План рассказа невский проспект

• Сочинения
• По литературе
• Другие
• Анализ повести Васильева А зори здесь тихие

Повесть Бориса Львовича описывает очень грустные события, которые пропитаны героизмом русских женщин, воевавших наравне с мужчинами. Произведение было опубликовано в 1969 году. По данной работе уже не первый раз снимаются фильмы, эта история по сей день многие сердца оставляет неравнодушными.

Эта повесть была написана по вдохновению. Автора задела за живое история, когда солдаты огромной ценой смогли отстоять вверенный им пункт. Это была часть железной дороги, которая располагалась в Кирове. Диверсия немцев была предотвращена. То, что описывается в повести произошло на самом деле, только вместо парней у автора фигурируют девушки. Это было очень неожиданно. Отвага и героизм молодых парней уже никого не удивляли в отличие от героизма девушек.

Название произведения подобрано не случайным образом. Оно кажется очень простым, но несет в себе очень глубокий смысл. Звезды названы зорями, здесь идет отсылка к народному творчеству. Тихие зори означают мирное небо над головой, то есть полная противоположность войне. Главные герои страдают, бьются и погибают именно за это. За мир на родной земле.

Повесть рассказывает нам о пятерых девушках, которые героически сражаются за родную землю. Они были командованием сержанта Васкова. Имели важнейшее задание, которое было благополучно выполнено. Это произведение подтверждает тот факт, что и женщины способны противостоять беспощадной машине войны.

Суть повести заключается в том, чтобы читатель смог познать насколько большая цена была уплачена за его свободу и мирное небо. Молодые люди положили свои жизни, чтобы другие имели свободу. Героини сами еще не знают, что такое жизнь. Для них все только начиналось, но несмотря на их доли выпали очень тяжелые испытания. Девушкам в юные годы пришлось принимать очень сложные решения.

Женские образы позволяют понять всю жестокость войны, ее страшный посыл. Примечательный момент, когда сержант размышляет о девушке-зентчитце, которая погибла. Ведь Соня могла бы еще родить много детей, а они в свою очередь внуков и так далее. Однако, теперь перерезана эта нить. Каждого человека можно сравнить с маленькой нитью, которая является частью огромной пряжи всего человечества. Во время войны многие нити беспощадно резались, причем навсегда. Столько поколений было стерто с лица земли. Война не только разрушает отдельно взятую судьбу, но обрывает существование родов.

История создания

Понятно, что женщинам не место в боевых сражениях. Но в годы Второй мировой войны им пришлось защищать свою страну наравне с мужчинами. «А зори здесь тихие» — рассказ о пяти смелых девушках-зенитчицах и их командире. Этот маленький отряд смог ценой жизни остановить сильного и коварного врага.

В основу сюжета автор заложил реально произошедшие события 1942 года на одной небольшой заставе. Семеро солдат проходили службу на участке Кировского железного полотна. Однажды туда проникла немецкая диверсионная группа, намеревавшаяся взорвать дорогу. Небольшой отряд во главе со своим командиром смог предотвратить подрыв участка. В живых остался только командир группы. Он был награждён медалью «За боевые заслуги».

Эта история заинтересовала писателя, и он изложил её на бумаге. Когда Васильев начал писать произведение, то понял, что подобных подвигов во время войны было много. Ему нужно было показать частный случай. Тогда Васильев решился на то, чтобы в отряде были не мужчины, а девушки. Это наполнило повесть новыми красками. Ещё никто из писателей не освещал женскую долю на войне.

Год написания книги — 1969. Это дата, когда вышла её публикация в журнале «Юность». Повесть сразу прославила Бориса Васильева, ведь образы зенитчиц получились у него очень правдоподобными. В этом нет ничего странного: автору самому пришлось пройти все тяготы войны. В 1941 году он отправился добровольцем на фронт, служил в воздушно-десантных войсках. Во время боёв его контузило, затем Борис Львович стал заниматься литературой. Критика оценила его прозу положительно. Писатель был назван «певцом чрезвычайного века».

Анализ повести Васильева «А зори здесь тихие…»

«А зори здесь тихие…» — грустная и одновременно жизнеутверждающая повесть о героизме женщин на войне. Борис Васильев опубликовал ее впервые в 1969 году. И с того времени она волнует сердца многих читателей. А снятые фильмы по мотивам произведения умножают популярность истории.

Как же возникла идея написать повесть «А зори здесь тихие»? Автор рассказывал, что его вдохновила настоящая история отважных солдат, которые отстояли охраняемый пункт, участок железной дороге в Кирове, не дав совершить там диверсию немцам. Васильев взял за основу настоящий случай, но изменил героев. Отважными зенитчиками он сделал молодых девушек. Это существенно изменяло взгляд на событие. Ведь героизмом молодых ребят уже было никого не удивить, а вот отвага девушек была чем-то новым.

Анализ произведения стоит начинать с трактовки названия. «А зори здесь тихие» — на первый взгляд простое, но очень емкое название. Автор называет звезды зорями, обращаясь к народному творчеству. Эпитет «тихие зори» говорит о мирном спокойном небе, не совместимом с войной. Именно за это и борются главные герои – за мирные, тихие зори здесь, на Родине.

Тема повести: рассказ о подвиге пятерых молодых девушек, которые под руководством сержанта, выполнили важное задание во время Второй мировой войны. И хотя у «войны не женское лицо», они доказали, что и женщины могут ей противостоять.

Идея повести: показать великую душу людей, способных пожертвовать собой ради мирной жизни других. Писатель неспроста создает образы молодых героинь. Ведь их жертва особенно трогательная. Они еще сами не успели пожить, но уже вынуждены принимать тяжелые решения.

Создав женские образы, автор смог более ярко показать результаты войны. Свой идейный посыл он вкладывает в раздумья сержанта о гибели одной из зенитчиц: «… могла нарожать Соня детишек, а те бы внуков и правнуков, а теперь не будет этой ниточки. Маленькой ниточки в бесконечной пряже человечества, перерезанной ножом…» Так Васильев показывает, что война разрушает не отдельные жизни, а прерывает целые роды.

В повести очень яркая галерея образов. Главный мужской образ – старшина взвода Федот Евграфыч Васков

. Ему 32 года, но уже успел многое пережить: уход жены, потерю сына. Он изображен человеком с сильным характером. Но из-за малообразованности герой не умел красиво выражать свои чувства. Поэтому его часто считали грубым, хотя в душе он таил много прекрасного.

В повести пять главных женских образов. Несмотря на объединяющую всех молодость и род занятия, все они очень разные по характеру.

Рита Осянина

показана нежной, но волевой женщиной. Ее главная отличительная черта – душевная красота. Пожалуй, эта героиня является самой бесстрашной, потому что она не просто женщина, а уже молодая мать.

Женя Комелькова

– одна из самых запоминающихся героинь. В ее внешности еще проглядывалось детство – беспечное и прекрасное. Она была красивой, озорной, артистичной. Последнее помогло ей с блеском разыграть перед немцами сцену беспечного купания в воде. Но, на первый взгляд, беззаботная девушка имела много душевных ран. Женя совершила подвиг, пытаясь спасти других девушек. Но до конца она не могла поверить, что погибает, ведь это так глупо, когда тебе всего девятнадцать лет.

Соня Гурвич

– умная девушка с поэтической душой. Она была переводчицей в группе Васкова. Соня – представительница интеллигенции на войне.

Лиза Бричкина

– девушка, умеющая ждать, не теряющая надежды на лучшее. Но именно ее удел оказался особенно страшным и глупым – она утонула в болоте.

Галя Четвертак

– самая молодая героиня. Она еще полна романтических грез, поэтому идет на войну, считая, что там станет героиней романа. Но суровая правда разбила ее мечты.

Секрет названия

Школьникам важно понять, почему повесть необычно называется. Васильев решил её так назвать, чтобы передать эффект неожиданности. Нужно также знать, где происходит действие произведения, — это было тихое место возле карельской деревни. Именно там располагалась зенитная батарея. Где-то дальше фашисты бомбили Кировскую железную дорогу, а здесь царила гармония. Зенитчицы наблюдали за небом, а оно было мирным и звёздным.

На таких тихих участках мужчинам делать было нечего, поэтому туда направляли девушек. На первый взгляд место казалось безопасным, но неподалёку находился крупный железнодорожный узел. Жуткая случайность привела к гибели пятерых зенитчиц из отряда. Название повести передаёт траурное чувство — минуту молчания. Даже зори скорбят, глядя на такое надругательство над юными девушками. Кроме того, заголовок — олицетворение мира на земле, за который отдали свои молодые жизни зенитчицы. Не зря в его начале автор использует союз «а». Он показывает, какой ценой была достигнута тишина.

Жанровое своеобразие

Жанр «А зори здесь тихие» — повесть. Это небольшое по объёму произведение, читающееся на одном дыхании. Писатель отбросил все бытовые подробности, взял только эмоциональные эпизоды. У читателей они вызывают неподдельную реакцию. Если учеников интересует, какое направление книги, то это реалистическая военная проза. Автор пишет о войне, опираясь на реальный жизненный случай. Произведение получилось трагичным и лиричным одновременно.

Васильев повествует о детстве и жизни каждой из своих героинь до войны. Читатели имеют представление об их характере. Также автор рассказывает историю командира Васкова, которому нелегко справляться с женским коллективом. Хрупкие девушки вступают в схватку с крепкими, обученными убивать диверсантами. Фашистов было в три раза больше, но их отряд был уничтожен.

Пять разных характеров: анализ

«А зори здесь тихие» — это произведение, в котором описаны интересные женские образы. Соня, Галя, Лиза, Женя, Рита — пять разных, но в чем-то очень похожих девушек. Рита Осянина — нежная и волевая, отличается душевной красотой. Она — самая бесстрашная, мужественная, она — мать. Женя Комелькова — белокожая, рыжая, высокая, с детскими глазами, всегда смешливая, веселая, озорная до авантюризма, уставшая от боли, войны и мучительной и долгой любви к женатому и далекому человеку. Соня Гурвич — это ученица-отличница, утонченная поэтическая натура, как будто вышедшая из книги стихов Александра Блока. Лиза Бричкина всегда умела ждать, она знала, что предназначена для жизни, и невозможно ее миновать. Последняя, Галя, всегда активнее жила в воображаемом мире, чем в действительном, поэтому очень боялась этого беспощадного ужасного явления, которое представляет собой война. «А зори здесь тихие» изображает эту героиню смешной, так и не повзрослевшей, неуклюжей по-детски детдомовской девочкой. Побег из детского дома, записки и мечты… о длинных платьях, сольных партиях и всеобщем поклонении. Она хотела стать новой Любовью Орловой.

Проведенный анализ «А зори здесь тихие» позволяет сказать, что никто из девушек так и не смог осуществить свои желания, потому что они не успели прожить жизнь.

Сюжетная линия

Краткое содержание повести знакомит читателей с Федотом Евграфычем Васковым, назначенным старшиной 171 железнодорожного уезда. Все мужчины, бывшие здесь в его подчинении, спивались от безделья. Когда Федот попросил непьющих солдат, то ему прислали девчат-зенитчиц.

Сначала командир не мог найти подход к своим подчинённым, но военные действия сделали их единой командой. Одна девушка заметила в лесу немецких диверсантов, которые пробирались к важному стратегическому объекту.

Командир собрал отряд из пяти девушек, чтобы проследить за фашистами. Они пошли местными тропами на опережение врага. Вражеская группа состояла из шестнадцати немцев. Федот отправил Лизу Бричкину за подмогой. Девушка утонула в болоте и не успела передать послание.

Тем временем зенитчицы с Васковым стараются обхитрить диверсантов и отвести их подальше от объекта. Они возле привала немцев стали валить деревья под видом лесорубов. Когда враги их разоблачили, то в перестрелке погибли все девушки.

Васков сумел обезоружить оставшихся немцев и взял их в плен. Вскоре пришла подмога. Через много лет Васков установил на могиле девушек мраморную плиту. Он приезжает туда вместе с сыном погибшей Риты Осяниной, которого воспитывал. Такова аннотация книги.

Кратко о героях

Героинями повести выступают совсем молодые девушки, вчерашние выпускницы. Автор даёт их краткое описание, повествует об их прошлом. Краткая характеристика главных персонажей:

1. Васков Федот Евграфович. Командует небольшим военным подразделением № 171. В свои 32 года он дослужился до старшины. Федот был храбрым, ответственным и надёжным бойцом. Командир борется за дисциплину в подразделении. Он, как заботливый отец, переживает за каждую девушку. В мужчине сочетались доброта, простота и требовательность. В конце он остаётся жив, только потерял руку.
2. Рита Осянина. Дослужилась до младшего сержанта, была командиром отделения. До войны вышла замуж и родила сына. Муж погиб в первые дни сражений. Оставив сынишку, она оправилась служить. Всегда серьёзная Рита была настойчивой и отважной. Смертельное ранение заставляет её выстрелить себе в висок. В предсмертные минуты героиня просит Васкова заботиться о её сыне.
3. Женя Комелькова. Обладала очень красивой внешностью, была офицерской дочкой. Всю её семью расстреляли фашисты, только Жене удалось выжить. Девушка очень храбрая, не побоялась отвлечь немцев от раненой Риты Осяниной. В перестрелке с диверсантами она героически умирает с песней на устах.
4. Лиза Бричкина. Жила в сельской местности, привыкла к тяжёлому труду. С юных лет ухаживала за больной матерью. Хорошо знала лес, где работал её отец. Васков отправляет девушку за подмогой, но она тонет в болоте.
5. Соня Гурвич. Она выросла в городе, имела еврейские корни. Хорошо владела немецким языком, поэтому Соню использовали в качестве переводчика. У девушки не всё получалось на войне, но она старалась. На немцев наткнулась случайно, неся Васкову забытый им кисет. Её закололи ударом в грудь.
6. Галя Четвертак. Была самой младшей в группе. Девушка воспитывалась в детском доме, потом училась на библиотекаря. За романтикой пошла воевать. Пугливую Галю убивают немцы, когда она запаниковала и выбежала из укрытия.

