтической эстетике, лирический герой, в сущности, не зависел от среды и не подлежал критике. В стихотворении «Прощай, немытая Россия!..» социальное зло названо по имени и корни его обнажены. В восьми строках стихотворения охарактеризован крепостнический строй старой России («страна рабов, страна господ»), и ее некультурность («немытая Россия»), и воспитанная веками рабства покорность ее народа («послушный им народ»), и шпионская бдительность самодержавной власти (последние два стиха о «всевидящих глазах» и «всеслышащих ушах» власти). Этот новый, социально углубленный реалистический образ действительности становится едва ли не фоном зрелой лирики Лермонтова, договаривающим и проясняющим те стихотворения, в которых социально-политическая тема непосредственно не выдвигается, но которые с этой темой соизмеримы.

К таким же лирическим произведениям, тесно связанным с мыслями о современной жизни, принадлежат так называемый «тюремный цикл» («Узник», «Сосед», «Соседка»), «Как часто, пестрою толпою окружен…», «Благодарность», «И скучно и грустно», «Тучи» и даже «Выхожу один я на дорогу…». В эту сторону направлены также многие стихотворения, в которых ведущей темой является дружба («Спеша на север издалека…», «Памяти А. И. Одоевского», «Графине Ростопчиной») и любовь (в особенности «Ребенку», «Отчего», «Договор»). Во всей этой лирике господствует тема трагического разлада с действительностью, хотя герой и пытается иногда сопротивляться наплывающему на него мраку («Когда волнуется желтеющая нива…», «Из-под таинственной холодной полумаски…», «Есть речи — значенье…»).

Но в лирическом творчестве Лермонтова рядом с образом России — государства рабов, голубых мундиров, царедворцев, салонных болтунов и опустошенных душ — вырисовывается и другой ее образ — народный и демократический. Россия, освобожденная от романтических прикрас, крестьянская, деревенская, солдатская, великая в своей простоте, в своей моральной стойкости и в своей естественной поэзии.

Любовные стихотворения не циклизируются уже, как прежде, в стихийно организованные любовные новеллы, но зато содержат в себе — каждое порознь — скрытый новеллистический сюжет. Отличительной особенностью этих стихотворений являются затаенные в них намеки на какие-то внешние, едва ли не социально-бытовые причины беды героя и героини («молвы коварное гоненье», «людское предубежденье»). И лермонтовский герой не всегда довольствуется ролью внутренне непримиренной жертвы общественных условий, препятствующих его любви, но иногда и восстает против этих условий («Договор»).

⇐ Предыдущая5Следующая ⇒

Рекомендуемые страницы:

Поздняя лирика Лермонтова

Творчество Михаила Юрьевича Лермонтова нужно рассматривать целостно, не опуская ни один из периодов. В поздней лирике происходит смена поэтического ракурса. Если раньше Лермонтов винил весь свет в своих бедах, страдал от непонимания и одиночества, не мог мириться ни с чем, что ему не нравилось, то теперь он более степенный. И стихи его наполнены печалью и тоской, они стали более психологичными, более выверенными. Мотив одиночества тесно сближается с мотивом странничества и поиска места в жизни. Однако эти скитания заканчиваются ничем.

Поэтический мир Лермонтова

Мы у самого порога поэтического мира Лермонтова. Высокие ворота, ведущие туда, ещё закрыты. Но стоит только перевернуть страницу – и они распахнутся. Нас ослепит блеск молний, нас подхватят и понесут волны музыки. Мы вступаем в мир гроз и бурь, в мир смелых дум и гордых душ. Поэтический мир Лермонтова – это тревожный мир исканий, напряженной мысли, нерешенных вопросов и больших философских проблем. Герой этого мира потрясён царящей кругом несправедливостью.

Он полон негодования и гнева. Поэтический мир Лермонтова – это мир высоких, прекрасных чувств: любви и дружбы. Мир глубоких, тонких переживаний человеческой души. А всё творчество поэта проникнуто томлением, тоской по идеалу. Лермонтов видел природу глазами художника, он слушал её как музыкант. В его поэтическом мире всё звучит и поёт, всё сверкает и переливается красками. Тут и яркий блеск солнечного дня, тут и лунное голубое сияние ночи. Горы, скалы, утёсы, потоки, реки, деревья – вся природа живёт в его произведениях. У него даже камни говорят, а горы думают, хмурятся, спорят между собой, как люди, утёсы плачут, деревья ропщут на бога и видят сны. Здесь и целая симфония вечно движущихся и меняющих свою форму облаков. Здесь и нежные горы Кавказа, здесь и нежная вьюга над Москвой. Лермонтов – певец могучего человеческого духа. Открывая книгу его поэм, мы вступаем в мир отважных людей. Читая поэмы, живём в атмосфере героизма. Поэт – глубокий, тонкий психолог, и свою поэму о Мцыри он построил на основе наблюдений над жизнью. Михаил Юрьевич Лермонтов – взыскательный художник.

Он был очень требователен к себе и печатал только совершенные, вполне законченные произведения. Многое из написанного им не было опубликовано при его жизни так же и по цензурным условиям, а потому громадное большинство произведений поэта увидало свет лишь после его смерти, иногда много-много лет спустя. Всё, что сейчас печатается в собраниях сочинений Лермонтова, дошло до нас главным образом в публикациях посмертных и рукописях. Иногда это рукописи — автографы, то есть написанные рукой самого поэта, иногда авторизованные копии, то есть копии, выполненные под наблюдением автора, с пометками или поправками его рукой, иногда только строчки, сделанные неизвестными лицами. Особенно много сохранилось списков «Демона», так как поэма впервые напечатанная только через пятнадцать лет после смерти Лермонтова, за границей, уже с 1838 года начала распространяться в списках, как некогда долгое время ходила в списках комедия Грибоедова «Горе от ума». Из поэм только «Песня про купца Калашникова» и «Мцыри» были опубликованы самим Лермонтовым. В многочисленных романтических поэмах Лермонтова отразился тот же круг идей и проблем, те же настроения и стремления, с которыми мы знакомы по его лирике. Поэт начал писать в пору широкого распространения в русской литературе жанра романтической поэмы, популярность которому создали южные поэмы Пушкина. Вместе с тем в ранних поэмах Лермонтова проявилось увлечение юного поэта мятежной поэзией Байрона.

Новой ступенью в развитии эпической поэзии Лермонтова явился цикл Кавказских поэм, созданный им в 1830 – 1833 годах: «Каллы», «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей», «Хаджи-Абрек». Очевидно длительное пребывание Лермонтова на Кавказе в последние годы жизни позволило ему более верно и трезво взглянуть на кавказские события. Возвращаясь к поэмам 1830 – 1833 годов, к их художественным особенностям, мы наблюдаем, как стремление Лермонтова отразить реальные впечатления, полученные им на Кавказе, вносит изменения и в композиционно-стилистическую форму романтической поэмы. В построении первых поэм Лермонтова с достаточной последовательностью соблюдены принципы романтической композиции: выделение наиболее напряженных и эффектных эпизодов, перестановки и пропуски отдельных сюжетных звеньев, драматизированная форма изложения и другие средства, выражающие характерную для жанра лирическую эмоциональность и романтическую таинственность. Через эти традиционные особенности пробиваются черты новой композиционной манеры – эпической в своей основе: последовательное и связное изложение событий, широкая и объективная манеры изложения. В творческом создании юного Лермонтова возникли два образа, которые стали спутниками поэта на всём его дальнейшем идейно-художественном пути нашли завершенное воплощение в последних романтических поэмах: «Мцыри» (1839, напечатанная в 1840) и «Демон» (1841 год). Оригинальность Лермонтова не сводится к переработке, хотя бы и творчески самостоятельной, заимствованного материала. Если русская романтическая поэма, как она сложилась в творчестве Пушкина и декабристов, явилась национально-самостоятельным литературным жанром, то «Демон» Лермонтова – своеобразный итог развития этого жанра в его пушкинском варианте. Поэзия Лермонтова – исповедь человеческой души.

Его стихи обращены непосредственно к человеческому сердцу. Они отличаются исключительной полнотой и также насыщены внутренним чувством – идеями, эмоциями, желаниями, жизнью, поэтическими образами, — как переполнена и душа поэта. Но иногда небольшое лирическое стихотворение не могло вместить всего богатства этой души. Поэтическая мысль развивалась и как бы упорно преследовала Лермонтова. Из лирического стихотворения вырастала романтическая поэма. Она заключала в себе целую повесть человечской жизни. Белинский писал, что источник романтизма – в груди и сердце человека, что романтизм «есть не что иное, как внутренний мир души человека, сокровенная жизнь его сердца». В романтических поэмах Лермонтова заключалась «сокровенная жизнь сердца» не только самого поэта, но и его передовых современников. Основной пафос творчества Лермонтова его современник видел в «нравственных вопросах о судьбе и правах человеческой личности». Пафосом Белинский называл поэтическую идею. «Каждое поэтическое произведение есть плод могучей мысли, — писал он, — поэтическая идея – это не силлогизм, не догмат, не правило, это – живая страсть, это пафос…

Творчество – не забава, и художественное произведение – не плод досуга и прихоти… если поэт решится на труд и подвиг творчества, значит, что-то его к этому движет, стремит какая-то могучая сила, какая-то непобедимая страсть. Эта сила, эта страсть – пафос.» Эта непобедимая страсть овладела Лермонтовым очень рано. До «Измаил-Бея» он успел написать уже четырнадцать поэм. Над «Демоном» работал десять лет, с пятнадцатилетнего возраста, а замысел о свободолюбивом юноше со страстной душой, томящейся по идеалам, пронёс через всю свою жизнь и создал поэму «Мцыри» за два года до смерти.

Философская лирика

Такие проблемы всегда интересовали поэта. Но для него философия и психология всегда были неделимы. Своеобразно Лермонтов изображает свое отношение к этому миру и к жизни. Он практически всегда делает это, используя картины природы. В пример можно привести стихотворение «Когда волнуется желтеющая нива». Очень яркие поэтические образы нашли место в этом лирическом произведении. Растения поэт сравнивает с живыми существами, он чувствует с ними неделимую связь, то, чего он, к сожалению, не чувствует в общении с людьми. Именно в природе Лермонтов находит успокоение, начинает ощущать гармонию в себе. Более того, для него открываются высшие истины («И в небесах я вижу Бога»).

Схожую проблематику имеет одно из последних стихотворений — «Выхожу один я на дорогу». Здесь природа изображена также гармонично, это не отдельно существующие элементы, а целостное мироздание, где «звезда с звездою говорит». Но в этот момент поэт не чувствует успокоения. Ему больно и трудно. Пожалуй, впервые за все творчество он выражает желание покоя. Но тот покой, о котором говорит Лермонтов, отличается от привычного представления. Ведь поэту хочется вечно видеть цветущую природу, ощущать движение ветра и слышать о любви.

Творчество Лермонтова

Михаил Юрьевич Лермонтов (1814-1841) — поэт совсем другой эпохи. Под эпохой следует понимать как политическое время, так и дальнейшее литературное развитие.

Тридцатые годы, в которые укладывается творчество Лермонтова, — эпоха сомнений, отрицания, тревожных размышлений о будущем. Хронологические рамки этого периода раздвинуты и начинаются после поражения восстания декабристов, когда вечный вопрос российской действительности «что делать?» потребовал иного ответа. Ответ формулируется как неприемлемость окружающего или его отрицание. Через отрицание начинался новый путь к философским и политическим проектам. Первым на тот путь вступил Лермонтов.

Литературная характеристика тридцатых годов связывается с утверждением в литературе реализма, но Лермонтов в своем творчестве до конца дней сочетал романтическую и реалистическую ориентацию, они не мешали — они дополняли друг друга. В этом плане творчество Лермонтова — уникальный образец русской литературы. Лермонтов — гениальный художник, создавший шедевры в поэзии, прозе, драматургии. После Пушкина такого всеобъемлющего таланта, как Лермонтов в русской литературе XIX в. не было.

Лирика Лермонтова условно делится на два периода — юношеский (1828-1834) и зрелый (1835-1841). Особенностью его лирической поэзии является ярко выраженный индивидуализированный характер лирического героя, по определению Белинского — внутреннего человека. Это романтик по характеру взаимоотношений с окружающим миром. В поисках идеала он обращается к общеизвестным образцам (Байрон), но очень скоро определяет свою непохожесть, иную избранность. Любовная тема решается трагически, дружеская отсутствует. Размышления о жизни приводят к представлениям об одиночестве. Именно тема одиночества становится у Лермонтова главной, отличает его поэзию от творчества Пушкина, проходит эволюцию от чисто романтического решения к реалистическому осмыслению. Необходимо обратить внимание на характерное обстоятельство: в основе конфликта с жизнью романтически настроенного героя лежит российская действительность, ее » черный год«. Постепенно романтические переживания попадают под контроль реальной действительности. Этим объясняется возрастающее трагическое начало лирической поэзии Лермонтова. В отличие от Баратынского, в лирике Лермонтова нет скептицизма и пессимизма. Внутренний человек, находясь в полном одиночестве, зная свой трагический финал, не останавливается в движении, в развитии, он по-своему высоким смыслом наполняет нравственные ценности.

Идеалы внутреннего человека недосягаемо прекрасны в понимании общественных отношений («Отрывок»: Теперь я знаю — пышный свет не для людей был сотворен), в утверждении «странной любви» к отечеству, в анализе любовного чувства. (Мне грустно, потому что я тебя люблю), в требовании счастья (Когда волнуется желтеющая нива).

Внутренний человек принимает облик поэта, и тогда Лермонтов прямо говорит о непонимании его обществом. » Пророк» Лермонтова продолжает путь пушкинского Пророка, поэта, и с этого пути не сойдет.

В лирике Лермонтова рядом с внутренним человеком появляется герой, которого не было ни в предшествующей русской поэзии, ни у современников поэта. Исследователь Д. Максимов называет его » простым человеком» (Сосед, Соседка, Казачья колыбельная песня, Бородино, Завещание). Его присутствие — свидетельство демократических тенденций лермонтовского творчества. С этим связана оценка его Достоевским как возможного «печальника горя народного».

Новаторской чертой лермонтовской поэтики стал оформившийся в лирике образ, позже названный образом — символом. Неслучайно русские символисты ведут свое происхождение. От его творчества. Параллелизм воспроизведения чувства и состояния природы, начинающийся с фольклора, становится у Лермонтова основой лирического образа. Следует обратить внимание на проявление этой особенности уже в ранней лирике поэта («Парус» — 1832). Образ — символ создай в следующих стихотворениях: Утес, На севере диком…, Тучки небесные и т. д.

Помимо характеристики лирики Лермонтова с точки зрения присутствия в ней лирического персонажа возможно исследование ее мотивов. К ним относятся свобода и воля, память и забвение, обман, мщение, покой, земля и небо, библейские мотивы и т. д. Мотивы эти взаимосвязаны, переплетены, просвечивают один через другой, но каждый представляет грань художественного мира поэта и звено в общей эволюции мотивов русской лирики XIX в. Основной пафос поэзии Лермонтова, по словам. Белинского, заключается в нравственных вопросах, о судьбах и правах человеческой личности. Поэзия такого содержания бессмертна и всегда востребована.

Тема поэта и поэзии

Особенности творчества М. Ю. Лермонтова невозможно рассматривать в отрыве от такой темы, как поэзия. Именно в стихах, в которых говорится о творчестве, писательском даре, реализуются основные принципы миросозерцания поэта. Ярким примером является стихотворение «Пророк». В нем поэт ведет своеобразный диалог с Пушкиным. Он начинает свое стихотворение с того момента, на котором остановился когда-то Пушкин: «Бог дал поэту всеведение пророка. Однако если Пушкин надеялся на то, что будет «жечь глаголом сердца людей», Лермонтов, напротив, чувствует отчуждение. Он видит в людях лишь злобу и порок. Он хочет, как и Пушкин, словом достучаться до людей, но ему не удастся это сделать. Ведь люди (непонимающая толпа) обвиняют его в самоуверенности и гордости. Противопоставление поэта и толпы является одной из главных черт поэзии Лермонтова.

Взаимоотношения толпы и поэта

Подходит к концу наше сочинение. Лирический герой поэзии Лермонтова, как и у других авторов, противостоит массе. Традиционно в русской литературе взаимоотношения толпы и поэта рассматривались как конфликт, являющийся неизбежным. Тема эта занимала важное место в творчестве многих писателей, причем всегда сближался с обликом лирического героя образ самого поэта. Лермонтов не является исключением, но разрешение этого непростого конфликта у него весьма своеобразно.

Традиционно толпа определялась как «бездушная», «глухая», «чернь». Она характеризовалась бездуховной приземленностью, корыстью, а образ поэта был близок своими чертами изгнаннику, певцу, пророку. Иначе решает этот конфликт Лермонтов. С одной стороны, он изображает более уважительно саму толпу, говоря о том, что народ «измят» пытками, утратами. С другой — в произведении 1838 года под названием «Поэт» проводит мысль о том, что каждый век порождает «своего» пророка, единого с толпой, которой он нужен и которая нужна ему. «Ржавчиной», разъедающей клинок таланта, называет Лермонтов презрение к народу.

Новый образ простого, уставшего от жизни человека появляется в таких стихотворениях, как «Соседка», «Завещание», «Родина», «Валерик», и других. С более ранними персонажами этот лирический герой поэзии М. Ю. Лермонтова связан глубокими корнями. Все изменение черт его подчинено внутреннему единству на подсознательном уровне.

Анализ поэмы «Мцыри»

В данной поэме отразились, прежде всего, романтические принципы поэзии. Но есть в ней и своеобразные особенности творчества Лермонтова. Кратко история выглядит следующим образом: юноша, воспитывавшийся в монастыре, захотел попасть на свободу, но день на воле обернулся для него гибелью. Мцыри — непосвященный монах — всю жизнь чувствовал себя пленником. Он характерный романтический герой, для которого мир, в котором он живет, невыносим. Мцыри захотел почувствовать жизнь, узнать все ее проявления. Он восхищался красотой природы и наслаждался прогулками по лесу. Особенное впечатление произвел на него голос молодой грузинки. Услышав его, Мцыри понял, что он свободен. В лесу он натолкнулся на барса — олицетворение силы и храбрости. В равной схватке погиб барс, Мцыри тоже получает смертельное ранение. Поэма наглядно демонстрирует любовь Лермонтова к природе Кавказа. Очень ярко и красочно поэт описывает местные пейзажи. В поэме наиболее полно воплотились художественные особенности творчества Лермонтова. Изображение природы в ней соотносимо с картинами, которые сам поэт нарисовал во время путешествия по Югу России и Кавказу.

Роман «Герой нашего времени»

Это прозаическое произведение, в котором также ярко представлены особенности творчества Лермонтова. Роман очень полемический. Различны трактовки характера главного персонажа — Печорина. Исследователи спорят и о том, как относился к своему герою Лермонтов и можно ли назвать Печорина двойником самого поэта. Безусловно, как и все творчество М. Лермонтова, этот роман имеет автобиографическую подоплеку. Сходство героя с писателем на лицо: он служит на Кавказе, он одинок, противопоставляет себя другим людям. Однако в Печорине слишком много черт демонических и сугубо отрицательных, благодаря чему мы пониманием, что для самого автора Печорин явно не герой в полном смысле этого слова.

В романе реализовались умения писателя-психолога. С одной стороны, Печорин вызывает у читателя симпатию, но с другой, мы не можем сказать, что он хороший человек. Он обманывает девушек, он презирает людей и даже убивает Грушницкого на дуэли. Но зато он умен, он честен, принципиален. Лермонтов использует такой художественный прием психологизма, как деталь. Негативные стороны характера Печорина проявляются в самых маленьких деталях: в движениях, которые говорят о его скрытности, в его поведении с Максимом Максимычем, которое говорит о его холодности и безразличии к людям, даже в его слезах, которые происходят не от горя, а от уязвленной гордости. Кроме того, в романе мы можем найти примеры психологического параллелизма.

Роман с полной уверенностью можно назвать философским. В нем автор рассуждает и о дружбе, и о любви, и о судьбе. Все действие сконструировано на центральном персонаже — Печорине, и все сюжетные линии сводятся к нему. Однако роман не получился скучным: настолько многогранна и сложна личность Печорина.

Общие выводы

Итак, главные темы в творчестве Лермонтова.

1. Тема природы. Она обычно сопряжена с философскими вопросами.
2. Тема одиночества. В некоторых стихотворениях осложняется мотивом странничества.
3. Тема поэта и поэзии. Что есть поэтический дар, для чего нужная поэзия, каково значение ее в современном мире.
4. Тема любви. Она у Лермонтова также окрашена в мрачные тона, любовная лирика включается в тематическую группу стихов об одиночестве.

Творчество Михаила Юрьевича Лермонтова насквозь пронизано глубокими чувствами. Пожалуй, лирика его так привлекает именно потому, что в нее он вкладывал свою душу, ведь его лирический герой практически неотделим от автора. Безусловно, талант Лермонтова проявляется не только на уровне содержания, но и на уровне формы. Многие стихи поэта (особенно в позднем творчестве) абсолютно небольшие по объему, но зато очень глубокие и емкие.

Äåòñêèå è îòðî÷åñêèå âïå÷àòëåíèÿ èãðàþò áîëüøóþ ðîëü â ôîðìèðîâàíèè ëè÷íîñòè ëþáîãî ÷åëîâåêà, à òâîð÷åñêîé ëè÷íîñòè â îñîáåííîñòè. ßð÷àéøèì ïðèìåðîì ýòîãî ÿâëÿþòñÿ ïðîèçâåäåíèÿ Ìèõàèëà Ëåðìîíòîâà, îñîáåííî ðàííèå, êîòîðûå íîñÿò èñïîâåäàëüíûé è âî ìíîãîì àâòîáèîãðàôè÷åñêèé õàðàêòåð.  íèõ ðîäèìûìè ïÿòíàìè ðàññûïàíû ñëåäû âàæíûõ äëÿ ïîýòà ñîáûòèé, ÷óâñòâ, êàðòèí è ðàçìûøëåíèé çàðè åãî æèçíè, ñòàâøèõ èñòî÷íèêàìè õóäîæåñòâåííûõ îáðàçîâ è ñþæåòîâ.

