Первые его рассказы были подняты на смех сотрудникам редакции после любовной неудачи

Гёте. «Страдания юного Вертера». Образ главного героя.

Краткий пересказ:

«Страдания юного Вертера» — эпистолярный роман, действие которого происходит в одном из небольших немецких городков в конце XVIII в. Роман состоит из двух частей — это письма самого Вертера и дополнения к ним под заголовком «От издателя к читателю». Письма Вертера адресованы его другу Вильгельму, в них автор стремится не столько описать события жизни, сколько передать свои чувства, которые вызывает у него окружающий мир.

Вертер, молодой человек из небогатой семьи, образованный, склонный к живописи и поэзии, поселяется в небольшом городке, чтобы побыть в одиночестве. Он наслаждается природой, общается с простыми людьми, читает своего любимого Гомера, рисует. На загородном балу молодежи он знакомится с Шарлоттой С. и влюбляется в нее без памяти. Лотта, так зовут девушку близкие знакомые, — старшая дочь княжеского амтмана, всего в их семье девять детей. Мать у них умерла, и Шарлотта, несмотря на свою молодость, сумела заменить её своим братьям и сестрам. Она не только внешне привлекательна, но и обладает самостоятельностью суждений. Уже в первый день знакомства у Вертера с Лоттой обнаруживается совпадение вкусов, они легко понимают друг друга.

С этого времени молодой человек ежедневно проводит большую часть времени в доме амтмана, который находится в часе ходьбы от города. Вместе с Лоттой он посещает больного пастора, ездит ухаживать за больной дамой в городе. Каждая минута, проведенная вблизи нее, доставляет Вертеру наслаждение. Но любовь юноши с самого начала обречена на страдания, потому что у Лотты есть жених, Альберт, который поехал устраиваться на солидную должность.

Приезжает Альберт, и, хотя он относится к Вертеру приветливо и деликатно скрывает проявления своего чувства к Лотте, влюбленный юноша ревнует её к нему. Альберт сдержан, разумен, он считает Вертера человеком незаурядным и прощает ему его беспокойный нрав. Вертеру же тяжело присутствие третьего лица при свиданиях с Шарлоттой, он впадает то в безудержное веселье, то в мрачные настроения.

Однажды, чтобы немного отвлечься, Вертер собирается верхом в горы и просит у Альберта одолжить ему в дорогу пистолеты. Альберт соглашается, но предупреждает, что они не заряжены. Вертер берет один пистолет и прикладывает ко лбу. Эта безобидная шутка переходит в серьезный спор между молодыми людьми о человеке, его страстях и разуме. Вертер рассказывает историю о девушке, покинутой возлюбленным и бросившейся в реку, так как без него жизнь для нее потеряла всякий смысл. Альберт считает этот поступок «глупым», он осуждает человека, который, увлекаемый страстями, теряет способность рассуждать. Вертеру, напротив, претит излишняя разумность.

На день рождения Вертер получает в подарок от Альберта сверток: в нем бант с платья Лотты, в котором он увидел её впервые. Молодой человек страдает, он понимает, что ему необходимо заняться делом, уехать, но все время откладывает момент расставания. Накануне отъезда он приходит к Лотте. Они идут в их любимую беседку в саду. Вертер ничего не говорит о предстоящей разлуке, но девушка, словно предчувствуя её, заводит разговор о смерти и о том, что последует за этим. Она вспоминает свою мать, последние минуты перед расставанием с ней. Взволнованный её рассказом Вертер тем не менее находит в себе силы покинуть Лотту.

Молодой человек уезжает в другой город, он становится чиновником при посланнике. Посланник придирчив, педантичен и глуп, но Вертер подружился с графом фон К. и старается в беседах с ним скрасить свое одиночество. В этом городке, как оказывается, очень сильны сословные предрассудки, и молодому человеку то и дело указывают на его происхождение.

Вертер знакомится с девицей Б. , которая ему отдаленно напоминает несравненную Шарлотту. С ней он часто беседует о своей прежней жизни, в том числе рассказывает ей и о Лотте. Окружающее общество досаждает Вертеру, и его отношения с посланником делаются все хуже. Дело кончается тем, что посланник жалуется на него министру, тот же, как человек деликатный, пишет юноше письмо, в котором выговаривает ему за чрезмерную обидчивость и пытается направить его сумасбродные идеи в то русло, где они найдут себе верное применение.

Вертер на время примиряется со своим положением, но тут происходит «неприятность», которая заставляет его покинуть службу и город. Он был с визитом у графа фон К., засиделся, в это время начали съезжаться гости. В городке же этом не принято было, чтобы в дворянском обществе появлялся человек низкого сословия. Вертер не сразу сообразил, что происходит, к тому же, увидев знакомую девицу Б. , он разговорился с ней, и только когда все стали коситься на него, а его собеседница с трудом могла поддержать беседу, молодой человек поспешно удалился. На следующий же день по всему городу пошли сплетни, что граф фон К. выгнал Вертера из своего дома. Не желая ждать, когда его попросят покинуть службу, юноша подает прошение об отставке и уезжает.

Сначала Вертер едет в родные места и предается сладостным воспоминаниям детства, потом принимает приглашение князя и едет в его владения, но здесь он чувствует себя не на месте. Наконец, не в силах более переносить разлуку, он возвращается в город, где живет Шарлотта. За это время она стала женой Альберта. Молодые люди счастливы. Появление Вертера вносит разлад в их семейную жизнь. Лотта сочувствует влюбленному юноше, но и она не в силах видеть его муки. Вертер же мечется, он часто мечтает заснуть и уже больше не просыпаться, или ему хочется совершить грех, а потом искупить его.

Однажды, гуляя по окрестностям городка, Вертер встречает сумасшедшего Генриха, собирающего букет цветов для любимой. Позднее он узнает, что Генрих был писцом у отца Лотты, влюбился в девушку, и любовь свела его с ума. Вертер чувствует, что образ Лотты преследует его и у него не хватает сил положить конец страданиям. На этом письма молодого человека обрываются, и о его дальнейшей судьбе мы узнаем уже от издателя.

Любовь к Лотте делает Вертера невыносимым для окружающих. С другой стороны, постепенно в душе молодого человека все более укрепляется решение покинуть мир, ибо просто уйти от возлюбленной он не в силах. Однажды он застает Лотту, перебирающую подарки родным накануне Рождества. Она обращается к нему с просьбой прийти к ним в следующий раз не раньше сочельника. Для Вертера это означает, что его лишают последней радости в жизни. Тем не менее на следующий день он все же отправляется к Шарлотте, вместе они читают отрывок из перевода Вертера песен Оссиана. В порыве неясных чувств юноша теряет контроль над собой и приближается к Лотте, за что та просит его покинуть её.

Вернувшись домой, Вертер приводит в порядок свои дела, пишет прощальное письмо своей возлюбленной, отсылает слугу с запиской к Альберту за пистолетами. Ровно в полночь в комнате Вертера раздается выстрел. Утром слуга находит молодого человека, ещё дышащего, на полу, приходит лекарь, но уже поздно. Альберт и Лотта тяжело переживают смерть Вертера. Хоронят его недалеко от города, на том месте, которое он выбрал для себя сам.

Произведение написано в популярном для 18-го века эпистолярном жанре, в котором уже сумели отличиться Руссо, Ричардсон. Ещё Руссо выбрал этот жанр для того, чтобы проследить внутренние изменения, борьбу страстей, мыслей, чувств в человеке, ведь постоянные письма как бы являются своеобразным дневником, притом обращённым не к самому себе, а к другом человеку, а потом более подробному и ясному. Гёте попытался отразить переживания, «страдания» молодого человека, под потоком чувств, сильнейшей ревности, любви принимающего решение уйти из жизни, но это не воспринимается главным героем как бегство, а как протест, освобождение от цепей страстей и мучений (в беседе с рассудительным и трезво мыслящим Альбертом, называющим самоубийство слабостью – ведь проще умереть, чем стойко сносить мучения, Вертер говорит: «Если народ, стонущий под нестерпимым игом тирана, наконец взбунтуется и разорвет свои цепи — неужто ты назовешь его слабым?»). В своих письмах Вертер отражается в его собственных определениях себя, однако более спокойный и «сжатый» тон издателя, описывающие последний дни Вертера, не менее ярко позволяют отразить характер и яркие переживания героя, т.к. с мотивировкой его поступков и внутренним миром героя читатель уже успевает ознакомиться из писем Вертера. А благодаря этому становится проще восприятие поведения Вертера даже после того, как он прекращает вести «письма-дневник». В конце романа письма героя обращены уже к самому себе – в этом отражается нарастающее чувство одиночества, ощущение замкнутого круга, которое завершается трагической развязкой – самоубийством.

Роман был написан в 1774 году под впечатлением от произошедшего ранее самоубийства знакомого Гёте человека – молодой чиновник, не вытерпевший своего униженного положения, несчастной любви, покончил с собой, а на столе его обнаружена была раскрытая книга «Эмилия Галотти» (эта же деталь упоминается и при описании обстоятельств смерти Вертера).

На протяжении романа меняется видение мира героея – от идиллического восприятия, полного оптимизмом и радостью, от чтения героического и светлого Гомера, герой, постепенно то теряя возлюбленную, дружеских чувств которой ему недостаточно, то осознавая своё низкое положение, когда его присутствие на светской встрече оказывается неприятным гостям графа фон К.,- погружается в мрачную пучину страстей и страданий, он начинает читать и переводить «туманного Оссиана» (собственный перевод отрывка Оссиана (сделанный Гёте) он читает вместе с любимой им, но не могущей отвечать ему взаимностью Лоттой). В момент же духовного напряжения и возбуждения Лотта и Вертер одновременно вспоминают оду Клопштока. Средствами своего искусства Гете сделал так, что история любви и мук Вертера сливается с жизнью всей природы. Хотя по датам писем видно, что от встречи с Лоттой) до смерти героя проходят два года, Гете сжал время действия: встреча с Лоттой происходит весной, самое счастливое время любви Вертера — лето, самое мучительное для него начинается осенью, последнее предсмертное письмо Лотте он написал 21 декабря. Так в судьбе Вертера отражается расцвет и умирание, происходящие в природе, подобно тому, как это было у мифических героев.

Характеру Вертера противопоставляется характер жениха, а позже мужа Лотты – прагматика Альберта, холодный, спокойный, трезвый взгляд которого не совпадает со мнениями Вертера и вызывает споры между ними. Однако оба персонажа уважают друг друга, и самоубийство Вертера поражает Альберта, так как ещё в ночь, когда Вертер просит у Шарлоты пистолеты, Альберт уверяет жену, что этого произойти не может.

Одно из толкований поступка Вертера — это «протест незаурядной, мятущейся натуры против убожества немецкой действительности».

Поможем написать любую работу на аналогичную тему

Гёте. «Страдания юного Вертера». Образ главного героя.

Анализ романа «Страдания юного Вертера» (И. В. Гёте)

Автор: Guru · Опубликовано 30.08.2017 · Обновлено 08.10.2017

«Страдания юного Вертера» — роман, определивший целое направление в литературе – сентиментализм. Многие творцы, вдохновленные его успехом, тоже начали отворачиваться от строгих догматов классицизма и сухого рационализма эпохи Просвещения. Их внимание заострилось на переживаниях слабых и отвергнутых людей, а не героев вроде Робинзона Крузо. Сам Гете чувствами читателей не злоупотреблял и пошел дальше своего открытия, исчерпав тему одним лишь произведением, которое прославилось на весь мир.

История создания

Писатель позволил себе отразить в литературе личные переживания. История создания романа «Страдания юного Вертера» уводит нас в автобиографические мотивы. Во время прохождения адвокатской практики в канцелярии имперского суда Вецлара Гете познакомился с Шарлоттой Буфф, ставшей прототипом Лотты С. в произведении. Автор создает противоречивого Вертера, чтобы избавиться от мучений, навеянных платонической любовью к Шарлотте. Самоубийство главного героя книги так же объяснимо смертью друга Гете Карла Вильгельма Иерузалема, который страдал от страсти к замужней женщине. Интересно, что сам Гете избавился от суицидальных мыслей, дав противоположную судьбу своему персонажу, тем самым, излечив себя творчеством.

Я написал Вертера, чтобы не стать Вертером

Первое издание романа вышло в 1774 году, и Гете становится кумиром читающей молодежи. Произведение приносит автору литературный успех, и он становится известным по всей Европе. Однако скандальная слава вскоре послужила причиной для запрета на распространение книги, которая провоцировала массу людей на самоубийства. Писатель и сам не подозревал, что его творение вдохновит читателей на столь отчаянный поступок, но факт остается фактом –суициды участились после выхода романа в свет. Несчастные влюбленные подражали даже способу, которым персонаж расправился с собой, что позволило американскому социологу Дэвиду Филлипсому назвать это явление «эффектом Вертера». До романа Гете литературные герои также сводили счеты с жизнью, но читатели не стремились им подражать. Причиной обратной реакции стала психология самоубийства в книге. В романе присутствует оправдание этого акта, которое объясняется тем, что таким образом молодой человек избавится от невыносимых мук. Для того чтобы приостановить волну насилия, автору пришлось написать предисловие, в котором он пытается убедить публику, что герой не прав и его поступок вовсе не выход из трудного положения.

О чем книга?

Сюжет романа Гете до неприличия прост, но этой книгой зачитывалась вся Европа. Главный герой Вертер страдает от любви к замужней Шарлотте С., и, понимая всю безнадежность своих чувств, он считает необходимым избавиться от мучений, выстрелив в самого себя. Читатели плакали над судьбой несчастного юноши, сочувствуя персонажу как самому себе. Несчастная любовь – не единственное, что приносило ему тяжелые душевные переживания. Он также страдает и от разлада с обществом, которое еще и напоминает ему о бюргерском происхождении. Но именно крах любви подталкивает его к самоубийству.

Главные герои и их характеристика

1. Вертер – хороший рисовальщик, поэт, он наделен большими знаниями. Любовь для него – торжество жизни. Поначалу встречи с Шарлоттой приносят ему счастье на некоторое время, но, поняв безнадежность своих чувств, он по-другому воспринимает окружающий мир и впадает в меланхолию. Герой любит природу, красоту и гармонию в ней, чего так не хватает утратившему естественность современному обществу. Иногда у него просыпаются надежды, но со временем мысли о самоубийстве все больше овладевают им. В последней встрече с Лоттой Вертер убеждает самого себя, что на небесах они будут вместе.
2. Не менее интересен образ Шарлотты С. в произведении. Знающая о чувствах Вертера, она искренне сочувствует ему, советует найти любовь и путешествовать. Она сдержана и спокойна, это наводит читателя на мысль, о том, что рассудительный Альберт, ее муж, подходит ей больше. Лотта небезразлична к Вертеру, однако она выбирает долг. Женский образ на то и женский, что слишком противоречив – можно почувствовать некое притворство со стороны героини и ее затаенное желание сохранить поклонника для себя.

Жанр и направление

Эпистолярный жанр (роман в письмах) – отличный способ продемонстрировать читателю внутренний мир главного героя. Таким образом, мы можем прочувствовать всю боль Вертера, буквально взглянуть на мир его глазами. Неслучайно роман относится к направлению сентиментализма. Зародившийся в XVIII веке сентиментализм, как эпоха, просуществовал недолго, однако успел сыграть значительную роль в истории и искусстве. Возможность свободно выразить свои чувства и есть главное достоинство направления. Немаловажную роль играет и природа, отражающая состояние персонажей.

Проблематика

• Тема неразделенной любви довольно актуальна и в наше время, хотя сейчас, конечно, трудно представить, что, читая «Страдания юного Вертера», мы будем плакать над этой книгой, как это делали современники Гете. Герой будто состоит из слез, сейчас даже хочется выжать его, как тряпку, дать ему пощечину и сказать: «Ты же мужчина! Соберись!», — но в эпоху сентиментализма читатели разделяли его горе и мучились вместе с ним. Проблема несчастной любви, безусловно, встает в произведении на первый план, и Вертер доказывает это, не скрывая своих эмоций.
• Проблема выбора между долгом и чувством так же имеет место быть в романе, ведь ошибочно будет утверждать, что Лотта не рассматривает Вертера как мужчину. Она испытывает к нему нежные чувства, хотела бы считать его братом, но предпочитает верность Альберту. Совсем неудивительно, что смерть друга Лотта и сам Альберт переживают тяжело.
• Автор поднимает также проблему одиночества. В романе природа идеализируется в сравнении с цивилизацией, поэтому Вертеру одиноко в фальшивом, нелепом и ничтожном обществе, которому не сравниться с естеством окружающего мира. Конечно, может герой выдвигает слишком завышенные требования к реальности, но сословные предрассудки в ней уж слишком сильны, поэтому человеку низкого происхождения приходится нелегко.

Смысл романа

Изложив свои переживания на бумаге, Гете спас себя от самоубийства, хотя признавался, что боялся перечитывать собственное произведение, чтобы вновь не впасть в ту жуткую хандру. Поэтому идея романа «Страдания юного Вертера», прежде всего, важна для самого писателя. Для читателя, безусловно, важным будет уяснить, что выход Вертера – не выход, и следовать примеру главного героя не нужно. Однако все равно нам найдется, чему поучиться у сентиментального персонажа – искренности. Он верен своим чувствам и чист в любви.

3. 020 Иоганн Вольфганг Гёте, Страдания юного Верт

3.020 Иоганн Вольфганг Гёте, Страдания юного Вертера

Иоганн Вольфганг Гёте
(1749—1832)

Иоганн Вольфганг Гете (1749—1832), гений немецкой и мировой литературы, все свое творчество называл «фрагментами огромной исповеди». Одним из таких «фрагментов» стал сентиментальный роман в письмах «Die Leiden des jungen Werthers» «Страдания юного Вертера» (1774).

В нем писатель рассказал о своей платонической любви к Шарлотте Буфф, дочери городского судьи Вецлара, где он после окончания университета проходил стажировку в имперском камеральном суде. Девушка была обручена с советником Иоганном Кристианом Кестнером, и не могла ответить на пылкие чувства поэта. Гете сбежал из городка, унеся в душе образ своей музы.

Тогда же он узнал о самоубийстве своего знакомого по вецларской практике Карла Вильгельма Иерузалема, страдавшего от безответной любви к замужней женщине и от унижений, которым он подвергался в светском обществе.

Эти два события подсказали поэту сюжет, его тональность и героя. К тому времени у Гете дамой сердца (тоже замужней) успела побывать Максимилиана Брентано, урожденная фон Ларош, внесшая свою лепту в литературный образ героини романа — Лотты.

