Пейн т избранные сочинения м 1959

П э н (Paine), Томас (29 янв. 1737 – 8 июня 1809) – англо-амер. революц. демократ, активный участник франц. бурж. революции и войны за независимость сев.-амер. колоний против Великобритании, крупнейший представитель радикального крыла амер. бурж. философии, антирелиг. мыслитель. Род. в Англии в семье ремесленника. В 1774 с рекомендательным письмом, полученным в Лондоне от Франклина, уехал в Америку, где работал в филадельфийском журнале «Pennsylvania Magazine». Изданный им (анонимно) в 1776 политич. памфлет «Здравый смысл» («Common sense»), содержавший критику англ. монархии и призыв к непримиримой борьбе за освобождение Америки от колониальной зависимости, сыграл огромную роль в идеологич. подготовке нац.-освободит. войны. В течение одного месяца вышли издания памфлета тиражом 120 тысяч – популярность совершенно необычайная для того времени. В годы освободит. войны П. служил в армии генерала Грина и в это время опубликовал серию из 16 боевых памфлетов под общим названием «Американский кризис» («The American crisis»), способствовавших развитию нац. самосознания и укреплению боевого духа армии, к-рая вела тяжелую, справедливую войну.

По окончании войны П. вернулся на родину, где вступил в активную идейно-политич. борьбу против англ. реакционеров, стремившихся опорочить начавшуюся франц. бурж. революцию и призывавших к ее подавлению. В 1791 в Лондоне вышла из печати первая часть политич. трактата П. «Права человека» («The rights of man»), посвященного им первому президенту США Дж. Вашингтону. Трактат заключал в себе резкую отповедь Бёрку, его памфлету, враждебному франц. революции, и яркую апологию бурж.-революц. политич. принципов. Для социологич. взглядов П. характерно четкое различение общества и гос-ва, а также естеств. и гражд. (основанных на общественном договоре) прав, в числе к-рых право частной собственности. Признавая политич. равноправие всех граждан и принцип народоправия («суверенности народа»), П. вместе с тем идеализировал бурж. демократию. Он осуждал захватнич. войны и верил, что со временем война исчезнет как средство разрушения споров между гос-вами, но оправдывал справедливую борьбу народов за независимость. П. смело боролся против колониального гнета и, один из первых в США, выступил против рабства негров. Первый тираж книги П. в Англии был сожжен, а сам он, находясь уже в то время в революц. Франции, где был встречен с триумфом, заочно осужден.

Во Франции П. включился в активную революц. деятельность. Будучи выдвинут в четырех департаментах кандидатом в Конвент, он был избран в 1792 депутатом от Кале и принял участие в разработке проекта конституции франц. республики. Однако П., неверно оценивший политич. обстановку и примкнувший к жирондистам, в период якобинского господства был подвергнут тюремному заключению и провел 10 месяцев в Люксембургской тюрьме. Выйдя из тюрьмы после гибели Робеспьера, он остался верен своим революц. убеждениям и решительно выступал против термидорианской реакции.

В годы пребывания во Франции П. создал свое осн. филос. произведение (вторая часть написана в люксембургской тюрьме) – воинственный антирелиг. трактат «Век разума» («The age of reason», pt 1–2, P.–N. Y.–L., 1794–95). Трактат П. призывал к «… революции в системе религии» (см. вкн.: Избр. соч., М., 1959, с. 248), решительно противопоставляя силу разума религ. заблуждениям, знание – вере. «Все национальные церковные учреждения, – пишет П., – будь то еврейские, христианские или турецкие представляются мне не чем иным, как человеческим изобретением, предназначенным для того, чтобы запугивать и порабощать человечество, монополизировать власть и доходы» (там же, с. 247). П. не был атеистом, признавал бога и бессмертие души, однако, в отличие от англ. деистов, его деизм не являлся мягкой и удобной формой преодоления религии, а имел непримиримый, боевой характер, близкий по духу к франц. материализму. Он отвергал достоверность мифов «Священного писания», уподобляя их измышлениям Гомера и басням Эзопа и противопоставляя им подлинные истины, подобные изложенным в геометрии Эвклида. Подвергнув обстоятельной критике книги Ветхого и Нового завета, П. приходил к обоснованному выводу, что все их содержание «обман и подделка» (см. тамже, с. 380). Он доказывал не только полную несовместимость библейских россказней с требованиями разума, но и с требованиями морали. «Итак, – заключал П. свой анализ, – я прошел через всю Библию, как человек с топором проходит лес, валя деревья. Вот они лежат…» (там же, с. 347).

Филос. позиция самого П. – непоследовательный метафизич. материализм. Допуская божеств. первопричину, он твердо уверен в объективной реальности материального мира и в непреложности царящих в нем вечных физич. законов, не допускающих никаких чудес. П. глубоко убежден в безграничной способности человеч. разума к объективному познанию существующих вещей: «Человек не может создать эти принципы (существования вещей. – Ред.); он может только открыть их» (там же, с. 269).

В 1802 П. вернулся в США. Его политич. радикализм и особенно антирелиг. деятельность вызвали недоброжелательное к нему отношение и даже преследования со стороны правящих кругов амер. буржуазии.

Соч.: The writings, v. 1–4, Ν. Υ., 1894–96; The complete writings, ed. Ph. S. Foner, v. [1–2], N. Y., [1945].