Смерть героинь

Разная смерть была у этих девушек, как и разными были жизненные пути, по которым следовали герои «А зори здесь тихие». Рита была ранена гранатой. Она понимала, что не сможет выжить, что рана смертельна, а умирать придется мучительно и долго. Поэтому, собрав остаток сил, она выстрелила себе в висок. У Гали смерть была столь же безрассудной и болезненной, как и сама она — девушка могла бы спрятаться и сохранить себе жизнь, но не сделала этого. Остается лишь предполагать, что двигало ей тогда. Возможно, просто минутное смятение, возможно, трусость. У Сони смерть была жестока. Она даже не сумела понять, как лезвие кинжала пронзило ее жизнерадостное молодое сердце. У Жени — немного безрассудная, отчаянная. Она до самого конца верила в себя, даже когда уводила от Осяниной немцев, ни на миг не сомневалась в том, что все завершится благополучно. Поэтому даже после того, как первая пуля попала ей в бок, она лишь удивилась. Ведь так неправдоподобно, несуразно и глупо было умирать, когда тебе всего девятнадцать лет. Смерть Лизы случилась неожиданно. Это была очень глупая неожиданность — девушку затянуло в болото. Автор пишет, что до последнего мгновения героиня верила, что «завтра будет и для нее».

Композиционные особенности

Все события в повести подаются от лица командира Васкова. В основе сюжета лежат его воспоминания. В повествовании встречаются лирические отступления, отрывки из прошлого героев, воспоминания. Федот по-своему воспринимает нежных девушек на войне. У каждой своя история, приведшая её в армию.

Автор знакомит читателей с героинями по порядку, окунаясь в их прошлое. В повести чётко прослеживаются все классические компоненты композиции:

1. Экспозиция. Васкову в подчинение прислали девушек-зенитчиц.
2. Завязка. Рита Осянина замечает немцев в лесу.
3. Развитие действия. Отряд отправляется на поиски диверсантов.
4. Кульминация. Момент гибели девушек.
5. Развязка. Васков берёт в плен фашистов.
6. Эпилог. Федот приезжает на могилу девушек.

Основные темы и проблемы

Самый важный вопрос, затронутый Васильевым, — женщина на войне. Хоть девушки были в тылу, но они готовы воевать за честь своей Родины. Любая героиня — отдельная личность со своими планами и взглядами на жизнь. Автор показывает, насколько страшны военные действия, отнимающие жизнь у хрупких женщин.

Ещё одной важной темой является героизм. Вчерашним школьницам пришлось столкнуться с жестокими событиями. Они идут на фронт по своей воле, чтобы изгнать врага или отомстить ему. Девушки не были профессиональными бойцами, поэтому их подвиг ещё значительнее. Писатель показал героизм обычных советских людей. Их борьба не была напрасной. Некоторые девушки проявляли особую смелость. Женя Комелькова спасала подруг ценой собственной жизни.

Васкову нелегко было смотреть, как одна за другой погибали его подопечные. Разве мог какой-то объект быть ценнее их жизней. Рита Осянина объяснила командиру, что они сражаются за всю русскую землю, Родину. Проблематика повести очень глубокая. Затронуты основные вопросы:

• разрушительность и ужас войны;
• память о погибших;
• трусость.

Анализ 3

Всё дальше уходит от нас Великая Отечественная война, всё меньше живых свидетельств той войны. И совсем скоро живыми свидетелями той войны останутся лишь воспоминания прошедших её и, конечно, книги тех, кто был участником событий времён Великой Отечественной войны. Одной из таких книг и является книга Бориса Васильева «А зори здесь тихие».

Автор повести – сам участник войны. Борис учился в 9 классе, когда началась Великая Отечественная война, и в 17 лет он добровольцем попал на фронт. Поэтому обо всех событиях знает, что называется, не понаслышке.

Его путь в литературу был долгим, и начался он уже после войны в 1954 году. Но настоящую славу писателю Борису Васильеву принесла знаменитая повесть «А зори здесь тихие», которая вышла в 1969 году в журнале «Юность». Что же так поразило читателя? Почему и сейчас мы искренне сопереживаем героям? Книга не оставляет равнодушным читателя любого возраста. В чём секрет?

Первоначально автор задумывал написать произведение о семи героях заставы, которые ценой своей жизни становили врага. Но затем решил, что это слишком просто и типично для героев того времени. Б.Васильев решил, что героями его книги станут девушки-зенитчицы. В этом, наверное, и успех секрета. Само по себе противоестественно – женщина на войне! А здесь девчонки, вчерашние школьницы, которые ещё и не жили вовсе! Пятеро девчонок сделали свой выбор! Рассмотрим каждый из образов. Лиза Бричкина – сельская девушка, не испорченная цивилизацией, работящая и цельная натура. Она хорошо знала лес, поэтому её смерть на болоте поражает читателя. Галя Четвертак – романтическая юная натура из интеллигентной семьи. Конечно, она не смогла справиться с внутренним страхом и нелепо погибла от вражеской пули. Соня Гурвич – попала на фронт случайно, увлекалась стихами А.Блока и читала их ка молитву. О чем она думала, наткнувшись на немецкий нож? Женя Комелькова – роскошная красавица, озорная и весёлая, смело подставило своё юное тело под дуло врага, потому что у неё «свои счёты с войной». Рита Осянина – единственная, кто познал счастье замужней женщины и счастье материнства до войны. Всех их объединяет решимость и отвага отомстить врагу за свою Родину, за любимых людей. Они знают: нельзя нарушить приказ, нельзя отступать! Поэтому тема произведения – война глазами женщины – так поражает читателя. Люди верят в существование героинь.

Глубокий смысл повести отражен в названии: только в природе все гармонично и спокойно, а человек всегда полон страстей, бурь и ненависти, поэтому совершает ошибки, гибнет сам и уничтожает других. Всё это автор подчёркивает старается пронзительно донести до читателя, поэтому всё произведение построено на антитезе: с одной стороны – гармония, красота и спокойствие природы, с другой стороны – ужас войны, боль и страдания людей. Отсюда и проблематика повести «А зори здесь тихие» — война учит делать выводы, перед ней нет людей разного возраста и разного пола! Она уничтожает всё: гармонию, красоту, жизнь. Помните, люди, об этом. Не воюйте! Идея памяти основная в этом произведении. Все должны помнить о жертвах войны, извлекать уроки и не допустить бессмысленности гибели всего живого на Земле. Хранить и передавать эти знания из поколения в поколение.

Повествование в книги ведётся от имени главного героя сержанта Васкова, эти воспоминания составляют основной сюжет. В повествование органично вплетены лирические отступления. Когда Васков вспоминает о пятерых девчатах-зенитчицах, он как бы переносится в их детство, семью, рассказывает о мотивах, которые побудили девушек отправится на фронт. И здесь подчёркивает ужасы войны антитеза: картины мирной жизни на столько не вяжутся с картинами войны, что читателю вольно или невольно хочется скорее вернуться к мирной жизни. По композиции повесть построена классически, в ней есть все элементы: экспозиция, завязка, кульминация, развязка, эпилог.

По жанру повесть «А зори здесь тихие» — лейтенантская проза. Этот жанр появился в 50-е годы ХХ века, когда возникла целая плеяда писателей-фронтовиков, посчитавших своим долгом донести правду о войне до читателей. Это писатели – младший офицерский состав. Они сами активно участвовали в боях и видели войну собственными глазами.

Всё это делает книгу Бориса Васильева уникальным произведением, трагичным, жизненным, глубоко психологичным, а значит интересным и современному читателю. Вот почему трагическая и жизнеутверждающая повесть «А зори здесь тихие» вызывает интерес и у режиссёров, часто экранизируется и набирает миллионы просмотров.

Другие сочинения: ← Анализ сказки Карась-идеалист Салтыкова-Щедрина↑ ДругиеМоя любимая сказка Андерсена Снежная королева →

Идея произведения

После прочтения повести Васильева старшеклассники пишут сочинение с выводами по книге. Им легко уловить главную мысль произведения — женщинам не место на войне. Их жизни растоптали вражеские солдатские сапоги. Девушки бросили вызов очень коварному сопернику. Автор старается донести читателям, как важно сохранить историческую память. Во имя мира были принесены немыслимые жертвы. Смысл этой борьбы в том, чтобы все нации осознали своё место и осудили насилие, преступления против человечества. По сюжету повести снято несколько фильмов и сериал.

Юные, любящие, нежные героини разительно контрастировали с нечеловеческим лицом войны. Образы девушек с их мечтами и воспоминаниями получились у писателя очень светлыми. Они погибли, но даже после смерти утверждают жизнь и милосердие.

Всем известно, что гениальный украинский и русский писатель Николай Васильевич Гоголь завоевал уважение читателей благодаря тонкому юмору и наблюдательности, а также фантастическим и невероятным сюжетам, которые он так умело создавал в своих произведениях. Мы будем сейчас проводить анализ повести «Нос», несомненно относящуюся именно к таким шедеврам писателя. Но прежде, чем мы перейдем непосредственно к анализу повести , давайте рассмотрим очень коротко сюжет.

Сюжет повести «Нос» очень кратко

В данном произведении три части, которые повествуют о том невероятном, что случилось с неким коллежским асессором Ковалевым. Но рассказ стоит начать с описания трапезы городского петербургского цирюльника Ивана Яковлевича. Как-то раз, взяв буханку хлеба, он видит, что в ней лежит нос. Позднее становится известно, что это нос одного очень уважаемого человека. Цирюльник избавляется от этого носа, скинув его с моста. В то же время Ковалев по утру замечает, что его носа нет на месте, и, выйдя на улицу, прикрывается платком. Неожиданно тот самый нос, уже одетый в мундир, попадается Ковалеву на глаза. Он ездит по Петербургу и даже заходит в собор помолиться.

Изложение сюжета очень кратко повести «Нос», анализ которой мы проводим, поможет более точно дать нужные характеристики персонажам. Ковалев продолжает поиски и прилагает усилия по поимке носа. Для этого он идет в полицию, и даже просит напечатать объявление в газете, но получает отказ — слишком необычное это дело. И скандальное. Ковалев начинает подозревать, кто мог подстроить такую оказию, и решает, что это дело рук штаб-офицерши Подточиной. Вернее всего, она мстит Ковалеву за отказ взять замуж ее дочь. Чиновник берет перо, чтобы написать ей все, что он думает о Подточиной, но, получив письмо, она недоумевает.

Очень скоро слухи обо всей этой истории распространяются по всему городу, а одному полицейскому удается, все-таки, поймать нос и доставить его хозяину. Правда, нос ну никак не желает становится на свое место, и даже доктор помочь не может. Проходит около двух недель — проснувшись, Ковалев понимает, что его нос снова на месте.

Анализ повести «Нос»

Конечно, по своему литературному жанру эта повесть является фантастической. Видно, что Гоголь хочет показать человека, который живет в суете, проводит пустые и бессмысленные дни, при этом, он не может посмотреть дальше своего носа. Он погружен в обыденность и каждодневные хлопоты, но они на самом деле не стоят того. И обрести спокойствие такому человеку помогает лишь то, что он снова ощущает себя в привычной обстановке. Что еще можно сказать, делая анализ повести «Нос»?

О чем это произведение? Совершенно уверенно можно сказать, что эта повесть рассказывает о чиновнике, гордость которого не позволяет посмотреть на тех, у кого чин ниже. Он безразличен к простым людям. Такую личность можно сравнить с оторванным нюхательным органом, облаченным в мундир. Его нельзя уговорить или попросить о чем-то, он просто занимается привычным делом.

Гоголь придумал оригинальную фантастическую сюжетную линию, создал замечательных персонажей, чтобы побудить читателя поразмышлять о власть имеющих. Ярким языком описывает автор жизнь чиновника и его вечные, но бессмысленные заботы. Неужели только свой нос должен заботить такого человека? Кто же будет заниматься проблемами простого народа, над которым поставлен чиновник?

Анализ повести «Нос» Гоголя выявляет скрытую насмешку, с помощью которой автор обращает внимание на большую и злободневную проблему определенных слоев общества. На нашем сайте вы можете прочесть

Описанное происшествие, по свидетельству повествователя, случилось в Петербурге, марта 25 числа. Цирюльник Иван Яковлевич, откушивая поутру свежего хлеба, испеченного его супругою Прасковьей Осиповной, находит в нем нос. Озадаченный сим несбыточным происшествием, узнав нос коллежского асессора Ковалева, он тщетно ищет способа избавиться от своей находки. Наконец он кидает его с Исакиевского моста и, против всякого ожидания, задерживается квартальным надзирателем с большими бакенбардами. Коллежский же асессор Ковалев (более любивший именоваться майором), пробудясь тем же утром с намерением осмотреть вскочивший давеча на носу прыщик, не обнаруживает и самого носа. Майор Ковалев, имеющий необходимость в приличной внешности, ибо цель его приезда в столицу в приискании места в каком-нибудь видном департаменте и, возможно, женитьбе (по случаю чего он во многих домах знаком с дамами: Чехтыревой, статской советницей, Пелагеей Григорьевной Подточиной, штаб-офицершей), — отправляется к обер-полицмейстеру, но на пути встречает собственный свой нос (облаченный, впрочем, в шитый золотом мундир и шляпу с плюмажем, обличающую в нем статского советника). Нос садится в карету и отправляется в Казанский собор, где молится с видом величайшей набожности.

Майор Ковалев, поначалу робея, а затем и называя впрямую нос приличествующим ему именем, не преуспевает в своих намерениях и, отвлекшись на даму в шляпке, легкой, как пирожное, теряет неуступчивого собеседника. Не найдя дома обер-полицмейстера, Ковалев едет в газетную экспедицию, желая дать объявление о пропаже, но седой чиновник отказывает ему («Газета может потерять репутацию») и, полный сострадания, предлагает понюхать табачку, чем совершенно расстраивает майора Ковалева. Он отправляется к частному приставу, но застает того в расположении поспать после обеда и выслушивает раздраженные замечания по поводу «всяких майоров», кои таскаются черт знает где, и о том, что приличному человеку носа не оторвут. Пришед домой, опечаленный Ковалев обдумывает причины странной пропажи и решает, что виною всему штаб-офицерша Подточина, на дочери которой он не торопился жениться, и она, верно из мщения, наняла каких-нибудь бабок-колдовок. Внезапное явление полицейского чиновника, принесшего завернутый в бумажку нос и объявившего, что тот был перехвачен по дороге в Ригу с фальшивым пашпортом, — повергает Ковалева в радостное беспамятство.

Однако радость его преждевременна: нос не пристает к прежнему месту. Призванный доктор не берется приставить нос, уверяя, что будет еще хуже, и побуждает Ковалева поместить нос в банку со спиртом и продать за порядочные деньги. Несчастный Ковалев пишет штаб-офицерше Подточиной, упрекая, угрожая и требуя немедленно вернуть нос на место. Ответ штаб-офицерши обличает полную ее невиновность, ибо являет такую степень непонимания, какую нельзя представить нарочно.

