Петькины рассказы борис добротворский

Осип Абрамович, парикмахер, поправил на груди посетителя грязную простынку, заткнул ее пальцами за ворот и крикнул отрывисто и резко:

— Мальчик, воды!

Посетитель, рассматривавший в зеркало свою физиономию с тою обостренною внимательностью и интересом, какие являются только в парикмахерской, замечал, что у него на подбородке прибавился еще один угорь, и с неудовольствием отводил глаза, попадавшие прямо на худую, маленькую ручонку, которая откуда-то со стороны протягивалась к подзеркальнику и ставила жестянку с горячей водой. Когда он поднимал глаза выше, то видел отражение парикмахера, странное и как будто косое, и подмечал быстрый и грозный взгляд, который тот бросал вниз на чью-то голову, и безмолвное движение его губ от неслышного, но выразительного шепота. Если его брил не сам хозяин Осип Абрамович, а кто-нибудь из подмастерьев, Прокопий или Михайла, то шепот становился громким и принимал форму неопределенной угрозы:

— Вот погоди!

Это значило, что мальчик недостаточно быстро подал воду и его ждет наказание. «Так их и следует», — думал посетитель, кривя голову набок и созерцая у самого своего носа большую потную руку, у которой три пальца были оттопырены, а два другие, липкие и пахучие, нежно прикасались к щеке и подбородку, пока туповатая бритва с неприятным скрипом снимала мыльную пену и жесткую щетину бороды.

В этой парикмахерской, пропитанной скучным запахом дешевых духов, полной надоедливых мух и грязи, посетитель был нетребовательный: швейцары, приказчики, иногда мелкие служащие или рабочие, часто аляповато-красивые, но подозрительные молодцы, с румяными щеками, тоненькими усиками и наглыми маслянистыми глазками. Невдалеке находился квартал, заполненный домами дешевого разврата. Они господствовали над этою местностью и придавали ей особый характер чего-то грязного, беспорядочного и тревожного.

Мальчик, на которого чаще всего кричали, назывался Петькой и был самым маленьким из всех служащих в заведении. Другой мальчик, Николка, насчитывал от роду тремя годами больше и скоро должен был перейти в подмастерья. Уже и теперь, когда в парикмахерскую заглядывал посетитель попроще, а подмастерья, в отсутствие хозяина, ленились работать, они посылали Николку стричь и смеялись, что ему приходится подниматься на цыпочки, чтобы видеть волосатый затылок дюжего дворника. Иногда посетитель обижался за испорченные волосы и поднимал крик, тогда и подмастерья кричали на Николку, но не всерьез, а только для удовольствия окорначенного простака. Но такие случаи бывали редко, и Николка важничал и держался, как большой: курил папиросы, сплевывал через зубы, ругался скверными словами и даже хвастался Петьке, что пил водку, но, вероятно, врал. Вместе с подмастерьями он бегал на соседнюю улицу посмотреть на крупную драку, и когда возвращался оттуда, счастливый и смеющийся, Осип Абрамович давал ему две пощечины: по одной на каждую щеку.

Петьке было десять лет; он не курил, не пил водки и не ругался, хотя знал очень много скверных слов, и во всех этих отношениях завидовал товарищу. Когда не было посетителей и Прокопий, проводивший где-то бессонные ночи и днем спотыкавшийся от желания спать, приваливался в темном углу за перегородкой, а Михайла читал «Московский листок» и среди описания краж и грабежей искал знакомого имени кого-нибудь из обычных посетителей, — Петька и Николка беседовали. Последний всегда становился добрее, оставаясь вдвоем, и объяснял «мальчику», что значит стричь под польку, бобриком или с пробором.

Иногда они садились на окно, рядом с восковым бюстом женщины, у которой были розовые щеки, стеклянные удивленные глаза и редкие прямые ресницы, — и смотрели на бульвар, где жизнь начиналась с раннего утра. Деревья бульвара, серые от пыли, неподвижно млели под горячим, безжалостным солнцем и давали такую же серую, неохлаждающую тень. На всех скамейках сидели мужчины и женщины, грязно и странно одетые, без платков и шапок, как будто они тут и жили и у них не было другого дома. Были лица равнодушные, злые или распущенные, но на всех на них лежала печать крайнего утомления и пренебрежения к окружающему. Часто чья-нибудь лохматая голова бессильно клонилась на плечо, и тело невольно искало простора для сна, как у третьеклассного пассажира, проехавшего тысячи верст без отдыха, но лечь было негде. По дорожкам расхаживал с палкой ярко-синий сторож и смотрел, чтобы кто-нибудь не развалился на скамейке или не бросился на траву, порыжевшую от солнца, но такую мягкую, такую прохладную. Женщины, всегда одетые более чисто, даже с намеком на моду, были все как будто на одно лицо и одного возраста, хотя иногда попадались совсем старые или молоденькие, почти дети. Все они говорили хриплыми, резкими голосами, бранились, обнимали мужчин так просто, как будто были на бульваре совсем одни, иногда тут же пили водку и закусывали. Случалось, пьяный мужчина бил такую же пьяную женщину; она падала, поднималась и снова падала; но никто не вступался за нее. Зубы весело скалились, лица становились осмысленнее и живее, около дерущихся собиралась толпа; но когда приближался ярко-синий сторож, все лениво разбредались по своим местам. И только побитая женщина плакала и бессмысленно ругалась; ее растрепанные волосы волочились по песку, а полуобнаженное тело, грязное и желтое при дневном свете, цинично и жалко выставлялось наружу. Ее усаживали на дно извозчичьей пролетки и везли, и свесившаяся голова ее болталась, как у мертвой.

Николка знал по именам многих женщин и мужчин, рассказывал о них Петьке грязные истории и смеялся, скаля острые зубы. А Петька изумлялся тому, какой он умный и бесстрашный, и думал, что когда-нибудь и он будет такой же. Но пока ему хотелось бы куда-нибудь в другое место… Очень хотелось бы.

