Платон рассказ о нем

Платон был первым философом, писавшим о бессмертии души. В этой части начнем изучать его учение с аргумента о взаимном переходе противоположностей.

Подумайте, почему так часто в самых разных культурах концепция переселения душ связывается с понятием справедливости?

Все, что вы прочитали выше —
контент одного дня сообщества
по искусству Level One, которое называется Философская песочница.

Присоединяйтесь к Телеграм-сообществу, чтобы изучать искусство по 10 минут в день. Читайте полезные материалы, проходите задания и задавайте вопросы экспертам.

• Краткие содержания
• Платон
• Федон

Разговор Платона «Федон» — на самом деле трагическое писание, в котором говорится о разговоре Сократа с предшественниками, в его последние минувшие мгновения, и о кончине величественного философа. В «Федоне» с огромной поэтичностью рассказывается о том, как Сократ, отдавшись делу, обрел вечную душу. В начале разговора Платон встречает Федона.

Сам Федон, и пара его предшественников были очевидцами смерти в заточении Сократа, где по приказу афинских критиков, он должен был выпить чашу с ядом. Через месяц Федон, встретившись с Экхератом, рассказал о последнем мгновении Сократа. В писаниях Федона была отмечена скорбящая супруга Сократа по имени Ксантиппа, его старший сын по имени Лампрокл, был рабом и слугой, и именно с его рук Сократ принял чашу с ядом. Разговор «Фенон» состоялся в 399 году до нашей эры, но написано Платоном намного позже, в перелом 370-380 годов. «Федон» сопоставляет последние картины, две из которых были нарисованы самим Платоном, в первой изображается его речь на суде, а во второй где он отказывается от побега из заточения, который ему подготовили.

Далее рассказывается о пяти доказанных фактах вечной души.

Первый факт: обоюдное порождение противоположной стороны друг друга.

Сократ рассказывает о легенде перемещении душ, он говорит, что все живущие в мире люди не могут сосуществовать друг без друга формируя и создавая себя. Так же и жизнь со смертью. Смерть порождает новую жизнь, а новая жизнь порождает смерть. Следовательно, после кончины душа рождается заново

Второй факт: Мысли человека, как напоминание о том, что наши души существовали за долго до появления человека.

Третий факт: Неустойчивость плоти и постоянная мысль разума.

Фанат Пифагора Симмий сказал: если душа такая, какой представляет ее Сократ, то она схожа звучанию музыки, выдаваемая музыкальным инструментом, но если она сломается, то с ней и пропадет спокойствие.

В ответ Сократ говорит: что музыка хоть и создается лирой, но плоть не может управлять душой, а наоборот, душа управляет им, тем самым он опровергает слова Симмия.

Четвертый факт: Сократ говорит, что физический мир не сможет создать мысли. Мир подчиняется идеям, а не идеи без мира.

Таким образом, Платон описывает детальную информацию строения Земли, и представляет читателю всю красоту подземного мира. В этом мире живут бессмертные люди, то есть сами боги, находясь в мире и гармонии.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Вступление Платона к «Федону»

Во вступлении к «Федону» Платон даёт внешнюю канву своего рассказа. Пифагореец Эхекрат, встретившись с философом-элидянином Федоном, просит его рассказать про обстоятельства смерти Сократа.

Весь дальнейший рассказ ведётся Платоном от лица Федона. Вначале тот повествует о приходе нескольких учеников и друзей к нему Сократа в тюрьму в день казни. Перед казнью с Сократа снимают оковы, и он рассуждает в связи с этим о высшем единстве удовольствия и страдания.

Затем Сократ рассказывает учениками, почему недопустимо самоубийство: жизнь человека зависит не от него, а от богов, которые и после смерти оставят его живым и даже даруют, если он добр и рассудителен, лучшую жизнь. Истинные философы, по словам Сократа, не избегают смерти, а напротив желают её.

Великий греческий философ Платон

Последние годы жизни

Когда Платону было больше 60 лет, его снова пригласили в Сиракузы, где правил Дионисий-младший. По заверениям Диона правитель стремился получать новые знания. Платону удалось переубедить тирана о том, что тирания является неэффективной формой правлений. Это Дионисий-младший признал довольно быстро.

Из-за сплетен и махинаций недругов Дион был выслан своим правителем из Сиракуз, поэтому и перебрался жить в Афины, в Академию Платона. Следом за своим другом домой вернулся и пожилой философ.

Еще один раз Платон посещал Сиракузы, но разочаровался окончательно в Дионисии, увидев его вероломство по отношению к другим. На Сицилии остался Дион, погибший в 353 г. до н.э. Новость о смерти друга сильно подкосила философа, он стал постоянно болеть и пребывать в одиночестве. Год и день смерти Платона точно не установлены. Считается, что умер он в день своего рождения. Перед кончиной он дал свободу своей рабыне, приказал составить завещание, по которому небольшое имущество философа было роздано друзьям.

Великого грека похоронили в Академии, где жители Афин поставили Платону памятник.

Рассуждение Сократа о душе и теле

Далее Федон излагает Эхекрату рассуждения Сократа о душе и теле. Душа по сути своей есть чистое, свободное от всяких материальных грузов и уз мышление. Его чистоте, однако, мешает жизнь тела с его низменными страстями и устремлениями. Между тем, истинные сущности вещей (а не их грубо-материальную оболочку) можно познать только незамутнённым разумом, который не скован бременем чувственности. Мудрецу необходимо отрешиться от тела и созерцать «вещи сами по себе самою по себе душой».

Полная высота такого идеального познания, продолжает Сократ, недостижима в здешней жизни, где душа неспособна целиком порвать связь с телом. Её можно обрести лишь по отрешении души от тела, после смерти, в потустороннем мире.

«Чистый разум» души не сводится к одному рациональному познанию. Он несёт с собой ещё и все моральные добродетели: мужество, справедливость и воздержность (ср. учение о них в трактате Платона «Государство»). Вслед за освобождением души от тела эти похвальные качества окончательно утрачивают связь с низменными, материальными целями.

Поэтому правы адепты религиозных таинств, которые учат о спасении в потустороннем мире только тех, кто очистился здесь. Поэтому и сам Сократ надеется на лучшую долю после смерти.

Устами Федона Платон рассказывает, что один из присутствующих учеников Сократа, Кебет, высказал сомнение относительно того, сможет ли душа мыслить после смерти тела. В ответ Сократ приводит четыре свои знаменитые доказательства бессмертия души. Вот как они передаются в диалоге «Федон».

Работы Платона

В отличии от многих античных авторов, чьи произведения дошли до современных читателей в фрагментарном состоянии, работы Платона сохранились полностью. Подлинность некоторых из них ставится биографами под сомнение, в результате чего в историографии возник «платоновский вопрос». Общий перечень произведений философа составляет:

• 13 писем;
• Апологию Сократа;
• 34 диалога.

Именно из-за диалогов исследователи и спорят постоянно. Самыми лучшими и известными творениями в диалоговой форме считаются:

• Федон;
• Парменид;
• Софист;
• Тимей;
• Государство;
• Федр;
• Пир;
• Парменид.

Один из пифагорейцев, которого звали Трасилл, служивший астрологом при дворе римского императора Тиберия, собрал и издал сочинения Платона. Философ решил разбить все творения на тетралогии, в результате чего появились Алкивиад Первый и Второй, Соперники, Протагор, Горгий, Лисид, Кратил, Апология, Критон, Минос, Законы, Послезакония, Письма, Государство и другие.

