Первые рассказы ивана ефремова незнакомого тогда массовому читателю были напечатаны лишь незадолго

Добычин Леонид Иванович [5(17).6.1894, Люцин Витебской губ., ныне Лудза, Латвия — после 28.3.1936, Ленинград (?)] — прозаик.

Отец — врач, мать — акушерка. Добычин учился в реальном училище Двинска (Даугавпилс), куда Добычины переехали в 1896, в 1911 поступил на экономическое отделение Петербургского политехнического института, но не окончил его, часто отлучаясь в Двинск.

В 1915-16 участвует в статистико-экономическом обследовании Областного Войска Донского, затем в обследовании устья реки Сыр-Дарья.

В 1916-17 Добычин заведует Статистическим бюро по делам бумажной промышленности в Петрограде.

21 июня 1917 подает прошение об отчислении из политехнического института. Сведений об ориентации Добычин во время революции нет.

Весной 1918 Добычин приезжает в Брянск, куда переселилась его семья. Летом он работает учителем на «курсах для переэкзаменовочников», затем служит в Губстатбюро и других учреждениях Брянска «статистиком-экономистом».

Первые попытки профессиональной литературной деятельности Добычин относятся к началу 1924, когда он посылает в Ленинград М.А.Кузмину рукописный сборник из 5 рассказов «Вечера и старухи». Помимо отвращения к идеологизированной эстетике, Добычина сближают с Кузминым и некоторые черты характера: он, например, не имел детей, никогда не был женат, а судя по его прозе и письмам, к женским нарядам испытывал любопытство более устойчивое, чем к самим дамам. В этом пункте он напоминает не одного Кузмина, но и Гоголя, влияние которого на его прозу общепризнанно.

12 авг. 1924 Добычин отправляет в ленинградский ж. «Русский современник» два рассказа — «Встречи с Лиз» и «Козлова»; первый из них сразу же печатается К.И.Чуковским (1924. №4).

С 1925 начинаются регулярные поездки Добычин из Брянска в Ленинград. Однако любые коллективистские формы человеческого общежития оказались ему противопоказанными, доминантой его судьбы всегда оставалось одиночество. Поразительно, какую картину рисует ему воображение, когда речь заходит об обложке его собственной книги: «Жалкая гостиная (без людей)» (Письмо И.И.Слонимской от 4 июня 1930).

Вполне корректно бытующее сравнение Добычина с Дж.Джойсом. У обоих писателей их вне-конфессиональная редуцированная религиозность — знак сыновней оставленности, покинутости. В их «одиссеях» ближайший автору герой — обездоленный сын, Телемак,— в омерзительном мире «взрослых женихов», чей удел нравственный паралич. А в общении с паралитиками уже безразлично — добрые они или злые. Едва ли не в этом омерзении кроется разгадка добычинских и джойсов-ских сюжетов, индифферентных по отношению к номинации «доброго» и «злого». Во всяком случае — сюжетов главной книги Добычин «Город Эн» (1935) и ближайших к ней по образному строю «Дублинцев». В такой ситуации художник выбирает нейтральную позицию «хроникера». «Особенностью хроники (летописи),— говорит по поводу «Города Эн» Ю.К.Щеглов,— является то, что события в ней не обязаны складываться в какие-нибудь известные конфигурации, иметь развитие, кульминацию, развязку и т.п. (Щеглов Ю. — С.27). При этом «летописность» Добычина не есть плод каких-либо стремлений к архаизации стиля. Она удобна как раз для решения современных художественных задач, и прежде всего — для замены традиционного в беллетристике фабульного построения сюжета монтажом, на что обращают внимание большинство исследователей стилистики Добычина. Восходящую к «монтажным» открытиям Флобера в «Госпоже Бовари» «летописность» Добычин особенно утвердило знакомство с кинематографом. Смысловой единицей прозы Добычина стал «абзац-кадр», «. редкие комментарии, реплики и лозунги сомнительного типа. совершенно очевидно по функции своей напоминают титры» (Фёдоров Ф.П. // Вторые Добычинские чтения. С.53, 57).

Психологически метод Добычин обоснован установкой на «инфантилизм», противопоставленный в своей дискретности моноритму «взрослого» сознания. Добычин предпочитает все, что не успело окостенеть. Отсюда тяга прозаика к водной стихии как источнику жизни (В.В.Ерофеев). Этот ведущий образ у Добычин амбивалентен, связан с мотивом исчезновения, растворения, небытия. Писатель понимает смерть как развоплощение жизни, а не как окоченение, обызвествление. Зыбкий «портрет художника в юности» для Добычин, как и для Джойса, загадочнее и пленительнее любых канонизированных типов. Когда в Добычине настойчиво ищут обличителя, продолжателя Н.Щедрина или завершителя сологубовского «Мелкого беса», то нужно, по крайней мере, учитывать, что это какой-то необычайно грустный «Щедрин» и едва ли не простодушный «Сологуб».

В прозе Добычина верх берет печаль, а не сатира. Из чего не следует, что к «страшному миру» он был слеп или глух. С первых же литературных шагов он все прекрасно понимал — и про «Начальников», и про «Цензуру» (подобные «опасные» слова Добычин с саркастической почтительностью неизменно пишет с заглавных букв). Но «обличительство» его состояло в том, что он как бы не замечал предмет обличения, лишал его чести быть персонифицированным, описывал как мертвую природу. Буквально писал «натюрморты» на поле брани и воплей: «Сегодня день скорби, и базар утыкан флагами, как карта театра войны, какими обладали иные семейства». Это написано 21 янв. 1926, т.е. во вторую годовщину со дня смерти В.И.Ленина. Точно так же он «не заметил» в своей прозе никаких Больших Людей, никаких Больших Идей. «Не заметил» и саму советскую власть. В добычинском отстранении от господствующих фантомов вся философская соль его работы: поставить в центр художественных интересов такого человека, который в данную эпоху глядит особенно малым и ничтожным существом. Здесь сказывается прямая честь писателя: оставить в стороне персонажей, на которых время смотрит снизу вверх.

К осени 1925 относится первая неудачная попытка Добычина переселиться в Ленинград. В это время он знакомится с семейством Чуковских и через него с несколькими писателями. Круг литературного общения Добычина в дальнейшем не расширяется. В него входят Чуковские, Слонимские, Г.С.Гор, В.А.Каверин, Н.Л.Степанов, Л.Н.Рахманов, Е.М.Тагер, Ю.Н.Тынянов, Е.Л.Шварц, М.М.Шкапская, В.И.Эрлих.

В 1927 в ленинградском издательстве «Мысль» выходит его первый сборник «Встречи с Лиз». Следующий сборник рассказов «Портрет» появляется в конце 1930 (в выходных данных — 1931). В 1933 прозаиком подготовлен, но не издан сборник «Матерьял», в котором также предполагалось использовать уже печатавшиеся тексты. При скрупулезной тщательности литературной отделки Добычина оставляет свои произведения «открытыми». В т.ч. и создававшийся несколько лет роман из провинциальной жизни «Город Эн» (к 1934 Добычин написал 34 главы, как бы обещая на каждый следующий год еще по эпизоду).

Установка Добычина такова: книгу всякий раз можно монтировать заново — главное в ней добротность, качественность материала. Важна исходная чистота, открытые самим автором «первоэлементы» искусства, его «монады». Добычин установил, что жизнь, увиденная на расстоянии вытянутой руки, и есть та самая субстанция, которую следует в первую очередь соотносить с мировой гармонией и мировыми катаклизмами.

Не любивший «претензий на обобщения», Добычин как художник искал индивидуальное и неповторимое, отказываясь от «общего плана» истории и жизни. Вряд ли его стоит характеризовать «страстным, язвительным, острым обличителем мещанства», как видит дело безусловно признававший его талант В.А.Каверин. Не мещанство обличал Добычин, а печалился о человеке как таковом. О том, что растерян и наг стоит он перед лицом истории.

До 1934 Добычин жил «несостоявшимся событием» переезда в Ленинград. Один из его исследователей полагает даже, что и вся его проза — «Рассказ о несостоявшемся событии» и в этом пункте очень близка к Чехову (Неминущий А.В. // Первые Добычинские чтения. С.50-51). Близость эта несомненна, и добычинский город Эн — не только реми-иисценция из «Мертвых душ», но и из чеховской «Степи», начинающейся с отъезда мальчика из уездного города N. Приехавший из подобного же уезда в Ленинград, Добычин надеялся избавиться от тоски. «А мне очень скучно ни с кем не разговаривать»,— писал он М.Л.Слонимскому.