Петькины дни тянулись удивительно однообразно и похоже один на другой, как два родные брата. И зимою и летом он видел все те же зеркала, из которых одно было с трещиной, а другое было кривое и потешное. На запятнанной стене висела одна и та же картина, изображавшая двух голых женщин на берегу моря, и только их розовые тела становились все пестрее от мушиных следов, да увеличивалась черная копоть над тем местом, где зимою чуть ли не весь день горела керосиновая лампа-молния. И утром, и вечером, и весь божий день над Петькой висел один и тот же отрывистый крик: «Мальчик, воды», — и он все подавал ее, все подавал. Праздников не было. По воскресеньям, когда улицу переставали освещать окна магазинов и лавок, парикмахерская до поздней ночи бросала на мостовую яркий сноп света, и прохожий видел маленькую, худую фигурку, сгорбившуюся в углу на своем стуле, и погруженную не то в думы, не то в тяжелую дремоту. Петька спал много, но ему почему-то все хотелось спать, и часто казалось, что все вокруг него не правда, а длинный неприятный сон. Он часто разливал воду или не слыхал резкого крика: «Мальчик, воды», — и все худел, а на стриженой голове у него пошли нехорошие струпья. Даже нетребовательные посетители с брезгливостью смотрели на этого худенького, веснушчатого мальчика, у которого глаза всегда сонные, рот полуоткрытый и грязные-прегрязные руки и шея. Около глаз и под носом у него прорезались тоненькие морщинки, точно проведенные острой иглой, и делали его похожим на состарившегося карлика.

Петька не знал, скучно ему или весело, но ему хотелось в другое место, о котором он ничего не мог сказать, где оно и какое оно. Когда его навещала мать, кухарка Надежда, он лениво ел принесенные сласти, не жаловался и только просил взять его отсюда. Но затем он забывал о своей просьбе, равнодушно прощался с матерью и не спрашивал, когда она придет опять. А Надежда с горем думала, что у нее один сын — и тот дурачок.

Много ли, мало ли жил Петька таким образом, он не знал. Но вот однажды в обед приехала мать, поговорила с Осипом Абрамовичем и сказала, что его, Петьку, отпускают на дачу, в Царицыно, где живут ее господа. Сперва Петька не понял, потом лицо его покрылось тонкими морщинками от тихого смеха, и он начал торопить Надежду. Той нужно было, ради пристойности, поговорить с Осипом Абрамовичем о здоровье его жены, а Петька тихонько толкал ее к двери и дергал за руку. Он не знал, что такое дача, но полагал, что она есть то самое место, куда он так стремился. И он эгоистично позабыл о Николке, который, заложив руки в карманы, стоял тут же и старался с обычною дерзостью смотреть на Надежду. Но в глазах его вместо дерзости светилась глубокая тоска: у него совсем не было матери, и он в этот момент был бы не прочь даже от такой, как эта толстая Надежда. Дело в том, что и он никогда не был на даче.

Вокзал с его разноголосою сутолокою, грохотом приходящих поездов, свистками паровозов, то густыми и сердитыми, как голос Осипа Абрамовича, то визгливыми и тоненькими, как голос его больной жены, торопливыми пассажирами, которые все идут и идут, точно им и конца нету, — впервые предстал перед оторопелыми глазами Петьки и наполнил его чувством возбужденности и нетерпения. Вместе с матерью он боялся опоздать, хотя до отхода дачного поезда оставалось добрых полчаса; а когда они сели в вагон и поехали, Петька прилип к окну, и только стриженая голова его вертелась на тонкой шее, как на металлическом стержне.

Он родился и вырос в городе, в поле был первый раз в своей жизни, и все здесь для него было поразительно ново и странно: и то, что можно видеть так далеко, что лес кажется травкой, и небо, бывшее в этом новом мире удивительно ясным и широким, точно с крыши смотришь. Петька видел его с своей стороны, а когда оборачивался к матери, это же небо голубело в противоположном окне, и по нем плыли, как ангелочки, беленькие радостные облачка. Петька то вертелся у своего окна, то перебегал на другую сторону вагона, с доверчивостью кладя плохо отмытую ручонку на плечи и колени незнакомых пассажиров, отвечавших ему улыбками. Но какой-то господин, читавший газету и все время зевавший, то ли от чрезмерной усталости, то ли от скуки, раза два неприязненно покосился на мальчика, и Надежда поспешила извиниться:

— Впервой по чугунке едет — интересуется…

— Угу! — пробурчал господин и уткнулся в газету.

Надежде очень хотелось рассказать ему, что Петька уже три года живет у парикмахера и тот обещал поставить его на ноги, и это будет очень хорошо, потому что женщина она одинокая и слабая и другой поддержки, на случай болезни или старости, у нее нет. Но лицо у господина было злое, и Надежда только подумала все это про себя.

Направо от пути раскинулась кочковатая равнина, темно-зеленая от постоянной сырости, и на краю ее были брошены серенькие домики, похожие на игрушечные, а на высокой зеленой горе, внизу которой блистала серебристая полоска, стояла такая же игрушечная белая церковь. Когда поезд со звонким металлическим лязгом, внезапно усилившимся, взлетел на мост и точно повис в воздухе над зеркальною гладью реки, Петька даже вздрогнул от испуга и неожиданности и отшатнулся от окна, но сейчас же вернулся к нему, боясь потерять малейшую подробность пути. Глаза Петькины давно уже перестали казаться сонными, и морщинки пропали. Как будто по этому лицу кто-нибудь провел горячим утюгом, разгладил морщинки и сделал его белым и блестящим.

В первые два дня Петькина пребывания на даче богатство и сила новых впечатлений, лившихся на него и сверху и снизу, смяли его маленькую и робкую душонку. В противоположность дикарям минувших веков, терявшимся при переходе из пустыни в город, этот современный дикарь, выхваченный из каменных объятий городских громад, чувствовал себя слабым и беспомощным перед лицом природы. Все здесь было для него живым, чувствующим и имеющим волю. Он боялся леса, который покойно шумел над его головой и был темный, задумчивый и такой страшный в своей бесконечности; полянки, светлые, зеленые, веселые, точно поющие всеми своими яркими цветами, он любил и хотел бы приласкать их, как сестер, а темно-синее небо звало его к себе и смеялось, как мать. Петька волновался, вздрагивал и бледнел, улыбался чему-то и степенно, как старик, гулял по опушке и лесистому берегу пруда. Тут он, утомленный, задыхающийся, разваливался на густой сыроватой траве и утопал в ней; только его маленький веснушчатый носик поднимался над зеленой поверхностью. В первые дни он часто возвращался к матери, терся возле нее, и, когда барин спрашивал его, хорошо ли на даче, — конфузливо улыбался и отвечал:

— Хорошо!..