Меж тем по столице распространяются и обрастают многими подробностями слухи: говорят, что ровно в три нос коллежского асессора Ковалева прогуливается по Невскому, затем — что он находится в магазине Юнкера, потом — в Таврическом саду; ко всем этим местам стекается множество народу, и предприимчивые спекуляторы выстраивают скамеечки для удобства наблюдения. Так или иначе, но апреля 7 числа нос очутился вновь на своем месте. К счастливому Ковалеву является цирюльник Иван Яковлевич и бреет его с величайшей осторожностью и смущением. В один день майор Ковалев успевает всюду: и в кондитерскую, и в департамент, где искал места, и к приятелю своему, тоже коллежскому асессору или майору, встречает на пути штаб-офицершу Подточину с дочерью, в беседе с коими основательно нюхает табак.

Описание его счастливого расположения духа прерывается внезапным признанием сочинителя, что в истории этой есть много неправдоподобного и что особенно удивительно, что находятся авторы, берущие подобные сюжеты. По некотором размышлении сочинитель все же заявляет, что происшествия такие редко, но все же случаются.

«После отъезда летом 1836 года за границу, сбылся самый страшный сон Гоголя.
Его имя, как нос майора Ковалева, зажило в России своей собственной жизнью».

Глава 1. О предмете повести.

Исследователи творчества Н.В. Гоголя отмечают многозначность образа носа и его потери. Фаллическая символика оказывается тем, что лежит на поверхности и однажды увиденная, затем в первую очередь приходит на ум. Современники Гоголя видимо мало чем отличались от нас: со слов Белинского известно, что публикация повести в «Московском наблюдателе» не состоялась потому, что в журнале ее сочли «грязною» (в другом месте – «пошлою и тривиальною») .

Творчество писателя накануне его отъезда за границу летом 1836 года во многом имело провокационный характер . Большая часть его произведений этого периода служит сознательному стремлению задеть читателя. Хотя нос сам по себе предмет достаточно фривольный, судя по многочисленным литературным и журнальным публикациям того периода разысканным В.В. Виноградовым и др., он не имел сколько-нибудь однозначной литературной репутации, чтобы одно его использование в качестве самостоятельного персонажа позволило толковать повесть как непристойный анекдот.

Сравнивая имеющуюся полную черновую редакцию повести и версию, опубликованную в «Современнике» можно заметить, что изначально повесть выглядела гораздо менее двусмысленно, и при подготовке к печати Гоголь намеренно «пересолил» текст. В повесть (в первую очередь в ее начало) добавлено несколько на первый взгляд незначительных деталей, настраивающих читателя на вполне определенное восприятие.

Среди брани Прасковьи Осиповны по поводу найденного в хлебе носа, проскальзывает обвинение мужа в половой слабости. «Сухарь поджаристый! Знай умеет только бритвой возить по ремню, а долга своего скоро совсем не в состоянии будет исполнить, потаскушка, негодяй!» (Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 14 томах. Б.м., 1937-1952. Том III. С. 64. Далее с указанием в скобках номера тома и страницы). Эти слова, вставленные намеренно коряво, выделяются своей неожиданностью. Еще одна деталь: проснувшись, Ковалев хочет взглянуть на прыщик вскочивший вчера у него на носу. Как бакенбарды Ковалева указуют на его нос («эти бакенбарды идут по самой середине щеки и прямехонько доходят до носа»), так и прыщик предназначен привлечь внимание к этой детали его лица. В черновой рукописи указано, что прыщик вскочил на лбу. Перенося его на нос, Гоголь делает эту деталь действующей, теперь исчезновение носа воспринимается уже как следствие вскочившего на нем накануне прыща. Далее в сцене объяснения Ковалева в газетной экспедиции по поводу пропавшего носа обнаруживает себя следующая оговорка: «Вы посудите, в самом деле, как же мне быть без такой заметной части тела?» . Герой в отчаянии, так как отсутствие носа, по его мнению, становиться непреодолимым препятствием к появлению в обществе знакомых дам . Наконец в повесть вставлен весьма объемный эпизод – визит к Ковалеву доктора , в отношении которого подчеркивается особая приверженность к гигиене и свежести — в противовес намеку на дурную (грязную) болезнь Ковалева .

Подобная заданность восприятия заставляет предположить, что автор пытается отвести читателю глаза от истинного смысла произведения.

Обычно исследователи полагают наиболее возможным, что нос служит символом социального существования героя. Ковалев почему-то уверен, что отсутствие носа повредит его планам в получении долгожданного «места». При этом никаких служебных или карьерных промахов он за собой не чувствует. Источник бед он склонен видеть скорее в своих любовных похождениях . В данном контексте потерю носа можно рассматривать как утрату репутации, но, не смотря на возможность подобной трактовки, смысл повести не сводится к банальной идее потери доброго имени .

В стенаниях Ковалева по поводу пропажи проскальзывает не совсем ожиданная фраза, которая является ключевой (как во втором, так и в первом своем определении) к пониманию повести: «…Без носа человек — чорт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин ; просто, возьми да и вышвырни за окошко!» (III, 64).

Гражданином в Российской империи, согласно Далю, называли представителя социальной общности («каждое лицо или человек, из составляющих народ, землю, государство» ). Пожалуй никакая потеря, из того что обычно принято понимать под «носом», не способна сделать из человека «не гражданина». Утрата прав на гражданство, как правило, означала не с потерю гражданства вообще, а лишь его перемену. Государство крепко держится за каждого из своих подданных и потеря гражданского статуса — преимущественно односторонний процесс, инициируемый самим человеком. Прежде всего, это связано с отказом от гражданских обязанностей, нежеланием подчиняться существующим установлениям и законам, и как следствие – необходимость отречения от собственной идентичности, и в первую очередь от своего имени.

В Российской империи, с ее тотальной системой полицейского контроля, человек не мог существовать без документа удостоверяющего личность за пределами черты проживания, где его знали в лицо. Во все времена, — и когда в паспорт вписывались приметы его обладателя, в равной степени и позже, когда туда стали вклеивать фотографическое изображение, — имя являлось основной идентификации. Люди, скрывающие свое имя, назывались «Иванами, не помнящими родства» . Они были вынуждены либо пользоваться чужим именем, либо — выпадали из государственного бюрократического механизма.

Если поменять местами причину и следствие, то потеря имени (буквальная) — лишает человека статуса гражданина. Для Ковалева воспринимающего себя лишь в рамках существующей системы, мысль о том, что он может перестать быть ее частью поистине ужасна. Служебная карьера не в последнюю очередь была связана с достижением известности в определенных кругах. «Человек без имени» не мог рассчитывать на хорошее служебное место.

Исследователи отмечают существующую литературную – и не только литературную — традицию, в которой подобная потеря связывается с утратой героем части своего «Я». Зеркальное отражение, тень, изображение и т.п. тесно связываются с личностью человека. Лишившись души (перестав быть индивидуумом), человек превращается в изгоя. Потеря носа для Ковалева чрезвычайно значима, но трактовать ее как потерю души вряд ли кто-либо захочет — хотя Гоголь и писал, что «предметом был всегда человек и душа человека» (XIII, 336-337). Однако имеется еще одна ипостась, которая, если немного перефразировать Гоголя, почти тоже самое, что и сам человек – это его имя . Оно представляет собой социальную сущность человека и служит для его заочной персонификации (человек – лишь то, что о нем говорят). У Даля: «С именем Иван, без имени — болван». В.А. Никонов писал: «Отождествление “имя-душа” свойственно многим верованиям» (Никонов В.А. Имя и общество. М., 1974. С. 29). Ковалев, потеряв нос, теряет и возможность произносить свое имя. В газетной экспедиции: «Позвольте узнать, как ваша фамилия? — Нет, зачем же фамилию? Мне нельзя сказать ее» (III, 60). Хотя, судя по письму к Подточиной, способность подписываться своим именем (т.е. определенная связь с ним, дающая возможность последующего воссоединения; власть над «тенью» имени) у него сохранилась. Возможно здесь нашла отражение вера Гоголя в то, что «слово» (печатное слово) может все исправить.

О том, что «нос» является метафорой имени едва ли не открытым текстом сказано в тексте повести в форме недопонимания о предмете разговора: «“А сбежавший был ваш дворовый человек?” — “Какое, дворовый человек? Это бы еще не такое большое мошенничество! Сбежал от меня… нос…” — “Гм! какая странная фамилия! И на большую сумму этот г. Носов обокрал вас?” — “Нос, то есть… вы не то думаете! Нос, мой собственный нос пропал неизвестно куда. Чорт хотел подшутить надо мною!”» (III, 60). Потеря имени (утрата контроля над своим «внешним человеком») – вещь вовсе не мистическая, поэтому понятно отсутствие в повести нечистой силы, впрочем, как и отказ от объяснения всего произошедшего сном. Делая потерю имени буквальной, Гоголь переводит вполне обыденное социальное явление в разряд абсурдного и фантастического.

Один из важных мотивов повести – узнавание. Ковалев опознает свой нос (как предмета лица) по вскочившему «вчерашнего дня» на левой стороне прыщику. Однако, как отмечает Ю.В. Манн, более удивительно узнавание им своего носа в виде высокопоставленной персоны: «…почему Ковалев решил, что перед ним именно его нос?» (Манн Ю.В. Творчество Гоголя: смысл и форма. СПб. 2007. С. 77). Весьма остроумное объяснение этому содержится в пословице из собрания Даля: «В лицо человек сам себя не признает, а имя свое знает». Действительно, выступи нос даже в образе двойника Ковалева и тогда бы не могло быть мгновенного узнавания, а Нос — и во внешности своей был «сам по себе».

Имя – то же самое что и человек, однако не тождественно ему . И разница между «носом» и его хозяином очень наглядно это иллюстрирует (разница в чине, облике и т.п.). Не являясь неотделимой частью своего владельца, имя в буквальном смысле может действовать независимо от своего обладателя, иногда совершенно не подчиняясь его воле («самоуправство носа» , Манн Ю.В. Указ. изд. С. 107).

В отличие от души, имя нельзя назвать сколько-нибудь часто встречающимся персонажем литературы. Хотя кое-какие примеры все-таки имеются. У пророка Исаии можно прочесть следующее: «Вот, имя Господа идет издали, горит гнев Его, и пламя его сильно, уста его исполнены негодования, и язык Его, как огонь поедающий, и дыхание Его, как разлившийся поток, который поднимается даже до шеи, чтобы развеять народы до истощения» (Ис. 30, 27-28) . Здесь имени Бога приданы антропоморфные черты, причем на передний план выдвинуты лишь необходимые по функционалу. Весьма любопытный литературный образец обнаруживает себя в письме П.А. Вяземского к В.А. Жуковскому от 13 декабря 1832 года: «Вот сюжет для русской фантастической повести dans les moeurs administratives (о нравах администрации (франц.)): чиновник, который сходит с ума на имени своем, которого имя преследует, рябит в глазах, звучит в ушах, кипит на слюне; он отплевывается от имени своего, принимает тайно и молча другое имя, например начальника своего, подписывает под этим именем какую-нибудь важную бумагу, которая идет в ход и производит значительные последствия; он за эту неумышленную фальшь подвергается суду, и так далее» (Русский архив. 1900. Кн. 1. С. 367). Для сравнения можно привести цитату из романа Ф.В. Булгарина «Петр Иванович Выжигин» (1831): «Бывало, Ромуальд Викентьевич, пробуя перо, иногда тайно писал свою фамилию с разными чинами и с улыбкой посматривал на подпись крючком ”действительного статского советника Шмигайлы”. Наконец он помалу отвык и от этого невинного наслаждения. Он стал пробовать перо на изречении: “Суета сует и всяческая суета”» (Булгарин Ф.В. Иван Выжигин. М., 2002. С. 359).

Более чем любопытно рассуждения героини из сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в зазеркалье» (1871): «Интересно, неужели я тоже потеряю свое имя? Мне бы этого не хотелось! Если я останусь без имени, мне тотчас дадут другое, и наверняка какое-нибудь ужасное! А я примусь разыскивать того, кто подобрал мое старое имя. Вот будет смешно! Дам объявление в газету, будто я потеряла собаку: «Потеряно имя по кличке…», тут, конечно, будет пропуск… «На шее медный ошейник». И всех, кого ни встречу, буду окликать: «Алиса!» — вдруг кто-нибудь отзовется» (Кэрролл Л. Приключения Алисы в Стране Чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. В пер. Н.М. Демуровой. М., 1978. С. 145-146). Здесь удивительным образом присутствует и «подобравший» имя, и объявление в газету по поводу пропажи, и даже «собака».

Классическим примером, когда имя выступает в качестве литературного персонажа, может служить исторический анекдот о поручике Киже, опубликованный В. Далем в 1870 году в сборнике рассказов о временах Павла I. История не столь абсурдна , как может показаться на первый взгляд. В свое время была распространена практика записывать дворянских детей на службу, с тем, чтобы к совершеннолетию они успели выслужить нужный чин. Длительное время службу «проходило» имя, а не реальный человек. Эта тема была близка и семейству самого писателя. «В 1797 г. Аф Д думал, по старинному дворянскому обычаю, записать своего Васюту в гвардию с тем, чтобы он выслуживал чины и жил дома, но получил уведомление от г. Ворончевского, что теперь пошли новые порядки и приобретать чины таким образом уже нельзя» (Чаговец В.А. Семейная хроника Гоголей // Памяти Гоголя. Киев, 1902. Отд. III. С. 30). Однако на деле жизнь не была столь сурова. Позднейшая служба Василия Афанасьевича заключалась в том, что он числился сверх комплекта при малороссийском почтамте. П. Щеголев писал, что эта служба была «номинальной» и он даже не был внесен в списки почтамта (Щеголев П. Отец Гоголя // Родословие Гоголя. М., 2009. С. 165). В 1799 г. Василий Афанасьевич был произведен из губернских секретарей в титулярные советники, и в 1805 г. вышел в отставку с чином коллежского асессора.