Лит.: История философии, т. 2, [M.], 1941, раздел 5; Баскин М. П., Философия амер. просвещения, М., 1955; Воронов В. В., Социологич., социально-политич. и филос. взгляды Т. П., в кн.: Труды кафедры обществ. наук [Пермский гос. медицинский ин-т], вып. 1, т. 2, Пермь, 1959; его же, Прогрессивные тенденции социологич. воззрений Т. П., «ФН» (НДВШ), 1959, No 3; его же, Т. П. – враг войны и колониализма, «ВИМК», 1960, No 3; Гончаров Л. Н., Общественно-политич. идеи Т. П., Фрунзе, 1959; Громаков Б. С., Политич. и правовые взгляды Т. П., М., 1960; Гольдберг Η. Μ., Критика религии Т. П., в сб.: Ежегодник Музея истории религии и атеизма, [т.] 4, М.–Л., 1960; его же, Свободомыслие и атеизм в США. XVIII – XIX вв., М.–Л., 1965, гл. 4; Сабиров Х. Ф., Амер. просветители и их совр. фальсификаторы, в сб.: Критика совр. бурж. философии и социологии, М., 1961; его же, Социальная философия амер. просветителей и ее значение в coвp. идеологич. борьбе в США, М., 1961. (автореф. дисс); Паррингтон В. Л., Основные течения амер. мысли, т. 1, М., 1962; Conway M. D., The life oi Th. Paine, v. 1–2, N. Y., 1892; Fay В., L’esprit révolutionnaire en France et aux États-Unis à la fin du XVIII siècle, P., 1925; Best M. Α., Th. Paine, prophet and martyr of democracy, Ν. Υ., [1927]; Morais H. M., Deism in eighteenth century America, N. Y., 1934; Pearson H., T. Paine, friend of mankind, N. Y.–L., 1937; Woodward W. Ε., T. Paine, N. Y., 1945; Aldridge A. O., Man of reason. The life of Th. Paine, Phil. – N. Y., [1959]; Aptheker H., The American revolution, N. Y., 1960; Fennessy R. R., Burke, Paine and the rights of man, The Hague, 1963.

Б. Быховский. Москва.

Здравый смысл

Томас Пейн

(Источник: Пейн Т. Избранные сочинения / Под ред. М.П. Баскина. М.: Изд-во АН СССР, 1959. С. 21–64. Пер. с англ. Ф.Ф. Вермель)

Здравый смысл

О происхождении и назначении правительственной власти, с краткими замечаниями по поводу английской конституции

Некоторые авторы настолько смешали [понятия] «общество» и «правительство», что между ними не осталось никакого или почти никакого различия; между тем это вещи не только разные, но и разного происхождения. Общество создается нашими потребностями, а правительство — нашими пороками; первое способствует нашему счастью положительно, объединяя наши благие порывы, второе же — отрицательно, обуздывая наши пороки; одно поощряет сближение, другое порождает рознь. Первое — это защитник, второе — каратель.

Общество в любом своем состоянии есть благо, правительство же и самое лучшее есть лишь необходимое зло, а в худшем случае — зло нестерпимое; ибо, когда мы страдаем или сносим от правительства те же невзгоды, какие можно было бы ожидать в стране без правительства, несчастья наши усугубляются сознанием того, что причины наших страданий созданы нами. Правительство, подобно одеждам, означает утраченное целомудрие: царские дворцы воздвигнуты на развалинах райских беседок. Ведь если бы веления совести были ясны, определенны и беспрекословно исполнялись, то человек не нуждался бы ни в каком ином законодателе; но раз это не так, человек вынужден отказаться от части своей собственности, чтобы обеспечить средства защиты остального, и сделать это он вынужден из того же благоразумия, которое во всех других случаях подсказывает ему выбирать из двух зол наименьшее. И так как безопасность является подлинным назначением и целью правительственной власти, то отсюда неопровержимо следует, что какой бы ни была его форма, предпочтительнее всех та, которая всего вернее обеспечит нам эту безопасность, с наименьшими затратами и с наибольшей пользой.

Чтобы получить ясное и правильное представление о назначении и цели правительства, предположим, что небольшое число людей поселилось бы в каком-то уединенном уголке земли, не связанном с остальным миром; тогда эти люди будут представлять собой первых жителей какой-либо страны или мира. В этом состоянии естественной свободы они прежде всего помыслят об обществе. К этому их будут побуждать тысячи причин. Сила одного человека настолько не соответствует его потребностям и его сознание настолько не приспособлено к вечному одиночеству, что он вскоре будет вынужден искать помощи и облегчения у другого, который в свою очередь нуждается в том же. Вчетвером или впятером можно соорудить сносное жилище в диких местах, в одиночку же можно трудиться всю свою жизнь, так ничего и не добившись. Срубив дерево, он не смог бы один сдвинуть его или, сдвинув, поднять; голод тем временем погнал бы его от этой работы и каждая другая потребность звала бы в другую сторону; болезнь и просто неудача означали бы для него смерть. Хотя и та, и другая может сама по себе не быть смертельной, он все-таки лишится средств к существованию и впадет в такое состояние, когда о нем скорее можно будет сказать, что он гибнет, нежели просто умирает.

Итак, нужда подобно силе притяжения скоро сплотила бы наших новоприбывших поселенцев в общество, взаимные благодеяния которого заменили бы и сделали излишними обязательства, налагаемые законом и государством, до тех пор, пока эти люди сохраняли бы полную справедливость по отношению друг к другу; но поскольку лишь небо недоступно пороку, то неизбежно по мере преодоления первых трудностей переселения, которые сплачивают их для общего дела, чувства долга и взаимной привязанности начнут ослабевать, и это ослабление укажет на необходимость установить какую-либо форму правления, дабы возместить недостаток добродетели.

Правительственным зданием послужит им какое-нибудь подходящее дерево, под ветвями которого сможет собраться для обсуждения общественных дел вся колония. Более чем вероятно, что их первые законы будут именоваться лишь правилами и выполняться единственно под страхом общественного порицания. В этом первом парламенте каждый займет место в силу естественного права.

Но по мере роста колонии будет расти и число общественных дел; дальность расстояния между ее членами сделает слишком неудобными их общие встречи по всякому поводу, как это было вначале, когда их численность была невелика, поселения близки друг к другу, а общественные дела малочисленны и маловажны. Это наведет людей на мысль о том, что удобнее поручить законодательство избранным лицам, которые, как предполагается, живут теми же интересами, что и те, кто их назначил, и будут действовать так же, как действовало бы все общество, если бы оно присутствовало в полном составе. Если колония продолжает расти, возникнет необходимость увеличить число представителей, а чтобы интерес каждой части колонии был соблюден, сочтут за лучшее разделить целое на соответствующие части, каждая из которых будет посылать нужное число своих представителей; а чтобы у выборных никогда не могли сложиться интересы иные, чем у их избирателей, предусмотрительность укажет на необходимость частых перевыборов. Ввиду того, что выборные таким образом спустя несколько месяцев вернутся и сольются со всей совокупностью избирателей, их верность воле общества будет обеспечена разумной осторожностью, которая подскажет им, что не стоит самим себе готовить розги. И так как это частое чередование установит общность интересов у всех частей общества, люди будут взаимно и естественно поддерживать друг друга; и от этого (а не от бессмысленного имени короля) зависит сила государственного управления и счастье управляемых.