И потом снова шел к грозному лесу и тихой воде и будто допрашивал их о чем-то.

Но прошло еще два дня, и Петька вступил в полное соглашение с природой. Это произошло при содействии гимназиста Мити из Старого Царицына. У гимназиста Мити лицо было смугло-желтым, как вагон второго класса, волосы на макушке стояли торчком и были совсем белые — так выжгло их солнце. Он ловил в пруде рыбу, когда Петька увидал его, бесцеремонно вступил с ним в беседу и удивительно скоро сошелся. Он дал Петьке подержать одну удочку и потом повел его куда-то далеко купаться. Петька очень боялся идти в воду, но когда вошел, то не хотел вылезать из нее и делал вид, что плавает: поднимал нос и брови кверху, захлебывался и бил по воде руками, поднимая брызги. В эти минуты он был очень похож на щенка, впервые попавшего в воду. Когда Петька оделся, то был синий от холода, как мертвец, и, разговаривая, ляскал зубами. По предложению того же Мити, неистощимого на выдумки, они исследовали развалины дворца; лазали на заросшую деревьями крышу и бродили среди разрушенных стен громадного здания. Там было очень хорошо: всюду навалены груды камней, на которые с трудом можно взобраться, и промеж них растет молодая рябина и березки, тишина стоит мертвая, и чудится, что вот-вот выскочит кто-нибудь из-за угла или в растрескавшейся амбразуре окна покажется страшная-престрашная рожа. Постепенно Петька почувствовал себя на даче как дома и совсем забыл, что на свете существует Осип Абрамович и парикмахерская. —

— Смотри-ка, растолстел как! Чистый купец! — радовалась Надежда, сама толстая и красная от кухонного жара, как медный самовар. Она приписывала это тому, что много его кормит. Но Петька ел совсем мало, не потому, чтобы ему не хотелось есть, а некогда было возиться: если бы можно было не жевать, глотать сразу, а то нужно жевать, а в промежутки болтать ногами, так как Надежда ест дьявольски медленно, обгладывает кости, утирается передником и разговаривает о пустяках. А у него дела было по горло: нужно пять раз выкупаться, вырезать в орешнике удочку, накопать червей, — на все это требуется время. Теперь Петька бегал босой, и это в тысячу раз приятнее, чем в сапогах с толстыми подошвами: шершавая земля так ласково то жжет, то холодит ногу. Свою подержанную гимназическую куртку, в которой он казался солидным мастером парикмахерского цеха, он также снял и изумительно помолодел. Надевал он ее только вечерами, когда ходил на плотину смотреть, как катаются на лодках господа: нарядные, веселые, они со смехом садятся в качающуюся лодку, и та медленно рассекает зеркальную воду, а отраженные деревья колеблются, точно по ним пробежал ветерок.

В исходе недели барин привез из города письмо, адресованное «куфарке Надежде», и, когда прочел его адресату, адресат заплакал и размазал по всему лицу сажу, которая была на переднике. По отрывочным словам, сопровождавшим эту операцию, можно было понять, что речь идет о Петьке. Это было уже ввечеру. Петька на заднем дворе играл сам с собою в «классики» и надувал щеки, потому что так прыгать было значительно легче. Гимназист Митя научил этому глупому, но интересному занятию, и теперь Петька, как истый спортсмен, совершенствовался в одиночку. Вышел барин и, положив руку на плечо, сказал:

— Что, брат, ехать надо!

Петька конфузливо улыбался и молчал.

«Вот чудак-то!» — подумал барин.

— Ехать, братец, надо.

Петька улыбался. Подошла Надежда и со слезами подтвердила:

— Надобно ехать, сынок!

— Куда? — удивился Петька.

Про город он забыл, а другое место, куда ему всегда хотелось уйти, — уже найдено.

— К хозяину Осипу Абрамовичу.

Петька продолжал не понимать, хотя дело было ясно как божий день. Но во рту у него пересохло, и язык двигался с трудом, когда он спросил:

— А как же завтра рыбу ловить? Удочка — вот она…

— Что же поделаешь!.. Требует. Прокопий, говорит, заболел, в больницу свезли. Народу, говорит, нету. Ты не плачь: гляди, опять отпустит, — он добрый, Осип Абрамович.

Но Петька и не думал плакать и все не понимал. С одной стороны был факт — удочка, с другой призрак — Осип Абрамович. Но постепенно мысли Петькины стали проясняться, и произошло странное перемещение: фактом стал Осип Абрамович, а удочка, еще не успевшая высохнуть, превратилась в призрак. И тогда Петька удивил мать, расстроил барыню и барина и удивился бы сам, если бы был способен к самоанализу: он не просто заплакал, как плачут городские дети, худые и истощенные, — он закричал громче самого горластого мужика и начал кататься по земле, как те пьяные женщины на бульваре. Худая ручонка его сжималась в кулак и била по руке матери, по земле, по чем попало, чувствуя боль от острых камешков и песчинок, но как будто стараясь еще усилить ее.

Своевременно Петька успокоился, и барин говорил барыне, которая стояла перед зеркалом и вкалывала в волосы белую розу:

— Вот видишь, перестал, — детское горе непродолжительно.

— Но мне все-таки очень жаль этого бедного мальчика.

— Правда, они живут в ужасных условиях, но есть люди, которым живется и хуже. Ты готова?

И они пошли в сад Дипмана, где в этот вечер были назначены танцы и уже играла военная музыка.