Известны диалоги, которые были изданы под именем Платона.

Изучения творчества и произведений Платона началось еще в 17 в. Так называемый «корпус текстов Платона» стали критически изучаться учеными, которые попробовали разложить сочинения по хронологическому принципу. Тогда же и возникло подозрение о том, что не все сочинения принадлежать философу.

Большинство произведений Платона написаны в форме диалога, в котором проводились судебные заседания и разбирательства в Древней Греции. Подобная форма, как верили греки, помогала адекватно и правильно отразить эмоции, живую речь человека. Диалоги лучше всего соответствовали принципам объективного идеализма, концепцию которого разработал Платон. Идеализм основывался на таких принципах, как:

• Примат сознания.
• Преобладание идей над бытием.

Платон специально не занимался изучением диалектики, бытия и познания, но его размышления об этих проблемах философии изложены в многочисленных произведениях. Например, в «письмах Платона» или в «Государстве».

Четвёртый аргумент Сократа в пользу бессмертия души: душа как неуничтожимая идея смертного тела

Платон от лица Федона так излагает это рассуждение Сократа: в жизни мы видим немало примеров, когда вещи меняют свои свойства, часто приобретая не просто иные качества, но и прямо противоположные тем, которые имелись у них недавно. Например, если к единице прибавить другую единицу, получится двойка. Эта же двойка получится и в случае, если единицу разделить на две части. Но означает ли это, что сами идеи могут исчезать, гибнуть и переходить друг в друга? Нет, изменения относятся здесь лишь к материальным вещам. При дополнении или разделении единичного тела сами идеи единичности и нечётности никуда не исчезают. Они лишь «отступают» от вещи, и она «облекается» в другие идеи, которые, однако, также существовали вечно, помимо материи, а не возникли в момент её изменения и не этим изменением чувственного предмета были созданы.

Сократ утверждает в «Федоне», что телесный мир не может порождать идеи. Он зависит от них, а не они от него. Идею без вещи мы можем сознавать, а вещь, лишённую всякой идеи, – нет. Идея является «причиной» вещей, а не вещь причиной идеи. Изменчивые телесные предметы постоянно сопричастны определённым идеям, которые вечны и неизменны. Так и душа – идея тела, лишь сопричастная ему. Когда умирает тело, душа не уничтожается, а только отделяется, «отстраняется» от своей прежней бренной оболочки.

Смерть Сократа. Художник Ж. Б. Реньо, 1785

Формирование мировоззрения Платона

На учение философа большое влияние оказали происхождение, семья, образование, политическая система Эллады. Биографы Платона считают, что родился он либо в 428, либо в 427 г. до нашей эры, а умер в 348 или 347 году до н.э.

В момент появления на свет Платона в Греции шла война между Афинами и Спартой, которая получила название Пелопоннесской. Причиной междоусобной борьбы было установление влияния над всей Элладой и колониями.

Имя Платон было придумано либо учителем борьбы, либо учениками философа в юности, при рождении же был назван Аристоклом. В переводе с древнегреческого языка «Платон» означает широкий или широкоплечий. По одной из версий, Аристокл занимался борьбой, имел крупное и крепкое телосложение, за что учитель и назвал его Платоном. Еще одна версия говорит о том, что прозвище возникло из-за идей и взглядов философа. Есть и третий вариант, согласно которому Платон имел довольно широкий лоб.

Аристокл появился на свет в Афинах. Его семья считалась довольно знатной и аристократической, ведущей родство от царя Кодра. Об отце мальчика практически ничего неизвестно, скорей всего, его звали Аристон. Мать – Периктиона – принимала активное участие в жизни Афин. Среди родственников будущего философа числился выдающийся политический деятель Солон, древнегреческий драматург Критий, оратор Андокид.

У Платона была одна сестра и три брата – два родных и один сводный, и ни один из них не увлекались политикой. Да и сам Аристокл предпочитал читать книги, сочинять стихи, беседовать с философами. Этим занимались и его братья.

Мальчик получил очень хорошее на то время образование, которое состояло из посещения уроков музыки, гимнастики, грамоты, рисования, литературы. В юношеские годы он стал сочинять собственные трагедии, эпиграммы, которые посвящались богам. Увлечения литературой не мешало Платону принимать участие в различных играх, соревнованиях, турнирах по борьбе.

На философию Платона огромное влияние оказали:

• Сократ, который перевернул жизнь и мировоззрение юноши. Именно Сократ подарил Платону уверенность в том, что есть истина и высокие ценности в жизни, которые могут подарить блага, красоту. Получить эти привилегии можно только через тяжелый труд, самопознание и совершенствование.
• Учение софистов, утверждавшие, что существует социальное неравенство, а мораль – это выдумка слабых, и для Греции лучше всего подходит аристократическая форма правления.
• Евклид, вокруг которого собирались ученики Сократа. Некоторое время они вспоминали учителя, переживали его смерть. Именно после переезда в Мегару у Платона возникла идея путешествия по миру, который верил, как и его учитель, что мудрость передается от других людей. А для этого нужно ездить и общаться.

Описание небесной Земли и подземного мира

Здешняя материальная Земля – расположенная в центре мира огромная сфера. Нам известна лишь малая её часть – одна из многих впадин.

Но наверху, в божественном эфире существует и вечная идея Земли – «истинная», духовная, небесная Земля. Это окрашенный в красивые и яркие цвета двенадцатигранник с прекрасными растениями, с горами из драгоценностей. Он населён никогда не болеющими люди. В храмах небесной Земли живут сами боги, все её обитатели пребывают в блаженстве.

Платон приводит далее в «Федоне» детальную мифологическую геологию и географию, даёт читателю картину подземного мира с его реками и озерами, местами наказания, очищения и наград праведникам.

Диалог Платона «Федон» оканчивается сценой самоотверженной смерти Сократа, которые бестрепетно выпивает принесённую ему чашу цикуты.

Федр — Платон

Платон

Федр

ЛИЦА РАЗГОВАРИВАЮЩИЕ:

ФЕДР

И
СОКРАТ
.

Сокр.

А, любезный Федр! куда и откуда [1]?

Федр.

От Лизиаса Кефалова [2], Сократ; иду прогуляться за городскою стеною: ведь провел у него все время, с самого утра. А по дорогам прогуливаюсь потому, что исполняю предписание моего и твоего друга Акумена [3]: он говорит, что прогулка там не столь утомительна, как в дромах [4].

Сокр.

Акумен говорит хорошо, друг мой. Так Лизиас уже в городе?

Федр.

Да, у Эпикрата [5], в том доме Морихиаса [6], что подле олимпийского храма.

Сокр.

Чем же вы тан занимались? Уж, конечно, Лизиас угощал вас речами.

Федр.

Узнаешь, если имеешь досуг идти и слушать пеня.

Сокр.

Как? разве ты думаешь, что для меня, говоря словами Пиндара [7], не выше и самого недосуга слушать о твоей и Лизиасовой беседе?

Федр.

Так или же.

Сокр.

Лишь бы говорил.

Федр.

Изволь, Сократ. Да к тебе таки и идет послушать [8]; потому что предмет вашей беседы, не знаю как-то, случился любовный. Лизиас, видишь, написал, каким образом одного красавца сманивал человек, в него не влюбленный. Но хитрость-то именно в следующем: он говорит, что должно быть благосклонным более к тому, кто не любит, нежели к тому, кто любит.