Зная характер Гоголя можно предположить, что напущенный им по ходу повести туман («здесь происшествие совершенно закрывается туманом») призван скрыть нечто сугубо личное, интимное. Нос – яркая отличительная черта самого автора. Современники выделяли его как наиболее выразительную деталь облика Гоголя, интерпретаторы — как его средство связи с окружающим миром. В. Набоков в своей работе о Гоголе писал, что «нос был самой чуткой и приметной чертой его внешности». Сам писатель уделял особое внимание этой «выдающейся» подробности своей внешности, сознательно преувеличивая его «достоинства». Исследователи обращают внимание на литературно-художественную традицию повести: ее связь с прозой западных романтиков, газетно-журнальными материалами, лубочной литературой. Однако выбор писателем подобного предмета позволяет предположить, что повести присуща некая доля автобиографизма .

Первое, что случилось с Гоголем по приезде в Петербург – он отморозил нос. В.И. Шенрок передает этот момент по воспоминаниям А. С. Данилевского: «…По мере приближения к Петербургу нетерпение и любопытство юных путников возрастало с каждым часом. Обоими молодыми людьми овладел восторг: они позабыли о морозе и, как дети, то и дело высовывались из экипажа и приподнимались на цыпочки, чтобы получше рассмотреть невиданную ими столицу. Гоголь совершенно не мог прийти в себя; он страшно волновался и за свое пылкое увлечение поплатился самым прозаическим образом, схватив насморк и легкую простуду, но особенно обидная неприятность была для него в том, что он, отморозив нос, вынужден был первые дни просидеть дома. Он чуть не слег в постель, и Данилевский перепугался было за него, опасаясь, чтоб он не разболелся серьезно. От всего этого восторг быстро сменился совершенно противоположным настроением…» (Шенрок В.И. Материалы для биографии Гоголя. Т. 1. М. 1892. С. 152). Таким образом, нос с самого начала оказывает непосредственное влияние на сюжет «петербургской повести» Гоголя.

Нос (клюв) является отличительной чертой всего класса птиц. Благодаря украинской форме основа фамилии писателя не затерта окончанием и значение слова воспринимается достаточно ярко, буквально. Гоголь сам старательно подчеркивал птичье значение своей фамилии, в том числе в своих произведениях (в последних строках второй редакции «Тараса Бульбы» — «гордый гоголь быстро несется»). По воспоминаниям Нестора Кукольника на вопрос одного из приятелей, удивленного, что тот из Яновского вдруг превратился в Гоголя: «Да что значит гоголь?», писатель ответил вполне лаконично — «Селезень» (Н.В. Кукольник. И.С. Орлай (Из памятной книжки) // Виноградов И.А. Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. М. 2011. Т. 1. С. 551).

Приняв имя птицы (изображение птицы имеется на родовом гербе писателя) Гоголь пытался и других заставить видеть в своей фигуре нечто птичье, имея в виду прежде всего свой нос. Это лишало фамилию ее основной функции – указывать на связь с родом. Разница между именем (прозвищем) и фамилией в том, что фамилия не отражает индивидуальность своего обладателя. Писатель приложил все усилия к тому, чтобы превратить слово «Гоголь» в личное для себя имя. Это нашло свое отражение в переписке с друзьями, где он ограничивал подпись одной только фамилией (без инициала имени).

Наличие авторской связи с предметом повести определено самим Гоголем. Это наглядно демонстрирует заглавный лист рукописи , на котором вперемешку изображены птичьи и человеческие носы. Связь между ними выполняет «птичья фамилия» писателя (ср. «фамильный нос»). Из описания черновой рукописи: «Вверху первой страницы, на месте заглавия, написано с большими промежутками между словами: ”сего нос сего”» (см. III, 651), что можно трактовать по-разному, в том числе: нос человека – нос птицы. Писатель посчитал необходимым продемонстрировать эту взаимосвязь: при публикации повести в причитания Платона Ковалева была добавлена обращающая на себя внимание фраза о том, что без носа человек «птица не птица».

Нарекания по поводу повести, озвученные Белинским, уводят несколько в сторону от истинной причины отказа. Редакция «Московского наблюдателя», приглашая Гоголя к сотрудничеству, ориентировалась, прежде всего, на его малороссийские произведения — только они к тому времени в основном и были известны. «Нос» же явно не вписывалась в общую концепцию создаваемого журнала. В частности предложения Гоголя по его изданию, высказанные в письмах к Погодину, никак не были учтены.
Повлиять на восприятие современниками повести именно как «грязной» могло наличие параллелей с произведениями неподцензурного творчества. В качестве примера можно привести трагедию «Миликриса, или Дурносов и Фарнос», приписываемую Ивану Баркову. Связь носа и фаллоса — общий для всего произведения прием. Интрига произведения – лишение Фарносом своего более счастливого соперника в притязании на руку Миликрисы мужской силы — является прямой параллелью к мысли Ковалева о том, что он был лишен носа через «баб ворожей».
Еще одним источником мог служить народный кукольный театр. Огромный нос Петрушки – его главный отличительный признак – порой участвует в представлении едва ли не наравне с самим героем. М.М. Бахтин писал, что как «самый гротескный и стремящийся к самостоятельной жизни нос, так и темы носа Гоголь находил в балагане у нашего русского Пульчинеллы, у Петрушки» (Бахтин М.М. Рабле и Гоголь (Искусство слова и народная смеховая культура) // Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т. 4 (2). М., 2010. С. 514). Действительно, можно заметить, что многие персонажи повести – сварливая жена, квартальный, лекарь – входят в список постоянных действующих лиц его театра. В сохранившемся эротическом варианте представления (показываемом исключительно для мужской части публики) единственное чего боится похабник Петрушка — потерять свой нос. В финальной сцене, когда его хватает за нос собака, он вопит во все горло: «Ой, ой, ой! Барбос, Барбос! Пропал мой длинный нос» (Выход Петрушки (Публикация А.Ф. Некрыловой) / Русский эротический фольклор. М., 1995. С.331-332).

В первую очередь здесь имеются в виду пьеса «Ревизор» и статья «О движении журнальной литературы в 1834-35 г.». То же можно сказать и о некоторых других произведениях («Невский проспект», «Записки сумасшедшего» и др.). Сюда же следует отнести недошедший до нас рассказ «Прачка».

Эта оговорка «тело — вместо лица» была отмечена И.Д. Ермаковым (Ермаков И.Д. Из статьи «Нос» // Гоголь в русской критике: Антология. М., 2008. С. 364).

Нос у Ковалева пропал, скорее всего, именно после одного из подобных визитов. Пропажа была обнаружена в пятницу. По четвергам же он бывал у статской советницы Чехтаревой. Кроме того по ходу действия выясняется, что Нос имеет тот же чин что и муж Чехтаревой.

Безымянный доктор во время осмотра Ковалева несколько раз щелкает его большим пальцем «в то самое место, где прежде был нос». Его неспособность приставить нос на место иллюстрирует следующее изречение: «Неудача – лекарей часто щелкает по носу» (Березайский В.С. Забавный словарь, служащий присовокуплением к анекдотам пошехонцев. СПб., 1821. С. 15).

Французским (или гусарским) насморком называют триппер.

Здесь нужно заметить, что к концу повести Гоголь сводит эту тему на нет. Ковалев вдруг решает, что в исчезновении носа никак не связано с его амурными похождениями. После переписки с Подточиной, пытавшейся женить Ковалева на своей дочери (у Даля: «Под добрую сваху комар носу не подточит»), он, не очень правда обосновано, приходит к выводу о несостоятельности своих относительно нее подозрений. И по уверению доктора он так же оказывается совершенно здоров. Видимо с этой же целью из финала повести оказывается исключена сцена о том, как едва пришедший в себя после всего случившегося Ковалев, интересуется у слуги, не спрашивала ли его «одна девчонка».

Героиня романа Ф.В. Булгарина «Петр Иванович Выжигин» Лиза Ярославская, узнав о потере доброго имени, в первые мгновения испытывает схожие чувства – непонимание того, что произошло, растерянность, страх (Булгарин Ф.В. Иван Выжигин. М., 2002. С. 519-520).

Данный эпитет звучит не совсем обычно. И.Д. Ермаков при цитировании ошибочно использует в одном месте более подходящее слово: «птица не птица, человек – не человек» (Ермаков И.Д. Указ. изд. С. 359).

Другое значение – городской обыватель, мещанин, Ковалев вряд ли бы стал примерять на себя. Греч писал что во времена Павла I «предписано было не употреблять некоторых слов, напр.,.. мещанин вм[есто] гражданин» (Греч Н.И. Греч. Записки о моей жизни. М.-Л., 1930. С. 151). Слово «мещанин» использовано в качестве рефрена в стихотворении Пушкина «Моя родословная» и его можно трактовать, в том числе и в значении «гражданин». Здесь важен и такой момент: «гражданин» является противопоставлением «военного», то есть Ковалев, который предпочитал, чтобы его называли майором и здесь «отделен» от своего носа, который являлся гражданским чиновником (Министерства просвещения).

В VII главе первого тома «Мертвых душ»: «Но вот уж тебя, беспашпортного, поймал капитан-исправник. Ты стоишь бодро на очной ставке. “Чей ты?” говорит капитан-исправник, ввернувши тебе при сей верной оказии кое-какое крепкое словцо. “Такого-то и такого-то помещика”, отвечаешь ты бойко. “Зачем ты здесь?” говорит капитан-исправник. “Отпущен на оброк”, отвечаешь ты без запинки. “Где твой пашпорт?” — “У хозяина, мещанина Пименова”. — “Позвать Пименова! Ты Пименов?” — “Я Пименов”. — “Давал он тебе пашпорт свой?” — “Нет, не давал он мне никакого пашпорта”. — “Что ж ты врешь?” говорит капитан-исправник с прибавкою кое-какого крепкого словца. “Так точно”, отвечаешь ты бойко: “я не давал ему, потому что пришел домой поздно, а отдал на подержание Антипу Прохорову, звонарю”. — “Позвать звонаря! Давал он тебе пашпорт?” — “Нет, не получал я от него пашпорта”. — “Что ж ты опять врешь!” говорит капитан-исправник, скрепивши речь кое-каким крепким словцом. “Где ж твой пашпорт?” — “Он у меня был”, говоришь ты проворно: “да, статься может, видно, как-нибудь дорогой пообронил его”. — “А солдатскую шинель”, говорит капитан-исправник, загвоздивши тебе опять в придачу кое-какое крепкое словцо: “зачем стащил? и у священника тоже сундук с медными деньгами?” — “Никак нет”, говоришь ты, не сдвинувшись: “в воровском деле никогда еще не оказывался”. — “А почему же шинель нашли у тебя?” — “Не могу знать: верно, кто-нибудь другой принес ее”. — “Ах, ты, бестия, бестия!” говорит капитан-исправник, покачивая головою и взявшись под бока. “А набейте ему на ноги колодки, да сведите в тюрьму”. — “Извольте! я с удовольствием”, отвечаешь ты. И вот ты себе живешь в тюрьме, покамест в суде производится твое дело. И пишет суд: препроводить тебя из Царевококшайска в тюрьму такого-то города, а тот суд пишет опять: препроводить тебя в какой-нибудь Весьегонск, и ты переезжаешь себе из тюрьмы в тюрьму и говоришь, осматривая новое обиталище: “Нет, вот весьегонская тюрьма будет почище: там хоть и в бабки, так есть место, да и общества больше!”» (Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем: В 23 томах. М., 2012. Т. 7/1. С. 130-131).
Цирюльник Иван Иванович (позднее Иван Яковлевич) не имел фамилии. Ее отсутствие могло свидетельствовать о низком происхождении, например, что он прежде был крепостным. Однако известно, что фамилия у него прежде имелась, но — он ее утратил (потерял).

Прямой параллелью здесь служит рассказ В.Ф. Одоевского «Сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем». По поводу возможных ассоциаций на тему «нос-душа» см. напр.: Кривонос В.Ш. Повести Гоголя: Пространство смысла. Самара, 2006. С. 157-158, с. 180.

А.Д. Синявский, говоря о магии имени у Гоголя, о «воскрешении мертвых», в сцене, когда Чичиков произносит перечисленные в списках имена умерших крестьян, писал в частности: «Имя, мы видим, становится инструментом оживления человека со всем его вещественным окружением, становится как бы носителем самой души, у которой, в согласии с ее звуковым лицом, вырастает тело, портрет, психология, участь, язык, дорога, и вот уже целая толпа шумит, бражничает и мытарствует над пачкой жалких квитанций. Как было этой стихии одушевленных имен и прозвищ, этой тайнописи Гоголя, не перекинуться из ларчика Чичикова на весь текст поэмы!» (Абрам Терц. В тени Гоголя. М.. 2003. С. 359).

В.В. Виноградов писал о присутствующей в повести своеобразной «омонимии», когда слово «нос» перемещается в категорию лица, накладываясь на образ господина в ранге статского советника (Виноградов В.В. Поэтика русской литературы. М., 1976. С. 32). Далее исследователь замечает, что в окончательной редакции повести «сочетание слов “господин” и ”нос” разрушается , потому что оно слишком быстро устанавливало отношение к слову “нос” как к фамилии…» (там же, с. 34).

Имя находится в тесном родстве с платоновскими «идеями». Поэтому видимо совсем не случайно, что главный герой повести получил имя Платон. Материальный аналог идеи имеет то же имя что и сама идея. Имяславие, утверждающее, что имя Бога есть сам Бог, ссылается при этом на Платона в том, что имена вещей существовали до их появления. Бытовое значение этой мысли есть в одной из пословиц Даля: «Сын не родился, а уж ему имя дали».

В метафизике имени основное внимание уделяется связи между именем и его обладателем, что ведет к спору об их взаимоподчинении.

Пример взят из книги прот. Дмитрия Лескина «Метафизика слова и имени в русской религиозно-философской мысли» (СПб., 2008. С. 41).

Ю.М. Лотман, находя совпадения ряда черт этого «сюжета» с повестью «Записки сумасшедшего», полагал, что он мог стать известен Гоголю через В.А. Жуковского (Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. М., 1988. С. 304).

В повести Ю.Н. Тынянова ситуация с подпоручиком Киже заострена до предела и приближается к фантасмагории Гоголя. «Жизнь» подпоручика перенасыщена событиям и оказывается весьма деятельной.