Таким-то образом возникает и вырастает правительство, то есть установление, вызванное к жизни неспособностью добродетели управлять миром. В этом и состоит назначение и цель правительства, то есть свобода и безопасность. И какое бы зрелище ни ослепляло наше зрение, какие бы звуки ни обманывали наш слух и как бы предрассудок ни совращал нашу волю, а своекорыстие ни затуманивало сознание, — простой голос природы и разума подскажет нам — да, это верно.

Мои идеи о форме правления основаны на законе природы, который никакая изощренность не способна поколебать, а именно — чем проще вещь, тем труднее ее испортить и тем легче ее исправить, когда она испорчена; исходя из этого положения, я хотел бы сделать несколько замечаний насчет столь хваленой Конституции Англии. Бесспорно, она являла собой нечто благородное в те мрачные времена рабства, когда была создана. Когда тирания правила миром, малейшее отступление от нее было уже замечательным освобождением. Легко однако показать, что конституция эта несовершенна, подвержена потрясениям и неспособна дать то, что как будто бы обещает.

Абсолютные монархии (хотя они и являются позором для человеческой природы) имеют то преимущество, что они просты. Если люди страдают, они знают, кто источник их страданий, знают и лекарство и не теряются в разнообразии причин и целебных средств. Но Конституция Англии настолько сложна, что нация может страдать годами, не будучи в состоянии раскрыть источник своих бед. Одни найдут его в одном, другие — в другом, и каждый политический лекарь будет советовать иное снадобье.

Я знаю, как трудно преодолеть местные или старинные предрассудки; и тем не менее, если мы решимся исследовать составные части английской конституции, то найдем, что они являются порочными остатками двух древних тираний, к которым примешаны кое-какие новые республиканские элементы.

Во-первых, — остатки монархической тирании в лице короля.

Во-вторых, — остатки аристократической тирании в лице пэров.

В-третьих, — новые республиканские элементы в лице членов Палаты общин, от доблести которых зависит свобода Англии.

Оба первых учреждения, будучи наследственными, не зависят от народа; поэтому в конституционном смысле они ничем не способствуют свободе государства.

Утверждать, что Конституция Англии является союзом трех взаимно сдерживающих сил — просто смешно: либо слова эти лишены всякого смысла, либо заключают в себе грубое противоречие.

Утверждать, что Палата общин контролирует короля, можно лишь при двух условиях:

Во-первых, что королю нельзя доверять, не следя за ним; или другими словами, что жажда абсолютной власти есть недуг, присущий монархии;

Во-вторых, что Палата общин, будучи предназначена для этой цели, или более мудра или скорее достойна доверия, нежели королевская власть.

Но так как та же конституция, которая дает право Палате общин контролировать короля, отказывая ему в налогах, дает затем королю власть над Палатой, позволяя ему отвергать другие ее законопроекты, то это в свою очередь предполагает, что король более мудр, нежели те, которые уже были сочтены более мудрыми, чем он сам. Чистый абсурд!

В монархическом устройстве есть нечто крайне смешное: сначала оно лишает человека источников информации, а затем уполномочивает его действовать в тех случаях, когда требуется высшее разумение. Положение короля отгораживает его от мира, обязанности же короля требуют знать его в совершенстве; таким образом, разные части, неестественно противореча и разрушая друг друга, доказывают абсурдность и бесполезность всего установления.

Некоторые авторы объясняют английскую конституцию следующим образом: король, говорят они, это одно, народ — другое; пэры — это палата для блага короля, Палата общин — для блага народа. Но все это напоминает дом, расколотый семейной ссорой. И хотя слова благозвучны, однако на поверку они оказываются пустыми и двусмысленными; так всегда и будет, что даже прекраснейшее словосочетание, примененное к описанию того, что или вообще не может существовать, или столь непонятно, что не поддается описанию, окажется лишь звучным пустословием; оно может усладить слух, но не может просветить дух, ибо это объяснение оставляет без ответа предыдущий вопрос, то есть — как же король достиг власти, которой люди боятся доверять и которую они постоянно должны сдерживать? Такая власть не могла быть даром мудрого народа, не может власть, нуждающаяся в узде, исходить и от Бога; и однако же конституция предполагает существование такой власти.

Но то, что предусмотрено [конституцией], не соответствует задаче; средства не служат и не могут служить достижению цели, все это дело есть felo de se [самоубийство]; так как больший вес будет всегда нести меньший и так как все колеса машины приводятся в движение одним колесом, остается только узнать, какая власть согласно конституции имеет наибольший вес, ибо она-то и будет править; и хотя другие или часть их могут ей мешать — или, как принято говорить, сдерживать скорость движения, — но пока они не могут ее остановить, их усилия будут напрасны. Первая движущая сила в конечном счете возьмет верх и недостаток скорости восполнит временем [длительностью действия].

Едва ли нужно доказывать, что король представляет собой важнейший элемент английской конституции и что его влияние просто-напросто основывается на том, что от него зависит раздача должностей и пенсий. Таким образом, если мы были достаточно умны, чтобы оградить себя дверью от абсолютной монархии, мы оказались все-таки настолько безрассудны, что ключ от этой двери дали королю.

Предубеждение англичан в пользу их собственного правительства в лице короля, лордов и Палаты общин проистекает в такой же, если не в большей степени от их национальной гордости, что и от разума. Личность, несомненно, находится в большей безопасности в Англии, чем в некоторых других странах; но воля короля является таким же законом на британской земле, как и во Франции; с той лишь разницей, что, не исходя прямо из его королевских уст, она сообщается народу в грозной форме парламентского акта. Ибо участь Карла Первого сделала королей лишь более коварными, но не более справедливыми.