Сокр.

О благороднейший человек! если бы он еще написал, что лучше быть благосклонным к бедному, чем к богатому, лучше к старику, чем к молодому, и так о всем, что выгодно для йена и для многих из нас! Подобные речи как были бы любезны и полезны народу [9]! Теперь у меня такая охота слушать, что если бы ты свою прогулку сделал даже к Мегаре и, дошедши до ее стены, по совету Иродика [10], предпринял обратный путь, то и тогда я не отстал бы от тебя.

Федр.

Что ты это говоришь, почтеннейший Сократ? Могу ли я, человек простой, по надлежащему припомнить все, что Лизиас, превосходнейший из нынешних писателей, сочинял долго и на досуге? Куда уж мне! хотя, конечно, я более хотел бы этого, чем большего богатства.

Сокр.

О Федр! если я не знаю Федра, то забыл и себя: но нет; – ни то, ни другое. Мне очень хорошо известно, что, слушая речь Лизиаса, он слушал ее не один раз, но приказывал повторять себе многократно, и Лизиас охотно повиновался. Ему и этого было мало: наконец он взял свиток, пересмотрел все, что особенно хотел, просидел над этою работою с самого утра и потом, клянусь собакою, изучив на память все сочинение, если только оно не слишком длинно, и утомившись, как мне кажется, пошел прогуляться. Пошел он за городскую стену, чтобы предаться размышлению, но встретился с человеком, который страдает недугом слушания речей, увидел его, – увидел и, обрадовавшись, что найдет в нем такого же восторженника, приказал ему идти с собою. Когда же этот любитель речей стал просить его пересказать слышанное, – он начал жеманиться [11], как будто бы ему не хотелось; а кончил бы тем, что пересказал бы и насильно, если бы не слушали его по доброй воде. Итак, сделай теперь, Федр, по моей просьбе то, что весьма скоро сделаешь ты и без просьбы.

Федр.

Для меня и в самом деде гораздо лучше пересказать тебе, как могу; и ты, кажется, не оставишь меня, пока я как-нибудь не кончу своего рассказа.

Сокр.

Да и очень справедливо тебе кажется.

Федр.

Я так и сделаю. Но ведь слова-то, в самом деле, Сократ, я всего менее заучил; а мысли о том, какие преимущества на стороне влюбленного и невлюбленного, заметил почти все и, начиная с первой, в общих чертах и по порядку изложу тебе каждую.

Сокр.

Покажи наперед, любезный, что ты там держишь в левой-то руке, под плащом. Я догадываюсь, что это то и есть у тебя та самая речь. А если так, то вот какое имей о мне понятие: сколько я ни люблю тебя, но не допущу, чтобы ты учил меня и в присутствии Лизиаса. Ну-ка покажи.

Федр.

Перестань [12], Сократ. Ты лишаешь меня надежды испробовать над тобою свои силы. Но где же нам расположиться для чтения?

Сокр.

Повернем сюда и пойдем по берегу Илисса [13], а потом сядем себе в тиши, где понравится.

Федр.

Кстати, кажется, случилось, что я босиком [14]: – ты-то уж всегда так. Освежая ноги водою, мы будем идти с большею легкостью и приятностью, особенно в это время дня и года.

Сокр.

или же вперед и смотри, где нам сесть.

Федр.

Видишь ли тот высокий явор?

Сокр.

Так что ж?

Федр.

Под ним есть тень и легкий ветерок; на той мураве мы можем сесть, а если захотим, то и лечь.

Сокр.

Ступай же.

Федр.

Скажи мне, Сократ, не здесь ли то место на Илиссе, с которого, говорят, Борей похитил Орифию [15]?

Сокр.

Да, говорят.

Федр.

Так неужели здесь? Воды действительно приятны, чисты и прозрачны; только что девицам резвиться в них.

Сокр.

Не здесь, а ниже, – стадии две или три не доходя до храма Агреи [16]. Там, кажется, есть и жертвенник Борею.

Федр.

Что-то не заметил. Но скажи, ради Зевса, Сократ, думаешь ли ты, что это предание справедливо?

Сокр.

Не было бы странно, если бы я, подобно людям мудрым [17] и не верил ему. Умствуя, как они, я сказал бы, что Борей был ветер, который, когда Орифия резвилась с Фармакеею [18]на ближних скалах, низверг ее оттуда. Это-то и подало повод говорить, что покойница увлечена Бореем, – иначе, с Марсова холма [19]; ведь рассказывают и так, что он похитил ее не отсюда, а оттуда. Я думаю, Федр, что для подобных детских сказок(χαρίεντα)нужен человек очень сильный, трудолюбивый и не слишком избалованный счастьем, – по той единственно причине, что кроме сего, ему надобно еще трудиться над исправлением вида иппокентавров, потом химер, за которыми нахлынет целая стая горгон, пегасов и других необыкновенных природ, ужасающих своим множеством и своею уродливостью. Если бы неверующий, пользуясь какою-то дивою мудростью [20], захотел басне о каждом из этих чудовищ придать некоторое правдоподобие; то ему понадобилось бы много досуга: а у меня для этого вовсе нет его, – причина та, друг мой, что я еще не могу, по смыслу дельфийской надписи [21], познать самого себя; а ведь смешным представляется, не зная этого, исследовать чужое. Итак, оставляя подобные предания в покое и веря тому, что о них думают, я, как сейчас сказано, рассматриваю не то, а себя, – зверь ли я, много сложнее и яростнее Тифона [22]или животное кротчайшее и простейшее, носящее в своей природе какой-то жребий божественности и незлобия. Но позволь мне прервать свою речь [23]друг мой; не это ли то дерево, к которому ты вел нас?

Философия и взгляды

Идеи Сократа разительно отличались от взглядов того времени. В его учениях основной акцент делался на познании природы человека.

Платон внимательно слушал речи философа пытаясь, как можно глубже проникнуть в их суть. О своих впечатлениях он неоднократно упоминал в собственных произведениях.

В 399 г. до н.э. Сократа приговорили к смертной казни, обвинив его в не почитании богов и пропаганде новой веры, которая развращала молодежь. Философу позволили произнести защитную речь, перед смертным приговором в виде испития яда.

Сократ и Платон

Казнь наставника серьезно повлияла на Платона, который возненавидел демократию.

В скором времени мыслитель отправился в путешествие по разным городам и странам. В данный период биографии он успел пообщаться со многими последователями Сократа, включая Эвклида и Феодора.

Кроме этого Платон общался с мистиками и халдеями, которые побудили его увлечься восточной философией.

После долгих путешествий, мужчина приехал в Сицилию. Он совместно с местным военачальником Дионисием Старшим, задался целью основать новое государство, в котором верховная власть должна была принадлежать философам.

Однако планам Платона было не суждено сбыться. Дионисий оказался деспотом, возненавидевшим «государство» мыслителя.

Возвратившись в родные Афины, Платон сделал некоторые поправки в отношении создания идеального государственного устройства.

Результатом данных размышлений стало открытие Академии, в которой Платон начал обучать своих последователей. Таким образом было образовано новое религиозно-философское объединение.

Платон давал знания ученикам посредством диалогов, которые по его мнению позволяли человеку лучше всего познать истину.

Преподаватели и ученики Академии жили вместе. Интересен факт, что выходцем Академии был и знаменитый Аристотель.

