Отзыв по рассказу христова детка

Был на свете самый чистый и светлый праздник, он был
воспоминанием о золотом веке, высшей точкой того чувства,
которое теперь уже на исходе,- чувства домашнего очага.
Праздник Рождества Христова был светел в русских семьях,
как ёлочные свечки, и чист, как смола. На первом плане
было большое зелёное дерево и весёлые дети; даже взрослые,
не умудрённые весельем, меньше скучали, ютясь около стен.
И всё плясало — и дети, и догорающие огоньки свечек.
А. Блок.

Самый добрый праздник года – это, конечно же, Рождество. Самый добрый, самый великодушный, самый сентиментальный (от фр. sentiment – чувство).
В этот день христианский мир отмечает рождение нового царя, но не царя принуждения, войны или силы, а Царя нового царства – Царства Истины, добра и справедливости. Отсюда и основной посыл праздника – делай Добро, забудь распри и обиды, прости врагам своим. И поскольку Рождение Христа — главное чудо мира, этот день из года в год должен сопровождаться совершением новых чудес.

Рождество как один из главных религиозных праздников оказало огромное влияние на все области человеческой жизни, в том числе, и на литературу.
Давайте посмотрим, как идея Рождества отражалась в мировой литературе.

Разумеется, начать надо с произведений, в основу которых положен евангельский сюжет.

Евангелие от Матфея гласит:

Пошёл также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из дома и рода Давидова, записаться с Мариею, обручённою ему женою, которая была беременна. Когда же они были там, наступило время родить Ей; и родила Сына своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице. (Мтф, гл.1).

Если пересказывать события по-простому, то дело было так.
Римский император Август объявил перепись населения, а по тогдашним правилам проходить регистрацию люди должны были в том городе, в котором они родились. Вот Иосиф и пошел регистрироваться вместе со своей беременной женой в Вифлеем. На беду город был переполнен, и единственное свободное место, которое они нашли, был вертеп, иначе – хлев, где обретались коровы, овцы и прочий скот.

Вот вам первый символ – Христу изначально не нашлось место среди людей, и родился он в окружении бесхитростных созданий.

Второй – это отношение горожан (и вообще, людей) к приходу Мессии. Как же они отнеслись к величайшему в истории человечества событию? А никак. Город спал. Или развлекался, или что-то там делал.

Поклониться маленькому Спасителю пришли только волхвы и пастухи.
Волхвы – это олицетворение разума, тогдашние ученые. Они провели, как бы сейчас сказали, большую исследовательскую работу и вычислили (при помощи абстрактных цифр) дату и время рождения нового Царя. Иными словами, научно предсказали приход Мессии.
А пастухи были просто пастухами. Не особо грамотные, а скорей всего, совсем неграмотными, увидели звезду и пошли за ней. Что называется – не мудрствуя лукаво. Пастухи олицетворяют собой бесхитростную веру, безусловное доверие, чистоту помыслов.
То есть, в царствие добра можно войти двумя путями – при помощи знаний и при помощи веры.

А знаете, кто был третий, кто ждал рождения необычного ребенка? Царь Ирод. Только он ждал рождения младенца для того, чтобы сразу убить опасного конкурента, который, по предсказанию тех же волхвов, должен был отнять у него царство.
Согласно первоначальным договоренностям, волхвы должны были указать место, где находился младенец-Мессия. Однако во сне им было откровение, и волхвы не вернулись к Ироду.
Когда Ирод сообразил, что волхвы его, грубо говоря, кинули, он пришел в ярость и повелел убить в Вифлееме и его окрестностях всех младенцев мужского пола в возрасте до двух лет, надеясь, что в их число попадет и загадочный будущий царь.

Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался, и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал от волхвов. Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет » (Мф. 2: 16-18)

Такова историческая подоплека события. А символическую мы уже отметили.
Изображение рождества Христова подавалось двойственно, что совпадает с его двойственной сущностью – он и бог, и человек.

С одной стороны, автор позволяет себе умиляться (рождение ребенка всегда трогательно), с другой, в произведениях присутствует благоговение (все-таки младенец был не простой, да и родился он несколько иначе, чем обычные дети, ибо мать его и после родов осталась девственницей).