На другой день, с семичасовым утренним поездом, Петька уже ехал в Москву. Опять перед ним мелькали зеленые поля, седые от ночной росы, но только убегали не в ту сторону, что раньше, а в противоположную. Подержанная гимназическая курточка облекала его худенькое тело, из-за ворота ее выставлялся кончик белого бумажного воротничка. Петька не вертелся и почти не смотрел в окно, а сидел такой тихонький и скромный, и ручонки его были благонравно сложены на коленях. Глаза были сонливы и апатичны, тонкие морщинки, как у старого человека, ютились около глаз и под носом. Вот замелькали у окна столбы и стропила платформы, и поезд остановился.

Толкаясь среди торопившихся пассажиров, они вышли на грохочущую улицу, и большой жадный город равнодушно поглотил свою маленькую жертву.

— Ты удочку спрячь! — сказал Петька, когда мать довела его до порога парикмахерской.

— Спрячу, сынок, спрячу! Может, еще приедешь.

И снова в грязной и душной парикмахерской звучало отрывистое: «Мальчик, воды», и посетитель видел, как к подзеркальнику протягивалась маленькая грязная рука, и слышал неопределенно угрожающий шепот: «Вот погоди!» Это значило, что сонливый мальчик разлил воду или перепутал приказания. А по ночам, в том месте, где спали рядом Николка и Петька, звенел и волновался тихий голосок, и рассказывал о даче, и говорил о том, чего не бывает, чего никто не видел никогда и не слышал. В наступавшем молчании слышалось неровное дыхание детских грудей, и другой голос, не по-детски грубый и энергичный, произносил:

— Вот черти! Чтоб им повылазило!

— Кто черти?

— Да так… Все.

Мимо проезжал обоз и своим мощным громыханием заглушал голоса мальчиков и тот отдаленный жалобный крик, который уже давно доносился с бульвара: там пьяный мужчина бил такую же пьяную женщину.

К картине и.и. левитана «весна. белая сирень

(ТЕРРАСА В СИРЕНИ)»

Будто облако упало Вдоль ступеней в ясный день, Шалым ветром растрепало, — То цветёт в саду сирень. Как чудесное мгновенье, От природы дар земной, — Белоснежное цветенье В лёгкой дымке голубой. Может быть, по тем ступеням Ты не раз здесь проходил, Любовался той сиренью, В одиночестве грустил… И однажды, в день весенний, Появились на холсте Эти белые сирени

В живописной красоте.

Сергей УГЛЕВ

ЕЩЁ ЛЮБЛЮ…

Ещё люблю…

Ты слышишь?

Я люблю!
И даже где-то там

у края бездны Пройдя свой путь перед тобой стою,

Оставив страх, что через миг исчезну.

Стою перед тобой закрыв глаза Такой, какая есть, как на ладони, Шепчу слова молитвы образам,

Почти забыв о бесконечной боли.

Ещё люблю…Ты слышишь? Я люблю! Негромко так и так неторопливо,

И твой уставший взгляд

в толпе ловлю,
В толпе людей,

опять спешащих мимо.

Ещё люблю, срываясь камнем вниз, Не задевая тишины столетних сосен, Забыв себя в смятении мрачных лиц

Ещё люблю твою весну и осень.

Твои слова, что трогают до слёз,
Так искренне,

как может быть едва ли, Немой ответ на мой простой вопрос

О том, о чём напрасно мы молчали.

Но, в поздний час у бездны на краю, Ещё люблю… Ты слышишь? Я люблю!

Я ЖДУ ВЕСНУ

Наверное, зима сошла с ума Весенним утром посылая мне морозы, Всё тяжелее дум её сума,

И на лице уставшем стынут слёзы.

Не понимает март зачем пришёл, Капелью с крыш его слова не слышат. Не веря в то, что будет хорошо,

Укрылись белоснежным пледом крыши.

Мороз!

Мороз крепчает с каждым днём И щиплет щёки маленькой кокетке, Замотанную в шарф с чудным принтом,

Спугнувшем снегирей на тонкой ветке.

Термометр устал стремиться вниз, И синий цвет давно уже не в моде, Под тяжестью снегов провис карниз,

Оставшись на съедение природе.

Наверное, зима сошла с ума, Её дыхание запив горячим чаем, Я жду весну, мечтая у окна,

Я жду весну и так по ней скучаю.

Юрий ДЕМЕНТЬЕВ

ЛИШЬ «КРАЙ БЕРЕЗОВОГО СВЕТА»

МОГ МИРУ ПОДАРИТЬ ПОЭТА

Памяти А.В. Кудрякова местного поэта

В «краю берёзового света»

Стихом простого лесника

Краса родимых мест воспета

Так, как никто не смог пока.

Поэт с есенинскою болью –

Не бузотер, не хулиган –

Своей безмерною любовью

Край, милый сердцу, согревал.

Стихи звучали, словно песни,

И в душах оставляли след,

Хоть не считал себя известным

Архиповских лесов поэт.

Любовь свою в миру оставил,

Уйдя от нас на небеса…

Себя он никогда не славил,

Лишь рассказал про чудеса,

Про прелести родной природы

И про святой огонь любви…

Он говорить потомкам мог бы

Без устали слова свои.

Зоя ВАРЕНЦОВА

ПЕРВЫЕ ЛИСТОЧКИ

Природа проснулась – весна на дворе,

Своё отзвенели капели.

По-новому солнышко светит уже,

А птицы так дружно запели.

И светом небесным наполнился день,

И радость в душе оживает.

Теплом провожает май месяц апрель,

И яркое солнце играет.

Запахло весною, природой живой,

Набухли на веточках почки.

И, разогретые вешним теплом,

Раскрылись вдруг дружно листочки.

Ольга ЧЕСНОКОВА

ТАЙНА

Всё чаще слышу голос я:

«А кто герой твоих стихов?»

Но я молчу, тебя спасая

От любопытных чужаков.

Ты только мой! И этой тайны

Я не открою им вовек,

Мой самый добрый, самый славный

И самый близкий человек!

ЧТО У НАС ТАМ НОВЕНЬКОГО?

21 апреля в Кохомском музее состоялось очередное заседание ЛИТО «Жаворонки». Вопросов накопилось много, событий произошло немало, надо было всё обсудить.

