Парижская коммуна это бунт или подвиг сочинение

«Нам не нужна абсолютная власть! Кто таков король, чтобы диктовать мне, как поступать, казнить меня и миловать?! Кто, побери черт, сказал, что от рождения я не равен какому-то пьянице-графу?!» – человек с таким мнением поднимает упавший мушкет товарища, застреленного на улице Парижа. 1789 год, мостовая-брусчатка уложена из грубых булыжников. Человек до последнего будет отстаивать баррикаду, наваленную поперек узкой парижской улочки.
«Чернь, недостойная чернь! Ничего не сделавшая для того, чтоб как-то жить достойно? Какое вы имеете право отнимать у меня то, что дал мне Бог по праву рождения! Отличное решение просто – разрушив вековой порядок и дисциплину монархии, ввергнуть в страну в хаос правления неучей!» – с этим мнением капитан королевской армии отдает солдатам приказ выдать с крыши здания залп по бунтовщикам.
Началом Великой французской революции стало взятие Бастилии 14 июля – места пыток и заключения многочисленных (действительно, многочисленных!) политических узников. Интересно, но в 20-е годы 20-го века эта дата отмечалась в Советском Союзе как праздник, считалась официальным выходным днем для рабочих и крестьян, называлась днем Парижской коммуны.
Революция, бунт низов и взятие Бастилии привело к анархии в стране и так называемому «якобинскому террору». Новые правители прибегли к физическому уничтожению сторонников монархии и сословия аристократов. Например, жертвой террора стал граф Богарне, безобидный офицер-выпивоха, муж Жозефины, будущей спутницы жизни Наполеона.
Осенью 1799 года революционные события завершились. Новое правление Директории, пришедшее на смену свергнутой абсолютной монархии, показало себя неопытным, оно ввергло страну в череду военных неудач. К тому же оно не справилось с экономическим кризисом, последовавшим после революции и заключения Директорией крайне невыгодного для Франции торгового договора с Англией.
А итоги революции, что названа в истории Франции Великой? Где итоги? Где же? Марксистская идеология трактовала ее как великое позитивное событие, освобождение неимущих от гнета власть имущих. Революция, несомненно, способствовала распространению по миру прогрессивных демократических взглядов. Но часто звучат мнение историков о том, что Франция после окончания революции пришла к тому же, что происходило и до: ни одна насущная социальная проблема революцией не была решена.
Великолепно отражены подробности кровавых событий во Франции, и конкретно в Париже в романе Виктора Гюго «Отверженные».

1789, 5 мая — Созыв Генеральных штатов
1789, 17 июня — Превращение Генеральных штатов в Национальное учредительное собрание
1789, 14 июля — Парижское восстание. Взятие Бастилии
1789, 4 августа — Ликвидация абсолютизма. Утверждение конституционной монархии
1789, 24 августа — Утверждение Учредительным собранием Декларации прав человека и гражданина
Статья 1 Декларации гласила: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут быть основаны на общей пользе». В статье 2 говорилось: «Целью всякого политического союза является сохранение естественных и неотъемлемых прав человека. Права эти суть: свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению». Статья 3 провозглашала, что источник всей верховной власти «находится в нации». Статья 6 гласила, что «закон есть выражение общей воли», что все граждане равны перед законом и «должны одинаково допускаться ко всем занятиям, местам и общественным должностям». Статьи 7, 9, 10, 11 утверждали свободу совести, свободу слова и печати. Статья 15 провозглашала право граждан требовать отчета от каждого должностного лица. Последняя статья 17 объявляла, что «собственность есть нерушимое и священное право»
1789, июнь — Создание Якобинского клуба и в 1790 году — Клуба кордильеров
1791, 3 сентября — Утверждение королем конституции, разработанной ещё в 1789 году
1791, 1 октября — Открытие Национально законодательного собрания
1789-1792 — Беспорядки по всей стране: крестьянские восстания, бунты городской бедноты, контрреволюционные заговоры — одних не устраивали половинчатость реформ, других — их радикализм. Угроза интервенции европейских монархий, стремящихся вернуть трон Бурбонам
1792, 7 февраля — Создание антифранцузской коалиции Австрии и Пруссии.
1792, 11 июля — Объявление Законодательным собранием «Отечество в опасности». Начало революционных войн
1792, 10 августа — Очередное парижское народное восстание. Свержение монархии. «Марсельеза»