«Ïåñíÿ ìàòåðè ìîåé»

«Êîãäà ÿ áûë òð¸õ ëåò, òî áûëà ïåñíÿ, îò êîòîðîé ÿ ïëàêàë: å¸ íå ìîãó òåïåðü âñïîìíèòü, íî óâåðåí, ÷òî åñëè á óñëûõàë å¸, îíà áû ïðîèçâåëà ïðåæíåå äåéñòâèå. Ÿ ïåâàëà ìíå ïîêîéíàÿ ìàòü», — ïèñàë Ì.Þ. Ëåðìîíòîâ â 1830 ãîäó. Áóäó÷è ìóçûêàëüíî îäàð¸ííûì ðåá¸íêîì, îí ÷åðåç âñþ æèçíü ïðîí¸ñ ýòî äîðîãîå âîñïîìèíàíèå î ïåñíå ìàòåðè, ïîâëèÿâøåå íà åãî òâîð÷åñòâî.

 äðàìå «Ñòðàííûé ÷åëîâåê» (1831) ñòàðàÿ ñëóæàíêà Àííóøêà ðàññêàçûâàåò î äåòñòâå Âëàäèìèðà Àðáåíèíà: «À áûâàëî, ïîìíþ (åìó åù¸ áûëî òðè ãîäà), áûâàëî, áàðûíÿ ïîñàäèò åãî íà êîëåíà ê ñåáå è íà÷í¸ò èãðàòü íà ôîðòåïüÿíàõ ÷òî-íèáóäü æàëêîå. Ãëÿäü, à ó äèòÿòè ñë¸çû ïî ùåêàì òàê è êàòÿòñÿ!..» Çäåñü ïåðåäàíî íå ïðîñòî ÷óâñòâî ñîïåðåæèâàíèÿ ìàòåðè, à äóøåâíîãî åäèíåíèÿ ñ íåþ. Ðåá¸íîê è ìàòü çäåñü êàê áû îäíî ñóùåñòâî, è ýòè äåòñêèå ñë¸çû áûëè ñëåçàìè ñ÷àñòüÿ è ëþáâè.
Âîñïîìèíàíèå î íåçàáâåííîé ïåñíå, ñëîâ êîòîðîé Ìèõàèë ïî ìàëîëåòñòâó íå çàïîìíèë, à ìîæåò áûòü, è íå ïîíèìàë åù¸, ëåãëî â îñíîâó îáðàçîâ íåñêîëüêèõ ïðîèçâåäåíèé. Â ñòèõîòâîðåíèè «Êàâêàç» (1830) þíûé ïîýò ïèñàë:
Õîòÿ ÿ ñóäüáîé íà çàðå ìîèõ äíåé,
Î þæíûå ãîðû, îòòîðãíóò îò âàñ,
×òîá âå÷íî èõ ïîìíèòü, òàì íàäî áûòü ðàç:
Êàê ñëàäêóþ ïåñíþ îò÷èçíû ìîåé,
Ëþáëþ ÿ Êàâêàç.

 ìëàäåí÷åñêèõ ëåòàõ ÿ ìàòü ïîòåðÿë.
Íî ìíèëîñü, ÷òî â ðîçîâûé âå÷åðà ÷àñ
Òà ñòåïü ïîâòîðÿëà ìíå ïàìÿòíûé ãëàñ.
Çà ýòî ëþáëþ ÿ âåðøèíû òåõ ñêàë,
Ëþáëþ ÿ Êàâêàç.

 ñòèõîòâîðåíèè «Áóëåâàð» (1830) íåæíîå âîñïîìèíàíèå î ïðåëåñòíîé æåíñêîé ãîëîâêå ñðàâíèâàåòñÿ ñ äîðîãèì äëÿ Ëåðìîíòîâà äåòñêèì âîñïîìèíàíèåì:
Êàê íåêèé ñîí ìëàäåí÷åñêèõ íî÷åé
Èëè êàê ïåñíÿ ìàòåðè ìîåé.

 ðàííåé ïîýìå «Ïîñëåäíèé ñûí âîëüíîñòè» òàê îïèñûâàåòñÿ êðàñîòà ìëàäîé Ëåäû:
Êàê ïåñíÿ þíîñòè, æèâà,
Êàê ïòèöà âîëüíîñòè, ðåçâà,
Êàê âñïîìèíàíèå äåòåé,
Ìèëà è ãðóñòèþ ñâîåé…

 ïîýìå «Èçìàèë-Áåé» (1832) ìîòèâ ãðóñòíîé æåíñêîé ïåñíè è ñâÿçàííûõ ñ íåþ äåòñêèõ âîñïîìèíàíèé çâó÷èò äâàæäû.  ïåðâûé ðàç ðå÷ü èä¸ò î ïåñíå ÷åðêåøåíêè äëÿ ñâîåãî ìóæà:
Ìåæ òåì ñèäèò åãî æåíà
Ñ ðàáîòîé â ñàêëå îäèíîêî,
È ïåñíþ ãðóñòíóþ îíà
Ïî¸ò î ðîäèíå äàë¸êîé;
È îáëàêà ðîäíûõ íåáåñ
 ìå÷òàíüÿõ âèäèò óæ ÷åðêåñ!
Âòîðîé ðàç ðå÷ü èä¸ò î ïåñíå Ñåëèìà, êîòîðóþ îí õî÷åò ñïåòü Èçìàèë-Áåþ:
Îíà ïå÷àëüíà, íî äðóãîé
ß íå ñëûõàë â ñòðàíå ðîäíîé.
Ÿ ïåâàëà ìàòü ðîäíàÿ
Íàä êîëûáåëèþ ìîåé.
Òû, ñëóøàÿ, çàáóäåøü ìóêè,
È íà ãëàçà íàâåþò çâóêè
Âñå ñíîâèäåíüÿ äåòñêèõ äíåé!

Ñàìîå ïðåêðàñíîå õóäîæåñòâåííîå âîïëîùåíèå ìîòèâ ìàòåðèíñêîé ïåñíè îáð¸ë â ñòèõîòâîðåíèè «Àíãåë» (1831), ãäå îíà âîçâûøàåòñÿ äî àíãåëüñêîãî ïåíèÿ:
Ïî íåáó ïîëóíî÷è àíãåë ëåòåë,
È òèõóþ ïåñíþ îí ïåë,
È ìåñÿö, è çâåçäû, è òó÷è òîëïîé
Âíèìàëè òîé ïåñíå ñâÿòîé.

Îí ïåë î áëàæåíñòâå áåçãðåøíûõ äóõîâ
Ïîä êóùàìè ðàéñêèõ ñàäîâ,
Î áîãå âåëèêîì îí ïåë, è õâàëà
Åãî íåïðèòâîðíà áûëà.

Îí äóøó ìëàäóþ â îáúÿòèÿõ í¸ñ
Äëÿ ìèðà ïå÷àëè è ñë¸ç;
È çâóê åãî ïåñíè â äóøå ìîëîäîé
Îñòàëñÿ — áåç ñëîâ, íî æèâîé.

È äîëãî íà ñâåòå òîìèëàñü îíà
Æåëàíèåì ÷óäíûì ïîëíà,
È çâóêîâ íåáåñ çàìåíèòü íå ìîãëè
Åé ñêó÷íûå ïåñíè çåìëè.

Õîòÿ ïåñíÿ Ìàðèè Ìèõàéëîâíû Ëåðìîíòîâîé áûëà ãðóñòíîé, ó ïîýòà îñòàëîñü î íåé ñ÷àñòëèâîå è òðîãàòåëüíîå äåòñêîå âîñïîìèíàíèå.

«Óæàñíàÿ ñóäüáà îòöà è ñûíà…»

Ñëåäóþùåå ïî âðåìåíè âïå÷àòëåíèå äåòñòâà ó Ëåðìîíòîâà ÿâëÿëîñü òðàãè÷åñêèì. Åìó áûëî 2 ãîäà è 4 ìåñÿöà, êîãäà îò ÷àõîòêè ñêîí÷àëàñü åãî ìîëîäàÿ ìàòü Ìàðèÿ Ìèõàéëîâíà. È áîëåçíåííûé ìàëåíüêèé ìàëü÷èê çàïîìíèë å¸ ïîãðåáåíèå! Âîò êàê îíî îïèñàíî â þíîøåñêîé ïîýìå «Ñàøêà»:
Îí áûë äèòÿ, êîãäà â òåñîâûé ãðîá
Åãî ðîäíóþ ñ ïåíüåì óëîæèëè.
Îí ïîìíèë, ÷òî íàä íåþ ÷¸ðíûé ïîï
×èòàë áîëüøóþ êíèãó, ÷òî êàäèëè,
È ïðî÷åå… è ÷òî, çàêðûâ âåñü ëîá
Áîëüøèì ïëàòêîì, îòåö ñòîÿë â ìîë÷àíüå.
È ÷òî êîãäà ïîñëåäíåå ëîáçàíüå
Åìó âåëåëè ìàòåðè îòäàòü,
Òî ñòàë îí ãðîìêî ïëàêàòü è êðè÷àòü…

Ñèðîòñòâî ìàëü÷èêà óñóãóáèëîñü êîíôëèêòîì ìåæäó ëþáèìûìè èì è ëþáÿùèìè åãî ñàìûìè ðîäíûìè ëþäüìè — îòöîì Þðèåì Ïåòðîâè÷åì Ëåðìîíòîâûì è áàáóøêîé Åëèçàâåòîé Àëåêñååâíîé Àðñåíüåâîé. Ãëàâíûì îáúåêòîì ñïîðà áûë ñàì ðåá¸íîê, êîòîðîãî áàáóøêà æåëàëà âîñïèòûâàòü ïðè ñåáå è ñîñòàâèëà äóõîâíîå çàâåùàíèå, ïî êîòîðîìó âíóê ïîëíîñòüþ ëèøàëñÿ íàñëåäñòâà è âñÿêîé ïîìîùè ñ å¸ ñòîðîíû, åñëè îòåö äî 16-ëåòèÿ ñûíà çàáåð¸ò åãî ó íå¸. Þðèé Ïåòðîâè÷, íå èìåâøèé äîñòàòî÷íûõ ñðåäñòâ íà ëå÷åíèå è îáðàçîâàíèå Ìèõàèëà, âûíóæäåí áûë ïîä÷èíèòüñÿ. Îí âðåìÿ îò âðåìåíè íàâåùàë ãîðÿ÷î ëþáèìîãî ñûíà, áîëåçíåííî ïåðåæèâàâøåãî ðàçëóêó ñ íèì. Âîò ñòðîêè ãîðåñòíîé ÷åðíîâîé ðåäàêöèè ñòèõîòâîðåíèÿ 1831 ãîäà «Ïóñòü ÿ êîãî-íèáóäü ëþáëþ…», íàïèñàííûå ïîñëå ñìåðòè îòöà:

ß ñûí ñòðàäàíüÿ. Ìîé îòåö
Íå çíàë ïîêîÿ ïîä êîíåö.
 ñëåçàõ óãàñëà ìàòü ìîÿ;
Îò íèõ îñòàëñÿ òîëüêî ÿ,
Íåíóæíûé ÷ëåí â ïèðó ëþäñêîì,
Ìëàäàÿ âåòâü íà ïíå ñóõîì…

Êîãäà â 16-ëåòíåì âîçðàñòå Ìèõàèë Þðüåâè÷ îçíàêîìèëñÿ ñ çàâåùàíèåì áàáóøêè, êîãäà óçíàë ïîäðîáíîñòè ñïðîâîöèðîâàííîãî åþ êîíôëèêòà ñ îòöîì è íåêîòîðûõ ñîáûòèé âðåìåíè ñâîåãî äåòñòâà, îí ïåðåæèë òÿæ¸ëîå äóøåâíîå ïîòðÿñåíèå, êîòîðîå îòðàæåíî â äðàìå «Ëþäè è ñòðàñòè». Èñòîðèþ ñâîåìó ïëåìÿííèêó Þðèþ Âîëèíó ðàññêàçûâàåò ïåðñîíàæ äðàìû Âàñèëèé Ìèõàéëîâè÷: «Çà ìåñÿö ïåðåä ñìåðòüþ òâîåé ìàòåðè (åù¸ òåáå áûëî òðè ãîäà), êîãäà îíà ñäåëàëàñü î÷åíü áîëüíà, òî íà÷àëà ïîäîçðåâàòü Ìàðôó Èâàíîâíó â êîâàðñòâå è óìîëÿëà å¸ ïåðåä áîãîì äàòü åé îáåùàíèå ëþáèòü Íèêîëàÿ Ìèõàëû÷à êàê ðîäíîãî ñûíà, îíà ãîâîðèëà åé: “Ìàìåíüêà, îí ìåíÿ ëþáèë, êàê òîëüêî ìóæ ìîæåò ëþáèòü ñâîþ ñóïðóãó, çàìåíèòå åìó ìåíÿ… ß ÷óâñòâóþ, ÷òî óìèðàþ”. Òóò ñëîâà å¸ ïðåñåêëèñü, îíà ñìîòðåëà íà òåáÿ, ìîë÷àëèâûé æèâîé âçãëÿä ïîêàçûâàë, ÷òî îíà õî÷åò ñêàçàòü ÷òî-òî íàñ÷¸ò òåáÿ… íî ðå÷ü ñíîâà ïðåðûâàëàñü íà óñòàõ ïîêîéíèöû. Íàêîíåö-òî îíà âûòðåáîâàëà îáåùàíèå ñòàðóõè… è ñêîðî óñíóëà âå÷íûì ñíîì… Òâîÿ áàáóøêà áûëà îãîð÷åíà óæàñíî, òàê æå, êàê è îòåö òâîé, âåñü äîì áûë â ñìóùåíèè è ñëåçàõ. Ïðèåõàë áðàò ñòàðóõè Ïàâåë Èâàíû÷ è ìíîãèå äðóãèå ðîäñòâåííèêè óñîïøåé.
Âîò Ïàâåë Èâàíû÷ è ïîâ¸ë òâîåãî îòöà äëÿ ðàññåÿíèÿ ïîãóëÿòü è ãîâîðèò åìó, ÷òî Ìàðôà Èâàíîâíà æåëàåò âîñïèòàòü òåáÿ äî òåõ ïîð, ïîêà òåáå íóæíà ìàòóøêà, ÷òî îíà óìîëÿåò åãî âñåì ñâÿùåííûì â ñâåòå ñäåëàòü ýòó æåðòâó. Îòåö òâîé ñîãëàñèëñÿ îñòàâèòü òåáÿ ó áîëüíîé áàáóøêè è, áóäó÷è â ðàññòðîåííûõ îáñòîÿòåëüñòâàõ, óåõàë <…>.
×åðåç òðè ìåñÿöà Íèêîëàé Ìèõàëû÷ ïðèåçæàåò ñþäà, ÷òîá òåáÿ âèäåòü, — ïðèåçæàåò — è ñëûøèò îòâåòû ðîáêèå, äâóñìûñëåííûå îò ñëóã, ñïðàøèâàåò òåáÿ — ãîâîðÿò, íåò… îí âîîáðàçèë, ÷òî òû óìåð, èáî êàê âîîáðàçèòü, ÷òî òåáÿ óâåçëè íà âðåìÿ â äðóãóþ äåðåâíþ. Áðàò ñäåëàëñÿ áîëåí, äóøà åãî òåðçàëàñü õóäûì ïðåä÷óâñòâèåì. Òû ñ áàáóøêîé ïðèåçæàåøü, íàêîíåö… è ÷òî æå? îíà îõëàäåëà ñîâñåì ê íåìó. Èìåíèå, êîòîðîå Ìàðôà Èâàíîâíà åìó ïîäàðèëà ïðè æèçíè äî÷åðè è äëÿ êîòîðîãî îí íå õîòåë ñäåëàòü àêòà, ïîëàãàÿñü íà ÷åñòíîå ñëîâî, êàçàíî ñîâñåì óæå íå â åãî ðàñïîðÿæåíèè! Îí óåçæàåò è ÷åðåç ïîëãîäà ñíîâà çäåñü ÿâëÿåòñÿ. <…> áàáóøêà òâîÿ òîò÷àñ ïîñëàëà êóðüåðà ê Ïàâëó Èâàíû÷ó, è îí íà äðóãîé äåíü ïðèåçäà áðàòà ïðèñêàêàë. Íèêîëàé Ìèõàëû÷ ñòàë åìó ãîâîðèòü, ÷òî ñëîâî íå ñäåðæàíî, ÷òî åãî îò÷óæäàþò îò èìåíèÿ, ÷òî îí çäåñü íàñ÷¸ò ñûíà êàê ïîñòîðîííèé, ÷òî ýòî íè íà ÷òî íå ïîõîæå. Íî ýòîò èåçóèò ñíîâà óãîâîðèë åãî ëåãêî, ïîòîìó ÷òî îòåö òâîé áëàãîðîäíûé ÷åëîâåê è ñóäèò âñåõ ïî äîáðîòå äóøè ñâîåé.
È ïåðåä îòúåçäîì áðàò ñîãëàñèëñÿ îñòàâèòü òåáÿ ó áàáóøêè äî øåñòíàäöàòè ëåò, ñ òåì, ÷òîáû íàñ÷¸ò òâîåãî âîñïèòàíèÿ îòíîñèëèñü ê íåìó âî âñ¸ì. Íî âòîðîå îáåùàíèå òàê æå äóðíî ñäåðæàíî áûëî, êàê ïåðâîå. <…>.
Ìàðôà Èâàíîâíà â òî æå ëåòî ïîåõàëà â ãóáåðíñêèé ãîðîä è ñäåëàëà àêò, êàêîé àêò? Ñàì àä âäîõíóë â íå¸ ýòó ìûñëü, îíà óíè÷òîæèëà ÷åñòíîå ñëîâî, ïî÷ëà îòöà — îòöà òâîåãî çà íè÷òî, è âîò êîðîòêîå ñîäåðæàíüå: “Åñëè ÿ óìðó, òî áðàò Ïàâåë Èâàíû÷ îïåêóíîì èìåíüþ, åñëè ñåé óìð¸ò, òî ñâåêîðó ïðåïîðó÷àþ ýòî. Åñëè æå Íèêîëàé Ìèõàëû÷ âîçüì¸ò ñûíà ñâîåãî ê ñåáå, òî ÿ ëèøàþ åãî íàñëåäñòâà íàâñåãäà”… Âîò ïî÷åìó òû çäåñü æèâ¸øü, áëàãîðîäíûé îòåö òâîé íå õîòåë äåëàòü èñòîðèè, ïèñàòü ãîñóäàðþ è ëèøàòü òåáÿ ñîñòîÿíèÿ…»

Ñóòü êîíôëèêòà â äðàìå ïåðåäàíà âïîëíå äîñòîâåðíî. Îäíàêî Þðèé Ïåòðîâè÷ Ëåðìîíòîâ âñ¸ ðàâíî ñûãðàë î÷åíü áîëüøóþ ðîëü â âîñïèòàíèè ñûíà, ìåæäó íèìè âîçíèêëè ïîíèìàíèå è äóõîâíàÿ îáùíîñòü, î ÷¸ì ñâèäåòåëüñòâóþò òàêèå ñòðîêè Ëåðìîíòîâà:

Óæàñíàÿ ñóäüáà îòöà è ñûíà
Æèòü ðîçíî è â ðàçëóêå óìåðåòü,
È æðåáèé ÷óæäîãî èçãíàííèêà èìåòü
Íà ðîäèíå ñ íàçâàíüåì ãðàæäàíèíà!
Íî òû ñâåðøèë ñâîé ïîäâèã, ìîé îòåö,
Ïîñòèãíóò òû æåëàííîþ êîí÷èíîé;
Äàé áîã, ÷òîáû, êàê òâîé, ñïîêîåí áûë êîíåö
Òîãî, êòî áûë âñåõ ìóê òâîèõ ïðè÷èíîé!
Íî òû ïðîñòèøü ìíå! ß ëü âèíîâåí â òîì,
×òî ëþäè óãàñèòü â äóøå ìîåé õîòåëè
Îãîíü áîæåñòâåííûé, îò ñàìîé êîëûáåëè
Ãîðåâøèé â íåé, îïðàâäàííûé òâîðöîì?
Îäíàêî æ òùåòíû áûëè èõ æåëàíüÿ:
Ìû íå íàøëè âðàæäû îäèí â äðóãîì,
Õîòü îáà ñòàëè æåðòâîþ ñòðàäàíüÿ!
Ïîäòâåðæäåíèå ýòîìó åñòü è â çàâåùàíèè Þ.Ï. Ëåðìîíòîâà, ïîäïèñàííîì èì 28 ÿíâàðÿ 1831 ãîäà è îáðàù¸ííîì ê ñûíó: «Áëàãîäàðþ òåáÿ, áåñöåííûé äðóã ìîé, çà ëþáîâü òâîþ êî ìíå è íåæíîå òâî¸ êî ìíå âíèìàíèå, êîòîðîå ÿ ìîã çàìå÷àòü, õîòÿ è ëèø¸í áûë óòåøåíèÿ æèòü âìåñòå ñ òîáîþ. Òåáå èçâåñòíû ïðè÷èíû ìîåé ñ òîáîé ðàçëóêè, è ÿ óâåðåí, ÷òî òû çà ñèå óêîðÿòü ìåíÿ íå ñòàíåøü. ß õîòåë ñîõðàíèòü òåáå ñîñòîÿíèå, õîòÿ ñ ñàìîþ ÷óâñòâèòåëüíåéøåþ äëÿ ñåáÿ ïîòåðåþ, è áîã âîçíàãðàäèë ìåíÿ, èáî âèæó, ÷òî ÿ â ñåðäöå è óâàæåíèè òâî¸ì êî ìíå íè÷åãî íå ïîòåðÿë».