Первое – А. Фет. Ночь тиха, по тверди зыбкой…

Ночь тиха, по тверди зыбкой
Звезды южные дрожат.
В ясли тихие с улыбкой
В ясли тихие глядят.

Ясли тихо светят взору,
Озарен Марии лик.
Звездный хор к иному хору
Слухом трепетным приник.

И над Ним горит высоко
Та звезда далеких стран:
К ней несут цари востока
Злато, смирну и ладан.

И второе – Саша Черный. Рождественское.

В яслях спал на свежем сене
Тихий крошечный Христос.
Месяц, вынырнув из тени,
Гладил лен его волос…
Бык дохнул в лицо младенца
И, соломою шурша,
На упругое коленце
Засмотрелся, чуть дыша,
Воробьи сквозь жерди крыши
К яслям хлынули гурьбой,
А бычок, прижавшись к нише,
Одеяльце мял губой.
Пес, прокравшись к теплой ножке,
Полизал ее тайком.
Всех уютней было кошке
В яслях греть дитя бочком…
Присмиревший белый козлик
На чело Его дышал,
Только глупый серый ослик
Всех беспомощно толкал.
«Посмотреть бы на ребенка
Хоть минуточку и мне!»
И заплакал звонко-звонко
В предрассветной тишине…
А Христос, раскрывши глазки,
Вдруг раздвинул круг зверей
И с улыбкой, полной ласки,
Прошептал: «Смотри скорей!..»

По лексике, по деталям, которые используют авторы, легко понять – к какой ипостаси младенца Христа апеллируют эти стихотворения.

С развитием общества религиозность ослабевает. То есть, ослабевает каноническая составляющая, и если можно так сказать, внешнее уступает место внутреннему.

Посмотрите еще одно стихотворение (одно из моих любимых у Бродского)

В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.

Сетки, сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлеем из-за снежной крупы.

И разносчики скромных даров
в транспорт прыгают, ломятся в двери,
исчезают в провалах дворов,
даже зная, что пусто в пещере:
ни животных, ни яслей, ни Той,
над Которою – нимб золотой.

Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства –
основной механизм Рождества.

То и празднуют нынче везде,
что Его приближенье, сдвигая
все столы. Не потребность в звезде
пусть еще, но уж воля благая
в человеках видна издали,
и костры пастухи разожгли.

Валит снег; не дымят, но трубят
трубы кровель. Все лица, как пятна.
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.
Кто грядет – никому непонятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать пришлеца.

Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь – звезда.

На этом позвольте закончить «евангельскую» часть и перейти к более светской.

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ или СВЯТОЧНЫЙ РАССКАЗ

ЗАРОЖДЕНИЕ ЖАНРА

Отцом рождественского рассказа считают Ч. Диккенса. А случилось это так.

В 40-х годах XIX века положение рабочих в Англии было ужасающим (мы помним, что в это время в Англии зарождался капитализм – привет Марксу!), и посему не было еще ограничения продолжительности рабочего дня, условия работы были тяжелейшими, бесправие трудящихся – полным.

Прогрессивная английская интеллигенция, понятное дело, пыталась изменить положение дел. И вот некто Саутворд Смит, член правительственной комиссии по вопросам детского труда, обратился к всенародно популярному Диккенсу с просьбой написать статью дабы привлечь внимание общественности к проблеме чудовищной эксплуатации детей.

Диккенс сначала согласился и даже название придумал — памфлет «К английскому народу, в защиту ребенка-бедняка», но потом отказался, решил протестовать не как публицист, а как писатель. То есть изложить социальную проповедь в занимательной художественной форме.

Диккенс задумал цикл рассказов, которые планировал публиковать к Рождеству, празднику, обращенному к нравственной основе человека – к обычаю христианского примирения с врагами, забвению обид, установления мира и доброжелательных отношений между людьми, к каким бы классам они ни принадлежали.