«Страдания юного Вертера»
(1774)

Роман, написанный в течение месяца и опубликованный осенью 1774 г. к Лейпцигской книжной ярмарке, сделал Гете знаменитым. Он стал первым значительным произведением новой немецкой литературы и, по существу, предвосхитил романтическую эпоху в литературе европейской.

Продолжив традиции сентиментального романа в письмах, столь популярного в XVIII в., «Страдания» выгодно отличались даже от лучших романов компактностью и сосредоточенностью на душевных переживаниях одного героя.

Более того, «Вертер» стал сплавом бытового и психологического романа, в котором автор показал духовную жизнь человека и трагедию его любви и смерти на фоне повседневной жизни провинциального городка.

А еще это замечательный роман о любви, в котором чувства растворились в «горечи жизни». «Доведенная до предела, нервная чувствительность этой небольшой книги… вызвала бурю восхищения и, преодолев все границы, чудесным образом опьянила весь мир». (Т. Манн).

Вертер, молодой человек из небогатой семьи, образованный и не чуждый музам, поселился в небольшом городке. На балу он познакомился с Шарлоттой С., дочерью княжеского амтмана (управляющего экономией Тевтонского ордена), влюбился в нее и стал частым гостем в доме сановника.

У Лотты был жених Альберт, который в это время находился в отъезде, устраивая свои дела.

Вертер, не придав этому значения, потерял голову, трепетал и восторгался девой, стараясь не думать о сопернике. Но когда тот вернулся, страдания молодого человека достигли апогея — он понял, что Лотта и Альберт созданы друг для друга и что он в трио лишний.

Напряженные отношения не могли долго продолжаться, и Вертер уехал в другой город, где стал чиновником при посланнике. Служба у него не заладилась. Не отвлекло Вертера от тягостных раздумий и знакомство с девицей Б., напомнившей ему Шарлотту.

Однажды, во время визита к графу К. он встретил эту девицу, разговорился с ней и не заметил, как съехались гости, чем нарушил правила приличия: уроженцу третьего сословия негоже было находиться в аристократическом обществе. Вертер заметил свой промах и поспешно удалился, однако на другой день весь городок судачил о том, что граф де выгнал его из своего дома.

Вертер подал прошение об отставке и удалился в пенаты. Поскучав дома, перебрался в городок Шарлотты. Та уже вышла замуж за Альберта и была вполне счастлива. Приезд Вертера нарушил гармонию четы, отчего молодой человек мучился еще больше.

В отчаянии он увлекся переводами Оссиана, певца смерти. («Поэмы Оссиана» — мистификация современника Гете, шотландского поэта Дж. Макферсона.)

Однажды молодой человек встретил безумного Генриха, собиравшего букет цветов для возлюбленной. Генрих когда-то был писцом у отца Лотты, безнадежно влюбился в девушку и сошел с ума. Вертер усмотрел в его судьбе свою.

После этой встречи письма оборвались. О дальнейшей судьбе автора писем сообщил издатель. Любовь к Лотте сделала Вертера невыносимым для окружающих. Не в силах выкинуть Лотту из своего сердца, он решил покинуть бренный мир.

Лотта тщетно советовала ему путешествовать, найти любовь. Во время последней встречи Вертер попытался обнять любимую, но та указала ему на дверь.

Написав ей письмо — «Это вовсе не отчаяние, это уверенность, что я выстрадал свое и жертвую собой ради тебя», несчастный дождался полуночи и застрелился, весьма опечалив Альберта с Шарлоттой, а следом и многих читателей, от зеленых юнцов до Наполеона Бонапарта, который 7 раз перечитывал роман и возил его в своем походном сундуке.

Удивительно, что история слабовольного самоубийцы так тронула сердце сего гомероподобного мужа. Впрочем, не он один стал поклонником Гете и его романа. Вся умеющая читать Европа сошла с ума, словно только и дожидалась, когда со страниц романа явится Вертер.

После издания переводов романа во Франции, Англии, Голландии, Италии, Швеции и России многие молодые люди из-за моды на неразделенную любовь и суицид свели счеты с жизнью. Идолопоклонство, названное вертеризмом, свело в могилу немало фанатов из вполне обеспеченных семей, не знавших чем занять себя. Покидали сей мир несчастные, заломив руки, в глубокой меланхолии, со слезами на глазах по своей несчастной судьбе, в синих фраках и желтых жилетах — совсем как Вертер!

Эпидемия самоубийств явилась для Гете полной неожиданностью. Он «отписавшись» думал освободиться от терзавшего его любовного недуга, «пережечь» себя, а незрелые юнцы восприняли письма как руководство к суициду. Поэт, увы, запоздало понял, что своим романом только подлил масла в огонь, раздуваемый интеллигенцией, ищущей в любом произведении искусства малейший намек на размывание критериев нравственного и безнравственного, желающей во что бы то ни стало переместить центр мира извне человека вовнутрь его, из человек разума сотворить человека чувства, отвратив его от Бога и приблизив к дьяволу.

Критика справедливо обрушилась на автора с обвинениями в разлагающем влиянии и поощрении болезненной чувствительности. Церковь обвинила его в апологии самоубийства и кощунственном сопоставлении страданий Вертера со страданиями Христа. Многие собратья по перу также попрекали Гете в «самоубийственной концовке» романа, причем довольно резко.

В 1787 г. вышло переработанное издание романа, где Гете смягчил ряд критических пассажей в отношении тогдашнего немецкого общества и добавил материал, подчеркивающий душевное расстройство Вертера, чтобы отвратить читателей от следования его примеру — самоубийству.

«Вертеровская лихорадка» продолжалась несколько десятилетий. Появились продолжения, пародии, подражания, оперы, пьесы, песни и поэмы, основанные на этой истории. За двенадцать лет в Германии вышло двадцать пиратских изданий романа. К концу века в Англии насчитывалось двадцать шесть различных изданий переводов романа с французского.

В России первый перевод «Вертера» на русский язык был сделан в 1781 г. Он сразу же нашел массу восторженных читателей. В 1801 г. был опубликован «Российский Вертер» Михаила Сушкова, он лишь некоторыми штрихами напоминал гетевский роман, был пронизан озлобленностью к миру и Богу. Сам автор, в отличие от Гете, покончил с собой, не дожив неделю до своего 17-летия.

Лучшим переводом романа на русский язык признан перевод Н. Касаткиной.

Образ Вертера предшествовал Чайльд-Гарольду Дж. Байрона, а у нас второй волной — всем «лишним людям» — от Чацкого до Базарова. Французский композитор Ж.Э.Ф. Массне написал в 1892 г. оперу «Вертер», по духу далекую от первоисточника, пользовавшуюся огромной популярностью на русской сцене в начале XX в.

По роману было снято несколько художественных фильмов: в Германии (1976, реж. Э. Гюнтер), во Франции (1993, реж. Ж. Дуайон) и др., но ни одна из экранизаций не стала явлением в мире кинематографа.

Страдания молодого Вертера характеристика образа Вертера

Ему посчастливилось родиться не подданным мелкого деспота, а гражданином вольного имперского города Франкфурта-на-Майне, в котором семья его занимала высокое и почетное место. ервые стихотворные опыты Гёте относятся к восьмилетнему возрасту. Не слишком строгое домашнее обучение под наблюдением отца, а потом три года студенческой вольницы в Лейпцигском университете оставляли ему достаточно времени, чтобы удовлетворить тягу к чтению и испробовать все жанры и стили эпохи Просвещения, так что к 19 годам, когда тяжелая болезнь вынудила его прервать учебу, он уже овладел приемами версификации и драматургии и был автором довольно значительного числа произведений, большинство которых впоследствии уничтожил. Специально сохранен был стихотворный сборник Аннетте, и пасторальная комедия Капризы влюбленного. В Страсбурге, где в 1770-1771 Гёте завершил юридическое образование, и в последующие четыре года во Франкфурте он был лидером литературного бунта против принципов, установленных И. Х.Готшедом (1700-1766) и теоретиками Просвещения.

В Страсбурге Гёте встретился с И. Г.Гердером, ведущим критиком и идеологом движения Бури и натиска , переполненным планами создания в Германии великой и оригинальной литературы. Восторженное отношение Гердера к Шекспиру, старинной англ поэзии и народной поэзии всех наций открыло новые горизонты перед молодым поэтом, чей талант только начал раскрываться. Гёте написал Гёца фон Берлихингена) и, используя шекспировские уроки , начал работу над Эгмонтом (Egmont) и Фаустом (Faust); помогал Гердеру собирать немецкие народные песни и сочинил множество стихов в манере народной песни. Гёте разделял убежденность Гердера в том, что истинная поэзия должна идти от сердца и быть плодом собственного жизненного опыта поэта, а не переписывать давние образцы. Эта убежденность стала на всю жизнь его главным творческим принципом. В этот период пылкое счастье, каким его наполняла любовь к Фридерике Брион, дочери пастора, воплотилась в яркой образности и задушевной нежности таких стихов, как Свидание и разлука, Майская песнь и С разрисованной лентой; укоры же совести после расставания с нею нашли отражение в сценах покинутости и одиночества в Фаусте, Гёце, Клавиго и в ряде стихотворений. Сентиментальная страсть Вертера к Лотте и трагическая его дилемма: любовь к девушке, уже обрученной с другим, — часть собственного жизненного опыта Гёте.

Одиннадцать лет при веймарском дворе (1775-1786), где он был другом и советником молодого герцога Карла Августа, коренным образом изменили жизнь поэта. Гёте находился в самом центре придворного общества. . Но более всего пользы принесло ему продолжительное ежедневное общение с Шарлоттой фон Штайн. Эмоциональность и революционное иконоборчество периода Бури и натиска отошли в прошлое; теперь идеалами Гёте в жизни и искусстве становятся сдержанность и самоконтроль, уравновешенность, гармония и классическое совершенство формы. Вместо великих гениев его героями становятся вполне обычные люди. Свободные строфы его стихов спокойны и безмятежны по содержанию и ритмике, но мало-помалу форма становится жестче, в частности Гёте предпочитает октавы и элегические двустишия великой тройки — Катулла, Тибулла и Проперция.

Когда в 1805 скончался Шиллер, троны и империи содрогались — Наполеон перекраивал Европу. В этот период он писал сонеты к Минне Херцлиб, роман «Избирательное сродство» и автобиографию. В 65 лет, надев восточную маску Хатема, он создал «Западно-восточный диван», сборник любовной лирики. притчи, глубокие наблюдения и мудрые раздумья о человеческой жизни, нравственности, природе, искусстве, поэзии, науке и религии озаряют стихи Западно-восточного дивана. в последнее десятилетие жизни поэта он заканчивал Вильгельма Мейстера и Фауста.

Творчество Гете отразило важнейшие тенденции и противоречия эпохи. В итоговом философском сочинении — трагедии «Фауст» (1808-1832), насыщенной научной мыслью своего времени, Иоганн Гете воплотил поиски смысла жизни, находя его в деянии. Автор трудов «Опыт о метаморфозе растений» (1790), «Учение о цвете» (1810). Подобно Гете-художнику, Гете-натуралист охватывал природу и все живое (включая человека) как единое целое.

К современному герою обращается Гете и в самом знаменитом произведении этого периода — эпистолярном романе «Страдания юного Вертера» (1774). В основе этого романа, проникнутого глубоко личным, лирическим началом, лежит реальное биографическое переживание. Летом 1772 г. Гете проходил адвокатскую практику в канцелярии имперского суда в маленьком городке Вецларе, где он познакомился с секретарем Ганноверского посольства Кестнером и его невестой Шарлоттой Буфф. Уже после возвращения Гете во Франкфурт Кестнер сообщил ему о самоубийстве их общего знакомого, молодого чиновника Иерузалема, которое глубоко потрясло его. Причиной была несчастная любовь, неудовлетворенность своим общественным положением, чувство униженности и безысходности. Гете воспринял это событие как трагедию своего поколения.

Роман возник годом позже. Гете избрал эпистолярную форму, освященную авторитетами Ричардсона и Руссо. Она давала ему возможность сосредоточить внимание на внутреннем мире героя — единственного автора писем, показать его глазами окружающую жизнь, людей, их отношения. Постепенно эпистолярная форма перерастает в дневниковую. В конце романа письма героя обращены уже к самому себе — в этом отражается нарастающее чувство одиночества, ощущение замкнутого круга, которое завершается трагической развязкой.

В начале романа доминирует просветленное радостное чувство: покинув город с его условностями и фальшью человеческих отношений, Вертер наслаждается уединением в живописной сельской местности. Руссоистское преклонение перед природой сочетается здесь с пантеистическим гимном Вездесущему. Руссоизм Вертера проявляется и в сочувственном внимании к простым людям, к детям, которые доверчиво тянутся к нему. Движение сюжета отмечено внешне незначительными эпизодами: первая встреча с Лоттой, деревенский бал, прерванный грозой, одновременно вспыхнувшее у обоих воспоминание об оде Клопштока как первый симптом их духовной близости, совместные прогулки — все это обретает глубокий смысл благодаря внутреннему восприятию Вертера, эмоциональной натуры, целиком погруженной в мир чувств. Вертер не приемлет холодных доводов рассудка, и в этом он — прямая противоположность жениху Лотты Альберту, к которому он заставляет себя питать уважение как к достойному и порядочному человеку.

Вторая часть романа вводит социальную тему. Попытка Вертера реализовать свои способности, ум, образование на службе у посланника наталкивается на рутину и педантичную придирчивость его начальника. В довершение этого ему в унизительной форме дают почувствовать его бюргерское происхождение. Заключительные страницы романа, повествующие о последних часах Вертера, его смерти и похоронах, написаны от имени «издателя» писем и выдержаны в совершенно другой, объективной и сдержанной манере.

Гете показал духовную трагедию молодого бюргера, скованного в своих порывах и устремлениях косными, застывшими условиями окружающей жизни. Но, глубоко проникнув в душевный мир своего героя, Гете не отождествил себя с ним, он сумел взглянуть на него объективным взглядом большого художника. Много лет спустя он скажет: «Я написал «Вертера», чтобы не стать им». Он нашел для себя выход в творчестве, что оказалось недоступным для его героя.

«Вертер» как исповедь поколения

«Вертер» как исповедь поколения

Гёте «Страдания юного Вертера» (Die Leiden des jungen Werters, 1774) мгновенно вызвал невиданный общественный резонанс. Выразив идеи целого поколения молодых разночинцев, он стал не просто настольной книгой многих современников Гёте, но и прямым указанием к действию. Главному герою, Вертеру, подражали и вполне безобидно: одевались, как он, копировали его манеру поведения, стараясь вести «естественный» образ жизни и не ограничивать чувства разумом. Но главное — после публикации романа прокатилась серьёзная волна самоубийств. В том, с чем связан этот феномен, почему книга о частных душевных переживаниях стала исповедью поколения, мы и попробуем разобраться.

Прежде всего, Вертер покоряет своей правдивостью. В этом смысле книга может быть названа актуальной не только для поколения современников Гёте, но и для людей всех последующих эпох — вплоть до сегодняшнего дня. Но если сегодня это новое подобное произведение уже не будет откровением, то в 70-е гг. XVIII в. в Германии это произвело огромное впечатление. Такая искренность, живость, отсутствие авторской заданности были новым явлением для немецкой литературы, для немцев это был необычайный пафос чувств. Истоки здесь нужно искать во французском сентиментализме, прежде всего — в творчестве Руссо. Чувствительность Вертера живо тронула сердца юношей и девушек, эмоциональная непосредственность заразила чувством жгучей потребности в самовыражении. Как сказал о романе Томас Манн, «мир завладел им, он завладел миром». Поведение Вертера нашло такой отклик в сердцах молодых людей, что после появления романа в последней четверти XVIII века в Германии множество молодых людей даже одевалось наподобие Вертера — в синие фраки и желтые панталоны.

Более того, в романе неприметно обозначены в разговоре и очень знаковые литературные явления для читателей этой эпохи. Так, во время грозы, когда Вертер и Лотта остаются в заел одни, Лотта вспоминает оду Клобштока о весеннем празднике — одно из знаковых произведений века.

Лишь поняв то значение, которое имел роман для современников Гёте, можно справедливо оценить финал романа. Здесь мы переходим к той теме, которая возымела наибольшее влияние на поколение 70-х гг. XVIII в.

Много споров велось и ведётся вокруг вопроса, было ли самоубийство Вертера актом слабости. Прежде всего, обратимся к самому тексту. Очень важен разговор Вертера с Альбером о страстях и разуме, о смерти и самоубийстве, описанный в письме от 12 августа. Разумный и благонравный Альберт укоряет Вертера за пока невинную шутку: он приставил незаряженный пистолет к виску. Альберт относит самоубийство к числу поступков, которые «всегда безнравственны, из каких бы побуждений они ни были совершены». Вертер истово не соглашается: «Я не раз бывал пьян, в страстях своих всегда доходил до грани безумия и не раскаиваюсь ни в том, ни в другом, ибо в меру своего разумения я постиг, почему всех выдающихся людей, совершивших нечто великое, нечто с виду недостижимое, издавна объявляют пьяными и помешанными». Вертер говорит от сердца, Альберт же возражает от разума: «Речь ведь идёт о самоубийстве, и ты сравниваешь его с великими деяниями, когда на самом деле это несомненная слабость: куда легче умереть, чем стойко сносить мученическую жизнь».

Интересно, что Г.-Э. Лессинг, фактически, примкнул именно к точке зрения Альберта и осудил концовку произведения, обвинив Вертера в безволии, в бесхарактерности. Другие просветители придерживались такого же мнения.

Однако важно учитывать, что на языке поколения это отнюдь не выглядело слабостью. Напротив, Вертер возражает: «Ты это именуешь слабостью? Сделай одолжение, не суди по внешним обстоятельствам. Если народ, стонущий под нестерпимым игом тирана, наконец взбунтуется и разорвёт цепи — неужто ты назовёшь его слабым? Раз напряжение — сила, почему же, добрейший друг, перенапряжение должно быть её противоположностью?» Так, герой на примерах доказывает свою точку зрения, ставшую точкой зрения многих молодых людей в эту эпоху.

Более того, Вертер поднимает проблему предела человеческих сил. «Человеческой природе положен определённый предел, — говорит он. — По-моему, так же дико говорить: тот трус, кто лишает себя жизни, — как называть трусом человека, умирающего от злокачественной лихорадки». Герой не желает различать общечеловеческих требований к физической сфере жизни и к сфере духовной.