В диалоге участвуют СОКРАТ ЭХЕКРАТ из Флиунта, пифагореец ФЕДОН из Элиды АПОЛЛОДОР КЕБЕТ, СИММИЙ, фиванцы, ученики пифагорейца Филолая КРИТОН – афинянин, друг и ученик Сократа ПРИСТАВ КОЛЛЕГИИ ОДИННАДЦАТИ СУДЕЙ

Эхекрат. Сам-то ты, Федон, был у Сократа в тот день, когда он в темнице выпил яд, или слышал об этом от кого другого?

Федон. Я там был сам, Эхекрат.

Эхекрат. Что же говорил этот человек перед смертью? И как скончался? С удовольствием послушал бы. Вот уже давно никто из флиунтян не переселялся в Афины, а из Афин с тех пор не приезжал ни один гость, который мог бы нам рассказать об этом ясно, – по крайней мере более того, что Сократ выпил яд и умер; о прочем же ничего не говорят.

Федон. Так вы не знаете и о том, как происходил над ним суд?

Эхекрат. Да, нам кто-то сказывал, и мы еще удивлялись, что он умер, кажется, спустя много времени по окончании суда. Отчего это было, Федон?

Федон. Это зависело от случая, Эхекрат. Случилось, что накануне осуждения увенчана была корма корабля, который афиняне отправляют на Делос.

Эхекрат. А что это за корабль?

Федон. Это, по словам афинян, тот корабль, на котором Тесей, привезши некогда на Крит известных четырнадцать человек, и их спас, и сам спасся. Рассказывают, будто афиняне в это время дали обет Аполлону, что они будут ежегодно отправлять в Делос священное посольство, если спутники Тесея спасутся. Такое-то посольство они всегда и отправляли, да и ныне еще ежегодно отправляют. Когда же наступит этот праздник, по их закону, город соблюдается чистым и публичных смертных казней не совершается, пока корабль не достигнет Делоса и не приплывет обратно. Иногда, если путешественников задерживают встречные ветры, это плавание совершается долгое время. Праздник начинается, как только жрец Аполлона увенчивает корму корабля, что случилось, как я сказал, накануне осуждения. Поэтому в темнице промежуток между осуждением и смертью был для Сократа продолжителен.

Эхекрат. Так что же скажешь ты о самой смерти его, Федон? Что было говорено и сделано? Кто из близких людей находился при этом человеке? Или властители не позволяли приходить к нему и он умер, не видя друзей?

Федон. О нет, с ним были некоторые, даже многие.

Эхекрат. Постарайся же рассказать нам обо всем сколь возможно подробно, если ничто не отвлекает тебя.

Федон. Сейчас я свободен и расскажу вам тем охотнее, что и для меня нет ничего приятнее, как вспоминать о Сократе, сам ли говорю о нем или слушаю другого.

Эхекрат. Да и в слушателях своих, Федон, ты найдешь людей, подобных тебе, так постарайся же объяснить нам все насколько можешь обстоятельнее.

Федон. Находясь у Сократа, я испытал что-то удивительное. Во мне даже не пробуждалось и сожаления о друге, в то время как он был столь близок к смерти. Он казался мне, Эхекрат, блаженным – и по состоянию его духа, и по словам; он умирал столь бестрепетно и великодушно, что самое его нисхождение в преисподнюю, думал я, совершается не без божественного удела, что и там он будет счастливее, нежели кто-либо другой. Все это происходило потому, что во мне не пробуждалось ни особенного сожаления, какому следовало бы быть при тогдашней беде. Однако не пробуждалось во мне и удовольствия – оттого, что мы, по обыкновению, философствовали, а разговор был и в самом деле философский. Напротив, живо представляя, что Сократ скоро должен умереть, я питал какое-то странное чувство, какую-то необыкновенную смесь удовольствия и скорби. Да и все присутствовавшие были почти в таком же расположении духа: то смеялись, то плакали, особенно один из нас, Аполлодор. Ты знаешь, может быть, этого человека и нрав его.

Эхекрат. Как не знать.

Федон. Так вот, он находился точно в таком состоянии духа; да и сам я был возмущен, и другие.

Эхекрат. А кто тогда находился при нем, Федон?

Федон. Из соотечественников пришли наш Аполлодор, Критобул и отец его Критон, а также Гермоген, Эпиген, Эсхин и Антисфен; пришли еще Ктисипп Пэанский, Менексен и другие соотечественники; а Платон, кажется, был нездоров.

Эхекрат. Были и какие-нибудь иностранцы?

Федон. Да, фиванец Симмий, Кебет и Федонд, а также Эвклид из Мегары и Терпсион.

Эхекрат. А были ли Аристипп и Клеомброт?

Федон. Нет, рассказывали, что они находились в Эгине.

Эхекрат. Кто же был еще?

Федон. Кажется, только эти лица.

Эхекрат. Так что же? О чем говорили?

Федон. Я постараюсь пересказать тебе все с начала. Мы и в предшествующие дни имели обыкновение приходить к Сократу, предварительно собравшись в том месте, где происходил суд, так как оно было близ темницы. Здесь, разговаривая между собою, мы каждый раз ожидали, пока отопрут темницу, ибо отпирали ее не рано; когда же она бывала отперта, входили к Сократу и по большей части проводили с ним целый день. Но в последний раз собрались мы гораздо ранее, потому что, выходя из темницы вечером накануне того дня, узнали, что корабль уже возвратился из Делоса, и дали друг другу обещание сойтись в известном месте как можно ранее. Пришли; но сторож, обыкновенно отворявший нам дверь, вышел и сказал, чтобы мы подождали и не входили, пока Сократ сам не позовет нас, потому что теперь, прибавил он, одиннадцать судей снимают с него оковы и объявляют, какой смертью в этот день он должен умереть. Спустя некоторое время сторож вышел вновь и приказал нам войти. Входим и видим Сократа только что освобожденным от оков; подле него сидит Ксантиппа (ты, конечно, знаешь ее) и держит дитя. Как только она увидела нас, тотчас подняла вопль и начала говорить все, что говорят женщины, например: О Сократ! Вот друзья твои с тобою и ты с друзьями – беседуете уже в последний раз… Но Сократ, взглянув на Критона, сказал:

– Критон! Пусть кто-нибудь отведет ее домой. Тогда некоторые из Критоновых слуг повели ее, а она кричала и била себя в грудь.

Между тем Сократ, приподнявшись на скамье, подогнул ногу, стал потирать ее рукою и, потирая, сказал:

– Друзья! Как странным кажется мне то, что люди называют приятным! В какой удивительной связи находится оно со скорбью, хотя последняя, по-видимому, противоположна первому! Взятые вместе, они не уживаются в человеке; но кто ищет и достигает одного, тот почти вынуждается всегда получать и другое, как будто эти две противоположности соединены в одной вершине. Если бы такая мысль, продолжал Сократ, представилась Эзопу, то он, кажется, сложил бы басню, что бог, желая примирить столь враждебные противоположности, но не сумев это сделать, соединил их вершины, следовательно, кому досталась одна из них, тот за нею получает и другую. Вот так и сам я – от оков прежде чувствовал в своей ноге боль, а теперь за болью, кажется, следует что-то приятное.

– Клянусь Зевсом, Сократ, – подхватил Кебет, – ты хорошо сделал, что напомнил мне. Меня уже спрашивали и другие, а недавно и Евен о тех стихотворениях, которые ты написал, перелагая рассказы Эзопа, и о гимне Аполлону: что бы это вздумалось тебе писать стихи, пришедши сюда, между тем как прежде ты никогда и ничего не писал? Если, по твоему мнению, мне надобно отвечать Евену, когда он опять спросит меня (а я наверняка знаю, что спросит), то скажи, каков должен быть мой ответ.