А.Д. Синявский, рассуждая о биографизме прозы Гоголя, писал: «…Гоголевские образы большей частию произведены непосредственно из Гоголя и могут рассматриваться как законный кусочек его духовной плоти, то есть его «нос» (Абрам Терц. Указ. соч. С. 387). Сам Гоголь, используя этот же образ, высказывается совершенно противоположным образом. 23 ноября 1844 года он писал А.М. Вьельгорской: «Вы напрасно ищете в моих сочинениях меня и притом еще в прежних: там просто идет дело о тех людях, о которых идет дело в рассказе. Вы думаете, что у меня до такой степени длинен нос, что может высунуться даже в повестях, писанных еще в такие времена, когда был я еще мальчишка, чуть вышедший из-за школьной скамейки» (XIV, 375). В переписке речь идет о «Вечерах на хуторе», однако эти слова могли бы послужить живой репликой к данной статье. Позже сам писатель признает подобное, не в качестве неясных порывов, а как сознательный творческий прием, относя его прежде всего, к работе над «Мертвыми душами». На вопрос одного из «адресатов» «Четырех писем к разным лицам по поводу «Мертвых душ» почему герои «последних произведений, и в особенности М д, будучи далеко от того, чтобы быть портретами действительных людей, будучи сами по себе свойства совсем непривлекательного, неизвестно почему, близки душе, точно, как бы в сочинении их участвовало какое-нибудь обстоятельство душевное?» (VIII, 292), Гоголь отвечает: «герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения — история моей собственной души» (там же). Он объясняет эффект своего творчества тем что писательское мастерство соединилось у него с «собственным душевным обстоятельством» и «собственной душевной историей». К числу «последних сочинений» относится и повесть «Нос». «Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной» — писал Гоголь. Эти признания мало что проясняют. Чужая душа, как известно, потемки, и читатель, даже тот, кто был знаком с автором не смог бы определить в какой степени Гоголь, чья скрытность была почти паталогической, наделил своими чертами, и какими именно, того или иного героя. А вот внешние события жизни писателя были на виду и более легко расшифровываемы. Видимо именно поэтому Гоголь, используя этот материал, постарался преобразить его до неузнаваемости.

Есть несколько датировок обложки повести «Нос». В «Описании материалов Пушкинского дома» выставлено «Б.д.», т.е. без даты (Описание материалов Пушкинского дома. Выпуск I. Н.В. Гоголь. М.-Л., 1951. С. 12.). В каталоге «Музей Гоголя» обложка отнесена к 1842 году (Музей Гоголя. Каталог выставки к 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя. СПб., 2009. С. 102, 191). Видимо, здесь обозначена предельная дата, когда рисунок (который представляет собой лист, вырванный из тетради) мог быть в распоряжении писателя. Уезжая за границу в 1842 году многие черновые рукописи он оставил у Константина Аксакова. По указанию Е. Дмитриевой рисунок был подарен Гоголем Щепкину (Дмитриева Е.Е. Н.В. Гоголь в западноевропейском контексте: между языками и культурами. М., 2011. С. 204). Наиболее верной кажется датировка предложенная в книге «Рисунки русских писателей» — тридцатые года девятнадцатого столетия (Рисунки русских писателей XVIII – начала XX века. Сост. Р. Дуганов. М., 1988. С. 114). Скорее всего, обложка действительно относится к допечатному периоду существования повести, то есть была создана до отъезда писателя за границу в 1836 году. В то же время часть рисунка сделанная в виде виньетки может представлять собой более позднее добавление — по отношению к основному изображению эти рисунки выполнены более небрежно. Судя по своему художественному оформлению, обложка являлась частью какого-то рукописного издания повести. По крайней мере это должен быть ее беловой автограф, судя по всему неизвестный нам. Размер рисунка 34,8 ; 22,7 (см.: Описание материалов Пушкинского дома. Указ. изд. С. 12). Размер единственного сохранившегося белового автографа (страница начала повести) — 36,0 ; 21, 9 (Рукописи Н.В. Гоголя. Описание. Л., 1952. С. 9).

Здесь любопытна еще одна параллель, «птичья», к фельетону Ф.В. Булгарина «Гражданский гриб» (см. III, 651). Ведя речь о существовании фамилии своего героя, Булгарин приводит исторический анекдот о платоновском человеке. «Диоген, в полном собрании Академии, на вопрос Платона: что такое человек? отвечал: двуногое животное без перьев» («Северная пчела» № 213, 21 сентября 1833 года). (Кстати, возможно в этом анекдоте кроется еще одна причина, по которой Гоголь наделил Ковалева именем греческого философа). Автор в связи с этим дает своему герою Фоме Фомичу Опенкову следующую характеристику, что он — человек «т.е. двуногое животное, только не без перьев, а напротив того, с перьями, и в добавок с чернилами», имея в виду его чиновно-канцелярскую природу.

Продолжение следует: «Нос» Гоголя. Глава 2. Начало работы над повестью. Черновой набросок начала повести. История цирюльника Ивана Яковлевича. —

Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно-странное происшествие. Цырюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте (фамилия его утрачена, и даже на вывеске его – где изображен господин с намыленною щекою и надписью: «и кровь отворяют» – не выставлено ничего более), цырюльник Иван Яковлевич проснулся довольно рано и услышал запах горячего хлеба. Приподнявшись немного на кровати, он увидел, что супруга его, довольно почтенная дама, очень любившая пить кофий, вынимала из печи только что испеченные хлебы.

Гоголь. Нос. Художественный фильм

«Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофий», – сказал Иван Яковлевич: – «а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца с луком». (То есть Иван Яковлевич хотел бы и того и другого, но знал, что было совершенно невозможно требовать двух вещей разом: ибо Прасковья Осиповна очень не любила таких прихотей.) Пусть дурак ест хлеб; мне же лучше» – подумала про себя супруга: «останется кофию лишняя порция». И бросила один хлеб на стол.

Иван Яковлевич для приличия надел сверх рубашки фрак и, усевшись перед столом, насыпал соль, приготовил две головки луку, взял в руки нож и, сделавши значительную мину, принялся резать хлеб. – Разрезавши хлеб на две половины, он поглядел в середину и к удивлению своему увидел что-то белевшееся. Иван Яковлевич ковырнул осторожно ножом и пощупал пальцем: «Плотное?» – сказал он сам про себя: «что бы это такое было?»

Он засунул пальцы и вытащил – нос!.. Иван Яковлевич и руки опустил; стал протирать глаза и щупать: нос, точно нос! и еще, казалось, как будто чей-то знакомый. Ужас изобразился в лице Ивана Яковлевича. Но этот ужас был ничто против негодования, которое овладело его супругою.

«Где это ты, зверь, отрезал нос?» закричала она с гневом. – «Мошенник! пьяница! Я сама на тебя донесу полиции. Разбойник какой! Вот уж я от трех человек слышала, что ты во время бритья так теребишь за носы, что еле держатся».

Но Иван Яковлевич был ни жив, ни мертв. Он узнал, что этот нос был ни чей другой, как коллежского асессора Ковалева, которого он брил каждую середу и воскресенье.

«Стой, Прасковья Осиповна! Я положу его, завернувши в тряпку, в уголок: пусть там маленечко полежит; а после его вынесу».

«И слушать не хочу! Чтобы я позволила у себя в комнате лежать отрезанному носу?..
Сухарь поджаристый! Знай умеет только бритвой возить по ремню, а долга своего скоро совсем не в состоянии будет исполнять, потаскушка, негодяй! Чтобы я стала за тебя отвечать полиции?..

Ах ты пачкун, бревно глупое! Вон его! вон! неси куда хочешь! чтобы я духу его не слыхала!»

Иван Яковлевич стоял совершенно как убитый. Он думал, думал – и не знал, что подумать. «Черт его знает, как это сделалось», сказал он наконец, почесав рукою за ухом. «Пьян ли я вчера возвратился, или нет, уж наверное сказать не могу. А по всем приметам должно быть происшествие несбыточное: ибо хлеб – дело печеное, а нос совсем не то. Ничего не разберу!..
« Иван Яковлевич замолчал. Мысль о том, что полицейские отыщут у него нос и обвинят его, привела его в совершенное беспамятство. Уже ему мерещился алый воротник, красиво вышитый серебром, шпага… и он дрожал всем телом. Наконец, достал он свое исподнее платье и сапоги, натащил на себя всю эту дрянь и, сопровождаемый нелегкими увещаниями Прасковьи Осиповны, завернул нос в тряпку и вышел на улицу.

Гоголь. Нос. Аудиокнига

Он хотел его куда-нибудь подсунуть: или в тумбу под воротами, или так как-нибудь нечаянно выронить, да и повернуть в переулок. Но на беду ему попадался какой-нибудь знакомый человек, который начинал тотчас запросом: «куда идешь?» или «кого так рано собрался брить?» так что Иван Яковлевич никак не мог улучить минуты. В другой раз он уже совсем уронил его, но будошник еще издали указал ему алебардою, примолвив: «подыми! вон ты что-то уронил!» И Иван Яковлевич должен был поднять нос и спрятать его в карман. Отчаяние овладело им, тем более что народ беспрестанно умножался на улице, по мере того как начали отпираться магазины и лавочки.

Он решился идти к Исакиевскому мосту: не удастся ли как-нибудь швырнуть его в Неву?..
Но я несколько виноват, что до сих пор не сказал ничего об Иване Яковлевиче, человеке почтенном во многих отношениях.

Иван Яковлевич, как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный. И хотя каждый день брил чужие подбородки, но его собственный был у него вечно не брит. Фрак у Ивана Яковлевича (Иван Яковлевич никогда не ходил в сюртуке) был пегий, то есть он был черный, но весь в коричнево-желтых и серых яблоках; воротник лоснился; а вместо трех пуговиц висели одни только ниточки. Иван Яковлевич был большой циник, и когда коллежский асессор Ковалев обыкновенно говорил ему во время бритья: «у тебя, Иван Яковлевич, вечно воняют руки!», то Иван Яковлевич отвечал на это вопросом: «отчего ж бы им вонять?» – «Не знаю, братец, только воняют», говорил коллежский асессор, – и Иван Яковлевич, понюхавши табаку, мылил ему за это и на щеке, и под носом, и за ухом, и под бородою, одним словом, где только ему была охота.

Этот почтенный гражданин находился уже на Исакиевском мосту. Он прежде всего осмотрелся; потом нагнулся на перила будто бы посмотреть под мост: много ли рыбы бегает, и швырнул потихоньку тряпку с носом. Он почувствовал, как будто бы с него разом свалилось десять пуд: Иван Яковлевич даже усмехнулся. Вместо того, чтобы идти брить чиновничьи подбородки, он отправился в заведение с надписью: «Кушанье и чай» спросить стакан пуншу, как вдруг заметил в конце моста квартального надзирателя благородной наружности, с широкими бакенбардами, в треугольной шляпе, со шпагою. Он обмер; а между тем квартальный кивал ему пальцем и говорил: «А подойди сюда, любезный!»

Иван Яковлевич, зная форму, снял издали еще картуз и, подошедши проворно, сказал: «Желаю здравия вашему благородию!»

«Нет, нет, братец, не благородию; скажи-ка, что ты там делал, стоя на мосту?»

«Ей богу, сударь, ходил брить, да посмотрел только, шибко ли река идет».

«Врешь, врешь! Этим не отделаешься. Изволь-ка отвечать!»

«Я вашу милость два раза в неделю, или даже три, готов брить без всякого прекословия», отвечал Иван Яковлевич.

«Нет, приятель, это пустяки! Меня три цырюльника бреют, да еще и за большую честь почитают. А вот изволь-ка рассказать, что ты там делал?»

Иван Яковлевич побледнел… Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего неизвестно.

II

Коллежский асессор Ковалев проснулся довольно рано и сделал губами: «брр…», что всегда он делал, когда просыпался, хотя сам не мог растолковать, по какой причине. Ковалев потянулся, приказал себе подать небольшое, стоявшее на столе, зеркало. Он хотел взглянуть на прыщик, который вчерашнего вечера вскочил у него на носу; но к величайшему изумлению увидел, что у него вместо носа совершенно гладкое место! Испугавшись, Ковалев велел подать воды и протер полотенцем глаза: точно нет носа! Он начал щупать рукою, чтобы узнать: не спит ли он? кажется, не спит. Коллежский асессор Ковалев вскочил с кровати, встряхнулся: нет носа!.. Он велел тотчас подать себе одеться и полетел прямо к обер-полицмейстеру.

Но между тем необходимо сказать что-нибудь о Ковалеве, чтобы читатель мог видеть, какого рода был этот коллежский асессор. Коллежских асессоров, которые получают это звание с помощию ученых аттестатов, никак нельзя сравнивать с теми коллежскими асессорами, которые делались на Кавказе. Это два совершенно особенные рода. Ученые коллежские асессоры… Но Россия такая чудная земля, что если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счет. То же разумей и о всех званиях и чинах. – Ковалев был кавказский коллежский асессор. Он два года только еще состоял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда маиором. «Послушай, голубушка», – говорил он обыкновенно, встретивши на улице бабу, продававшую манишки: – «ты приходи ко мне на дом; квартира моя в Садовой; спроси только: здесь ли живет маиор Ковалев – тебе всякой покажет». Если же встречал какую-нибудь смазливенькую, то давал ей сверх того секретное приказание, прибавляя: «Ты спроси, душенька, квартиру маиора Ковалева». – Поэтому-то самому и мы будем вперед этого коллежского асессора называть маиором.

Маиор Ковалев имел обыкновение каждый день прохаживаться по Невскому проспекту. Воротничек его манишки был всегда чрезвычайно чист и накрахмален. Бакенбарды у него были такого рода, какие и теперь еще можно видеть у губернских, поветовых землемеров, у архитекторов и полковых докторов, также у отправляющих разные полицейские обязанности и, вообще, у всех тех мужей, которые имеют полные румяные щеки и очень хорошо играют в бостон: эти бакенбарды идут по самой средине щеки и прямехонько доходят до носа. Маиор Ковалев носил множество печаток сердоликовых и с гербами, и таких, на которых было вырезано: середа, четверг, понедельник и проч. Маиор Ковалев приехал в Петербург по надобности, а именно искать приличного своему званию места: если удастся, то вице-губернаторского, а не то – экзекуторского в каком-нибудь видном департаменте. Маиор Ковалев был не прочь и жениться; но только в таком случае, когда за невестою случится двести тысяч капиталу. И потому читатель теперь может судить сам: каково было положение этого маиора, когда он увидел, вместо довольно недурного и умеренного носа, преглупое, ровное и гладкое место.

Как на беду, ни один извозчик не показывался на улице, и он должен был идти пешком, закутавшись в свой плащ и закрывши платком лицо, показывая вид, как будто у него шла кровь. «Но авось-либо мне так представилось: не может быть, чтобы нос пропал сдуру», подумал он и зашел в кондитерскую нарочно с тем, чтобы посмотреться в зеркало. К счастью, в кондитерской никого не было: мальчишки мели комнаты и расставляли стулья; некоторые с сонными глазами выносили на подносах горячие пирожки; на столах и стульях валялись залитые кофием вчерашние газеты. «Ну, слава богу, никого нет» – произнес он: – «теперь можно поглядеть». Он робко подошел к зеркалу и взглянул: «Черт знает что, какая дрянь!» произнес он, плюнувши… «Хотя бы уже что-нибудь было вместо носа, а то ничего!..»