Далее тема самоубийства красной нитью проходит через многие письма несчастного Вертера. Даже издатель отмечает в части «От издателя к читателю», что Альберт и Лотта могли уберечь: «Как мы знаем из писем Вертера, он никогда не скрывал, что стремится уйти из жизни». Однако характер Альберта помешал ему, а значит, и Лотте поверить в реальность этой угрозы: он «сомневался в серьёзности подобного намерения; он даже отпускал по этому поводу шутки и внушил своё неверие Лотте». Так, человек, по сознанию принадлежавший к другому поколению, успешный карьерист и трезвый «разумник», не смог понять человека вертеровского поколения — и не смог отвратить трагедию.

Наконец, самыми важными для понимания того, чем стало самоубийство для Вертера и что вычитывали из этого современники Гёте, являются строки прощального письма Вертера к Лотте. Именно отсюда мы узнаём доподлинно, что самоубийство Вертера — это его жертва ради покоя Лотты, последний и единственный способ для личности заявить о себе, утвердить свою позицию и засвидетельствовать свою любовь. «Это вовсе не отчаяние, — пишет Вертер, — это уверенность, что я выстрадал своё и жертвую собой ради тебя. Да, Лотта, к чему скрывать? Один из нас должен был уйти, и уйду я!» Позже он допишет прощальные строки к Альберту: «Я нарушил мир твоей семьи, я посеял недоверие между вами. Теперь я положу этому конец. Прощай! О, пусть смерть моя принесёт вам счастье!» Таким образом, это было сознательное решение, причём осознано оно, прежде всего, сердцем — важнейший момент для героя, всецело ратующего за безрассудство человеческой натуры.

Все эти идеи стали настоящей исповедью для поколения 70-х гг. XVIII в. Книги имела огромный успех у немецкой молодёжи, однако на официальном уровне текст был почти сразу же запрещен в ряде стран (в Дании, в Саксонии) как провоцирующий массовые самоубийства. «В медицине — пишет , — вскоре возник термин «эффект Вертера», которым обозначали имитационное суицидальное влияние».

Остановимся подробнее на характеристике самого поколения, столь пылко отреагировавшего на роман. Во второй половине XVIII в. сформировалось целое поколение разночинцев, которые не находили себе места в современной иерархии. Вертер — талантливый разночинец, в силу своего социального положения не способный рассчитывать на большее, чем обладает. Он чувствует себя чужим в обществе. Его соперник, Альберт, — напротив, успешный карьерист, занимающий хорошую должность и отлучающийся по делам от любимой — что совершенно непостижимо для Вертера. Ещё в письме от 20 июля он писал другу Вильгельму: «Со мной она была бы счастливей, чем с ним! Такой человек, как он, не способен удовлетворить все запросы её сердца. В нём нет чуткости…» Вот взгляд на мир нового поколения.

В письме от 24 декабря Вертер рассказывает другу о своей жизни в другом городе, куда он уехал, впервые решившись покинуть Лотту и став чиновником при посланнике. «Больше всего, — признаётся юноша, — меня бесят пресловутые общественные отношения». Понимая разумность общественного устройства, Вертер ставит жизнь души неизмеримо выше: «Я сам не хуже других знаю, как важно различие сословий, как много выгод приносит оно мне самому; пусть только оно не служит мне препятствием, когда на моём пути встречается хоть немножко радости, хоть искра счастья». Вертер, любитель античности и знаток греческого языка (……), видел условный идеал общественного устройства в античной Греции, не знавшей такого классового антагонизма, как теперь.

Неудачи на служебном поприще усугубляли положение бедного влюблённого юноши, конфликт с великосветским обществом иногда со всей очевидностью выходил на поверхность. Так, в письме от 15 марта Вертер пишет о том, как на обеде у графа фон К. все беседовали с ним принуждённо из-за его невысокого социального положения — даже девица Б., которую он первоначально выделил из прочих и даже сравнивал с Лоттой: в дворянском обществе не может появляться человек низшего сословия. Этот эпизод заставляет его обратиться к любимому Гомеру: он стал читать «великолепную песнь о том, как Улисс был гостем радушного свинопаса».

Это были актуальнейшие проблемы для многих молодых людей этой эпохи. Неудивительно, что она стала своеобразным указанием к действию: молодые люди, не знавшие, как найти выход из своего положения, узнавали в Вертере себя и следовали его примеру. Эта «маленькая книжка», по словам Томаса Манна, была «той искрой, что, попав в пороховую бочку, мгновенно развязывает опасные силы».

Живость образа связана ещё с одним важным фактом. С Вертером ассоциировал себя, прежде всего, сам автор. В своей статье «Поэзия и правда» Гёте писал: «И я был в том же самом положении и хорошо помню муки, которые претерпел». Речь идёт об увлечении Гёте Шарлоттой Буфф, ставшей женой его друга Иоганна Кристиана Кёстнера. Гёте решил жить, но для этого ему необходимо было «высказать все свои чувства, мысли и мечтания касательно упомянутого, отнюдь немаловажного предмета» — а именно, самоубийства. Более того, вскоре он узнал о самоубийстве из-за несчастной любви человека по имени Иерузалем, с которым он был едва знаком в Вецларе. Отсюда — живость образа, родившегося из настоящих переживаний автора.

После написания «Страданий юного Вертера» Гёте сказал: «Я написал «Вертера», чтобы не стать Вертером»; однако получилось так, что преодолев свой личный кризис, писатель затянул в омут безнадёжности многих других людей. Интересны слова об этом Марины Цветаевой: «Один прочел Вертера и стреляется, другой прочел Вертера и, потому что Вертер стреляется, решает жить. Один поступил, как Вертер, другой, как Гёте. Гёте по какому-то закону данного часа его жизни, нужно было застрелить Вертера, самоубийственному демону поколения нужно было воплотиться рукой именно Гёте. »

Таким образом, образ юноши с метущейся душой, несчастного, но гордого, отчаявшегося, но твёрдого в своём последнем решении стал образцом для многих людей поколения последней четверти XVIII века. «Вертер» опередил время; интересно при этом, что в оценке произведения проницательнее Лессинга оказался Наполеон: он утверждал, что в этом романе выражена исключительность юношеской страсти, и перечитывал его семь раз. «Казалось, — пишет Томас Манн, — будто читатели всех стран втайне, неосознанно только и ждали, чтобы появилась книжка какого-то ещё безвестного молодого немецкого бюргера и произвела переворот, открыв выход скрытым чаяниям целого мира, — не книжка, а выстрел прямо в цель, магическое слово».

Использованная литература

Гёте юного Вертера / Сост., ст. и примеч. . — СПб: Наука, 1999.

Гёте и правда / Вступ. ст. Н. Вильмонта. — М., 1969.

Фантазия о Гёте

Марина Цветаева. Собрание сочинений в 7-и томах. Т.5. — М., 1995.

Леонид Андреев

Биография

Серебряный век подарил русской литературе множество ярких имен. Один из основателей русского экспрессионизма Леонид Андреев с его своеобразным стилем по праву занимает место в плеяде талантов рубежа XIX-ХХ веков.

Детство и юность

9 августа 1871 года в семье землемера-таксатора Николая Ивановича и дочери польского помещика Анастасии Николаевны, урожденной Пацковской, родился мальчик. Назвали малыша Леонид, и именно ему суждено было написать в будущем произведения, до сих пор трогающие сердца, задевающие потаенные струны человеческой души.

Писатель Леонид Андреев

Жили Андреевы в городе Орле на 2-й Пушкарной улице — той, на которую писатель поселил потом персонажей одного из первых своих рассказов «Баргамот и Гараська». К моменту рождения ребенка семья землемера, наконец, обрела хоть какую-то финансовую стабильность.

Отец Леонида пользовался уважением соседей за твердый характер и любовь к справедливости. К сожалению, Николай Иванович любил выпить, а выпив – подраться. Леонид Андреев позже говорил, что тягу к алкоголю и характер он унаследовал от отца. А от матери, пусть плохо образованной, но с богатой фантазией, – творческий дар.

Леонид Андреев в детстве

В Орловской классической гимназии будущий прозаик учился спустя рукава и даже оставался на второй год. Что ему хорошо удавалось, так это сочинения, которые он нередко писал за своих одноклассников. Тогда у Леонида проявился талант подражательства – с легкостью он мог «подделать» стиль, например, Чехова или Толстого.

И с раннего детства мальчик любил читать, причем, как сам он потом писал в автобиографии, «толстые книги». Но того, что этот ребенок станет писателем, в те годы никто не предполагал, в том числе и сам Андреев.

Леонид Андреев

В школьные годы Леонид увлекался рисованием. Увы, в родном городе не было возможностей для получения фундаментальных знаний по живописи, о чем писатель потом неоднократно сожалел. И время от времени все-таки брался за кисть – к части собственных произведений Леонид Андреев сам создал иллюстрации.

Писательство выросло из увлечения чтением. Леонид очень много читал: Толстого, Гартмана, Шопенгауэра. Последний оказал большое влияние на творчество писателя, особенно книга «Мир как воля и представление», одна из любимейших книг Андреева. Под влиянием любимых авторов в 15-16 лет юноша начал мучиться «проклятыми вопросами».

Дом Андреевых в Орле

Тогда же Андреев дал себе обещание разрушить собственными произведениями любовь, мораль, религию и «закончить свою жизнь всеразрушением». Эта фраза стала известна потомкам благодаря русскому писателю, современнику Андреева Василию Брусянину.

Андреев не умел жить спокойно, в его биографии много острых углов – попытки суицида, длительные запои, бесконечные любовные увлечения. Вообще словом «увлечение» невозможно в полной мере охарактеризовать болезненные и тонкие чувства писателя. Любовь для него была движущей силой, естественной необходимостью.

Леонид Андреев в морской форме

Будучи студентом юридического факультета Петербургского университета, Леонид вынужденно бросил учебу из-за неудавшегося суицида на почве невзаимных чувств. Еще одной причиной ухода из университета стала смерть отца. Резко пошатнулось финансовое положение семьи, и, как следствие, пропала возможность оплачивать учебу. Тогда Андреев начал пить – и писать. Первый рассказ о голодном студенте появился именно тогда, но в редакции его не приняли.

Продолжил учебу писатель на юридическом факультете Московского университета. Леонид зарабатывал на жизнь себе и своей осиротевшей семье с помощью преподавания. Также он писал портреты на заказ. В студенчестве юноша не увлекался политикой, в отличие от молодежи тех лет, но проникся философией Ницше.

Портрет Леонида Андреева, написанный Ильей Репиным в 1905 году

Особенно близки ему были идеи бессмысленности жизни и ценности личности самой по себе. Находясь дома на каникулах в 1894 году, Леонид вновь влюбился, и снова неудачно. Последовала еще одна попытка суицида. После этого Андреев получил хроническое заболевание (порок сердца), которое в итоге его и сгубило.

Успешно окончив университет в 1897 году, писатель занимался адвокатской деятельностью до 1902 года. Одновременно Андреев подрабатывал журналистом в московских изданиях – «Курьер» и «Московский вестник».

Литература

В 1898 году в «Курьере» впервые напечатали рассказ Андреева «Баргамот и Гараська». А слава пришла к писателю в 1901 году, после публикации в журнале «Жизнь» рассказа «Жили-были». Вскоре Леонид Андреев оставил адвокатуру и вплотную занялся литературой.

Леонид Андреев и Максим Горький

Посещал литературные вечера, свел знакомство с Куприным, Буниным и другими писателями, впитывал как губка критику и советы. Творчество писателя отметил Максим Горький и помог тому выпустить первый сборник рассказов, причем большим тиражом. Его четыре раза переиздавали ввиду популярности.

«Жили-были», «Ангелочек», «Валя», «Кусака» – незамысловатые и в то же время яркие зарисовки окружающей действительности, побуждающие к состраданию, написанные живым языком. Герои рассказов живут рядом – да вот на той же 2-й Пушкарной в Орле.

Книги Леонида Андреева

Рассказы, изданные в 1902 году, вызывали горячие споры. Автор говорил о том, о чем принято молчать, — о темной стороне человеческой души, о страхе, об инстинктах, которые в стрессовой ситуации легко возобладают над человеческим разумом, как, например, в рассказе «Бездна».

Знаменитый «Красный смех» Андреева, живописующий события Русско-японской войны 1904 года, особенно страшен. Писатель сам не воевал, но было достаточно газетных сводок и рассказов очевидцев, чтобы богатое воображение писателя и художника породило страшные картины безумия войны.

Писатель Леонид Андреев

На следующем этапе творческой жизни Андреев создавал объемные произведения – пьесы, романы, повести: «Дневник Сатаны», «Тот, кто получает пощечины», «Иуда Искариот» и т.д. «Иуда Искариот» вызвала много споров и недовольства верующих, ведь в этой повести апостолы – обычные люди, не чуждые пороков, а Иуда – несчастный человек. Повесть издавали на немецком, английском и французском языках, пережила несколько экранизаций.

Особенность творчества Леонида Андреева с точки зрения литературоведов — невозможность отнести труды писателя к определенному направлению в литературе. Слишком уж разнятся используемые писателем художественные методы, слишком необычен стиль.

Личная жизнь

В 1902 году Андреев сочетался браком с Александрой Велигорской, внучатой племянницей Тараса Шевченко, и в том же году у пары родился первенец Вадим. В 1906 году появился на свет сын Даниил, а Александра скончалась от послеродовой горячки.

Леонид Андреев с первой женой Александрой Михайловной

В 1908 году Леонид Андреев женился во второй раз – на Анне Ильиничне Денисевич (Карницкой). От второго брака родились сыновья Савва (1909) и Валентин (1912) и дочь Вера (1910). Все пятеро детей были, как и отец, людьми творческими.

Леонид Андреев со второй женой Анной Ильиничной

Не многие знают интересный факт из жизни писателя: Леонид Андреев не на шутку увлекался цветной фотографией. Его до сих пор считают одним из лучших мастеров в мире, работавших в технике «автохром». Эту технику изобрели братья Люмьер, и до 1935 года это был единственный доступный способ получить цветные фото.

Смерть

Октябрьскую революцию 1917 года писатель не принял, большевики вызывали у него резко негативное отношение. В год получения Финляндией независимости Леонид Андреев жил в этой стране и таким образом оказался в вынужденной эмиграции. Там, в местечке Мустамяки, 12 сентября 1919 года Леонид Андреев умер. Причиной скоропостижной смерти стал порок сердца. Похоронили писателя неподалеку, в Мариоках.

Могила Леонида Андреева

В 1956 году прах Андреева перезахоронили в Ленинграде на Волковом кладбище. Незаслуженно забытого на родине писателя вспомнили, и с 1956 года его избранные произведения часто переиздавались. Наследие, которое оставил писатель, включает в себя 89 рассказов, 20 пьес, 8 повестей и романов. Мысли, вложенные автором в уста героев или написанные от первого лица, разошлись на цитаты. С 1991 года в Орле работает Дом-музей Леонида Андреева.

Библиография

• 1906 — К звёздам
• 1907 — Жизнь человека
• 1907 — Савва
• 1908 — Царь Голод
• 1908 — Чёрные маски
• 1909 — Анатэма
• 1909 — Дни нашей жизни
• 1910 — Анфиса
• 1910 — Gaudeamus
• 1911 — Океан
• 1912 — Екатерина Ивановна
• 1912 — Профессор Сторицын
• 1913 — Прекрасные сабинянки
• 1913 — Не убий
• 1914 — Мысль
• 1914 — Самсон в оковах
• 1915 — Тот, кто получает пощечины
• 1915 — Реквием
• 1917 — Милые призраки
• 1922 — Собачий вальс

Романы и повести

• 1903 — Жизнь Василия Фивейского
• 1904 — Красный смех
• 1907 — Иуда Искариот
• 1908 — Мои записки
• 1908 — Рассказ о семи повешенных
• 1911 — Сашка Жегулёв
• 1916 — Иго войны
• 1919 — Дневник Сатаны

Андреев Леонид Николаевич

Леонид Николаевич Андреев – русский писатель, драматург.

Содержание

• 1 Леонид Андреев / Биография
• 2 Леонид Андреев / Книги
• 3 Леонид Андреев / О жизни и творчестве

Леонид Андреев / Биография

Леонид Николаевич Андреев родился 21 августа 1871 года в городе Орел в небогатой семье Николая Андреева и Анастасии Пацковской. Отец с детства привил будущему писателю любовь к чтению. Прочитав все книги в доме, Леонид Андреев с семи лет был записан в местную библиотеку. Мать развила в мальчике талант к рисованию. В будущем, став известным писателем, участвовал в выставках, но серьезно к этому занятию не относился.

В 1882 году поступил в Орловскую классическую гимназию. Учеба Леониду Николаевичу давалась нелегко, но юноша увлекся философией, изучал труды Э. Гартмана, А. Шопенгауэра, Я. Молешотта. Из-за смерти отца в 1889 году Леонид Николаевич начал давать уроки младшим школьникам и делать портреты на заказ, чтобы финансово поддержать семью.

В 1891 году Леонид Андреев поступил в Петербургский университет на юридический факультет. Учеба у писателя не вызвала энтузиазма. Создание портретов на заказ помогло выйти ему из трудного финансового положения. Надеясь на дополнительный доход, он начал сочинять рассказы. Первая попытка публикации оказалась неудачной. Но Леонид Николаевич продолжил писать. В 1892 году литературный журнал «Звезда» публикует его рассказ «В холоде и золоте». Леонида Николаевича отчисляют из университета в 1893 году за неуплату. Писатель переводится в Московский университет на юридический факультет и переезжает в Москву. За ним следует мать с братьями и сестрами. Весной 1897 года Андреев получает диплом адвоката.

Сразу после окончания университета будущий писатель устраивается на работу в Московский судебный округ помощником присяжного. Благодаря знакомству с П. Малянтовичем становится судебным репортером для журнала «Московский вестник». В конце 1897 года его приглашают в новую газету «Курьер» писать фельетоны из зала суда. В 1898 году газета опубликовала его рассказ «Баргамот и Гараська» о полицейском, пожалевшем пьяницу накануне Пасхи. Рассказ прочитал М. Горький, по его настоянию Леонида Андреева приняли в литературный кружок «Среда», куда входили Н. Телешов, Е. Чириков, И. Бунин, И. Белоусов.

Издателю известного «Журнала для всех» В. Миролюбову понравились рассказы Леонида Николаевича, он предложил опубликовать их. Так в свет вышли рассказы «Молчание», «Рассказ о Сергее Петровиче», «В темную даль», «Кусака», «Прекрасна жизнь для воскресших».

С 1898 по 1904 год Леонид Андреев пишет свыше пятидесяти рассказов. В 1901 году издательство «Знание», возглавляемое М. Горьким, выпускает восемь изданий первого тома его сочинений.