В 1934 Добычин получил от СП комнату в коммунальной квартире (Мойка, 62). Ее обстановка — зловеще реализованная метафора сочиненного автором для самого себя упоминавшегося эскиза обложки. Бывавший у Добычин в последний год его жизни А.Л.Григорьев вспоминает: «Комната у него была совершенно пустая. Я сидел на ящике. Происходил как бы литературный вечер. Пришло человек десять» (Звезда. 1993. №10. С.147). Вероятнее всего, находился среди присутствовавших и добычинский сосед по квартире А.П.Дроздов, «Шурка», последняя и напрасная надежда писателя. Ему посвящен «Город Эн», его имя Добычин поставил рядом со своим перед рассказом «Дикие», и о его детстве написана последняя вещь писателя — повесть «Шуркина родня». Впервые в добычинской прозе герой — отрок Шурка — «эволюционирует» в ходе повествования — и явно не в лучшую сторону. Описанная в «Шуркиной родне» глухая провинциальная жизнь бурных военных и революционных лет к добрым делам не склоняет никого из персонажей. Заканчивается эта история просто: «Шурка подумал и решил, что нужно снова идти в жулики». Невозможно отделаться от ощущения, что дружба с молодым Дроздовым лишь подчеркивает безрадостное добычинское одиночество.

В литературной атмосфере дышать, впрочем, было не легче. При жизни Добычина пресса отозвалась о нем доброжелательно на трех страничках (Н.Л.Степанов). Другие рецензенты не стесняли себя ни в объеме, ни в выражениях: «Позорная книга» «Об эпигонстве», «Пустословие» и т.п.

Особенно досталось «Городу Эн». А между тем лейтмотив этого романа —человеческая потребность в дружбе и душевном общении. Что все это невозможно в совр. жизни, что полная открытость иллюзорна и ведет к драме — об этом еще только начинает смутно догадываться маленький его герой. Осязаемо воссозданный, разваливающийся, абсурдно дискретный мир романа есть проекция этой впервые нащупываемой становящимся детским сознанием трагедии. Мальчик из «Города Эн» показан в мгновение, когда он судорожно изыскивает последние возможности осуществить бесценное желание прорваться внутренне от одной личности к другой, цепляется то за наполовину воображаемого друга, то за Манилова с Чичиковым: «Слыхал ли ты, Серж, будто Чичиков и. Манилов — мерзавцы? Нас этому учат в училище. Я посмеялся над этим». Вот ведь в чем согревающий, теплящийся мотив этой частной, маленькой человеческой жизни: нет в ней никаких героев, никаких Больших Людей, так не отбирайте хоть и последних, «черненьких», говоря словами того же Гоголя.

Что же было делать этому писателю, когда даже известные люди, понимавшие в глубине души оригинальность и существенность не ко двору пришедшихся художественных замыслов Добычин, говорили: «Добычину надо бежать от своей страшной удачи» (К.А.Федин).

Не один Федин должен был испугаться, когда Добычина в разгар декларируемых побед Большого Искусства показал, что «уродливое», «одномерное» существование «маленького человека» — по-прежнему «вечная тема» русской прозы.

Добычин, в отличие от многих достойных писателей 1920-30-х, репрессиям не подвергался. Но судьба этого писателя по-настоящему ужасна: его одного из первых уничтожали у всех на виду. Уничтожали собратья по перу. Обстоятельства последних месяцев жизни Добычин очень похожи — по справедливой мысли В.С.Бахтина — на зловещую репетицию драмы, разыгранной в ленинградской литературной жизни через 10 лет в связи с постановлением ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград»».

Вслед за статьей «Правды» от 28 янв. 1936 «Сумбур вместо музыки» на веренице литературных обсуждений и собраний Добычин оказался в Ленинграде главной мишенью — и как «формалист», и как «натуралист». 25 марта Добычин отверг обвинения в Доме писателей одной фразой: для него «неожиданно и прискорбно», что его книга признана «классово враждебной». И сразу же ушел. Собрания, на которых его клеймили, продолжались и дальше: 28 и 31 марта, 3, 5, 13 апр. Добычина на них не было и, судя по всему, быть не могло. Он исчез.

В ночь с 25 на 26 марта с Добычиным разговаривала Марина Чуковская, 26-го днем — В.А.Каверин. Последняя фраза его письма (Николаю Чуковскому): «А меня не ищите — я отправляюсь в далекие края». Тайный осведомитель «Морской» заявил в НКВД, что 28 марта в 11 ч. 30 мин. Добычин покинул свою квартиру, отдав ему ключи и сказав, что больше в нее не вернется.

Начиная с 28 марта Добычин ни живым ни мертвым никто не видел. Его стали искать после встревоженного письма матери из Брянска. Обратились в Дом писателя. По распространенной Начальниками версии, почерпнутой из донесений тайных информаторов, Добычин «уехал в Лугу».

Безнадежность случая Добычин состояла в том, что он погиб, противостоя всей «литературной общественности», а не только Начальникам. «Вопрос «За что вы его убили?» — говорит Каверин,— витал в воздухе Дома писателя. По чести он должен был бы звучать иначе: «За что мы его убили?»».

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 1. с. 629-632.

Одни называют Леонида Добычина сатириком, другие — обличителем советского быта и нравов, третьи — «писателем для писателей». По просьбе Bookmate Journal Константин Сперанский рассказывает о полузабытом гении, его завораживающих текстах и наследниках в современной русской литературе.

О личности Леонида Добычина известно мало: родился в Люцине (ныне — Лудза), после революции переехал в Брянск, где был служащим в бюро статистики. О своей работе он немного упоминал в письме чете Чуковских. Как-то Добычина вызвал к себе Начальник (он всегда писал это слово с большой буквы): «Скажите, — а не вы ли тот Добычин, который книжки пишет?» — «Я». — «Гм! — сказал Начальник. — Это не фунт изюму. » Последние месяцы жизни писатель провел в Ленинграде — а потом исчез.

Эффект ускользания Добычин умело использовал не только в своей прозе: неизвестна точная дата смерти писателя и ее обстоятельства. Доподлинно ясно одно: 25 марта 1936 года в забитом до отказа зале Дома Маяковского проходило собрание ленинградского Союза писателей, делегаты которого один за другим обрушивались на никому не известного автора «Города Эн» со всем чугунным азартом советской критики. Писатель ушел с этого собрания, не вынеся нападок, отослал личные вещи и военный билет маме в Брянск, а на следующий день передал близкому приятелю (к слову, доносившему на Добычина в НКВД) ключи от своего жилья и отправил Корнею Чуковскому прощальное письмо: «А меня не ищите — я отправляюсь в далекие края».

Корней Чуковский — постоянный корреспондент Леонида Добычина. Фото: 24СМИ

Литературовед Андрей Арьев отмечает рефреном повторяющуюся в романе «Город Эн» фразу Христа: «Ноли ме тангере» («Не тронь меня»). Она не только связана с хрупкостью и субтильностью героя и не просто отсылает к реплике Башмачкина в «Шинели» «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — эти слова относятся к самому автору. Добычин предпочитал уворачиваться, скрываться; он не любил даже развернутого вида собственного имени. Вот строчки из его письма прозаику Михаилу Слонимскому: «Только „Л. Добычин“, а не „Леонид“, как некоторые мерзавцы неизвестно на каком основании практикуют. Кланяюсь. Ваш Л. Добычин».

Марина Чуковская вспоминала, что Добычин никогда ничего не рассказывал ни о себе, ни о своей семье. По ее словам, он производил впечатление безнадежно одинокого человека:

Доминирующее настроение в рассказах Добычина — лирическая обреченность. Они написаны в Брянске и посвящены налаживающемуся социалистическому быту простых горожан. В них ничего не происходит, но само описание своим ритмом и фокусом создает ощущение мертвенной призрачности происходящего. Особое место в его тихих пейзажах занимает луна.

«Луна белелась расплывчатым пятнышком. В четырехугольные просветы колоколен сквозило небо. Шевелились верхушки деревьев с набухшими почками». («Встречи с Лиз»)

«Ерыгин отворил калитку. Над сараями плыла луна, наполовину светлая, наполовину черная, как пароходное окно, полузадернутое черной занавеской». («Ерыгин»)

«Красная луна, тяжеловесная, без блеска, как мармеладный полумесяц, висела над задворками. На красноватом западе тускнелись пыльного цвета полосы, точно сор, сметенный к порогу и так оставленный. Было тихо-тихо, и хозяйка, сидя на ступеньке, закутавшись в большой платок, не шевелилась, не моргала, наслаждалась неподвижностью и тишиной». («Тимофеев»)

Лучше всего прозу Добычина в своей непосредственной манере охарактеризовал Виктор Ерофеев. По его словам, автор «судит и не судит эту жизнь», видит в ней «норму и ее отсутствие». Говоря менее абстрактно, в своем творчестве автор сумел породнить — через Гоголя — таких лютых антиподов, как Чехов и Достоевский.

Леонид Добычин в 1920-е годы. Фото: Коммерсант

В полуавтобиографическом, как принято полагать, романе «Городе Эн», много упоминаний писателей и произведений русской литературы. Гоголь как будто взирает с небес на происходящее: мальчик-герой живет в выдуманном им мире и мечтает уехать в город Эн, чтобы подружиться с сыновьями Манилова Фемистоклюсом и Алкидом. «Мы с тобой как Манилов и Чичиков», — сообщает герой своему другу Сержу. Чудятся ему персонажи «Мертвых душ» и среди обитателей города: так, несколько раз появляется дама-Чичиков.