– Отвечай ему правду, Кебет, что я написал это, не думая быть соперником ни ему, ни его творениям, ибо знал, что такое соперничество нелегко, но желая испытать значение некоторых снов и успокоить совесть, – не мусическим ли искусством нередко они повелевали заниматься? Дело вот в чем. В продолжение моей жизни нередко повторялся у меня сон, который, являясь в разных видах, говорил всегда одно и то же: Сократ! Твори и трудись на поприще муз! И я в прежнее время всем занимался в той мысли, что к этому располагает и призывает меня сновидение. Как на скороходов имеют влияние зрители, так и на меня, в моей работе, это сновидение, повелевавшее заниматься мусическим искусством; ибо философия, думал я, есть величайшее мусическое искусство, и ею должен я заниматься. Но потом, когда суд был окончен, а Божий праздник препятствовал мне умереть, я подумал: ну что если сон многократно возбуждал меня трудиться над народным видом мусического искусства? Ведь надобно трудиться, а не отвергать внушения, потому что безопаснее умереть, когда, повинуясь сновидению, успокоишь совесть через сочинение стихотворений. Поэтому сначала я написал гимн богу, которому тогда приносима была жертва, а после бога, рассудив, что поэту, если он хочет быть поэтом, надобно излагать не рассказы, а мифы, и не находя в себе способности вымышлять, я переложил в стихи первые попавшиеся мне из тех басен Эзопа, которые были у меня под рукою и в памяти. Так вот что отвечай Евену, Кебет: да пусть он будет здоров и, если рассуждает здраво, пусть скорее бежит за мною. Я, как видно, отхожу сегодня: такова воля афинян. Но Симмий сказал:

– Что ты это, Сократ, советуешь Евену? Ведь я уже много разговаривал с ним, и, насколько понимаю, он охотно никак не послушает тебя.

– Почему же, – возразил Сократ, – разве Евен не философ?

– Кажется, философ, – отвечал Симмий.

– Следовательно, и Евен захочет, и всякий достойно принимающий участие в этом деле. Конечно, он, может быть, не наложит на себя рук, ибо это, говорят, беззаконно.

Тут Сократ спустил ноги со скамьи на пол и, сидя в таком положении, продолжал беседовать. Кебет спросил его:

– Ты говоришь, Сократ, что наложить на себя руки беззаконно, а между тем философу можно желать следовать за умирающим?

– Так что же, Кебет? Разве ты и Симмий не слышали об этом от Филолая, когда общались с ним?

– По крайней мере ничего ясного, Сократ.

– Впрочем, и я знаю только понаслышке; однако ж, что слышал, того не скрою. Да человеку, собирающемуся перейти в другую жизнь, и весьма прилично, наверное, выдумывать и толковать о ней и о том, какова она будет. Да и стоит ли делать что-нибудь иное сегодня, коротая время до захода солнца?

– Так почему же говорят, Сократ, что лишать жизни самого себя беззаконно? Теперешнее…

Сократ. А сейчас скажи мне вот что: только ли в Гомере ты силен или также и в Гесиоде и Архилохе? Ион. Нет, нет, только в Гомере… Сократ. […] Разве Гомер говорит не о том же, о чем все остальные поэты? Разве он не рассказывает большей частью о войне и общении между собой людей, хороших и плохих, простых и умудренных? О богах — как они общаются друг с другом и с людьми? О том, что творится на небе и в Аиде, и о происхождении богов и героев? Ион. Ты прав, Сократ. Сократ. А что ж остальные поэты? Разве они говорят не о том же самом? Ион. Да, Сократ, но они говорят не так как Гомер. Сократ. Что же? Хуже? Ион. Да, гораздо хуже. Сократ. Итак, если ты отличаешь говорящих хорошо, то отличил бы и говорящих хуже, т.е. мог бы понять, что они хуже говорят. Ион. Само собой разумеется. Сократ. Значит, милейший, мы не ошибемся, если скажем, что Ион одинаково силен и в Гомере, и в остальных поэтах, раз он сам признает, что один и тот же человек может хорошо судить обо всех, кто говорит об одном и том же; а ведь поэты почти все воспевают одно и то же. Ион. В чем же причина, Сократ, что, когда кто-нибудь говорит о другом поэте, я в это не вникаю и не в силах добавить ничего значительного, а попросту дремлю, между тем лишь только кто упомянет о Гомере, как я тотчас же пробуждаюсь, становлюсь внимателен и знаю, что сказать? Сократ. Об этом нетрудно догадаться, друг мой. Всякому ясно, что не от выучки и знания ты способен говорить о Гомере; если бы ты мог делать это благодаря выучке, то мог бы говорить и обо всех остальных поэтах: ведь поэтическое искусство есть нечто цельное. Твоя способность хорошо говорить о Гомере — это, как я сейчас сказал, не искусство, а божественная сила, которая тобою движет, как сила того камня, что Эврипид назвал магнесийским… Камень этот не только притягивает железные кольца, но и сообщает им силу делать в свою очередь то же самое, т.е. притягивать другие кольца, так что иногда получается очень длинная цепь из кусочков железа и колец, висящих одно за другим, и вся их сила зависит от того камня. Так и Муза — сама делает вдохновенными одних, а от этих тянется цепь других одержимых божественным вдохновением. …Поэт — это существо легкое, крылатое и священное; и он мо- жет творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка; а пока у человека есть этот дар, он не способен творить и пророчествовать, И вот поэты творят и говорят много прекрасного о различных вещах, как ты о Гомере, не с помощью искусства, а по божественному определению. И каждый может хорошо творить только то, на что его подвигнула Муза: один дифирамбы, другой — энкомии, этот — гипорхемы, тот — эпические поэмы, иной — ямбы; во всем же прочем каждый из них слаб. Ведь не от умения они это говорят, а благодаря божественной силе; если бы они благодаря искусству могли хорошо говорить об одном, то могли бы говорить и обо всем прочем; но ради того бог и отнимает у них рассудок и делает их своими слугами, божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через них подает нам свой голос. Неужели в здравом рассудке тот человек, который, нарядившись в расцвеченные одежды и надев золотой венок, плачет среди жертвоприношений и празднеств, ничего не потеряв из своего убранства, или испытывает страх, находясь среди двадцати и даже более тысяч дружественно расположенных к нему людей? Ведь никто его не грабит и не обижает! Ион. Клянусь Зевсом, Сократ, такой человек, по правде сказать, совсем не в своем рассудке. Сократ. Знаешь ли ты, что вы доводите до такого же самого состояния и многих из зрителей? Ион. Знаю, и очень хорошо: я каждый раз вижу сверху, с возвышения, как зрители плачут и испуганно глядят, пораженные тем, что я говорю. Ведь я должен внимательно следить за ними: если я заставлю их плакать, то сам, получая деньги, буду смеяться, а если заставлю смеяться, сам буду плакать, лишившись денег. Сократ. Теперь ты понимаешь, что такой зритель — последнее из звеньев… Среднее звено — это ты, рапсод и актер, первое — сам поэт, а бог через вас всех влечет душу человека куда захочет, сообщая одному силу через другого.