Петька на даче / Леонид Андреев, 1903

Петька на даче / Леонид Андреев, 1929

Петька на даче / Леонид Андреев, 1942

В 1902 году Леонид Николаевич женился на Александре Велигорской. На протяжении всей жизни супруга помогала ему в творчестве, печатала на машинке тексты, которые он диктовал. Народные волнения не обошли писателя стороной. В 1904 году он помогал РСДРП в организации собрания, из-за этого попал в тюрьму. После освобождения с женой и ребенком уехал в Финляндию, спустя некоторое время — в Германию. Александра умерла во время родов. Писатель тяжело переживал ее смерть, искал утешение в работе.

В 1906 году он закончил пьесу «Богоборец», но ее запретили к постановке из-за остроты и радикальности взглядов.

Избранное автором : Рассказы и повести 1908-1919 / Л.Н. Андреев

Иуда Искариот / Леонид Андреев

Цветок под ногою / Л. Н. Андреев

Рассказы / Леонид Андреев

В 1907 году в «Сборнике товарищества «Знание» вышла повесть «Иуда Искариот». В журнале символистов «Шиповник» была опубликована пьеса «Жизнь человека». В этом же году вышел рассказ «Тьма» и пьеса «Царь голод». Окончательно перебравшись в Финляндию, Леонид Андреев женился второй раз в 1908 году на Матильде Денисевич, у них родилось трое детей.

В 1916 году Леонид Николаевич написал патриотическую пьесу «Король, закон и свобода». Стал заведующим литературной редакцией в газете «Русская воля». Произошедшую Октябрьскую революцию он не принял. Составлял антибольшевистские манифесты.

В 1919 году Леонид Андреев скончался от болезни сердца.

Произведения Леонида Николаевича до сих пор изучаются школьниками. Чаще всего в его рассказах поднималась тема бедных и голодающих детей, лишенных семьи и дома. В городе Орел на 2-й Пушкарной улице открыт дом-музей, где писатель прожил первые семнадцать лет.

Андреев, Леонид Николаевич

Эта страница использует материалы Википедии. Оригинальная статья — «Андреев, Леонид Николаевич». Список авторов можно увидеть там же на странице истории. Как и на Русская Литература вики, текст Википедии доступен в соответствие с Creative Commons License.

Андреев,Леонид Николаевич

Информация

Название строки 1

Название строки 2

Название строки 3

Андреев считается родоначальником русского экспрессионизма. Его творческий стиль своеобразен и представляет собой сочетание различных литературных направлений.

1. Биография
2. Детство
3. Юность
4. Первая русская революция и довоенные годы
5. Первая мировая война,революция 1917 года и смерть писателя
6. Творчество,основные идеи
7. Произведения
8. Рассказы
9. Пьесы
10. Романы и повести
11. Дети
12. Экранизации и инсценировки произведений
13. Память
14. Издания
15. Литература

Содержание

• 1 Биография
• 2 Детство
• 3 Юность
• 4 Первая русская революция и довоенные годы
• 5 Первая мировая война, революция 1917 года и смерть писателя
• 6 Творчество,основные идеи
• 7 Произведения
• 8 Рассказы
• 9 Пьесы
• 10 Романы и повести
• 11 Дети
• 12 Экранизации и инсценировки произведений
• 13 Память
• 14 Издания
• 15 Литература

Биография

Детство

Родился в Орле в семье землемера-таксатора Николая Ивановича Андреева (1847—1889) и Анастасии Николаевны Андреевой (урожд. Пацковской) (ум. 1920) — дочери польского помещика. Уже в детстве проявлял интерес к чтению. Учился в орловской классической гимназии (1882—1891). Увлекался творчеством Шопенгауэра и Гартмана.

Юность

Юношеская впечатлительность и развитое воображение несколько раз побуждали его на безрассудные поступки: в возрасте 17 лет решил испытать силу воли и лёг между рельсов перед приближающимся паровозом, но остался невредим.

Окончив гимназию, Андреев поступил на юридический факультет Петербургского университета; после смерти отца материальное положение его семьи ухудшилось, а сам Андреев начал злоупотреблять алкоголем. Одно время Андрееву приходилось даже голодать. В Петербурге пробовал писать свои первые рассказы, однако из редакции, как Андреев вспоминает в своих мемуарах, их вернули со смехом. Отчисленный за неуплату, он поступил на юридический факультет Московского университета. В Москве, по словам самого Андреева: «материально жилось лучше: помогали товарищи и комитет» [3] .

Л. Андреев работа И. Репина, 1904

В 1894 году, после любовной неудачи, Андреев пытался покончить жизнь самоубийством. Последствием неудачного выстрела было церковное покаяние и порок сердца, который и вызвал впоследствии смерть писателя. После этого случая Леонид Андреев опять был вынужден бедствовать: теперь ему необходимо было кормить мать, своих сестёр и братьев, перебравшихся в Москву. Перебивался случайными заработками, преподаванием и рисованием портретов на заказ. В политической деятельности не участвовал.

В 1897 году успешно сдал выпускные экзамены в университете, что открыло ему дорогу в адвокатуру, которой он занимался вплоть до 1902 года. В том же году начинает свою журналистскую деятельность в газетах «Московский вестник» и «Курьер». Свои фельетоны он подписывал псевдонимом James Lynch. В 1898 году в «Курьере» был напечатан его первый рассказ: «Баргамот и Гараська». По словам Андреева, рассказ был подражанием Диккенсу, однако молодого автора заметил Максим Горький, который и пригласил Андреева в книгоиздательное товарищество «Знание», объединяющее многих молодых писателей.

Первая русская революция и довоенные годы

«Самоубийство». Анкета писателя в журнале «Новое слово», 1912, июнь

Настоящая слава пришла к Андрееву после издания в 1901 году его рассказа «Жили-были» в журнале «Жизнь».

В 1902 году Андреев женится на А. М. Велигорской — внучатой племяннице Тараса Шевченко. За несколько дней до свадьбы Андреев подарил невесте первый сборник своих рассказов, написав в нём:

В том же году становится редактором «Курьера», вынужден был дать полиции подписку о невыезде из-за своей связи с революционно настроенным студенчеством. Благодаря помощи Максима Горького большим тиражом был выпущен первый том его сочинений. В эти годы обозначилась направленность творчества и его литературная манера.

В 1905 году приветствовал Первую русскую революцию; укрывал у себя дома скрывавшихся членов РСДРП, 9 февраля к нему на квартиру прибыл для принятия участия на состоявшемся съезде районных представителей член Центрального Комитета РСДРП — Щеколдин Ф. И., где был арестован с Андреевым. 10 февраля был посажен в Таганскую тюрьму за то, что накануне на его квартире прошло тайное собрание ЦК (25 февраля выпущен под залог, внесённый Саввой Морозовым). В этом же году он напишет рассказ «Губернатор», ставший откликом на убийство 17 февраля эсером И. Каляевым московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича.

В 1906 году писатель вынужден уехать в Германию, где у него рождается второй сын, Даниил, который впоследствии станет писателем (его перу принадлежит трактат «Роза Мира»). В декабре того же года от послеродовой горячки умирает его жена (похоронена в Москве на кладбище Новодевичьего монастыря).

Андреев уезжает на Капри (Италия), где живёт у Горького (с декабря 1906 — до весны 1907 года). После начала реакции в 1907 году — Андреев разочаровывается в самой революции. Он отходит от революционно настроенного писательского окружения Горького.

В 1908 году Андреев женится на Анне Ильиничне Денисевич (Карницкой) и переезжает в собственный дом в Ваммельсу. На вилле «Аванс» (название было выбрано из-за того, что дом был построен на аванс от издателя) Леонид Андреев пишет свои первые драматические произведения.

С 1909 года активно сотрудничает с модернистскими альманахами издательства «Шиповник». Из заметки в «Московской газете», 1912 год: «Леонид Андреев отправляется на днях в путешествие по Африке. Путешествие продолжится около двух месяцев. Талантливый писатель чувствует себя здоровым и бодрым и занят теперь изучением разных путеводителей и книг об Африке».

Первая мировая война, революция 1917 года и смерть писателя

Начало Первой мировой войны Леонид Андреев встретил с воодушевлением:

Во время войны Андреев публикует драму о военных событиях в Бельгии («Король, закон и свобода»). В 1914 году драма была экранизирована Акционерным обществом А. Ханжонкова. Впрочем, произведения писателя в то время посвящены, в основном, не войне, а мещанскому быту, теме «маленького человека».

После Февральской революции 1917 года входил в редакционный Совет реакционной газеты «Русская воля».

Октябрьскую революцию не принял. После отделения Финляндии от России оказался в эмиграции. Последние сочинения писателя проникнуты пессимизмом и ненавистью к большевистской власти («Дневник сатаны», «SOS»).

12 сентября 1919 года в 18 часов Леонид Андреев скоропостижно скончался от паралича сердца в местечке Мустамяки, на даче у своего друга — врача и литератора Ф. Н. Фальковского. Был похоронен в Мариоках, рядом с могилой Марии Крестовской, дочерью В. Крестовского. В 1956 году перезахоронен в Ленинграде на Литераторских мостках на Волковом кладбище.

С 1956 года его избранные произведения часто переиздавались в СССР. В 1991 году в Орле, на родине писателя, открылся Дом-музей Леонида Андреева. С 2015 года функционирует веб-сайт дома-музея.

Был активным членом Терийокского яхт-клуба, владел несколькими катерами.

Творчество,основные идеи

Первые произведения Леонида Андреева, во многом под воздействием бедственных условий, в которых тогда находился писатель, проникнуты критическим анализом современного мира («Баргамот и Гараська», «Город»). Однако ещё в раннем периоде творчества писателя проявились его основные мотивы: крайний скептицизм, неверие в человеческий разум («Стена», «Жизнь Василия Фивейского»), возникает увлечение спиритуализмом и религией («Иуда Искариот»). Рассказы «Губернатор», «Иван Иванович» и пьеса «К звёздам» отражают симпатию писателя к революции. Однако после начала реакции 1907 г. Леонид Андреев отказался от всяких революционных взглядов, считая, что бунт масс может привести лишь к большим жертвам и большим страданиям (см. «Рассказ о семи повешенных»).

В своём рассказе «Красный смех» Андреев нарисовал картину ужасов современной войны (реакция на Русско-японскую войну). Недовольство его героев окружающим миром и порядками неизменно выливается в пассивность или анархический бунт. Предсмертные сочинения писателя проникнуты депрессией, идеей о торжестве иррациональных сил. В частности, в неоконченном романе «Дневник Сатаны» Андреев проводит идею, что современный человек стал злее и хитрее самого дьявола. Пришествие Сатаны состоялось, но он постепенно «вочеловечивается»— деяния его подчиняются страстной и обманутой любви к Марине. Напротив, поступки ее отца Магнуса автор показывает сверхсатанинскими— продуманными и бесчеловечными, являя пропасть между человеком и его поступками.

Несмотря на патетический настрой произведений, литературный язык Андреева, напористый и экспрессивный, с подчёркнутым символизмом, встречал широкий отклик в художественной и интеллигентской среде дореволюционной России. Положительные отзывы об Андрееве оставили Максим Горький, Рерих, Репин, Блок, Чехов и многие другие. Произведения Андреева отличает резкость контрастов, неожиданные повороты сюжета, в сочетании со схематической простотой слога. Леонид Андреев признан ярким писателем Серебряного века русской литературы.

Биография Леонида Андреева

Леонид Николаевич Андреев – русский прозаик, драматург, публицист – родился 9(21) августа 1871 года в Орле. Сын частного землемера. Его семья всегда была достаточно обеспечена. Но когда отец скончался, в биографии Леонида Николаевича Андреева наступил сложный период. Не хватало средств, так что иногда Леонид вынужден был даже голодать. Чтобы содержать семью ему приходилось много работать, сменить несколько мест.

В 1897 году Л. Андреев окончил юридический факультет Московского университета. С этого же года служил помощником присяжного поверенного Московского судебного округа, одновременно работал судебным репортером в газете «Курьер», где с 1900 года вёл два цикла фельетонов – ежедневный «Впечатления» и воскресный «Москва. Мелочи жизни», а с декабря 1901 года заведовал беллетристическим отделом.

Первое выступление в печати – рассказ «В холоде и золоте» (1892), но сам Андреев литературным дебютом считал пасхальный рассказ «Баргамот и Гараська» («Курьер», 1898, 5 апреля). Известность получил после первой книги «Рассказы» (1901), выпущенной на средства М. Горького; публиковался в редактировавшихся им сборниках реалистичной направленности. Вместе с тем явственные переклички с классической традицией, с темами и мотивами Ф.М. Достоевского, В.М. Гаршина, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова уже в ранних рассказах Андреева («Большой шлем», 1899; «Молчание», 1900; «Стена», 1901; «Бездна», «В тумане», «Мысль», 1902 и др.) соединились с модернистской интерпретацией бытия и человека, вниманием к иррациональным и подсознательным пластам существования (обусловленным влиянием философии А. Шопенгауэра и Э. Гартмана, отчасти Ф. Ницше). Точность в выборе общественно значимой проблематики, возведение социальной конкретики к метафизическим универсалиям, напряженный психологизм повествования (нередко передающие крайние, «пограничные» состояния персонажей), своеобразие стилевой манеры Андреева-прозаика («Жизнь Василия Фивейского», 1904; «Красный смех», «Вор», 1905; «Губернатор», 1906; «Иуда Искариот и другие», 1907; «Рассказ о семи повешенных», «Мои записки», 1908 и др.), во многом предвещающих поэтику экспрессионизма, делали его новаторское творчество в 1900-х – начале 1910-х гг. барометром социокультурных и интеллектуально-эстетических настроений России.

В 1907 писатель стал лауреатом литературной премии им. Грибоедова в Санкт-Петербурге.

В 1910-е ни одно из новых произведений Андреева не становится литературным событием, тем не менее Бунин записывает в своем дневнике: «Все-таки это единственный из современных писателей, к которому меня влечет, чью всякую новую вещь я тотчас же читаю».

В литературе Андреев занимал обособленную позицию, находясь как бы в промежутке между реализмом и модернизмом. В своих мировоззренческих исканиях он (как свидетельствуют биографические материалы – неосознанно) сближался с экзистенциалистской философией Л. Шестова и Н.А. Бердяева. Ярко выраженные в этот период мотивы тотального отчуждения человека от враждебного ему бытия сменяются в первой половине 1910-х гг. надеждами на возможность примирения с мирозданием (например, рассказ «Полёт», 1914), но в конце жизни вновь усиливаются настроением пессимизма (неоконченный роман «Дневник Сатаны», опубликованный посмертно в 1921).

В области драматургии новаторство Андреева выразилось в попытках создать пьесы, в которых традиционное жизнеподобие заменялось бы символически насыщенным условным сюжетом, сочетавшимся с экспрессионистическим стилем и способным вместить в себя все этапы существования индивида («Жизнь Человека», 1907), обобщенные образы социальных катаклизмов («Царь-Голод», 1908), фантомы подсознания («Чёрные маски», 1908). В своей концепции «театра панпсихизма» (1912-1914) Андреев утверждает приоритет интеллектуальных начал в грядущей эволюции театра. Отчасти эта концепция была реализована в его поздних пьесах («Тот, кто получает пощёчины», 1915; «Реквием», 1917; «Собачий вальс», 1922), в которых особенно остро звучит тема трагедийности индивидуального существования. Пьесы Андреева, как экспериментальные («Жизнь Человека», «Анатэма», 1908), так и более традиционные («Дни нашей жизни», 1908; «Анфиса», 1909; «Екатерина Ивановна», 1912), ставили крупнейшие режиссеры (К.С. Станиславский, Вл.И. Немирович-Данченко, В.Э. Мейерхольд); они с успехом шли во многих российских и европейских театрах.

Когда началась Первая Русская революция, Андреев активно участвовал в общественной жизни. Попал в тюрьму, но вскоре был выпущен под залог. А в ноябре 1905 покинул страну. Вначале отправился в Германию, затем в Италию, Финляндию. Первая мировая война в биографии писателя Леонида Андреева наложила отпечаток на его жизнь и творчество. Октябрьской революции Андреев не принял. Он жил в это время с семьей на даче в Финляндии и в декабре 1917 после получения Финляндией самостоятельности оказался в эмиграции.

Скончался писатель 12 сентября 1919 года в деревне Нейвала в Финляндии.

«Сфинкс российской интеллигенции» Леонид Андреев

Горький еще при жизни Андреева пророчески заметил: «Не принимаются на нашем черноземе столь экзотические цветы».

Леонид Николаевич Андреев родился 9 августа 1871 года в Орле в семье землемера-таксатора и польской дворянки, происходившей из обедневшего рода. Сразу после рождения сына Николай Иванович Андреев получил место чиновника в банке, что немало способствовало улучшению материального положения молодой семьи. В детстве Андреев пользовался особым расположением матери, которая души в нем не чаяла, однако, идиллическую картину семейного быта изрядно портил алкоголизм отца, от которого тот и умер в возрасте 42 лет. Кстати, отцовская судьба и его пагубное пристрастие стало одной из причин гибели знаменитого писателя. Во время обучения в гимназии, молодой Андреев открывает в себе литературный талант, занимаясь многочисленными стилизациями в подражание самым актуальным писателям современности: Чехову, Гаршину, Толстому. Андреев приобрел немалую долю литературного мастерства, готовя учебные сочинения для всех своих одноклассников, причем в каждом конкретном случае он выдумывал оригинальный, аутентичный стиль. Однако, грезил он отнюдь не карьерой писателя, а рисованием. Правда, в Орле не было художественного училища, что не помешало молодому человеку зарабатывать на жизнь рисованием портретов и пейзажей — это ремесло приносило 11 рублей дохода за каждую картину.

Говоря о литературных кумирах молодого писателя, нельзя ни отметить, в первую очередь, его увлечение трудами популярных тогда немецких философов Артура Шопенгауэра и Фридриха Ницше. Знаменитый трактат Шопенгауэра «Мир как воля и представление» на протяжении многих лет оставался одной любимейших книг Андреева, в эти годы под влиянием идей немецкого мыслителя он записал в своем дневнике: «Своими писаниями я разрушу и мораль и установившиеся человеческие отношения, разрушу любовь и религию и закончу свою жизнь всеразрушением». К слову сказать, именно в старших классах гимназии Андреев открывает свою вторую роковую страсть — любовь к женщинам. Два полюса судьбы человека — любовь и смерть — Андреев ощущал особенно болезненно, что вылилось в 3 попытки самоубийства и страшные запои. Сам писатель отмечал: «Как для одних необходимы слова, как для других необходим труд или борьба, так для меня необходима любовь. Как воздух, как еда, как сон — любовь составляет необходимое условие моего человеческого существования».