Поздравили с днем рождения и выпуском двух книг из серии «Петькины рассказы» — «Кузя» и «Матрёна» Бориса Добротворского, приняли в ЛИТО новых членов – Анатолия Горбунова и Наталью Иванченко, поговорили о предстоящей поездке на Семеновские чтения, а затем за чашкой чая читали друг другу новые стихи.

НОВЫЕ ИМЕНА

Рекомендуемые страницы:

Воспользуйтесь поиском по сайту:

Источник: https://megalektsii.ru/s44427t1.html

Весенняя пора в русской живописи и поэзии

?kovlam (kovlam) wrote,
2015-06-30 09:30:00kovlam
kovlam
2015-06-30 09:30:00Воскресенье, 17 Марта 2013 г. 22:04 + в цитатник

marylai

Календарная весна уже вступила в свои права.

Все чаще, проходя по улице, мы ощущаем тепло солнечных лучей, все больше замечаем луж во дворах и точно знаем, что дороги скоро превратятся в бурные весенние реки. Каждому из нас весна дарит свои впечатления: пока одни боятся промочить ноги и сетуют на грязь и слякоть, другие меняют шубы на легкие плащи и надевают цветные резиновые сапожки.

Что сказать, все мы ощущаем весну по-своему. Давайте обратим свой взор к классике – бессмертным живописным полотнам, попытаемся увидеть это необыкновенное время года глазами знаменитых художников. Великие поэты, воспевшие в стихах такие разные весенние дни, помогут нам проникнуть в замыслы авторов живописных полотен.

Ну что же, в добрый путь!

Архип Иванович Куинджи(1842 – 1910 )Бесспорно, стоит начать с выдающегося новатора в сфере живописи и талантливого педагога А.И. Куинджи. Его по праву называют «мастером света». Красочные, впечатляющие, живые полотна, посвященные русской природе, стали настоящим событием в искусстве.

Очень тонко и точно передают настроение его картин стихи М. Лермонтова:Когда весной разбитый ледРекой взволнованной идет,Когда среди полей местамиЧернеет голая земляИ мгла ложится облакамиНа полуюные поля…М. Лермонтов

(фрагмент стихотворения «Весна», 1830 г.)

Ранняя весна,1890-1895

Алексей Кондратьевич Саврасов (1830—1897)Еще один выдающийся живописец, мастер русского пейзажа – А.К. Саврасов. Его полотна очень тонко и проникновенно передают простоту, трогательную грусть и глубинную сущность родной природы. Но лучше всего о художнике сказал его, не менее известный, ученик – И.

Левитан: «С Саврасовым появилась лирика в живописи пейзажа и безграничная любовь к своей родной земле».Песни жаворонков сноваЗазвенели в вышине.»Гостья милая, здорово!» –Говорят они весне.Уже теплее солнце греет,Стали краше небеса…Скоро все зазеленеет -Степи, рощи и леса…А. Плещеев (фрагмент стихотворения «Весна», 1861 г.

)

Грачи прилетели, 1871Оттепель,,1874Весенний день, 1873Ранняя весна,1868, Русский музей, Санкт-Петербург

Исаак Ильич Левитан (1860 – 1900 )Все вы знаете заповедь: «Не сотвори себе кумира». Увы, не могу удержаться и отмечу, что с самого детства творчество И.И. Левитана не давало мне покоя.

Учился этот выдающийся живописец у не менее знаменитых художников и педагогов: А.К. Саврасова, В.Г. Перова и В.Д. Поленова. Глубина пространств, движение воздуха, наполненность и «звучание» реки – все это физически ощущается при одном лишь взгляде на его картины. Стихотворение классика русской поэзии Ф. Тютчева как нельзя лучше передает настроение весенних полотен И.

Левитана:Еще в полях белеет снег,А воды уж весной шумят –Бегут и будят сонный брег,Бегут, и блещут, и гласят…Они гласят во все концы:»Весна идет, весна идет,Мы молодой весны гонцы,Она нас выслала вперед!Ф. Тютчев (фрагмент стихотворения «Весенние воды», 1829 г.)

Март,1895Весна.

Большая вода ,1897

Станислав Юлианович Жуковский(1875 – 1944 )Еще один талантливый ученик В.Д. Поленова, В.А. Серова, С.А. Коровина, И.И. Левитана, по праву получивший звание мастера – С.Ю. Жуковский. Крупными мазками, проработкой деталей, цветовыми нюансами, контрастами света и тени он прекрасно передает ощущение весны, грядущих перемен и пробуждения природы.

Волна катится за волноюВ неизмеримый океан…Зима сменилася весною,И реже воет ураган;Не ждет безжалостное время,Оно торопится на срок;Полей и нив богатых бремя,Исчез белеющий снежок…Н.А. Некрасов (фрагмент стихотворения «Весна», 1839 г.

)

Весенняя водаВеснаВеснаРанняя весна (Беседка в парке),1910Весенний бурлящий ручей,1913Весенний вечер,1904Весна,1913Весна

Илья Семенович Остроухов(1858 – 1929)Еще один феномен русской живописи – полотна И.С. Остроухова.

Этот необычайно одаренный человек, с прекрасным образованием и эрудицией, с детства игравший на рояле, заинтересовался живописью к двадцати годам, что не помешало ему достичь необычайных высот на новом поприще. В полотнах И.С. Остроухова соединяется мягкая импрессионистическая манера письма и поэтика лирического пейзажа, близкая к полотнам И.И. Левитана.

Очень точно настроение его работ, посвященных весне, передает стихотворение А.Т. Твардовского:Снега потемнеют синие Вдоль загородных дорог, И воды зайдут низинами В прозрачный еще лесок… А.Т. Твардовский (фрагмент стихотворения «Снега потемнеют синие»)

Ранней веснойРанняя весна

Витольд Каэтанович Бялыницкий-Бируля(1872 — 1957)Выдающийся живописец, ученик С.А.

Коровина, В.Д. Поленова, И.М. Прянишникова, И. Левитана. Под влиянием художников, увлекся пейзажем и достиг наеобычайных высот. Тонко чувствуя русскую природу, ее настроение и некоторую наивность, он передавал эти ощущения зрителю через свои в живописные работы.За рекой луга зазеленели,Веет легкой свежестью воды;Веселей по рощам зазвенелиПесни птиц на разные лады…И.