«Âîêðóã ðîäíûå âñ¸ ìåñòà…»

Âïå÷àòëåíèÿ î ñâîåé ìàëîé ðîäèíå — èìåíèè Òàðõàíû è îêðåñòíîñòÿõ — îòðàçèëèñü â íåñêîëüêèõ ïðîèçâåäåíèÿõ âåëèêîãî ïîýòà, íî ÿð÷å âñåãî — â ñòèõîòâîðåíèè 1840 ãîäà «Êàê ÷àñòî, ï¸ñòðîþ òîëïîþ îêðóæ¸í….», ãäå êðàñîòà è áëàãîäàòíàÿ òèøèíà ðîäíûõ ìåñò ïðîòèâîïîñòàâëÿþòñÿ ñóåòå, áåçäóøèþ è äâóëè÷èþ áîëüøîãî ñâåòà:

È åñëè êàê-íèáóäü íà ìèã óäàñòñÿ ìíå
Çàáûòüñÿ, — ïàìÿòüþ ê íåäàâíåé ñòàðèíå
Ëå÷ó ÿ âîëüíîé, âîëüíîé ïòèöåé;
È âèæó ÿ ñåáÿ ðåá¸íêîì; è êðóãîì
Ðîäíûå âñ¸ ìåñòà: âûñîêèé áàðñêèé äîì
È ñàä ñ ðàçðóøåííîé òåïëèöåé;

Çåë¸íîé ñåòüþ òðàâ ïîä¸ðíóò ñïÿùèé ïðóä,
À çà ïðóäîì ñåëî äûìèòñÿ — è âñòàþò
Âäàëè òóìàíû íàä ïîëÿìè.
 àëëåþ ò¸ìíóþ âõîæó ÿ; ñêâîçü êóñòû
Ãëÿäèò âå÷åðíèé ëó÷, è æ¸ëòûå ëèñòû
Øóìÿò ïîä ðîáêèìè øàãàìè.

È ñòðàííàÿ òîñêà òåñíèò óæ ãðóäü ìîþ:
ß äóìàþ îá íåé, ÿ ïëà÷ó è ëþáëþ,
Ëþáëþ ìå÷òû ìîåé ñîçäàíüå
Ñ ãëàçàìè, ïîëíûìè ëàçóðíîãî îãíÿ,
Ñ óëûáêîé ðîçîâîé, êàê ìîëîäîãî äíÿ
Çà ðîùåé ïåðâîå ñèÿíüå.

Òàê öàðñòâà äèâíîãî âñåñèëüíûé ãîñïîäèí —
ß äîëãèå ÷àñû ïðîñèæèâàë îäèí,
È ïàìÿòü èõ æèâà ïîíûíå
Ïîä áóðåé òÿãîñòíûõ ñîìíåíèé è ñòðàñòåé,
Êàê ñâåæèé îñòðîâîê áåçâðåäíî ñðåäü ìîðåé
Öâåò¸ò íà âëàæíîé èõ ïóñòûíå.

 ñåðåäèíå 1830-õ ãîäîâ â îòðûâêå íåîêîí÷åííîé ïîâåñòè «ß õî÷ó ðàññêàçàòü âà셻 â îòäåëüíûõ ýëåìåíòàõ îïèñàíèÿ óñàäüáû Àðáåíèíûõ ïðîñòóïàþò äåòñêèå âîñïîìèíàíèÿ Ëåðìîíòîâà î ðîäíûõ ìåñòàõ: «Îò áàðñêîãî äîìà ïî ñêàòó ãîðû äî ñàìîé ðåêè ðàññòèëàëñÿ ôðóêòîâûé ñàä. Ñ áàëêîíà âèäíû áûëè äûìÿùèåñÿ ñåëà ëóãîâîé ñòîðîíû, ñèíåþùèå ñòåïè è æ¸ëòûå íèâû… Áàðñêèé äîì áûë ïîõîæ íà âñå áàðñêèå äîìà: äåðåâÿííûé, ñ ìåçîíèíîì, âûêðàøåííûé æ¸ëòîé êðàñêîé, à äâîð îáñòðîåí áûë îäíîýòàæíûìè äëèííûìè ôëèãåëÿìè, ñàðàÿìè, êîíþøíÿìè è îáâåä¸í âàëîì… ñðåäè äâîðà êðàñîâàëèñü êà÷åë腻

Ïàìÿòü Ëåðìîíòîâà ñ äåòñòâà õðàíèëà íå òîëüêî âèäû ðîäíûõ ìåñò, íî è ñöåíû íàðîäíîé æèçíè, áóäíè è ïðàçäíèêè êðåñòüÿí è äâîðÿí, ïåñíè, ïðåäàíèÿ è ìíîãîå äðóãîå. Âïå÷àòëåíèÿ î êóëà÷íûõ áîÿõ â Òàðõàíàõ ìåæäó êîìàíäàìè êðåñòüÿíñêèõ ïàðíåé è ìîëîäûõ ìóæ÷èí íàðÿäó ñ èñòîðè÷åñêèìè èñòî÷íèêàìè ëåãëè â îñíîâó ñöåíû ïîåäèíêà êóïöà Êàëàøíèêîâà ñ Êèðèáååâè÷åì â «Ïåñíå ïðî öàðÿ Èâàíà Âàñèëüåâè÷à, ìîëîäîãî îïðè÷íèêà è óäàëîãî êóïöà Êàëàøíèêîâà».

Îäíàêî íå âñå âîñïîìèíàíèÿ î ðîäíîì êðàå áûëè ïîçèòèâíûìè. Âèäåë Ìèõàèë è òÿãîòû êðåïîñòíè÷åñêîãî áûòà, è æåñòîêîñòü, è íàñèëèå, è íåñïðàâåäëèâîñòü. Ýòî íàøëî îòðàæåíèå â åãî ðàííèõ äðàìàõ «Ñòðàííûé ÷åëîâåê», «Ëþäè è ñòðàñòè», ïîâåñòè «Âàäèì», ñòèõîòâîðåíèè «Æàëîáû òóðêà»:
Òàì ðàíî æèçíü òÿæêà áûâàåò äëÿ ëþäåé,
Òàì çà óòåõàìè íåñ¸òñÿ óêîðèçíà,
Òàì ñòîíåò ÷åëîâåê îò ðàáñòâà è öåïåé!..
Äðóã! ýòîò êðàé… ìîÿ îò÷èçíà!

 äóøå ïîýòà ïðåîáëàäàëè âñ¸ æå ìèëûå ñåðäöó îáðàçû ðîäíîé ïðèðîäû.  îäíîì èç ñàìûõ ïåðâûõ ñòèõîòâîðåíèé «Îñåíü» â 1828 ãîäó Ëåðìîíòîâ ïèñàë:
Ëèñòüÿ â ïîëå ïîæåëòåëè,
È êðóæàòñÿ, è ëåòÿò;
Ëèøü â áîðó ïîíèêøè åëè
Çåëåíü ìðà÷íóþ õðàíÿò.
Ïîä íàâèñøåþ ñêàëîþ
Óæ íå ëþáèò ìåæ öâåòîâ
Ïàõàðü îòäûõàòü ïîðîþ
Îò ïîëóäåííûõ òðóäîâ.
Çâåðü îòâàæíûé ïîíåâîëå
Ñêðûòüñÿ ãäå-íèáóäü ñïåøèò.
Íî÷üþ ìåñÿö òóñêë è ïîëå
Ñêâîçü òóìàí ëèøü ñåðåáðèò…

Ëþáóÿñü çíàêîìûìè âèäàìè ñ ðàííåãî âîçðàñòà, Ìèõàèë ëþáèë ôàíòàçèðîâàòü, ó íåãî ôîðìèðîâàëîñü ëèðè÷åñêîå âîñïðèÿòèå ìèðà. «Êîãäà ÿ åù¸ ìàë áûë, ÿ ëþáèë ñìîòðåòü íà ëóíó, íà ðàçíîâèäíûå îáëàêà, êîòîðûå â âèäå ðûöàðåé ñ øëåìàìè òåñíèëèñü áóäòî âîêðóã íå¸; áóäòî ðûöàðè, ñîïðîâîæäàþùèå Àðìèäó â å¸ çàìîê, ïîëíûå ðåâíîñòè è áåñïîêîéñòâà», — ïèñàë îí â 1830 ãîäó. Ýòî âïå÷àòëåíèå ëåãëî â îñíîâó ïîýòè÷åñêîãî îáðàçà â ðàííåé ïîýìå «Èñïàíöû»:

Âçãëÿíè îïÿòü: ïîäîáíàÿ Àðìèäå
Ïîä äûìêîþ ñðåáðèñòîé ìãëû íî÷íîé,
Îíà èä¸ò â âîëøåáíûé çàìîê ñâîé.
Âîêðóã íå¸ è ñëåäîì òó÷êè
Òåñíÿòñÿ, áóäòî ðûöàðè-âîæäè,
Ãîðÿùèå ëþáîâüþ; è êîãäà
×åëî èõ îáðàùàåòñÿ ê ïðåêðàñíîé,
Îíî áëåñòèò, êîãäà æå îòâåðíóò
Ê ñîïåðíèêàì, òî ðåâíîñòü è äîñàäà
Åãî íàõìóðÿò òîò÷àñ — ïîñìîòðè,
Êàê øëåìû èõ ÷åðíåþòñÿ, êàê ïåðüÿ
Êîëåáëþòñÿ íà øëåìàõ…

«Ñêàçêè ïðî âîëæñêèõ ðàçáîéíèêîâ»

 îòðûâêå «ß õî÷ó ðàññêàçàòü âà셻 (èç íåîêîí÷åííîé ïîâåñòè) Ìèõàèë Ëåðìîíòîâ òàê ïèøåò î äåòñòâå Àëåêñàíäðà Àðáåíèíà: «Çèìîé ãîðíè÷íûå äåâóøêè ïðèõîäèëè øèòü è âÿçàòü â äåòñêóþ, âî-ïåðâûõ, ïîòîìó ÷òî íÿíå Ñàøè áûëî ïîðó÷åíî æåíñêîå õîçÿéñòâî, à âî-âòîðûõ, ÷òîá ïîòåøàòü ìàëåíüêîãî áàð÷îíêà. Ñàøå áûëî ñ íèìè î÷åíü âåñåëî. Îíè åãî ëàñêàëè è öåëîâàëè íàïåðåðûâ, ðàññêàçûâàëè åìó ñêàçêè ïðî âîëæñêèõ ðàçáîéíèêîâ, è åãî âîîáðàæåíèå íàïîëíÿëîñü ÷óäåñàìè äèêîé õðàáðîñòè è êàðòèíàìè ìðà÷íûìè è ïîíÿòèÿìè ïðîòèâóîáùåñòâåííûìè. Îí ðàçëþáèë èãðóøêè è íà÷àë ìå÷òàòü. <…> Îí âîîáðàæàë ñåáÿ âîëæñêèì ðàçáîéíèêîì ñðåäè ñèíèõ è ñòóä¸íûõ âîëí, â òåíè äðåìó÷èõ ëåñîâ, â øóìå áèòâ, â íî÷íûõ íàåçäàõ ïðè çâóêå ïåñåí, ïîäñâèñòîâ âîëæñêîé áóðè».

Íåñîìíåííî, ýòî àâòîáèîãðàôè÷åñêèå ñòðîêè.  äåòñòâå áóäóùèé ïîýò óâëåêàëñÿ íàðîäíûìè ñêàçàíèÿìè î âîëæñêèõ ðàçáîéíèêàõ, íàâîäèâøèõ óæàñ íà êóïöîâ è ïóòåøåñòâåííèêîâ, ãðàáèâøèõ èõ, à ïîðîé è æåñòîêî ðàñïðàâëÿâøèõñÿ ñ íèìè è òåì ñàìûì íàíîñèâøèõ âðåä ãîñóäàðñòâó. Ïî ñóòè, ýòè ðàçáîéíèêè áûëè ïèðàòàìè, õîòÿ â Ðîññèè èõ òàê íå íàçûâàëè.  íàðîäå î íèõ ñëàãàëè ëåãåíäû è ïåñíè êàê î ïîáîðíèêàõ âîëè, ðîìàíòèçèðîâàëè èõ ëè÷íîñòè, ïðåäñòàâëÿÿ íåêèìè íàðîäíûìè çàñòóïíèêàìè, óäàëûìè ìîëîäöàìè, êîòîðûå ãðàáèëè òîëüêî áîãàòûõ, à áåäíûõ íå òðîãàëè, çàñòóïàëèñü çà íèõ. Áîëüøå âñåãî ñêàçàíèé ñëàãàëîñü î ñëàâíîì àòàìàíå Ñòåïàíå (Ñòåíüêå) Ðàçèíå, êîòîðûé ïðåäñòàâàë â íèõ áëàãîðîäíûì ðàçáîéíèêîì, ïîäîáíûì Ðîáèí Ãóäó.
 þíîñòè Ëåðìîíòîâ ñïîëíà îòäàë äàíü ðàçáîéíè÷üèì ìîòèâàì â ðàííåé ïîâåñòè «Âàäèì», â ñòèõîòâîðåíèÿõ «Àòàìàí» (1831), «Âîëÿ» (1831), «Ïðåñòóïíèê» (1829), ïîýìå «Êîðñàð» (1828). Ïî ñîäåðæàíèþ è íàïåâíîñòè ýòè ïðîèçâåäåíèÿ áëèçêè ê íàðîäíûì ïåñíÿì î áëàãîðîäíûõ ðàçáîéíèêàõ, ñòèëèçîâàíû ïîä íèõ. Ñòèõîòâîðåíèå «Àòàìàí» íà÷èíàåòñÿ òàê:

Ãîðå òåáå, ãîðîä Êàçàíü,
Åäåò òîëïà óäàëüöîâ
Ñáèðàòü íåâîëüíóþ äàíü
Ñ òâîèõ áåççàáîòíûõ êóïöîâ.

Âäîëü ïî Âîëãå øèðîêîé
Íà ëîäêå ïëûâóò;
È â¸ñëàìè äðóæíûìè ïëåùóò,
È ïåñíè ïîþò.

Ãîðå òåáå, ðóññêàÿ çåìëÿ,
Àòàìàí ìåæäó íèìè ñèäèò;
Õîòü åãî ëèõàÿ ñåìüÿ,
Êàê âîëíû, øóìíà, — îí ìîë÷èò;

È êðàñà ìîëîäàÿ,
Êàê ñàâàí áëåäíà,
Ïåðåä íèì ñòîèò íà êîëåíàõ.
È ìîëâèò îíà…

Ñþæåò ñòèõîòâîðåíèÿ, ñêîðåå âñåãî, íàâåÿí ëåãåíäîé î òîì, êàê ïîñëå ðàçãðîìà ïåðñèäñêîãî ôëîòà âîëüíûìè êàçàêàìè Ðàçèíà ê íåìó ïîïàëà â ïëåí ïåðñèäñêàÿ êíÿæíà, êîòîðàÿ ñòàëà åãî ëþáîâíèöåé,  à çàòåì â áåçóìíîì ïîðûâå áûëà èì óòîïëåíà — ïðèíåñåíà â æåðòâó ðåêå Âîëãå â çíàê áëàãîäàðíîñòè çà äîáûòûå (äàðîâàííûå ðåêîé) áîãàòñòâà. Þíûé Ëåðìîíòîâ ìîã áûòü òàêæå çíàêîì ñ ýòîé ëåãåíäîé ïî ïóáëèêàöèè âûäåðæåê èç çàïèñîê ãîëëàíäñêîãî ïóòåøåñòâåííèêà ßíà Ñòðåéñà, îïóáëèêîâàííûõ â æóðíàëå «Ñåâåðíûé Àðõèâ» â 1824 ãîäó. Èíòåðåñíî, ÷òî òà æå ïóáëèêàöèÿ ëåãëà â îñíîâó ñòèõîòâîðåíèÿ À.Ñ. Ïóøêèíà «Ïåñíè î Ñòåíüêå Ðàçèíå», ñî÷èí¸ííîãî â Ìèõàéëîâñêîì â 1824 ãîäó. Þíûé Ëåðìîíòîâ íå ìîã áûòü çíàêîì íè ñ ýòèì ñòèõîòâîðåíèåì, ïîñêîëüêó îíî áûëî âïåðâûå îïóáëèêîâàíî òîëüêî â 1881 ãîäó, íè ñ èçâåñòíîé «íàðîäíîé» ïåñíåé «Èç-çà îñòðîâà íà ñòðåæåíü…», íàïèñàííîé Äìèòðèåì Ñàäîâíèêîâûì ÷åðåç ìíîãî ëåò ïîñëå ãèáåëè âåëèêîãî ïîýòà.

 öèòèðîâàííîì âûøå ñòèõîòâîðåíèè Ëåðìîíòîâà ñþæåò çàìåòíî èçìåí¸í: àòàìàí òîïèò äåâóøêó çà èçìåíó, à ïîòîì íå ìîæåò å¸ çàáûòü. Òåìà èçìåíû â 1831-1832 ãîäàõ ÿâëÿëàñü æèâîòðåïåùóùåé äëÿ þíîãî ïîýòà â ñâÿçè ñ åãî óâëå÷åíèåì Íàòàëèåé Ô¸äîðîâíîé Èâàíîâîé, êîòîðîé îí ïîñâÿòèë áîëüøîé öèêë ñòèõîòâîðåíèé.

 íàðîäíîé ïåñíå «Ðàçèí îñòà¸òñÿ îäè텻, êîòîðóþ Ëåðìîíòîâ ìîã ñëûøàòü â äåòñòâå, åñòü òàêèå ñëîâà:
Àõ âû, ìèëûå ñîòîâàðèùè!
Ïîõîðîíèòå ìåíÿ, äîáðà ìîëîäöà,
Ïðîìåæäó òð¸õ äîðî㠗 ïåðâîé Ïèòåðñêîé,
Äðóãîé Âëàäèìèðñêîé, òðåòüåé Êèåâñêîé.
<…>
 ãîëîâàõ ïîñòàâüòå ÷óäåí-äèâåí êðåñò,
<…>
Êòî íè éä¸ò, êòî íè åäåò ìèìî ìîëîäöà,
Ìèìî ìîëîäöà, âñÿê ïîìîëèòñÿ:
×òî íå âîð ëè ëåæèò òóò, íå ðàçáîéíè÷åê,
Òóò ëåæèò-òî Ñòåíüêà Ðàçèí-ñûí!

 «Ïåñíå ïðî öàðÿ Èâàíà Âàñèëüåâè÷à, ìîëîäîãî îïðè÷íèêà è êóïöà Êàëàøíèêîâà» åñòü ñòðîêè î ìîãèëå êàçí¸ííîãî óäàëîãî êóïöà, î÷åâèäíî ïåðåêëèêàþùèåñÿ ñ ïðèâåä¸ííûì âûøå îòðûâêîì:

Ñõîðîíèëè åãî çà Ìîñêâà-ðåêîé
Íà ÷èñòîì ïîëå ïðîìåæ òð¸õ äîðîã:
Ïðîìåæ Òóëüñêîé, Ðÿçàíñêîé, Âëàäèìèðñêîé,
È áóãîð çåìëè ñûðîé òóò íàñûïàëè,
È êëåíîâûé êðåñò òóò ïîñòàâèëè,
<…>
È ïðîõîäÿò ìèìî ëþäè äîáðûå:
Ïðîéä¸ò ñòàð ÷åëîâåê — ïåðåêðåñòèòñÿ,
Ïðîéä¸ò ìîëîäåö — ïðèîñàíèòñÿ;
Ïðîéä¸ò äåâèöà — ïðèãîðþíèòñÿ,
À ïðîéäóò ãóñëÿðû — ñïîþò ïåñåíêó.

 äåòñòâå Ëåðìîíòîâ ñëûøàë íàðîäíûå ïåñíè íå òîëüêî î âîëæñêèõ ðàçáîéíèêàõ è Ñòåïàíå Ðàçèíå, íî è î áîðüáå ñ ìîíãîëî-òàòàðàìè, î ðóññêèõ ïîëîíÿíêàõ â òàòàðñêîì ïëåíó. Îäíà èç òàêèõ ïåñåí «×òî â ïîëå çà ïûëü ïûëèò…» çàïèñàíà èì â 1830 èëè 1831 ãîäó.

«Ëþáëþ ÿ Êàâêàç!»

Íåèçãëàäèìûå è î÷åíü âàæíûå âïå÷àòëåíèÿ äåòñòâà è ðàííåãî îòðî÷åñòâà îñòàëèñü ó Ëåðìîíòîâà îò ïîåçäîê íà Êàâêàç ñ öåëüþ ëå÷åíèÿ. Òàì áóäóùèé ïîýò âèäåë ìíîãî ïðåêðàñíîãî, èíòåðåñíîãî, íåçàáûâàåìîãî, ñëûøàë ñêàçàíèÿ ãîðöåâ, èõ ëåãåíäû è ïåñíè, áûë ñâèäåòåëåì ÿðêèõ ïðàçäíèêîâ, óçíàë è î æåñòîêèõ îáû÷àÿõ è ðàñïðÿõ, î òðàãè÷åñêèõ è ñëàâíûõ ñîáûòèÿõ êàâêàçñêèõ âîéí. Ïîýò ïîëþáèë ýòó çåìëþ, ïðîíèêñÿ ñèìïàòèåé íàðîäàì Êàâêàçà. Âïå÷àòëåíèÿ, ïîëó÷åííûå íà Êàâêàçå â äåòñòâå, íàøëè îòðàæåíèå â î÷åíü ìíîãèõ ïðîèçâåäåíèÿõ Ëåðìîíòîâà. Ñàìûé ïåðâûé åãî ïîýòè÷åñêèé îïûò — ïîýìà «×åðêåñû» — íà÷èíàåòñÿ ñ îïèñàíèÿ âå÷åðà â ãîðàõ:

Óæ â ãîðàõ ñîëíöå èñ÷åçàåò,
 äîëèíàõ âñþäó ì¸ðòâûé ñîí,
Çàðÿ, áëèñòàÿ, óãàñàåò,
Âäàëè ãóäèò ïðîòÿæíûé çâîí,
Ïîêðûòî ìãëîé òóìàííî ïîëå,
Çàðíèöà áëåùåò â íåáåñàõ,
 äîëèíàõ ñòàä íå âèäíî áîëå,
Ëèøü ñåðíû ñêà÷óò íà õîëìàõ.