Интерпретаторы Добычина привыкли видеть в этом отсылку к миру классического романа — якобы жуткому и бесчеловечному. Как будто мальчику в самом деле не могут нравиться Маниловы, а Гоголь не способен пленить своей гротескностью. «Слыхал ли ты, Серж, будто Чичиков и все жители города Эн и Манилов — мерзавцы? Нас этому учат в училище. Я посмеялся над этим», — говорит герой.

Зато вот над авторами, которые без обиняков рассуждают о «бездне» и нагнетают жути, Добычин иронизирует:

Снова придя в гости к Кондратьевым, мальчик замечает, что место «Заратустры» занял «Красный смех» Леонида Андреева.

По-своему относится герой Добычина и к Достоевскому: «Чем он мне нравится, Серж, это тем, что в нем много смешного». «Сочинения Тургенева» вызывают у него скуку, а вот Чехов — неприкрытое восхищение. «Он принес мне в училище „Степь“, и я тут же раскрыл ее. Я удивлен был. Когда я читал ее, то мне казалось, что это я сам написал», — рассказывает герой.

Современники Добычина пытались понять, в какой писательский ряд можно вписать этого странного автора. Говорили про сатиру, на ум приходило имя Зощенко, которого сам Добычин не очень любил. Как-то Ольга Форш пригласила писателя в гости, пообещала, что Зощенко будет читать свою новую вещь. «А я не пойду… Зачем?» — пересказывал Добычин Чуковской. «Пожал плечами, захрустел пальцами, и углы рта обидчиво опустились. Казалось, вот-вот заплачет», — писала она.

Эмигрантский критик Георгий Адамович поместил рецензии на «Голубую книгу» Зощенко и «Город Эн» в одной статье. Чувствуется, что он был глубоко озадачен произведением Добычина: «„Город Эн“ — книга глубоко издевательская, порой напоминающая Щедрина резкостью и отчетливостью сатиры. Такая бестолковщина, что рядом щедринский мир должен показаться идеалом осмысленности, справедливости и порядка». Критик сравнивал Добычина и с автором «Циников»: «Ни у кого сейчас нет такой остроты и желчности в смехе (за исключением Мариенгофа, давно уже умолкшего)». Кажется, это довольно точно — как и замечание о том, что «Город Эн» «фантастический» и читается «как сказка». «Какая странная, какая беспощадная и оригинальная вещь. Надо запомнить имя Добычина, это, может быть, будет замечательный писатель», — закончил свой текст Адамович. Он был опубликован, когда автор «Города Эн» уже пропал без вести.

Обложка книги Леонида Добычина, в которую вошли «Город Эн» и избранные рассказы. Вышла в 1989 году

Последняя книга Добычина вышла в Советском Союзе еще при жизни писателя. После, не считая эмигрантского издания, его вновь опубликовали только в 1989-м в серии «Забытая книга». Впрочем, экземпляр Добычина был у Сергея Довлатова, который еще до переезда в Америку «благоговейно вручил» его как «сокровище своей скромной библиотеки» поэту Льву Лосеву.

«Читая эту удивительную книгу мало написавшего и рано погибшего автора, я понял одну простую вещь: так называемая „эстетская позиция“ обрекает писателя на значительно более мучительные отношения с жизнью, чем любая иная. Если писатель — художник и только, тогда ни вера, ни знания, ни интеллектуальные способности не приходят ему на помощь. Все, что имеется в его распоряжении, — это жизнь, которой он живет, и слова», — писал Лосев. По его мнению, Довлатов принадлежал к той же породе писателей.

Историк культуры Кирилл Кобрин называет Добычина «одним из виртуальных основателей „ленинградской прозаической школы“» 1960–1980-х годов. Он приводит в пример «совершенно довлатовскую фразу» из рассказа «Сиделка»: «Захотелось небывалого — куда-нибудь уехать, быть кинематографическим актером или летчиком». Впрочем, и Кобрин отмечает, что Добычина невозможно с уверенностью прописать по какому-либо разряду. Говорит, что на него ссылаются и «любители нулевой степени письма», считая автора «а-культурным» вроде Беккета; другие «противопоставляют „настоящего“ Добычина кривляке Набокову».

Если вообразить, что основанная Добычиным школа существует до сих пор, то за последнее время у нее был только один выпускник — писатель Дмитрий Данилов. В романе «Горизонтальное положение» он заменил субъекта описанием действия, а в книге «Описание города» буквально прошелся по следам автора «Города Эн». Герой рассказывает про Брянск, не называя его, и вообще доводит до предела прием исчезания: в «Описании города» нет имен собственных. Кроме, пожалуй, одного — Данилов так часто встречает на своем пути «пустое место», что оно становится топонимом.

«В своем романе Данилов семантически уравнял своего героя и его жизненное пространство, объединив их в рамках целостного бытия. И здесь добычинский топос — котлован на месте дома № 47, а по сути — любое пустое место», — проводит параллель в статье об «Описании города» критик Сергей Лебедев.

Сам Данилов в эссе о Добычине «Записки инопланетянина» так определяет творческий метод «учителя»: «Добычин — не рассказчик историй, а фиксатор реальности. Нет, конечно, рассказы у него имеют форму историй, но это истории, начинающиеся ни с чего и кончающиеся ничем. Куски жизни маленьких, неприметных людей». И наконец отвечает на вопрос, можно ли считать Добычина сатириком:

Страна:	Россия
Родился:	5 июня 1894 г.
Умер:	28 марта 1936 г.

Леонид Иванович Добычин — русский советский писатель.

Родился 5 (17) июня 1894 года в городке Люцин, Витебская губерния, в семье уездного врача Ивана Андриановича Добычина (1855—1902), в 1896 году переведённого на службу в Двинск (ныне Даугавпилс, Латвия). Мать будущего писателя, Анна Александровна, окончила Петербургский повивальный институт и была известной в Двинске акушеркой. У Леонида было два младших брата и две сестры.

Учился в Двинском реальном училище. В 1911 году поступил на Экономическое отделение Петербургского политехнического института, в котором числился, так и не окончив, до июня 1917 года. Весной 1918 года переселился в Брянск. Работал учителем, статистиком.

Первые попытки профессиональной литературной деятельности относятся к началу 1924 года, когда Л. Добычин посылает в Ленинград Михаилу Кузмину рукописный сборник из пяти рассказов «Вечера и старухи». Кузмин начинающему автору не ответил, и 12 августа 1924 года Добычин отправляет в ленинградский журнал «Русский современник» два рассказа — «Встречи с Лиз» и «Козлова»; первый из них сразу же печатается Чуковским, второй напечатать не успевают по причине закрытия последнего из частных литературных журналов властями.

С осени 1925 года начинаются регулярные поездки Л. Добычина из Брянска в Ленинград. В это время он знакомится с семьёй Чуковских, позднее в круг общения попадают также Слонимский, Гор, Каверин, Степанов, Рахманов, Тагер, Тынянов, Шварц, Шкапская и Эрлих.

Рассказы Л. Добычина редко, но регулярно печатаются в журналах. Из писем Добычина видно, что, отправив готовую рукопись, он вдогонку ей постоянно слал поправки — с целью улучшения слога. Получив отказ, а чаще даже намёк на возможный отказ по цензурным соображениям, он тут же принимался за смягчение острых, по его мнению, мест.

В 1927 году выходит сборник из девяти рассказов «Встречи с Лиз», четыре года спустя — второй сборник «Портрет» (1931), в который вошли все рассказы из предыдущего сборника и семь новых. Ранее изданные рассказы были заново отредактированы автором, два из них получили новые названия. В 1933 году Добычиным был подготовлен для печати третий сборник — «Матерьял», так и оставшийся не опубликованным при жизни. Старые произведения подверглись здесь некоторой стилистической правке, совершенствованию с точки зрения накопившего опыт писателя. А вместе с тем, постоянно нуждаясь, он старался сделать книгу более проходимой и подвергал её дополнительной политической редактуре.

В рассказах Л. Добычина изображается столкновение «бывшего» мира с послереволюционной действительностью; новеллам свойственен антипсихологизм, лирический подтекст.

В 1935 году увидела свет последняя прижизненная книга Добычина — небольшой по объёму роман «Город Эн», основой повествования в котором являются воспоминания героя о детстве. Произведение не привлекло внимания цензоров и было подписано к печати без проблем. Однако именно оно послужило поводом разнузданной травли писателя на состоявшейся в Ленинграде в конце марта — начале апреля 1936 года литературной дискуссии «О борьбе с формализмом и натурализмом».

После погромного собрания 25 марта 1936 года в Ленинградском Союзе писателей посередине дискуссии Добычин исчез: скорее всего, он покончил жизнь самоубийством, хотя документально это не доказано. Дата смерти, указываемая в справочниках и энциклопедиях, не может считаться достоверно установленной.

Имя Л. Добычина было надолго забыто. Переиздавать писателя начали только с началом перестройки в СССР, в 1989 году.

С 1991 года в Даугавпилсе местный университет проводит ежегодные «Добычинские чтения» — научные конференции, посвящённые творчеству писателя.