ВведениеЯкобинская диктатура одноиз важнейших событий в истории Великой Французской революции. Это один изинтереснейших ее фрагментов, занимающий важное место в мировой истории. Революцияпокончила с феодальным строем, с пережитками средневековья. Якобинскоеправление беспрецедентное явление в истории Франции. Множество историков задавалисьвопросами, что стало причиной прихода к власти якобинцев? Кого стоит считать якобинцами?Почему они избрали путь террора. и множество других вопросов.
Этот период всегдавызывал интерес историков, но особо он усилился после Октябрьской революции вРоссии. Советской историографией Французской революции с момента ее становлениядовлела прямая или мысленно подразумевавшаяся аналогия с Октябрьской революцией.В зарубежной историографии авторы изучали локальные вопросы.
Эти две точки зренияпостоянно сталкивались между собой и критиковали друг друга. Еще в 80 года началасьперестройка всей историографии. Свободной от старых концепций, от первойреакции, когда все что в советской историографии было хорошо, а потом сталоплохо. Сейчас есть возможность у историков устранить уже имеющие достижения ипонять, что еще требует доработки. Поэтому я считаю, что данная тема актуальна.
Цель моей работы:ознакомиться с основными направления и работами, которые существуют насегодняшний день.
Для этого я поставилаперед собой несколько задач:
Во-первых, рассмотретьразвитие отечественной историографии.
Во-вторых, рассмотретьразвитие зарубежной историографии.
При написании даннойработы я использовала книгу Манфрейда «Великая Французская революция», в нейподробно описаны этапы Французской революции, а так же приведены статьи обисториографии этого периода. Манфрейд относиться к марксиско-ленинскойконцепция, и я считаю, что его книга наиболее точно отражает позицию историковэтой школы.
При написании раздела осовременной российской историографии мне помогли статья Адо и монографияГордона «Великая французская революция в советской историографии». В них былиизложении основные пути развития молодой пост-советской историографии. Для пониманиязарубежной историографии мне очень помогли статьи Чудинова в «Французскомежегоднике».
Главапервая. Отечественная историография Великой французской революции1.1 Советская историографияСоветская историография –это своеобразный научный феномен ХХ века. Ей свойственна высока степеньинтенсивности и политический контроль.
Огромное воздействие нанее оказывало то, что проблематика Французской революции была в нашей странеособенно прямо сопряжена с идеологической и политической борьбой. Французскаяреволюция стала органическим элементом российской и советской javascript:mw(%22/images/tree/3605-1.jpg%22)политической культуры, ее понятия — своеобразным кодом. Еще в предоктябрьские годы большевики и меньшевики в ходеожесточенных споров о путях русской революции постоянно обращались к по-разномутолкуемому опыту Франции конца ХVIII в. В то время в большевистской партииразвернулась острая борьба по вопросам дальнейшего развития страны, вновьФранцузская революция (прежде всего проблема термидора) оказалась на остриеполитической полемики. Постоянная апелляция к революционному опыту Францииконца ХVIII в. в предоктябрьский, а затем и в послеоктябрьский период привела ктому, что после разгрома «уклонов» в партии потребовалось создании внашей историографии единой, официально признанной концепции не толькоОктябрьской, но также и Французской революции.
Такая концепция былавыработана (отчасти и официально «декретирована») в конце 20-х — 30-егоды; она доминировала в нашей литературе вплоть до конца 60-х, а во многом — до начала 80-х гг. В целом, эта концепция шла в русле «классической»интерпретации французской революции, характерной для демократической, преждевсего марксистской историографической традиции. Труды, созданные советскимиисториками, поставили целый ряд новых проблем и обогатили знания о Французскойреволюции.[1]
Веем советским работамприсуще несколько характерных черт. Во-первых, упрощенное, прямолинейное применение принципа классового подхода кизучению и осмыслению Французской революции. Поскольку революция былабуржуазной, на первый взгляд выдвигался критерий «буржуазнойограниченности». В начале 30-х годов был выдвинут и директивный тезис отом, что главная задача советских историков при создании учебников по новойистории — показать коренную противоположность между революцией буржуазной исоциалистической (соответственно, между революциями Французской и Октябрьской).Все это наложило печать на анализ и историческую оценку целого ряда важнейшихактов и институтов, созданных Французской революцией, в том числе — знаменитойДекларации прав человека и гражданина 1789 г. Основной акцент делался на том, что среди провозглашенных ею прав человека утверждалось и право собственности,считались чисто формальными, «абстрактными», такие права личности каксвобода, безопасность, сопротивление угнетению, презумпция невиновности.[2]
Второе, что надо отметить- над советской историографией Французской революции с момента ее становлениядовлела прямая или мысленно подразумевавшаяся аналогия с Октябрьской революцией(при том, что неизменно подчеркивалась их противоположность) и с последующейисторией нашей страны. Такая установка вела к тому, что наиболеепрогрессивными, заслуживающими особого внимания, казались те аспекты ееистории, которые хотя бы внешне перекликались в позитивном плане с Октябрьскойреволюцией. Этот подход на десятилетия определил ориентацию исследований. Вцентре внимания до самого последнего времени находились, с одной стороны,крайне левый фланг Французской революции, наиболее радикальные политическиетечения и идеи, с другой — массовые народные движения. Можно сказать, чтоФранцузскую революцию изучали только исключительно «снизу» (говорясловами Ж.Лефевра) и с ее левого фланга. В этой области сделано много; однакоодносторонность научной ориентации суживала, обедняла и поле исследования иобщее видение революции, лишало его необходимой целостности.
Третья особенностьсоветской историографии Французской революции, тесно связанная с предыдущей — привилегированное место, которое занимали в ней якобинский период, самиякобинцы и якобинизм. Здесь, несомненно, работали отмеченные выше аналогия сОктябрьской революцией, а также и восходящая к началу века аналогия междуякобинцами и большевиками. Естественно, такой подход диктовал чрезвычайновысокую историческую оценку якобинской диктатуры (критике подвергалась, восновном, «классовая ограниченность» якобинцев, их приверженностьидее неприкосновенности частной собственности), делал из якобинской республикиточку отсчета, критерий для оценки других политических течений и периодовреволюции. Характерно, что в школьном учебнике 1933 г. именно якобинская диктатура рассматривалась как наивысшее достижение Французской революции:«В результатах деятельности этой первой в истории диктатуры народных низови заключается громадное историческое значение Великой французскойреволюции». Все это обусловило своеобразный «якобиноцентризм»советской историографии — многие десятилетия история якобинской диктатурыоставалась в ней центральной темой.[3]
В советской литературе,особенно в работах общего характера, революционный переворот конца XVIII в.трактовался обычно как жесткий рубеж между двумя социально-экономическимисистемами. В итоге получалось жесткое, «линейное» пониманиеосуществленных революцией преобразований в области экономической и социальной:1789 год — господство феодализма и феодального дворянства, 1799 год — господство капитализма и капиталистической буржуазии. За 10 лет — полная сменаэкономических и социальных структур. Революция порою выступает как своеобразныйдемиург капиталистической системы.
Проблема террора вякобинский период в советской литературе не рассматривался, так как этопротиворечило идеализации якобинцев, к которому стремились историки тоговремени.[4]
Большое внимание к якобинцамуделял В.И. Ленин, это тоже наложило отпечаток на работы советских историков. 1918 г. Максимильяну Робеспьеру Был поставлен памятник по указу Владимира Ильича. На своемвыступлении в 1905 году Ленин назвал большевиков якобинцами социал-демократии.«Историки пролетариата видят в лице якобинцев наивысший подъемов угнетенногокласса в борьбе за свободу».[5]
Наиболее известныесоветские историки, специализировавшиеся на изучении истории Французскойреволюции, – А.З. Манфред, Б.Ф. Поршнев, В.М. Далин, В.Г. Ревуненков, – а такжеисторики следующего поколения – А.В. Адо, Г.С. Кучеренко, А.В. Гордон оставилинезабываемый след в изучении Французской революции. Они уделяли особое вниманиероли масс, и активности левого крыла — якобинцев.
Особенно интересны работыМанфреда. В них он особое место уделял Максимильяну Робеспьеру. Дает высокуюоценку его деятельности. Монография «Три портрета эпохи Великой французскойреволюции» представляет собой ценный вклад в исследование истории и культурыФранции. Читателя привлечет новое толкование различных исторических процессов,которое не является общепризнанным. Но наш взгляд оно весьма правдоподобно,основано на глубоких многолетних размышлениях автора. [6]А.З.Манфредраскрыл внутреннее содержание больших общественных процессов, через образы трехисторических деятелей той эпохи. Наиболее ценным в этой работе стало, на нашвзгляд, именно такое видение событий Французской революции. В своих работахавтор идеализирует портрет Робеспьера, видя в нем одного из самых яркихпредставителей революции ХVIIIв. [7]
1.2 Современная Российская историографияПост-советскаяисториография – относительно новый исторический феномен, открывающий собоюновый, важный этап российской историографии. Основным фактором, определившимего особенности, стали экономические, политические и идеологические изменения,происшедшие в России за последнее десятилетие. Кроме того, немаловажную рольсыграли влияние так называемого «ревизионистского» направления французскойисториографии и смена поколений советских историков.
В 1980-е 1990-е произошел радикальный демонтаж канонической советской (или посамоопределению ее сторонников – «марксистско-ленинской») трактовки Французскойреволюции XVIII в. То, что тогда случилось, сегодня нередко именуют висторической литературе «сменой вех». Произошли поразительные перемены, которые за относительно короткий срокпережила данная отрасль отечественной историографии. Уже сама по себе скорость,с которой произошли указанные перемены, вызывает удивление и заставляетзадуматься о причинах столь стремительного крушения марксистско-ленинскойинтерпретации в одной из наиболее идеологически значимых и приоритетныхотраслей советской исторической науки. Все-таки перемены в историографии, вотличие от политики, происходят не слишком быстро. Если для смены политическогостроя может хватить считанных месяцев, то на смену историографических парадигмобычно уходят десятилетия: новые эпистемологические ценности и методологическийинструментарий усваиваются и осваиваются на протяжении достаточнопродолжительного времени, еще годы нужны на создание исследований в рамкахновой парадигмы и, наконец, еще немало воды утечет, пока новое возобладает надстарым. «Смена вех» же произошла менее чем за одно десятилетие: так, в 1986 г. появилась монография Л.А. Пименовой пожалуй, первое крупное исследование отечественногоисторика, решительным образом поставившее под сомнение советский канонобъяснения Французской революции, а уже в 1995 г. А.В. Адо уверенно констатировал, что «советская историография Французской революции завершиласвое существование».[8]
В середине 80-х гг. внашей историографии наметились сдвиги, обновление и диверсификацияпроблематики. Появился ряд интересных работ, посвященных дворянству, буржуазии,истории жирондистов, как особой формы политической организации буржуазии. Новымпоколением историков начинает осваиваться важная тема истории массовогосознания революционной эпохи.
В своей работе Адо пытаетсяпересмотреть взгляд на якобинскую диктатуру. Всоветской литературе особенно много упрощенныхпредставлений, требующих пересмотра. Главное здесь — недостатокнаучно-критического начала, идеализация самих якобинцев и созданной имисистемы, которая в течение десятилетий довлела над нашей историографией. Именнов этой области на работы историков (и на само их сознание) особенно мощновоздействовали обстоятельства, находящиеся вне науки, особенно жестко«работали» аналогии с Октябрьской революцией и последующей историейнашей страны.
В середине 60-х — 70-егг. с критикой устоявшейся к тому времени концепции якобинской диктатурывыступил В.Г.Ревуненков. При этом он не отказывался от высокой в целомисторической оценки этого периода как кульминационного этапа революции.
В последнее время, в ходеперестройки, возникла в нашей литературе своеобразная реакция отторжения поотношению к якобинскому периоду Французской революции. Она обозначиласьособенно отчетливо в публицистике. Отмечу ответ одного из авторов журнала«Наш современник» поэту Е.Евтушенко, который сравнил нашихконсерваторов с вандейцами. Отвечая на эту аналогию, А.Широпаев писал:«Кого же в таком случае Е.Евтушенко считает положительными героями?Якобинцев с их гильотиной? Марата, требовавшего миллиона с лишним голов дляпобеды революции? Революционных сектантов, для которых народ был всего лишьабстрактной массой, „навозом“?» В публицистике же возникла ианалогия между опытом политики Робеспьера и сталинизмом. Эта реакция отторжениявидна отчасти и в историографии. На заседании «круглого стола» вИнституте всеобщей истории (сентябрь 1988 г.) говорилось: «Великие просветители мечтали о веке Разума, Справедливости и Закона. Вместо этого Революцияпринесла беззаконие и террор».
В разработке проблемякобинского периода очень нужна сейчас исследовательская и научно-критическаяработа, раскованное мышление и постановка научных проблем, рассмотрение и давнопоставленных проблем в новой системе научных координат.
Не стоит переходить отидеализации и прославления якобинцев перейти к безоговорочному осуждению,предать их исторической анафеме и, тем самым, интегрироваться в очень давнюю иныне весьма влиятельную антиякобинскую историографическую традицию. Это было быповторением не лучших наших традиций — на смену одним мифам создавать иные,следуя меняющейся политической конъюнктуре.
Если говорить в этойсвязи о подходе к Французской революции, Адо выделяет два плана.
Есть план научногоисторического анализа всех острых и сложных проблем Французской революции вконтексте ее эпохи, где задача историка не столько дать нравственную или инуюоценку, сколько объяснить и понять.
Но есть и иной план — наследие Французской революции в контексте современной эпохи. И здесь в полноймере новое мышление вооружает нас в размышлениях о том, что из наследияреволюции сохраняет немеркнущую ценность и что должно быть рассмотрено именнокак присущее лишь той эпохе, отнесено к тем кровавым формам историческоготворчества, которые мы не можем принять сегодня.
Он считает, что нет нуждыстремиться к созданию некой общеобязательной для всех историков концепцииякобинского периода Французской революции, как и всей этой революции в целом.Очевидно, в перспективе — кристаллизация различных концепций, альтернативных,конкурирующих, сближающихся и расходящихся. В этом ведь и состоит нормальныйпроцесс развития любой науки.[9]
Советская академическаяисториография Французской революции в начале 80-х находилась в глубокомкризисе. Активизация в нашей странеисследований по указанной тематике начнется только с середины 1980-х, когда висториографию Французской революции придут новые люди, большинство из которыхсоставят ученики А.В. Адо и Г.С. Кучеренко, воспитывавшиеся, в отличие отколлег старшего поколения, уже не только на марксистском каноне, а на гораздоболее широком круге идей, представленных в мировой научной литературе.
Самой крупной изпубликаций стала серия «Великая французская революция: документы иисследования», выпущенная Московским университетом по инициативе А.В. Адо и подего редакцией. В этот период Н.Н. Молчанов написал «параллельные» биографиимонтаньяров Дантона, Марата и Робеспьера.