(или об «Илиаде»)

В диалоге участвуют

СОКРАТ

ИОН

Сократ. Здравствуй, Ион! Откуда это ты теперь к нам прибыл? Или из дому – из Ефеса?

Ион. Совсем нет, Сократ, а из Епидавра, с празднеств Асклепия .

Сократ. Не учреждают ли епидавряне и состязание рапсодов в честь бога?

Ион. Конечно, как и по другим искусствам.

Сократ. Ну, что же? Состязался и ты у нас? И как состязался?

Ион. Первую награду мы получили, Сократ!

Сократ. Вот это хорошо! Смотри, чтобы и на Панафинеях нам тоже быть победителями.

Ион. Да так и будет, если бог захочет.

Сократ. Правду сказать, Ион, часто завидовал я вам, рапсодам, из-за вашего искусства, потому что оно требует от вас и по части телесного убранства всегда являться в самом красивом виде, а вместе с тем завидно и то, что вам необходимо иметь постоянно дело как с другими многими и хорошими поэтами, так и особенно с Гомером, лучшим и божественнейшим из поэтов, чтобы изучать его мысль, а не только слова. Ведь нельзя же стать рапсодом, если не смыслишь сказанного поэтом; так как рапсод должен сделаться толкователем мысли поэта для слушающих, а это невозможно хорошо делать, не зная того, что говорит поэт. Вот это все и завидно.

Ион. Правду говоришь, Сократ, это-то мне и доставляло всего больше труда в моем искусстве, и я думаю, что прекраснее всех людей говорю о Гомере, так что ни Метродор Лампсакенец, ни Стезимброт Оазиец, ни Главкон, ни другой кто из когда-либо бывших не может сказать столько и таких прекрасных мыслей о Гомере, как я.

Сократ. Хорошо говоришь, Ион; ясно ведь, что ты не будешь так зложелателен, чтобы не показать этого мне.

Ион. Да и стоит послушать, Сократ, как я разукрасил Гомера, – так, что я считаю себя достойным того, чтобы Гомериды увенчали меня золотым венцом.

Сократ. Да я еще доставлю себе досуг, чтобы послушать тебя; а теперь вот на что ответь мне: силен ли ты по части одного Гомера или также по части Гесиода и Архилоха?

Ион. Никоим образом, но только по части одного Гомера: кажется мне, что этого достаточно.

Если оценить диалог «Ион» по существу, то необходимо будет сказать следующее.

1) Первая и наиболее ясная проблема, которой занимается здесь Платон, — это, очевидно, проблема художественного вдохновения. С большой настойчивостью он говорит о чистоте такого вдохновения, его оригинальности или несвязанности с какими-либо другими областями человеческого творчества. В частности, Платон стремится отмежевать художественное вдохновение от изображаемых при его помощи предметов и особенно от их производственно-практического создания и употребления. Поэмы Гомера — это не курс медицины, не наука о военном деле, о мореплавании и т.д., сколько бы раз Гомер фактически ни изображал многочисленные предметы, относящиеся к упомянутым областям. «Ион», таким образом, — это критика вульгарно-производственного понимания художественного творчества. Сходную мысль о чуждости всякой рассудочной проблематики художественному вдохновению мы уже нашли в «Апологии Сократа» (22b — с), ее же мы найдем и в «Протагоре» (347с — 348а).

2) Это, однако, не значит, что Платон проповедует здесь чистейший иррационализм. Художественное творчество имеет свои собственные законы, его произведения всегда точнейшим образом оформлены (взять хотя бы всю технику стиха) и т. д. Кроме того, в дальнейшем (например, из «Гиппия большего», 289d, или из «Федра», 265d, или из «Пира», 210b — 212а) мы узнаем, что прекрасное только тогда прекрасно, когда существует сама идея прекрасного, которую можно было бы приписывать отдельным прекрасным предметам и без которой ни один прекрасный предмет не мог бы быть прекрасным. Следовательно, в целом проповедь чистоты художественного вдохновения в «Ионе» не есть иррационализм, наоборот, здесь закладывается основа для критики иррационализма.

3) Несмотря на то что «Ион» — произведение раннего периода и в нем отсутствует какая бы то ни была философская или философско-эстетическая система, в нем все же содержатся определенные намеки на существенное совпадение того, что здесь называется techn? (по-гречески это не только «искусство», но и «ремесло», «выучка», «сноровка», «опытность», «мастерство»), с тем, что здесь называется epist?m? («наука», «научное знание», «знание существа предмета», «научная дисциплина» и пр.). Как мы будем постоянно убеждаться при чтении Платона, идеалом его, хотя он и настаивает на разделении чистого мышления и практически полезного чувственного восприятия, все же является объединение того и другого, правда с приматом чистого мышления, но всегда с признанием его утилитарной значимости. Косвенно в «Ионе» и проповедуется эта единая мысленно-чувственная наука, это знание, с помощью которого только и можно разобраться в том, что такое художественное творчество и художественное вдохновение. Идея такого знания здесь еще весьма далека от своего логического развития, но диалог содержит вполне определенные намеки на нее.

4) Наконец, в «Ионе» выступает образ Сократа в том виде, как он вообще дается в большинстве произведений Платона, в особенности у раннего Платона, где пока еще нет собственного платоновского учения, а разрабатываются только сократовские проблемы и только сократовским методом. Перед нами предстает в высшей степени хитрый, умный, ироничный, но всегда и неизменно добродушный и благожелательный искатель истины, и в частности искатель точных и ясных, по преимуществу философско-этических, понятий. Видно, что Сократ очень глубоко вникает в обсуждаемое понятие и потому легко критикует всякие ходячие, обывательские и непродуманные понимания. А поскольку сам он, по-видимому, тоже пока еще не имеет точной логической формулы данного понятия, то он и не стремится дать его раньше времени; он оказывается погруженным в постоянное искательство истины, в постоянную и очень острую вопросо-ответную борьбу. Одну из первых иллюстраций этого не только острого, но и остроумного искания истины, в процессе которого последнее решение отодвигается на неопределенное будущее, и представляет собой диалог «Ион». Косвенно этот диалог можно считать и выпадом Платона против софистов, которые тоже много спорили по философским вопросам, но отнюдь не стремились во что бы то ни стало найти последнюю истину в точно сформулированном виде.

***

Диалог назван по имени греческого рапсода Иона, которого нельзя отождествлять с известным Ионом Хиосским, лириком и трагическим поэтом V в. до н.э. Сократ, беседуя с Ионом, выясняет природу мастерства рапсодов и поэтов.

Перевод диалога «Ион», публикуемый в настоящем издании, выполнен Я. М. Боровским. Впервые был опубликован в изд.: Платон. Полное собрание творений в 15 томах. Новый перев. под ред. С. А. Жебелева и др. Пг., Academia, 1924, т. IX, и переиздан в однотомнике: Платон. Избранные диалоги, перев. с древнегреч. М., изд-во «Художественная литература», 1965. Для настоящего издания перевод был заново просмотрен и исправлен переводчиком.

(1) Эфес — один из 12 ионийских городов в Малой Азии, где, по одному из преданий, родился Гомер и где особенно почитались исполнители его песен. — 133.

(2) Эпидавр — город в области Арголиде (Пелопоннес), славившийся храмом в честь бога врачевания Асклепия, сына Аполлона. Праздник в честь Асклепия назывался «Великие Асклепиеи» или «Эпидаврии». — 133.