Êàâêàç — ýòî ìåñòî äåéñòâèÿ ðàííèõ ïîýì Ëåðìîíòîâà «Êàâêàçñêèé ïëåííèê», «Êàëëû», «Àóë Áàñòóíäæè», «Áåãëåö» è ïîýìû «Äåìîí». Ïîýò íåñêîëüêî ðàç ïèñàë î ñâîåé ëþáâè ê Êàâêàçó â ñâÿçè ñ âîñïîìèíàíèÿìè äåòñòâà:

Òåáå, Êàâêàç, — ñóðîâûé öàðü çåìëè —
ß ñíîâà ïîñâÿùàþ ñòèõ íåáðåæíîé:
Êàê ñûíà, òû åãî áëàãîñëîâè
È îñåíè âåðøèíîé áåëîñíåæíîé!
Îò ðàííèõ ëåò êèïèò â ìîåé êðîâè
Òâîé æàð è áóðü òâîèõ ïîðûâ ìÿòåæíîé;
Íà ñåâåðå â ñòðàíå òåáå ÷óæîé
ß ñåðäöåì òâîé, — âñåãäà è âñþäó òâîé!..
<…>
Íàä äåòñêîé ãîëîâîé ìîåé âåíöîì
Ñâèâàëèñü îáëàêà òâîè ñåäûå; —
Êîãäà ïî íèì êàòàëñÿ ãðîì,
È, ïðîáóäÿñü îò ñíà, êàê ÷àñîâûå,
Ïåùåðû îòêëèêàëèñÿ êðóãîì,
ß ïîíèìàë èõ çâóêè ðîêîâûå,
ß â êðàé íàäçâ¸çäíûé ïûëêîþ äóøîé
Ëåòàë íà êîëåñíèöå ãðîìîâîé!..
Àóë Áàñòóíäæè. Ïîñâÿùåíèå. 1831

Ïðèâåòñòâóþ òåáÿ, Êàâêàç ñåäîé!
Òâîèì ãîðàì ÿ ïóòíèê íå ÷óæîé:
Îíè ìåíÿ â ìëàäåí÷åñòâå íîñèëè
È ê íåáåñàì ïóñòûíè ïðèó÷èëè.
È äîëãî ìíå ìå÷òàëîñü ñ ýòèõ ïîð
Âñ¸ íåáî þãà äà óò¸ñû ãîð.
< …>
Êàê ÿ ëþáèë, Êàâêàç ìîé âåëè÷àâûé,
Òâîèõ ñûíîâ âîèíñòâåííûå íðàâû,
Òâîèõ íåáåñ ïðîçðà÷íóþ ëàçóðü
È ÷óäíûé âîé ìãíîâåííûõ, ãðîìêèõ áóðü…
Èçìàèë-Áåé. 1832

Ñèíèå ãîðû Êàâêàçà, ïðèâåòñòâóþ âàñ! âû âçëåëåÿëè äåòñòâî ìî¸; âû íîñèëè ìåíÿ íà ñâîèõ îäè÷àëûõ õðåáòàõ, îáëàêàìè ìåíÿ îäåâàëè, âû ê íåáó ìåíÿ ïðèó÷èëè, è ÿ ñ òîé ïîðû âñ¸ ìå÷òàþ îá âàñ äà î íåáå…
1832

Òåáå, Êàâêàç, ñóðîâûé öàðü çåìëè,
ß ñíîâà ïîñâÿùàþ ñòèõ íåáðåæíûé.
Êàê ñûíà, òû åãî áëàãîñëîâè
È îñåíè âåðøèíîé áåëîñíåæíîé.
Åù¸ ðåá¸íêîì, ÷óæäûé è ëþáâè,
È äóì ÷åñòîëþáèâûõ, ÿ áåñïå÷íî
Áðîäèë â òâîèõ óùåëüÿõ, — ãðîçíûé, âå÷íûé,
Óãðþìûé âåëèêàí, ìåíÿ íîñèë
Òû áåðåæíî, êàê ïåñòóí, þíûõ ñèë
Õðàíèòåëü âåðíûé…
Ïîñâÿùåíèå ê ïîýìå «Äåìîí». 1838

Ê äðóãèì êàâêàçñêèì âïå÷àòëåíèÿì îòíîñÿòñÿ ïåñíè è ñêàçàíèÿ, ïðàçäíèêè, ìèðíàÿ áóäíè÷íàÿ æèçíü è ðàññêàçû î âîåííûõ äåéñòâèÿõ òåðñêèõ êàçàêîâ, íàøåäøèå îòðàæåíèå â ïîýìàõ «×åðêåñû», «Êàâêàçñêèé ïëåííèê», «Àóë Áàñòóíäæè», «Êàçà÷üÿ êîëûáåëüíàÿ» è äðóãèõ.

 1825 ãîäó íà Êàâêàçå 10-ëåòíèé Ëåðìîíòîâ âñòðåòèë ñâîþ ïåðâóþ äåòñêóþ ëþáîâü. Âîò êàê îí ïèñàë îá ýòîì ïðåêðàñíîì ÷óâñòâå ñïóñòÿ ïÿòü ëåò: «Ìû áûëè áîëüøèì ñåìåéñòâîì íà âîäàõ Êàâêàçñêèõ: áàáóøêà, ò¸òóøêè, êóçèíû. — Ê ìîèì êóçèíàì ïðèõîäèëà îäíà äàìà ñ äî÷åðüþ, äåâî÷êîé ëåò 9. ß å¸ âèäåë òàì. ß íå ïîìíþ, õîðîøà ñîáîþ áûëà îíà èëè íåò. Íî å¸ îáðàç è òåïåðü åù¸ õðàíèòñÿ â ãîëîâå ìîåé; îí ìíå ëþáåçåí, ñàì íå çíàþ ïî÷åìó. — Îäèí ðàç, ÿ ïîìíþ, ÿ âáåæàë â êîìíàòó: îíà áûëà òóò è èãðàëà ñ êóçèíîþ â êóêëû: ìî¸ ñåðäöå çàòðåïåòàëî, íîãè ïîäêîñèëèñü. — ß òîãäà íè îá ÷¸ì åù¸ íå èìåë ïîíÿòèÿ, òåì íå ìåíåå ýòî áûëà ñòðàñòü, ñèëüíàÿ, õîòÿ ðåáÿ÷åñêàÿ: ýòî áûëà èñòèííàÿ ëþáîâü <…> Áåëîêóðûå âîëîñû, ãîëóáûå ãëàçà, áûñòðûå, íåïðèíóæä¸ííîñòü — íåò; ñ òåõ ïîð ÿ íè÷åãî ïîäîáíîãî íå âèäàë, èëè ýòî ìíå êàæåòñÿ, ïîòîìó ÷òî ÿ íèêîãäà òàê íå ëþáèë, êàê â òîò ðàç. Ãîðû êàâêàçñêèå äëÿ ìåíÿ ñâÿùåííû…». È ýòî âïå÷àòëåíèå ¸ìêî è ëàêîíè÷íî âûðàæåíî â ñòèõîòâîðåíèè «Êàâêàç»:

ß ñ÷àñòëèâ áûë ñ âàìè, óùåëèÿ ãîð;
Ïÿòü ëåò ïðîíåñëîñü: âñ¸ òîñêóþ ïî âàñ.
Òàì âèäåë ÿ ïàðó áîæåñòâåííûõ ãëàç;
È ñåðäöå ëåïå÷åò, âîñïîìíÿ òîò âçîð:
Ëþáëþ ÿ Êàâêàç!..

«È äåâó ÷óäíóþ ëþáèë ÿ…»

Ìèõàèë Ëåðìîíòîâ âîñïèòûâàëñÿ â ïðàâîñëàâíîé âåðå, â äåòñòâå è îòðî÷åñòâå ïîñåùàë õðàìû â Òàðõàíàõ, ×åìáàðå è îêðåñòíîñòÿõ, ïàëîìíè÷àë ñ áàáóøêîé â Íèæíåëîìîâñêèé, Êèåâî-Ïå÷åðñêèé è äðóãèå ìîíàñòûðè. Ýòîò îïûò íàø¸ë îòðàæåíèå â åãî òâîð÷åñòâå. Òàê, þíîøåñêàÿ ïîâåñòü «Âàäèì» íà÷èíàåòñÿ ñ êàðòèíû ìîíàñòûðÿ ïåðåä ñëóæáîé: «Äåíü óãàñàë; ëèëîâûå îáëàêà, ïðîòÿãèâàÿñü ïî çàïàäó, åäâà ïðîïóñêàëè êðàñíûå ëó÷è, êîòîðûå îòðàæàëèñü íà ÷åðåïèöàõ áàøåí è ÿðêèõ ãëàâàõ ìîíàñòûðÿ. Çâîíèëè ê âå÷åðíå; ìîíàõè è ñëóæêè õîäèëè âçàä è âïåð¸ä ïî êàìåííûì ïëèòàì, âåäóùèì îò êåëüè àðõèìàíäðèòà â õðàì; äëèííûå ÷¸ðíûå ìàíòèè ñ øîðîõîì îáìåòàëè ïûëü âñëåä çà íèìè; è îíè òîëêàëè áîãîìîëüöåâ ñ òàêèì âàæíûì âèäîì, êàê áóäòî áû ýòî áûëà èõ ãëàâíàÿ äîëæíîñòü. Ïîä äûìíîé ïåëåíîþ ëàäàíà òðåïåùóùèé îãîíü ñâå÷åé êàçàëñÿ òóñêëûì è êðàñíûì; áîãîìîëüöû òåñíèëèñü âîêðóã ñûðûõ ñòîëáîâ, è ãëóõîé òîðæåñòâåííûé øîðîõ òîëïû, ïîâòîðÿåìûé ñâîäàìè, ïîêàçûâàë, ÷òî ñëóæáà åù¸ íå íà÷àëàñü».

 ïîýìå «Ñàøêà» åñòü îïèñàíèå áîæíèöû ñ îñâÿù¸ííîé âåðáîé:
Ñâå÷à ãîðåëà òðåïåòíûì îãí¸ì,
È ÷àñòî, âñïûõíóâ, ëó÷ å¸ ìãíîâåííûé
Âäðóã îáëèâàë è ïîòîëîê, è ñòåíû.
 óãëó ïåðåäíåì ôîëüãà îáðàçîâ
Òîãäà ìåíÿëà òûñÿ÷ó öâåòîâ,
È âåðáà, íàêëîí¸ííàÿ íàä íèìè,
Áëèñòàëà âäðóã ëèñòàìè çîëîòûìè.

Ñòåíû äåòñêîé êîìíàòû â Òàðõàíàõ áûëè æ¸ëòûìè, â êðàñíîì óãëó íàõîäèëñÿ îáðàç Ïðåñâÿòîé Áîãîðîäèöû «Ñïîðó÷íèöà ãðåøíûõ». Ñâÿçàííûå ñ ýòèì âïå÷àòëåíèÿ îò÷¸òëèâî âèäíû â ñòèõîòâîðåíèè «Ïåðâàÿ ëþáîâü», íàïèñàííîì â 1830–1831 ãîäàõ:

 ðåáÿ÷åñòâå ìî¸ì òîñêó ëþáîâè çíîéíîé
Óæ ñòàë ÿ ïîíèìàòü äóøîþ áåñïîêîéíîé;
Íà ìÿãêîì ëîæå ñíà íå ðàç âî òüìå íî÷íîé,
Ïðè ñâåòå òðåïåòíîì ëàìïàäû îáðàçíîé,
Âîîáðàæåíèåì, ïðåä÷óâñòâèåì òîìèìûé,
ß ïðåäàâàë ñâîé óì ìå÷òå íåïîáåäèìîé.
ß âèäåë æåíñêèé ëèê, îí õëàäåí áûë êàê ë¸ä,
È î÷è — ýòîò âçîð â ãðóäè ìîåé æèâ¸ò;
Êàê ñîâåñòü, äóøó îí õðàíèò îò ïðåñòóïëåíèé;
Îí ñëåä åäèíñòâåííûé ìëàäåí÷åñêèõ âèäåíèé…
È äåâó ÷óäíóþ ëþáèë ÿ, êàê ëþáèòü
Íå ìîã åù¸ ñ òåõ ïîð, íå ñòàíó, ìîæåò áûòü.
Êîãäà æå óëåòàë ìîé ïðèçðàê äðàãîöåííûé,
ß â îäèíî÷åñòâå êèäàë ñâîé âçãëÿä ñìóùåííûé
Íà ñòåíû æ¸ëòûå, è ìíèëîñü, òåíè ñ íèõ
Ñõîäèëè ìåäëåííî äî ñàìûõ íîã ìîèõ.
È ìðà÷íî, êàê îíè, âîñïîìèíàíüå áûëî

Î òîì, ÷òî ëèøü ìå÷òà, è ìåæäó òåì òàê ìèëî.
Âðÿä ëè ýòè ñòèõè, íåñìîòðÿ íà èõ íàçâàíèå, ìîæíî îòíåñòè ê 9-ëåòíåé áåëîêóðîé äåâî÷êå ñ ãîëóáûìè ãëàçàìè, êîòîðóþ 10-ëåòíèé îòðîê Ìèõàèë ïîëþáèë íà Êàâêàçå. Ðå÷ü çäåñü èä¸ò î ñîâñåì äðóãîé ëþáâè. Ñêîðåå âñåãî, «æåíñêèé ëèê» — ýòî ñòðîãèé îáðàç Áîãîìàòåðè, îæèâàþùèé â äóøå ìàëü÷èêà, òîñêóþùåãî î ñâîåé çåìíîé ðàíî óìåðøåé ìàòåðè — «ïðèçðàêå äðàãîöåííîì».

Íåò ñîìíåíèÿ, ÷òî ñ ìàëûõ ëåò Ëåðìîíòîâ çíàë íàèçóñòü îäíó èç îñíîâíûõ õðèñòèàíñêèõ ìîëèòâ: «Áîãîðîäèöå Äåâî, ðàäóéñÿ, áëàãîäàòíàÿ Ìàðèå, Ãîñïîäü ñ Òîáîþ, Áëàãîñëîâåííà Òû â æåíàõ è áëàãîñëîâåí Ïëîä ÷ðåâà Òâîåãî, ÿêî Ñïàñà ðîäèëà äóø íàøèõ». Ÿ è â íàøè äíè ó÷àò âñå äåòè, âîñïèòûâàþùèåñÿ â õðèñòèàíñòâå. Ýòó ìîëèòâó âåðóþùèå ÷èòàþò â òðóäíûõ îáñòîÿòåëüñòâàõ æèçíè è äëÿ óêðåïëåíèÿ âåðû. Âîçìîæíî, èìåííî ýòà õîðîøî èçâåñòíàÿ ñ äåòñòâà ìîëèòâà èìååòñÿ â âèäó â ñòèõîòâîðåíèè Ëåðìîíòîâà «Ìîëèòâà» (1839):

 ìèíóòó æèçíè òðóäíóþ
Òåñíèòñÿ ëü â ñåðäöå ãðóñòü,
Îäíó ìîëèòâó ÷óäíóþ
Òâåðæó ÿ íàèçóñòü.

Åñòü ñèëà áëàãîäàòíàÿ
 ñîçâó÷üå ñëîâ æèâûõ,
È äûøèò íåïîíÿòíàÿ
Ñâÿòàÿ ïðåëåñòü â íèõ.

Ñ äóøè êàê áðåìÿ ñêàòèòñÿ,
Ñîìíåíüå äàëåêî —
È âåðèòñÿ, è ïëà÷åòñÿ,
È òàê ëåãêî, ëåãêî…

«Ïåâåö çíàâàë ëþáâè æèâûå óïîåíüÿ…»

Ëþáîâü ê ïðåëåñòíîé äåâî÷êå, êîòîðóþ Ëåðìîíòîâ âïåðâûå ïåðåæèë íà Êàâêàçå, îñòàëàñü â åãî äóøå ïðåêðàñíûì âîñïîìèíàíèåì. ×åðåç äâà ãîäà ëþáîâíîå ÷óâñòâî ïîñåòèëî áóäóùåãî ïîýòà âíîâü, î ÷¸ì îí ñäåëàë àâòîáèîãðàôè÷åñêóþ çàïèñü â 1830 ãîäó: «ß îäíàæäû (3 ãîäà íàçàä) óêðàë ó îäíîé äåâóøêè, êîòîðîé áûëî 17 ëåò, è ïîòîìó áåçíàä¸æíî ëþáèìîé ìíîþ, áèñåðíûé ñèíèé ñíóðîê; îí è òåïåðü ó ìåíÿ õðàíèòñÿ. Êòî õî÷åò óçíàòü èìÿ äåâóøêè, ïóñêàé ñïðîñèò ó äâîþðîäíîé ñåñòðû ìîåé. — Êàê ÿ áûë ãëóï!..». Èìååòñÿ òàêæå ïðèïèñêà ê ñòèõîòâîðåíèþ 1829 ãîäà «Ê Ãåíèþ», äàþùåå îñíîâàíèå ñîîòíåñòè åãî ñ ýòèì ÷óâñòâîì «Íàïîìèíàíèå î òîì, ÷òî áûëî â åôðåìîâñêîé äåðåâíå â 1827 ãîäó — ãäå ÿ âî âòîðîé ðàç ïîëþáèë 12 ëåò — è ïîíûíå ëþáëþ». Ñêîðåå âñåãî, ñòðîêè ýòîãî ñòèõîòâîðåíèÿ îòíîñÿòñÿ ê Àãàôüå Ñòîëûïèíîé, «êóçèíå» (íà ñàìîì äåëå äâîþðîäíîé ò¸òå) Ëåðìîíòîâà, êîòîðàÿ áûëà ïÿòüþ ãîäàìè ñòàðøå íåãî:

Íî òû çàáûëà, äðóã, êîãäà ïîðîé íî÷íîé
Ìû íà áàëêîíå òàì ñèäåëè. Êàê íåìîé,
Ñìîòðåë ÿ íà òåáÿ ñ îáû÷íîþ ïå÷àëüþ.
Íå ïîìíèøü òû òîò ìèã, êàê ÿ, ïîä äëèííîé øàëüþ
Ñîêðûâøè ãîëîâó, íà ãðóäü òâîþ ñêëîíÿë —
È áûë îòâåòîì âçäîõ, òâîþ ÿ ðóêó æàë —
È áûë îòâåòîì âçãëÿä è ñòðàñòíûé, è ñòûäëèâûé!
È ìåñÿö áûë îäèí ñâèäåòåëü ìîë÷àëèâûé
Ïîñëåäíèõ è íåâèííûõ ðàäîñòåé ìîèõ!
Èõ ïëàìåíü íà ãðóäè ìîåé äàâíî çàòèõ!..
Íî, ìèëàÿ, çà÷åì, êàê ãîä ïðîø¸ë ðàçëóêè,
Êàê ÿ ïî÷òè çàáûë è ðàäîñòè, è ìóêè,
Æåëàåøü òû îïÿòü ïðèâëå÷ü ìåíÿ ê ñåáå?
Çàáóäü ìîþ ëþáîâü! Ïîêîðíà áóäü ñóäüáå!

Ê ýòèì æå âïå÷àòëåíèÿì ñ áîëüøîé äîëåé âåðîÿòíîñòè ìîæíî îòíåñòè è íàäïèñü íà ëèñòå ñ íàáðîñêîì «Ìî¸ çàâåùàíèå»: «Ïðî äåðåâî, ãäå ÿ ñèäåë ñ À.Ñ.». Ðå÷ü â íàáðîñêå èä¸ò î ÿáëîíå. Ñòèõîòâîðåíèå íà ýòîò ñþæåò áûëî íàïèñàíî â 1830 ãîäó è ïîëó÷èëî íàçâàíèå «Äåðåâî»:

Äàâíî ëè ñ çåëåíüþ ðàäóøíîé
Ïåðåäî ìíîé ñòîÿëî òû,
È ÿ êîðå òâîåé ïîñëóøíîé
Ââåðÿë ëþáèìûå ìå÷òû;
Ëèøü ãîä íàçàä äâà òàëèñìàíà
Ñâåòèëèñÿ â òåíè òâîåé,
È íèæå çàìûñëà îáìàíà
Íå ñêðûëîñÿ â äóøå äåòåé!..
Äåòåé — î! äà, ÿ áûë ðåá¸íîê! —
Ïðîì÷àëñÿ ë¸ãêîé ñòðàñòè ñîí;
Äðåìîòû ôë¸ð áûë ñëèøêîì òîíîê —
 åäèíûé ìèã ïðîðâàëñÿ îí.
È äåðåâöî ñ ìîåé ëþáîâüþ
Ïîãèáëî, ÷òîáû âíîâü íå öâåñòü;
ß æèçíü åãî êóïèë áû êðîâüþ, —
Íî êàê ïåðåìåíèòü, ÷òî åñòü?..

Âðÿä ëè ïàìÿòíàÿ Ëåðìîíòîâó ÿáëîíÿ äåéñòâèòåëüíî çàñîõëà, ñêîðåå âñåãî, ýòî ëèøü ïîýòè÷åñêèé îáðàç óâÿäøåãî þíîãî ÷óâñòâà.

«Ìîÿ äóøà, ÿ ïîìíþ, ñ äåòñêèõ ëåò ÷óäåñíîãî èñêàëà»

 ñòèõîòâîðåíèè «1831-ãî èþíÿ 11 äíÿ» Ëåðìîíòîâ ïèñàë:
Ìîÿ äóøà, ÿ ïîìíþ, ñ äåòñêèõ ëåò
×óäåñíîãî èñêàëà. ß ëþáèë
Âñå îáîëüùåíüÿ ñâåòà, íî íå ñâåò,
 êîòîðîì ÿ ìèíóòàìè ëèøü æèë;
È òå ìãíîâåíüÿ áûëè ìóê ïîëíû,
È íàñåëÿë òàèíñòâåííûå ñíû
ß ýòèìè ìãíîâåíüÿìè. Íî ñîí,
Êàê ìèð, íå ìîã áûòü èìè îìðà÷¸í.

 ýòèõ ñòðîêàõ çàìåòåí ñëåä äåòñêîãî âïå÷àòëåíèÿ áóäóùåãî ïîýòà, î êîòîðîì èçâåñòíî èç åãî àâòîáèîãðàôè÷åñêîé çàïèñè: «ß ïîìíþ îäèí ñîí; êîãäà ÿ áûë åù¸ 8 ëåò, îí ñèëüíî ïîäåéñòâîâàë íà ìîþ äóøó.  òå æå ëåòà ÿ îäèí ðàç åõàë â ãðîçó êóäà-òî; è ïîìíþ îáëàêî, êîòîðîå íåáîëüøîå, êàê áû îòîðâàííûé êëî÷îê ÷¸ðíîãî ïëàùà, áûñòðî íåñëîñü ïî íåáó: ýòî òàê æèâî ïåðåäî ìíîþ, êàê áóäòî âèæó».
Ìîòèâ ÷óäåñíîãî ñíà âñòðå÷àåòñÿ âî ìíîãèõ ïðîèçâåäåíèÿõ Ëåðìîíòîâà, â òîì ÷èñëå öèòèðîâàííûõ âûøå. Íàèáîëåå ÿðêî îí âûðàæåí â ìèñòè÷åñêîì ñòèõîòâîðåíèè 1830 ãîäà «Ñîí».