Интересной для насявляется и точка зрения Гордона, который рассматривает якобинское восстаниемая-июня 1793 г. как «народное» и «глубоко патриотическое», как«кульминационный пункт Великой революции». Он считал, что благодаря якобинскойдиктатуре Франция победила феодализм в аграрной сфере и иностраннуюинтервенцию.
Смена исследовательскихпарадигм в отечественной историографии Французской революции не сопровождалась научнымиспорами хотя бы уже потому, что марксистско-ленинская наука находилась к томувремени в довольно запущенном состоянии.
Более того, у нее вРоссии вообще не нашлось защитников среди практикующих историков Французскойреволюции. Выступления же профессора В.П. Смирнова в защитумарксистско-ленинской трактовки данной темы – специалиста, безусловно,авторитетного в сфере новейшей истории Франции, но собственно историейРеволюции никогда не занимавшегося, носят, все же скорее абстрактно-ностальгический,нежели конкретно-исторический характер.
Желающих охранятьограждающие ее «вехи» не находилось, и тем, кто вновь пришел сюда, оставалосьтолько снять эти «вехи» и спокойно перенести на другое место.[10]
Важным для нашейисториографии Французской революции в 80-90 годы является также расширение иобновление проблематики исследований. До этого Французскую революцию изучалипочти исключительно «снизу» и «слева»; это направлениеисследований отнюдь не утратило своего значения. Но оно не должно бытьединственным. «За кадром» нашей историографии оставались некоторыекапитальные проблемы революционной истории. Мы совсем или почти совсем неизучали «верхи» общества той эпохи — дворянство и буржуазию; новозможно ли без обращения к этой проблематике выработать целостное пониманиереволюции, которую мы рассматриваем как антифеодальную и буржуазную? Вне полязрения наших историков оставался весь лагерь контрреволюции, неоднородный иочень противоречивый в плане политическом. Совсем не затронута представляющаяогромный интерес тема Вандеи — массового крестьянского движения, которое вплане социальном было, как и движение санкюлотов, антибуржуазным, но, в отличиеот него политически было ориентировано против революции. Наконец, до последнеговремени почти не привлекали внимания историков политические течения и деятели«правее» якобинцев, в частности, фельяны и жирондисты.
Вопрос о политическихгруппировках выводит на более широкую проблему политической революции в целом.Долгое время обновление знаний о Французской революции шло в русле изучения еесоциальной истории. Сейчас наметился возврат — на современном уровне — кпроблематике политической истории. Думаю, ее разработка представляет для насбольшой интерес. Французская революция высвободила гражданское общество из-под пресса,довлевшего над ним государства старого порядка. Одновременно, она создаваласовременные формы политической жизни и государственности. Как в процессе созданиябуржуазного государства шло формирование инфраструктуры политической демократиив ее государственных и внегосударственных (политические течения, группировки,партии) формах? Каким образом французское общество, в том числе народные массы,только что освободившиеся от авторитарно-бюрократической системы, участвовало вэтом процессе? Все эти вопросы очень мало нами затронуты, в сущности, почти непоставлены.[11]
Вывод: историографиясоветского времени накопила богатейший материал по истории Великой французскойреволюции, в том числе якобинскому периоду. Особо внимание в ней было уделеновлиянию народных масс, исследования деятельности самих якобинцев. Но, к сожалению,из проведения постоянных аналогий между французской революции и Октябрьской, атакже давлением марксиско-ленинской идеологии привело к упущению ряда моментови неправильный анализ и не точную оценку исторических событий.
Пост-советскаяисториография находится в стадии становления. Она являет собою результатразрыва с советской историографией, но при этом сохраняет и многие из еетрадиций. На сегодняшний момент перед ней стоит множество вопросов, на которыеей предстоит ответить.
Глававторая. Зарубежная историографияВ XIX в. Была создана «классическая» историография. К ней относятся такие историки как Ф.Минье,А.Тьера, А.Олара, утверждавших, что якобинское правительство было, прежде всего,правительством национальной обороны, а террор, составлявший стержень егополитики, — всего лишь вынужденным средством защиты от внешних и внутреннихврагов. Конечно внешняя опасность была, но она была далеко не единственным факторомприхода к власти якобинцев.
Едва ли может бытьпризнана удовлетворительной и широко распространенная в «классической»историографии «социальная» трактовка якобинского режима, согласнокоторой его политика служила интересам определенного общественного слояФранции. Такая точка зрения, высказанная в публицистике еще во время революцииГ.Бабефом, П.Т.Дюран де Майаном и поддержанная в XIX в. историкамисоциалистического направления — Ф.Буонарроти, Л.Бланом, — стала преобладающей вXX столетии, когда на ведущие позиции в изучении Французской революции концаXVIII в. вышли исследователи-марксисты, именно в социальном подходе видевшиеключ к научному пониманию политических явлений.[12]
В те времена ужеустоялась историографическая догма, представлявшей собой смесь подпорченногомарксизма и безапелляционного робеспьерства.
В середине прошлого векав мировой историографии в связи с переоценкой роли революции в истории Франциии Нового времени со стороны так называемых «ревизионистов» или«критической» историографии революции. Их родоначальник английскийисторик А.Коббен еще в 1955 г. отверг в качестве «мифа» восходящую кисторической мысли периода Реставрации «классическую» интерпретациюВеликой французской революции как революции буржуазной.
Работы Коббена вызвали уменя особый интерес. Так как в них он создает «эффект присутствия» Он считалисторию не строгой наукой, а художественным творчеством. Позволял себе «переосмысливать источники» если его точка зрения не совпадала с источниками.[13]
В своих работах онрассматривает проблему связи между просвещением и его влиянием на Французскуюреволюцию. Кобб подвергает критике положение, что революция была вызванараспространением идей просвещения.
Но, во-первых, в целом А.Коббен преуменьшает политическое воздействие французского Просвещения нареволюцию на том основании, что французское Просвещение не создалосистематической политической теории. Даже Общественный договор… не имелустановленного влияния перед революцией и имел только очень спорное влияние вовремя ее хода
Во-вторых, А. Коббенполагает, что политические идеи революции не имели в качестве своего источникаПросвещение. По его мнению, центральной политической идеей революции была идеянародного суверенитета. Но это новое изобретение революции, ее нет упросветителей, ее выразил Сиейес, отмечает А. Коббен. Только у Руссо естьпохожая мысль, но у него суверенитет не абсолютен.
В-третьих, Просвещение,по А. Коббену, — это синоним индивидуализма. В противовесу революция — этоначало эпохи национализма. Либеральные идеи Просвещения резкопротивопоставляются А. Коббеном революционному терроризму, олигархии идиктатуре. Таким образом, он вновь оправдывает Просвещение, как и раньше в своейработе «В поисках гуманности» Коббен признает в политической идеологииреволюционеров наличие элементов либерализма, позаимствованных у Локка,гуманистических идей и знаний в области юриспруденции.
Конечный вывод А. Коббеназвучит двояко, в стиле ревизионизма… Влияние
Просвещения не можетигнорироваться в любой истории французской революции; но революционеры непрокладывали свой ход его светом в начале, они не держали курс кораблягосударства в гавань Просвещения.
На основе изучения новых исследованийв области Просвещения и вследствие трагедии Второй мировой войны А. Коббенначинает осуществлять ревизию проблемы связи Просвещения и французской революции.Сущность этой ревизии — в преуменьшении влияния Просвещения на революцию, вминимизировании причинно-следственной связи между этими явлениями ипротивопоставлении их. Ревизия начала производиться с 1930-х гг., задолго доофициального выступления
А. Коббена с пересмотромхарактера французской революции (середина 50-х гт. XX в.).[14]
Интересна и другая работазарубежного историка В 1965 году Фюре совместно с Дени Рише опубликовал историюРеволюции, воспринятую стражами революционной ортодоксии как недостаточносоответствующую их убеждениям. В те времена не было принято шутить систориографической догмой, представлявшей собой смесь подпорченного марксизма ибезапелляционного робеспьерства. Фюре и Рише достаточно вольно обошлись сосвященным понятием «буржуазной революции» и с идеей, что Революциябыла единым «блоком», то есть что 1789 год неотделим от Террора. Они«осмелились» рассматривать диктатуру II-го года как«пробуксовывание» и отказались оправдать Террор необходимостью иобстоятельствами (войной). Знаменитая статья Фюре «Революционныйкатехизис» (1971) содержала нечто большее, чем отражение нападок; это былаблестящая, хлесткая критика идеологических предрассудков, методологическойнесостоятельности, противоречий и схематичности, так называемой якобинскойвульгаты.
В своей работе он оченьчасто ссылается на Токвиля. Он вписывает Революцию в очень долгую историю,историю медленного перехода от аристократического мира к миру демократическому.Следуя его мысли, акцент перемещается от логики классов к логике отношений междугосударством и обществом. И он допускает «кощунство», если можно таксказать, признав за абсолютной монархией главную роль в создании условий,сделавших Революцию возможной.
Благодаря этим работамокончательно оформилась «ревизионистская» концепция революции,ограничивающая ее прогрессивное значение так называемой «революциейэлит», т.е. периодом господства буржуазно-дворянского блока во времяУчредительного собрания 1789-1791 гг., и либеральными преобразованиями вполитической области. Напротив, народные движения, якобинское правление исоциально-экономические свершения этого периода оценивались как реакционныеаспекты революции, задержавшие поступательное развитие страны покапиталистическому пути. «Деякобинизация» становилась центральным пунктом.[15]
Леруа Ладьюри создаеттеорию «неподвижной» историю. В своих работах главное подчеркивалмировосприятие и ментальность людей. Он придавал большое значение изучениюгеографического фактора, природы окружавшей человека. Он считал, что картинамира сельского населения, составляющего большинство населения страны. Бурныеполитические перипетии, Возрождение, Реформация, научная революция, Просвещение— все это практически не затрагивало массы.
После 1945г. происходитпересмотр взглядов на Французскую революцию, как в историографии, так и вуниверситетах. Особенно большое распространение идеи марксизма получили воФранции. Альберт Матьез и Жорж Лефевр, Ферфан Бродель в их работах можновстретить ссылки, как на Маркса, так и на других антимаркситских ученых.Примером может послужить работа Броделя «Социально и экономическая ИсторииФранции»
Из этого лагеря историковможно услышать и критику работ Кобба, Фюре и Рише. Их работы считалисьантинаучными, политическими, с целью анти пропаганды идей коммунизма исоциализма. Манфрендом было отпущено в их сторону много замечаний и критика. Онсчитал, что работы этих авторов мешают прогрессу мировой исторической науке иподлинно научных тенденций.
Социальный подходсуществует и на сегодняшний день. Историки-марксисты по-прежнему отдаютпредпочтение именно этому методологическому подходу. М.Вовель, К.Мазорик(Франция), К.Тонессон (Норвегия), Т.Шидзука (Япония) весьма критическиотозвались об имеющей сегодня место в мировой, включая российскую,историографии рассматриваемой темы ярко выраженной тенденции к отказу отабсолютизации социального подхода и стремлению расширить методологическуюоснову изучения революции.
Столь упорнаяприверженность к прежней методологии, в значительной степени обусловившаянынешний спад в исследовании якобинской тематики, вызвана не столько научными,сколько идеологическими мотивами. Историография революции все еще крайнеполитизирована. И допустить, что в якобинский период имел место острейшийконфликт между обществом в целом и государством, репрессивный аппарат которогоиспользовался определенной политической группой для осуществления чистоутопического проекта, противоречившего реальным интересам всех более или менеезначительных социальных слоев, для историков левого толка невозможно прежде всегопо идеологическим причинам, поскольку тем самым они признали бы обоснованностьнекоторых из подходов к решению рассматриваемой научной проблемы,предлагавшихся в свое время консервативными авторами — Э.Бёрком, И.Тэном,О.Кошеном, — а сегодня — историками-«ревизионистами».[16]
Перспективы дальнейшейразработки проблемы якобинизма будут зависеть, прежде всего, от того, насколькоисследователям удастся преодолеть идеологический раскол в историографии Великойфранцузской революции, отказаться от абсолютизации любой из методологическихсхем и придти к синтезу подлинно научных достижений, полученных в рамках различныхподходов.
Вывод: ИсториографияЯкобинской революции прошла большой путь своего развития. Она богата разнымишколами и интересными точками зрения. В ХХ веке на зарубежную историографию также влияли политические изменения в мире. В отличие от советской она имела неодну точку зрения, и не пыталась рассмотреть французскую революцию только как линейныйпроцесс. Правда, в середине века на нее так же начали влиять коммунистическиеработы, но в отличие от СССР они не стали единственным. К сожалению, нельзя былоне заметить тот факт, что многое, что открыла советская историография, порой необъективно отвергалось или не замечалось зарубежной.
Заключениефранцузскийреволюция якобинский
Историография очень тесносвязана с социально-политическими явлениями, которые происходят во времяавтора. Это я заметила при написании свое работы. Поэтому при прочтении книг,монографий или статей нужно знать к какому времени они относятся.
В первой главе, ярассмотрела путь развития отечественной историографии. Нельзя не заметить,какой вклад был внесен нашими учеными историками в изучении Французскойреволюции, особенно якобинского периода. Современной историографии хотелось быпожелать не забывать, то что уже накоплено, и продолжать изучать эти проблемыпо разными углами зрения, которые не могли сделать их советские коллеги.
Во второй главе, ярассмотрела основные работы Зарубежных авторов. Их точка зрения интересна иотличается от советской историографии, но мне не понравилось в некоторыхработах, то, что авторы пытались рассматривать события и явления Французскойреволюции локально и узко.
Сейчас, когда уже нетпротивостояния двух политических систем, хотелось бы что бы цепочка событий,выстроенная советскими учеными, дополнилась глубиной зарубежных авторов, асовременная историография заполнила проблемы и спорные вопросы. Ведь на сегодняшнийдень это реально сделать.
Конечно же, при написаниясвоей работы я не смогла ознакомиться со всеми точками зрениями историков и ихработами. Но, то, что я узнала, помогло мне взглянуть на Французскую революциюи якобинский период с разных точек зрения.
Списоклитературы1. Манфред А.З. Великая Французская революция.«Наука» 1983г.
2. [1] А.В. Гордон. Великая французскаяреволюция в советской историографии. Москва: Наука, 2009
3. Манфред А.З. Три портрета эпохи ВеликойФранцузской революции. М., 1979.
4. А.В. АдоФранцузская революция в советской историографии. М., 1998г.
5. А.В. Чудинов.Утопии века Просвещения. Москва, ИВИ РАН.
6. В.И. Ленин Полноесобрание сочинений т.32
7. А.В. ЧудиновСоветская историография Французской революции в начале 1980-х гг. М. 1995г.
8. В. П. Астафьева «Проблема связи просвящения и французскойреволюции XVIII вработах А.Кобана» Краснодар. 2000г.
9. Новая и новейшаяистория. 1996. № 5. C.73-99.
10. А.В. Чудинов. // Французскийежегодник 2004. М., 2004.