Леонид Андреев. Работа И. Репина. Источник: wikipedia.org

В 1891 году после окончания гимназии Андреев поступает на юридический факультет Петербургского университета, однако очередная любовная драма заставляет его на время оставить учебу. Отметим, что распространенное тогда в студенческой среде пристрастие к чтению трактатов по политэкономии, как и повсеместная гражданская активность, особенно не интересовали юного Андреева, проводившего все свободное время в чтении трудов по метафизике, богословию и истории искусства. Как отмечал брат писателя, тот ночи напролет проводил за чтением работ Ницше, чью смерть в 1900 году Андреев воспринял как собственную трагедию. К тому же, летом писатель снова находится в тяжелейшем духовном кризисе из-за неудачной попытки жениться, оттого в результате он решает полностью переключиться на учебу. В 1897 году он получает диплом второй степени и начинает карьеру адвоката.

Однако, принять деятельное участие в судебных разбирательствах Андрееву не пришлось — он проявил свой литературный талант в написании юридических отчетов и репортажей из зала суда. Начало своей литературной карьеры сам Андреев датирует 1898 годом, когда в московской газете «Курьер» был опубликован его первый рассказ «Баргамот и Гараська», который получил хорошие отзывы критиков, в том числе уже прославившегося тогда Максима Горького. Благодаря его протекции, Андреев попадает в писательскую среду, начинает участвовать в заседаниях книгоиздательского товарищества «Знание». Это было первое социалистическое издательство для печати реалистических и даже атеистических произведений, которое в 1901 году выпускает первый сборник рассказов Андреева. Эта книга выдерживает за год 4 переиздания, что приносит ее автору мгновенную известность и гонорар в 6000 рублей.

«Самоубийство». Анкета в «Новом слове», 1912. Источник: wikipedia.org

Андрееву, как казалось, удалось наладить и личную жизнь: он наконец-то получает согласие на брак с Александрой Михайловной Велигорской (между прочим, внучатой племянницей Тараса Шевченко), которой незадолго до свадьбы посвящает сборник невероятно лирических рассказов. «Пустынею и кабаком была моя жизнь, и был я одинок, и в самом себе не имел я друга. Были дни, светлые и пустые, как чужой праздник, и были ночи, темные, жуткие, и по ночам я думал о жизни и смерти, и боялся жизни и смерти, и не знал, чего больше хотел — жизни или смерти. Безгранично велик был мир, и я был один — больное тоскующее сердце, мутящийся ум и злая, бессильная воля. Жемчужинка моя. Ты часто видела мои слезы — слезы любви, благодарности и счастья, и что могут прибавить к ним бедные и мертвые слова? Ты одна из всех людей знаешь мое сердце, ты одна заглянула в глубину его — и когда люди сомневались и сомневался я сам, ты поверила в меня».

Под влиянием Максима Горького Андреев поддается стихийности начавшейся русской революции и проводит у себя дома нелегальное заседание РСДРП, в результате писателя арестовывают и затем отправляют в Таганскую тюрьму. Чтобы как можно быстрее освободиться из тягостного тюремного заключения, Андреев решается на медицинское освидетельствование. Его признают больным тяжелой формой неврастении, причем врачи отмечают, что болезнь следует «считать неизлечимой, всякие психические и нервные потрясения для него, безусловно, не только вредны, но и опасны». Очередным трагическим потрясением для Андреева оказывается смерть жены в 1906 году от послеродовой горячки.

В 1908 году Андреев женится второй раз на Анне Ильиничне Денисевич. Браку предшествовал год страшного запоя, который писатель решил прервать, снова страстно отдавшись работе. Андреев публикует объявление о вакансии личного секретаря, а на собеседовании знакомится с будущей женой. Ей было тогда 22 года, а за плечами — развод и маленькая дочь Нина. Сразу после свадьбы чета Андреевых переезжает в финскую деревню Ваммельсу, недалеко от Петербурга, причем новый дом для молодых супругов Андреев проектирует сам. Правда, эта усадьба, похожая на скандинавский средневековый замок, была уничтожена в годы революции.

Андреев был одним из самых востребованных писателей своего времени, а его гонорары порой превосходили вознаграждение таких «классиков» русской литературы, как Бунина и Горького. По словам внучки писателя, ему платили 5 золотых рублей за строчку — небывалые условия для прозаика, ведь до этого такой гонорар назначался только маститым поэтам.

После революции 1917 года Андреев оказывается в вынужденной эмиграции: та деревня, в которой жил писатель, отошла по мирному договору Финляндии. Андреев очень тяжело переживал все революционные перипетии в России, так или иначе пытался помочь, призывая вмешаться правительства европейских стран, даже вступил в переписку с главнокомандующим Северо-западного фронта адмиралом Колчаком. 19 мая 1918 года он записал в своем дневнике: «Вчера вечером нахлынула на меня тоска, та самая жестокая и страшная тоска, с которой я борюсь, как с самой смертью. Повод — газета, причина — гибель России и революции, а с нею и гибель всей жизни». 2 сентября 1919 года в отдаленной деревне Нейвола, куда семья писателя перебралась из-за близости к линии фронта, Андреев умер от кровоизлияния в мозг.

Начало здесь:

https://litclubbs.ru/articles/34079-na-127-i-stranice-sceny-1-9.html

https://litclubbs.ru/articles/34110-na-127-i-stranice-sceny-10-19.html

Сцена 20

Поесть я ходил в «Старую индейку». Там я расплатился по долгам Деклера, которых оказалось целых 25 долларов. Благодаря посещению Индейца-в-зеленом-костюме, как я его про себя называл, я был на ближайшее время финансово обеспечен. В «Старой индейке» готовили превосходные стейки и подавали вполне «макдональдскую» жаренную картошку. Эта картошка меня так растрогала, что я, не подумав, спросил у Эда, бармена в «Старой индейке», делают ли они на завтрак что-нибудь молочное. Взгляд Эда был весьма красноречив. Впрочем, видимо мою странную просьбу он списал на мое благородное британское происхождение, которое, наверное, благодаря болтовне Уошла, стало известно многим.

А на счет молочной каши я договорился с фрау Бергман. Из своей каморки я слышал, как она гремит посудой. Справедливо решив, что где посуда, там и кухня, я обратился к немке с рассказом о том, как я скучаю по овсянке. Намек фрау Бергман прекрасно поняла. Всего 5 долларов в месяц дополнительно к моей плате за комнату, и я мог каждый день рассчитывать на тарелку овсяной каши от этой пожилой немецкой фрау.

Но фрау Бергман превзошла себя. Кроме каши каждое утро, я стал получать большую чашку кофе с молоком и восхитительные булочки. Это были такие простые сдобные булочки без всяких изысков. Фрау Бергман брала их в ближайшей булочной, где их и выпекали, и ко мне в руки, а вернее в рот, они попадали еще теплыми.

Завтракал я вместе с ней в ее маленькой и очень опрятной комнате. В первый такой завтрак, я попытался ввернуть несколько фраз на немецком языке «Гутен морген», «Ви гейт эс инэн?», но был остановлен пожилой фрау.

— Мистер Деклер, вы говорите по-немецки?

— Нет, фрау Бергман, я не говорю по-немецки?

— Тогда зачем вы интересуетесь, как идут у меня дела, по-немецки?

— Мм, — ответа я сходу не придумал, но фрау Бергман нашла его сама.

— Вы, наверное, хотите сделать мне приятное?

Я сразу закивал головой.

— Не старайтесь. Как только 20 лет назад я ступила на землю Америки, я стала американкой, и я теперь говорю по-американски. – Говоря это, она гордо подняла подбородок и снисходительно посмотрела на меня, но потом, наверное, сменив гнев на милость, улыбнулась и спросила. – А какие языки кроме немецкого вы знаете?

Тут я не сплоховал.

— Кроме немецкого, я еще знаю еще два языка: английский устный и английский письменный.

Про русский я решил благоразумно не упоминать.

Немка несколько секунд недоуменно смотрела на меня, а потом разразилась таким простецким хохотом, которого я от нее не ожидал. Смеялась она с минуту, а потом спросила, еле переборов, свой смех:

— Скажите, что-нибудь на английском письменном.

Это она зря спросила. У меня был практически готовый ответ. Надо было только привести его местным реалиям. Что я и сделал.

— Espatético, perotengohambre*.

(* Это, конечно, нехорошо, но я голоден. Примечание автора)

Сан-Франциского был основан испанцами, поэтому совсем неудивительно, что фрау Бергман тут же возмутилась.

— Это же по-испански?

— Тогда четыре. – Не стал отрицать я и причислил знание испанского языка к первым трем: немецкому, английскому устному и английскому письменному.

Последняя моя фраза вновь вызвала хохот фрау Бергман. Когда она отсмеялась и отдышалась, она попросила:

— Больше никогда так не делайте, мистер Деклер. От такого хохота можно умереть, а я совсем еще не готова к этому.

Если не считать этого мелкого инцидента, наши завтраки проходили весьма мирно. Говорила в основном фрау Бергман, благодаря чему я узнал массу полезных и не очень мелочей из жизни города.

Кроме завтраков, фрау Бергман помогла мне и с прачкой. Она привела полную женщину средних лет. Та оглядела меня и мои жалкие пожитки, которые я приготовил для стирки, и сказала, что 5 долларов в месяц будет пока достаточно. Вещи для стирки я должен был оставлять у фрау Бергман, которые она будет забирать раз в неделю.

Надо сказать, что, если не считать удара бутылкой по голове, начиная с самого моего появления в этом мире, меня окружали вполне приветливые люди. Об этом я думал, лежа на кровати после завтрака. Так или иначе, все мне помогали. Уолш зашил мне рану на голове. Джордж побрил. Полицейский не огрел дубинкой по спине, а показал, как пройти в аптеку Фрица. Герр Циммерман дал чудодейственное лекарство, благодаря которому уже на третий день моя рана меня не беспокоила. Генрих проводил почти до кровати. Индеец-в-зеленом-костюме принес деньги. Фрау Бергман кормит завтраками и познакомила с прачкой. Глядишь, как только моя рана заживет, а я отъемся и отмоюсь, то деятельная фрау начнет подыскивать мне невесту. Но такая идиллия меня только настораживала. Ведь жизнь в полоску. И после белой полосы последует черная, а на смену милым и добрым людям придут люди плохие.

Сцена 21

По вечерам я ходил в аптеку Циммермана на фотосессии. Он косился на мой неопрятный вид. Но что поделаешь! Я никак не мог себя заставить одевать съемный воротничок, который был в запасе у Деклера. У меня было чувство, что я одеваю ошейник. Поэтому вместо воротничка я одевал шейный платок, который тоже нашел в его чемодане. Мой не слишком опрятный вид частично компенсировался гладко выбритой физиономией, так как перед посещением аптеки я заходил к Джорджу. «У нас бреются даже английские лорды». Эта надпись на витрине барбершопа Джорджа заставила меня ухмыльнуться. Вряд ли за счет этой надписи Джордж сможет привлечь в свою захудалую цирюльню каких-то клиентов. Но я недооценил силу рекламы. Зайдя на следующий вечер к Джорджу, я увидел, что цирюльник занят тем, что бреет какого-то упитанного мужчину. При этом Джордж делал страшные глаза, поднимал брови, чтобы обратить внимание толстяка, а потом слегка поворачивал свою голову в мою сторону. «Вот, мол, английские лорды прибыли».

«Блин, комики. А я опаздываю к Фрицу», – подумал я.

Когда толстяк ушел, я просто объяснил Джорджу ситуацию и попросил это время вечером не занимать. На что Джордж с готовностью согласился. Но я совсем не знал цирюльника. На следующий вечер, когда я пришел к нему побриться, я увидел двух посетителей безропотно сидевших в цирюльне и оживившихся с моим приходом. Джордж, как ни в чем не бывало, усадил меня в кресло, а на зеркале я увидел прикрепленный лист бумаги с гордым названием «Расписание». В этом расписании была только одна запись «с 6 вечера до 7 вечера – время лордов». Я усмехнулся про себя, а потом подумал, что с Джорджа надо брать пример. Старик сражается до конца. Случай подкинул ему неожиданного клиента. Он откуда-то узнал, наверняка от Уолша, что этот клиент, вроде как, английский лорд. И вот Джордж теперь старается выжать из этого максимальную пользу для себя. Всю, до последней капли. Молодец! По-другому и не скажешь.

С одеждой надо было что-то делать. Мне нравилось, как одевается Циммерман. Возможно, потому что его коричневый костюм, цельная белая рубашка, а не отдельные: воротничок, манишка и манжеты — напоминали ту одежду, к которой я привык в прошлой жизни.

Как-то после фотосессии я спросил его:

— Герр Циммерман, где вы купили такой хороший костюм? – Я увидел, что он меня не совсем понял и добавил. – Пиджак и брюки?

— А, вы про это. Этот, как вы говорите «costume», мне пошили не здесь, но я могу вам порекомендовать хорошего портного.

— Я хотел бы купить что-то готовое.

— Молодо-о-ой человек, — начал аптекарь и я сразу засомневался в его немецком происхождении. — Зачем вы торопитесь? Лучше немного доплатить, но вам сделают идеальный «costume». Поверьте, моему опыту.

— Все это так, но я хочу обновить гардероб к нашей презентации.

— О, я совсем забыл. Да, вы правы, тогда надо выбирать что-то из готового. Но вам повезло, Эндрю Вебер, портной, которого я хотел вам посоветовать, также держит магазин готового платья. И это не далеко, на нашей же улице, только ближе к порту.

— Благодарю, герр Циммерман. Я так и поступлю.

Сцена 22

Рекомендованный магазин одежды я нашел на углу Маркет стрит и маленькой безымянной улицы, пройдя немного в сторону порта. Хозяин магазина хорошо использовал его угловое расположение. Над стеклянной витриной вдоль Маркет стрит шла вывеска «Империя моды Веббера». Со стороны безымянной улицы вывеска была попроще — «Магазин готовой одежды Веббера». От слова «империя» я немного напрягся, но слова «магазин одежды» указали, что я на верном пути. Витрина под надписью «Империя моды Веббера» поражала количеством выложенных на обозрение вещей: шляпки, обувь, какие-то ленты, зеркальца и прочее, прочее. Но основное место занимали два манекена в полный человеческий рост. Манекены, очень натуралистично, изображали мужчину в темном строгом наряде и женщину в розовом платье с массой оборочек и кружев.

Перед витриной стояло несколько мальчишек. Они с открытыми ртами рассматривали манекены, словно ожидая, когда тем надоест стоять неподвижно, и они шевельнутся. Время от времени один из них что-то замечал на манекенах, тыкал пальцем, после чего мальчишки начинали громко хихикать. Из двери магазина вышел служащий и направился к мальчишкам. Те, не ожидая ничего хорошего, бросились в рассыпную.

— Мистер, вы что-то хотели? – служащий обратился ко мне.

— Я хотел бы обновить гардероб. Что-нибудь из готового.

— Пойдемте, я провожу вас.

Холл магазина был достаточно просторный. В нем на мягких креслах и диване сидели несколько хорошо одетых женщин. Я их приветствовал, только слегка подняв свой котелок, чтобы не испугать шрамом на голове. Их осуждающие взгляды не нанесли мне никакого морального вреда, поскольку мы почти сразу прошли в ту часть помещения, где, очевидно, предлагалась готовая одежда. Там мой сопровождающий передал меня другому служащему, правда, немного помоложе, который представился как Джон.

Помещение было небольшое и почти все заставлено длинными вешалками, на которых висела готовая одежда. Какие-то длиннополые пиджаки со скошенными передними полами, рубашки, брюки и еще многое, название чему я просто не знал. Три стены, до потолка были заняты открытыми полками, которые были также заполнены сложенной самой различной одеждой.

Пока я рассматривал помещение, Джон, служащий магазина, терпеливо смотрел на меня, но было видно, что его терпение не безгранично.

— Я хотел бы купить пару дорожных костюмов и так еще, …, по мелочи.

Служащий сразу ожил.

— Минутку. – Он осмотрел меня, куда-то метнулся и вернулся с парой костюмов. Каждый из них состоял из трех частей: брюки, пиджак и жилетка.

Один из них мне сразу понравился. Светло серый, в тонкую темную полоску прилично смотрелся бы и в 21 первом веке, если бы не застегивался чуть ли не под самое горло на четыре пуговицы.

— Тонкий хлопок, подкладка чистый китайский шелк, только прибыл из нью-йоркского салона моды, пуговицы укрепил лично мистер Вебер, – видя мой интерес, стал расхваливать Джон. – Хорошо подходит для лета, а жилетка просто незаменима при нашей погоде.

— И сколько он стоит?

— 25 долларов, – не моргнув глазом ответил парень, но, судя по его застывшему лицу, было видно, что у меня есть возможность для торговли.

— Я хочу померить.

— Конечно, конечно.

Примерочная была в углу между шкафами и пряталась от остального помещения за шторкой. Теснота примерочной была компенсирована большим, в рост человека, зеркалом.

Дело в том, что с момента своего попадания в этот мир, я не видел себя целиком. В моей комнатке, в доме фрау Бергман, над мойдодыром было маленькое зеркальце, в котором я мог рассмотреть сначала один, а потом другой карий глаз. У Джорджа, в барбершопе зеркало было побольше. Между мельканиями опасной бритвы мне удалось рассмотреть вполне приятное лицо немолодого мужчины. У Деклера был курносый нос, с явно приобретенной горбинкой и карие глаза. Губы, наверное, когда-то были пухлыми, но сейчас от пухлости не осталось и следа, а на верхней губе было несколько небольших старых шрамов. Подбородок был немного массивным. Я еще подумал, что с подбородком Деклеру не повезло. В такой подбородок было легко попасть. Зато скулы были едва заметны. Кулаки должны были просто соскальзывать с них, как немецкие снаряды с башни Т-34.