2 сентября 2012 года на православном кладбище Даугавпилса открыт памятник Леониду Добычину — чёрная мраморная доска в виде раскрытой книги, на одной из страниц которой размещался портрет писателя, — установленный у могилы его отца.

Идеально забытый писатель: Леонид Добычин

Как советский авангардист 1920-х пропал без вести — и чем он может быть интересен современному читателю

Текст: Владимир Березин

Вступительное слово: Михаил Визель

Коллаж: ГодЛитературы.РФ (использованы фото с ru.wikipedia.org и pixabay.com). Фото книги из аккаунта «Бабеля» в Фейсбуке

Два года назад, беря интервью у создателей тель-авивского русского книжного магазина «Бабель» Евгения и Елены Коган, я поинтересовался, не собираются ли они сами понемножку издавать книги? И получил ответ: «Нет, потому что, вы же прекрасно понимаете, для того, чтобы издавать книги, нужно распространять их. Мы не можем напечатать тираж даже 200 экземпляров и распространить его здесь».

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает – и на Святой земле это особенно заметно. При «Бабеле» всё-таки открылось микроиздательство. Но выбор книги для дебюта оказался парадоксальным: не кто-то из местных авторов, вроде Линор Горалик или Алексея Цветкова-ст., а советский авангардист 1920-х Леонид Добычин (1894–1936?) – мало сейчас известный даже знатокам русской литературы.

Мы попросили напомнить, кто это и чем он сейчас интересен, Владимира Березина – автора, в частности, биографии Виктора Шкловского.

Леонид Добычин и шум его времени

Перед нами удивительный феномен по-настоящему забытого писателя. Он не имел архива, и вообще мало что из его рукописей нашлось. Он не имеет могилы, и, кажется даже фраза из песни «Их дела забыты, их тела зарыты» к нему не подходит – если и вправду он утопился, то его тело могло вынести Невой в Финский залив, и тогда просто раствориться в мироздании – то есть он по-настоящему исчезнувший писатель.

Исчезнувшие несколькими годами позже, взятые в одиноких квартирах или на улице, попадали всё же в бюрократический оборот и ложились в землю документировано. А он и тут улизнул, избежал, проскочил.

Я очень хорошо помню, как его начали печатать – это был 1988 год, когда в журнале «Родник», очень странном, несоветском в советской стране (он издавался в Риге) стали печатать его opus magnum «Город Эн», и у всех возникло чувство неловкости и какого-то недоумения.

В ту пору был спрос на запретные тексты, те, что были раньше под запретом, романы и повести, что раньше читали на папиросной бумаге, в заграничных изданиях или в четвёртой копии «Эрики». Это были скорбные истории про лагеря, про то, что революция была не совсем такая, как нам раньше рассказывали в школьном классе, и вот они были напечатаны миллионным тиражами в литературных журналах. А тут было что-то не то, какое-то перечисление мелких деталей, всё то, что можно назвать «мелкой моторикой жизни».

Добычин родился в 1894 году под Витебском, детство провёл в Двинске, который ныне называется Даугавпилс, окончил там реальное училище, а в 1911 году поступил в Политехнический институт в Петербурге, не доучился, работал статистиком, жил в Брянске, потом всё же перебрался в Ленинград. Он был замкнутым и, чувствуется, очень гордым в душе человеком. Наиболее яркие воспоминания о его жизни последних лет принадлежат Вениамину Каверину, но и в них едва ли десяток страниц. Короткие рассказы, которые проще процитировать полностью, чем пересказать, «Город Эн», напечатанный в 1935 году и вызвавший целое собрание писательской организации в Ленинграде, где его ругали, в общем-то, равнодушные люди.

Добычин и тут как-то умалён, его мучили не сотрудники органов, которые иногда называются карательными, а товарищи по перу. Он был лёгкой добычей, вот невольный каламбур.

Сослуживцы накинулись на него, как на Акакия Акакиевича, только посыпая не рваными бумажками, а обвинениями и проклятиями.

Каверин описывал это так: «После прений слово было предоставлено Добычину. Он прошел через зал, невысокий, в своем лучшем костюме, сосредоточенный, но ничуть не испуганный. На кафедре он сперва помолчал, а потом, ломая скрещённые пальцы, произнес тихим, глухим голосом:

— К сожалению, с тем, что здесь было сказано, я не могу согласиться.

И, спустившись по ступенькам, снова прошёл через зал и исчез.

На следующий день я позвонил ему, и разговор начался, как будто ничего не случилось. Все же он хотел — и это почувствовалось, — чтобы речь зашла о вчерашнем вечере, и я осторожно спросил, почему он ограничился одной фразой.

— Потому что я маленького роста и свет ударил мне прямо в глаза, — ответил он с раздражением.

Он говорил о лампочках на кафедре, поставленных так, чтобы освещать лицо докладчика».

После этого Добычин аккуратно разобрал свои вещи, написал несколько записок, оставил паспорт в ящике стола и исчез. В Союзе писателей встревоженной делегации заявили, что он уехал в Лугу. Это какое-то развитие фразы из русской классики «уехал в Америку». Вот эта недоговорённость привела к тому, что у многих людей возникло желание продолжить его биографию. Есть такой эпистолярный рассказ Олега Юрьева, где Добычин не погибает, а устраивается счетоводом в совхоз, затем во время войны попадает в Германию, по возвращении – в лагерь, потом выходит на свободу и проживает долгую жизнь. Мало ли было людей, что исчезли в конце тридцатых, а потом вдруг объявились после войны где-нибудь в Буэнос-Айресе или Рио-де-Жанейро и похоронены на тамошних, залитых солнцем кладбищах.

Но и тут у Добычина идеальная биография – слухов много, и все они следуют народному желанию, выраженному в песне Александра Галича о Хармсе:

Он шел сквозь свет

И шел сквозь тьму,

Он был в Сибири и в Крыму,

А опер каждый день к нему

Стучался, как дурак.

И много, много лет подряд

Соседи хором говорят:

— Он вышел пять минут назад,

Пошел купить табак.

Возможно, часть поклонников Добычина любит его именно потому, что он – идеально забытый писатель. Нет, регулярно проводятся конференции по его творчеству, рядом с могилой отца в Даугавпилсе установили кенотаф, и к тому же несколько писателей справедливо говорят, что Добычин повлиял на их стиль. Но для всякого сноба любовь к забытому писателю привлекательней, чем увлечение всеми обожаемым автором. Им кажется, что любить «Мастера и Маргариту» пошло, потому что эта книга захватана миллионами рук, а обожать «Козлиную песнь» Вагинова лучше, потому что она в стороне и как бы ничья. Доля правды тут есть – настоящая любовь интимна.

Но чем по-настоящему интересен сейчас Добычин? Тут есть два ответа.

Во-первых, это писатель мелких деталей. Предметы, населявшие Атлантиду, то есть страну Дореволюцию, обступают нас и начинают говорить, каждый о своём, – не только люди и обстоятельства, а именно вещи. Добычина иногда называли русским Прустом, но это неверно. Пруст отчетливо рефлексирует по поводу каждого предмета, будь то пирожное «мадлен» или луч света, пробивающийся из-под двери. А тут перед нами монотонное перечисление деталей прошлого мира, того, что уже канул прочь – и только в удачных семьях вдруг обнаруживается на дачных антресолях. Вилочки, козелки для столовых приборов, керосиновые лампы, пуговицы с гербами, гамаши и манишки, резиновые шины, граммофон, стальные шарики на кровати, пульверизатор для духов (я застал их ещё – в сеточках, с длинным шлангом и резиновой грушей, но как, как это объяснить следующим за мной) – и этот метод описания мира работает, вот в чём дело. Для читателей Добычина множество этих предметов в 1935–1936 годах, когда печатался роман, уже стало прошлым. А для нас, почти столетие спустя, они и вовсе – тень тени, беглецы из словаря. Но это тот самый «шум времени», о котором писал Мандельштам.

Если когда-то будет предпринято издание «Города Эн» в «Литературных памятниках» (а это было бы естественно), то сведение комментариев будет великим трудом для решившихся на это предприятие * . Причём комментарий к этому роману должен быть в прямом смысле культурологическим: автор с фотографической точностью описывает открытки, картины в волшебном фонаре и детали пейзажа. Они не выдуманы, и в этом живом состоянии помещены в книгу, как стёклышки в калейдоскоп. Добычин, к примеру, пишет: «Мы не раз начинали и снова бросали учиться. Мы стали употреблять слова “митинг”, “черносотенец”, “апельсин”, “шпик”». Этот апельсин уже съеден временем, а тогда, в начале прошлого века он вовсе не был диковиной. Гершуни вспоминал, что апельсины ему, заключённому, давали даже в тюрьме. Но тут имеется в виду совсем не тот фрукт. В 1906 году, в третьем номере журнала «Зарево», было напечатано анонимное стихотворение «Партийные различия», описывающее приметы течений в революции. Начиналось оно так:

Коль нашли у вас в жилище

Не годящийся для пищи,

Бомбу с гибельной начинкой,

Формул длинный лист,

Или адскую машинку, —

Ясно: анархист.