Поэтому, отложив в сторону всю национальную гордость и пристрастие к формам и традициям, надо прямо сказать правду — только благодаря конституции самого народа, но не конституции правительства, королевская власть в Англии не так деспотична, как в Турции.

Исследование конституционных ошибок в английской форме правления в настоящее время крайне необходимо; подобно тому, как мы никогда не можем быть справедливыми по отношению к другим, пока сами находимся под влиянием какой-то преобладающей склонности, точно так же мы не способны на справедливость к самим себе, пока остаемся во власти закоренелого предрассудка. И как человек, привязанный к проститутке, не способен выбрать и оценить жену, любое предпочтение порочной государственной конституции сделает нас неспособными распознать хорошую [конституцию].

^

Поскольку все люди от природы равны по происхождению, равенство это могло быть нарушено лишь впоследствии, различия между богатыми и бедными вполне можно понять, и не прибегая к таким неприятным и неблагозвучным словам, как угнетение и алчность. Угнетение часто является следствием, но редко или почти никогда — средствомдостижения богатства. И хотя скупость предохраняет человека от нужды, она обычно делает его слишком робким, чтобы стать богатым.

Но существует другое и более значительное различие, для которого нельзя подыскать ни естественной, ни религиозной причины: это разделение людей на монархов и подданных. Мужской и женский род — это природное различие, добрый и злой — это различия, идущие с небес, но как появился на земле человеческий род, столь превознесенный над всеми остальными и выделяемый подобно некоему новому виду [животных] — этим стоит заняться и выяснить, способствуют ли эти люди счастью или бедствиям человечества.

В ранние эпохи [существования] мира, согласно хронологии [Священного] Писания, королей не было; вследствие этого не было и войн; гордость королей — вот что ввергает человечество в междоусобицы. Голландия без короля больше наслаждалась миром за последнее столетие, чем какое-либо из монархических государств Европы. Древность подтверждает ту же мысль, ибо спокойствие сельской жизни первых патриархов несет в себе нечто отрадное, что исчезает, когда мы обращаемся к истории Иудейского царства.

Царская власть впервые была введена в мир язычниками, у которых этот обычай позаимствовали дети Израиля. То было самое ловкое из ухищрений дьявола для насаждения идолопоклонства. Язычники воздавали божественные почести своим умершим царям, — христианский же мир улучшил этот обычай, воздавая их своим здравствующим государям. Как нечестиво звучит титул «священное величество» по отношению к червю, который при всем своем великолепии превращается в пыль!

Такое возвышение одного над всеми не может основываться на правах природного равенства, оно не может быть также основано на авторитете Священного Писания, так как воля Всемогущего, объявленная Гедеоном и пророком Самуилом, явно не одобряет правления с помощью царей. Все антимонархические части писания обходились и перетолковывались в монархических государствах, но они, несомненно, заслуживают внимания стран, правительствам которых еще предстоит сформироваться. «Воздать кесарю кесарево» — это учение Писания для судопроизводства, а вовсе не поддержка монархического образа правления, так как у иудеев в то время царя не было, и они находились в положении римских вассалов.

Около трех тысяч лет прошло с тех пор, как Моисей объяснил сотворение мира, прежде чем иудеи в своем национальном заблуждении стали домогаться царя. До этого их форма правления (за исключением особых случаев вмешательства Всемогущего) была своего рода республикой, управляемой судьей и старейшинами племен. Царей у них не было, и считалось грехом присваивать этот титул кому-либо, кроме Царя Небесного. Если человек серьезно поразмыслит над идолопоклонством, предметом которого являются королевские особы, ему не придется удивляться, что Всемогущий, всегда ревниво оберегающий свою честь, не одобрил форму правления, столь нечестиво посягающую на права небес.

В Писании монархия считается одним из грехов евреев, за которое их ожидает проклятие. История этого дела стоит внимания.

Когда израильтяне находились под гнетом мидян, Гедеон выступил против последних с небольшим войском и благодаря воле Божией победа решилась в его пользу. Евреи, вдохновленные успехом, приписывая эту победу военному руководству Гедеона, предложили ему стать царем, говоря: «Владей нами и сын твой и сын сына твоего»* [* Книга Судей Изр. 8, 22]. В этом был огромный соблазн установления не только царства, но и престолонаследия, но Гедеон в благочестии своей души ответил: «Ни я не буду владеть вами, ни мой сын не будет владеть вами; Господь да владеет вами»* [* Книга Судей Изр. 8, 23]. Нельзя сказать яснее. Гедеон не отклоняет чести, но отрицает их право оказывать ее. Он также не льстит надуманным изъявлением своей благодарности, но в убедительной манере пророка укоряет их в недостаточной любви к их подлинному владыке — Царю Небесному.