Подготовили:

Влад Куюжуклу

Игорь Мясников

Социальное и экономическое положение Франции до Великой революции. Причины революции.

К 70-м годам XVII века из 25-миллионного населения Франции 22 млн. составляли крестьяне. По сравнению с Англией, где к этому времени уже произошла аграрная революция, во Франции в сельском хозяйстве ещё сохранялись старые традиционные отношения.

Несмотря на то, что крестьяне были лично свободны, они не имели права владеть землёй. Землёй владели сеньоры. Впрочем сеньоры владели всем: мельницей, хлебопекарней, давильней для винограда, правом ловить рыбу, охотится. Бывало такое, что сеньоры охотились прямо на полях крестьян, уничтожая посевы. Сеньор обладал судебной властью.

Жизнь крестьян.

Крестьяне были задавлены налогами: католической церкви они платили десятину, государству – подушную подать и другие налоги.

Домом крестьянина чаще всего жалкая хижина, а иногда и полуземлянка без окон и печной трубы. Пища была скудная, болезни частыми.

Сословия во Франции.

Правление Людовика XV.

После смерти Людовика XIV королём становится его правнук Людовик XV. До его совершеннолетия страной правили министры, король же танцевал и охотился.

Королевский двор стал ещё более пышным, а королевская казна ещё более опустела. Забота у Людовика была одна – выкачивать средства из страны для поддержания роскоши двора. Он довёл государство до банкротства. На все предостережения он отвечал: «На мой век хватит, пусть мой преемник выпутывается как знает».

К 70-м гг. XVIII века экономическое положение Франции ухудшилось. Король вел не слишком удачную политику: страна участвовала в нескольких войнах против Англии. Военных побед Франция не одержала , а казна совсем опустела.

Старый порядок королевской власти вызывал недовольство всех слоев населения: крестьян, стремившихся получить землю в собственность; буржуа, стремившихся принимать участие в управлении страной; наемных работников, городских низов, роптавших против тяжелой и голодной жизни. Все вместе они считали нужным уничтожить привилегии первого и второго сословий.

Начало правления Людовика XVI и ветер больших перемен.

В мае 1774 года умер Людовик XV и королём становится его внук, девятнадцатилетний Людовик XVI. Он был неопытен и так же, как и его дед, политикой не увлекался, а любил охоту и слесарное ремесло. Его женой была, дочь австрийской императрицы, Мария Антуанетта. Она имела большое влияние на своего мужа.