Бунин(фрагмент стихотворения, 1893 г.)Весна,1899

Константин Федорович Юон (1875 – 1958)К.Ф. Юона по праву считают академиком лирического пейзажа. Картины повседневной жизни, запечатленные на его полотнах, показывают быт и настроение российского народа.

В свойственной ему манере, сочетающей технику импрессионизма и проработку тонких деталей, художник создал яркие и запоминающиеся живописные произведения. Полотна К.Ф. Юона на тему весны, для усиления их выразительности, «проиллюстрируем» стихотворением А. Фета:Еще весны душистой негаК нам не успела низойти,Еще овраги полны снега,Еще зарей гремит телегаНа замороженном пути…А.

Фет(фрагмент стихотворения)

Солнечный день. Весна,1876Мартовское солнце,1915

Исаак Ильич Левитан
Весна в Италии,1890Весна. Последний снег,1895Весна. Белая сирень. 1890-е.

Алексей Кондратьевич СаврасовСельский вид, 1867, Третьяковская галерея

Станислав Юлианович ЖуковскийВесна (Речка вскрылась),1903Старая усадьба.Май.

В маеОкно в лесОкно в лес

Константин Федорович ЮонМайское утро. Соловьиное место. Лигачево,1915Весна в Троицкой лавре,1911

Волна катится за волноюВ неизмеримый океан…Зима сменилася весною,И реже воет ураган;Не ждет безжалостное время,Оно торопится на срок;Полей и нив богатых бремя,Исчез белеющий снежок…Н.А. Некрасов (фрагмент стихотворения «Весна», 1839 г.

)

Иван Августович ВельцВесной в окрестностях Петербурга,1896

Константин Алексеевич КоровинПоследний снегРанняя весна

Виктор Эльпидифорович Борисов-МусатовМайские цветы,1894Весна

Игорь Эммануилович ГрабарьПоследний снегМартовский снег, 1904Майский вечер, 1905

Песни жаворонков сноваЗазвенели в вышине.»Гостья милая, здорово!» –Говорят они весне.

Уже теплее солнце греет,Стали краше небеса…Скоро все зазеленеет -Степи, рощи и леса…А. Плещеев (фрагмент стихотворения «Весна», 1861 г.)

Константин Яковлевич КрыжицкийПовеяло весной,1910

Туржанский Леонард Викторович(1875-1945)Последний снегВесна в западном крае,1910Весна. Московский двор

Перед весной бывают дни такие:Под плотным снегом отдыхает луг,Шумят деревья весело-сухие,И теплый ветер нежен и упруг.И легкости своей дивится тело,И дома своего не узнаешь,А песню ту, что прежде надоела,Как новую, с волнением поешь.А. Ахматова

Венецианов Алексей Гаврилович(1780-1847)На пашне. Весна

Ендогуров Иван ИвановичНачало весны

Брюллов Павел АлександровичВесна,1875

Васильковский Сергей ИвановичВесна

Башкирцева Мария Константиновна(1860-1884)Весна

Источник: https://kovlam.livejournal.com/1252775.html

Мастер пастели

Номер журнала: 

Специальный выпуск. ИСААК ЛЕВИТАН

Пастельные мелки очень рано появляются в художественной практике Левитана. Их воздушные прикосновения можно отметить уже в портретах девочек Нади Яковлевой (1880, ГРМ) и Лены Ненароковой (1880, ГТГ).

Однако о подлинном расцвете творчества Левитана-пастелиста следует говорить только применительно к 1890-м годам. Самая ранняя из известных на сегодняшний день датированных самим художником пастелей — «Шторм» (1890, частное собрание, Москва).

С этого времени возникает череда удивительных произведений, которые позволяют назвать их создателя блистательным мастером пастели конца XIX века.

Традиционно датируется 1890 годом одна из самых пленительных пастелей Левитана «Близ Бордигеры на севере Италии». Ей предшествовал близкий по композиции небольшой масляный этюд из собрания И.С.Остроухова, исполненный с натуры во время путешествия художника по Франции и Италии в 1890-м1.

Мастер нашел свой сюжет на окраине старинного городка, где жили крестьяне и рыбаки, и написал этюд, глядя на Италию сквозь призму художественных впечатлений, связанных с недавними поездками на Волгу.

«Это был тот же мотив природы в связи с человеческой жизнью, та же пейзажная лирика тихого бытия, только на другом, «заграничном» материале»2.

Позднее, когда Левитан писал полюбившийся ему вид итальянского селения в технике пастели, «заграничный материал» начал обретать силу и чистоту цвета, характерную для природы южной страны. Безусловно, по сравнению с масляным этюдом пастельный вариант выигрывает по звучности колористической гаммы, по живописной красочности и эмоциональной выразительности.

Есть все основания полагать, что пастель «Цветущий сад» (1890—1893, ГТГ) была исполнена вслед за «Бордигерой». Их сближает камерный лиризм изображенных мотивов, скромных в своей простоте и обыденности, дополненных жанровыми подробностями и сюжетным повествованием.

Возможно, «Цветущий сад» — это один из редких примеров работы Левитана в технике пастели на пленэре3. До сих пор среди известных пастелей мастера только «Весна. Белая сирень (Терраса в сирени)» (1894—1895, частное собрание, Москва) может быть также названа натурным этюдом.

На это указывает «скоропись» многочисленных энергичных и разнообразных штрихов, органично вписанных в живописно намеченную композицию пейзажа.

К натурным, по-видимому, можно отнести и две находящиеся в частных собраниях пастели, на которой изображены берег озера, лодка, висящие для просушки сети — то же, что и на картине «На озере» (Саратовский государственный художественный музей им. А.Н.Радищева), исполненной летом 1893 года в Тверской губернии.

Многоцветной драгоценной россыпью «картины-пастели» Левитана впервые предстали перед зрителями на выставках в 1893—1894 годах, отчасти потеснив живописные произведения художника.