Конечно, апельсин – это бомба. Но то, что было тогда бомбой, стало, скорее, гранатой – и объяснения вокруг слов снова сливаются в шум времени.

Таких слов, похожих на бомбы и гранаты, истлевшие на ржавчину в лесу русского языка, потерявшие образ и звук, у Добычина масса.

Они не просто на каждой странице, даже не в каждом абзаце – в каждой строчке. Дело не только в перечислении, а в этом спокойном меланхоличном наблюдении автора за происходящим. Атлантида ещё не знает, что опускается под воду, а путешественник из будущего уже фиксирует все мелкие детали бытия. Он маленького роста, как его герой-мальчик, и оттого приземлённые детали ему более доступны. Вот этот метод фотографической фиксации – ключ к работе Добычина с окружающим миром.

Во-вторых, это настоящий маленький человек. Некоторые авторы объясняют его замкнутость и отчуждение гомосексуализмом (в 1934 году в СССР это стало уголовно-наказуемым). Мне это кажется не то что не вполне доказанным, а неважным. То, что мы можем извлечь из текстов Добычина – это скорее некоторая опаска к сексуальности вообще. Этакая гоголевская черта биографии.

Во всём этом важна именно судьба маленького человека.

Не гигантский Левиафан пожирает его, не братья-писатели кидают его в мясорубку, а маленький человек исчезает под натиском мироздания. Силы не равны, но обречённый не теряет достоинства и презирает жалость в виде венков и могилы. Он растворяется в своём противнике.

Люди всяких опасных профессий, вооружённые и воюющие, любят говорить, что их товарищ жив, пока не найдено мёртвое тело. Это вполне применимо к Добычину. Тела нет, остались книги, и жизнь продолжается.

* Это вовсе не умаляет труда прекрасных комментаторов петербургского (2013) и даугавпилсского (2007) изданий романа.

Добычин, Леонид Иванович

Леонид Иванович Добы́чин ( 5 (17) июня 1894 ( 18940617 ) , Люцин Витебская губерния — официально 28 марта 1936, Ленинград [1] ) — русский советский писатель.

Содержание

Биография

Родился в семье уездного врача Ивана Андриановича Добычина (1855—1902), в 1896 году переведённого на службу в Двинск (ныне Даугавпилс). Мать будущего писателя, Анна Александровна, окончила Петербургский повивальный институт и была известной в Двинске акушеркой. У Леонида было два младших брата и две сестры [2] .

Учился в Двинском реальном училище. В 1911 году поступил в Петроградский политехнический институт и окончил его в 1916 году. В 1918 году переселился в Брянск. Работал учителем, статистиком.

К осени 1925 года относится первая неудачная попытка Добычина переселиться в Ленинград. В это время он знакомится с семьёй Чуковских, позднее в круг общения попадают также Слонимский, Гор, Каверин, Степанов, Рахманов, Тагер, Тынянов, Шварц, Шкапская и Эрлих [3] .

Последняя прижизненная книга Добычина «Город Эн» (М., 1935) не привлекла внимания цензоров, хотя именно она послужила поводом разнузданной травли писателя на состоявшейся в Ленинграде в конце марта-начале апреля 1936 г. литературной дискуссии «О борьбе с формализмом и натурализмом».

Творчество

Дебютировал в 1924 году рассказами в ленинградском журнале «Русский современник». В сборниках рассказов «Встречи с Лиз» (1927), «Портрет» (1931) изображается столкновение «бывшего» мира с послереволюционной действительностью; новеллам свойственен антипсихологизм, лирический подтекст. В романе «Город Эн» (1935) основой повествования являются воспоминания героя о детстве.

Переиздавать писателя начали только в перестройку, в 1989 году.

Образ Добычина в художественной литературе

В 2012 г. писатель О. Юрьев опубликовал рассказ, представляющий собой версию событий, последовавших за исчезновением Добычина в 1936 году. Рассказ написан в форме так и не отправленного Добычиным письма Корнею Чуковскому. Согласно этой «найденной рукописи», Добычин, симулировав самоубийство, устроился под другим именем на работу в колхоз «Шушары», войну провёл под оккупацией в Пушкине, незадолго до конца был вывезен немцами, после войны отбыл срок в Экибастузе и снова вернулся на работу в колхоз «Шушары». В рассказе выведен ряд реальных лиц, в том числе Б. А. Филистинский [1] .

Память

220px

В Даугавпилсе в начале июня 2012 года объявлено о начале сбора денег на установку символического памятника Леониду Добычину в ограде могилы его отца на православном кладбище. Минимальное пожертвование 50 сантим. Размещено обращение в городских газетах [4] .

17 июня 2012 года в день рождения Леонида Добычина возложены цветы на могиле отца, где будет установлен его символический памятник.

С 1991 года в Даугавпилсе проходят Добычинские чтения в стенах местного института/Университета, в 2011 году прошли 10 Добычинские чтения [5] [6] . Выходят сборники докладов на этих чтениях [7] .

Открытие памятника Леониду Добычину намечено на 2 сентября 2012 года в 15 часов на православном кладбище города [8] . Памятник открыт 2 сентября 2012 года [9] .

Издания

Встречи с Лиз. — Л., 1927.
Портрет. — Л., 1931.
Город Эн. — М., 1935.
Избранная проза: в 2 т. — Нью-Йорк, 1984.
Город Эн: рассказы / Подгот. и вступ. ст. Виктора Ерофеева. — М.: Художественная литература, 1989. — 222 с. — (Забытая книга).
Расколдованный круг: Василий Андреев, Николай Баршев, Леонид Добычин. — Л.: Советский писатель, 1990. — (Наследие).
Город Эн // Трудные повести. 30—е годы. — М.: Молодая гвардия, 1992.
Полное собрание сочинений и писем. — СПб.: Журнал «Звезда», 1999. — 544 с.
Город Эн: роман, повести, рассказы, письма. — М.: Эксмо, 2007. — 448 с. — (Русская классика XX века).
Город Эн. — Daugavpils: Daugavpils Universitātes Akadēmiskais apgāds «Saule», 2007. — (Bibliotheca Latgalica). ISBN 978-9984-14-354-5.

Литература

Добычинский сборник-7 / Ред. А. Белоусов, А. Станкевич. Daugavpils: Daugavpils Universitātes Akadēmiskais apgāds «Saule», 2011. 232 с., ISBN 978-9984-14-538-9

Примечания

↑ 12Журнальный зал | Звезда, 2012 N7 | ОЛЕГ ЮРЬЕВ — Неизвестное письмо писателя Л. Добычина Корнею Ивановичу Чуковскому
↑Злой рок рода Добычиных. Наша газета. SIA Avize NG (15 ноября 2007). Архивировано из первоисточника 14 февраля 2012.Проверено 7 июня 2009.
↑Юрьев А. Ю.Добычин Леонид Иванович // Русская литература XX века: прозаики, поэты, драматурги / Под редакцией Н. Н. Скатова. — М .: Олма-пресс, 2006. — Т. 1. — С. 629-632. — 733 с. — 5000 экз. — ISBN 5-94848-245-6
↑Пора поставить памятник! » Новости Даугавпилса и Латвии. Видео новости дня на Грани.LV
↑Афиша Даугавпилса — Конференция «Добычинские чтения»
↑Завтра в Даугавпилсском университете уже в десятый раз пройдут «Добычинские чтения»
↑http://du.lv/files/0000/4754/Dobicins_7.pdf
↑Благодаря пожертвованиям даугавпилчан установлен памятник Л.Добычину » Новости Даугавпилса и Латвии. Видео новости дня на Грани.LV
↑Добычин вернулся в город Эн » Новости Даугавпилса и Латвии. Видео новости дня на Грани.LV

Ссылки

Добычин, Леонид Иванович в библиотеке Максима Мошкова
ЛЕОНИД ДОБЫЧИН. БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ 1924—2008
Игорь Лощилов. «Сиделка» Леонида Добычина. «Микромир» героя и макроструктура художественного пространства.
Игорь Лощилов. Леонид Добычин. «Савкина».

Wikimedia Foundation . 2010 .