Âïå÷àòëåíèå î áûñòðî ëåòÿùåì ÷¸ðíîì îáëàêå, âåðîÿòíî, ëåãëî â îñíîâó ñðàâíåíèÿ â ïîýìå «Äåìîí» (ðåäàêöèÿ 1831ã.):

Íî ÷òî æ? Åìó íå âîñêðåñàòü
Äëÿ íåæíûõ ÷óâñòâ. Òàê, åñëè ì÷èòñÿ
Ïî íåáó ëåòíåìó ïîðîé
Îòðûâîê òó÷è ãðîìîâîé
È ëó÷ ñëó÷àéíî îòðàçèòñÿ
Íà ñóìðà÷íûõ êðàÿõ, îíà
Òîò áëåñê ìãíîâåííûé ïðåçèðàåò
È ïóòü íåâåðíûé ïðîäîëæàåò,
Õëàäíà, êàê ïðåæäå, è òåìíà.

 íåñêîëüêî îòðåäàêòèðîâàííîì âèäå òàêîå ñðàâíåíèå âîøëî âî âñå áîëåå ïîçäíèå ðåäàêöèè ïîýìû.  ðåäàêöèè 1833-1834 ãîäîâ èìååòñÿ ñëåäóþùåé  îáðàç:
 áîðüáå ñ ëåòó÷èì óðàãàíîì,

Îäåòûé ìîëíüåé è òóìàíîì,
Îí äèêî ì÷àëñÿ â îáëàêàõ,
×òîáû â òîëïå ñòèõèé ìÿòåæíîé
Ñåðäå÷íûé ðîïîò çàãëóøèòü,
Ñïàñòèñü îò äóìû íåèçáåæíîé
È íåçàáâåííîå — çàáûòü!

Åù¸ áîëåå òî÷íîå ñðàâíåíèå âêëþ÷åíî ïîýòîì â ðåäàêöèè ïîýìû «Äåìîí» 1838–1839 ãîäîâ:

Òàê ðàííåé óòðåííåé ïîðîé
Îòðûâîê òó÷è ãðîìîâîé,
 ëàçóðíîé âûøèíå ÷åðíåÿ,
Îäèí, íèãäå ïðèñòàòü íå ñìåÿ,
Ëåòèò áåç öåëè è ñëåäà
Áîã âåñòü îòêóäà è êóäà!

Ê îáëàñòè ÷óäåñíîãî ìîæíî îòíåñòè è ïðåäñêàçàíèå ñóäüáû ïîýòà, î êîòîðîì îí ñäåëàë çàìåòêó â 1830 ãîäó: «Åù¸ ñõîäñòâî â æèçíè ìîåé ñ ëîðäîì Áàéðîíîì. Åãî ìàòåðè â Øîòëàíäèè ïðåäñêàçàëà ñòàðóõà, ÷òî îí áóäåò âåëèêèé ÷åëîâåê è áóäåò äâà ðàçà æåíàò; ïðî ìåíÿ íà Êàâêàçå ïðåäñêàçàëà òî æå ñàìîå ñòàðóõà ìîåé áàáóøêå. Äàé áîã, ÷òîá è íàäî ìíîé ñáûëîñü; õîòÿ á ÿ áûë òàê æå íåñ÷àñòëèâ, êàê Áàéðîí».
Ïåðåæèâàíèå è ðàçìûøëåíèå íà ýòîò ñ÷¸ò îòðàæåíû â ïðîðî÷åñêîì ñòèõîòâîðåíèè 1832 ãîäà:

Íåò, ÿ íå Áàéðîí, ÿ äðóãîé,
Åù¸ íåâåäîìûé èçáðàííèê,
Êàê îí, ãîíèìûé ìèðîì ñòðàííèê,
Íî òîëüêî ñ ðóññêîþ äóøîé.
ß ðàíüøå íà÷àë, êîí÷ó ðàíå,
Ìîé óì íåìíîãî ñîâåðøèò;
 äóøå ìîåé, êàê â îêåàíå,
Íàäåæä ðàçáèòûõ ãðóç ëåæèò.
Êòî ìîæåò, îêåàí óãðþìûé,
Òâîè èçâåäàòü òàéíû? êòî
Òîëïå ìîè ðàññêàæåò äóìû?
ß — èëè áî㠗 èëè íèêòî!

«Ìîé äåìîí»

Îáðàùåíèå ê òåìå ïîýìû «Äåìîí» íåñëó÷àéíî ó Ëåðìîíòîâà, îíî ñòàëî ïëîäîì åãî ðàçäóìèé è äóõîâíûõ èñêàíèé åù¸ â îòðî÷åñòâå, î ÷¸ì ñâèäåòåëüñòâóåò 2-ÿ ñòðîôà ñòèõîòâîðåíèÿ «1831-ãî èþíÿ 11 äíÿ»:
Êàê ÷àñòî ñèëîé ìûñëè â êðàòêèé ÷àñ

ß æèë âåêà è æèçíèþ èíîé
È î çåìëå ïîçàáûâàë. Íå ðàç,
Âñòðåâîæåííûé ïå÷àëüíîþ ìå÷òîé,
ß ïëàêàë; íî âñå îáðàçû ìîè,
Ïðåäìåòû ìíèìîé çëîáû èëü ëþáâè,
Íå ïîõîäèëè íà ñóùåñòâ çåìíûõ.
Î íåò! âñ¸ áûëî àä èëü íåáî â íèõ.

Îòðî÷åñêèå è þíîøåñêèå äóõîâíûå èñêàíèÿ ïîýòà îòðàçèëèñü â ñòèõîòâîðåíèè «Ìîé äåìîí», ñî÷èí¸ííîì â 1830–1831 ãîäàõ:
È ãîðäûé äåìîí íå îòñòàíåò,
Ïîêà æèâó ÿ, îò ìåíÿ,
È óì ìîé îçàðÿòü îí ñòàíåò
Ëó÷îì ÷óäåñíîãî îãíÿ;
Ïîêàæåò îáðàç ñîâåðøåíñòâà
È âäðóã îòíèìåò íàâñåãäà
È, äàâ ïðåä÷óâñòâèÿ áëàæåíñòâà,
Íå äàñò ìíå ñ÷àñòüÿ íèêîãäà.

 ïîýìå «Ñêàçêà äëÿ äåòåé» (1840) Ëåðìîíòîâ ïèñàë î òîì, êàê
…âîîáðàæàë
Âðàãà ñâÿòûõ è ÷èñòûõ ïîáóæäåíèé.
Ìîé þíûé óì, áûâàëî, âîçìóùàë
Ìîãó÷èé îáðàç. Ìåæ èíûõ âèäåíèé,
Êàê öàðü, íåìîé è ãîðäûé, îí ñèÿë
Òàêîé âîëøåáíî ñëàäêîé êðàñîòîþ,
×òî áûëî ñòðàøíî… è äóøà òîñêîþ
Ñæèìàëàñÿ — è ýòîò äèêèé áðåä

Ïðåñëåäîâàë ìîé ðàçóì ìíîãî ëåò…
Ïîýòà ñ îòðî÷åñòâà ïðèâëåêàëà òåìà áîðüáû áîæåñòâåííîãî è äåìîíè÷åñêîãî íà÷àë çà äóøè ëþäåé. Íàä ïîýìîé «Äåìîí» Ëåðìîíòîâ ðàáîòàë ïî÷òè âñþ ñâîþ òâîð÷åñêóþ æèçíü — ñ 1829 ïî 1839 ãîä. Ìîæåò áûòü, íà ñþæåò ýòîé ïîýìû îêàçàëà íåêîòîðîå âëèÿíèå òàðõàíñêàÿ ëåãåíäà î ëåòàþùåì çìåå, êîòîðóþ ïîýò íàâåðíÿêà ñëûøàë â äåòñòâå. Ëåãåíäà ïîâåñòâóåò î òîì, êàê ê îâäîâåâøåé êðåñòüÿíêå, ãðåçèâøåé ãîðÿ÷î ëþáèìûì ïîêîéíûì ìóæåì, ïîâàäèëñÿ ëåòàòü çìåé-èñêóñèòåëü, ïðåäñòàâàâøèé ïåðåä íåñ÷àñòíîé æåíùèíîé â îáðàçå å¸ ñóïðóãà. Âäîâà íà÷àëà òàÿòü, ñîõíóòü, çàáðîñèëà õîçÿéñòâî, äåòåé, íå õîäèëà â õðàì, äàæå äí¸ì ïðåäàâàÿñü óòåøèòåëüíûì âèäåíèÿì ìèëîãî ìóæà. Íà âûðó÷êó ê íåé ïðèøëè ñìåëûå îäíîñåëü÷àíêè, îêóðèâøèå èçáó òðàâîé, îòãîíÿþùåé çëûõ äóõîâ, è ÷èòàâøèå ìîëèòâû. Íî÷óÿ â å¸ äîìå, æåíùèíû ïîëîæèëè âäîâó íà ïå÷ü âìåñòå ñ ðåá¸íêîì, àíãåë êîòîðîãî äîëæåí áûë çàùèòèòü è ìàòü. È çìåé íå ñìîã ïðîíèêíóòü â èçáó, êàê íè ñòàðàëñÿ. Íàóòðî íà óãëó îñòàëñÿ åãî êðîâàâûé ñëåä, êîòîðûé èñ÷åç â ñîëíå÷íûõ ëó÷àõ. Ó Ëåðìîíòîâà âëþáë¸ííûé Äåìîí òîæå îñòàâëÿåò ìàòåðèàëüíûé ñëåä. Ýòîò ôðàãìåíò ïîÿâëÿåòñÿ â ðåäàêöèè 1833–1834 ãîäîâ è îñòà¸òñÿ â îêîí÷àòåëüíîì òåêñòå:

Òîñêó ëþáâè, å¸ âîëíåíüå
Ïîñòèãíóë Äåìîí â ïåðâûé ðàç;
Îí õî÷åò â ñòðàõå óäàëèòüñÿ…
Åãî êðûëî íå øåâåëèòñÿ!
È, ÷óäî! Èç ïîìåðêøèõ ãëàç
Ñëåçà òÿæ¸ëàÿ êàòèòñÿ…
Ïîíûíå âîçëå êåëüè òîé
Íàñêâîçü ïðîææ¸ííûé âèäåí êàìåíü
Ñëåçîþ æàðêîþ, êàê ïëàìåíü,
Íå÷åëîâå÷åñêîé ñëåçîé!..

«Äà, áûëè ñõâàòêè áîåâû养

 äåòñòâå Ì.Þ. Ëåðìîíòîâà îêðóæàëè ëþäè, íåïîñðåäñòâåííî ïðè÷àñòíûå ê âîèíñêîé ñëàâå Ðîññèè, çàùèùàâøèå ðîäíóþ çåìëþ â ðàçëè÷íûõ âîåííûõ ïîõîäàõ è âî âðåìÿ Îòå÷åñòâåííîé âîéíû 1812 ãîäà. Ýòî è áðàòüÿ áàáóøêè Àëåêñàíäð, Àôàíàñèé è Äìèòðèé Àëåêñååâè÷è Ñòîëûïèíû, îòåö Þðèé Ïåòðîâè÷ Ëåðìîíòîâ, äâîþðîäíûé äåä Ãðèãîðèé Âàñèëüåâè÷ Àðñåíüåâ, äÿäÿ Ïàâåë Ïåòðîâè÷ Øàí-Ãèðåé, òàðõàíñêèå êðåñòüÿíå, ó÷àñòâîâàâøèå â îïîë÷åíèè â 1812–1813 ãîäàõ. Ìèõàèë ñëûøàë èõ ðàññêàçû î ñëàâå ðóññêîãî îðóæèÿ è âîèíñêèõ ïîäâèãàõ. Äåòñêèå âîåííûå èãðû â Òàðõàíàõ íà ñïåöèàëüíî âûðûòûõ ïîòåøíûõ òðàíøåÿõ òîæå áûëè î÷åíü çíà÷èìûì âïå÷àòëåíèåì äåòñòâà, ñïîñîáñòâîâàëè ïàòðèîòè÷åñêîìó íàñòðîþ þíîãî ïîýòà, êàê è êðåñòüÿíñêèå ïåñíè î ñîáûòèÿõ Îòå÷åñòâåííîé âîéíû 1812 ãîäà.  1829 ãîäó Ëåðìîíòîâ íàïèñàë ñòèõîòâîðåíèå «Âîéíà»:

Çàæãëàñü, äðóçüÿ ìîè, âîéíà;
È ðàçâèëèñü çíàì¸íà ÷åñòè;
Òðóáîé çàâåòíîþ îíà
Ìàíèò â ïîëÿ êðîâàâîé ìåñòè!
Ïðîñòèòå, øóìíûå ïèðû,
Õâàëû äîñòîéíûå íàïåâû,
È Âàêõà ìèëûå äàðû,
Ñâÿòàÿ Ðóñü è êðàñíû äåâû!
Çàáóäó ÿ òåáÿ, ëþáîâü,
Ñóåò è þíîñòè îòðàâû,
È ïîëå÷ó, ñâîáîäíûé, âíîâü
Ëîâèòü âåíîê íåáðåííîé ñëàâû!

 1832 ãîäó Ëåðìîíòîâ ñî÷èíèë íàïåâíûå ñòèõè «Äâà âåëèêàíà» î ñîáûòèÿõ 1812 ãîäà è «Ïîëå Áîðîäèíà», ÷àñòü êîòîðîãî îí èñïîëüçîâàë â ñâî¸ì øåäåâðå «Áîðîäèíî» â 1837 ãîäó, íàïèñàííîì íàêàíóíå ïðàçäíîâàíèÿ 25-ëåòèÿ ñóäüáîíîñíîãî ñðàæåíèÿ. Ñòðîêè èç ýòîãî ñòèõîòâîðåíèÿ äàâíî ñòàëè õðåñòîìàòèéíûìè:

— Ñêàæè-êà, äÿäÿ, âåäü íåäàðîì
Ìîñêâà, ñïàë¸ííàÿ ïîæàðîì,
Ôðàíöóçó îòäàíà?
Âåäü áûëè æ ñõâàòêè áîåâûå,
Äà, ãîâîðÿò, åù¸ êàêèå!
Íåäàðîì ïîìíèò âñÿ Ðîññèÿ
Ïðî äåíü Áîðîäèíà!

— Äà, áûëè ëþäè â íàøå âðåìÿ,
Íå òî, ÷òî íûíåøíåå ïëåìÿ:
Áîãàòûðè — íå âû!
Ïëîõàÿ èì äîñòàëàñü äîëÿ:
Íåìíîãèå âåðíóëèñü ñ ïîëÿ…
Íå áóäü íà òî ãîñïîäíÿ âîëÿ,
Íå îòäàëè á Ìîñêâû…

Áèòâà îïèñàíà ñ ïîçèöèè îôèöåðà-àðòèëëåðèñòà. Ýòî äà¸ò îñíîâàíèå ïðåäïîëîæèòü, ÷òî ïðîòîòèïàìè «äÿäè» ìîãëè áûòü ó÷àñòâîâàâøèå â Áîðîäèíñêîì ñðàæåíèè Àôàíàñèé è Äìèòðèé Ñòîëûïèíû, äâîþðîäíûå äåäû ïîýòà, îôèöåðû-àðòèëëåðèñòû â îòñòàâêå. Èõ Ëåðìîíòîâ íàçûâàë äÿäÿìè, ïîòîìó ÷òî îíè áûëè ëèøü íåìíîãèì ñòàðøå åãî îòöà. Âïðî÷åì, âñå îáðàçû ñòèõîòâîðåíèÿ îáîáù¸ííûå, äà è ñëûøàòü è ÷èòàòü âîñïîìèíàíèÿ î Áîðîäèíå ïîýò ìîã íå òîëüêî â äåòñòâå è îòðî÷åñòâå, íî è ïîçæå. Ýòî êàñàåòñÿ è ïîãèáøåãî â áîþ ïîëêîâíèêà, êîòîðûé «ðîæä¸í áûë õâàòîì» è êîòîðûé îáðàòèëñÿ ê ïîä÷èí¸ííûì ñ ïðèçûâîì:
«Ðåáÿòà! íå Ìîñêâà ëü çà íàìè?
Óìð¸ìòå æ ïîä Ìîñêâîé,
Êàê íàøè áðàòüÿ óìèðàëè!»
Ïîõîæèå ïðèçûâû íà Áîðîäèíñêîì ïîëå çâó÷àëè èç óñò ðàçíûõ êîìàíäèðîâ, íî íàèáîëåå áëèçêè ê íèì ñëîâà ãåíåðàëà Ä.Ñ. Äîõòóðîâà, ïðèíÿâøåãî êîìàíäîâàíèå 2-é Çàïàäíîé àðìèåé ïîñëå ðàíåíèÿ Ï.È. Áàãðàòèîíà, êîòîðîãî òàêæå ìîæíî ñ÷èòàòü îäíèì èç ïðîòîòèïîâ ãåðîÿ ñòèõîòâîðåíèÿ «Áîðîäèíî». Çà ñûíà ãåíåðàëà Äîõòóðîâà Ïåòðà Äìèòðèåâè÷à â ñåðåäèíå 1830-õ ãîäîâ âûøëà çàìóæ «êóçèíà» ïîýòà Àãàôüÿ Ñòîëûïèíà, êîòîðîé îí óâëåêàëñÿ â îòðî÷åñòâå.

Âïîñëåäñòâèè Ëåðìîíòîâ, âîñõèùàâøèéñÿ ïîäâèãàìè ïðåäøåñòâóþùèõ ïîêîëåíèé, ñàì íå ðàç ïðîÿâëÿë âîèíñêóþ äîáëåñòü â áîÿõ, êîãäà ñëóæèë íà Êàâêàçå.

«Ìîñêâà, Ìîñêâà!.. ëþáëþ òåáÿ, êàê ñû텻

Ìèõàèë Ëåðìîíòîâ ðîäèëñÿ è áûë êðåù¸í â Ìîñêâå, çàòåì íà íåêîòîðîå âðåìÿ ïðèåçæàë ñ áàáóøêîé â ïÿòèëåòíåì âîçðàñòå, íî ãëóáîêèå âïå÷àòëåíèÿ î Ïåðâîïðåñòîëüíîé ïîëó÷èë òîëüêî â îòðî÷åñòâå è þíîñòè, êîãäà ïåðååõàë òóäà èç Òàðõàí äëÿ ïîäãîòîâêè ê ïîñòóïëåíèþ â Áëàãîðîäíûé ïàíñèîí. Þíûé ïîýò ìíîãî ãóëÿë ïî Ìîñêâå, çíàêîìèëñÿ ñ å¸ èñòîðèåé è äîñòîïðèìå÷àòåëüíîñòÿìè.  øèðîêî èçâåñòíûõ ñòðîêàõ èç ïîýìû «Ñàøêà» Ëåðìîíòîâ òàëàíòëèâî ïåðåäàë íå òîëüêî âåëè÷èå ãîðîäà è ãîðäîñòü åãî ñëàâíîé äðåâíåé è íîâåéøåé èñòîðèåé, íî è æèâûå ëè÷íûå âïå÷àòëåíèÿ:

Ìîñêâà, Ìîñêâà!.. ëþáëþ òåáÿ, êàê ñûí,
Êàê ðóññêèé, — ñèëüíî, ïëàìåííî è íåæíî!
Ëþáëþ ñâÿùåííûé áëåñê òâîèõ ñåäèí
È ýòîò Êðåìëü çóá÷àòûé, áåçìÿòåæíûé.
Íàïðàñíî äóìàë ÷óæäûé âëàñòåëèí
Ñ òîáîé, ñòîëåòíèì ðóññêèì âåëèêàíîì,
Ïîìåðÿòüñÿ ãëàâîþ è îáìàíîì
Òåáÿ íèçâåðãíóòü. Òùåòíî ïîðàæàë
Òåáÿ ïðèøëåö: òû âçäðîãíóë — îí óïàë!
Âñåëåííàÿ çàìîëêëà… Âåëè÷àâûé,
Îäèí òû æèâ, íàñëåäíèê íàøåé ñëàâû.

Òû æèâ!.. Òû æèâ, è êàæäûé êàìåíü òâîé —
Çàâåòíîå ïðåäàíüå ïîêîëåíèé.
Áûâàëî, ÿ ó áàøíè óãëîâîé
Ñèæó â òåíè, è ñîëíöà ëó÷ îñåííèé
Èãðàåò ñ ìîõîì â òðåùèíå ñûðîé,
È èç ãíåçäà, ïðèêðûòîãî êàðíèçîì,
Êàñàòêè âûëåòàþò, âåðõîì, íèçîì
Êðóæàòñÿ, âüþòñÿ, ÷óæäûå ëþäåé.
È ÿ, òàê ïîëíûé âîëåþ ñòðàñòåé,
Çàâèäîâàë èõ æèçíè áåçûçâåñòíîé,
Êàê óïîâàíüå âîëüíîé ïîäíåáåñíîé.

Ñâîè âîñïîìèíàíèÿ î Ìîñêâå Ëåðìîíòîâ ìàñòåðñêè îïèñàë â 1834 ãîäó â ñî÷èíåíèè «Ïàíîðàìà Ìîñêâû», êîãäà ó÷èëñÿ â ïåòåðáóðãñêîé Øêîëå ãâàðäåéñêèõ ïîäïðàïîðùèêîâ è êàâàëåðèéñêèõ þíêåðîâ. Ïðîöèòèðóåì èç ýòîãî ñî÷èíåíèÿ ôðàãìåíòû çàêëþ÷èòåëüíîé ÷àñòè, êîòîðûå ïî ñîäåðæàíèþ áëèçêè ê ïðèâåä¸ííûì âûøå ñòðîêàì èç ïîýìû «Ñàøêà»: «Íà çàïàäå, çà äëèííîé áàøíåé, ãäå æèâóò è ìîãóò æèòü îäíè ëàñòî÷êè (èáî îíà, áóäó÷è ïîñòðîåíà ïîñëå ôðàíöóçîâ, íå èìååò âíóòðè íè ïîòîëêîâ, íè ëåñòíèö, è ñòåíû å¸ ðàñï¸ðòû êðåñòîîáðàçíî ïîñòàâëåííûìè áðóñüÿìè), âîçâûøàþòñÿ àðêè êàìåííîãî ìîñòà, êîòîðûé äóãîþ ïåðåãèáàåòñÿ ñ îäíîãî áåðåãà íà äðóãîé… ×òî ñðàâíèòü ñ ýòèì Êðåìë¸ì, êîòîðûé, îêðóæàñü çóá÷àòûìè ñòåíàìè, êðàñóÿñü çîëîòûìè ãëàâàìè ñîáîðîâ, âîçëåæèò íà âûñîêîé ãîðå, êàê äåðæàâíûé âåíåö íà ÷åëå ãðîçíîãî âëàäûêè?.. Îí àëòàðü Ðîññèè, íà í¸ì äîëæíû ñîâåðøàòüñÿ è óæå ñîâåðøàëèñü ìíîãèå æåðòâû, äîñòîéíûå îòå÷åñòâà… Äàâíî ëè, êàê áàñíîñëîâíûé ôåíèêñ, îí âîçðîäèëñÿ èç ïûëàþùåãî ñâîåãî ïðàõà?!»