Реформы Людовика XVI

Вся Франция ждала реформ, и король склонился к их проведению: он восстановил парижский парламент и назначил на пост генерального контролера финансов крупнейшего учёного-экономиста Жака Тюрго. Программа Тюрго была нацелена на вывод страны из кризиса путём реформ. Тюрго предложил не вводить дополнительные налоги, отменил твёрдые цены на зерно, начал уничтожать цеховое устройство, собирался покончить феодальными правами дворянства и церкви.

1774 год оказался неурожайным: цены на хлеб резко возросли. Это вызвало «мучную войну» – толпы бедняков захватывали обозы с зерном и хлебные склады. Был устроен даже поход на Версаль, с требованием дешевого хлеба. На черных от копоти стенах домов в городах появлялись надписи: «Если хлеб не подешевеет, а министра не сменят, мы истребим короля и весь род Бурбонов.»

1774 год оказался неурожайным: цены на хлеб резко возросли. Это вызвало «мучную войну» – толпы бедняков захватывали обозы с зерном и хлебные склады. Был устроен даже поход на Версаль, с требованием дешевого хлеба. На черных от копоти стенах домов в городах появлялись надписи: «Если хлеб не подешевеет, а министра не сменят, мы истребим короля и весь род Бурбонов.»

Собрание Генеральных штатов.

Для того чтобы ввести новые налоги, необходимо было собрать Генеральные штаты, не собиравшиеся уже почти 200 лет.

5 мая 1789 года в Версальском дворце король открыл заседание Генеральных штатов.

270 депутатов от дворян, 291 депутат от духовенства и 600 избранников от третьего сословия заняли свои места. Людовик XVI повелел им утвердить новые налоги. Это требование не устраивало депутатов третьего сословия.

Появление Учредительного собрания.

17 июня депутаты третьего сословия объявили себя представителями всей нации – Национальным собранием. Сторонники реформ первого и второго сословий присоединились к ним. Они собирались покончить с абсолютизмом.

Королю не понравилось данное собрание, и он велел всех разогнать. Тогда депутаты третьего сословия собрались в зале для игры в мяч и дали клятву не расходиться, пока не создадут конституцию для Франции.

Национальное собрание провозгласило себя Учредительным собранием. Это произошло 9 июля 1789 года. Все газеты писали, что Французская революция закончилась, не пролив ни капли крови. Но жаль, что люди не видят будущего…

Начало великой революции

Тайна железной маски

В дальнейшем в истории крепости нет ничего славного: семь раз она осаждалась и шесть раз сдавалась практически без боя. Среди узников Бастилии можно отметить герцога Немурского из династии Арманьяков, знаменитую “Железную маску” (предположительно, брата-близнеца Людовика XIV, родившегося двумя минутами раньше него), философа и писателя Вольтера, попавшего сюда за серию сатирических стихов и приговоренного потом к изгнанию, великого оратора первых лет революции графа де Мирабо и многих других.

Как брали Бастилию

Во время восстания в Париже в 1789 году у стен Бастилии 14 июля около 9 часов утра собралась толпа парижан, намеревавшихся захватить находившееся в ней оружие. После полудня восставшие пошли на штурм. Им противостояло 30 швейцарских гвардейцев и 95 ветеранов.

Перестрелка длилась четыре часа; она усилилась, когда к восставшим присоединились части королевской гвардии с артиллерийскими орудиями. В 5 часов вечера гарнизон крепости капитулировал, получивши обещание сохранить жизнь. Но толпа, ворвавшаяся в крепость, не пощадила никого . Коменданта растерзали по дороге к Ратуше. А освобожденных узников с триумфом пронесли на руках по улицам Парижа.

Поход женщин на Версаль

Бегство короля.

Многие дворяне бежали за границу во имя “спасения белого флага” ( флага Бурбонов), поэтому эмиграцию стали называть “белая эмиграция”. Они ждали, что к ним присоединится и король. Но Людовик колебался. Но всё-таки он решил бежать.

20 июня 1791 года он с семьей тайно покидает дворец, переодевшись лакеем. В карете королевская семья отправляется в сторону западной границы. Но через два дня его узнали и оправили в Париж. В столице его встретили страшным молчанием. Людовика XVI обвинили в в измене революции.

Многие из них были сторонниками реформ. Жирондисты считали, что монархию надо во что бы то ни стало свергнуть.

Многие из них были сторонниками реформ. Жирондисты считали, что монархию надо во что бы то ни стало свергнуть.

Якобинцы.

Во время революции во Франции появились политические клубы вместо партий. Самым влиятельным клубом был клуб якобинцев. Он получил такое название потому, что его члены собирались в монастыре святого Якоба. Среди представителей клуба были люди из буржуазных слоев населения. Вождями этого клуба были Максимилиан Робеспьер, Жан Поль Марат и Жорж Дантон.

Термидорианский переворот

Термидорианский переворот стал возможен из-за обострения внутренних противоречий якобинской диктатуры. Якобинцы сумели в кратчайшие сроки решить главные задачи буржуазной революции — сломить и уничтожить феодализм, обеспечить национальное единство страны. Однако якобинцы не затронули самого способа производства, основывавшегося на частной собственности, и потому не могли остановить быстрого роста экономической мощи крупной буржуазии.

Угроза феодальной реставрации заставляла буржуазию и зажиточное крестьянство временно мириться с якобинской диктатурой. Когда же победы на фронтах устранили опасность реставрации, эти социальные слои стали стремиться к избавлению от тяготившего их режима.

9 термидора на заседании Конвента заговорщики провели решение об аресте руководителей революционного правительства. В защиту М. Робеспьера и его сторонников стихийно поднялось плебейство Парижа и освободило их из-под ареста; Робеспьер, Сен-Жюст. Ж. Кутон оказались в здании ратуши, под защитой народа; против заговорщиков выступили вооруженные санкюлоты. Но перевес сил был на стороне термидорианцев, а робеспьеристы проявили нерешительность. Располагая большинством в Конвенте, термидорианцы объявили Робеспьера и его соратников вне закона, в ночь на 10 термидора их вновь арестовали и утром 10 термидора без суда гильотинировали.

Контрреволюционная сущность Т. п., прикрывавшегося лозунгом «Революция против тирании», вскоре стала очевидной: были ликвидированы демократические социальные завоевания якобинской диктатуры, отменен максимум, начался контрреволюционный террор. Т. п. поставил у власти крупную буржуазию (интересы которой выразила образованная в 1795 Директория).

Свержение монархии.

10 августа 1792 года около 29 тысяч повстанцев, которыми руководила Парижская Коммуна ( революционная городская власть) окружили королевский дворец. Законодательное собрание приняло решение об отречении короля и созыве нового верховного органа власти – Национального конвента.

Казнь Людовика XVI

Всю страну волновала судьба Казнь Людовика XVI . Некоторые партии требовали суд над королём и его казнь. Конвентом было принято решение судить короля.

Людовику предъявили обвинение в измене родине и назначили смертную казнь. 21 января 1793 года в 10 часов 10 минут его обезглавили не гильотине. Тело короля отвезли на кладбище Мадлен и похоронили в слое негашеной извести.

Якобинцы правят страной. Провозглашение Республики.

После того, как якобинцы выиграли в политической борьбе с жирдонистами, они провозгласили жирдонистов (подозрительных) врагами революции. На улицах устанавливали специальных стражников – санкюлотов. Санкюлоты (прозванные так потому, что они носили бриджи) следили за народом и убивали подозрительных.

В июне 1793 года Конвент принял новую Конституцию, провозглашавшую Францию Республикой.

ТЕРРОР

17 сентября 1793 года Конвент принял декрет о “подозрительных”, который предписывал брать под арест всех “подозрительных”. Все оставшиеся жирондисты были арестованы и казнены. Аристократы, роялисты, священники отправлялись на гильотину. Робеспьер некоторое время правил единолично, пока сам не лишился головы..

В июле 1794 года Якобинский террор закончился.

Директория. Конец революции.

В 1795 году была подписана новая конституция и сформировано слабое правительство, названное Директорией. Война шла полным ходом, и революционные армии Франции завоевали Нидерланды и юг Германии. Вскоре под командованием молодого генерала Наполеона Бонапарта они захватили Италию, Швейцарию и Египет Росли власть и популярность Наполеона, и в 1799 году он упразднил Директорию и стал править страной.

Наполеоновские войны

Наполеоновские войны — под этим именем известны, главным образом, войны, которые велись Наполеоном I с разными государствами Европы, когда он был первым консулом и императором (1800—1815). В более широком смысле сюда относится и итальянская кампания Наполеона (1796 —1797), и его египетская экспедиция (1798—1799), хотя их (особенно итальянскую кампанию) обычно причисляют к так называемым революционным войнам.

Французский республиканский календарь

Французский республиканский (революционный) календарь был введён во Франции в ходе Великой французской революции декретом Национального конвента от 5 октября 1793, отменён Наполеоном с 1 января 1806. Календарь был разработан специальной комиссией под руководством Жильбера Ромма и знаменовал разрыв с традициями, дехристианизацию и «естественную религию», ассоциируемую с природой.