В сборник «Рождественские повести» вошли пять повестей:
Рождественская песнь в прозе
Колокола
Сверчок за очагом
Битва жизни
Одержимый, или Сделка с призраком

На самом деле, только первая повесть целиком посвящена Рождеству. Действие второй повести происходит под Новый год, в четвертой и пятой рождественские празднества даны лишь как эпизоды, в «Сверчке» Святки не упоминаются вовсе.
Однако это не помешало сложиться мнению, что Диккенс «изобрел Рождество», поскольку все повести объединены общим идейным замыслом и общим настроением.
«Рождественские повести» поднимают морально-этические проблемы: взаимное доверие как основа семейного счастья, самопожертвование в любви, влияние чистой и благородной души на окружающих и другие подобные мотивы.
Чем не христианские заповеди, без исполнения которых мы не войдем в Царство Божие?

ПРИЗНАКИ РОЖДЕСТВЕНСКОГО РАССКАЗА

Привязка времени действия к Рождеству.

Причем главный смысл не в том, что действие происходит зимой, а в том, что описываемые события могли происходить (и происходят) ТОЛЬКО В РОЖДЕСТВО.

Последний день перед Рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа. Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты. Еще ни одна толпа парубков не показывалась под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпучий снег. Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле. (Гоголь. Ночь перед Рождеством)

Обязательное условие всякого рождественского рассказа — кульминация событий происходит в праздник Рождества Христова.

Вспомним «Рождественскую сказку» Пауло Коэльо.
В ней речь идет о трех кедрах, которые провели целые века в раздумьях о жизни и смерти, о природе и человечестве. У каждого кедра было свое заветное желание,но реальность никогда не спрашивает, о чем мы мечтаем.
Первый кедр стал хлевом, из второго дерева сделали грубый деревенский стол, а особенно горько сетовал третий, так как его распилили на доски и оставили на складе.
И вот в Рождество мечты начинают сбываться. Первый кедр послужил опорой величайшему Царю Земли, второй кедр понял, что он послужил опорой не только чаше с вином и блюду с хлебом, но и союзу между Человеком и Божеством. Но когда из досок третьего дерева сколотили крест и прибили к нему израненного человека, то кедр ужаснулся своей участи и принялся проклинать жестокую судьбу. Только после некоторого времени он понял, что произошло чудо: из орудия пытки он превратился в символ торжества. Мечта сбылась, но совсем иначе, чем он себе представлял.
Заключительная фраза «Сказки» прямо выражает мораль: «Так исполнилась судьба трех ливанских кедров: как это всегда бывает с мечтами, которые совершаются в Рождество».

МОТИВЫ РОЖДЕСТВЕНСКОГО РАССКАЗА

Среди главных мотивов рождественского рассказа выделяют:
— мотив нравственного перерождения героев,
— мотив божественного дитя,
— мотив рождественского чуда.

НРАВСТВЕННОЕ ПЕРЕРОЖДЕНИЕ ГЕРОЯ

Спаситель пришел на землю именно за тем, чтобы примером своей жизни показать – добро всегда восторжествует над злом.
В рождественском рассказе эта мысль является той точкой, с которой начинается преображение героя.

«Рождественская песнь в прозе» Ч. Диккенса.

Когда-то Эбенезер Скрудж был обычным мальчиком, романтичным подростком, влюбленным мужчиной. Но незаметно его идеалы и стремления заслонили деньги. В погоне за капиталом Скрудж забыл обо всем. Он никогда не подаст монетки нищему, не улыбнется прохожему — повсюду ему чудятся враги и дармоеды. Эбенезер платит крошечное жалованье бедному слуге, который работает за троих.

Однако под Рождество случается Чудо (вот так, с большой буквы).
Видения, ночные полеты над спящим городом, возвращение в прошлое, перенесение в будущее, размышления над поросшей травой каменной надгробной плитой словно открывают у ГГ новое зрение. «Холодный и твердый, как кремень» Скрудж становится «щедрым человеком» для многих нуждающихся.

Показав перерождение Скруджа, Диккенс пытался доказать, что человек способен переделать мир, переделав при этом самого себя.

Лесков. «Зверь».