С досадою закусив губы, вышел он из кондитерской и решился, против своего обыкновения, не глядеть ни на кого и никому не улыбаться. Вдруг он стал как вкопанный у дверей одного дома; в глазах его произошло явление неизъяснимое: перед подъездом остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнул, согнувшись, господин в мундире и побежал вверх по лестнице. Каков же был ужас и вместе изумление Ковалева, когда он узнал, что это был собственный его нос! При этом необыкновенном зрелище, казалось ему, всё переворотилось у него в глазах; он чувствовал, что едва мог стоять; но решился во что бы ни стало ожидать его возвращения в карету, весь дрожа как в лихорадке. Чрез две минуты нос действительно вышел. Он был в мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником; на нем были замшевые панталоны; при боку шпага. По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считался в ранге статского советника. По всему заметно было, что он ехал куда-нибудь с визитом. Он поглядел на обе стороны, закричал кучеру: «подавай!», сел и уехал.

Бедный Ковалев чуть не сошел с ума. Он не знал, как и подумать о таком странном происшествии. Как же можно, в самом деле, чтобы нос, который еще вчера был у него на лице, не мог ездить и ходить, – был в мундире! Он побежал за каретою, которая, к счастью, проехала недалеко и остановилась перед Казанским собором.

Он поспешил в собор, пробрался сквозь ряд нищих старух с завязанными лицами и двумя отверстиями для глаз, над которыми он прежде так смеялся, и вошел в церковь. Молельщиков внутри церкви было немного; они все стояли только при входе в двери. Ковалев чувствовал себя в таком расстроенном состоянии, что никак не в силах был молиться, и искал глазами этого господина по всем углам. Наконец увидел его стоявшего в стороне. Нос спрятал совершенно лицо свое в большой стоячий воротник и с выражением величайшей набожности молился.

«Как подойти к нему?» думал Ковалев. «По всему, по мундиру, по шляпе видно, что он статский советник. Черт его знает, как это сделать!»

Он начал около него покашливать; но нос ни на минуту не оставлял набожного своего положения и отвешивал поклоны.

«Милостивый государь…» – сказал Ковалев, внутренно принуждая себя ободриться: – «милостивый государь…»

«Что вам угодно?» – отвечал нос, оборотившись.

«Мне странно, милостивый государь… мне кажется… вы должны знать свое место. И вдруг я вас нахожу и где же? – в церкви. Согласитесь…»

«Извините меня, я не могу взять в толк, о чем вы изволите говорить… Объяснитесь».

«Как мне ему объяснить?» подумал Ковалев и, собравшись с духом, начал: «Конечно я… впрочем я маиор. Мне ходить без носа, согласитесь, это неприлично. Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа; но, имея в виду получить губернаторское место….
притом будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарева, статская советница, и другие… Вы посудите сами… я не знаю, милостивый государь… (При этом маиор Ковалев пожал плечами)… Извините… если на это смотреть сообразно с правилами долга и чести… вы сами можете понять…»

«Ничего решительно не понимаю», – отвечал нос. «Изъяснитесь удовлетворительнее».

«Милостивый государь…» – сказал Ковалев с чувством собственного достоинства: – «я не знаю, как понимать слова ваши… Здесь всё дело, кажется, совершенно очевидно… Или вы хотите… Ведь вы мой собственный нос!»

Нос посмотрел на маиора, и брови его несколько нахмурились.

– «Вы ошибаетесь, милостивый государь. Я сам по себе. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Судя по пуговицам вашего виц-мундира, вы должны служить в сенате или, по крайней мере, по юстиции. Я же по ученой части». Сказавши это, нос отвернулся и продолжал молиться.

Ковалев совершенно смешался, не зная, что делать и что даже подумать. В это время послышался приятный шум дамского платья: подошла пожилая дама, вся убранная кружевами, и с нею тоненькая, в белом платье, очень мило рисовавшемся на ее стройной талии, в палевой шляпке легкой как пирожное. За ними остановился и открыл табакерку высокий гайдук с большими бакенбардами и целой дюжиной воротников.

Ковалев выступил поближе, высунул батистовый воротничок манишки, поправил висевшие на золотой цепочке свои печатки и, улыбаясь по сторонам, обратил внимание на легонькую даму, которая, как весенний цветочек, слегка наклонялась и подносила ко лбу свою беленькую ручку с полупрозрачными пальцами. Улыбка на лице Ковалева раздвинулась еще далее, когда он увидел из-под шляпки ее кругленький, яркой белизны подбородок и часть щеки, осененной цветом первой весенней розы. Но вдруг он отскочил, как будто бы обжёгшись. Он вспомнил, что у него вместо носа совершенно нет ничего, и слезы выдавились из глаз его. Он оборотился с тем, чтобы напрямик сказать господину в мундире, что он только прикинулся статским советником, что он плут и подлец и что он больше ничего, как только его собственный нос… Но носа уже не было: он успел ускакать, вероятно, опять к кому-нибудь с визитом.

Это повергло Ковалева в отчаяние. Он пошел назад и остановился с минуту под колоннадою, тщательно смотря во все стороны, не попадется ли где нос. Он очень хорошо помнил, что шляпа на нем была с плюмажем и мундир с золотым шитьем; но шинель не заметил, ни цвета его кареты, ни лошадей, ни даже того, был ли у него сзади какой-нибудь лакей и в какой ливрее. Притом карет неслось такое множество взад и вперед и с такою быстротою, что трудно было даже приметить; но если бы и приметил он какую-нибудь из них, то не имел бы никаких средств остановить. День был прекрасный и солнечный. На Невском народу была тьма; дам целый цветочный водопад сыпался по всему тротуару, начиная от Полицейского до Аничкина моста. Вон и знакомый ему надворный советник идет, которого он называл подполковником, особливо, ежели то случалось при посторонних. Вон и Ярыжкин, столоначальник в сенате, большой приятель, который вечно в бостоне обремизивался, когда играл восемь. Вон и другой маиор, получивший на Кавказе асессорство, махает рукой, чтобы шел к нему…

«А черт возьми!» – сказал Ковалев. «Эй, извозчик, вези прямо к обер-полицмейстеру!»

Ковалев сел в дрожки и только покрикивал извозчику: «валяй во всю ивановскую!»

«У себя обер-полицмейстер?» вскричал он, зашедши в сени.

«Никак нет», отвечал привратник: – «только что уехал».

«Вот тебе раз!»

«Да», – прибавил привратник – «оно и не так давно, но уехал. Минуточкой бы пришли раньше, то, может, застали бы дома».

Ковалев, не отнимая платка от лица, сел на извозчика и закричал отчаянным голосом: «пошел!»

«Куда?» сказал извозчик.

«Пошел прямо!»

«Как прямо? тут поворот: направо или налево?»

Этот вопрос остановил Ковалева и заставил его опять подумать. В его положении следовало ему прежде всего отнестись в Управу благочиния, не потому что оно имело прямое отношение к полиции, но потому, что ее распоряжения могли быть гораздо быстрее, чем в других местах; искать же удовлетворения по начальству того места, при котором нос объявил себя служащим, было бы безрассудно, потому что из собственных ответов носа уже можно было видеть, что для этого человека ничего не было священного, и он мог так же солгать и в этом случае, как солгал, уверяя, что он никогда не видался с ним. Итак, Ковалев уже хотел было приказать ехать в Управу благочиния, как опять пришла мысль ему, что этот плут и мошенник, который поступил уже при первой встрече таким бессовестным образом, мог опять удобно, пользуясь временем, как-нибудь улизнуть из города, – и тогда все искания будут тщетны, или могут продолжиться, чего боже сохрани, на целый месяц. Наконец, казалось, само небо вразумило его. Он решился отнестись прямо в газетную экспедицию и заблаговременно сделать публикацию с обстоятельным описанием всех качеств, дабы всякий, встретивший его, мог в ту же минуту его представить к нему или по крайней мере дать знать о месте пребывания. Итак он, решив на этом, велел извозчику ехать в газетную экспедицию, и во всю дорогу не переставал его тузить кулаком в спину, приговаривая: «скорей, подлец! скорей, мошенник!» – «Эх, барин!» говорил извозчик, потряхивая головой и стегая возжей свою лошадь, на которой шерсть была длинная как на болонке. Дрожки наконец остановились, и Ковалев, запыхавшись, вбежал в небольшую приемную комнату, где седой чиновник, в старом фраке и очках, сидел за столом и, взявши в зубы перо, считал принесенные медные деньги.

«Кто здесь принимает объявления?» закричал Ковалев. «А, здравствуйте!»

«Мое почтение», – сказал седой чиновник, поднявши на минуту глаза и опустивши их снова на разложенные кучи денег.

«Я желаю припечатать…»

«Позвольте. Прошу немножко повременить», – произнес чиновник, ставя одною рукою цифру на бумаге и передвигая пальцами левой руки два очка на счетах. Лакей с галунами и наружностию, показывавшею пребывание его в аристократическом доме, стоял возле стола с запискою в руках и почел приличным показать свою общежительность: «Поверите ли, сударь, что собачонка не стóит восьми гривен, т. е. я не дал бы за нее и восьми грошей; а графиня любит, ей богу, любит, – и вот тому, кто ее отыщет, сто рублей! Если сказать по приличию, то вот так, как мы теперь с вами, вкусы людей совсем не совместны: уж когда охотник, то держи лягавую собаку или пуделя; не пожалей пятисот, тысячу дай, но зато уж чтоб была собака хорошая».

Почтенный чиновник слушал это с значительною миною, и в то же время занимался сметою: сколько букв в принесенной записке. По сторонам стояло множество старух, купеческих сидельцев и дворников с записками. В одной значилось, что отпускается в услужение кучер трезвого поведения; в другой – малоподержанная коляска, вывезенная в 1814 году из Парижа; там отпускалась дворовая девка 19 лет, упражнявшаяся в прачешном деле, годная и для других работ; прочные дрожки без одной рессоры, молодая горячая лошадь в серых яблоках, семнадцати лет от роду, новые полученные из Лондона семена репы и редиса, дача со всеми угодьями: двумя стойлами для лошадей и местом, на котором можно развести превосходный березовый или еловый сад; там же находился вызов желающих купить старые подошвы, с приглашением явиться к переторжке каждый день от 8 до 3 часов утра. Комната, в которой местилось всё это общество, была маленькая, и воздух в ней был чрезвычайно густ; но коллежский асессор Ковалев не мог слышать запаха, потому что закрылся платком, и потому что самый нос его находился бог знает в каких местах.

«Милостивый государь, позвольте вас попросить… Мне очень нужно», – сказал он наконец с нетерпением.

– «Сейчас, сейчас! Два рубля сорок три копейки! Сию минуту! Рубль шестьдесят четыре копейки!» говорил седовласый господин, бросая старухам и дворникам записки в глаза. «Вам что угодно?» наконец сказал он, обратившись к Ковалеву.

«Я прошу…» сказал Ковалев: «случилось мошенничество, или плутовство, я до сих пор не могу никак узнать. Я прошу только припечатать, что тот, кто ко мне этого подлеца представит, получит достаточное вознаграждение».

– «Позвольте узнать, как ваша фамилия?»

«Нет, зачем же фамилию? Мне нельзя сказать ее. У меня много знакомых: Чехтарева, статская советница, Палагея Григорьевна Подточина, штаб-офицерша… Вдруг узнают, боже сохрани! Вы можете просто написать: коллежский асессор, или, еще лучше, состоящий в маиорском чине».

«А сбежавший был ваш дворовый человек?»

«Какое, дворовый человек? Это бы еще не такое большое мошенничество! Сбежал от меня… нос…»

«Гм! какая странная фамилия! И на большую сумму этот г. Носов обокрал вас?»

«Нос, то есть… вы не то думаете! Нос, мой собственный нос пропал неизвестно куда. Черт хотел подшутить надо мною!» «Да каким же образом пропал? Я что-то не могу хорошенько понять».

«Да я не могу вам сказать, каким образом; но главное то, что он разъезжает теперь по городу и называет себя статским советником. И потому я вас прошу объявить, чтобы поймавший представил его немедленно ко мне в самом скорейшем времени. Вы посудите, в самом деле, как же мне быть без такой заметной части тела? это не то, что какой-нибудь мизинный палец на ноге, которую я в сапог – и никто не увидит, если его нет. Я бываю по четвергам у статской советницы Чехтаревой; Подточина Палагея Григорьевна, штаб-офицерша, и у ней дочка очень хорошенькая, тоже очень хорошие знакомые, и вы посудите сами, как же мне теперь… Мне теперь к ним нельзя явиться».

Чиновник задумался, что означали крепко сжавшиеся губы.

– «Нет, я не могу поместить такого объявления в газетах» – сказал он наконец после долгого молчания.

«Как? отчего?»

– «Так. Газета может потерять репутацию. Если всякий начнет писать, что у него сбежал нос, то… И так уже говорят, что печатается много несообразностей и ложных слухов».

«Да чем же это дело несообразное? Тут, кажется, ничего нет такого».

«Это вам так кажется, что нет. А вот, на прошлой неделе, такой же был случай. Пришел чиновник таким же образом, как вы теперь пришли, принес записку, денег по расчету пришлось 2 р. 73 к., и всё объявление состояло в том, что сбежал пудель черной шерсти. Кажется, что бы тут такое? А вышел пасквиль: пудель-то этот был казначей, не помню какого-то заведения».

«Да ведь я вам не о пуделе делаю объявление, а о собственном моем носе: стало быть, почти то же, что о самом себе».

«Нет, такого объявления я никак не могу поместить».

«Да когда у меня точно пропал нос!»

«Если пропал, то это дело медика. Говорят, что есть такие люди, которые могут приставить какой угодно нос. Но впрочем я замечаю, что вы должны быть человек веселого нрава и любите в обществе пошутить».

«Клянусь вам, вот как бог свят! Пожалуй, уж если до того дошло, то я покажу вам».

«Зачем беспокоиться!» продолжал чиновник, нюхая табак. «Впрочем, если не в беспокойство», – прибавил он с движением любопытства: «то желательно бы взглянуть».