О календаре

Париж

Как и везде, в Париже в 17 — 18 веках укрупняется масштаб. Создаются новые большие регулярные площади, первая из которых — площадь Вогезов, в центре площадей ставятся конные статуи королей. Вместо городских ворот появляются Триумфальные арки. На месте замка Лувра возводится грандиозный дворец, рядом с ним появляется большой Тюильрийский парк, к западу от него раскрывается к Сене площадь Согласия. К юго-западу от средневекового Парижа сооружается огромный комплекс Инвалидного дома с большим собором, а еще дальше Военная школа с необъятной площадью для парадов. Меняется архитектурный стиль — доминирующий эмоциональный настрой: на смену рвущейся в небо готике приходят уравновешенные ренессанс и классицизм, изредка — вычурные барокко и рококо. Появляются замощенные улицы, уличные фонари, водопровод и канализация. Париж средневековый превращается в Париж блистательный.

Экономическая и политическая обстановка в Европе того времени во многом определялась следующими факторами: незавершенностью буржуазно-демократических революций 1848–1849 годов, первым мировым экономическим кризисом 1857 года, вогнавшим десятки миллионов людей в нищету, а также бедствиями и тяготами, вызванными серией вооруженных конфликтов – Итальянской войной 1859 года, войнами Пруссии с Данией и Австрией 1864 и 1866 годов, Франко-прусской войной 1870–1871 годов.

Политический режим во Франции во главе с императором демонстрировал видимость порядка. Наполеон III – эта «крупная бездарность», по меткому определению Бисмарка, – пришел к власти при поддержке крупной буржуазии и военных. Однако положение дел в стране вынуждало его учитывать настроения трудящихся. Это вылилось в политику, которую марксисты называют бонапартизмом.

Для практики бонапартизма характерны изощренная социальная демагогия, постоянное лавирование между различными классовыми интересами и отвлечение внимания граждан от истинных проблем через разжигание шовинизма и военные авантюры. Вместе с тем любые проявления протестного движения во Франции жестоко подавлялись идеолого-бюрократической машиной, опиравшейся на госаппарат и силовые структуры.

К началу Франко-прусской войны внутренняя обстановка во Франции характеризовалась глубоким кризисом бонапартистской системы. К. Маркс писал: «Эта последняя форма правительственной власти была вместе с тем ее наиболее проституированной формой, бесстыдным грабежом государственных средств бандой авантюристов, рассадником огромных государственных долгов, венцом растленности, искусственной жизнью, полной лживого притворства. Правительственная власть со всей ее мишурой, покрывающей ее сверху донизу, погрузилась в грязь».

Война с Пруссией доказала непрочность насквозь прогнившей системы, раздираемой глубокими противоречиями. Неблагоприятный для Франции ход военных действий вызвал обострение экономических проблем. Быстро нарастал и глубокий социальный кризис.

Еще в июле 1870 года военный министр Эдмон Лебёф заявлял, что для Франции военный конфликт будет быстрым и победоносным. «Мы готовы, мы совершенно готовы, у нас в армии всё в порядке, вплоть до последней пуговицы на гетрах у последнего солдата», – бахвалился он. А уже 1 сентября произошла Седанская катастрофа – французская армия была окружена, император попал в плен и вскоре был низложен под давлением народных масс.

Новое французское правительство, несмотря на популистскую риторику, выражало интересы крупного капитала. Подавляя народные выступления, оно пошло на тайный сговор с Германией. Страх перед трудящимися оказался сильнее страха перед оккупантами. В феврале 1871 года правительство Адольфа Тьера подписало унизительный договор о мире, став правительством национальной измены. От Франции отторгались промышленно развитые Эльзас и Лотарингия. Немецким войскам позволялось войти в Париж. Огромная контрибуция победителям в размере 5 миллиардов франков тяжким бременем ложилась на плечи простого народа…

Трудящиеся массы отказались поддержать акт предательства. Еще осенью в Париже и других городах началась самоорганизация людей в коммуны и комитеты бдительности. Создавались батальоны Национальной гвардии. Это соответствовало мыслям Карла Маркса, который внимательно следил за событиями во Франции и отмечал, что единственным спасением от иноземного нашествия является всеобщее вооружение пролетариата. Но, полагал он, правящий класс ни за что не пойдет на это, ибо вооружение Парижа означало вооружение революции: «Победа Парижа над прусским агрессором была бы победой французского рабочего над французским капиталистом и его государственными паразитами».

Вышло так, как и предполагал Маркс. Капитулировав перед Германией, правительство попыталось разоружить Национальную гвардию. 18 марта верные Тьеру отряды ворвались в Париж… Однако они натолкнулись на стойкое сопротивление простых горожан. При поддержке народа национальные гвардейцы заняли правительственные здания.

Кабинет Тьера бежал в Версаль. Временным правительством стал Центральный комитет Национальной гвардии. Спустя десять дней его полномочия были переданы избранной народным голосованием Парижской коммуне. В ее составе преобладали рабочие и революционная интеллигенция. Многие были социалистами, членами I Интернационала.

Образование нового правительства – Парижской коммуны было торжественно провозглашено 28 марта 1871 года. Это произошло на площади перед ратушей, при огромном стечении народа, в обстановке всеобщего ликования. Биография Парижской коммуны началась. Восставший против капитала рабочий класс Франции пытался претворить в жизнь вековую мечту человечества о построении справедливого общества.

За короткий период своего существования – всего 72 дня! – Коммуна совершила шаги всемирно исторического значения. Она создала государство нового типа. Это стало первым опытом диктатуры пролетариата. Порвав с буржуазным парламентаризмом, Коммуна являлась одновременно исполнительным и законодательным органом. В ее основу были положены истинно демократические принципы: коллегиальность управления, выборность, ответственность и сменяемость всех должностных лиц.

Как отмечал К. Маркс, подвиг коммунаров заключался в том, что они впервые на деле осуществили слом государственного аппарата буржуазии и заложили основы новой, пролетарской государственности. В.И. Ленин впоследствии указывал, что в ходе революционных преобразований парижский пролетариат провел «гигантскую замену одних учреждений учреждениями принципиально иного рода», что не имело прецедентов в истории.

По словам Маркса, Коммуна «была, по сути дела, правительством рабочего класса, результатом борьбы производительного класса против класса присваивающего; она была открытой… политической формой, при которой могло совершиться экономическое освобождение труда». Социально-экономическая политика новой власти была проникнута стремлением улучшить положение народных масс, добиться освобождения трудящихся от капиталистической эксплуатации. Коммуна предприняла целый ряд прогрессивных и дотоле невиданных человечеству мер в интересах простого населения.

Декретом от 16 апреля 1871 года мастерские и фабрики, чьи владельцы бежали из Парижа, передавались производственным товариществам рабочих. Для государственных служащих устанавливался максимум зарплаты, равный доходам квалифицированных рабочих. Были введены обязательный минимум зарплаты и рабочий контроль над производством. Открывались общественные мастерские для безработных. Ликвидировались такие практики, как ночной труд в пекарнях, произвольные вычеты из зарплат рабочих и ряд других. Декретом от 6 мая трудящимся были безвозмездно возвращены из ломбардов находящиеся в залоге вещи. Для облегчения положения трудящихся была отменена задолженность по квартплате и принят целый ряд других решений.

Важно и то, что Коммуна постановила возложить уплату контрибуции на виновных в развязывании войны и позорном поражении Франции – бывших депутатов и министров. Декреты Коммуны упразднили постоянную армию и префектуру полиции. Их обязанности возлагались на вооруженный народ – Национальную гвардию. Церковь была отделена от государства.

Беспрецедентным шагом стало введение обязательного и бесплатного образования. В школьную программу при этом включалось обучение основам ремесла. Открывались бесплатные курсы для детей и взрослых, детские сады и ясли.

«Какая гибкость, какая историческая инициатива, какая способность к самопожертвованию у этих парижан! После шестимесячного голода и разорения, вызванного гораздо более внутренней изменой, чем внешним врагом, они восстают под прусскими штыками, как будто бы враг не стоял еще у ворот Парижа! История не знает другого примера подобного героизма!» – восхищался Маркс. Он предлагал сравнить с этими героями Коммуны «холопов германо-прусской Священной Римской империи с ее допотопными маскарадами, отдающими запахом казармы, церкви, юнкерства, а больше всего филистерства».

У основоположника марксизма были все основания так заявить. Решать созидательные задачи парижским коммунарам пришлось в условиях, когда часть страны была оккупирована германскими войсками. Причем еще недавно кричавшие о патриотизме господствующие классы встали на путь сговора с захватчиками. К. Маркс и Ф. Энгельс отмечали, что, видя эту «несостоятельность и измену», парижские пролетарии, «поняли, что для них пробил час, когда они должны спасти положение, взяв в свои руки управление общественными делами… Они поняли, что на них возложен этот повелительный долг, что им принадлежит неоспоримое право стать господами собственной судьбы, взяв в свои руки правительственную власть».

Увы, Парижская коммуна приняла не только исключительно перспективные решения. Был совершен и ряд роковых ошибок, обрекших начатое дело на поражение. Вместе с достижениями восставших эти просчеты были подробно проанализированы в работе «Гражданская война во Франции», а позже и в других трудах Маркса, Энгельса и Ленина. Ими при этом двигал далеко не только научно-исторический интерес. Изучение опыта первой в мире пролетарской революции и первого правительства рабочего класса было необходимо для дальнейшей борьбы за социализм.

Опыт Парижской коммуны стал своего рода путевой картой будущих революционеров. Да, эта карта не была совершенной. Она имела множество пробелов и неточностей. Эти «белые пятна» предстояло заполнить новым борцам за социально справедливое общество. Пусть так. Но подвиг первопроходцев от этого не тускнеет. Его значимость не перечеркивается. А анализ деятельности Парижской коммуны практически важен и для нас, коммунистов XXI века.