Я снял одежду, подумал, а потом снял нательную рубаху и кальсоны. Вот теперь я видел всего себя. Выше среднего роста, мужское достоинство на месте, живот подтянут, волосатость средняя, жилистые ноги. Не слишком широкие плечи, но и не покатые. «На таких хорошо из леса слеги таскать», — почему-то подумал я. Мускулистые руки, особенно предплечья. И шрамы…

Предплечья обеих рук имели множественные шрамы словно кто-то пьяный чиркал ножом по внутренней и внешней поверхности. Большой, старый и потому, как-бы размытый шрам был на сочленении левого плеча и ключицы. То ли рубанули чем-то, то ли операцию делали. Нет, операция, вряд ли. Не знаю, лазают здесь в человеческие внутренности или еще нет? Еще шрам на левом боку, словно кольнули чем-то острым, со следами когда-то грубо наложенных швов. Пуля? Штык? Тоже вряд ли. Здесь штыки здоровенные. Да и у пуль большой калибр. Был бы это штык или пуля, разворотило бы сильнее. Я невольно потянулся левой рукой назад и нащупал на спине еще один шрам. Как раз напротив того что спереди. Скорее всего, стилет какой-нибудь или маленькая пика типа заточки. «Крепкое у тебя здоровье было, Деклер, чтобы все это пережить».

На шрамы смотреть было неприятно, словно труп осматриваю. А ведь теперь это мое тело. Говорят, что свое тело надо любить. Кроме меня у него никого нет. «Вот я и люблю. В магазин пришел, буду покупать тебе обновки». От таких мыслей, вроде как, потеплело внутри. «Ну вот, разговаривать с телом начал», — подумал я. А с другой стороны, со мной последнее время и не такие чудеса происходили.

— У вас все в порядке, мистер? – Джон уже стал беспокоиться.

— Да, я одеваюсь, — ответил я. Хочешь победить в споре, никогда не отвечай на заданный вопрос. Вернее, отвечай, но совсем о другом.

Я еще раз посмотрел на себя в зеркале. Тело выглядело лет на сорок. Помоложе бы. Поскупился там кто-то наверху. Но, как говорится, даренному коню в зубы не смотрят. Лет двадцать мне сбросили и на том спасибо.

Я быстро, на голое тело одел «тройку». Надо сказать, что у этого Джона, служащего магазина, был глаз-алмаз. Все подошло просто отлично. Немного не по себе было в жилетке, но это потому, что я их никогда не носил. Еще немного непривычным было отсутствие стрелок на брюках. Уж как я их в свое время наглаживал! Как беспокоился об их сохранности! А тут на тебе! Хороший костюм, а брюки будто для работы в саду, без стрелок.

— Скажите, Джон, не делают ли у вас стрелок на брюках?

Служащий замешкался.

— Первый раз об этом слышу, мистер.

— Вот смотрите. Приличный, дорогой костюм. Так?

— Так.

— Дорогая ткань, подкладка чистый китайский шелк. Так?

— Так, – словно бандерлог за Ка повторял сбитый с толку парень. Я говорил ему те же слова, которые несколько минут назад, говорил он мне сам. Тут ему было очень трудно что-либо мне возразить.

— Вот! А брюки выглядят так, словно предназначены для того чтобы сидеть у ручья и мыть золото.

— Из чего вы сделали такой вывод? – Раздалось сзади меня.

Я обернулся. Вопрос задал невысокий мужчина, средних лет, прилично одетый. В голосе звучали властные нотки типа «я здесь хозяин». Из этого я сделал вывод, что это либо управляющий магазином, либо сам мистер Вебер. Поэтому я решил сначала представиться.

— Позвольте мне сначала представиться, а потом я отвечу на ваш вопрос. Меня зовут лорд Энтони де Клер.

— Что прямо, вот, целый лорд? – В глазах пожилого мужчины было недоверие и усмешка.

— Не совсем целый, — сказал я и снял котелок. Надо было немного выбить их из колеи.

— О, что с вами случилось? – Шрам на моей лысой голове произвел нужное впечатление.

— Не обращайте внимания! — Для разнообразия я не стал говорить ничего про лестницу. – Когда путешествуешь, то получаешь такие вещи в нагрузку к удовольствиям от созерцания пейзажей и знакомства с приятными людьми. А теперь я готов ответить на ваш вопрос.

— Смотрите, я — старатель. – Я присел в брюках на корточки. – Я мою золото. Брюки гладкие на передней поверхности, мне удобно и ничто не мешает.

— А теперь, я – лорд. Иду, любуюсь достопримечательностями вашего города. – Я выпрямился и принял гордую осанку. – А мои брюки ничем не отличаются от брюк старателя. Нонсенс, булшит, как вы говорите. Брюки должны подчеркнуть мой статус. Они должны чем-то отличаться от брюк старателя. И самый простой способ – это сделать на них спереди стрелку, складку, которая создается с помощью утюга.

И мистер Вебер, и Джон внимали мне почти с открытыми ртами.

— Согласитесь, что будь у старателя на брюках такая стрелка, то она бы быстро разгладилась и исчезла. И если по городу идет человек в хорошем костюме, в брюках со стрелкой, то всем сразу понятно, что он не лазает по шахтам и огородам. Всем сразу понятен его статус.

— Поэтому прошу вас на этих брюках, которые я покупаю, сделать мне стрелку.

— И вы это будет носить? – Задумчиво спросил мистер Вебер.

— Конечно, это же подчеркнет мой статус.

— А, что в Англии уже такое носят? — Не унимался мистер Вебер.

— Скоро такое будут носить во всем мире. — Я снова ушел от прямого ответа. – И ваше заведение может оказаться первым, кто начнет предлагать такие статусные брюки. Не мне вас учить, что быть первым – это значит снять самые густые сливки.

— А как они будут называться? – Обрел, наконец, дар речи Джон.

— Я полностью уверен в своей правоте и готов дать им свое имя. Например, пусть будут называться «деклерки».

— Мы вам будем очень благодарны, — сказал Вебер. Его глаза блестели. – Джон, максимальную скидку на все что купит мистер Деклер.

Скидки – это хорошо. И я развернулся. В дополнение к летнему костюму купил более теплую тройку, где пиджак имел более длинные полы, ткань была более плотная и менее маркая.

Еще мне приглянулись черные туфли. Надоело ходить в тяжелых разбитых ботинках, доставшихся мне от Деклера. Туфли выглядели словно из 21 века. Их местное происхождение выдавало то, что подошва была часто подбита маленькими гвоздиками.

Потом купил две белых рубашки и две синих, две пары тонких нательных рубах и кальсон. Лето все-таки на дворе. Еще купил сразу шесть пар черных носков. Но когда я их взял в руки, то понял, что резинка на носке слабая и не будет держаться на ноге. На помощь пришел все тот же Джон. Он с важным видом выложил передо мной специальные подтяжки для носков, при виде которых мне стало дурно, но деваться было некуда. Не буду же я ходить, постоянно наклоняясь и подтягивая носки. На все про все у меня ушло немногим больше чем 100 долларов. Приличная по местным меркам сумма. Джон обещал, что все товары будут доставлены по моему адресу.

Потом я еще какое-то время обучал бледную молодую девушку искусству создания стрелки на брюках, после чего покинул магазин Вебера с чувством выполненного долга и вернулся в свою каморку. Я лег на кровать и закрыл глаза. «Зачем я стал рассказывать про стрелки на брюках? Сам не пойму. Может быть, для того чтобы отвлечься от увиденных на своем теле шрамов?»

Сцена 23

Питер Хилл тяжело спускался по ступенькам в полуподвальное помещение, которое занимала семья его друга Генри Ли. Спускался тяжело не потому, что он был слаб или немощен. Нет, Питер Хилл был крепкий мужчина за пятьдесят. Просто ему предстоял тяжелый разговор, который он больше не мог откладывать. В молодости Питер и Генри были китобоями, ходили за китами на паруснике «Быстрая Марта», там и сдружились. Потом началась «золотая лихорадка», и их пути разошлись. Генри так и остался китобоем, а Питер рискнул и окунулся с головой в жизнь мелкого золотодобытчика. Ему, можно сказать, повезло. И золота намыл, и не пропил заработанное, сберег, а потом купил вот это жилое здание, в полуподвальное помещение которого он сейчас спускался. Бизнес был не самым прибыльным, но приносил небольшой доход, на который жила семья Питера, и еще даже немного оставалось.

Генри повезло меньше. Год назад «Быстрая Марта» ушла за китами и не вернулась. Семья Генри, его жена Эмма и сын Генрих, остались без кормильца. Какое-то время Эмме удавалось сводить концы с концами, работая прачкой, но три месяца назад она слегла, охваченная непонятной болезнью. На что они жили? Во всяком случае, никакой арендной платы Питер Хилл эти три месяца с них не получал.

Но пришел он к Эмме не за арендной платой. Питер Хилл огляделся. Он не был здесь с тех пор, как пропал Генри. Свет от небольших оконцев у самого потолка освещал небольшую комнату, в которой все говорило, что в эту семью пришла беда. И запах… Запах больного человека, причудливая смесь запахов застарелого пота, мочи и испражнений.

Питер Хилл подошел к кровати, на которой лежала Эмма.

— Здравствуй, Эмма. – Питер решил сказать все, как можно быстрее. Все равно ничего нельзя было поделать.

— Эмма, я продал это здание и не знаю, что с ним будет делать новый хозяин, — быстро заговорил он.

Все так и было. Город стремительно рос. Маркет стрит стала его центральной улицей и таким невзрачным домикам, одним из которых владел Питер Хилл, было на ней уже не место. Те люди, которые решили купить это здание и на его месте построить что-то более стоящее, поступили с Питером Хиллом еще по-божески. Они прислали к нему адвоката, который предложил невысокую, но вполне терпимую цену за здание. А могли бы прислать не адвоката, а бандитов, которых еще хватало в горах Калифорнии.

— Сам я уезжаю к сыновьям на Восточное побережье. Арендную плату мне можете не платить. Насколько я знаю, они собираются всех выселять через две недели.

Питер Хилл собрался было уйти, но потом сделал, то чего не собирался делать.

— Прости, Эмма, — сказал он и стал быстро подниматься по ступенькам. На волю, к глотку свежего воздуха.

За все время разговора Эмма не проронила ни звука, хотя ее глаза были открыты и, казалось, что она внимательно слушает Хилла. Высшие силы милостивы к человеку в тот момент, когда он приближается к своей последней черте. Эмоции и чувства притупляются. Раньше, до болезни услышанное, скорее всего, вызвало бы у Эммы слезы, теперь принесло только легкую грусть.

— Мама, мама, — послышался мальчишеский голос. – Фрау Бергман дала нам немного бульона.

Сверху, прижимая к себе небольшую кастрюльку, спускался ее сын Генрих.

— Мама, я сейчас накормлю тебя бульоном. Фрау Бергман говорит, что это очень полезно. А еще мистер Деклер дал мне пол доллара за то, что я срезал волосы в его ране на голове. Он говорит, что из меня получится доктор.

Генрих покормил мать, а потом стал делать, то что ему приходилось делать каждый день. Помочь матери сесть на ночной горшок, затем обтереть влажной тряпкой ее тело, поменять белье в постели, а потом с грязным бельем бежать на реку, чтобы его постирать.

Генрих снова ушел. Эмме было хорошо. Она была сыта. Ее постель не была мокрой, а забота сына согрела душу. «Мальчик растет самостоятельным, а когда вырастет, то станет доктором». С этой мыслью Эмма заснула.

Сцена 24

Дейвидх Маккелан шел по Маркет стрит. Было начало дня. С океана на Сан-Франциско наполз туман, но это не могло испортить настроение тому, кто провел свою юность в горах Шотландии. Поднявшееся солнце скоро нагреет воздух, и туман рассеется.

Дейвидх Маккелан любил этот город, хотя здесь его все чаще называли не Дейвидхом, а просто Дэвидом. Это не задевало Маккелана. Старое имя было дано ему в какой-то другой жизни, которая сейчас казалась далекой и не настоящей. В той далекой жизни время текло медленно и неповоротливо. Здесь, в этой новой жизни, все было по-другому. Здесь не надо было иметь кучу благородных предков, чтобы жить достойно. Надо было быть только смелым, умным и настойчивым в достижении своих целей. Именно таким и считал себя Дейвидх Маккелан. А Маркет стрит была этому подтверждением. Восемь различных зданий на этой улице либо принадлежали Маккелану, либо он был их совладельцем, разделяя их владение с не менее успешными людьми.

В одном из таких зданий располагалась самая удивительная собственность Дейвидха Маккелана журнал «Метрополитен», который он основал три года назад. «Удивительная» — потому что Маккелан смог многих этим удивить. Сначала все удивились, что бывший рейнджер и успешный оптовый поставщик различных товаров вдруг взял и организовал семейный журнал. А потом удивились вторично, когда журнал стал популярным и начал приносить создателю неплохие деньги. Один только Маккелан не удивился. Прибыв в Калифорнию в разгар «золотой лихорадки», он не бросился столбить участки и добывать золото, как предлагали прибывшие с ним его товарищи. Вернее, он стал добывать золото, но по-другому. Он организовал доставку на прииски продовольствия. Кушать хочется всегда! Простые старатели, почуяв шальные деньги, платили за еду и другие товары не скупясь. И они очень бы удивились, узнав, что у поставщика продовольствия Маккелана норма прибыли выше, чем у людей, добывающих золото. Свой тогдашний бизнес Дейвидх называл «продажей лопат». Люди покупали у него «лопаты», чтобы копать золото. И это золото в конце концов оседало в карманах таких людей, как Дейвидх Маккелан.

Но времена менялись. Золотая лихорадка растворилась, как утренний туман. Сан-Франциско стал действительно большим городом. С магазинами, банками, шумным портом и даже трамваем, который вот сейчас проехал мимо Маккелана. И людям уже стали нужны не лопаты, а что-то другое. И Маккелан интуитивно угадал это «что-то другое», начав выпускать «Метрополитен». Люди просто устали от войн, потрясений и хотели строить другую жизнь. И так получилось, что «Метрополитен» стал неотъемлемой частью их новой жизни. Красивая девушка на обложке. Кто скажет, что это не часть вашей жизни? Немного о политике, немного о семейной жизни, немного о путешествиях, немного о кулинарии и воспитании детей, о светской жизни Сан-Франциско. Это тоже части нашей жизни! По кулинарии, конечно, можно купить одну толстую книгу. Но журнал выходит каждый месяц и так интересно узнать, что там будет нового!

Кроме того, Маккелан много, где побывал и многое видел и использовал увиденное в своем бизнесе. Как-то раз в своей голодной юности, в Лондоне, перед самым отправлением в Новый свет, он забрел в большой магазин со стеклянным потолком и свободным пространством в центре. В магазине было целых три этажа и благодаря внутренней конструкции они выглядели, как террасы. Тогда Дейвидх еще не знал, что такая конструкция называется «атриум». На самом верхнем этаже магазина располагался ресторан. Почему его там устроили Дейвидх не знал, но рекламное объявление про этот ресторан было размещено на первом этаже. И оно гласило «Только не смотрите на третий этаж, где в нашем ресторане вы можете попробовать самые изысканные блюда со всего мира». Прочтя это объявление, юный Дейвидх тут же посмотрел на третий этаж, хотя это объявление было явно не для его пустого кармана. Наверху, под стеклянной крышей здания стояли столики, за которыми сидели люди. Эти люди что-то ели, смеялись. Дейвидх тогда посмотрел по сторонам и увидел, что не он один таращится на этот третий этаж.

Если это работало тогда, то почему это не может сработать сейчас и в его журнале. Внизу на обложке журнала Маккелан стал всегда размещать одну и туже надпись. «Только не показывайте пятнадцатую страницу своим детям».

«Ну, ты и шутник, Дейвидх», — потом говорили ему многие. – «Я первым делом сразу же открыл эту пятнадцатую страницу. И что я там увидел?! Новую главу романа о приключениях охотника на берегах Великих озер. И объяснение, что это нельзя показывать детям, так как они зачитаются романом и не выполнят порученных им домашних дел». Номера страниц менялись, как и объяснения на этих страницах. Но надпись на обложке оставалась. Она стала особенностью журнала, которая неизменно привлекала к себе покупателей.

Хотя Маккелану нравилось вот так пройтись по утреннему городу, он не просто прогуливался. Он направлялся в «Метрополитен» занести ключи от сейфа своему сыну. Его сын на прошлой неделе занял место главного редактора журнала, чем Дейвидх весьма гордился, а ключи просто завалялись в его кармане. Для Дейвидха назначение своего сына руководителем своего детища – журнала «Метрополитен» – было очень важно. Бизнес Маккелана рос так стремительно, что он сам уже не мог везде успеть. Как только идеей о назначении главным редактором Дейвидх поделился с сыном, тот предпринял весьма продуманные и зрелые действия. Такой подход лишний раз убедил Маккелана-старшего, что Маккелан-младший будет его достойной заменой в журнале. А сам Дейвидх, сбросив с себя ответственность за журнал, сможет более плотно заняться другими делами. От таких мыслей у Дейвидха даже руки зачесались. Ух … сколько нового можно сделать!

Редакция «Метрополитена» располагалась на втором этаже и занимала пять комнат, одна из которых была кабинетом главного редактора с небольшой приемной. Дейвидх поднялся в редакцию, кивнул миссис Ганновер, пожилой и очень трудолюбивой женщине, которая работала в журнале с момента его создания, и прошел прямо в кабинет к сыну. Миссис Ганновер о чем-то попыталась ему сказать, но Дейвидх не обратил внимания.

— Привет. Грег … , — начал было с порога Дейвидх, но замолчал.

В кабинете собралась немаленькая компания. Грег, его сын и главный редактор журнала сидел за большим столом, а напротив него, на стульях примостились главный бухгалтер, мистер Гительсон и ведущая сотрудница журнала, редактор Тереза Одли. Наличие женщины среди пишущих сотрудников журнала было другой удивительной составляющей «Метрополитена». Удивительной и одновременно естественной. Пусть какой-нибудь мужчина-журналист напишет про модные тенденции в женской моде, про уют в доме, кулинарию, про уход за детьми! Нет, написать-то он сможет, но кто ему поверит! А поскольку «Метрополитен» с самого начала заявил о себе, как о семейном журнале, то обо всех этих вещах не писать он не мог. Дейвидх сам нанял на работу мисс Одли и за все время, которое он руководил журналом, ни разу не пожалел об этом. Эта молодая женщина оказалась очень трудолюбивым работником. Он закрывала все темы, так или иначе связанные с семьей, вносила посильный вклад в светскую хронику, а в последних номерах журнала стали печататься ее сказки для самых маленьких.

Перебивать только начавшееся совещание было не хорошо, но …

«Не смертельно», — решил про себя Дейвидх и протянул ключи Грегу.

— Прошу прощенья, вот ключи Грег, увидимся на выходных. – И Маккелан-старший собрался покинуть собравшихся.

— Отец задержись, пожалуйста, мне с тобой надо потом поговорить, — неожиданно попросил Грег.