Порри Гаттер
Балясная, Рива Наумовна

Смотреть что такое «Добычин, Леонид Иванович» в других словарях:

Добычин Леонид Иванович — Леонид Иванович Добычин (5 (17) июня 1894, Люцин Витебской губернии 28 марта 1936, Ленинград) русский писатель. Содержание 1 Биография 2 Творчество 3 Издания … Википедия

ДОБЫЧИН Леонид Иванович — (1896 1936) русский писатель. В сборнике рассказов Встречи с Лиз (1927), Портрет (1931) столкновение бывшего мира с послереволюционной действительностью; антипсихологизм, лирический подтекст. В романе Город Эн (1935) воспоминания героя о детстве … Большой Энциклопедический словарь

Добычин Леонид Иванович — (1896 1936), русский писатель. В сборниках рассказов «Встречи с Лиз» (1927), «Портрет» (1931) столкновение «бывшего» мира с послереволюционной действительностью; антипсихологизм, лирический подтекст. В романе «Город Эн» (1935) воспоминания героя… … Энциклопедический словарь

Добычин, Леонид Иванович — Род. 5 (17) июня 1894 г., в Люцине (Витебская губ.), ум. (пропал) после 28 марта 1936, в Ленинграде (?). Писатель прозаик. Литературный дебют рассказ «Встречи с Лиз» (1924, «Русский современник»). Первый сборник Д.… … Большая биографическая энциклопедия

Добычин, Леонид — Леонид Иванович Добычин (5 (17) июня 1894, Люцин Витебской губернии 28 марта 1936, Ленинград) русский писатель. Содержание 1 Биография 2 Творчество 3 Издания … Википедия

Добычин — Добычин, Леонид Иванович Леонид Добычин Леонид Иванович Добычин (5 (17) июня 1894, Люцин Витебской губернии 28 марта 1936, Ленинград) русский писатель … Википедия

Добычин, Л. — Леонид Иванович Добычин (5 (17) июня 1894, Люцин Витебской губернии 28 марта 1936, Ленинград) русский писатель. Содержание 1 Биография 2 Творчество 3 Издания … Википедия

Добычин Л. — Леонид Иванович Добычин (5 (17) июня 1894, Люцин Витебской губернии 28 марта 1936, Ленинград) русский писатель. Содержание 1 Биография 2 Творчество 3 Издания … Википедия

Добычин Л. И. — Леонид Иванович Добычин (5 (17) июня 1894, Люцин Витебской губернии 28 марта 1936, Ленинград) русский писатель. Содержание 1 Биография 2 Творчество 3 Издания … Википедия

ЛИТЕРАТУРА / АВТОРЫ

Имя	Леонид Добычин
Дата рождения	17.6.1894
Место рождения	в Лудзе в Витебской губернии
Дата смерти	1936?
Место смерти	Ленинград?
Род деятельности	писатель
Годы активности	1924-1935
Язык произведений	русский
Дебют	1924

Леонид Иванович Добы́чин (5, Люцин,Витебская губерния — официально 1936, Ленинград) — русский советский писатель.

Биография

Исчезновение

Творчество

Переиздавать писателя начали только в перестройку, в 1989 году.

Образ Добычина в художественной литературе

В 2012 г. писатель О. Юрьев обнародовал рассказ, представляющий собой версию событий, последовавших за исчезновением Добычина в 1936 году. Рассказ написан в облике так и не отправленного Добычиным письма Корнею Чуковскому. Согласно этой «найденной рукописи», Добычин, разыграв самоубийство, устроился под другим именем на работу в колхоз «Шушары», войну провёл под оккупацией в Пушкине, незадолго до конца был вывезен немцами, после войны отбыл срок в Экибастузе и снова вернулся на работу в колхоз «Шушары». В рассказе выведен ряд подлинных лиц, в том числе Б. А. Филистинский.

Память

С 1991 года в Даугавпилсе проходят Добычинские чтения в стенах местного института/Университета, в 2011 году прошли 10 Добычинские чтения. Выходят сборники докладов на этих чтениях.

Открытие памятника Леониду Добычину намечено на 2 сентября 2012 года в 15 часов на православном кладбище города. Памятник открыт 2 сентября 2012 года.

Издания

Встречи с Лиз. — Л., 1927.
Портрет. — Л., 1931.
Город Эн. — М., 1935.
Избранная проза: в 2 т. — Нью-Йорк, 1984.
Город Эн: рассказы / Подгот. и вступ. ст. Виктора Ерофеева. — М.: Художественная литература, 1989. — 222 с. — (Забытая книга).
Расколдованный круг: Василий Андреев, Николай Баршев, Леонид Добычин. — Л.: Советский писатель, 1990. — (Наследие).
Город Эн // Трудные повести. 30—е годы. — М.: Молодая гвардия, 1992.
Полное собрание сочинений и писем. — СПб.: Журнал «Звезда», 1999. — 544 с.
Город Эн: роман, повести, рассказы, письма. — М.: Эксмо, 2007. — 448 с. — (Русская классика XX века).
Город Эн. — Daugavpils: Daugavpils Universitātes Akadēmiskais apgāds «Saule», 2007. — (Bibliotheca Latgalica). ISBN 978-9984-14-354-5.

778x778

Ольга Уварова/ автор статьи

Приветствую! Я являюсь руководителем данного проекта и занимаюсь его наполнением. Здесь я стараюсь собирать и публиковать максимально полный и интересный контент на темы связанные с историей и биографией исторических личностей. Уверена вы найдете для себя немало полезной информации. С уважением, Ольга Уварова.

Источник

С Олегом Пащенко мы познакомились, будучи уже взрослыми людьми, в 1975 году на приёмных экзаменах в Иркутский государственный университет на факультет журналистики. К тому времени я был командиром самолёта Ан-26, а Олег — ответственным секретарём козульской районной газеты «Авангард».

Он приехал из Красноярского края, был худощав, в тёмном костюме и красной рубашке, взгляд из-под бровей быстрый, оценивающий. Среди других абитуриентов выделялся внешним спокойствием, неторопливостью, не навязывал себя другим, заходил в аудиторию как к себе домой, и было видно, что парень знает себе цену…

В первый раз по-настоящему с Олегом мы поговорили уже на втором курсе, когда нас пригласила к себе в гости наша методистка Лидия Владимировна Носанова. Она была немного постарше нас, умна, держалась с нами просто, но строго, и мы её обожали. Именно она сделала многое, чтобы мы стали на курсе одной командой. За столом мы с Пащенко разговорились, и быстро выяснилось, что в футболе болеем за одну и ту же команду, любим прозу Василия Шукшина, его деревенских «чудиков», и вообще у нас много общего: почти один возраст и близкие оценки того, что происходит в стране и мире. А дальше мы сошлись уже настолько, что, прилетая в Красноярск, я звонил Олегу, он приезжал в аэропорт, передавал контрольные работы для Лидии Владимировны, и мы всё так же на ходу переговорив, прощались до очередной сессии.

В Иркутске Олег останавливался в гостинице «Сибирь», я заходил к нему в номер, он доставал кипятильник и заваривал чай. Засиживались у него подолгу, он рассказывал о себе, о своей большой семье, о родителях.

— Моя мама Александра Фроловна (по девичьей фамилии Богатина) была сержантом-радисткой, участницей Сталинградской битвы. А батя, Анатолий Иванович Пащенко, выпускник Черкасского педагогического техникума, окончил ускоренные офицерские курсы и стал зенитчиком, имел тяжёлые ранения. Мой дед Фрол Богатин был офицером, а его брат Григорий — священником. А вот их отец (т.е. мой прадед) Дмитрий Гаврилович Богатин был, оказывается, депутатом первой Государственной думы России от Самарской губернии.

После войны отец каким-то чудом разыскал свою фронтовую подругу, с которой познакомился под Кенигсбергом, и уже вместе они колесили по всей стране.

Олегу запомнились хмельные выходки отца, ссоры и театральные примирения. И постоянная нехватка денег в семье, где бы они ни находились: в Краснодарском крае, на Украине, в Татарстане или в Сибири. Особенно запомнился ему один случай, как однажды, где-то в Новой Письмянке, отца будто бы проиграли в карты, и среди ночи к ним в комнату начали ломиться (как бы сейчас сказали, «коллекторы»), пытаясь выбить дверь топором. Соседи, услышав крики малышей, вызвали милицию. Вскоре отец завербовался, и они уехали в Красноярский край. Олег живописал своих близких с понятной и снисходительной любовью, но делал это, как бы со стороны, с высоты пережитого.

От журналистики до писательства шаг непростой, и на деле — огромный. Во-первых, на это надо решиться. Во-вторых, чувствовать в себе силы и, я бы сказал, наглость заявить о себе собственным виденьем мира, прийти к читателю со своим словом. К тому времени, упавший с небес в журналистику, я мог похвастаться знакомством и даже общением с Распутиным, Шугаевым и Машкиным, которые на конференции «Молодость. Творчество. Современность» с серьёзными лицами, препираясь и споря друг с другом, долбали мой опус, который я самонадеянно назвал повестью и который впоследствии переделывал и переписывал одиннадцать раз. Это был хороший урок и учёба. Сжав зубы, я раз за разом правил текст, попутно писал зарисовки и очерки о своих лётных встречах и впечатлениях, приносил их в «Восточку», где заведующий отделом спорта и информации Володя Ивашковский тут же ставил в номер. Спасибо Володе! Кроме того, в «Уральском следопыте» и в «Полярной звезде» были уже опубликованы мои рассказы. Но и шишек мне набили предостаточно…