(3) Примечательно, что Ион говорит о себе торжественно — во множественном числе, а Сократ иронически поддерживает самомнение рапсода. — 133.

(4) Панафинеи — праздник, посвященный богине Афине. Справлялся раз в четыре года в Афинах. По преданию, именно на Панафинеях в VI в. до н.э. была сделана комиссией Писистрата запись гомеровских поэм. — 133.

(5) Ион, отвечая на мысль Сократа о том, что рапсод — истолкователь замысла поэта, хвастливо сравнивает себя со знаменитыми учеными комментаторами V в. до н. э., аллегорически толковавшими Гомера. Метродора Лампсакского не следует смешивать с Метродором Лампсакским — учеником Эпикура. О Стесимоброте, бравшем большие деньги за обучение, упоминает Ксенофонт в «Пире» (III, 6). — 134.

(6) Гомериды — общество рапсодов, знатоков, хранителей и распространителей поэм Гомера на о-ве Хиос, считавшихся, по преданию, его потомками. Сведения о них у Страбона (Geogr. XIV, 1, 35) со ссылкой на Пиндара (Nem. II, 1). Здесь скорее всего имеются в виду вообще почитатели Гомера. — 134.

Архилох — ямбограф с о-ва Парос (VII в. до н. э.). Об исполнении рапсодами Гесиода см. у Платона («Законы», II, 658d). — 134.

(8) …нечто цельное. «Цельное», или «единое целое» (to holon), — один из основных терминов философии и эстетики Платона. О категории цельности у Платона см.: А. Ф. Лосев. Эстетическая терминология Платона (в сб.: «Из истории эстетической мысли древности и средневековья». М., 1961). — 136.

(9) Сын Аглиофонта Полигнот с о-ва Фасос — знаменитый живописец V в. до н.э. Павсаний (II в. н. э.) в своем «Описании Эллады» (перев. С. П. Кондратьева, т. II. М., 1950) подробно изображает картины Полигнота в Дельфах, посвященные разрушению Илиона (X, 25-27) и Одиссею в Аиде (X, 28-29). — 137.

(10) Дедал, сын Метиона, — мифический изобретатель и художник родом из Афин, строитель критского лабиринта.

Элей, сын Панопея,- легендарный строитель деревянного коня, с помощью которого греки овладели Троей.

Феодор самосец (т. е. с о-ва Самос) — мастер бронзового литья, по преданию изготовил перстень Поликрата и чашу для Креза, посвященную Дельфийскому оракулу (см. Herod. Hist. III, 41. Русск, перев.: Геродот. История в 9 книгах, перев. Ф. Г. Мищенко, т. I. М., 1888). — 137.

(11) Перечисляются мифические певцы и музыканты: Олимп-флейтист, связанный с культом фригийской Великой Матери богов, Фамира, или Фамирид, — фракийский певец, состязавшийся с Музами и ослепленный ими (Гомер. Ил. II, 594 сл.). Орфей прославился тем, что игрой на кифаре усмирял диких зверей и сумел очаровать бога смерти Аида, пытаясь вывести из царства мертвых свою жену Евридику (см. Ovidius. Metamorph. X, 1-105. Русск, перев. С. В. Шервинского: П. Овидий Назон. Метаморфозы. М., 1937). Фемий — рапсод с о-ва Итака, исполнявший песни во дворце Одиссея и пощаженный им, как певец, во время убийства женихов (Од. I, 154; XVII, 262; XXII, 230 слл.). — 137.

(12) Магнесийский камень, или магнит, назван так по г. Магнесии (Малая Азия), неподалеку от которого был также мидийский г. Гераклея, богатый магнитом; отсюда второе название этого камня — «гераклейский» (ср. словарь Суды, к слову Herakleia lithos).

Существует, однако, и другая этимология названия «гераклейский», которое можно читать также «гераклов», от имени мифологического героя силача Геракла (при этом имеется в виду сила притяжения магнита). Об этой этимологии см.: Гассенди. Свод философии Эпикура. М., изд-во «Мысль», 1966, стр. 221 и прим. 91. — 138.

(13) Мелические поэты — создатели мелоса, т. е. песенной лирики.

Корибанты — см. прим. 20 к диалогу «Критон». — 138.

(14) Вакханты и вакханки — жрецы и жрицы бога Диониса, охваченные в экстазе нечеловеческой силой. Еврипид в трагедии «Вакханки» рисует выразительную картину вакхического служения Дионису (см. речь Вестника, ст. 677-774). В I стасиме этой трагедии прямо поется: «Равнина течет молоком, течет вином, течет медовым нектаром» (142 сл.). Платон («Федр», 244а) пишет: «Но ведь величайшие из благ от неистовства в нас происходят, по божественному, правда, дарованию даруемого». Здесь же (244е — 245а) содержится речь Сократа о разных видах неистовства, в частности исходящего от Муз, овладевающего душой поэта и изливающегося в песнях. Тот, кто следует ремесленной выучке, «тот является поэтом несовершенным, и творчество такого здравомыслящего поэта затмевается творчеством поэта неистовствующего». — 138.

(15) В садах и рощах Муз (миф.) — т.е. на Парнасе и склонах лесистого Геликона, горной гряды в Беотии, посвященной Аполлону и Музам. — 138.

(16) Слова Платона о поэте — существе легком, крылатом и священном — одобрительно приводит Климент Александрийский (Strom. VI, 18 = VI р. 827 = 168, 1-3. Русск, перев. H. Kopсунского: «Строматы, творение Климента Александрийского». Ярославль, 1892), подтверждая мысль Платона о божественности поэта ссылкой на Демокрита. Представление о поэте, вдохновленном божественной силой, не было специфично только для идеалиста Платона, но было присуще грекам вообще, так как материалист Демокрит тоже писал: «Без безумия не может быть ни один великий поэт» (68, В, 17, D (9) = А. Маковельский. Древнегреческие атомисты. Баку, 1946, фр. 569), а также: «Все, что поэт пишет с божественным вдохновением… то весьма прекрасно» (68, В, 18, D (9) = Маков., фр. 570). — 138.

(17) Дифирамб — гимн в честь Диониса, Слово догреческого происхождения. Сам Дионис тоже именовался Дифирамбом.

Энкомий — хвалебная песнь.

Ипорхема (гипорхема) — песнь в соединении с пляской.

Ямбы — разновидность декламационной лирики с чередованием краткого и долгого слога в двухсложной стопе (? -), по содержанию большей частью сатирические. — 139.

(18) Тинних халкидец — поэт, сочинитель пеанов (см. прим. 19). Порфирий («О воздержании», II, 18) сообщает: «Эсхил, говорят, рассказывает, что Тинних из всех поэтов, кого Дельфы удостоили написать пеан в честь бога [Аполлона], создал наилучший пеан». — 139.

(19) Пеан — гимн в честь бога Аполлона. — 139.

(20) …Одиссей вскакивает на порог. — см. Гомер. Од. XXII, 1-4:

Сбросил с тела тогда Одиссей многоумный лохмотья.

С гладким луком в руках и с колчаном, набитым стрелами,

Быстро вскочил на высокий порог, пред ногами на землю

Высыпал острые стрелы и так к женихам обратился. (перев. В. В. Вересаева)

и Ил. XXII, 131 сл.:

Так рассуждал он и ждал. Ахиллес подошел к нему близко,

Грозный, как бог Эниалий, боец, потрясающий шлемом…

(перев. В. В. Вересаева). — 139.