Спустя сто тридцать лет они снова совершили ту же ошибку. Страсть евреев к языческому идолопоклонству просто непостижима. Вот что произошло, когда заметили дурное поведение двух сыновей Самуила, которым доверили какие-то мирские дела. Иудеи с криком ворвались к Самуилу, говоря: «Вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов»** [* 1-я книга Царств 8, 5 и сл.]. И тут мы можем лишь заметить, что их намерения были дурны, так как им хотелось быть похожими на другие народы, то есть на язычников, тогда как их подлинная слава состояла в том, чтобы быть как можно более непохожими на эти народы. «И не понравилось слово сие Самуилу, когда они сказали: дай нам царя, чтобы он судил нас. И молился Самуил Господу. И сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними; как они поступали с того дня, в который Я вывел их из Египта, и до сего дня, оставляли Меня и служили иным богам, так поступают они и с тобою; итак послушай голоса их; только представь им и объяви, им права царя, который будет царствовать над ними», т. е. не какого-то особого царя, а вообще земных царей, которых так добивался Израиль. И несмотря на большой промежуток времени и разницу в обычаях, их образ действий все еще в моде. «И пересказал Самуил все слова Господа народу, просящему у него царя, и сказал: вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет и приставит к колесницам своим и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его» (это описание совпадает с нынешним способом произвести впечатление на людей); «и поставит их у себя тысяченачалъниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его и жали хлеб его и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; и дочерей ваших возьмет, чтобы они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы» (это описание показывает расходы и роскошь, а также и гнет царей), «и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим; и от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть и отдаст евнухам своим и слугам своим» (По всему мы видим, что взяточничество, продажность и фаворитизм являются неизменными пороками царей); «и рабов ваших и рабынь ваших, и юношей ваших лучших и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела; от мелкого скота вашего возьмет десятую часть, и сами вы будете ему рабами; и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе, и не будет Господь отвечать вам тогда». Этим и объясняется продолжительность существования монархии; и характер немногих добрых царей, живших с тех пор, не способен освятить это звание или загладить греховность его происхождения; высокие похвалы Давиду нисколько не имеют его в виду официально как царя, но лишь как человека, угодного Богу. «Но народ не согласился послушаться голоса Самуила и сказал: Нет, пусть царь будет над нами, и мы будем, как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны, наши». Самуил продолжал их уговаривать, но тщетно. Он укорял их в неблагодарности, но все было бесполезно. И видя, что они совершенно охвачены безрассудством, он воскликнул — «я воззову к Господу, и пошлет Он гром и дождь (тогда это было наказанием, так как стояло время жатвы), и вы узнаете и увидите, как велик грех, который вы сделали пред очами Господа, прося себе царя. И воззвал Самуил к Господу, и Господь послал гром и дождь в тот день, и пришел весь народ в большой страх от Господа и Самуила. И сказал народ Самуилу: помолись о рабах твоих пред Господом Богом твоим, чтобы не умереть нам; ибо ко всем грехам нашим мы прибавили еще грех, когда просили себе царя»* [* 1-я книга Царств 12, 17 и сл.]. Слова писания ясны и понятны. Они не допускают никаких двусмысленных толкований. Воистину Всемогущий выразил здесь свой протест против монархического правления, или же Писание лживо. И есть полное основание полагать, что королевская власть не менее духовенства повинна в утаивании Писания от народа в католических странах, ибо всякая монархия есть не что иное, как политическое папство.

Зло монархии мы дополнили злом престолонаследия, и если первое есть ущерб и унижение для нас самих, то второе, будучи возведенным в закон, есть оскорбление и обман потомства. Ибо все люди по происхождению равны, и ни у кого не может быть прирожденного права давать своей семье преимущество перед всеми другими, и хотя сам человек мог заслужить известную долю почестей от своих современников, однако его потомки могут быть вовсе недостойны наследовать их. Одним из самых сильных естественных доказательств нелепости прав престолонаследия является то, что их не одобряет природа, иначе она так часто не обращала бы их в насмешку, преподнося человечеству осла вместо льва.

Во-вторых, поскольку вначале никто не мог пользоваться иными общественными почестями, кроме тех, какие были ему оказаны, постольку те, кто воздавал ему эти почести, не имели власти отчуждать права потомства; и хотя они могли сказать: «Мы избрали тебя править нами», они не могли, не нанося явной несправедливости своим детям, сказать: «Да будут ваши дети и дети ваших детей вечно царствовать над нашими [детьми]», ибо такой неразумный, несправедливый и неестественный уговор (вполне вероятно) мог при ближайшем преемнике отдать их под власть плута или глупца. Большинство мудрых людей в душе всегда относилось к наследственным правам с презрением, однако это одно из тех зол, которое однажды установив, не легко упразднить: многие подчиняются из страха, другие — из суеверия, а наиболее могущественные делят с королем награбленное у остальных.

Полагают, будто нынешние царские роды во всем мире почтенного происхождения; тогда как более, чем вероятно, что, будь мы в состоянии сорвать темный покров древности и проследить их историю до самого начала, мы бы обнаружили, что первые цари нисколько не лучше главаря разбойничьей шайки, чье дикое поведение и превосходство в коварстве принесли ему звание первого среди грабителей, и который, умножая свою власть и расширяя пределы своих набегов, устрашал мирных и беззащитных с тем, чтобы они покупали свою безопасность частыми приношениями. Однако избравшим его не могло прийти в голову дать права наследования его потомкам, ибо такое вечное исключение их самих было несовместимо с теми принципами вольности и беззакония, которые они исповедовали в жизни. Поэтому престолонаследие в раннюю пору существования монархии не могло иметь места в качестве предмета домогательств, но лишь как нечто случайное и дополнительное; но так как от тех дней не сохранилось почти или вовсе никаких записей, а традиционная история полна вымысла, то было очень легко, по прошествии немногих поколений, придумать какую-либо суеверную небылицу, удачно приуроченную к определенному времени — вроде истории Магомета — и таким образом впихнуть порядок престолонаследия в глотку народа. Быть может, неурядицы, грозившие или, казалось, грозившие в случае кончины вождя и избрания нового (ведь выборы среди разбойников не могли отличаться большим порядком), побудили многих поначалу потакать наследственным притязаниям, в силу чего получилось, как это и случалось с тех пор, что допущенное сперва в виде удобства, впоследствии потребовалось как право.

Англия со времен завоевания знала несколько хороших монархов, стонала же она под властью значительно большего числа дурных; и уж ни один здравомыслящий человек не скажет, что их ссылка на Вильгельма Завоевателя особенно почтенна. Французский ублюдок, высадившийся во главе вооруженных бандитов и воцарившийся в Англии вопреки согласию ее жителей, является, скажем прямо, крайне мерзким и низким пращуром. В таком происхождении, конечно, нет ничего божественного. Однако нет нужды тратить много времени на доказательство нелепости прав престолонаследия: если имеются люди настолько слабые, что способны в них поверить, пусть они поклоняются вперемешку ослу и льву и прославляют их. Я не стану ни подражать их смирению, ни смущать их благочестия.