Рассказчик вспоминает историю из своего детства – Рождество, проведенное в имении своего дяди, жестокого и злого старика, гордящегося этими качествами и считающим их выражением мужества и твердости духа.

Центральное событие сюжета — «послеобеденное развлечение для гостей», травля медведя.
Медведь является вторым ГГ рассказа, антагонистом дядюшки. Весьма симпатичный персонаж — ходит на задних лапах, помогает мужикам таскать мешки, носит шляпу с пером, дружит с крепостным Ферапонтом.

Зверь и человек как будто поменялись ролями: человека все боятся, как дикого зверя, и никто не любит, а за зверя, как за человека, молятся даже дети.

Во время травли медведю удается спастись, Ферапонт не смог убить своего друга, хотя прекрасно знал, что за упущенного зверя будет жестоко наказан барином.

В финале рассказа происходит чудо.
Во время рождественской проповеди священник говорит о даре – нашем сердце, исправленном по учению Христа, и душа дяди преображается. Впервые на его глазах появляются слезы. В несколько мгновений этот человек проходит три этапа духовного очищения. Первый этап — встреча с Богом, который материализуется через слова священника о «даре». Второй, встреча с самим собой, причиняет старику наибольшее страдание. Он осознает свою греховность и раскаивается. Последним этапом становится встреча с ближним — суровый хозяин прощает своего раба Ферапонта и дает ему вольную. Зверь истинный, т.е. дядя, становится человеком с большой буквы.

Преображается и Ферапонт. Как человек, представ перед Богом, возвышается от раба до сына Божия, так и Ферапонт возвышается от раба хозяина до его друга. Получив вольную, Ферапонт отказывается покидать дядю и остается с ним как помощник и друг.

Психологические преображения героев, показанные Лесковым, происходят столь стремительно, что критики считали их надуманными, подогнанным под святочное задание.
Однако в этом проявляется специфика рождественского рассказа. На сцену вступает Высший Промысел в виде Чуда. Это углубляет смысл эпиграфа: «И звери внимаху святое слово» – даже самому ожесточенному человеку Христос дает шанс спасения.
«Молитесь рожденному Христу», – призывает сельский священник, и Христос становится укротителем «зверя». Благодатные покаянные слезы, ниспосланные человеку-зверю – главное чудо сюжета. «Происходило удивительное: он плакал!» (с)

Плач сменяется весельем и смехом, страх – радостным ликованием: «здесь совершилась слава вышнему Богу и заблагоухал мир во имя Христова, на месте сурового страха… Зажглись веселые костры, и было веселье во всех, и шутя говорили друг другу:
– У нас ноне так сталось, что и зверь пошел во святой тишине Христа славить».

Эта фраза – ясная апелляция к ангельскому гимну из Евангелия от Луки во славу Рождества: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человецех благоволение!» (Лк.2,14).

БОЖЕСТВЕННОЕ ДИТЯ

Опять обратимся к евангельской легенде. В центре события — рождение ребенка. В повседневной жизни главными героями такого события (родов) стали бы родители или окружающие люди. Но ведь родился не обычный младенец, а богочеловек, поэтому он становится главной фигурой. Младенец озаряет пещеру (вертеп), в котором родился, и это есть предтеча того света, которым озарит взрослый Христос весь мир.

В контексте рождественского рассказа это проявляется в том, что с образом божественного младенца соотносится образ героя-ребенка.
В большинстве произведений сюжет построен таким образом, что события преломляются через призму детского восприятия – художественный прием, многократно усиливающий глубину «взрослого» смысла.

Ведь так отрадно порой снова стать хоть на время детьми! А особенно хорошо это на святках, когда мы празднуем рождение Божественного младенца. (Диккенс)

«Детская» тема (детская непосредственность восприятия праздника, детская вера в чудо) сочетается с темой семейной, что опять же связано с Евангелием – тема Святого Семейства.

Иосиф, плотник бородатый,
сжимал, как смуглые тиски,
ладони, знавшие когда-то
плоть необструганной доски.

Мария слабая на Чадо
улыбку устремляла вниз,
вся умиленье, вся прохлада
линялых синеватых риз.