Обычно «картины-пастели» Левитана представляют собой некий итог его творческих поисков, следствие натурных наблюдений и впечатлений, первоначально фиксированных в ином материале и другими художественными средствами: «В лесу. Осенью» (1894, Курская государственная картинная галерея им. А.А.

Дейнеки), «Хмурый день (Озеро. Серый день)», «Осенний пейзаж» (оба — 1895, ГРМ); «Дорожка (Серый день. Дорожка)» (1898, местонахождение неизвестно), «У ручья» (около 1899, ГТГ), «Тяга» (1899, местонахождение неизвестно), «Серый день» (конец 1890-х, частное собрание, Киев), «У озера.

Летний вечер» (конец 1890-х, ГТГ).

Приобретенная Третьяковской галереей в 1989 году пастель «На озере Комо. Набережная», связанная со второй поездкой художника за границу в 1894-м, не имеет прямых живописных аналогов. На ней изображена набережная парка виллы Карлотта в окрестностях городка Каденаббия на озере Комо4.

Однако реальный вид местности и кажущаяся этюдная фрагментарность композиции не должны вводить в заблуждение. Пастель «На озере Комо. Набережная» — не натурный этюд, а законченная, хорошо продуманная и мастерски исполненная картина.

Вид малолюдной набережной в старом парке курортного городка в дождливую погоду проникнут тонким лирическим настроением5.

Таким же обостренным ощущением красоты окружающего мира отмечены цветочные натюрморты Левитана, исполненные пастелью в первой половине 1890-х. Они были написаны, главным образом, в подарок друзьям, например «Васильки (Букет васильков)» (1894, частное собрание, Москва), преподнесенные в 1894 году В.И.Турчаниновой.

Изображения простых букетов в обычных глиняных горшках непритязательны по своему мотиву. Однако Левитан нашел свои приемы для передачи неповторимого очарования выбранной им натуры.

Графическое начало преобладает в пастельных натюрмортах с букетами сирени (1893—1895, частное собрание, Москва; Омский областной музей изобразительных искусств им. М.А.Врубеля). В работе «Колеус» (1894, Башкирский государственный художественный музей им. М.В.

Нестерова, Уфа) штрихи пастельных карандашей, то сильные и чеканные, то лишь сдерживающие чередование цветных пятен, вносят в изображение распластанных на плоскости пестрых листьев цветка особую экспрессию и черты красочной декоративности.

Ранее неизвестные и никогда не публиковавшиеся в современной России натюрморты Левитана «Белая сирень» (1895) и «Иммортели (Натюрморт с бессмертниками» (1894; оба — Израильский музей, Иерусалим) отмечены поисками большей живописной пластичности.

Вместе с тем в композиции «Иммортели», изображающей цветки бессмертника, рассыпанные на столе рядом с книгой, а возможно — с дневником или альбомом, присутствует элемент сюжетной повествовательности, ранее не встречавшейся в левитановских натюрмортах. Образная символика произведения может быть соотнесена с поэзией русских символистов конца XIX века6. «Иммортели» предвосхищают некоторые поздние живописные работы Левитана, отмеченные влиянием эпохи модерна.

Завершают цикл интимно-камерных лирических произведений мастера первой половины 1890-х две пастели под одинаковым названием «Осенний пейзаж с церковью» (обе — 1893—1895; ГРМ, ГТГ). Существуют разные мнения относительно того, какой храм изображен в этих произведениях. Однако, как писал А.Н.

Бенуа, «картины Левитана — не виды местностей, не справочные документы, но сама русская природа с ее неизъяснимо тонким очарованием, тихая, скромная, милая русская природа»7.

Оба варианта «Осеннего пейзажа с церковью» по своей самостоятельной значимости могут существенно дополнить «осеннюю сюиту» произведений Левитана, обогащая ее чистыми, звонкими цветами пастели и яркой образной выразительностью.

Заключительным аккордом пятилетней увлеченной работы художника с пастелью стала серия произведений с изображением пространственных мотивов.

Широкие водные просторы представлены в листах «Разлив» (1895, ГТГ) и «Хмурый день» (1895, ГРМ), раскинувшаяся панорама речного пейзажа — в композиции «Долина реки. Осень» (1896, ГРМ).

Обобщенные образы просторов, далей даны художником в лаконично трактованных композициях, лишенных сложного повествования. Широта и размах пространства переданы большими цветовыми поверхностями, проложенными слоями растушки пастели и нанесенными один поверх другого.

Используя все живописные возможности пастели, Левитан виртуозно продемонстрировал в этих произведениях новую «живописную» манеру. «Он извлек из пастели все, что ему было нужно, — заметил Федоров-Давыдов, — и теперь это для него только разновидность живописи, в которой масляная техника увлекает его больше»8.

Действительно, во второй половине 1890-х годов Левитан все реже прибегал к помощи пастели. Иногда мастер по-прежнему повторял в этой технике свои живописные произведения.

Однако если раньше, создавая «картину-пастель» по предварительному масляному этюду, художник изначально мыслил ее как оригинальное и самостоятельное произведение, то с середины 1890-х в ряде случаев он обращался к пастели при решении задач, затруднявших его в живописи.

Например, известно, как долго работал Левитан над картиной «Осень. Вблизи дремучего бора» (1895—1898, местонахождение неизвестно), как неоднократно ее переписывал.

В пастельном варианте он создал успешное пространственное решение пейзажной композиции и добился выразительной трактовки молодого «подлеска» на переднем плане, которая его больше всего не удовлетворяла в масляном варианте.

Вместе с тем пастели, повторяющие композицию живописных произведений, исполненные Левитаном в новой, «живописной» манере во второй половине 1890-х, невозможно назвать авторскими копиями, выполненными в ином материале. Это — самостоятельные и художественно совершенные произведения.

Их главное отличие от масляных «прототипов» заключено в самой технике пастели, которая своей многоцветной и сочной палитрой позволяла Левитану в ином, повышенно-звучном ключе решать колористические задачи.

А пастельные мелки в руках мастера-рисовальщика оказались тем средством, с помощью которого чисто графическими приемами обогатилась эмоционально-образная выразительность произведений.