И всё-таки я рад был бы узнать, как, по их мнению, впервые появились короли? Вопрос допускает лишь один из трех ответов, а именно: или по жребию, или по выбору, или по узурпации. Если первый король был взят по жребию, то это создает прецедент для следующего, что исключает престолонаследие. Саул стал царем по жребию, однако власть от него не перешла по наследству и из обстоятельств дела не видно, чтобы такое намерение вообще существовало. Если же первый царь какой-либо страны был избран — это также создает прецедент для следующего; ибо утверждение, что действие первых выборщиков навеки лишает все грядущие поколения права избрания не только царя, но и царской семьи, не имеет параллели ни в Писании, ни вне его, кроме разве учения о первородном грехе, которое полагает, что свободная воля всех людей утрачена с Адамом, а от такого сравнения (другого же нет) порядок престолонаследия ничего не выигрывает. Так, от Адама все грешили, а от первых выборщиков все повиновались; в одном случае все человечество подчинено сатане, а в другом — царской власти; как наша невинность была утрачена в первом случае, так наша независимость — во втором. И так как в обоих случаях нас лишают права вновь обрести прежнее состояние и преимущества, то отсюда несомненно вытекает, что первородный грех и престолонаследие близки друг другу. Позорное сходство! Бесславная связь! Но даже самый изощренный софист не придумал бы лучшего уподобления.

Что касается узурпации, то вряд ли найдется человек столь безрассудный, чтобы защищать подобный образ действий; а то, что Вильгельм Завоеватель был узурпатором, есть неопровержимый факт. Ясно, что древность английской монархии не выдерживает проверки.

Впрочем, не столько абсурдность, сколько пагубность престолонаследия затрагивает человечество. Если бы оно обеспечило чередование добрых и мудрых людей, то было бы отмечено печатью божественного авторитета, но поскольку оно открывает дорогу глупым, дурным и неспособным, то и несет с собой угнетение. В самом деле, люди, считающие себя рожденными царствовать, а других рожденными повиноваться, быстро наглеют. Отрезанный от остального человечества, их ум отравляется самомнением, мир, в котором они действуют, столь ощутимо отличается от мира в целом, что у них почти нет возможности узнать его подлинные интересы и, унаследовав бразды правления, они сплошь и рядом бывают самыми невежественными и ничтожными людьми в своих владениях.

Другое зло, которым чревато престолонаследие, состоит в том, что трон может унаследовать несовершеннолетний любого возраста; в течение всего этого времени регентство, прикрываясь именем короля, имеет любую возможность и соблазн обманывать его доверие. Такое же национальное бедствие наступает, когда престарелый и немощный король достигает последней стадии человеческой слабости. В обоих этих случаях народ становится жертвой любого проходимца, способного с успехом пользоваться безумством младенчества или старости.

Наиболее правдоподобный довод, когда-либо выдвигавшийся в пользу порядка престолонаследия, это тот, что он предохраняет нацию от гражданских войн; будь это правда, такое соображение имело бы вес, однако это самая грубая ложь, когда-либо внушавшаяся человечеству. Вся история Англии опровергает ее. Тридцать королей и двое несовершеннолетних правило в этом заблудшем королевстве после завоевания, и за это время произошло не менее восьми гражданских войн (включая революцию) и девятнадцати мятежей. Итак, вместо того, чтобы творить мир, оно [престолонаследие] посягает против него и разрушает само основание, на котором, казалось бы, покоится.

Борьба за власть и престолонаследие между домами Йорка и Ланкастера на долгие годы обрекла Англию на кровопролития. Двенадцать крупных сражений, не считая стычек и осад, разыгралось между Генрихом и Эдуардом. Дважды Генрих попадал в плен к Эдуарду, а тот в свою очередь — к Генриху. И столь неверен исход войны и настроение нации, когда в основе столкновения лежат одни личные интересы, что Генрих из тюрьмы был с триумфом препровожден во дворец, а Эдуард был вынужден из дворца отправиться в изгнание; но так как внезапные смены настроения редко бывают прочны, то Генрих в свою очередь был свергнут с престола, а Эдуард вновь призван ему на смену. Парламент же всегда становился на сторону сильнейшего.

Борьба эта началась в правление Генриха VI и не вполне затихла вплоть до Генриха VII, в лице которого [обе] фамилии объединились. [Борьба] продолжалась 67 лет, а именно с 1422 до 1489 г.

Короче говоря, монархия и престолонаследие покрыли кровью и пеплом не только то или иное королевство, а весь мир. Это та форма правления, против которой свидетельствует слово Божие и за которой следует кровь.

Если же мы присмотримся к обязанностям королей, то увидим, что в некоторых странах им нечего делать. Проведя свою жизнь без удовольствия для себя и без пользы для народа, они сходят со сцены, предоставляя своим наследникам вступать на тот же праздный путь. В абсолютных монархиях вся тяжесть гражданских и военных дел ложится на короля; сыны Израилевы, требуя себе царя, домогались того, чтобы тот судил их и ходил перед ними и вел их войны* [* 1-я книга Царств 8, 20]. Но в странах, где король — ни судья, ни военачальник, как в Англии, можно лишь недоумевать, в чем состоят его обязанности.

Чем ближе форма правления к республике, тем меньше дела у короля. Довольно трудно найти подходящее имя для английской формы правления. Сэр Вильгельм Мередит называет ее Республикой, но в ее теперешнем состоянии она не заслуживает такого имени, потому что растлевающее влияние короны, имеющей в своем распоряжении все должностные места, так основательно подчинило себе силу и доблесть Палаты общин (республиканский элемент конституции), что правительство Англии является почти столь же монархическим, как во Франции или Испании. Люди часто расходятся из-за названий, не понимая их. Ведь это республиканскую, но не монархическую часть Конституции Англии прославляют англичане, а именно — свободу выбора Палаты общин из своей среды. И не трудно увидеть, что с падением республиканских добродетелей наступает рабство. Потому-то и несостоятельна Конституция Англии, что монархия отравила республику, а корона поглотила Палату общин.

В Англии король только и делает, что воюет и раздает должности; иначе говоря, разоряет нацию и сеет в ней ссоры. Хорошенькое занятие для человека, получающего в год восемьсот тысяч фунтов стерлингов и вдобавок боготворимого! Один честный человек дороже для общества и для Господа, чем все коронованные негодяи, когда-либо жившие на земле.