Итак, первой и главной ошибкой Парижской коммуны стала нерешительность, особенно на первом этапе. Многие ее деятели находились в плену у ложно понимаемого патриотизма. Они думали, что радикальные действия, например, наступление на Версаль, развяжут братоубийственную войну и повредят Родине. И этот аргумент казался весомым в то самое время, когда враг стоял прямо у стен Парижа. Подчинение классовых интересов «общенациональным», «патриотическим» было серьезным просчетом. Почему? Да хотя бы потому, что правительство Тьера руководствовалось как раз-таки интересами классовыми. Оно наплевало на «родных» пролетариев.

Господа капиталисты без колебаний развязали гражданскую войну против трудящихся своей же национальности. Более того, они направили на них свои штыки при поддержке чужеземной армии. По сговору с Бисмарком из немецкого плена были отпущены 60 тысяч солдат, которые влились в версальскую армию. Кроме того, немцы пропустили контрреволюционеров через свои позиции, способствуя взятию Парижа. Таким образом, французский и германский капитал объединился против коммунаров, ослепленных патриотическими иллюзиями.

Вторая ошибка Парижской коммуны была тесно связана с первой. Она заключается в половинчатости предпринимаемых мер. Коммунары не решились занять Французский банк и конфисковать хранящиеся в нем ценности почти на 3 миллиарда франков. Вместо этого руководители Коммуны унижались перед управляющим банка, выпрашивая средства на выплату жалованья национальным гвардейцам. Энгельс в этой связи писал: «Труднее всего понять то благоговение, с каким Коммуна почтительно остановилась перед дверьми Французского банка. Это было также крупной политической ошибкой. Банк в руках Коммуны – ведь это имело бы большее значение, чем десять тысяч заложников. Это заставило бы всю французскую буржуазию оказать давление на версальское правительство, чтобы заключить мир с Коммуной».

Вместо решительных действий коммунары вели бесконечные дискуссии с бывшими муниципальными властями, среди которых находились откровенные враги. Представители этих кругов имели постоянную связь с Версалем. Они передавали Тьеру интересующую его информацию и сознательно затягивали переговоры. Не пойдя на жесткое подавление контрреволюционных элементов, Коммуна облегчила противнику его задачу – многие представители буржуазии организовывали диверсии, акты саботажа и вредительства.

Стратегическим упущением стало отсутствие прочных связей Парижской коммуны с трудящимися провинции. Между тем революционные коммуны в марте 1871 года были провозглашены в целом ряде городов – Марселе, Тулузе, Лионе и других. Не осознавали коммунары и важности союза с трудовым крестьянством, которое оставалось пассивным на фоне происходящих бурных событий.

На совершенные Парижской коммуной ошибки прямо влияла раздробленность сил внутри нее. В отсутствие ведущей революционной партии туда входили бланкисты, прудонисты, новоякобинцы, анархисты и даже члены масонских лож. Это порождало немало бесплодных споров и разного рода путаницу – тем более опасную, что враг копил силу, дабы подавить революцию в крови. Маркс, поддерживавший с руководителями Коммуны постоянный контакт, писал им 13 мая: «Коммуна тратит, по-моему, слишком много времени на мелочи и личные счеты. Видно, что наряду с влиянием рабочих есть и другие влияния. Все это не имело бы значения, если бы вам удалось наверстать потерянное время».

У восставших не было и единого военного органа. Организацией обороны одновременно занимались Военная комиссия Коммуны, Центральный комитет Национальной гвардии, Военные бюро парижских округов и ряд других образований.

Могла ли Парижская коммуна исправить свои ошибки? Вряд ли есть смысл пускаться в гадания. История отпустила очень немного времени коммунарам. Героические парижские рабочие отважились, по выражению Маркса, «штурмовать небо». И даже их кратковременная победа знаменовала переход мирового движения борьбы за социализм на принципиально новую, более высокую ступень.

«Как бы ни кончилось дело на этот раз, новый исходный пункт всемирно-исторической важности все-таки завоеван», – писал Маркс 17 апреля 1871 года. А уже 23 мая, в самый разгар «кровавой недели», он пророчески сказал: «Принципы Коммуны вечны и не могут быть уничтожены; они вновь и вновь будут заявлять о себе до тех пор, пока рабочий класс не добьется освобождения». Каратели в этот момент уже обстреливали из пушек рабочие кварталы и проводили массовые казни коммунаров.

Именно неделя понадобилась 100-тысячной армии версальцев, чтобы, вступив в Париж, полностью овладеть им. Коммунары оказали героическое сопротивление. Рабочие бились за каждый квартал. А враг жестоко мстил народу, посмевшему поднять голову. Но эта беспощадность не заставила пролетарскую власть дрогнуть.

Неувядаемой славой покрыли себя герои, многие из которых погибли в боях или были расстреляны. Это Огюст Жан-Мари Верморель, Луи Эжен Варлен, Луи Шарль Делеклюз, Ярослав Домбровский… Бок о бок с парижскими рабочими сражались русские социалисты А.В. Корвин-Круковская, Е.Л. Дмитриева, П.А. Лавров и другие.

О коммунарах можно сказать словами Максима Горького: «Безумству храбрых поем мы славу. Безумство храбрых – вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Пускай ты умер!. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!.»

Парижская коммуна стала бесценным опытом борьбы трудящихся за свое освобождение. Она сыграла огромную роль в развитии теории научного коммунизма. Практика ее действий подтолкнула Маркса, Энгельса и их последователей к более глубокой разработке учения о классовой борьбе, о революции, о диктатуре пролетариата.

Роль Коммуны огромна. Она во многом заложила фундамент всего последующего пролетарского революционного движения. Ее уроки имели не меньшее значение для становления большевизма, чем уроки Первой русской революции для победы Великого Октября. Как подчеркивал В.И. Ленин, «дело Коммуны – это дело социальной революции, дело полного политического и экономического освобождения трудящихся, это дело всесветного пролетариата. И в этом смысле оно бессмертно».

Выступая в январе 1918 года на III Съезде Советов с отчетом о деятельности Совета народных комиссаров, В.И. Ленин напомнил делегатам о всемирно-историческом значении Парижской коммуны. Он охарактеризовал его как «первый опыт рабочего правительства» и «зачаток Советской власти». Этот великий опыт был подтвержден и обогащен опытом Великой Октябрьской социалистической революции. Ровно так же он был дополнен трагическими уроками разрушения социализма в СССР и странах Восточной Европы. В настоящее время он сохраняет свое непреходящее значение.

Современные коммунисты являются наследниками героев Парижской коммуны. Да, действовать приходится в неодинаковых условиях. Компартии разных стран обязаны учитывать различный расклад классовых сил. Коммунисты Китая, Вьетнама, Кубы, Лаоса, КНДР находятся у власти и работают над строительством социалистических обществ. В ряде государств, среди которых Белоруссия, Аргентина, ЮАР, Непал, Сирия, Бангладеш, компартии входят в правящие альянсы. Имея собственные программные установки, они поддерживают проведение прогрессивных социально-экономических реформ и антиимпериалистическую борьбу.

В большинстве стран мира коммунисты сегодня – это оппозиционные, борющиеся партии. Они находятся в авангарде сопротивления антинародной политике правительств крупного капитала. Пандемия коронавируса только подчеркнула людоедскую сущность буржуазного строя. Миллионы трудящихся по всей планете стали жертвами преступной «оптимизации» социальных прав, отсутствия доступа к здравоохранению, массовых увольнений…

Капитал и его лакеи-чиновники твердят об «объективных причинах» кризиса. Они не устают повторять мантру о том, что «все мы в одной лодке». Это бессовестная ложь. Вглядитесь в ситуацию пристальнее. Число голодающих в мире увеличилось на десятки миллионов. Трудящиеся со страхом думают о завтрашнем дне. Тем временем миллиардеры не успевают подсчитывать прибыли.

В самых разных странах разворачивается массовое протестное движение. Который месяц продолжаются многомиллионные выступления индийских крестьян и поддерживающих их рабочих. Забастовки с требованием улучшения жизни и прекращения неолиберальных экспериментов проходят во Франции, Греции, Турции, Бразилии, Колумбии, Казахстане, Индонезии и десятках других стран. Даже оплот глобального капитала – Соединённые Штаты – переживает рост рабочего движения и взлёт популярности социалистических идей.

Новоявленные Наполеоны и Тьеры пытаются подавить протесты. Они надеются в который раз одурманить трудящихся националистическими и шовинистическими химерами. Но недовольство людских масс становится всё сильнее и организованнее. Левые силы вернулись к власти в Боливии, сбросив поддержанную Вашингтоном хунту. Успехов на выборах добились прогрессивные движения в Эквадоре, Гайане, на Шри-Ланке и в других странах.

В России главной силой, защищающей интересы трудящихся, является КПРФ.  Власть, напуганная ростом протестных настроений, усилила атаки на коммунистов. Незаконные аресты, ужесточение законодательства, разнузданный антисоветизм, информационное давление стали повседневной реальностью. По задумке российских бонапартистов, всё это должно ослабить КПРФ, запугать её активистов и сторонников. Но в ответ наша партия становится более сплочённой и уверенно готовится к важным политическим событиям. Сентябрьские выборы в Государственную думу – лишь одно из них.