«Ëþáëþ îò÷èçíó ÿ…»

 çðåëîì òâîð÷åñòâå Ëåðìîíòîâà åñòü çàìå÷àòåëüíûå ïðîèçâåäåíèÿ, â êîòîðûõ îòðàçèëàñü ñîâîêóïíîñòü åãî âïå÷àòëåíèé, ïîëó÷åííûõ â ðàçíîì âîçðàñòå, â ðàçíûõ ìåñòàõ è îáñòîÿòåëüñòâàõ, íàïðèìåð «Ãåðîé íàøåãî âðåìåíè». Äðóãîé î÷åâèäíûé ïðèìåð ýòîãî — ñòèõîòâîðåíèå 1841 ãîäà «Ðîäèíà» («Ëþáëþ îò÷èçíó ÿ, íî ñòðàííîþ ëþáîâüþ!»).  í¸ì ãîâîðèòñÿ î ïîýòè÷åñêîì ÷óâñòâå ëþáâè ê Ðîäèíå, â îñíîâå êîòîðîãî ëåæèò íå å¸ âîåííàÿ ñëàâà, íå ïðåäàíèÿ ñòàðèíû, à ìèëûå ñåðäöó ïåéçàæè è ñöåíû íàðîäíîé æèçíè, çíàêîìûå ïîýòó ñ ðàííåãî äåòñòâà:

Ëþáëþ äûìîê ñïàë¸ííîé æíèâû,
 ñòåïè íî÷óþùèé îáîç
È íà õîëìå ñðåäü æ¸ëòîé íèâû
×åòó áåëåþùèõ áåð¸ç.
Ñ îòðàäîé, ìíîãèì íåçíàêîìîé,
ß âèæó ïîëíîå ãóìíî,
Èçáó, ïîêðûòóþ ñîëîìîé,
Ñ ðåçíûìè ñòàâíÿìè îêíî;
È â ïðàçäíèê, âå÷åðîì ðîñèñòûì,
Ñìîòðåòü äî ïîëíî÷è ãîòîâ
Íà ïëÿñêó ñ òîïàíüåì è ñâèñòîì
Ïîä ãîâîð ïüÿíûõ ìóæè÷êîâ.

 ñòèõîòâîðåíèè 1837 ãîäà «Êîãäà âîëíóåòñÿ æåëòåþùàÿ íèâà…» îæèâàþò ïðîíèêíóòûå ÷óâñòâîì ëþáâè è âîñõèùåíèÿ âèäû ñðåäíåé ïîëîñû Ðîññèè, êîòîðûìè ïîýò ëþáîâàëñÿ è â äåòñòâå â Ïåíçåíñêîé ãóáåðíèè, è â îòðî÷åñòâå â Ìîñêîâñêîé è äðóãèõ öåíòðàëüíûõ ãóáåðíèÿõ, è ïîçæå âî âðåìÿ ñâîèõ ïóòåøåñòâèé. Çàêàí÷èâàåòñÿ ýòî ñòèõîòâîðåíèå ïðîñòûìè è îäíîâðåìåííî âîçâûøåííûìè, òàêèìè ëåðìîíòîâñêèìè ñòðîêàìè, íàâåÿííûìè ìèëûìè ñåðäöó êàðòèíàìè Ðîäèíû:
Ò
îãäà ñìèðÿåòñÿ äóøè ìîåé òðåâîãà,
Òîãäà ðàñõîäÿòñÿ ìîðùèíû íà ÷åëå,
È ñ÷àñòüå ÿ ìîãó ïîñòèãíóòü íà çåìëå,
È â íåáåñàõ ÿ âèæó áîãà!..

Áèáëèîãðàôèÿ

1. Êîëüÿí Ò.Í. Íàñëåäñòâî Ì.Þ. Ëåðìîíòîâà â Òàðõàíàõ, èëè Åù¸ ðàç îá àâòîáèîãðàôè÷åñêîé îñíîâå äðàìû «Menschen und Leidenschaften» // Ëåðìîíòîâ. Òàéíû ðîæäåíèÿ, æèçíè è ñìåðòè: Ñáîðíèê ñòàòåé / Ñîñò. è ðåä. Ä.À. Àëåêñååâ. — Ì.: Äðåâëåõðàíèëèùå, 2014. — Ñ. 75–90.
2. Êóïöîâà Í.Å. Ñêàçêè î âîëæñêèõ ðàçáîéíèêàõ è èõ âîçìîæíîå âëèÿíèå íà ñöåíàðèé æèçíè Ì.Þ. Ëåðìîíòîâà // Ëåðìîíòîâ. Òàéíû ðîæäåíèÿ, æèçíè è ñìåðòè: Ñáîðíèê ñòàòåé / Ñîñò. è ðåä. Ä.À. Àëåêñååâ. — Ì.: Äðåâëåõðàíèëèùå, 2014. — Ñ. 96–113.
3. Ëàéíå Ñ.Â. Î áîãîáîð÷åñêèõ ìîòèâàõ â òâîð÷åñòâå Ì.Þ. Ëåðìîíòîâà (íåêîòîðûå àñïåêòû ïðîáëåìû) // Òàðõàíñêèé âåñòíèê. Ëåðìîíòîâî Ïåíçåíñêîé îáë.: Ãîñóäàðñòâåííûé Ëåðìîíòîâñêèé ìóçåé-çàïîâåäíèê «Òàðõàíû», 2015. — Âûï. 27. — Ñ. 67–71.
4. Ëåðìîíòîâ Ì.Þ. Ïîëíîå ñîáðàíèå ñî÷èíåíèé:  10 ò. — Ì.: Âîñêðåñåíèå, 2001.
5. Ëîáîâà Ò.Ì. Ôåíîìåíîëîãèÿ äåòñòâà â òâîð÷åñòâå Ì.Þ. Ëåðìîíòîâà: äèñ. … êàíä. ôèëîë. íàóê: 10.01.01. — Åêàòåðèíáóðã, 2008. ÐÃÁ ÎÄ. 61 09-10/219.
6. Ñàõàðîâ À.À., Ñóõîâà Í.Â. Î ïðîáëåìå ïðîòîòèïîâ ãåðîåâ ñòèõîòâîðåíèÿ Ì.Þ. Ëåðìîíòîâà «Áîðîäèíî» // Òàðõàíñêèé âåñòíèê. Ëåðìîíòîâî Ïåíçåíñêîé îáë.: Ãîñóäàðñòâåííûé Ëåðìîíòîâñêèé ìóçåé-çàïîâåäíèê «Òàðõàíû», 2012. — Âûï. 25. — Ñ. 89–106.
7. Ñàõàðîâ À.À. «Ïðè ñâåòå òðåïåòíîì ëàìïàäû îáðàçíî酻 // Ñàõàðîâ À.À. Ïóòü ê Ëåðìîíòîâó. Èññëåäîâàíèÿ, âåðñèè, íàõîäêè. — Êîëîìíà: Èíëàéò, 2014. — Ñ. 13–22.
8. Ôðîëîâ Ï.À. Ëåðìîíòîâñêèå Òàðõàíû. — Ñòàðûé Îñêîë: Òîíêèå íàóêî¸ìêèå òåõíîëîãèè, 2005.

Èëëþñòðàöèÿ Õàäæ-Øåéõìóñ Åëåíû. 12 ëåò. Îäèíöîâñêèé ã.î. Ìîñêîâñêîé îáë.

Начало жизни Александра Блока (1880–1921) не предвещало того драматического напряжения, каким она будет исполнена в его зрелые годы. Поэт впоследствии писал в одной статье о «музыке старых русских семей», в этих словах звучала благодарная память об атмосфере дома, где рос он сам, о «светлом» деде с материнской стороны – Андрее Николаевиче Бекетове, знаменитом ботанике и либеральном ректоре Петербургского университета, как и вся семья, души не чаявшем во внуке. Бекетовы были неравнодушны к литературе, не только много читали, но и сами писали стихи и прозу или, во всяком случае, занимались переводами.

Одно из первых стихотворений, выученных мальчиком наизусть, – «Качка в бурю» Якова Полонского. Оно, может быть, привлекло его потому, что в некоторых строфах словно бы отразилась беспечальная обстановка его собственного детства:

Свет лампады на подушках;
На гардинах свет луны…
О каких-то все игрушках
Золотые сны.

Ребенком было весело декламировать выразительные строки о налетевшем шквале:

Гром и шум. Корабль качает;
Море темное кипит;
Ветер парус обрывает
И в снастях свистит.

Взрослым же Блок оказался свидетелем огромных и грозных исторических бурь, которые то окрыляли его поэзию, то перехватывали ее дыхание.

Поначалу он писал лирические стихи, где было ощутимо влияние и Жуковского, и Полонского, и Фета, и Апухтина – поэтов, далеких от «злобы дня». Но летом 1901 года студентом Петербургского университета Блок познакомился с лирикой оригинального философа Владимира Соловьева и почувствовал в ней нечто близкое тому «волнению беспокойному и неопределенному», которое начинал испытывать сам. Близкий поэтам, которым подражал юноша, Соловьев, однако, резко отличался от них смутным, мистически окрашенным, но напряженным и грозным предчувствием каких-то близящихся мировых потрясений. «О Русь, забудь былую славу. Орел двуглавый сокрушен…» – пророчил он еще в «тихое» царствование Александра III, хотя причину гибели империи усматривал в грядущем нашествии азиатских племен.

Поэт-философ оказался предтечей русского символизма, верившего, что действительность, окружающая жизнь – это лишь некий покров, за которым скрывается что-то неизмеримо более значительное. «…Все видимое нами – только отблеск, только тени от незримого очами», – писал Соловьев. Реальные же события и явления трактовались как символы – знаки, сигналы, подаваемые о происходящем в ином, идеальном мире.

Под влиянием соловьевских стихов и теорий увлечение Блока дочерью знаменитого ученого, Любовью Дмитриевной Менделеевой, жившей по соседству с бекетовской подмосковной усадебкой Шахматово, принимает мистически-таинственный, экзальтированный характер. Сказочно преображается, мифологизируется и сама «статная девушка в розовом платье, с тяжелой золотой косой», какой она предстала перед поэтом, и вся окружающая среднерусская природа, ближний лес и холмы, за которыми располагалось менделеевское Боблово:

Ты горишь над высокой горою,
Недоступна в Своем терему…

Восторженному влюбленному чудится, что девушка, знакомая с детских лет (и вскоре, в 1903 году, ставшая его женой), таинственно связана с воспетой Соловьевым Вечной Женственностью, Софией, Мировой Душой, грядущей в мир, чтобы чудесно преобразить его. Встречи с возлюбленной, томительное их ожидание, размолвки и примирения истолковываются мистически и приобретают неожиданные очертания, остро драматизируясь и полнясь глухой тревогой, порождаемой разнообразными соприкосновениями с действительностью.

Блок, как сказано в его стихах этой поры, «жизнью шумящей нестройно взволнован». Тут и смутно ощущаемый разлад в мирном прежде бекетовском семействе, и напряженные, трудные отношения с отцом – профессором Варшавского университета А. Л. Блоком, талантливым ученым, но крайне неуравновешенным человеком. А главное, как ни сторонится юный поэт политики, бурных студенческих сходок, как ни далека от него крестьянская жизнь и порой возникающие где-то в ближних селах волнения, как ни высокомерен тон его стихов о том, что «кругом о злате и о хлебе народы шумные кричат», – «шум» этот все же в какой-то мере влияет на рисующиеся Блоку картины конца света и истории, приближения Страшного Суда.

Будет день, и распахнутся двери,
Вереница белая пройдет.
Будут страшны, будут несказанны
Неземные маски лиц…

В более позднем блоковском стихотворении на образ Мадонны, создаваемый в келье иконописца, ложатся «огнекрасные» отсветы близящейся грозы. Нечто похожее происходит и в первой книге поэта «Стихи о Прекрасной Даме», где тоже «весь горизонт в огне» и образ героини претерпевает самые разные метаморфозы, то озаряясь нездешним светом, то настораживая и пугая:

Убегаю в прошедшие миги,
Закрываю от страха глаза,
На листах холодеющей книги —
Золотая девичья коса.

Надо мной небосвод уже низок,
Темный сон тяготеет в груди.
Мой конец предначертанный близок,
И война, и пожар – впереди.

Конкретная портретная черточка, делавшая в других стихах образ возлюбленной особенно пленительным («Молодая, с золотой косою, с ясной, открытой душою…»), тут оборачивается тревожным видением, чувственным соблазном, который грозит и душевным мраком, «темным сном», и чередой катастрофических событий.

Говоря о естественности сближения автора «Стихов о Прекрасной Даме» с так называемыми молодыми символистами (в отличие от старших – К. Бальмонта, В. Брюсова, 3. Гиппиус, В. Иванова, Д. Мережковского, Ф. Сологуба), Борис Пастернак писал, что в ту пору, на рубеже XIX и XX веков, «символистом была действительность, которая вся была в переходах и брожении; вся что-то скорее значила, нежели составляла, и скорее служила симптомом и знамением, нежели удовлетворяла». И сам Блок уже на исходе жизни утверждал, что символисты «оказались по преимуществу носителями духа времени».

Однако в отличие от других «молодых» – Андрея Белого (Бориса Николаевича Бугаева) и Сергея Соловьева (племянника поэта-философа) – Блок был меньше связан умозрительными построениями В. Соловьева. Перечитывая «Стихи о Прекрасной Даме», Пастернак отмечал в них «сильное проникновение жизни в схему». Уже в стихах 1901 года «Брожу в стенах монастыря…» говорилось:

Мне странен холод здешних стен
И непонятна жизни бедность.
Меня пугает сонный плен
И братий мертвенная бледность.

В то время как блоковская книга была воспринята как одно из программных произведений символизма, сам автор начинал, по его собственным словам, искать «на другом берегу» и временами даже резко, вызывающе отмежевывался от «братий». «Монастырские» нравы символистского круга, имитация религиозной экзальтации, ложная многозначительность (или, по блоковскому выражению, «истерическое захлебывание „глубинами“, которые быстро мелеют, и литературное подмигивание») были едко осмеяны поэтом в нашумевшей пьесе «Балаганчик».

И если прежде, как сказано в его стихах, «брата брат из дальних келий извещал: „Хвала!“ – и Андрей Белый превозносил произведения ровесника до небес, то теперь из тех же „келий“ раздавалась по адресу автора „Балаганчика“ хула, обвинения в кощунстве и измене соловьевским заветам.

Впрочем, не было более сурового критика блоковских стихов, чем… сам их автор. Если свою вторую книгу „Нечаянная Радость“ он сразу после ее выхода именовал „Отчаянной Гадостью“ еще в шутку, то годы спустя уже совершенно серьезно писал, что терпеть ее не может („за отдельными исключениями“), и уподоблял „болотистому лесу“.

Тем не менее новый сборник был для поэта выходом из той „лирической уединенности“, в которой, по его собственному определению, рождалась первая книга. И сам образ болота, столь критически переосмысленный впоследствии с оглядкой на все пережитое, в пору создания „Нечаянной Радости“ служил антитезой возвышенной „уединенности“ „Стихов о Прекрасной Даме“, их отстраненности от „жизни шумящей“.

В отзыве того же времени о книге одного из „братий“, Сергея Соловьева, Блок столь непримиримо писал о проявившемся в ней „полном презрении ко всему миру природы… полном пренебрежении к внешнему миру и происходящей отсюда зрительной слепоте“ едва ли не потому, что сам чувствовал эту подстерегавшую и его опасность.

Почти вызывающе противопоставляет поэт преследующей его (как пишет Блок матери) «проклятой отвлеченности» самую «низменную» конкретность родной природы – «небо, серое, как мужицкий тулуп, без голубых просветов, без роз небесных, слетающих на землю от германской зари, без тонкого профиля замка над горизонтом». «Здесь от края и до края – чахлый кустарник, – говорится в его статье 1905 года „Девушка розовой калитки и муравьиный царь“. – Пропадешь в нем, а любишь его смертной любовью. Выйдешь в кусты, станешь на болоте. И ничего-то больше не надо. Золото, золото где-то в недрах поет».

Заметно обостряется зрение поэта, различающего в знакомых с детства шахматовских окрестностях «лиловые склоны оврага», «золотые опилки», летящие из-под пилы, и «зарю» осенней рябины, подсказавшей ему проникновенный образ красавицы – родной природы:

И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав.

В блоковских стихах возникают причудливые существа – «болотные чертенятки», «твари весенние», образы которых почерпнуты из «леса народных поверий и суеверий», из той «руды», где, по выражению автора, «блещет золото неподдельной поэзии» (тоже – «золото, золото где-то в недрах поет»!).

Порой еще образ родной земли предстает у поэта в несколько стилизованном, сказочно-фольклорном обличии (так, в стихотворении «Русь» – «ведуны с ворожеями чаруют злаки на полях, и ведьмы тешатся с чертями в дорожных снеговых столбах»). Но вместе с тем в наиболее значительных его произведениях того же периода ощутимы «широкое дыхание», полная свобода и естественность:

Выхожу я в путь, открытый взорам,
Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.

Строки, близкие, даже чисто ритмически, и русской классике (например, лермонтовскому «Выхожу один я на дорогу…»), и раздольной народной песне.

Некоторые современники уже догадывались, какой путь открывается перед автором таких стихов. Поэт Сергей Городецкий писал, что тогда относительно Блока существовали две «формулы»: Б = б
(где Б
– его творческий потенциал, а б – уже написанное им) и Б = б + X.
«Этот X
еще мелькает искорками… но несомненность его видна. Он мне представляется громадным…» – пророчески заключал Городецкий.

«Чую дали…» – говорится и в тогдашних стихах самого Блока.

Одна из этих «далей» – многообразная жизнь большого города, изображаемая поэтом и во всей своей горькой, хватающей за сердце обыденной неприкрашенности, с отчетливыми картинами петербургского быта, заставляющими вспоминать то Некрасова, то Достоевского, то Аполлона Григорьева («Окна во двор», «На чердаке», «В октябре»), и в причудливом фантастическом обрамлении, основанном, однако, на вполне реальных чертах тогдашней столицы и самоощущения современного человека («Незнакомка»).

Мы встретились с тобою в храме
И жили в радостном саду,
Но вот зловонными дворами
Пошли к проклятью и труду.

Мы миновали все ворота
И в каждом видели окне,
Как тяжело лежит работа
На каждой согнутой спине.

Слова, которыми озаглавлено стихотворение, начинающееся этими строками, – «Холодный день» – символ нового, трезвого и горького взгляда на жизнь. И все стихотворение – не о каком-то конкретном дне, а о духовном пути, проделанном поэтом от «храма» первой книги. Вскоре и герой блоковской пьесы «Песня Судьбы» Герман, чьи дом и обиход до деталей напоминают «благоуханную глушь» Шахматова, скажет жене: «Я понял, что мы одни, на блаженном острове, отделенные от всего мира. Разве можно жить так одиноко и счастливо?»

«Одно только делает человека человеком, – занесет поэт в дневник позже, – знание о социальном неравенстве».

Однако выход из «лирической уединенности», наступивший «холодный день» повлекли за собою не только плодотворное расширение круга жизненных наблюдений и поэтических тем, но и мучительные блуждания в поисках новых положительных ценностей: прельщение индивидуалистическими настроениями и идеалами, разрушительный скепсис, разъедающая ирония – все то, что Блок впоследствии окрестил «болотистым лесом» и изобразил в стихотворении «Друзьям»:

Что делать! Ведь каждый старался
Свой собственный дом отравить,
Все стены пропитаны ядом,
И негде главы преклонить!

Что делать! Изверившись в счастье,
От смеху мы сходим с ума
И, пьяные, с улицы смотрим,
Как рушатся наши дома!

«Ненавижу свое декадентство», – писал поэт летом 1906 года и в то же время признавался, что порой «кокетничает» своими демоническими настроениями, своевольной свободой, прожиганием жизни.

«Я всех забыл, кого любил…», «Нет исхода из вьюг, И погибнуть мне весело…», «Весны не будет, и не надо…», «Словно сердце застывающее Закатилось навсегда…», «Верь мне, в этом мире солнца Больше нет…», «Тайно сердце просит гибели…» – таковы главенствующие мотивы книги стихов «Снежная маска», героиня которой часто напоминает Снежную королеву (из знаменитой андерсеновской сказки, не случайно перечитывавшейся тогда Блоком), чьи леденящие поцелуи заставляют позабыть всех дотоле близких и любимых.

История влюбленности автора этой книги в одну из исполнительниц «Балаганчика» в театре Веры Федоровны Комиссаржевской – Н. Н. Волохову снова так неузнаваемо преображена, что сама актриса, по ее признанию, была «смущена звучанием трагической ноты, проходящей через все стихи». Веселое богемное время препровождение небольшого литературно-артистического кружка, легкая любовная игра, домашние маскарады – все это обернулось в книге грозными метелями, разгулом стихии, то освободительной и притягательной, то губительной и сложно соотносящейся с историческими бурями тех лет – кровавой драмой русско-японской войны, вспышкой революции, террором и реакцией.

Как тропинка, выводящая из «болотистого леса», в центральном женском персонаже «Снежной маски» и последующего цикла «Фаина» (то же имя носит и героиня «Песни Судьбы») начинают все явственнее проступать национальные русские черты:

Но для меня неразделимы
С тобою – ночь, и мгла реки,
И застывающие дымы,
И рифм веселых огоньки.

«Они читают стихи»

Какой это танец? Каким это светом
Ты дразнишь и манишь?
В кружении этом
Когда ты устанешь?
Чья песня? И звуки?
Чего я боюсь?
Щемящие звуки
И – вольная Русь?