Так, в пастели «У ручья» (около 1899, ГТГ) темпераментно проложены темно-зеленые диагональные штрихи, обозначающие кустарник, светло-зеленые многочисленных оттенков мелкие штришки передают травяной покров луга. Особенно тонко исполнен линиями коричневой пастели рисунок искривленных стволиков молодых деревьев.

Почти «ощутимое» движение пастельных карандашей вносит живую естественность в предельно простой сюжет, в котором главным предметом изображения является мерно протекающий ручей. В пастели «Дорожка» (1898, местонахождение неизвестно) «слияние в нашем восприятии переживания натуры с переживанием мастерской техники, лирики изображенного с прелестью изобразительных форм доставляет нам особое наслаждение и заставляет долго и пристально всматриваться в эту такую простую и такую замечательную картинку»9.

К перечисленным произведениям примыкает пастель «Луг на опушке леса» (1898, ГРМ), в которой Левитан заставил «зазвучать нежную цветовую гамму.. поэтического камерного пейзажа»10, блестяще продемонстрировав все свое мастерство пастелиста при изображении пушистых белых цветов среди высокой травы на опушке леса.

В таких поздних пастелях Левитана, как «Осенний день» (конец 1890-х, ГРМ) и «Осень» (конец 1890-х, частное собрание, Москва), ярко выражено стремление к лаконизму в трактовке форм, к обобщению пейзажных образов.

Столкновение цветовых пятен в изображении желтой листвы берез и темных елей в осеннем пейзаже, гармонично звучавшее в пастелях середины 1890-х, в данных композициях приобрело плоскостной, стилизованный вид, а пейзаж в целом получил иную, экспрессивную и декоративную выразительность.

В последних работах заметны новые декоративные увлечения Левитана, и трудно сказать, как развивались бы они в дальнейшем, какие новые возможности открылись бы художнику в технике пастели для их успешного воплощения.

Всего лишь в одно десятилетие укладывается стилистическая эволюция пастелей Левитана: от камерного лиризма простых сюжетов первой половины 1890-х годов до поэтически обобщенных образов природы в поздних произведениях; от графической разработки композиций к «живописной» и «картинной» трактовке пейзажей. Но все пастели художника объединены цветовым великолепием и высокой степенью мастерства.

1. «Близ Бордигеры на севере Италии» (ГТГ).
2. Федоров-Давыдов А.А. Исаак Ильич Левитан. [Т. 1]. Жизнь и творчество. М., 1966. С. 131 (далее — Жизнь и творчество). Федоров-Давыдов пишет: «Если в интересе Левитана к мотиву домиков итальянского селения и в той искренней лиричности, с которой они трактованы художником, можно усматривать следы каких-то отечественных ассоциаций, то в свою очередь работа над этим мотивом сказалась тогда, когда Левитан летом этого года [ 1890], снова отправившись на Волгу, в любимом Плёсе дописывал начатый еще раньше «Ветхий дворик»… Быть может, именно те переживания, которые вызывали в нем домики «Близ Бордигеры», побудили его превратить простой этюд в картину…» (Там же. С. 131-132).
3. Пастель могла быть исполнена в мае 1890 года, когда, вернувшись из первого заграничного путешествия, художник сразу отправился на Волгу и жил в Плёсе. Весной 1891-го Левитан мог написать «Цветущий сад» в гостях у А.П.Чехова в Алексине (Калужской губернии) или в деревне Затишье (Тверской губернии), в имении Н.П.Панафидина Курово-Покровское. Возможно, работа была исполнена либо в 1892 году — в деревне Городок на реке Пекше (по Московско-Нижегородской железной дороге), либо в 1893-м — под Вышним Волочком, близ озера Удомля.
4. В 1995 году Н.К.Марковой была предпринята попытка прочесть плохо сохранившуюся авторскую надпись на пастели и определить изображенное место (см.: Маркова Н.К. Новые поступления графических работ И.ИЛевитана в собрание Третьяковской галереи // Сообщения Государственной Третьяковской галереи. Искусство второй половины XIX-XX века. Вопросы реставрации и музееведения. М., 1995. С. 57-58). Ее гипотеза, что на пастели запечатлен парк виллы Карлотта в городке Каденаббия, находит подтверждение в картине «Вилла Карлотта», исполненной в 1898 году американским художником Джоном Дугласом Вудвордом (John Douglas Woodward, 1846-1924).
5. Лирический настрой пастели вызывает ассоциацию со строками стихотворения Д.С.Мережковского «На озере Комо»: Кому страдание знакомо, / Того ты сладко усыпишь,/ Тому понятна будет, Комо, / Твоя безветренная тишь. И по воде, из церкви дальной, / В селеньи бедных рыбаков,/ Ave Maria — стон печальный, / Вечерний звон колоколов… Здесь горы в зелени пушистой / Уютно заслонили даль,/ Чтобы волной своей тенистой / Ты убаюкало печаль. И обещанье так прекрасно, / Так мил обманчивый привет,/ Что вот опять я жду напрасно, / Чего, я знаю, в мире нет».
6. Ср. написанное в 1894 году стихотворение В.Д. Брюсова «Мечты о померкшем», в котором есть такие строки: «Мечты о померкшем, мечты о былом, / К чему вы теперь? Неужели / С венком флёрдоранжа, с венчальным венком, / Сплели стебельки иммортели?» (Брюсов ВЦ. Соч. в 2-х т. Т. 1. М., 1987. С. 35). В ранней поэзии КД.Бальмонта часто встречается упоминание об иммортелях как символе бессмертия.
7. Бенуа А.Н. История русской живописи в XIX веке. М., 1999. С. 346. К этому можно добавить и высказывание Левитана, которое приводит один из его учеников: «Дайте красоту, найдите бога, передайте не документальную, но правду художественную. Долой документы, портреты природы не нужны» (цит. по: И.И. Левитан. Письма, документы, воспоминания / общ. ред. А.Федорова-Давыдова. М., 1956. С. 229).
8. Жизнь и творчество. С. 234.
9. Жизнь и творчество. С. 243.
10. Там же. С. 241.

Вернуться назад

Источник: https://www.tg-m.ru/articles/isaak-levitan/master-pasteli