(21) Перечисляются известнейшие герои «Илиады» Гомера: Андромаха — жена Гектора, Гекуба (или Гекаба) — мать его, Приам — его отец. — 139.

(22) О-в Итака — родина Одиссея. — 140.

(23) Ксенофонт в «Пире» (III, 11) упоминает об актере Каллипиде, «который страшно важничает тем, что может многих доводить до слез». — 140.

(24) Хоревт — участник хора. — 140.

(25) Мусей — мифический поэт и прорицатель, ученик Орфея. О Мусее см. у Геродота (VIII, 6 и 96) и Платона («Государство», II, 363с). Мусею приписывались поэмы «Евмолпия», «Теогония» и др. — 140.

(26) Душа… пляшет — метафора, которую можно сравнить с метафорой Эсхила («Хоэфоры», 167): «…сердце пляшет от страха». — 141.

(27) Критике Платона здесь и ниже подвергается ходячее мнение о том, что занимающиеся Гомером знают «всякое искусство». Это — «подражатели», а «истины они не касаются» (см. «Государство», X, 598е — 601а). — 141.

(28) Платон цитирует здесь «Илиаду» (XXIII, 335-340, перев. Н. И. Гнедича). — 142.

(29) Ил. XI, 638 сл. Вторая половина второго стиха соответствует стиху 629, что отражено здесь в переводе. — 143.

(30) Ил. XXIV, 80-82. — 143.

(31) Од. XX, 351-353, 355-357 (перев. В. А. Жуковского).

Феоклимен — сын Мелампа. Меламп — мифический прорицатель, жрец, основатель культа Диониса в Греции (см. Геродот, II, 49). У Гомера о нем: «Одиссея», XV, 225-255. — 144.

(32) «Сражение у стен»: заголовок песни XII «Илиады» (в перев. Гнедича — «Битва за стену», Вересаева — «Битва у стены»). Далее цитируется XII, 201-207. — 144.

(33) Аполлодор из Кизика (см. 541с), Гераклид из Клазомен и Фаносфен — афинские стратеги родом из Малой Азии. Афиняне даровали им гражданство за их доблесть. О первых двух см. у Элиана.(Varia hist., XIV, 5. Русск, перев. С. В. Поляковой: Элиан. Пестрые рассказы. М., 1963). О Фаносфене единственное упоминание у Ксенофонта (Hell. I, 5, 18-19). — 147.

(34) Эфесцы, как и другие ионийцы, считались выходцами из Аттики. По Геродоту (I, 147), «ионяне чистой крови именно все те, которые происходят от афинян». В другом месте (VIII, 44) Геродот сообщает, что афиняне, «пока нынешнюю Элладу населяли пеласги, были пеласгами… в царствование Кекропа названы были кекропидами, а когда власть наследовал Эрехтей, переименованы были в афинцы, наконец, от Иона, сына Ксуфова, начальника афинских войск, названы ионянами». Таким образом, оказывается, что ионийцы — это древнейшие жители Аттики, переселившиеся в Малую Азию. — 147.

(35) Протей — морское божество, известное своим оборотничеством и прорицаниями. В «Одиссее» (IV, 351-570) он предсказывает Менелаю будущее, когда тот по совету дочери Протея Эдофеи овладевает наконец этим «морским старцем». — 147.

Сократ. А сейчас скажи мне вот что: только ли в Гомере ты силен или также и в Гесиоде и Архилохе? Ион. Нет, нет, только в Гомере… Сократ. […] Разве Гомер говорит не о том же, о чем все остальные поэты? Разве он не рассказывает большей частью о войне и общении между собой людей, хороших и плохих, простых и умудренных? О богах — как они общаются друг с другом и с людьми? О том, что творится на небе и в Аиде, и о происхождении богов и героев? Ион. Ты прав, Сократ. Сократ. А что ж остальные поэты? Разве они говорят не о том же самом? Ион. Да, Сократ, но они говорят не так как Гомер. Сократ. Что же? Хуже? Ион. Да, гораздо хуже. Сократ. Итак, если ты отличаешь говорящих хорошо, то отличил бы и говорящих хуже, т.е. мог бы понять, что они хуже говорят. Ион. Само собой разумеется. Сократ. Значит, милейший, мы не ошибемся, если скажем, что Ион одинаково силен и в Гомере, и в остальных поэтах, раз он сам признает, что один и тот же человек может хорошо судить обо всех, кто говорит об одном и том же; а ведь поэты почти все воспевают одно и то же. Ион. В чем же причина, Сократ, что, когда кто-нибудь говорит о другом поэте, я в это не вникаю и не в силах добавить ничего значительного, а попросту дремлю, между тем лишь только кто упомянет о Гомере, как я тотчас же пробуждаюсь, становлюсь внимателен и знаю, что сказать? Сократ. Об этом нетрудно догадаться, друг мой. Всякому ясно, что не от выучки и знания ты способен говорить о Гомере; если бы ты мог делать это благодаря выучке, то мог бы говорить и обо всех остальных поэтах: ведь поэтическое искусство есть нечто цельное. Твоя способность хорошо говорить о Гомере — это, как я сейчас сказал, не искусство, а божественная сила, которая тобою движет, как сила того камня, что Эврипид назвал магнесийским… Камень этот не только притягивает железные кольца, но и сообщает им силу делать в свою очередь то же самое, т.е. притягивать другие кольца, так что иногда получается очень длинная цепь из кусочков железа и колец, висящих одно за другим, и вся их сила зависит от того камня. Так и Муза — сама делает вдохновенными одних, а от этих тянется цепь других одержимых божественным вдохновением. …Поэт — это существо легкое, крылатое и священное; и он мо- жет творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка; а пока у человека есть этот дар, он не способен творить и пророчествовать, И вот поэты творят и говорят много прекрасного о различных вещах, как ты о Гомере, не с помощью искусства, а по божественному определению. И каждый может хорошо творить только то, на что его подвигнула Муза: один дифирамбы, другой — энкомии, этот — гипорхемы, тот — эпические поэмы, иной — ямбы; во всем же прочем каждый из них слаб. Ведь не от умения они это говорят, а благодаря божественной силе; если бы они благодаря искусству могли хорошо говорить об одном, то могли бы говорить и обо всем прочем; но ради того бог и отнимает у них рассудок и делает их своими слугами, божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через них подает нам свой голос. Неужели в здравом рассудке тот человек, который, нарядившись в расцвеченные одежды и надев золотой венок, плачет среди жертвоприношений и празднеств, ничего не потеряв из своего убранства, или испытывает страх, находясь среди двадцати и даже более тысяч дружественно расположенных к нему людей? Ведь никто его не грабит и не обижает! Ион. Клянусь Зевсом, Сократ, такой человек, по правде сказать, совсем не в своем рассудке. Сократ. Знаешь ли ты, что вы доводите до такого же самого состояния и многих из зрителей? Ион. Знаю, и очень хорошо: я каждый раз вижу сверху, с возвышения, как зрители плачут и испуганно глядят, пораженные тем, что я говорю. Ведь я должен внимательно следить за ними: если я заставлю их плакать, то сам, получая деньги, буду смеяться, а если заставлю смеяться, сам буду плакать, лишившись денег. Сократ. Теперь ты понимаешь, что такой зритель — последнее из звеньев… Среднее звено — это ты, рапсод и актер, первое — сам поэт, а бог через вас всех влечет душу человека куда захочет, сообщая одному силу через другого.