«О, что мне закатный румянец…»

Исподволь прорастает тема, которой, как скажет вскоре поэт, он посвящает жизнь, – тема России, мощно воплощенная уже в цикле «На поле Куликовом» и других стихотворениях 1908–1910 годов, составивших основу раздела «Родина» в позднейшем собрании сочинений Блока («Россия», «Осенний день», «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?…», «На железной дороге»).

Страстная тяга к отчизне в самом скромном, неказистом ее обличье роднит автора этих стихов и с Лермонтовым, с его «странной любовью» не к громкой славе, а к «дрожащим огням печальных деревень», и с Тютчевым, и с Некрасовым:

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые —
Как слезы первые любви!

После виртуозно-разнообразной, капризно-причудливой, под стать изменчивым настроениям автора, ритмики и строфики «Снежной маски» стихи зрелого Блока, составившие третий том его лирики, внешне выглядят куда более традиционными, не поражают эффектами. «…Русская муза Блока стоит теперь перед нами и нага, и нища, – писал по выходе этого тома частый оппонент автора и вместе с тем чуткий его ценитель Андрей Белый, – но Блок ближе нам бронированной
брюсовской формы, ивановских пышных роз
и бальмонтовского блеска:
он нищ, как… Россия».

Разумеется, это мнимая нищета. На самом деле речь идет о величайшей строгости поэтической формы, ее «незаметности» из-за точнейшего соответствия содержанию. Перечтем хотя бы далеко не самое известное стихотворение – «Осенний день»:

Идем по жнивью, не спеша,
С тобою, друг мой скромный,
И изливается душа,
Как в сельской церкви темной.

Осенний день высок и тих,
Лишь слышно – ворон глухо
Зовет товарищей своих,
Да кашляет старуха.

Овин расстелет низкий дым,
И долго под овином
Мы взором пристальным следим
За лётом журавлиным…

Летят, летят косым углом,
Вожак звенит и плачет…
О чем звенит, о чем, о чем?
Что плач осенний значит?

И низких нищих деревень
Не счесть, не смерить оком,
И светит в потемневший день
Костер в лугу далеком…

О, нищая моя страна,
Что ты для сердца значишь?
О, бедная моя жена,
О чем ты горько плачешь?

Скромен не только безымянный спутник автора, скромна и вся обстановка, в которой «изливается душа» и которая недаром уподоблена сельской церкви. Скупыми, но безошибочно отобранными и впечатляющими штрихами рисуется далее осенний русский пейзаж, и все нарастает напряженная взволнованность и музыкальность стиха. Вот еще еле заметная, ненавязчивая аллитерация: «Мы взором пристальным сЛедим за Лётом журавЛиным… Летят, Летят косым угЛом…», в которой, быть может даже бессознательно, отразилось воспоминание о журавлином клике – курлыканье. Вот все более явственные повторы и параллелизмы: «Вожак звенит и плачет… О чем звенит, о чем, о чем?… И низких нищих деревень не счесть, не смерить оком… О, нищая моя страна… О, бедная моя жена…»

В понятном стремлении охарактеризовать новый этап в творчестве Блока критика порой упрощала и огрубляла его содержание, утверждая, например, что «юный певец любви превратился в певца родины». На самом деле все обстояло неизмеримо сложнее.

Однажды, готовя стихи к печати, поэт записал: «Можно издать „песни личные“ и „песни объективные“. То-то забавно делить… сам черт ногу сломит». «Внешний» и «внутренний» мир, человек и современность, человек и история теснейшим образом связаны у Блока друг с другом.

Рисующийся в его лирике «страшный мир» – это не столько даже социальная действительность той поры, хотя поэт и впрямь относится к ней резко отрицательно, сколько трагический мир мятущейся, изверившейся и отчаявшейся души, испытывающей все возрастающее «атмосферное давление» эпохи:

Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.

… От дней войны, от дней свободы —
Кровавый отсвет в лицах есть.

«Рожденные в года глухие…»

Определение «певец любви» применительно к Блоку выглядит особенно банально.

Конечно, у него немало стихов, покоряющих силой, чистотой, целомудрием запечатленного в них чувства, и недаром столь разные люди, как Федор Сологуб и Николай Гумилев, сравнивали Блока с Шиллером.

Приближается звук. И, покорна щемящему звуку,
Молодеет душа.
И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,
Не дыша.

Снится – снова я мальчик, и снова любовник,
И овраг, и бурьян,
И в бурьяне – колючий шиповник,
И вечерний туман.

Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,
Старый дом глянет в сердце мое,
Глянет небо опять, розовея от краю до краю,
И окошко твое.

«Приближается звук. И, покорна щемящему звуку…»

Бросающаяся в глаза «неправильность», «разнобой» четных строк этого стихотворения, то предельно кратких («Не дыша»), то вдруг удлиняющихся, замечательно передает взволнованность и боль этого – поистине – сновидения, счастливое и горестное «сердцебиение» дорогих воспоминаний.

Выразителен ритмический «пульс» и другого стихотворения:

Протекли за годами года,
И слепому и глупому мне
Лишь сегодня приснилось во сне,
Что она не любила меня никогда…

«Протекли за годами года…»

Последняя строка недаром трудно выговаривается: о таком
ровно и спокойно не скажешь…

Но сколько же у «певца любви» иных стихов – о чудовищных метаморфозах, когда вместо настоящего чувства предстает лишь его кривляющаяся тень, торжествует «черная кровь» (примечательное название блоковского цикла) и между людьми и в их собственных душах разверзается «страшная пропасть»!

В стихотворении «Унижение» нагнетаются образы, казалось бы несовместимые с «нормальными» буднями публичного дома, но беспощадно обнажающие всю губительность, бесчеловечность, кощунственность происходящего: эшафот, шествие на казнь, искаженные мукой черты на иконе…

Замечательна «оркестровка» стихотворения: с первых строк возникает особая нота – напряженный, несмолкающий звук («Желтый Зимний Закат За окном… на каЗнь осужденных поведут на Закате таком»), пронизывающий буквально все строфы и порой достигающий чрезвычайного драматизма:

РаЗве дом этот – дом в самом деле?
РаЗве так
суждено меж людьми?
… Только губы с Запекшейся кровью
На иконе твоей Золотой
(РаЗве это мы Звали любовью?)
Преломились беЗумной чертой…

Нет, если уж уподоблять Блока певцу, то лишь так, как это сделала Анна Ахматова, назвав его в одном стихотворении «трагическим тенором эпохи». Не традиционным слащавым «душкой-тенором», как поясняла она сама, а совершенно иным, необычным – с голосом, полным глубокого драматизма, и «страшным, дымным лицом» (эти слова из другого произведения Ахматовой перекликаются с собственными строками поэта о «кровавом отсвете в лицах»).

Блок не только магнетически притягивал современников красотой и музыкальностью стиха («Незнакомку» твердили наизусть самые разные люди), но и потрясал бесстрашной искренностью, высокой «шиллеровской» человечностью и совестливостью.

Перед его глазами неотступно стояла «обреченных вереница», о которой говорилось еще в сравнительно ранних стихах, не позволяя «уйти в красивые уюты», прельститься надеждой на собственное, «личное» счастье, как бы оно ни манило. В стихотворении «Так. Буря этих лет прошла…» мысль о мужике, который после подавленной революции вновь понуро «поплелся бороздою сырой и черной», вроде бы готова отступить перед радужным соблазном любви, возврата в страну счастливых воспоминаний, но вкрадчивый зов «забыть о страшном мире» сурово и непреклонно отвергается поэтом.

Трагедия мировой войны отразилась в таких стихах Блока, как «Петроградское небо мутилось дождем…», «Коршун», «Я не предал белое знамя…», оцененных критиками как «оазис в пустоте, выжженной барабанной бездарностью» казенно-патриотических виршей, и еще больше обострила у него любовь к родине и предчувствие неминуемых потрясений. Неудивительно, что все происшедшее в 1917 году он воспринял с самыми великими надеждами, хотя и не обольщался насчет того, чем грозило разбушевавшееся «море» (образ, издавна символизировавший у поэта грозную стихию, народ, историю). С замечательной искренностью выразил он свое тогдашнее умонастроение в стихотворном послании «3. Гиппиус»:

Страшно, сладко, неизбежно, надо
Мне – бросаться в многопенный вал…

Его нашумевшая поэма «Двенадцать», по выражению чуткого современника, академика С. Ф. Ольденбурга, осветила «и правду и неправду того, что совершилось». Дальнейшие же события Гражданской войны и «военного коммунизма» со всеми их тяготами, лишениями и унижениями привели Блока к глубокому разочарованию. «Но не эти дни мы звали», – сказано в его последнем стихотворении «Пушкинскому Дому». Его муза почти замолкает.

И все же даже в редких, последних «каплях» блоковской лирики сказалось бесконечно много: и благодарное преклонение перед жизнью, красотой, «родным для сердца звуком» отечественной культуры («Пушкинскому Дому»), и страстный порыв сквозь наставшую «непогоду» в «грядущие века», и прощальное напутствие собственным стихам, в котором вновь прозвучала столь дорогая ему мысль о неразрывности «объективного» и «личного», образовавшей драгоценный и неповторимый склад его поэзии. В надписи, сделанной на одном из своих последних сборников, подаренном героине цикла «Кармен», актрисе Л. А. Дельмас, он обращался к своим «песням» со словами:

Неситесь! Буря и тревога
Вам дали легкие крыла,
Но нежной прихоти немного
Иным из вас она
дала…

Смерть Александра Блока глубоко потрясла самых разных людей.

«Наше солнце, в муках погасшее», – писала о покойном Анна Ахматова.

«У Блока не осталось детей… но у него осталось больше, и нет ни одного из новых поэтов, на кого б не упал луч его звезды, – отозвался на горестную весть другой замечательный писатель, Алексей Ремизов. – А звезда его – трепет слова его, как оно билось, трепет сердца Лермонтова и Некрасова – звезда его незакатна».

Она сияет и поныне.

Андрей Турков

В 1910–1911 гг. Блок подготовил собрание своих стихотворений в трех книгах, вскоре выпущенное символистским издательством «Мусагет» (М., 1911–1912). В кратком предисловии поэт подчеркивал особый характер этого трехтомника: «…каждое стихотворение необходимо для образования главы; из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать „романом в стихах“: она посвящена одному кругу чувств и мыслей, которому я был предан в течение первых двенадцати лет сознательной жизни». В письме к Андрею Белому (6 июня 1911 г.) Блок пояснял, что в этом издании отражен пройденный им драматический путь: «…все стихи вместе– „трилогия вочеловечения“ (от мгновения слишком яркого света – через необходимый болотистый лес – к отчаянию, проклятиям, „возмездию“ и… – к рождению человека „общественного“, художника, мужественно глядящего в лицо миру…)».

Александр Александрович Блок

Русская Муза Александра Блока

Начало жизни Александра Блока (1880–1921) не предвещало того драматического напряжения, каким она будет исполнена в его зрелые годы. Поэт впоследствии писал в одной статье о «музыке старых русских семей», в этих словах звучала благодарная память об атмосфере дома, где рос он сам, о «светлом» деде с материнской стороны – Андрее Николаевиче Бекетове, знаменитом ботанике и либеральном ректоре Петербургского университета, как и вся семья, души не чаявшем во внуке. Бекетовы были неравнодушны к литературе, не только много читали, но и сами писали стихи и прозу или, во всяком случае, занимались переводами.

Одно из первых стихотворений, выученных мальчиком наизусть, – «Качка в бурю» Якова Полонского. Оно, может быть, привлекло его потому, что в некоторых строфах словно бы отразилась беспечальная обстановка его собственного детства:

Свет лампады на подушках;
На гардинах свет луны…
О каких-то все игрушках
Золотые сны.

Ребенком было весело декламировать выразительные строки о налетевшем шквале:

Гром и шум. Корабль качает;
Море темное кипит;
Ветер парус обрывает
И в снастях свистит.

Взрослым же Блок оказался свидетелем огромных и грозных исторических бурь, которые то окрыляли его поэзию, то перехватывали ее дыхание.

Поначалу он писал лирические стихи, где было ощутимо влияние и Жуковского, и Полонского, и Фета, и Апухтина – поэтов, далеких от «злобы дня». Но летом 1901 года студентом Петербургского университета Блок познакомился с лирикой оригинального философа Владимира Соловьева и почувствовал в ней нечто близкое тому «волнению беспокойному и неопределенному», которое начинал испытывать сам. Близкий поэтам, которым подражал юноша, Соловьев, однако, резко отличался от них смутным, мистически окрашенным, но напряженным и грозным предчувствием каких-то близящихся мировых потрясений. «О Русь, забудь былую славу. Орел двуглавый сокрушен…» – пророчил он еще в «тихое» царствование Александра III, хотя причину гибели империи усматривал в грядущем нашествии азиатских племен.

Поэт-философ оказался предтечей русского символизма, верившего, что действительность, окружающая жизнь – это лишь некий покров, за которым скрывается что-то неизмеримо более значительное. «…Все видимое нами – только отблеск, только тени от незримого очами», – писал Соловьев. Реальные же события и явления трактовались как символы – знаки, сигналы, подаваемые о происходящем в ином, идеальном мире.

Под влиянием соловьевских стихов и теорий увлечение Блока дочерью знаменитого ученого, Любовью Дмитриевной Менделеевой, жившей по соседству с бекетовской подмосковной усадебкой Шахматово, принимает мистически-таинственный, экзальтированный характер. Сказочно преображается, мифологизируется и сама «статная девушка в розовом платье, с тяжелой золотой косой», какой она предстала перед поэтом, и вся окружающая среднерусская природа, ближний лес и холмы, за которыми располагалось менделеевское Боблово:

Ты горишь над высокой горою,
Недоступна в Своем терему…

Восторженному влюбленному чудится, что девушка, знакомая с детских лет (и вскоре, в 1903 году, ставшая его женой), таинственно связана с воспетой Соловьевым Вечной Женственностью, Софией, Мировой Душой, грядущей в мир, чтобы чудесно преобразить его. Встречи с возлюбленной, томительное их ожидание, размолвки и примирения истолковываются мистически и приобретают неожиданные очертания, остро драматизируясь и полнясь глухой тревогой, порождаемой разнообразными соприкосновениями с действительностью.

Блок, как сказано в его стихах этой поры, «жизнью шумящей нестройно взволнован». Тут и смутно ощущаемый разлад в мирном прежде бекетовском семействе, и напряженные, трудные отношения с отцом – профессором Варшавского университета А. Л. Блоком, талантливым ученым, но крайне неуравновешенным человеком. А главное, как ни сторонится юный поэт политики, бурных студенческих сходок, как ни далека от него крестьянская жизнь и порой возникающие где-то в ближних селах волнения, как ни высокомерен тон его стихов о том, что «кругом о злате и о хлебе народы шумные кричат», – «шум» этот все же в какой-то мере влияет на рисующиеся Блоку картины конца света и истории, приближения Страшного Суда.

Будет день, и распахнутся двери,
Вереница белая пройдет.
Будут страшны, будут несказанны
Неземные маски лиц…

В более позднем блоковском стихотворении на образ Мадонны, создаваемый в келье иконописца, ложатся «огнекрасные» отсветы близящейся грозы. Нечто похожее происходит и в первой книге поэта «Стихи о Прекрасной Даме», где тоже «весь горизонт в огне» и образ героини претерпевает самые разные метаморфозы, то озаряясь нездешним светом, то настораживая и пугая:

Убегаю в прошедшие миги,
Закрываю от страха глаза,
На листах холодеющей книги —
Золотая девичья коса.

Надо мной небосвод уже низок,
Темный сон тяготеет в груди.
Мой конец предначертанный близок,
И война, и пожар – впереди.

Конкретная портретная черточка, делавшая в других стихах образ возлюбленной особенно пленительным («Молодая, с золотой косою, с ясной, открытой душою…»), тут оборачивается тревожным видением, чувственным соблазном, который грозит и душевным мраком, «темным сном», и чередой катастрофических событий.

Говоря о естественности сближения автора «Стихов о Прекрасной Даме» с так называемыми молодыми символистами (в отличие от старших – К. Бальмонта, В. Брюсова, 3. Гиппиус, В. Иванова, Д. Мережковского, Ф. Сологуба), Борис Пастернак писал, что в ту пору, на рубеже XIX и XX веков, «символистом была действительность, которая вся была в переходах и брожении; вся что-то скорее значила, нежели составляла, и скорее служила симптомом и знамением, нежели удовлетворяла». И сам Блок уже на исходе жизни утверждал, что символисты «оказались по преимуществу носителями духа времени».

Однако в отличие от других «молодых» – Андрея Белого (Бориса Николаевича Бугаева) и Сергея Соловьева (племянника поэта-философа) – Блок был меньше связан умозрительными построениями В. Соловьева. Перечитывая «Стихи о Прекрасной Даме», Пастернак отмечал в них «сильное проникновение жизни в схему». Уже в стихах 1901 года «Брожу в стенах монастыря…» говорилось:

Мне странен холод здешних стен
И непонятна жизни бедность.
Меня пугает сонный плен
И братий мертвенная бледность.

В то время как блоковская книга была воспринята как одно из программных произведений символизма, сам автор начинал, по его собственным словам, искать «на другом берегу» и временами даже резко, вызывающе отмежевывался от «братий». «Монастырские» нравы символистского круга, имитация религиозной экзальтации, ложная многозначительность (или, по блоковскому выражению, «истерическое захлебывание „глубинами“, которые быстро мелеют, и литературное подмигивание») были едко осмеяны поэтом в нашумевшей пьесе «Балаганчик».

И если прежде, как сказано в его стихах, «брата брат из дальних келий извещал: „Хвала!“ – и Андрей Белый превозносил произведения ровесника до небес, то теперь из тех же „келий“ раздавалась по адресу автора „Балаганчика“ хула, обвинения в кощунстве и измене соловьевским заветам.

Впрочем, не было более сурового критика блоковских стихов, чем… сам их автор. Если свою вторую книгу „Нечаянная Радость“ он сразу после ее выхода именовал „Отчаянной Гадостью“ еще в шутку, то годы спустя уже совершенно серьезно писал, что терпеть ее не может („за отдельными исключениями“), и уподоблял „болотистому лесу“.

Тем не менее новый сборник был для поэта выходом из той „лирической уединенности“, в которой, по его собственному определению, рождалась первая книга. И сам образ болота, столь критически переосмысленный впоследствии с оглядкой на все пережитое, в пору создания „Нечаянной Радости“ служил антитезой возвышенной „уединенности“ „Стихов о Прекрасной Даме“, их отстраненности от „жизни шумящей“.

В отзыве того же времени о книге одного из „братий“, Сергея Соловьева, Блок столь непримиримо писал о проявившемся в ней „полном презрении ко всему миру природы… полном пренебрежении к внешнему миру и происходящей отсюда зрительной слепоте“ едва ли не потому, что сам чувствовал эту подстерегавшую и его опасность.

Почти вызывающе противопоставляет поэт преследующей его (как пишет Блок матери) «проклятой отвлеченности» самую «низменную» конкретность родной природы – «небо, серое, как мужицкий тулуп, без голубых просветов, без роз небесных, слетающих на землю от германской зари, без тонкого профиля замка над горизонтом». «Здесь от края и до края – чахлый кустарник, – говорится в его статье 1905 года „Девушка розовой калитки и муравьиный царь“. – Пропадешь в нем, а любишь его смертной любовью. Выйдешь в кусты, станешь на болоте. И ничего-то больше не надо. Золото, золото где-то в недрах поет».

Трагическое предощущение «неслыханных перемен, невиданных мятежей» пронизывает все творчество Александра Блока, от первых, еще туманных стихов о сказочной птице Гамаюн, которая «вещает казней ряд кровавых, и трус, и голод, и пожар», до последних его поэм «Скифы» и «Двенадцать». Смятение поэта перед мрачной «тенью Люциферова крыла» отразилось и в «камерной» любовной лирике. Недаром печальной тенью пройдет через нее бедная Офелия, не выдержавшая жестокого испытания жизнью.

Размышляя о любовной лирике древнеримского

Поэта Катулла, Блок писал: «. личная страсть Катулла, как страсть всякого поэта, была насыщена духом эпохи; ее судьба, ее ритмы, ее размеры, так же, как ритм и размеры стихов поэта, были внушены ему его временем; ибо в поэтическом ощущении мира нет разрыва между личным и общим; чем более чуток поэт, тем неразрывнее ощущает он «свое» и «не свое «; поэтому в эпохи бурь и тревог нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также переполняются бурей и тревогой».

Лирика Блока почти вся циклична, то есть организована в композиционно завершенные конструкции. Но это вовсе не похоже на естественную цикличность,

Например, лирики Тютчева, которая складывалась под влиянием жизни, никак не предусмотренной и не подготовленной заранее автором.

Лирика Блока — это не только отражение событий, но и опережение событий, это — книга, строя которую, поэт словно бы пересоздавал собственную душу, самого себя. Может быть, именно в этом и таится секрет той загадочности Блока, о которой писал в свое время Ю. Тынянов: «Как человек он остается загадкой для широкого литературного Петрограда, не говоря уже о всей России. Но во всей России знают Блока, как человека, твердо верят определенности его образа, и если случится кому видеть хоть раз его портрет, то уже чувствуется непреложное с ним родство». 23 декабря 1913 года поэт записал в дневнике: «Совесть как мучит! Господи, дай силы, помоги мне!» Это восклицание — ключ ко всей поэзии Блока. Совесть была нравственно-этическим и эстетическим определяющим фактором его творчества. Без нее не понять и любовной лирики Блока.

В любовной лирике отчетливо отразились моменты его нравственно-идейного развития: юношеские стихи, напоминающие раннего Лермонтова; затем период «Прекрасной Дамы» с его мистическим идеализмом, угар увлечений «Снежной Маской» и «Кармен «; и, наконец, возрождение любви настоящей, которое приходит к поэту вместе с обретением России. Не случайно, в этот период неотличимо сливаются стихи, написанные о своем интимном чувстве, и стихи о России, которую сам поэт называет Женой: «О Русь моя! Жена моя! «

Первую книгу своих стихов Александр Блок назвал «Ante lucem» («Перед светом «)

Пусть светит месяц — ночь темна. Пусть жизнь приносит людям счастье,- В моей душе любви весна Не сменит бурного ненастья. Ночь распростерлась надо мной И отвечает мертвым взглядом На тусклый взор души больной, Облитой острым, сладким ядом. И тщетно, страсти затая, В холодной мгле передрассветной Среди толпы блуждаю я С одной лишь думою заветной: Пусть светит месяц — ночь темна. Пусть жизнь приносит людям счастье.- В моей душе любви весна Не сменит бурного ненастья.