I. Передбачення науки

1. Варден ван дер, Б. Л. Пробуждающаяся наука: математика Древнего Египта, Вавилона и Греции / Б. Л. ван дер Варден ; пер. с гол. И. Н. Веселовского. – М. : Физматгиз, 1959. – 460 с.
2. Выгодский, М. Я. Арифметика и алгебра в Древнем Риме / М. Я. Выгодский. – 2-е изд., испр. и доп. – М. : Наука, 1967. – 368 с.
3. Гнеденко, Б. В. Краткие беседы о зарождении и развитии математики / Б. В. Гнеденко. – М. ; Л. : Изд-во акад. педагог. наук РСФСР, 1946. – 40 с.
4. Диофант, А. Арифметика и книга о многоугольных числах / А. Диофант ; пер. с древнегреч. И. Н. Веселовского. – М. : Наука, 1974. – 328 с.
5. История математики с древнейших времен до начала XIX столетия : в 3 т. Т. 1. С древнейших времен до начала нового времени / под ред. А. П. Юшкевича. – М. : Наука, 1970. – 352 с.
6. Кольман, Э. История математики в древности / Э. Кольман. – М. : Физматгиз, 1961. – 236 с.
7. Мезенцев, В. А. Предвидение науки и пророчества религии: наука и религия о предвидении будущего / В. А. Мезенцев. – М. : Оборонгиз, 1967. – 133 с.
8. Рыбников, К. А. История математики : учеб. пособие для студентов мат. спец. ун-тов и пед. ин-тов / К. А. Рыбников. – 2-е изд. – М. : Изд-во Москов. ун-та, 1974. – 456 с.
9. Пуанкаре, А. О науке / А. Пуанкаре ; пер. с фр. под ред. Л. С. Понтрягина. – 2-е изд., стер. – М. : Наука, 1990. – 736 с.
10. Хрестоматия по истории математики : учеб. пособие / под ред. А. П. Юшкевича. – М. : Просвещение, 1976. – 318 с.

II. Елементарна математика

11. Галилей, Г. Пробирных дел мастер / Г. Галилей. – М. : Наука, 1987. – 272 с.
12. Гутер, Р. С. Джироламо Кардано / Р. С. Гутер, Ю. Л. Полунов. – М. : Знание, 1980. – 192 с.
13. Жмудь, Л. Я. Пифагор и его школа : ок. 530 – ок. 430 гг. до н. э. / Л. Я. Жмудь. – Л. : Наука, 1990. – 192 с.
14. Житомирский, С. Ученый из Сиракуз: Архимед : ист. повесть / С. Житомирский. – М. : Молодая гвардия, 1982. – 192 с.
15. Рыбка, Е. Коперник: человек и мысль / Е. Рыбка, П. Рыбка ; пер. с пол. Ю. Данилова, А. Бондарева. – М. : Мир, 1973. – 328 с.
16. Леонардо да Винчи Избранные естественнонаучные произведения / Леонардо да Винчи. – М. : АН СССР, 1955. – 1208 с.
17. Розенфельд, Б. А. Абу-р-Райхан ал-Бируни : 973–1048 / Б. А. Розенфельд, М. М. Рожанская, З. К. Соколовская. – М. : Наука, 1973. – 272 с.
18. Григорьян, А. Т. Даниил Бернулли : 1700–1782 / А. Т. Григорьян, Б. Д. Ковалев. – М. : Наука, 1981. – 320 с.
19. Матвиевская, Г. П. Альбрехт Дюрер – ученый : 1471–1528 / Г. П. Матвиевская. – М. : Наука, 1987. – 240 с.
20. Матвиевская, Г. П. Рене Декарт : 1596–1650 / Г. П. Матвиевская. – М. : Наука, 1976. – 272 с.
21. Каган, В. Ф. Архимед : краткий очерк о жизни и творчестве / В. Ф. Каган. – 2-е изд. – М. ; Л. : Гостехтеориздат, 1951. – 56 с.
22. Литцман, В. Теорема Пифагора / В. Литцман ; пер. с нем. В. С. Бермана. – М. : Физматгиз, 1960. – 116 с.
23. Донеддю, А. Евклидова планиметрия / А. Донеддю ; пер. с фр. А. М. Абрамова. – М. : Наука, 1978. – 272 с.
24. Евклид Начала Евклида / Евклид ; пер. с греч. Д. Д. Мордухай-Болтовского. – М. ; Л. : Гостехтеориздат, 1950. – 332 с.
25. ал-Каши, Джемшид Гиясэддин Ключ арифметики ; Трактат об окружности : с прил. репрод. араб. рукоп. обоих трактатов / Д. Г.
ал-Джемшид ; пер. с араб. Б. А. Розенфельда. – М. : Гостехтеориздат, 1956. – 570 с.
26. Никифоровский, В. А. Из истории алгебры XVI–XVII вв. / В. А. Никифоровский. – М. : Наука, 1979. – 208 с.
27. Юшкевич, А. П. История математики в Средние века / А. П. Юшкевич. – М. : Физматгиз, 1961. – 448 с.