Коллежский асессор отнял от лица платок.

– «В самом деле, чрезвычайно странно!» – сказал чиновник: «место совершенно гладкое, как будто бы только что выпеченный блин. Да, до невероятности ровное!»

«Ну, вы теперь будете спорить? Вы видите сами, что нельзя не напечатать. Я вам буду особенно благодарен, и очень рад, что этот случай доставил мне удовольствие с вами познакомиться…» Маиор, как видно из этого, решился на сей раз немного поподличать.

– «Напечатать-то, конечно, дело небольшое», сказал чиновник: – «только я не предвижу в этом никакой для вас выгоды. Если уже хотите, то отдайте тому, кто имеет искусное перо, описать как редкое произведение натуры и напечатать эту статейку в «Северной Пчеле» (тут он понюхал еще раз табаку) для пользы юношества (тут он утер нос), или так, для общего любопытства».

Коллежский асессор был совершенно обезнадежен. Он опустил глаза вниз газеты, где было извещение о спектаклях; уже лицо его было готово улыбнуться, встретив имя актрисы хорошенькой собою, и рука взялась за карман: есть ли при нем синяя ассигнация, потому что штаб-офицеры, по мнению Ковалева, должны сидеть в креслах, – но мысль о носе всё испортила!

Сам чиновник, казалось, был тронут затруднительным положением Ковалева. Желая сколько-нибудь облегчить его горесть, он почел приличным выразить участие свое в нескольких словах: «Мне, право, очень прискорбно, что с вами случился такой анекдот. Не угодно ли вам понюхать табачку? это разбивает головные боли и печальные расположения; даже в отношении к гемороидам это хорошо». Говоря это, чиновник поднес Ковалеву табакерку, довольно ловко подвернув под нее крышку с портретом какой-то дамы в шляпке.

Этот неумышленный поступок вывел из терпения Ковалева. «Я не понимаю, как вы находите место шуткам», сказал он с сердцем: «разве вы не видите, что у меня именно нет того, чем бы я мог понюхать? Чтоб черт побрал ваш табак! Я теперь не могу смотреть на него, и не только на скверный ваш березинский, но хоть бы вы поднесли мне самого рапе». Сказавши, он вышел, глубоко раздосадованный, из газетной экспедиции и отправился к частному приставу, чрезвычайному охотнику до сахару. На дому его вся передняя, она же и столовая, была установлена сахарными головами, которые нанесли к нему из дружбы купцы. Кухарка в это время скидала с частного пристава казенные ботфорты; шпага и все военные доспехи уже мирно развесились по углам и грозную трехугольную шляпу уже затрогивал трехлетний сынок его, и он, после боевой, бранной жизни, готовился вкусить удовольствия мира.

Ковалев вошел к нему в то время, когда он потянулся, крякнул и сказал: «Эх, славно засну два часика!» И потому можно было предвидеть, что приход коллежского асессора был совершенно не вóвремя. И не знаю, хотя бы он даже принес ему в то время несколько фунтов чаю или сукна, он бы не был принят слишком радушно. Частный был большой поощритель всех искусств и мануфактурностей; но государственную ассигнацию предпочитал всему. «Это вещь», обыкновенно говорил он: «уж нет ничего лучше этой вещи: есть не просит, места займет немного, в кармане всегда поместится, уронишь – не расшибется».

Частный принял довольно сухо Ковалева и сказал, что после обеда не то время, чтобы производить следствие, что сама натура назначила, чтобы, наевшись, немного отдохнуть (из этого коллежский асессор мог видеть, что частному приставу были не безызвестны изречения древних мудрецов), что у порядочного человека не оторвут носа и что много есть на свете всяких маиоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным местам.

То есть, не в бровь, а прямо в глаз! Нужно заметить, что Ковалев был чрезвычайно обидчивый человек. Он мог простить всё, что ни говорили о нем самом, но никак не извинял, если это относилось к чину или званию. Он даже полагал, что в театральных пьесах можно пропускать всё, что относится к обер-офицерам, но на штаб-офицеров никак не должно нападать. Прием частного так его сконфузил, что он тряхнул головою и сказал с чувством достоинства, немного расставив свои руки: «Признаюсь, после этаких обидных с вашей стороны замечаний, я ничего не могу прибавить…» и вышел.

Он приехал домой, едва слыша под собою ноги. Были уже сумерки. Печальною или чрезвычайно гадкою показалась ему квартира после всех этих неудачных исканий. Взошедши в переднюю, увидел он на кожаном запачканном диване лакея своего Ивана, который, лежа на спине, плевал в потолок и попадал довольно удачно в одно и то же место. Такое равнодушие человека взбесило его; он ударил его шляпою по лбу, примолвив: «ты, свинья, всегда глупостями занимаешься!»

Иван вскочил вдруг с своего места и бросился со всех ног снимать с него плащ.

Вошедши в свою комнату, маиор, усталый и печальный, бросился в кресла, и наконец после нескольких вздохов сказал:

«Боже мой! боже мой! За что это такое несчастие? Будь я без руки или без ноги – всё бы это лучше; будь я без ушей – скверно, однако ж всё сноснее; но без носа человек – черт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин; просто, возьми да и вышвырни за окошко! И пусть бы уже на войне отрубили или на дуэли, или я сам был причиною; но ведь пропал ни за что, ни про что, пропал даром, ни за грош!..
Только нет, не может быть», прибавил он, немного подумав. «Невероятно, чтобы нос пропал; никаким образом невероятно. Это, верно, или во сне снится, или просто грезится; может быть, я как-нибудь ошибкою выпил вместо воды водку, которою вытираю после бритья себе бороду. Иван дурак не принял, и я, верно, хватил ее». – Чтобы действительно увериться, что он не пьян, маиор ущипнул себя так больно, что сам вскрикнул. Эта боль совершенно уверила его, что он действует и живет наяву. Он потихоньку приблизился к зеркалу и сначала зажмурил глаза с тою мыслию, что авось-либо нос покажется на своем месте; но в ту же минуту отскочил назад, сказавши: «экой пасквильный вид!»

Это было, точно, непонятно. Если бы пропала пуговица, серебряная ложка, часы, или что-нибудь подобное; – но пропасть, и кому же пропасть? и притом еще на собственной квартире!..
Маиор Ковалев, сообразя все обстоятельства, предполагал едва ли не ближе всего к истине, что виною этого должен быть не кто другой, как штаб-офицерша Подточина, которая желала, чтобы он женился на ее дочери. Он и сам любил за нею приволокнуться, но избегал окончательной разделки. Когда же штаб-офицерша объявила ему напрямик, что она хочет выдать ее за него, он потихоньку отчалил с своими комплиментами, сказавши, что еще молод, что нужно ему прослужить лет пяток, чтобы уже ровно было сорок два года. И потому штаб-офицерша, верно из мщения, решилась его испортить и наняла для этого каких-нибудь колдовок-баб, потому что никаким образом нельзя было предположить, чтобы нос был отрезан: никто не входил к нему в комнату; цырюльник же Иван Яковлевич брил его еще в среду, а в продолжение всей среды и даже во весь четверток нос у него был цел, – это он помнил и знал очень хорошо; притом была бы им чувствуема боль, и, без сомнения, рана не могла бы так скоро зажить и быть гладкою, как блин. Он строил в голове планы: звать ли штаб-офицершу формальным порядком в суд или явиться к ней самому и уличить ее. Размышления его прерваны были светом, блеснувшим сквозь все скважины дверей, который дал знать, что свеча в передней уже зажжена Иваном. Скоро показался и сам Иван, неся ее перед собою и озаряя ярко всю комнату. Первым движением Ковалева было схватить платок и закрыть то место, где вчера еще был нос, чтобы в самом деле глупый человек не зазевался, увидя у барина такую странность.

Не успел Иван уйти в конуру свою, как послышался в передней незнакомый голос, произнесший: «Здесь ли живет коллежский асессор Ковалев?»

– «Войдите. Маиор Ковалев здесь», – сказал Ковалев, вскочивши поспешно и отворяя дверь.

Вошел полицейский чиновник красивой наружности, с бакенбардами не слишком светлыми и не темными, с довольно полными щеками, тот самый, который в начале повести стоял в конце Исакиевского моста.

«Вы изволили затерять нос свой?»

«Так точно».

«Он теперь найден».

«Что вы говорите?» закричал маиор Ковалев. Радость отняла у него язык. Он глядел в оба на стоявшего перед ним квартального, на полных губах и щеках которого ярко мелькал трепетный свет свечи. «Каким образом?»

«Странным случаем: его перехватили почти на дороге. Он уже садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу. И пашпорт давно был написан на имя одного чиновника. И странно то, что я сам принял его сначала за господина. Но к счастью были со мной очки, и я тот же час увидел, что это был нос. Ведь я близорук, и если вы станете передо мною, то я вижу только, что у вас лицо, но ни носа, ни бороды, ничего не замечу. Моя теща, то есть мать жены моей, тоже ничего не видит».

Ковалев был вне себя. «Где же он? Где? Я сейчас побегу».

«Не беспокойтесь. Я, зная, что он вам нужен, принес его с собою. И странно то, что главный участник в этом деле есть мошенник цырюльник на Вознесенской улице, который сидит теперь на съезжей. Я давно подозревал его в пьянстве и воровстве, и еще третьего дня стащил он в одной лавочке бортище пуговиц. Нос ваш совершенно таков, как был». – При этом квартальный полез в карман и вытащил оттуда завернутый в бумажке нос.

«Так, он!» закричал Ковалев: «точно он! Откушайте сегодня со мною чашечку чаю».

«Почел бы за большую приятность, но никак не могу: мне нужно заехать отсюда в смирительный дом… Очень большая поднялась дороговизна на все припасы… У меня в доме живет и теща, то есть мать моей жены, и дети; старший особенно подает большие надежды: очень умный мальчишка, но средств для воспитания совершенно нет никаких».

Ковалев догадался и, схватив со стола красную ассигнацию, сунул в руки надзирателю, который, расшаркавшись, вышел за дверь, и в ту же почти минуту Ковалев слышал уже голос его на улице, где он увещевал по зубам одного глупого мужика, наехавшего со своею телегою как раз на бульвар.

Коллежский асессор, по уходе квартального, несколько минут оставался в каком-то неопределенном состоянии и едва через несколько минут пришел в возможность видеть и чувствовать: в такое беспамятство повергла его неожиданная радость. Он взял бережливо найденный нос в обе руки, сложенные горстью, и еще раз рассмотрел его внимательно.

«Так, он, точно он!» говорил маиор Ковалев. «Вот и прыщик на левой стороне, вскочивший вчерашнего дня». Маиор чуть не засмеялся от радости.

Но на свете нет ничего долговременного, а потому и радость в следующую минуту за первою уже не так жива; в третью минуту она становится еще слабее и наконец, незаметно сливается с обыкновенным положением души, как на воде круг, рожденный падением камешка, наконец сливается с гладкою поверхностью. Ковалев начал размышлять и смекнул, что дело еще не кончено: нос найден, но ведь нужно же его приставить, поместить на свое место.

«А что если он не пристанет?»

При таком вопросе, сделанном самому себе, маиор побледнел.

С чувством неизъяснимого страха бросился он к столу, придвинул зеркало, чтобы как-нибудь не поставить нос криво. Руки его дрожали. Осторожно и осмотрительно наложил он его на прежнее место. О, ужас! Нос не приклеивался!..

Он поднес его ко рту, нагрел его слегка своим дыханием и опять поднес к гладкому месту, находившемуся между двух щек; но нос никаким образом не держался.

«Ну! ну же! полезай, дурак!» говорил он ему. Но нос был как деревянный и падал на стол с таким странным звуком, как будто бы пробка. Лицо маиора судорожно скривилось. «Неужели он не прирастет?» говорил он в испуге. Но сколько раз ни подносил он его на его же собственное место, старание было по-прежнему неуспешно.

Он кликнул Ивана и послал его за доктором, который занимал в том же самом доме лучшую квартиру в бельэтаже. Доктор этот был видный из себя мужчина, имел прекрасные смолистые бакенбарды, свежую, здоровую докторшу, ел поутру свежие яблоки и держал рот в необыкновенной чистоте, полоща его каждое утро почти три четверти часа и шлифуя зубы пятью разных родов щеточками. Доктор явился в ту же минуту. Спросивши, как давно случилось несчастие, он поднял маиора Ковалева за подбородок и дал ему большим пальцем щелчка в то самое место, где прежде был нос, так что маиор должен был откинуть свою голову назад с такою силою, что ударился затылком в стену. Медик сказал, что это ничего, и, посоветовавши отодвинуться немного от стены, велел ему перегнуть голову сначала на правую сторону и, пощупавши то место, где прежде был нос, сказал: «Гм!» Потом велел ему перегнуть голову на левую сторону и сказал: «Гм!» и в заключение дал опять ему большим пальцем щелчка, так что маиор Ковалев дернул головою как конь, которому смотрят в зубы. Сделавши такую пробу, медик покачал головою и сказал: «Нет, нельзя. Вы уж лучше так оставайтесь, потому что можно сделать еще хуже. Оно конечно, приставить можно; я бы, пожалуй, вам сейчас приставил его; но я вас уверяю, что это для вас хуже».

«Вот хорошо! как же мне оставаться без носа?» сказал Ковалев. «Уж хуже не может быть, как теперь. Это просто черт знает что! Куда же я с этакою пасквильностию покажуся? Я имею хорошее знакомство: вот и сегодня мне нужно быть на вечере в двух домах. Я со многими знаком: статская советница Чехтарева, Подточина штаб-офицерша… хоть после теперешнего поступка ее я не имею с ней другого дела, как только чрез полицию. Сделайте милость», произнес Ковалев умоляющим голосом: «нет ли средства? как-нибудь приставьте; хоть не хорошо, лишь бы только держался; я даже могу его слегка подпирать рукою в опасных случаях. Я же притом и не танцую, чтобы мог вредить каким-нибудь неосторожным движением. Всё, что относится на счет благодарности за визиты, уж будьте уверены, сколько дозволят мои средства…»

«Верите ли», сказал доктор ни громким, ни тихим голосом, но чрезвычайно уветливым и магнетическим: «что я никогда из корысти не лечу. Это противно моим правилам и моему искусству. Правда, я беру за визиты, но единственно с тем только, чтобы не обидеть моим отказом. Конечно, я бы приставил ваш нос: но я вас уверяю честью, если уже вы не верите моему слову, что это будет гораздо хуже. Предоставьте лучше действию самой натуры. Мойте чаще холодною водою, и я вас уверяю, что вы, не имея носа, будете так же здоровы, как если бы имели его. А нос я вам советую положить в банку со спиртом или еще лучше влить туда две столовые ложки острой водки и подогретого уксуса, – и тогда вы можете взять за него порядочные деньги. Я даже сам возьму его, если вы только не подорожитесь».