Сцена 25

В это утро, благословленный своей женой, Грег решил приступить к реализации своего плана и показать, кто в редакции хозяин, хотя ему было немного не по себе начинать это делать с мисс Одли.

«Ну, ничего, я буду предельно вежлив и корректен. Потом, если все пройдет по моему плану, возможно, даже за что-нибудь похвалю ее перед другими сотрудниками», — так думал молодой главред.

Встречаться с мисс Одли наедине он не хотел. Ему нужны были свидетели ее позора. Поэтому он пригласил к себе в кабинет вместе с Терезой Одли главного бухгалтера Марка Гительсона. А когда в кабинет неожиданно зашел его отец, он только обрадовался. Еще один свидетель, да еще какой. Бывший главный редактор и собственник журнала. Мисс Одли будет очень стыдно.

Итак, все действующие лица были на месте. Гительсон сидел, совершенно не понимая, зачем его вызвали вместе с мисс Одли, которую он знал, как давно и упорно работающую сотрудницу журнала. Отец не захотел садиться и стоял у окна, раскуривая сигару. Тереза Одли внешне была совершенно спокойна. Все свои материалы она сдала в срок и замечаний пока не было. Грег немного нервничал и решил начать издалека.

— Мистер Гительсон, вы читали сегодняшние утренние газеты?

— Да, немного просмотрел. А, что?

— Ничего не заметили важного?

— М-м-м, на бирже все спокойно, война не началась, наш импорт в Европу растет … Нет, ничего необычного я не заметил.

— Ну, как же! А сообщение о том, что «Нью-Йорк пост» отправляет своего журналиста-женщину, Еву Полански в кругосветное путешествие, так же как героев Поля и Жюля Вернов?!

На полном лице мистера Гительсона можно было ясно прочесть, что ему все равно, куда и зачем «Нью-Йорк пост» отправляет эту польскую иммигрантку. Главное не за счет их журнала, а на все остальное ему чихать. Но он вежливо ответил:

— Нет, господин главный редактор, я этой заметки не видел, так как смотрел в основном финансовые новости.

— Понятно. А вы мисс Одли? – Грег, наконец, заставил себя взглянуть на Терезу.

— Нет, господин главный редактор не видела, но это действительно интересно. Если вы не против, то я подготовлю на эту тему статью.

— Не торопитесь мисс Одли, — остановил ее Маккелан-младший и взял паузу. Когда молчать уже было невозможно, он сказал:

— Я принял решение отправить вас в такое же кругосветное путешествие!

От окна послышался резкий кашель. Это поперхнулся дымом Маккелан-старший. На главного бухгалтера было больно смотреть. Это было лицо человека, которому только что сказали о расставании с самым дорогим для него на свете — деньгами.

Тереза Одли тоже растерялась. Мысли путались. В голову ничего не приходило кроме того, что ее посещение портного на этой неделе может не состояться. Что она, сама того не желая, сказала вслух:

— Но у меня последняя примерка у портного!

Грег смотрел на участников представления и был доволен произведенным впечатлением. Больше всего ему понравилась растерянность мисс Одли и ее фраза про портного. «Боже мой, у этих женщин только одно на уме!» – подумал он. – «Как они легко предсказуемы. Сейчас еще пару фраз и я достигну своей цели».

— Правильно ли я понял, мисс Одли, что вы отказываетесь от этого поручения редакции?

Тут явную заинтересованность проявил Марк Гительсон. Он с надеждой смотрел на Терезу, которая ему всегда нравилась. Причем не только, как исполнительный работник, но и как представитель противоположного пола. И если бы он был помоложе, не женат, а мисс Одли была бы правоверной еврейкой, то возможно он бы за ней приударил. Сейчас она откажет господину главному редактору и бюджет журнала будет спасен. «Подумаешь, не выполнила поручение редакции! Да это не поручение редакции, это — какой-то грабеж!».

Тем временем Тереза Одли успокоилась. В кругосветном путешествии ключевым словом было «путешествие», а о путешествиях она знала немало. Во время гражданской войны ее семье пришлось выбираться из опасного Юга сюда, на западное побережье. Дорога была опасна и трудна. Бытовые неудобства, плохое питание, болезнь мамы и самое главное постоянное чувство опасности, ожидание чего-то страшного, что может прийти внезапно – вот что осталось в памяти Терезы от этого путешествия. И когда мистер Маккелан сказал про кругосветное путешествие, все ее былые страхи и чувство опасности, которые, как оказалось, никуда не делись, а хранились глубоко в ее душе, накрыли ее с головой, как громадная океанская волна. Но эта волна отхлынула, и с ней ушла растерянность. «Войны сейчас нет, железная дорога работает, пароходы спокойно пересекают моря и океаны. Покупаешь билет и едешь до пункта назначения, там снова покупаешь билет и так снова и снова. Ничего сложного. Можно будет писать короткие репортажи и отправлять их по телеграфу».

Тереза посмотрела на главного редактора. Тот выглядел очень возбужденным и радостным, но Тереза не обратила на это внимания.

— Нет, господин главный редактор, я согласна. Когда надо выезжать?

На этот раз Маккелан-старший не поперхнулся дымом. Он уже давно загасил свою сигару в цветочный горшок, стоявший на окне и теперь с интересом смотрел на Маккелана-младшего. А вот Марк Гительсон выглядел плохо. Он был бледен и, казалось, что был на грани сердечного приступа. За короткий промежуток времени его внутреннее состояние совершило два головокружительных прыжка: от потрясения из-за ожидания потери денег до появившейся надежды на благоприятный исход, а потом обратно в пропасть отчаянья.

— Миссис Гановер, — позвал Маккелан-старший, как самый опытный, он увидел трагедию главного бухгалтера и решил принять меры. – Принесите стакан воды, мистеру Гительсону плохо.

Миссис Гановер и Тереза хлопотали вокруг несчастного главного бухгалтера: брызгали его водой, расстегивали тугой воротничок на шее. А про Маккелана-младшего все позабыли. Состояние главного редактора хотя и было лучше, чем у Гительсона, но ненамного.

— Давай поговорим наедине, — подошел к нему отец. – Заодно придешь в себя.

Он выпроводил всех из кабинета, сославшись на то, что мистеру Гительсону нужен свежий воздух, и на улице ему будет гораздо лучше, потом повернулся к сыну, который все также молча сидел на столом:

— Что это было Грег?

Сцена 26

— Что это было Грег?

Грег Маккелан был в не в том состоянии чтобы что-то придумывать, да и обманывать отца ему не было никакого резона. Он рассказал все как было. И о небольшом инциденте на совещании в редакции, и об утреннем разговоре с женой, и о своем плане по «воспитанию» мисс Одли.

— Ты был не прав Грег, — сказал Маккелан-старший, выслушав все еще находящегося в прострации сына.

Грег это уже сам понял. Теперь ему предстояло как-то объясниться с мисс Одли и мистером Гительсоном. Возможно, сослаться на неудачную шутку. Иного выхода он не видел. Посылать мисс Одли вокруг света не имело никакого смысла: ни коммерческого, никакого иного. Надо было просто зафиксировать «убытки», пока они не разрослись до неимоверных размеров, и начать жизнь с чистого листа. Об этом он и сказал отцу.

— И ты снова не прав, — не поддержал его Маккелан-старший.

— Знаешь, во время войны случалось много непредвиденного. Так и у тебя. Первая шеренга твоего отряда дала залп по врагу, но он оказался холостым. По какой-то причине солдаты не вложили в стволы пули. Был грохот, дым, но противник остался не уязвленным. Ты предлагаешь побросать ружья и бежать. Но «горе побежденным», как говорил один умник у нас отряде.

— Это слова галльского вождя Бренна, — машинально проговорил Грег.

— Ну, вот, ты изучал историю, а я эту историю видел наяву. Убегающего противника рубят саблями и колют штыками в спину. Так что надо продолжать бороться. Твоя первая шеренга дала промах, но есть вторая шеренга, которая сейчас даст залп. У твоих солдат на ружьях штыки, у тебя в руке сабля. Вперед на врага!

Они немного помолчали.

— Так было на войне, — продолжил Маккелан-старший. – Бизнес – та же война, только средства другие. Твоей первой ошибкой было то, что ты решил начать «воспитывать» своих работников с мисс Одли. Это – неправильный выбор. Надо начинать прополку грядки с самых высоких сорняков, ты же полез за мелочью. Вторая ошибка в том, что ты выдумал повод для воспитания. Так легче и быстрее, но можно ошибиться. Правильнее дождаться повода. Он обязательно будет. В работе не бывает без ошибок. И вот тогда, имея на руках настоящую ошибку подчиненного, можно заниматься его воспитанием. Ты просто не захотел ждать. Запомни этот урок сын.

— А теперь, берись за дело и докажи, что достоин быть главным редактором этого журнала. Ты организуешь кругосветное путешествие своего редактора мисс Одли. И не просто организуешь, а сделаешь так, чтобы она обогнала эту, как ее …

— Еву Полански, — подсказал Грег.

— Еву Полански и утрешь нос этим прощелыгам из «Нью Йорк пост»! Свободных денег у журнала, конечно, на все это не хватит, но я помогу.

— Спасибо тебе отец, — растроганного сказал Грег.

Сцена 27

Презентация стрептоцида проходила прямо в аптеке у Циммермана. Хотя сам Фриц Циммерман называл это демонстрацией.

На демонстрацию пришли пять из семи докторов, которые практиковали в городе. Был также и Стив Уолш. Для того, чтобы присутствие Уолша состоялось, мне пришлось долго убеждать Фрица. В итоге аптекаря убедили мои слова, что мы не прощаем Уолша, а используем его.

— Подумайте герр Циммерман, Уошл был первым, кто оказал мне медицинскую помощь. Он самый главный свидетель тяжести моего ранения. Мы должны это использовать!

— А разве ваших слов и фотографий не будет достаточно? – не сдавался Фриц.

— Кому-то моих слов, как потерпевшего, и фотографий будет достаточно, а кому-то нет. Мы должны предусмотреть любой поворот событий. Не знаю, как вас, но меня устроит только попадание в самый центр мишени. Только в яблочко и никаких компромиссов!

— Вы думаете? – заколебался Фриц.

— Ваше изобретение имеет очень большую значимость для человечества. Посмотрите моя рана затянулась за пять дней, хотя обычно на это требуется больше времени. Могут просто не поверить в тяжесть ранения.

Моя рана на голове действительно подозрительно быстро зажила. Стив Уолш, который приходил ко мне почти каждый день, только удивленно восклицал. На пятый день он снял швы и заметил:

— Либо на тебе действительно все заживает, как на собаке, либо старый Фриц придумал неимоверно стоящую вещь.

На мой взгляд, главная причина была в том, что бактерии в этом мире еще не привыкли к тому что их «бьют по голове» сильной химией и не выработали защитных свойств. Но думаю, что и организм Деклера сыграл свою роль. Не зря же Уолш твердил мне, что ссадины и синяки после боксерских поединков, в которых англичанин участвовал ради заработка, заживали у него очень быстро.

— Действительно, — согласился со мной Фриц. – Но мне кажется, что это произошло также благодаря соблюдению вами правил гигиены, что, не в обиду будет вам сказано, трудно было бы ожидать от неспециалиста.

— Просто, мы с этой девушкой давно дружим, — отшутился я.

(Название «гигиена» произошло от имени древнегреческой богини здоровья Гигеи. Примечание автора)

— Кроме того, вы не просто ученый, но и коммерсант, — продолжил я «добивать» Фрица. – Нет никакого смысла отказывать кому-либо в приобретении у вас стрептоцида. Уолш – доктор. Покупая у вас стрептоцид, он будет, таким образом, распространять информацию об этом ценном медикаменте. А значит, вы будете использовать его, я имею ввиду Уолша, еще раз.

После этих слов Фриц согласился пригласить на демонстрацию стрептоцида и Уолша, а я сдержал данное ему обещание.

Началась демонстрация с того, что Фриц, стоя за прилавком, как за кафедрой медицинского факультета университета, очень коротко, как и я настаивал, рассказал о своем открытии и его выдающихся качествах. В речи Фрица звучали слова «патогенные кокки», «кишечная палочка», «шигел», «холерный вибрион», «клостридий» и многие другие, большинство которых я просто не понял. Но пришедшие на демонстрацию доктора слушали, пусть и недоверчиво, но внимательно, что означало то, что Фриц говорит интересные вещи.

— Таким образом, все заболевания, вызванные указанными мной бактериями, могут быть успешно вылечены этим препаратом. Недаром я назвал его (он покосился в мою сторону) «убийцей коков», то есть стрептоцидом. Даже излечение гонореи ему под силу!

— Осталось только выяснить, как донести ваш стрептоцид до мест, где скапливаются эти бродяги кокки, — заметил один из пришедших докторов.

— Ну, на то вы и доктора, чтобы придумывать такие способы, — не остался в долгу герр Циммерман. – А сейчас, уважаемый гость, лорд Энтони де Клер расскажет о первом применении изобретенного мной препарата.

Герр Циммерман сделал небольшой поклон в мою сторону. Все с интересом посмотрели на меня, так как до этого момента я старался никак не привлекать к себе внимания. Вот теперь мой выход.

— Джентльмены, — начал я свою речь. – Мне очень приятно присутствовать на вашем ученом собрании. Путешествуя по вашей замечательной стране, я никак не ожидал, что окажусь связан с событиями вокруг этого поистине уникального лекарства. К сожалению, моя роль в этих событиях пассивна, хотя, возможно, и я войду в историю, как первый излеченный с помощью стрептоцида.

Я взял паузу.

— Обращаю ваше внимание, что речь идет не о гонореи, а совсем о другом «заболевании», — я изобразил улыбку. Как и договаривались, Стив Уолш поддержал мою шутку смехом.

— Дело в том, что, посещая один из ваших весьма уважаемых баров, я получил удар по голове бутылкой. Бутылка разбилась и почти сняла скальп с моей головы.

При этом я снял свою шляпу, обнажив бритую голову и весьма живописный шрам, и подошел к докторам поближе.

— Первую помощь мне оказал ваш коллега, доктор Уолш. Предоставляю ему слово.

Дальше все пошло по накатанной. Уолш добросовестно отрабатывал свое прощение и не жалел красок, рассказывая о том, в каком состоянии он меня обнаружил, и как он спасал меня от неминуемой гибели.

Потом была вновь очередь Циммермана. Он подошел к окну, вдоль которого висели в рамочках наши фотоотчеты и убрал простыню, которая до поры до времени их скрывала.

— Что это? – буквально выдохнул доктор, который сравнил кокки с бродягами.

— Это фотоотчет, который показывает весь процесс заживления раны уважаемого лорда Энтони де Клера с помощью стрептоцида.

Мгновенно фотографии завладели вниманием всех докторов. Рассказу Уолша, конечно, поверили, но он не был чем-то из рядя вон выходящим. Каждый из докторов мог бы рассказать немало подобных историй. А вот фотографии их поразили.

Думаю, дело в том, что пока фотографы в этом мире занималась в основном изготовлением портретов. Мы же показали другое применение фотографии. Фотография – доказательство. Фотография – наглядное пособие. В новинку было и то, что фотографии показывали процесс, движение. Кроме того, фотограф оказался молодцом, и его снимки вышли весьма живописными. В целом получился такой небольшой, кровавый комикс со счастливым концом.

Вопросы Циммерману, Уолшу и мне сыпались со всех сторон.

— Стив, могли бы и поаккуратней зашить!

— Поаккуратней!? Пациент без сознания, кровь хлещет, пальцы скользят … Я сделал все что мог!

— Мистер Деклер, вы сбрили волосы в тот же день?

— Именно в тот же день! Волосы способствуют собиранию пыли, а с ней и дополнительных болезнетворных бактерий.

— О, да вы разбираетесь в медицине?!

— Нет, господа, не в медицине, а в выживании. Я, как и многие, прошел войну и имею навык обхождения с колото-резанными ранами.

— Герр Циммерман, как вы решились испытать новый препарат на такой ужасной ране?

— Это было наше совместное решение.

— Герр Циммерман, а можно получить копию этих фотографий?

— Джентльмены, фотографический художник Гарри Хорсман заверил меня, что будет хранить пластинки со всеми негативами в течение месяца. Любой желающий может обратиться к нему за получением с них отпечатков.

— Мистер Уолш, как вы обрабатывали рану в течение этого времени?

— М-м-м…

— Мистер Уолш дал мне исчерпывающие рекомендации, которых я строго придерживался. Я промывал рану виски «Ерли Таймс» и посыпал ее стрептоцидом. И главное … ни капли виски внутрь!

— Ха-ха-ха.

— Кстати о виски, джентльмены. Прошу угоститься.

Это сказал Циммерман. Он указал на столик в углу аптеки, который был заставлен различными бутылками виски и бокалами.

— О!

Появление на сцене виски вызвало не менее бурный восторг, чем тот, который сопутствовал появлению наших фотографий.

Я не стал толкаться у столика с виски, но Уошл не забыл про меня.

— Держи, Британец, — он протянул мне наполненный бокал. – Фриц расщедрился на превосходное пойло. Твое здоровье!

— И твое тоже!

— Повторишь?

— Нет, спасибо.

— А, я повторю!

Уолш испарился, а я продолжил сидеть на стуле. Так докторам было более удобно рассматривать почти затянувшуюся рану на моей голове. Они ходили вокруг меня с бокалами в руках, что-то обсуждали. Время от времени к ним присоединялись Циммерман или Уошл, которые начинали тыкать пальцами вокруг моей болячки, что-то там поясняя.

А я делал небольшие глотки виски и думал, что история со стрептоцидом подходит к концу. Вернее, мое участие в этой истории, поскольку победное шествие этого препарата только начинается. Вокруг меня только-только сформировался небольшой, уютный мирок, и вот теперь из него придется выползать. Соображениями, что я раненый, что мне нужен постельный режим, я уже не мог больше самообманываться. В душе рождались беспокойство и неудобные вопросы. Что делать? Чем заниматься? Меня даже Циммерман не возьмет растирать порошки в аптеке! И не потому, что не доверяет или потому, что это какой-то сложный процесс. Просто тогда рухнет наша история про путешествующего лорда. Ну, не может «целый» лорд заниматься растиркой порошков.

Мои мысли, наверное, достигли небесной канцелярии. Где-то там что-то замкнулось, и неповоротливый механизм бытия сдвинулся еще на один зубец шестеренки, тем самым подтолкнув мою судьбу в новом направлении.

— Извините, а мистер Деклер здесь? – послышался из-за двери аптеки голос Генриха, мальчишки, который помогал мне с бытовыми вопросами.