III. Математика середини XVII – початку XX ст.

28. Гумилевский, Л. И. Чаплыгин / Л. И. Гумилевский. – М. : Молодая гвардия, 1969. – 272 с.
29. Демьянов, В. П. Геометрия и Марсельеза / В. П. Демьянов. – 2-е изд., перераб. и доп. – М. : Знание, 1986. – 256 с.
30. Лобачевский, Н. И. Избранные труды по геометрии / Н. И. Лобачевский. – М. : АН СССР, 1956. – 596 с.
31. Постников, М. М. Теорема Ферма: введение в теорию алгебраических чисел / М. М. Постников. – М. : Наука, 1978. – 128 с.
32. Ляпунов, А. М. Собрание сочинений. Т. 1 / А. М. Ляпунов. – М. : АН СССР, 1954. – 448 с.
33. Чебышев, П. Л. Избранные математические труды / П. Л. Чебышев. – М. ; Л. : Гостехиздат, 1946. – 200 с.
34. Ньютон, И. Математические работы / И. Ньютон ; пер. с лат. Д. Д. Мордухай-Болтовского. – М. ; Л. : ОНТИ НКТП СССР, 1937. – 452 с.
35. Тиле, Р. Леонард Эйлер / Р. Тиле ; пер. с нем. Н. И. Кованцова. –Киев : Вища шк., 1983. – 192 с.
36. Прудников, В. Е. Пафнутий Львович Чебышев : 1821–1894 / В. Е. Прудников. – Л. : Наука, 1976. – 284 с.
37. Клейн, Ф. Лекции о развитии математики в XIX столетии : в 2 т. Т. 1 / Ф. Клейн ; пер. с нем. Н. М. Нагорного. – М. : Наука, 1989. – 456 с.
38. Гнеденко, Б. В. Михаил Васильевич Остроградский : 1801-1862 : жизнь и работа, научное и педагогическое наследие / Б. В. Гнеденко. – М. : АН СССР, 1963. – 272 с.
39. Добровольский, В. А. Дмитрий Александрович Граве : 1863-1939 / В. А. Добровольский. – М. : Наука, 1968. – 113 с.
40. Жуковский, Н. Е. Полное собрание сочинений. Т. 9. Математика. Астрономия. Речи. Доклады. Характеристики и биографии / Н. Е. Жуковский ; под ред. А. П. Котельникова. – М. ; Л. : ОНТИ НКТП СССР, 1937. – 450 с.
41. Воронина, М. М. Габриэль Ламе : 1795-1870 / М. М. Воронина ; отв. ред. А. Н. Боголюбов. – Л. : Наука, 1987. – 200 с.
42. Кочина, П. Я. Софья Васильевна Ковалевская : 1850–1891 / П. Я. Кочина. – М. : Наука, 1981. – 312 с.
43. Арнольд, В. И. Гюйгенс и Барроу, Ньютон и Гук: первые шаги математического анализа и теории катастроф, от эвольвент до квазикристаллов / В. И. Арнольд. – М. : Наука, 1989. – 96 с.
44. Замечательные ученые / под ред. С. П. Капицы. – М. : Наука, 1980. – 192 с.
18. Полищук, Е. М. Эмиль Борель : 1871–1956 / Е. М. Полищук. – Л. : Наука, 1980. – 168 с.
45. Тарасов, Б. Н. Паскаль / Б. Н. Тарасов. – 2-е изд. – М. : Молодая гвардия, 1982. – 336 с.
46. Бюлер, В. Гаусс : биогр. исслед. / В. Бюлер ; пер. с англ. А. Л. Тоома. – М. : Наука, 1989. – 208 с.

IV. Сучасна математика

47. Колмогоров, А. Н. Теория вероятностей и математическая статистика / А. Н. Колмогоров. – М. : Наука, 1986. – 536 с.
48. Рид, К. Гильберт : с прил. обзора Германа Вейля мат. тр. Гильберта / К. Рид ; пер. с англ. И. В. Долгачева. – М. : Наука, 1977. – 368 с.
49. Александров, П. С. Введение в теорию групп / П. С. Александров. – М. : Наука, 1980. – 144 с.
50. Лебег, А. Об измерении величин / А. Лебег ; пер. с фр. О. И. Кисловской-Карской. – 2-е изд. – М. : Учпедгиз, 1960. – 204 с.
51. Боголюбов, Н. Н. Избранные труды : в 3 т. Т. 2 / Н. Н. Боголюбов. – Киев : Наук. думка, 1970. – 524 с.
52. Глушков, В. М. Алгебра. Языки. Программирование / В. М. Глушков, Г. Е. Цейтлин, Е. Л. Ющенко. – 3-е изд., перераб. и доп. – Киев : Наук. думка, 1989. – 376 с.
53. Митропольский, Ю. А. Интегральные многообразия в нелинейной механике / Ю. А. Митропольский, О. Б. Лыкова. – М. : Наука, 1973. – 512 с.
54. Анго, А. Математика для электро- и радиоинженеров / А. Анго ; пер. с фр. К. С. Шифрина. – М. : Наука, 1965. – 780 с.
55. Биркгофф, Г. Математика и психология / Г. Биркгофф ; пер. с англ. Г. Н. Поварова. – М. : Сов. радио, 1977. – 96 с.
56. Боярский, А. Я. Математика для экономистов / А. Я. Боярский. – 2-е изд., перераб. и доп. – М. : Госстатиздат, 1961. – 464 с.
57. Варга, Б. Язык, музыка, математика / Б. Варга, Ю. Димень, Э. Лопариц ; пер. с венг. Ю. А. Данилова. – М. : Мир, 1981. – 248 с.
58. Максименко, В. С. Зачем социологу математика / В. С. Максименко, В. И. Паниотто. – Киев : Рад. шк., 1988. – 224 с.
59. Математические вопросы кибернетики : сб. ст. Вып. 2 / под ред. С. В. Яблонского. – М. : Наука, 1989. – 240 с.
60. Карманов, В. Г. Математическое программирование : учеб. пособие / В. Г. Карманов. – 3-е изд., перераб. и доп. – М. : Наука, 1986. – 288 с.
61. Погожев, И. Б. Применение математических моделей заболеваний в клинической практике / И. Б. Погожев ; под ред. Г. И. Марчука. – М. : Наука, 1988. – 192 с.
62. Соколицын, С. А. Применение математических методов в экономике и организации машиностроительного производства : учеб. пособие / С. А. Соколицын. – Л. : Машиностроение, 1970. – 216 с.
63. Блехман, И. И. Механика и прикладная математика: логика и особенности приложений математики / И. И. Блехман, А. Д. Мышкис, Я. Г. Пановко. – 2-е изд., испр. и доп. – М. : Наука, 1990. – 360 с.
64. Жуков, Н. И. Философские основания математики : учеб. пособие / Н. И. Жуков. – 2-е изд., испр. и доп. – Минск : Университетское, 1990. – 112 с.
65. Пидоу, Д. Геометрия и искусство / Д. Пидоу ; пер. с англ. Ю. А. Данилова. – М. : Мир, 1979. – 336 с.
66. Струтинський, В. Б. Математичне моделювання процесів і систем : підручник / В. Б. Струтинський, А. М. Гуржій, В. С. Кривцов. – Харків : Нац. аерокосм. ун-т ім. М. Є. Жуковського «Харк. авіац. ін-т», 2011. – 672 с.