Тогда, во времена учёбы в Иркутском университете, мы ещё не знали, что будет с каждым из нас, но в разговорах присматривались к тем, кто был на слуху, кого знала вся читающая Россия: Николаю Рубцову, Василию Белову, Виктору Астафьеву, Валентину Распутину, Василю Быкову, Евгению Носову. Читали Валентина Курбатова, пели песни Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, читали зарубежную литературу: Фолкнера, Кафку, Пруста, Ремарка. Старались не пропускать лекции наших преподавателей: Леонида Степановича Любимова, Леонида Леонтьевича Ермолинского, Павла Викторовича Забелина. Конечно же, приезжих интересовал живущий в Иркутске Валентин Распутин. Я познакомил с ним Олега, и между ними завязалась интересная, дружеская, уважительная переписка. Однажды, когда Распутин ехал из Москвы, я сообщил об этом Олегу, и они вместе с женой Галей во время краткой остановки поезда в Красноярске передали Валентину Григорьевичу домашние горячие пироги…

К 1980 году у Олега вышло несколько рассказов, а повесть «Родичи» готовилась к печати в издательстве «Современник». В Иркутске я тогда познакомил Пащенко с ответственным секретарём по работе с молодыми авторами Союза писателей СССР Юрием Лопусовым, и тот пригласил нас в Свердловск на совещание молодых писателей. Там мы впервые увидели рослого, с ржаной шевелюрой секретаря Свердловского обкома Бориса Ельцина, ещё не подозревая, что видим будущего разрушителя нашей страны. Тогда в Свердловск собрали молодых писателей со всего Советского Союза: поэт из Чернигова Дмитро Иванов, прозаик из Курска Миша Еськов, поэт Михаил Зайцев из Волгограда, ставший впоследствии главным редактором «Литературной газеты» прозаик и драматург Юрий Поляков. Обратила на себя внимание красивая и яркая блондинка, сотрудница «Литературной газеты» Слава Торощина. Она мёртвой хваткой вцепилась в секретаря обкома, стараясь завоевать доверие первого лица области. И Ельцину она понравилась, в своём приветственном слове участникам совещания, вручая нам книгу «Каслинское литьё», Борис Николаевич отметил её шелковистые, пшеничного цвета волосы и собственноручно вручил Славе книгу. Потом мы прочтём отчёт Торощиной о поездке, о встречах на уральской земле, где она высказала свой либеральный, критический взгляд на молодую отечественную литературу.

«Мы мчались, мечтая постичь поскорей грамматику боя — язык батарей…» — пропел Олег, прочитав размышления Торощиной. — Она всех поделила на «наших» и «не наших». Сделала умно и точно. А мы-то думали, что живём в единстве и согласии.

В 1990 году, приехав на Съезд народных депутатов РСФСР, я прочитал книгу Михаила Полторанина «Полёт на одном крыле», в которой он рассказал о кознях верхушки власть имущей партии против Ельцина, о его несгибаемом уральском характере, чем немало способствовал продвижению «Бориски», как он сам выразится позже, к единоличной власти. В благодарность Ельцин помог самому Полторанину занять должность министра информации в правительстве России. Оказаться вовремя в нужном месте и в нужное время — чутьё и качество опытного, расчётливого журналиста…

После Свердловска мы через Москву поехали в Углич, Суздаль и Владимир, чтобы посмотреть, чем живёт русское Нечерноземье. Любовались храмом Покрова на Нерли. Увидели Золотые ворота во Владимире и место, где был убит князь Андрей Боголюбский. Подивились непредсказуемости и жестокости нравов в русской истории, а вечером в саду за чаем вместе с комсомольскими работниками слушали, как пристреливают пулемёты в Коврове. Хочешь мира — готовься к войне!

Наши очерки и впечатления о поездке были напечатаны в книге «Мы, молодые», которая, как и предполагалось, была выпущена в издательстве «Молодая гвардия».

Из поездки во Владимир мы с Олегом вернулись в Москву, где с утра, уже в метро, услышали о неожиданной смерти Высоцкого. К вечеру, после похорон, с большим трудом устроились в гостиницу Литинститута. Разворачивая драные простыни, Олег с улыбкой заметил: «Ради этого стоило приехать в Москву, чтобы спать на таких простынях».

— Не на вокзале же? — посмеялся я. — Жить можно! Вон, в соседнем номере, пьёт пятизвёздочный кумыс Давид Кугультинов.

— А-а-а! Это тот, который считает, что именно его имел в виду Александр Сергеевич Пушкин, когда писал: «Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой, И назовёт меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгус, и друг степей калмык»?

— А что там Пушкин сказал про нас? — поинтересовался я.

— Что мы ленивы и не любопытны, — ответно пошутил Олег. — Изнежились на чистых, глаженых простынях.

И тихо напел:

Спите, братцы, спите,

Всё вернётся вновь,

Всё в природе нашей повторится:

И слова, и пули,

И любовь, и кровь…

Времени не будет помириться.

Сегодня, оглядываясь на те безмятежные дни, когда свою жизнь можно было планировать на годы вперёд, я думаю, что строчки Булата Окуджавы оказались пророческими. Так и произошло между Распутиным и Астафьевым. Уже после смерти Виктора Петровича Распутин с Валентином Курбатовым, Геннадием Сапроновым и режиссёром Мирошниченко после поездки по Ангаре заехали в Овсянку, постояли на могиле у своего старшего товарища. Вот уж действительно времени не нашлось, чтобы помириться при жизни…

Валентин Распутин и свалившийся на голову красноярцев Виктор Петрович Астафьев могли позволить себе многое. Тамошняя коммунистическая власть, скрипя зубами, подыгрывала им, ублажала, позволяла говорить то, за что другим — тем, кто помельче, — попросту отрывала головы. И они, не совсем понимая, а иногда и понимая, пользовались этим. Использовали это и другие, поскольку знали, что оценки Распутина и Астафьева зачастую становились решающими.

Иркутский писатель и прекрасный человек Евгений Адамович Суворов как-то обмолвился, что под могильным деревом, которое взрастили над упокоенным Валентином, редко что может вырасти, поскольку весь солнечный свет втягивается туда, как в воронку. В чём-то он был прав, поскольку начинали они вместе и одно время студентами жили и спали в одной комнате. Особенно Суворов не мог простить Распутину, когда под его удар попал самобытный и талантливый иркутский критик Николай Антипьев — только потому, что взял на себя смелость не испрашивать разрешения у мэтра на выбор персоналий из иркутских авторов.

— Никогда не приближайся к великим, — говорил я Олегу, когда он рассказывал о своих непростых, близких отношениях с Виктором Петровичем. — Они могут раздавить мимоходом. А больнее всего — когда бьют самые близкие…

А потом была во многом судьбоносная совместная поездка с Олегом на семинар в Пицунду, куда нас из сибирского холода и хляби вытащили Михаил Кизилов и Юрий Лопусов.

Вёл семинар главный редактор «Роман-газеты» историк и писатель Валерий Николаевич Ганичев. Автором идеи собрать молодых на Енисее был Олег Пащенко. Его поддержала Марина Ганичева, в ту пору — редактор в издательстве «Молодая гвардия».

До сих пор смотрю на Марину с восхищением, удивляюсь её умению ставить задачи, которые многим кажутся сложными и неподъёмными, и добиваться их выполнения. Но она каким-то чутьём и наработанным опытом знает, кто сможет справиться. Добавлю, что после развала издательского дела она вместе с Сергеем Ивановичем Котькало сумела наладить выпуск книг, журналов, сборников поэзии, и вот уже почти пятнадцать лет проводит Международные Ушаковские сборы, московский конкурс «Гренадёры, вперед!». Сборы проходят в разных странах и городах, фактически не имея стабильного государственного финансирования, помещения и положенного в таких случаях штата работников. Вот и пойми этих женщин: Марина, как и Анна Ахматова, бычков и коров не пасла, сена не косила, воду на коромысле не носила, а скольким молодым и талантливым ребятам со всей России, и не только России, но и родной ей Украины и Белоруссии открыла великие тайны русской истории и силу русского слова…

— Всё — с помощью Божьей! — с улыбкой отвечает Марина, когда разговор заходит о её нынешней работе.

А тогда Марина предложила Пащенко стать составителем сборника молодых авторов. И он, со свойственной ему расторопностью, приступил к делу, разослал по стране письма с предложением и просьбами присылать ему в Красноярск рукописи.

Сегодня, вспоминая те дни, мы иногда с грустью шутим, что пришли тогда к Ганичевым целой кучей, а сегодня нас остались единицы…

В начале тёплого октября 1989 года большая группа писателей, которая присылала составителю Пащенко рукописи для общей книги «Молю прощения», приехала в Красноярск. Конечно же, все ехали, чтобы встретиться и поговорить с Астафьевым. Олег договорился с Раисой Гостевой, возглавлявшей отдел культуры города, гостям дали большой автобус, и вместе покатили в Овсянку на речку Ману, по дороге заехав в Академгородок, и забрали с собой Астафьева. Попутно заехали на кладбище, где была в августе 1987 года похоронена дочь Астафьева Ирина. Её тело привезли тогда из Вологды Виктор Петрович и Олег. Положили цветы к могиле. Постояли у огромной, литой из металла оградки. Светило солнышко, воздух был прозрачен и по-осеннему свеж, с берёз уже наполовину опал жёлтый лист и сухо мялся под ногами, как бы подсказывая, что всё на земле тленно и временно. Пока Астафьев собирал с могилы лист, мы тихо пошептались, предположив, что Виктор Петрович предусмотрительно отгородил землю и для себя. Затем заехали в дом, где летом Виктор Петрович уединялся для работы. Но и там задержались недолго, сорвали несколько уже подмороженных ранеток, походили по двору; так и не попив чаю, вновь покатили дальше прямиком к Анатолию Буйлову. Астафьеву больше нравилось быть званым гостем, чем гостеприимным хозяином.