Усталый от дневных блужданий Уйду порой от суеты Воспомнить язвы тех страданий, Встревожить прежние мечты. Когда б я мог дохнуть ей в душу Весенним счастьем в зимний день! О, нет, зачем, зачем разрушу Ее младенческую лень? Довольно мне нестись душою К ее небесным высотам, Где счастье брезжит нам порою, Но предназначено — не нам.

Это стихи, конечно, очень юного человека, которому хочется казаться уже пожившим, перестрадавшим. Они напоминают раннюю лирику Лермонтова с ее бурями и страданиями. Но если у Лермонтова страдания были невымышленными, то для Блока они во многом еще книжного происхождения, хотя в самом интересе к ним ощущается душа, предрасположенная к страданию, которая непременно узнает его. Однако вскоре Лермонтова как поэтический ориентир сменяет А. Фет:

Дышит утро в окошко твое, Вдохновенное сердце мое, Пролетают забытые сны, Воскресают виденья весны, И на розовом облаке грез В вышине чью-то душу пронес Молодой, народившийся бог. Покидай же тлетворный чертог, Улетай в бесконечную высь, За крылатым виденьем гонись, Утро знает стремленье твое, Вдохновенное сердце мое!

Сочинения по темам:

1. Поэзия Александра Блока — это поэзия серебряного века. Блок жил и творил на рубеже веков и полюбился нам как поэт…
2. Александр Блок единодушно признан критиками одним из лучших русских поэтов не только двадцатого столетия, но и за всю историю отечественной…
3. Стихотворение «Река раскинулась. Течет, грустит лениво. » входит в цикл «На поле Куликовом» (1908), который открывает третий том. Тема России,…
4. В лирике Некрасова слились воедино два понятия: народ и родина. Они были для поэта неразделимы, и это вполне объяснимо, если…

Лирика А. Блока

Александр Блок был романтическим поэтом не только по системе отображения
жизни, но и по духу ее восприятия. Он творил в порыве вдохновения, и эта способность осталась у него на всю жизнь.
Через душу А. Блока прошли все потрясения его времени. Лирический герой его
произведений заблуждался, радовался, отрицал, приветствовал. Это был путь поэта к людям, путь к воплощению в своем творчестве человеческих радостей и страданий. Создав в юношескую пору восхитительные по своей идейной целостности «Стихи о Прекрасной Даме», где все овеяно атмосферой мистической тайны и совершающегося чуда, Блок покорит читателей глубиной, искренностью чувства, о которой поведал его лирический герой. Мир Прекрасной Дамы будет для поэта той высочайшей нормой, к которой, по его мнению, должен стремиться человек. Но в своем стремлении ощутить полноту жизни лирический герой А. Блока спустится с высот одинокого счастья, красоты. Он окажется в мире реальном, земном, который назовет «страшным миром». Лирический герой будет жить в этом мире, подчинив свою судьбу законам его жизни. Рабочим кабинетом А. Блока станет город — петербургские площади и улицы. Именно там родятся мотивы его стихотворения «Фабрика», которое прозвучит неожиданно остро даже для самого поэта. Перед нами мир социальной несправедливости, мир социального зла. Оттуда, из «жолтых окон», «недвижный кто-то, черный кто-то людей считает в тишине», идущих на фабрику. Это хозяева жизни и «измученные спины» угнетенного народа. Так поэт четко разделяет людей на тех, кто работает, и тех, кто присваивает себе их труд. Впервые в своем творчестве Блок так резко, недвусмысленно заявил тему народного страдания. Но перед нами не только угнетенные люди. Эти люди еще и унижены:

«И в желтых окнах засмеются, что этих нищих провели».
И от этого страдания лирического героя усугубляются.

Тема униженного обездоленного человека получает свое дальнейшее развитие в
стихотворении «На железной дороге». Железная дорога здесь — это образ-символ. Перед нами железная дорога жизни, лишенная доброты, человечности, духовности. По этой дороге едут люди, мелькают в окнах вагона их лица — «сонные, с ровным взглядом», безразличные ко всему. А «под насыпью, во рву некошенном», образ униженной женщины, раздавленной колесами этой жизни, образ униженной духовности. Вот эволюция, которую претерпевает женский образ в лирике Блока, — от возвышенной Прекрасной Дамы до существа, уничтоженного «страшным миром».
Картины этого бездуховного мира проходят перед читателем в стихотворении
«Незнакомка»: «пьяные окрики», «испытанные остряки» в котелках, пыль переулков, «сонные лакеи», «пьяницы с глазами кроликов» — вот, где приходится жить лирическому герою. Все это туманит сознание человека и правит его судьбой. И лирический герой одинок. Но вот появляется Незнакомка:
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
Вглядываясь в нее, лирический герой хочет понять, кто перед ним, он пытается
разгадать его тайну. Для него это означает познать тайну жизни. Незнакомка здесь — некий идеал красоты, радости, а поэтому преклонение перед ней означает преклонение перед красотой жизни. И лирический герой видит «берег очарованный и очарованную даль», то, чего жаждет его душа. Но стихотворение заканчивается трагично: поэт понимает всю иллюзорность своей мечты познать истину («Я знаю: истина в вине») .
Эта трагедия получает свое дальнейшее развитие в стихотворении «Я пригвожден к
трактирной стойке». Его «душа глухая… пьяным пьяна… пьяным пьяна… «. Лирический герой живет с чувством гибели, смертельной усталости:

Я пьян давно. Мне все равно.
Вон счастие мое — на тройке
В сребристый дым унесено…

«Страшный мир» не только вокруг, он и в душе лирического героя. Но поэт найдет в
себе силы, чтобы прийти к пониманию своего пути в жизни. Об этом его поэма
«Соловьиный сад». Как жить? Куда идти? «Наказанье ли ждет или награда? «
Лирический герой бежит из этого мира, потому что душа не может не слышать, а
совесть не даст возможность обрести счастье вдвоем. И поэт вновь возвращается в жизнь,полную труда, лишений, обездоленности:

Я вступаю на берег пустынный,
Где остался мой дом и осел.

Но лирический герой уже не находит своего дома, навсегда утеряно то, чем он жил
прежде. Счастья нет там, в соловьином саду, но его нет и здесь. И поэт испытывает
мучительную трагедию раздвоения: раздвоены разум и душа, ум и сердце. А вместе с этим приходит и осознание невозможности счастья в этом мире. Но за этим скрыта глубокая авторская мысль: выбор сделан правильно, так как герой принес себя в жертву долгу. А по мнению Блока, жертва во имя жизни — это священная жертва. И поэт не жалеет того, что он сделал.
Наверное, поэтому и финал жизни самого Александра Блока будет трагичным, так
как он, как и его лирический герой, принесет себя в священную жертву во имя новой жизнии новой России.

Он весь — дитя добра и света,

Он весь — свободы торжество!

К. Чуковский

Литературное наследие Александра Блока обширно и многообразно. Оно стало частью нашей культуры и жизни, помогающей понять истоки духовных исканий и озарений художника, понять прошлое. Блок является выдающимся поэтом “серебряного века”, его творчество неразрывно связано с историей России, с ее самыми трагическими моментами. Октябрьская революция, гражданская война, голод и разруха выпали на долю такого прекрасного поэта. Живя и творя на рубеже веков, он был, пожалуй, последним поэтом старой дооктябрьской России. Но вместе с тем его имя открывает первую страницу истории поэзии советского периода.

Первая книга стихотворений Александра Блока создана под впечатлением и влиянием идей Владимира Соловьева. В идеях философа его привлекают представления об идеале как о духовной сущности мира, о стремлении к нему как воплощению Вечной Женственности. Этому идеальному образу света Блок дал имя Прекрасная Дама. Она носительница полноты жизни, жизненных сил, но она же и смерть, ибо путь к ней — в разрыве с земным. Блок называет “Стихи о Прекрасной Даме” закрытой книгой бытия.

Стихи второй книги переносят нас в эпоху первой русской революции. В поэзии Блока этой поры возникает иная тема, которую он определяет как “мистику повседневности”. Теперь стихи его населяют “пузыри земли”. Именно так озаглавлен новый цикл. Это природа с добродушными и бессловесными тварями. Названия стихов говорят сами за себя: “Болотные чертенятки”, “Болотный попик”, “Старушка и чертенята”. Образ болота выступает как обобщенный символ единства бытия со всеми его противоречиями:

Вот — сидим с тобой на мху

Посреди болот.

Третий — месяц наверху —

Искривил свой рот.

Я, как ты, дитя дубрав

Лик мой также стерт.

Тише вод и ниже трав —

Захудалый черт.

Образ большого города рождает разнообразие стихов, входящих в цикл “Город” с их высоким лиризмом и непроглядным ужасом жизни. Здесь происходит столкновение возвышенного и пошлого, расслоение на прошлое и будущее:

И каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне?).

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

И странной близостью закованный,

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

В призрачном свете стихов этого цикла читателю видятся мрачные улицы, дома, дворы, митинг на площади, и образ самого Блока предстает несущим в себе трагическое противоречие — низкое и высокое. Поэт описывает и страдания людей, задавленных работой и нищетой, ему не чужды их переживания и мечты:

Нет! Счастье — праздная забота,

Ведь молодость давно прошла.

Нам скоротает век работа,

Мне — молоток, тебе — игла.

Сиди да шей, гляди в окошко,

Людей повсюду гонит труд,

А те, кому трудней немножко,

Те песни длинные поют.

Лирика Блока почти интимна, он близок читателю своей манерой повествования. Большинство стихотворений написаны от первого лица, а это и подкупает. Начинаешь безгранично верить человеку, так беззаветно любящему и желающему помочь. Поэт не отделяет себя от окружающего, он или активный участник событий, или внимательный наблюдатель, ничего не упускающий, все видящий и переживающий несправедливость, которая царит в мире.

В соседнем доме окна желты.

По вечерам — по вечерам

Скрипят задумчивые болты,

Подходят люди к воротам.

И глухо заперты ворота,

А на стене — а на стене

Недвижный кто-то, черный кто-то

Людей считает в тишине.

Я слышу все с моей вершины:

Согнуть измученные спины

Внизу собравшийся народ.

Они войдут и разбредутся,

Навалят на спину кули.

И в желтых окнах засмеются,

Что этих нищих провели.

Постепенно Блок перерастает рамки символизма. Перед ним лежит огромный мир, который он хочет увидеть, понять и отобразить в своей поэзии. Так появляются стихи о России и ее истории. В них звучит гордость за страну, сумевшую подняться из небытия, отстоять свою независимость. Александр Блок чувствует себя поэтом этой огромной страны, он счастлив своей сопричастностью великой эпохе потрясений:

// вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль…

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль…

И нет конца! Мелькают версты, кручи…

Останови!

Идут, идут испуганные тучи,

Закат в крови!

Закат в крови! Из сердца кровь струится!

Плачь, сердце, плачь…

Покоя нет. Степная кобылица

Несется вскачь!

Не этой ли патриотичностью и пафосом близок нам сегодня Блок? Из своего “далека” он учит нас любить и ненавидеть, быть терпимыми и довольствоваться тем, что имеем. Стихи этого замечательного поэта пробуждают самые лучшие, самые сокровенные чувства. Не остается сердце равнодушно к его потрясающим стихам о природе, дружбе, любви и России.

«Родина», анализ стихотворения Лермонтова, сочинение

Стихотворение «Родина» было создано Лермонтовым в начале 1841 года, а в этом же году в июле месяце поэт был убит на дуэли. Стихотворение посвящено теме Отечества, которая была близка и дорога ему. Причиной написания стихотворения послужили взгляды на жизнь, которые не соответствовали взглядам общества того времени. В стихотворении «Смерть поэта» Лермонтов объявил виновниками гибели Пушкина светское общество, в нем выражены боль утраты и негодование от имени российского народа. Последние строки были восприняты при царском дворе призывом к революции, за это Лермонтов был арестован и сослан на Кавказ. Через небольшой перерыв вторично сослан в эти же места. Все это время поэт в опале у императора. Поэт-изгнанник тоскует по родине, в этот период Лермонтов сильно меняется нравственно. Общество для него утратило смысл, привлекательность, появилась «черная меланхолия на лице», зато природа приковала его внимание.

В стихотворении «Родина» Лермонтов говорит о любви к русскому народу и заявляет о своей кровной связи с ним, а также о любви к природе. Он вместе с народом переживает его горести и радости, поэтому его любовь «странная». Она противоречит нормам той жизни: нелюбовь к господам, самодержавию, крепостничеству и любовь к простому люду, природе. Лермонтов смог постичь недостатки общества того времени и смог понять, что спасти от ложного пути, по которому идет страна, может только народ. Лермонтов равнодушен к воинской славе, к заветным преданиям темной старины. И тоска, и любовь к родной стороне читается в следующих строках: «Но я люблю, — за что, не знаю сам — ее степей холодное молчанье. » Любовь и патриотизм звучат в стихотворении «Родина».

Проводя анализ стихотворения «Родина», можно сказать, что стихотворный язык его выразителен. Страдания русского человека поэт испытывал как свои личные, поэтому и выражал свою мысль через личное восприятие. Используются эпитеты, которые отражают душевное переживание, меньше применяется метафор. Читается стихотворение проще за счет непринужденной формы разговорной речи.

Главная мысль стихотворения: «Люблю отчизну я, но странною любовью!»Тема любви к родине подчеркнута повтором глаголов, обозначающих отношение поэта: «но я люблю». «люблю скакать в телеге». «люблю дымок» и т. д. Состоит стихотворение из двух частей, они различаются по размеру и концепции. Вступление начинается торжественно, поэт признается в любви к Отечеству. Строфы меняются, начинается описание красот русской природы. В стихотворении четко прослеживается понятие: родина и государство. Здесь нет обличительных строк, зато есть лирические ноты с тоном грусти. Чувствуется горечь, боль и обида за страну и народ, который не проснется от рабства. В стихотворении выражены чувства поэта-изгнанника. Его можно назвать смелым вызовом, который обличает самодержавную Россию. Между строк можно прочитать обращение к следующим поколениям любить Россию такой, какая она есть. Стихотворение при жизни поэта не было опубликовано.

Тема родины из широкого плана переходит в более узкий, поддерживаясь лексикой самого стихотворения. Лексика первых шести строк имеет слова обобщающие (реки, леса, степи). Лексика второй половины конкретна, слова выражены в единственном числе (изба, обоз, чета берез). Естественно меняется и структура. В начале стихотворения используется шестистопный ямб (14 строк), затем рифмовка свободно меняется.

Про стихотворение «Родина» Белинский отметил, что фразы поэта отличаются алмазной крепостью, громовой силой, исполинской энергией. Перед нами раскрыт поэтом живой поэтический образ России. Основное содержание стихотворения — русская природа и непростая жизнь народа в России.

Темы соседних сочинений

← Рифма↑ ПушкинРоняет лес →

Анализ стихотворения “Родина” Лермонтова

51336 человек просмотрели эту страницу. Зарегистрируйся или войди и узнай сколько человек из твоей школы уже списали это сочинение.

Рекомендуем эксклюзивные работы по этой теме, которые скачиваются по принципу “одно сочинение в одну школу” :

/ Сочинения / Лермонтов М.Ю. / Разное / Анализ стихотворения “Родина” Лермонтова

Смотрите также по разным произведениям Лермонтова:

Мы напишем отличное сочинение по Вашему заказу всего за 24 часа. Уникальное сочинение в единственном экземпляре.

100% гарантии от повторения!

Анализ стихотворения Лермонтова М.Ю. «Родина»

Авторство стихотворения «Родина» принадлежит великому русскому драматургу, прозаику, поэту и художнику Михаилу Юрьевичу Лермонтову. Написано это произведение в 1841 году, за полгода до печального события, когда был убит на дуэли его сочинитель. Тема любви к Отечеству, которому и посвящено данное стихотворение, всегда была близка поэту. Порой именно Родина была музой для творчества этого неординарного гения.

После смерти Пушкина А.С. Лермонтов пересматривает свои ценности. Это происходит потому, что Пушкин был эталоном для молодого поэта, который учился у него всему. А безразличие к этому трагическому событию социума, заставляет юного Лермонтова задуматься обо всем происшедшем, и посмотреть в новом свете на значимость общества в его жизни. В характере поэта происходят изменения, что отражается и на его творчестве. В наказание за призыв к мятежу, который царский двор услышал в стихотворении, посвященном смерти Пушкина, Лермонтова сослали на Кавказ. Там, молодой поэт ярко прочувствовал тоску по дому, любовь к Родине и причастность к своему народу. Так родилась идея написания данного стихотворения.

Загрузка…

В небольшом по размеру, но глубоком по значению произведении «Родина», Лермонтов не просто признается в любви к Отчизне, он показывает причины, почему и за что он ее любит. Каждая строка – это тонкая деталь, в которой отражается привязанность поэта. Во всем он видит неповторимую прелесть своей страны: и в разливах рек, и в печальных деревнях, и даже в белеющих березах. Образы, перенесенные в стройные ряды строк, пробуждают воображение. Этого эффекта поэт добивается благодаря тому, что сам пытается вместе с народом прочувствовать все невзгоды, что выпали им. Такие высказывания обладают силой, ведь автор пользуется выразительным стихотворным языком. Разговорная речь, которой написано стихотворение, проста, в ней чувствуются душевные переживания. Поэт для выделения некоторых моментов, и для придания им эмоционального фона, использует эпитеты и метафоры.

Лермонтов делит произведение на две части. Каждая из них имеет свой размер, концепцию и структуру. Первая половина написана шестистопным ямбом, после чего рифмующие строки свободно меняются. Благодаря этому достигается раскрытие образа Родины, которую так любит герой. От описания природы, он переходит к более конкретным деталям, и показывает, чем они его так манят. Это лирическое произведение, в котором передается тоска по родной Отчизне.

Анализ стихотворения Михаила Лермонтова «Родина»

Творческое наследие русского поэта и писателя Михаила Лермонтова насчитывает немало произведений, которые выражают гражданскую позицию автора. Однако стихотворение «Родина», написанное Лермонтовым в 1941 году, незадолго до смерти, можно отнести к разряду наиболее ярких образцов патриотической лирики 19 века.

Литераторов, являющихся современниками Лермонтова, можно условно разделить на две категории. Одни из них воспевали красоту русской природы, сознательно закрывая глаза на проблемы села и крепостное право. Другие, наоборот, пытались в своих произведениях вскрыть пороки общества и слыли бунтарями. Михаил Лермонтов, в свою очередь, пытался найти в творчестве золотую середину, и венцом его стремлений выразить свои чувства к России максимально полно и объективно по праву считается стихотворение «Родина».

Одно состоит из двух частей, различных не только по размеру, но и по концепции. Торжественное вступление, в котором автор признается в любви к Отечеству, сменяется строфами, в которых описывается красота русской природы. Автор признается, что любит Россию не за ее ратные подвиги, а за красоту природы, самобытность и яркий национальный колорит. Он четко разделяет такие понятия, как родина и государство, отмечая, что его любовь носит странный и несколько болезненный характер. С одной стороны, он восхищается Россией, ее степями, лугами, реками и лесами. Но при этом отдает себе отчет, что русский народ по-прежнему угнетен, а расслоение общества на богатых и бедных с каждым поколением становится все более ярко выраженным. И красота родного края не в состоянии завуалировать «дрожащие огни печальных деревень».

Исследователи творчества этого поэта убеждены, что по своей натуре Михаил Лермонтов не был человеком сентиментальным. В своем окружении поэт слыл задирой и скандалистом, любил насмехаться над однополчанами и решал споры при помощи дуэли. Поэтому тем более странно, что из-под его пера родились не бравурные патриотические и не обличительные строки, а тонкая лирика с налетом легкой грусти. Впрочем, этому есть логическое объяснение, которого придерживаются некоторые литературные критики. Считается, что люди творческого склада обладают удивительной интуицией или, как это принято называть в литературных кругах, даром предвидения. Михаил Лермонтов не являлся исключением и, по словам князя Петра Вяземского, предчувствовал свою гибель на дуэли. Именно поэтому он поспешил попрощаться со всем тем, что ему было дорого, сняв на мгновение маску шута и лицедея, без которой не считал нужным появляться в высшем обществе.

Впрочем, существует и альтернативная трактовка этого произведения, которое, бесспорно, является ключевым в творчестве поэта. По мнению литературного критика Виссариона Белинского, Михаил Лермонтов не только выступал за необходимость государственных реформ, но и предчувствовал, что очень скоро русское общество с его патриархальным укладом изменится полностью, окончательно и бесповоротно. Поэтому в стихотворении «Родина» проскальзывают грустные и даже ностальгические нотки, а основным лейтмотивом произведения, если читать его между строк, является обращение к потомкам любить Россию такой, какая она есть. Не возносить ее достижения и заслуги, не акцентировать внимание на общественных пороках и несовершенстве политического строя. Ведь родина и государство – это два совершенно различных понятия, которые не стоит пытаться привести к единому знаменателю даже из благих побуждений. Иначе любовь к Родине будет приправлена горечью разочарования, чего так боялся поэт, испытавший это чувство.

Анализы других стихотворений

• Анализ стихотворения Иннокентия Анненского «Среди миров»
• Анализ стихотворения Иннокентия Анненского «Я люблю»
• Анализ стихотворения Эдуарда Асадова «Свободная любовь»
• Анализ стихотворения Эдуарда Асадова «Чудачка»
• Анализ стихотворения Эдуарда Асадова «Я могу тебя очень ждать. »

Люблю отчизну я, но странною любовью!

Не победит ее рассудок мой.

Ни слава, купленная кровью,

Ни полный гордого доверия покой,

Ни темной старины заветные преданья

Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Но я люблю – за что, не знаю сам –

Ее степей холодное молчанье,

Ее лесов безбрежных колыханье,

Разливы рек ее, подобные морям;

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночи тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень;

Люблю дымок спаленной жнивы,

В степи ночующий обоз

И на холме средь желтой нивы

Чету белеющих берез.

С отрадой, многим незнакомой,

Я вижу полное гумно,

Избу, покрытую соломой,

С резными ставнями окно;

И в праздник, вечером росистым,

Смотреть до полночи готов

На пляску с топаньем и свистом

Под говор пьяных мужичков.