— Что тебе? – Герр Циммерман открыл дверь и строго посмотрел на нарушителя процесса демонстрации.

— Мистеру Деклеру письмо.

На письме не было ни марок, ни штемпелей, ни адреса, ничего кроме слов «Энтони де Клеру, лорду». Я зашел за аптекарский прилавок. Я уже знал, где у Фрица хранятся писчие принадлежности, нашел костяной нож и вскрыл письмо. Потом перенес свой стул подальше от выпивающих докторов и принялся его читать.

«Уважаемый мистер Деклер,

Мы с вами познакомились во время прошедшей войны. Несмотря на то, что наше знакомство было мимолетным, вы произвели на меня сильное впечатление».

Я оторвался от чтения и прислушался к себе, а вернее к остаткам эмоций Деклера. Ни в какой войне я не участвовал и соответственно никого с той войны не знал. Поэтому эмоции Деклера были моим единственным источником информации, который хоть как-то мог помочь мне разобраться с окружающим миром и вот с такими неожиданными приятелями по войне. Эмоции на прочтенный текст были, но какие-то невыразительные. Надо сказать, что Деклер, как и ожидалось, беспокоил меня все реже и реже. Я жил уже своей жизнью. Уже мои эмоции пролагали химические цепочки в мозгу и начинали доминировать над прошлыми чувствами. Так что над письмом пришлось думать своим умом.

Первые строчки письма были построены очень обтекаемо. С автором письма мы могли ходить вместе в штыковую атаку, а могли и рубиться с разных сторон, а потом разбежаться каждый в свой лагерь. И там, и там знакомство было мимолетным и могло произвести сильное впечатление. Ладно, возможно, что-то понятней станет дальше из письма. Но зря я надеялся. Автор быстро закруглился.

«Именно поэтому я решил к вам обратиться с предложением, суть которого я могу вам объяснить при личной встрече. Обстоятельства таковы, что я вынужден торопиться, поэтому буду вас ждать завтра, в 12.00, в кафе «У Дороти».

Надеюсь на скорую встречу.

С уважением,

Дейвидх Маккелан, бизнесмен, почетный гражданин города Сан Франциско».

Я вышел за дверь аптеки, вручил ожидавшему Генриху мелкую монетку и вернулся обратно. Доктора под выпивку, что-то бурно обсуждали с Циммерманом. Там же я обнаружил и Уолша. Отозвал его в сторону и показал письмо.

— Ты знаешь этого почетного гражданина?

— Минутку.

Уолш исчез и вернулся с двумя бокалами виски.

— Ну, что тебе сказать? Маккелан известная в городе личность. Владеет несколькими китобойными шхунами, заводом по переработке добычи этих же шхун. Сейчас стал вкладываться в недвижимость. Да, и еще владелец журнала «Метрополитен». Такой толстый ежемесячный журнал с красотками на главной странице. Иногда покупаю его.

— Пишет, что воевал.

— Как и ты, как и многие другие. Но об этом я мало, что знаю.

— Может обмануть?

— Ну, ты спросил! Хотя, все возможно. У бизнесменов это называется деловая хватка.

Уошл засмеялся, довольный своей шуткой.

— Твое здоровье!

Больше я из него ничего не вытянул.

Сцена 28

Кафе «У Дороти» располагалось на берегу залива Сан-Франциско, и так далеко я еще не забирался. На мое счастье извозчики в городе сохранились, и лошадка неспешной ходьбой, с горки на горку, довезла меня до нужного места минут за тридцать. Я занял столик, как и полагается у шпионов и разведчиков, лицом ко входу. Заказал чашку кофе и пирожное «улитку», покрытую сахарной глазурью.

Сначала я вглядывался в каждого входящего в кафе, а потом прекратил это бесполезное занятие. Все равно я не знал и не помнил этого Маккелана в лицо. Хорошо, что в кафе были большие окна, и я мог видеть не только входящих в зал, но раскинувшийся невдалеке залив и строящийся мост «Золотые ворота». Опоры моста уже стояли. Между ними были перекинуты канаты. И от каждой опоры друг к другу тянулись металлические фермы.

Мост был серый, а не красный, как в моей действительности. Наверное, покрасят позже. Сам залив Сан-Франциско поражал своей величиной. Что говорить об океане, который был где-то рядом и не был доступен моему взгляду. Казалось бы, что есть море, что есть океан? Много соленой воды и больше ничего. Однако, не все так просто. С одной стороны, океан – это тайна, так как преграждает нам путь к далеким землям, а потому океан, как бы провоцирует, «вот не пущу тебя дальше и все». А с другой стороны, набегающие и тут же отступающие волны океана завораживают, словно метроном гипнотизера. «Расслабься, успокойся. Мы также набегали на этот берег и отступали и сто лет назад, и двести. Изо дня в день, изо дня в день».

За этими мыслями я не заметил, как к моему столику подошел тот, которого, наверное, я ожидал. Подошедшему был примерно под шестьдесят. На нем был строгий серый костюм, а на голове стетсон.

Кроме того, у мужчины были длинные, свисающие ганфайтеровские усы. Сочетание «стетсон и ганфайтеровские усы» заставляет ожидать наличия револьвера на правом боку. Но у этого джентльмена была только толстая золотая, свисающая из жилетного кармана, цепочка.

— Мистер Деклер? – спросил незнакомец.

Я встал изо стола и пожал протянутую руку. Что-то непонятное промелькнуло в глазах незнакомца.

— А ты изменился, Энтони, – сказал он.

У меня появилось такое чувство, что это замечание относилось не только к моей бритой голове и шраму на ней. Кроме того, озадачили «Ты» и «Энтони». Многие в неведении относительно своего будущего, но как же плохо быть в неведении своего прошлого!

— Мистер Маккелан? – Я не мог не задать этот вопрос, хотя и догадывался, что буду выглядеть глупо.

— Что так сильно постарел? И давай по именам. Просто, Дейвидх.

Мы сели за столик. Подошел официант. Я заказал еще кофе, а «просто Дейвидх» — виски со льдом. Официант ушел, и между нами повисла неловкая пауза, которую я решил разбить.

— Из письма я понял, что у вас Дейвидх есть ко мне какое-то предложение?

— Да, предложение, — он сделал глоток из бокала. — Послушай Энтони, я хочу тебя спросить. Война закончилась 12 лет назад. Все забыто?

Ну, что я мог ответить? В этом мире я осознал себя только в тот момент, когда очнулся в баре «Старая индейка» после удара по голове. О жизни Деклера я знал только из рассказов Уолша и писем его матери. Ни Уолш, ни письма ничего не сообщили мне о войне. Поэтому я совершенно честно ответил на вопрос Дейвидха.

— Все забыто. — В то время, как я говорил эти слова, вновь выплыли эмоции Деклера. Я их «прочитал», как презрение и брезгливость. Сильные эмоции. Надеюсь я вполне владел собой, и они не отразились на моем лице.

— Я рад, — сказал Дейвидх. – Потому что с тем делом, которое есть у меня, можешь справиться только ты.

Я промолчал и ждал продолжения. Дейвидх сделал еще глоток виски. Я не стал от него отставать и немного отпил кофе.

— Ты, наверное, знаешь, что я владею журналом «Метрополитен».

Я кивнул.

— Сейчас там главным редактором мой сын. Они решили отправить свою журналистку, вернее, редактора в путешествие вокруг света. Ну, как в той книге братьев Вернов.

«Братьев?» – мысленно удивился я.

— Это делается для рекламы, для расширения объемов продаж журнала и привлечения новых рекламодателей.

— Здорово! — сказал я.

Вот ведь «предки»! Шустрые были. Особенно если учесть, что здесь пока, как я понял, роль женщин в обществе ограничивается семьей. Да, я видел, как строчат за швейными машинками девушки в мастерской Вебера. Но одно дело управляться со швейной машинкой и совсем другое отправиться в путешествие вокруг света.

— Как сам понимаешь, такое путешествие не может быть легкой прогулкой. Мне хочется, чтобы с нашим редактором все было хорошо, и она смогла бы закончить это путешествие благополучно. Поэтому я хочу, чтобы за ней кто-нибудь присмотрел. Опытный и надежный.

— Я узнал, что ты появился в городе и подумал, что лучшей кандидатуры для этого быть не может. — Он закончил свой длинный спич и глотнул виски.

Вот для чего нужен виски во время переговоров. Не знаешь, что ответить, не хочешь смотреть в глаза сидящего на против – глотни виски. Обоснованная пауза, обоснованный увод глаз в сторону.

Тоже самое сделал и я. Еще немного отпил кофе. В голове было пусто. Эмоции Деклера, как не кстати, молчали. Между нами возникла пауза, которую вновь пришлось прерывать мне.

— Почему именно я? – Я вспомнил слова Уолша, что Маккелан владеет несколькими китобойными шхунами. – У вас, наверное, очень широкий круг знакомств и среди них немало бывалых людей.

— Все так. Бывалых хватает, – согласился он. – Вот благородных трудно найти, ведь сопровождать придется женщину.

Когда тебя называют, пусть и косвенно, благородным, то на это трудно что-либо возразить.

— А что именно надо будет делать?

— Негласно сопровождать ее в путешествии и защищать, если потребуется. Ты идеальная кандидатура, – продолжал нахваливать меня Маккелан. – Ты — лорд. Путешествующий лорд не вызывает подозрений. У богатых свои причуды. Успел побывать в разных странах. Воевал, значит крови не боишься. Слышал, что ты здорово управляешься и с ножом, и с револьвером. И при всем при этом ты известен своей щепетильностью.

— Почему сопровождать негласно? Трудно быть рядом с человеком все путешествие вокруг света и сделать так, чтобы никто на это не обратил внимания.

— Придется постараться. – Маккелан повеселел. Потенциальный работник задает вопросы – значит заинтересован в вакансии. – Дело в том, что «Нью Йорк пост» тоже отправляет своего редактора и тоже женщину, и тоже вокруг света. Только она поедет в сторону Европы, а наш редактор, кстати ее зовут Тереза Одли, поедет в сторону Азии. И нью-йоркскую журналистку никто, во всяком случае гласно, не будет сопровождать.

— Это что правила какие-то?

— Не то чтобы правила, но мы решили действовать схожим образом. Совершенно точно, что букмекеры начнут делать ставки. Поэтому надо, чтобы лоты были похожи, — сказал он и засмеялся.

— Понятно, – сказал я, хотя мне было понятно только то, что на американский континент нахлынула какая-то эпидемия, вирус которой заставляет отправлять журналисток не зная куда.

— Ты согласен?

— Эта работа оплачивается? – Вопрос был, скорее всего, риторический, хотя кто его знает, что Маккелан подразумевал под «благородством». Может быть, бесплатно и безвозмездно?

— Конечно. Твоя оплата – четыреста долларов: двести — сейчас и столько же после возвращения. Кроме того, оплачиваются все транспортные расходы. Только за них потом надо будет отчитаться. Понимаешь, тебе плачу я, а транспортные расходы будет оплачивать «Метрополитен». Там такой бухгалтер! Я сам его иногда боюсь, – снова засмеялся Маккелан. — Отчет — ничего сложного. Просто напишешь, на что израсходовал, а я подпишу.

— Согласен, — сказал я и сам испугался своих слов. «Что ты делаешь? – вскричало мое подсознание. – Откажись. Скажи, что ты пошутил. Лучше растирать порошки». Но я не обратил внимания на эти крики.

— Я согласен, — еще раз повторил я. – Когда отправляться.

— Завтра, в 3 часа дня.

А вот это неожиданно. Хотя с другой стороны, перед смертью не надышишься. Выползать наружу из того маленького мирка, который образовался вокруг меня все равно, рано или поздно, надо было.

– Давайте обсудим подробности.

Около часа мы обсуждали подробности. Макеллан передал мне пару фото Терезы Одли, билет 1-го класса на паровой парусник «Пасифик», отправляющийся из Сан-Франциско в Японию. Мой аванс от себя и деньги на транспортные расходы в виде дорожных чеков от «Метрополитен», на которых я тут же расписался. Затем Маккелан передал мне примерный маршрут путешествия, а также способы связи с редакцией.

Затем я ушел. До отплытия осталось чуть больше суток, а мне еще надо было собраться и попрощаться с людьми, к которым я уже привык в этой новой жизни.

Макеллан остался, сославшись на то, что у него еще назначена встреча. Но он просто немного посидел, допил виски, бросил пару долларов на стол, поднялся и ушел. Если бы кто-то мог прочитать мысли Макеллана, уходящего из бара, то он бы услышал: «А ведь ты соврал мне, благородный ублюдок. Ничего ты не забыл!»

Когда за Маккеланом закрылась дверь в кафе, из-за соседнего столика поднялся молодой человек, чья одежда выдавала в нем англичанина. Он осторожно вышел за дверь и бросился бежать, словно ему было надо срочно донести какую-то важную весть до командующего армией. Молодой человек добежал до небольшой гостиницы. Стремглав взлетел по лестнице на второй этаж, заскочил в одну из комнат и плюхнулся в стоящее у окна кресло. Он тяжело дышал и не мог говорить.

— Что случилось, Арчи? – спросил лежащий на кровати с книжкой в руках джентльмен средних лет. – За тобой гнались?

Молодой человек помотал головой и, наконец, смог выговорить:

— Винсент, он уезжает в кругосветное путешествие!

Сцена 29

(за день до отъезда Деклера)

В полутемном, маленьком баре, что притаился в закоулках улиц, непосредственно прилегающих к порту, за столом, спрятанном от посторонних взглядов перегородками, сидели два немолодых мужчины. Один — поважнее, другой — попроще. На столе стояла початая бутылка виски. Тот, что попроще чаще наполнял себе бокал, тот, что поважнее – лишь крутил свой бокал в руках.

— Не мешает в работе? — спросил тот, что поважнее и кивнул на бутылку.

— А почему это должно помешать?

— Можешь промахнуться.

— Это говорит о наличии у тебя недостатка классического образования. О, как сказал! «Наличие недостатка»!

— А это причем?

— Тогда бы ты знал теорему Пифагора. Представь себе у меня дрогнула рука, хотя я себе этого не могу представить. Пусть дрогнула на дюйм. Если прилегающий катет, то есть расстояние до цели, большой, то противолежащий катет тоже окажется большим и промах неизбежен. А если расстояние до цели не велико, как обычно я делаю, то этот дюйм почти не повлияет на траекторию.

— Ты всегда любил поумничать, Белый койот.

— Тебе виднее, Красный койот.

— Не жалеешь, что ушел из команды? Был бы сейчас уважаемый член общества.

— Ох, как вы мне надоели с этим обществом! Это общество порождено вашим дерьмовым государством, а не я не приемлю любое государство: ни монархическое, ни дерьмократическое.

— Что же ты тогда защищал это «дерьмократическое» государство во время Гражданской войны?

— Вот тут ты не прав. Я никого не защищал. Я просто … просто участвовал в войне, старался ее умножить.

— Не понял.

— Любая война, как ты ее не назови, не защищает, а разрушает государство. Война – она, как болезнь. Как тиф. Ты же видел тифозников, Красный.

— Видел.

— Тифозник приходит к здоровым людям и … бац …они тоже больны. Я думаю, что есть бацилла войны, просто ее еще не открыли. Эта бацилла поражает людей, прямо как тиф. Это навсегда. Даже вернувшись к мирной жизни, они продолжают воевать. И заражают других. Если бы не эта проклятая «золотая лихорадка». Мелким душонкам захотелось золота. Если бы война продлилась чуть дольше, я уверен, что ваше государство бы рухнуло. Возможно, на его останках возникло бы что-нибудь более стоящее.

— Тебе бы в университете лекции читать. У вас в Сибири все такие умные?

— Уже нет. Я же уехал, — мужчина засмеялся. – Но давай лучше про дело.

Вместо ответа тот, которого называли Красным койотом, бросил на стол несколько фото.

— Симпатичная, а мужик — не очень. Обоих? – прокомментировал фотографии Белый.

— Да, но основная цель мужчина. Зовут Энтони Деклер, вот здесь все данные откуда он родом, где жил в Новом свете и прочее. На фото он моложе, но ты не ошибешься. У него теперь большой шрам на голове. Женщина — журналисточка, Тереза Одли. Деклер, как бы ее телохранитель …

Белый удивленно поднял брови.

— Ничего серьезного. Обыкновенный вояка, бывший кавалерист.

— Я тоже бывший кавалерист, не находишь?

— Он спившийся бродяга, а ты … ты по-прежнему в деле, не так ли? Или ты струсил, как только увидел вражескую конницу?

— Нет, не струсил. Страх мне неведом, но надо выяснить все детали.

Оба мужчины помолчали, а Белый койот еще и виски глотнул.

— Что с женщиной?

— Надо обустроить, что будто бы напали на нее, вояка бросился ее защищать и погиб.

— Хитро. Как мне их найти?

— Оба уезжают завтра в кругосветное путешествие на пароходе «Пасифик». Первая остановка Йокагама.

— Елки-моталки! Что мне теперь, бежать за ними вслед?

— Нет, — теперь засмеялся Красный. – Это в тебе говорит недостаток классического образования.

— А это причем тут?

— Земля — круглая. Ты поедешь им навстречу. И все надо будет сделать в Европе.

— Вы здесь в Новом свете все с ума посходили? Европа будет побольше, чем ваш городишко Сан-Франциско. Где мне их там искать?

— Ты их найдешь легко. Мне сказали, что журналисточка обязана, как можно чаще писать заметки и статьи о своем путешествие.

Еще пауза.

— Берешься?

— Берусь. Плата за двоих, — немного подумав, ответил Белый.

— Здесь аванс, половина. Остальное — после выполнения, — сказал Красный и передвинул в сторону собеседника сверток.

— С вами приятно работать, сэр. Аллилуйя, как же давно я не был в Париже!

Красный ушел. Белый какое-то время смотрел на полученные фотографии, словно что-то вспоминая:

— Пасифик, пасифик… Блин, — он хлопнул себя по лбу ладонью. – На этом же пароходе Верка уезжает домой.

Белый потер лоб, по которому слишком сильно опрометчиво заехал, задумчиво провел ладонью по лицу, затем полез в карман и вытащил серебряный рубль. Он потер рубль пальцами, очищая его от табачной крошки. Внимательно посмотрел сначала на двуглавого орла, потом на обратную сторону, на которой было написано содержание серебра в монете, чему-то ухмыльнулся, подбросил монету вверх и поймал ее у самого стола. На раскрытой ладони монета лежала потертым орлом вверх.

— Ну что же, так тому и быть, — твердо сказал Белый и быстро вышел из бара.

(продолжение следует)