Буйлов тогда строил прямо на берегу Маны огромную теплицу, а рядом, со своими малолетними сыновьями, рыл котлован под подвал. Когда я подошёл к краю и заглянул вниз, то в голове мелькнуло, что Толя решил вручную выкопать такой же котлован, в которых на якутской земле добывали алмазы. Я уже знал, что он спроектировал подвал для хранения сельхозпродукции, которую он собирался получать со своего огромного огорода и теплицы, и, по его прикидкам, запасов в нём должно было хватить на всю красноярскую писательскую организацию. Землю Толя кидал снизу на один уступ, с него на другой, и лишь только после этого выбрасывал лопатой на поверхность. Каторжный труд. А далее его малолетние сыновья на маленьких тачках развозили землю по огороду. Толя сказал, что у них нормированный рабочий день и вечером он выдаёт каждому заработанные рубли.

— Мы пишем повести и рассказики, а вот у Буйлова эпический замах, везде и во всём! — поражённый открывшейся стройкой, сказал я Пащенко. — Уже выдал «Большое кочевье», «Тигроловы», теперь пишет «Дебри». А, возможно, напишет ещё свой «Котлован» — о крепком русском хозяине, который накормит всю Россию…

— Посмотрим, — с какой-то неопределённостью в голосе ответил Олег.

Тем временем вся писательская братия, охая и ахая, разбрелась по участку смотреть грядки, заготовленные доски, брёвна, кирпич, затем все расселись вокруг Виктора Петровича, и тот начал кормить гостей своими таёжными байками. Буйлов же, поднявшись из котлована, усадил свою жену Дарью чистить картошку, а сам вытащил из-под грубо сколоченного рабочего топчана мешок с гречкой, растопил печь и принялся варить кашу по-таёжному.

Каша поспела быстро, Буйлов достал из-под того же топчана ящик с тушёнкой, несколько бутылок спирта, начал разводить его, а мы дружно принялись вскрывать банки с тушёнкой; женщины расставили тарелки, кружки и разложили возле каждой ложки. Места за грубо сколоченным длинным столом хватило всем — как говорится, в тесноте, да не в обиде. Вскоре после первого тоста, который был предоставлен Виктору Петровичу, все, в том числе и женщины, хватили спирту за гостеприимных хозяев, за сибиряков, за Виктора Петровича. Как говорят, война войной, а харч по распорядку. Позже все сказали, что вкуснее таёжной каши, чем у матёрого Буйлова, никто и никогда не ел.

Было уже темно, гости с песнями расселись в автобусе, и я вдруг, глянув в окно, увидел, как Буйлов построил у заплота всю свою семью; они дружно махали ладошками, прощаясь с гостями. Но гостям было уже не до них: все были сыты, пьяны и, как говорится, мыслями были в дороге. Виктор Петрович вспомнил Колю Рубцова и запел:

Потонула во мгле отдалённая пристань.

По канаве помчался, эх, осенний поток!

Вот так, с песнями, через час мы были уже в Красноярске.

Позже Олег обмолвился, что ящик с тушёнкой он привёз Буйлову накануне.

…В последний день нашего пребывания в Красноярске нас посадили на теплоход, и мы поплыли по Енисею. Толпились на палубе, все старались сфотографироваться рядом с Виктором Петровичем, многие не отходили от него, совали свои книги. Олег, с театрально повязанным на шее длинным красным шарфом, как всегда, был в окружении молодых, красивых и талантливых женщин. Виктор Петрович по-отечески, одним глазом хитровато поглядывал в его сторону, мне тогда показалось, что и самому Астафьеву нравился весёлый, праздничный галдёж, нравилось находиться, как он любил говорить, здесь, на верхней палубе, посреди России. Мы плыли на одном корабле, но ещё не знали, что каждый из нас плывёт в свою сторону…

Тогда, перед развалом страны, в восьмидесятых, Распутин написал две повести: «Прощание с Матёрой» и следом — «Пожар». В центре повествования была всё та же ангарская деревня, те впечатления, которые подпитывали писателя всю жизнь. Тему жителей города он затронул разве что в своём последнем большом произведении «Дочь Ивана, мать Ивана». Как сказала мне однажды учительница литературы: «Прочтёшь такое — и тошно станет от нашей безысходности и человеческой злобы».

Следом Астафьев выдал «Печальный детектив» и «Людочку». Пригвоздил брежневскую эпоху, как определил один из критиков новые творения Виктора Петровича. Позже мы поймём, что это были уже подступы к «Проклятым и убитым». Когда в стране начался слом, Астафьев переобулся на ходу, ему, уже привыкшему быть во главе стола, хотелось продолжения банкета, почестей и наград.

Пащенко с его позицией, что всё покроется любовью, с его «Красноярской газетой», где чётко прослеживалась позиция по сохранению государства, ему стал не нужен. Испугался Виктор Петрович и, чтобы его не тронули, готов был написать или подписать любое письмо. Что и сделал в открытой печати в 1993-м. Распутин оказался крепче и честнее, хотя ему тоже было что терять.

В те роковые для России годы он, как и диссидент Александр Зиновьев, мог сказать: «Мы целились в коммунизм, а стреляли в Россию».

В 1992-1993 годах к Олегу как основателю и главному редактору «Красноярской газеты» один за другим приезжали на два-три дня: Виктор Алкснис, Эдуард Лимонов, Владимир Жириновский, Александр Стерлигов, Михаил Астафьев и Владимир Исаков, Илья Константинов, Нина Андреева, Светлана Горячева, Александр Проханов, Сергей Кургинян, Тадеуш Касьянов… Во время октябрьских событий 93-го года было приятно увидеть, что сидевшие у костров пришедшие защищать Конституцию к стенам Белого дома читают «Красноярскую газету», основателем и главным редактором которой был Олег Пащенко.

«Ещё никогда и никому не прощалось, если в своём деле он вырывался вперёд. Не жди тогда пощады, не ищи заступничества, для других ты — выскочка, и больше всех его ненавидит тот, кто идет следом», — признавался Валентин Распутин в «Уроках французского». Ему не могли простить даже кружку молока, деньги для которой он выигрывал в дворовую послевоенную игру — так называемую «чику». А уж про литературу и говорить не приходится…

Незадолго до своего ухода Валентин Григорьевич Распутин, уже потеряв Светлану Ивановну, одиноко сидящий на стуле в принадлежащей его сыну иркутской квартире, кивнув в сторону комнаты, за дверью которой слышался смех молодой невестки, с горечью скажет:

— Жениться надо один раз. Всё остальное от лукавого!

Я удивленно глянул на него, мне показалось, что он сказал даже не себе и не мне, а кому-то невидимому. Сказал — и сам себе не поверил… Сказал, точно хотел остановить самого себя, отгородиться от своего холодного одиночества, от того, чего уже нет и не будет…

«Я б хотел забыться и заснуть», — написал Михаил Юрьевич Лермонтов. Но как тут заснёшь или отгородишься от мира? Телефон звонит, просят прийти, поприсутствовать, сказать слово… Звонят уже не человеку — приглашают Имя, чтобы поднять повыше планку предполагаемого мероприятия. Собственно, то, к чему он сознательно шёл долгое время. И что в итоге? Казённые радости — даже не радости, а повинность: иди, сиди, слушай, когда и сидеть невмочь, слушать чужое, пустое и ненужное; когда не только сознание, но и сердце уже не откликается — молчит, точно его нет вовсе: немое, готовое к неизбежному. Вообще-то, литература эта — как птичка: ловишь её, кажется — вот она, у тебя в руках. Но если чуть-чуть приотпустил — выпорхнет, только её и видели. Я понимал, что в эту позднюю минуту ему хотелось бы хоть немного тепла, участия, душевного, ни к чему не обязывающего разговора, — того, что раньше могла дать жена. Но она уже смотрела на него с той недосягаемой высоты, а он сидит посреди комнаты на стуле один на один с тишиной и самим собой. На что решиться, где и в каком месте найти приют?

Подмечено, что радеющие за народ писатели, добившись признания и славы, авторитета, не прочь использовать их, или, как стало модно говорить ныне, конвертировать в рубли. Об этой обычно умалчиваемой теме мы не раз говорили и с Олегом Пащенко, и с Валентином Распутиным. Как-то раз, после такого разговора Распутин, помолчав немного, произнёс: «Человеческую природу не обманешь». И, улыбнувшись, добавил: «Иисус спросил толпу, желающую разорвать грешницу: «Тот, кто без греха, первым брось в неё камень». И толпа разошлась… Есть резон спросить, а кто там судьи? И чего они хотят?»

Источник