«Нет, нет! ни за что не продам!» вскричал отчаянный маиор Ковалев: «лучше пусть он пропадет!»

«Извините!» сказал доктор, откланиваясь, «я хотел быть вам полезным… Что ж делать! По крайней мере, вы видели мое старание». Сказавши это, доктор с благородною осанкою вышел из комнаты. Ковалев не заметил даже лица его и в глубокой бесчувственности видел только выглядывавшие из рукавов его черного фрака рукавчики белой и чистой как снег рубашки.

Он решился на другой же день, прежде представления жалобы, писать к штаб-офицерше, не согласится ли она без бою возвратить ему то, что следует. Письмо было такого содержания:

Милостивая государыня, Александра Григорьевна!

Не могу понять странного со стороны вашей действия. Будьте уверены, что, поступая таким образом, ничего вы не выиграете и ничуть не принудите меня жениться на вашей дочери. Поверьте, что история насчет моего носа мне совершенно известна, равно как то, что в этом вы есть главные участницы, а не кто другой. Внезапное его отделение с своего места, побег и маскирование, то под видом одного чиновника, то наконец в собственном виде, есть больше ничего, кроме следствие волхвований, произведенных вами или теми, которые упражняются в подобных вам благородных занятиях. Я с своей стороны почитаю долгом вас предуведомить, если упоминаемый мною нос не будет сегодня же на своем месте, то я принужден буду прибегнуть к защите и покровительству законов.

Впрочем, с совершенным почтением к вам, имею честь быть Ваш покорный слуга

Платон Ковалев.

Милостивый государь, Платон Кузьмич!

Чрезвычайно удивило меня письмо ваше. Я, признаюсь вам по откровенности, никак не ожидала, а тем более относительно несправедливых укоризн со стороны вашей. Предуведомляю вас, что я чиновника, о котором упоминаете вы, никогда не принимала у себя в доме, ни замаскированного, ни в настоящем виде. Бывал у меня, правда, Филипп Иванович Потанчиков. И хотя он, точно, искал руки моей дочери, будучи сам хорошего, трезвого поведения и великой учености; но я никогда не подавала ему никакой надежды. Вы упоминаете еще о носе. Если вы разумеете под сим, что будто бы я хотела оставить вас с носом, то есть дать вам формальный отказ: то меня удивляет, что вы сами об этом говорите, тогда как я, сколько вам известно, была совершенно противного мнения, и если вы теперь же посватаетесь на моей дочери законным образом, я готова сей же час удовлетворить вас, ибо это составляло всегда предмет моего живейшего желания, в надежде чего остаюсь всегда готовою к услугам вашим

Александра Подточина.

«Нет», говорил Ковалев, прочитавши письмо. «Она точно не виновата. Не может быть! Письмо так написано, как не может написать человек, виноватый в преступлении». Коллежский асессор был в этом сведущ потому, что был посылан несколько раз на следствие еще в Кавказской области. «Каким же образом, какими судьбами это приключилось? Только черт разберет это!» сказал он наконец, опустив руки.

Между тем слухи об этом необыкновенном происшествии распространились по всей столице и, как водится, не без особенных прибавлений. Тогда умы всех именно настроены были к чрезвычайному: недавно только что занимали весь город опыты действия магнетизма. Притом история о танцующих стульях в Конюшенной улице была еще свежа, и потому нечего удивляться, что скоро начали говорить, будто нос коллежского асессора Ковалева ровно в 3 часа прогуливается по Невскому проспекту. Любопытных стекалось каждый день множество. Сказал кто-то, что нос будто бы находился в магазине Юнкера: и возле Юнкера такая сделалась толпа и давка, что должна была даже полиция вступиться. Один спекулатор почтенной наружности, с бакенбардами, продававший при входе в театр разные сухие кондитерские пирожки, нарочно поделал прекрасные деревянные, прочные скамьи, на которые приглашал любопытных становиться за 80 копеек от каждого посетителя. Один заслуженный полковник нарочно для этого вышел раньше из дому и с большим трудом пробрался сквозь толпу; но, к большому негодованию своему, увидел в окне магазина вместо носа обыкновенную шерстяную фуфайку и литографированную картинку с изображением девушки, поправлявшей чулок, и глядевшего на нее из-за дерева франта с откидным жилетом и небольшою бородкою, – картинку, уже более десяти лет висящую всё на одном месте. Отошед, он сказал с досадою: «как можно этакими глупыми и неправдоподобными слухами смущать народ?» – Потом пронесся слух, что не на Невском проспекте, а в Таврическом саду прогуливается нос маиора Ковалева, что будто бы он давно уже там; что когда еще проживал там Хосрев-Мирза, то очень удивлялся этой странной игре природы. Некоторые из студентов Хирургической академии отправились туда. Одна знатная, почтенная дама просила особенным письмом смотрителя за садом показать детям ее этот редкий феномен и, если можно, с объяснением наставительным и назидательным для юношей.

Всем этим происшествиям были чрезвычайно рады все светские, необходимые посетители раутов, любившие смешить дам, у которых запас в то время совершенно истощился. Небольшая часть почтенных и благонамеренных людей была чрезвычайно недовольна. Один господин говорил с негодованием, что он не понимает, как в нынешний просвещенный век могут распространяться нелепые выдумки, и что он удивляется, как не обратит на это внимание правительство. Господин этот, как видно, принадлежал к числу тех господ, которые желали бы впутать правительство во всё, даже в свои ежедневные ссоры с женою. Вслед за этим… но здесь вновь всё происшествие скрывается туманом, и что было потом, решительно неизвестно.

III

Чепуха совершенная делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия: вдруг тот самый нос, который разъезжал в чине статского советника и наделал столько шуму в городе, очутился как ни в чем не бывало вновь на своем месте, то есть именно между двух щек маиора Ковалева. Это случилось уже апреля 7 числа. Проснувшись и нечаянно взглянув в зеркало, видит он: нос! хвать рукою – точно нос! «Эге!» сказал Ковалев, и в радости чуть не дернул по всей комнате босиком тропака, но вошедший Иван помешал. Он приказал тот же час дать себе умыться и, умываясь, взглянул еще раз в зеркало: нос. Вытираясь утиральником, он опять взглянул в зеркало: нос!

«А посмотри, Иван, кажется, у меня на носу, как будто прыщик», сказал он и между тем думал: «вот беда, как Иван скажет: да нет, судырь, не только прыщика, и самого носа нет!»

Но Иван сказал: «ничего-с, никакого прыщика: нос чистый!»

«Хорошо, черт побери!» сказал сам себе маиор и щелкнул пальцами. В это время выглянул в дверь цырюльник Иван Яковлевич; но так боязливо, как кошка, которую только что высекли за кражу сала.

«Говори вперед: чисты руки?» кричал еще издали ему Ковалев.

«Ей богу-с чисты, судырь».

«Ну, смотри же».

Ковалев сел. Иван Яковлевич закрыл его салфеткою и в одно мгновенье, с помощью кисточки, превратил всю бороду его и часть щеки в крем, какой подают на купеческих именинах. «Вишь ты!» сказал сам себе Иван Яковлевич, взглянувши на нос, и потом перегнул голову на другую сторону и посмотрел на него сбоку: «Вона! эк его право как подумаешь», продолжал он и долго смотрел на нос. Наконец, легонько, с бережливостью, какую только можно себе вообразить, он приподнял два пальца с тем, чтобы поймать его за кончик. Такова уж была система Ивана Яковлевича.

«Ну, ну, ну, смотри!» закричал Ковалев. Иван Яковлевич и руки опустил, оторопел и смутился, как никогда не смущался. Наконец осторожно стал он щекотать бритвой у него под бородою, и хотя ему было совсем не сподручно и трудно брить без придержки за нюхательную часть тела, однако же, кое-как упираясь своим шероховатым большим пальцем ему в щеку и в нижнюю десну, наконец одолел все препятствия и выбрил.

Когда всё было готово, Ковалев поспешил тот же час одеться, взял извозчика и поехал прямо в кондитерскую. Входя, закричал он еще издали: «мальчик, чашку шоколаду!», а сам в ту же минуту к зеркалу: есть нос. Он весело оборотился назад и с сатирическим видом посмотрел, несколько прищуря глаз, на двух военных, у одного из которых был нос никак не больше жилетной пуговицы. После того отправился он в канцелярию того департамента, где хлопотал об вице-губернаторском месте, а в случае неудачи об экзекуторском. Проходя чрез приемную, он взглянул в зеркало: есть нос. Потом поехал он к другому коллежскому асессору или маиору, большому насмешнику, которому он часто говорил в ответ на разные занозистые заметки: «ну, уж ты, я тебя знаю, ты шпилька!» Дорогою он подумал: «если и маиор не треснет со смеху, увидевши меня, тогда уж верный знак, что всё, что ни есть, сидит на своем месте». Но коллежский асессор ничего. «Хорошо, хорошо, черт побери!» подумал про себя Ковалев. На дороге встретил он штаб-офицершу Подточину вместе с дочерью, раскланялся с ними и был встречен с радостными восклицаньями, стало быть ничего, в нем нет никакого ущерба. Он разговаривал с ними очень долго, и нарочно вынувши табакерку, набивал пред ними весьма долго свой нос с обоих подъездов, приговаривая про себя: «вот, мол, вам, бабьё, куриный народ! а на дочке всё-таки не женюсь. Так просто, par amour – изволь!» И маиор Ковалев с тех пор прогуливался, как ни в чем не бывало, и на Невском проспекте, и в театрах, и везде. И нос тоже, как ни в чем не бывало, сидел на его лице, не показывая даже вида, чтобы отлучался по сторонам. И после того маиора Ковалева видели вечно в хорошем юморе, улыбающегося, преследующего решительно всех хорошеньких дам и даже остановившегося один раз перед лавочкой в Гостином дворе и покупавшего какую-то орденскую ленточку, неизвестно для каких причин, потому что он сам не был кавалером никакого ордена.

Вот какая история случилась в северной столице нашего обширного государства! Теперь только по соображении всего видим, что в ней есть много неправдоподобного. Не говоря уже о том, что точно странно сверхъестественное отделение носа и появленье его в разных местах в виде статского советника, – как Ковалев не смекнул, что нельзя чрез газетную экспедицию объявлять о носе? Я здесь не в том смысле говорю, чтобы мне казалось дорого заплатить за объявление: это вздор, и я совсем не из числа корыстолюбивых людей. Но неприлично, неловко, нехорошо! И опять тоже – как нос очутился в печеном хлебе, и как сам Иван Яковлевич?..
нет, этого я никак не понимаю, решительно не понимаю! Но что страннее, что непонятнее всего, это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно… нет, нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых… но и во-вторых тоже нет пользы. Просто я не знаю, что это…

А однако же, при всем том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже… ну да и где ж не бывает несообразностей? – А всё однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете; редко, но бывают.

9f61408e3afb633e50cdf1b20de6f466

Случилось это, по словам
рассказчика, в Петербурге, 25 марта. Иван Яковлевич, цирюльник, во время
еды обнаружил в хлебе, который испекла его жена, нос. Будучи крайне озадачен
странной находкой, он признает, однако, нос Ковалева и в испуге пытается
придумать, как от него избавиться. Не найдя ничего лучше, чем бросить его
с Исаакиевского моста, он уже чувствовал, что опасность миновала, но его
задерживает квартальный надзиратель.

Ковалев, коллежский асессор, проснувшись
утром того же дня, обнаруживает пропажу носа. Майор Ковалев всегда стремился
иметь подобающую ему наружность, поскольку его целью в столице был поиск завидного места в госдепартаменте и жены. Направляясь
к обер-полицмейстеру, он замечает собственный нос, одетый в форму, подшитую
золотом, и шляпу с перьями. Сев
в повозку, тот прибывает в Казанский собор и с неимоверной набожностью
молится.

Асессор, вначале немного оробев, после,
напрямую говоря носу о его законном месте, ничего не добивается и, сосредоточив
на мгновение свое внимание на девушке в шляпе, теряет из виду
собеседника. Обер-полицмейстера дома Ковалев не находит и принимает решение ехать
в редакцию газеты дабы опубликовать объявление о пропаже, но получает
отказ от пожилого человека, который, стремясь помочь, советует нюхнуть табачку,
что совершенно огорчает Ковалева. Придя к частному приставу, но на все
просьбы о помощи, слышит только недовольные сонные замечания пристава.

Оказавшись
дома, подавленный Ковалев размышляет о причинах этого события и приходит к
выводу, что виновна в этом штаб-офицерша, (ее дочку он не спешил звать
замуж, а она, наверно, отомстила с помощью колдовства). В момент подобных
размышлений появляется полицейский, принесший с собой нос и объяснивший,
что его перехватили из-за использования фальшивых документов, что вызывает у майора
радостный шок.

Но, не смотря на его счастливое
расположение духа, нос не удалось вернуть на лицо. Врач отказывается приделывать
его, объясняя это тем, что так выйдет гораздо хуже, убеждая продать заспиртованный
нос за большие деньги. Отказавшись, Ковалев даже пишет офицерше Подточиной
письмо с упреками и требованием возврата носа на законное место. Однако, ее
ответ полностью доказывает ее неосведомленность
и непричастность к случившемуся.

Спустя время, по Петербургу начинают
ходить сплетни: в 3 часа нос коллежского асессора гулял по Невскому, позже,
что его видели в магазине, спустя еще время — в саду. Все эти места
начинают манить к себе огромные массы народа.

Как бы то ни было, 7 апреля Ковалев
видит на своем лице нос, что делает его поистине счастливым. К нему прибывает
уже знакомый нам цирюльник и, смущаясь, начинает осторожно брить его. За эти сутки
майор смог побывать везде: в кондитерской, в департаменте, у
своего приятеля-майора, повстречав штаб-офицершу с дочерью, успел
понюхать табак.Неожиданно заканчивается описание дел Ковалькова, поднятого на крыльях
радости, и повествователь признается, что рассказанный сюжет содержит немало
вымышленного, но удивляет особенно тот факт, что существуют авторы, публикующие
такие истории. Тут же говорится, что изредка подобные происшествия имеют место
случаться.