Да, у каждой левой партии, у каждого боевого отряда трудящихся свои трудности и свои успехи, свои сильные и слабые стороны. Но всех нас объединяет общая цель – устремлённость вперёд, к построению справедливого социалистического общества. И в этой человеческой ассоциации владыкой будет труд, а не капитал.

Идейное наследие Парижской Коммуны учит современных борцов за социализм стойкости и самоотверженности. Оно предостерегает нас от опасных иллюзий и сомнительных компромиссов. Оно напоминает, что только массовая пролетарская партия, вооружённая идеями марксизма-ленинизма, способна повести обездоленных людей труда на борьбу за светлое будущее.

Воплотить мечты коммунаров в реальность – наша цель. И мы твердо знаем, что она выполнима. Задушенная контрреволюцией Парижская Коммуна не успела доказать данный факт. Но это доказали десятилетия головокружительных успехов Союза ССР. Это доказали убедительные результаты развития Вьетнама и стойкость Кубы. Это доказали фантастические успехи социалистического Китая, который под красным стягом стремительно выдвинулся в самый центр всей мировой политики. Да что там политики! В самый центр бытия современного мира.

У нас, коммунистов, есть все основания уверенно смотреть в будущее. В социалистическое будущее. И люди этого красивого Завтра никогда не забудут героев Парижской Коммуны, стоявших у самых его истоков.

Геннадий ЗЮГАНОВ

Издательство «Альпина нон-фикшн» представляет книгу Рут Кинна «Никакой власти. Теория и практика анархизма» (перевод Ольги Корчевской).

Большинство СМИ традиционно очерняют анархизм, связывая его с хаосом и беспорядками, или попросту игнорируют как явление. Однако это философское и политическое движение — от Occupy Wall Street до Pussy Riot, от Ноама Хомского до Дэвида Грэбера — актуально сегодня как никогда. Вопреки расхожему мнению, разнообразные течения анархизма имеют четкую самоидентификацию, а вместе их объединяет стремление к свободе и коллективному благу без вмешательства государства.

Профессор политической философии Рут Кинна создает объемную картину бурной истории анархизма. Начиная с таких ключевых событий, как Парижская коммуна и Хеймаркетский бунт, она подробно знакомит читателя с основными анархистскими группами, мыслителями и активистами движения, показывая их теоретические выкладки и разнообразие методов борьбы.

Предлагаем прочитать начало одной из глав книги.

Условия

Было бы странно, если бы деколонизацию или феминизацию определяли как необходимые условия анархии, хотя такие требования в наше время можно часто услышать. Условие — понятие слишком строгое, чреватое закреплением отношений таким образом, что большинство анархистов сочло бы это противоречащим принципам самого анархизма. Однако возможно и более свободное использование этого термина: у многих анархистов есть определенный минимальный набор правил и принципов для осуществления взаимодействий, например манифесты или стратегия безопасных пространств. Некоторые анархисты разрабатывают и более сложные системы правил для предлагаемых ими альтернатив.

В этой главе я проанализирую анархические нормы, принципы и правила межличностного и межгруппового взаимодействия и покажу, как анархисты, разделившись на два лагеря — индивидуалистов и коммунистов, — представляли себе функционирование анархических обществ. Мы рассмотрим анархические утопии и анархические концепции демократии.

Анархические принципы организации общества

В 1909 году Макс Неттлау, которого считают первым видным историком анархизма, обнаружил написанную в 1860 году ботаником и экономистом Полем Эмилем де Пюидом статью «Панархия» (Panarchie). Порядок, при котором все подчиняются правилам одной политической системы, описан в ней как сугубо враждебный человеческой свободе. Под «политической системой» де Пюид подразумевал не партии или фракции, борющиеся за контроль над законодательной властью, а основополагающие принципы управления. По его мнению, независимо от того, сформировано ли правительство «по решению большинства или иным образом», существующие ограничения выбора так или иначе носят директивный характер. Если не считать эмиграции, инакомыслящие не имели возможности выражать недовольство системами правления, которым отдавало предпочтение большинство. Самому большинству тоже фактически было отказано в выборе после установления определенной системы — получая какие-то выгоды, это большинство было вынуждено принимать ее явно или с молчаливой покорностью.

Будучи либералом свободного рынка и сторонником невмешательства в экономику, де Пюид, по словам Неттлау, пытался распространить принципы свободной рыночной экономики и на политическую сферу. Свобода, к которой стремился де Пюид, означала «свободу быть или не быть свободным по собственному выбору». Его предложение было «панархическим», что означало право каждого человека самому «выбирать политическую систему общества, в котором тот хочет жить».

Как работает панархия? Главным принципом была детерриториализация[1] власти. Правительство или общественная организация (этому термину Неттлау отдавал предпочтение) создается на основе согласия, а не директивно. За основу им была взята действующая модель ЗАГСов (бюро записи актов гражданского состояния):

«В каждом муниципальном образовании открывается свое бюро для регистрации политического участия граждан в той или иной системе власти. Взрослые граждане добровольно вносят себя в списки сторонников монархии, республики и т. д.

С этого момента другие системы власти их никак не касаются. Каждая система организуется сама по себе, имеет своих представителей, законы, судей, налоги, независимо от количества подобных организаций, сосуществующих рядом друг с другом.

Для урегулирования разногласий, которые могут возникнуть между этими организациями, как и между поддерживающими их гражданами, будет достаточно арбитражных судов» .

Это может показаться странным, но де Пюид был готов включить анархию в свой набор политических систем. Дело в том, что к федералистским предложениям Прудона он относился столь же критически, как и к различным этатистским вариантам республиканцев, либералов и монархистов. По его мнению, анархисты выпадали за рамки плюралистического панархистского поля, поскольку набор их политических моделей был ограничен. Анархия в его представлении предлагала такой же узкий выбор, как и монархия, и республика. В отличие от анархистов, панархисты признавали весь спектр моделей управления с целью удовлетворить существующий у политических потребителей спрос.

С точки зрения анархистов, де Пюид напрасно отождествлял правительство с государством. Он либо неправильно понял, либо ошибочно отверг анархическую идею о фундаментальном различии между этатизмом и анархией. Де Пюид поместил анархию и этатистские формы правления в единый спектр, в то время как анархистские классификации систем правления подразумевали фундаментальное разделение на монархические, республиканские и либеральные. Безусловно, это также означало, что у анархистов было меньше вариантов для выбора, чем предлагал де Пюид. Они явно не могли одобрить формы правления, узаконивающие неравномерное распределение власти, эксплуатацию и доминирование. Однако, помимо этого, основного пункта, не существовало единого представления об анархических принципах организации общества. Анархисты расходились во мнениях о том, какого рода власть необходимо ограничивать и как реализовывать эти ограничения наиболее эффективно, чтобы защитить анархические принципы.

Некоторые анархисты утверждали, что конституционную основу анархии разработать в принципе невозможно. К их числу относился Эмиль Арман, сторонник свободной любви и пропагандист антимилитаризма. Описывая жизнь как эксперимент, он утверждал, что анархисты должны стремиться прожить ее «неизменно… вне закона, морали или обычаев». Жизнь как эксперимент «рвет все программы в клочья, попирает право собственности, выбивает окна и покидает башню из слоновой кости[2]. Будучи скиталицей, она уходит из города Общепризнанных Фактов через ворота Страшного суда в поисках приключений за его стенами, открытая для неизвестного». Единственное правило, которое допускалось, — это отсутствие любых правил. На самом деле политика Армана была более многогранной. Он объединил свое восторженное представление об эксперименте с концепцией самоорганизации и ожидал от экспериментаторов спонтанных коллективных действий:

«Индивидуалист знает, что отношения и соглашения между людьми должны устанавливаться в добровольном порядке; договоренности и контракты — иметь определенную цель, конкретный срок и не являться обязательными; они всегда должны предусматривать возможность расторжения; не будет существовать пункта или статьи соглашения или договора, которые не взвешиваются и не обсуждаются перед достижением согласия; односторонний договор, обязывающий кого-либо выполнить обязательство, не принятое им лично и сознательно, будет невозможен. Индивидуалист знает, что ни одно экономическое, политическое или религиозное большинство, ни одна социальная группа не сможет заставить меньшинство или одного человека против его воли подчиниться решениям или постановлениям большинства».

Ответ Армана говорит о глубоком и давнем предубеждении анархической мысли против конституции. Однако его неприятие планов, сформулированных другими анархистами, было обусловлено отказом признавать то, что правила, заложенные им самим в умы его «экспериментаторов», обладали конституционным статусом. Хотя анархисты в основном неохотно используют язык конституционализма для анализа своих предложений, те, кто менее щепетилен в отношении нормотворчества, утверждают, что более детальная спецификация анархических социальных отношений, возможно, даже выходящая за рамки человеческого общества, одновременно и необходима, и желательна.

Столкнувшись с вопросом о том, какие формы социальной организации наилучшим образом подходят для реализации анархических принципов, анархисты разработали конституционные модели двух основных типов: индивидуалистического (конституции, предложенные Давидом Андраде и Виктором Ярросом) и коммунистического (конституции платформистов и испанских анархистов).