А Он, Младенец светлоокий
в венце из золотистых стрел,
не видя Матери, в потоки
Своих небес уже смотрел.
(Набоков. В пещере)

Рождество – семейный праздник. Рождество выступает как синоним любовного единения близких людей, домашнего очага — «уют запертой рождественской комнатки», воспетый Диккенсом.

Рождественские рассказы входили в репертуар домашнего праздничного чтения, обычая, уже вытесненного из семейной жизни. Так формировался облик семьи, создавалось ее единство. И даже если рождественский рассказ не всегда соответствовал действительности, он пробуждал теплые чувства, заставлял не только сопереживать (= радоваться и плакать вместе с героями),но и действовать (=совершать дела милосердия), следуя словам святого апостола Павла: «Доколе есть время, будем делать добро всем».

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ЧУДО

Согласно словарям, чудо – это либо сверхъестественное явление, вызванное вмешательством божественной или потусторонней силы, либо нечто поразительное, удивляющее своей необычностью.

Примерно такие чудеса и встречаются в рождественских рассказах.
Начнем с потусторонних.

Очень часто в рождественских рассказах описываются мистические явления – привидения, духи, эльфы, феи и т.д. Этот прием придает произведению занимательность, все мы любим читать про необычное. Однако рождественский рассказ – это больше сказка, чем мистика или ужастик.

Помните?
На Рождество девочка Мари получает в подарок куклу для раскалывания орехов — Щелкунчика, который ночью оживает и вступает в схватку с семиголовым мышиным королем. Исход битвы решает брошенная Мари туфелька.

Крестный Мари, от самый, который подарил Щелкунчика, рассказывает его историю. Оказывается, Щелкунчик – принц, заколдованый злой королевой Мышильдой. А спасти его может только Мари, ибо она правит светлым царством.
Так и произошло. При помощи Мари Щелкунчик победил Мышиного короля и повел Мари в Кукольное королевство. А там… и Рождественский лес, и Леденцовый луг, и Лимонадная река, и озеро Миндального молока. А столицей был город Конфетенбург с Марципановым замком, в котором Мари стала настоящей принцессой. (Гофман. Щелкунчик и Мышиный Король).

Прекрасная сказка. Добрая и со смыслом. Да, в наше время смотрится наивной, но, согласитесь, вполне подходит для того семейного чтения, которое у нас еще осталось – почитать книжку своему маленькому ребенку. Разве это не настоящее Чудо?

И возвращаясь к потусторонним чудесам рождественских рассказов.
Как правило, они являются не главной целью, как в классическом хорроре или мистике, а лишь обрамлением основной посылки произведения – добро побеждает зло.

Очень часто сказочный элемент используется для контрастного описания картин жестокого реала. Как, например, в «Колоколах» Диккенса. Сны и видения бедного Тоби, несмотря на фантастических существ, изображают ту действительность, которую автор в заключительных строках повести призывает читателя по мере сил изменять.

Интересно разобрать и такие случаи, когда потусторонние ужасы являются лишь приемом, до поры до времени скрывающим оригинальный сюжетный ход.
Классическим примером такого произведения является рассказ Лескова «Привидение в Инженерном замке».

Это рассказ с привидениями без привидений, но читатель не догадывается об этом до самой последней страницы, пока ужасающее привидение не обретет плоть и кровь.
Автор пересказывает таинственные явления, приписываемые духам и привидениям «Павловского дворца и, одновременно, скрывается за неопределенно-личным – «говорили». «Говорили что-то такое страшное и вдобавок еще сбывающееся» (с). У читателя остается выбор — «хотите – верьте, хотите – нет». По выражению Л. Аннинского, в художественном мире Лескова «и страшно и весело, и отчаянно, и жутко в этом мире».

Далее умолкаю, поскольку не хочу портить впечатление тем, кто соберется прочесть этот рассказ. Пусть каждый самостоятельно встретится с последним привидением Инженерного замка и оценит нравственный урок рассказа.

Теперь позвольте перейти к тем чудесам, которые мы считаем необыкновенно удачно сложившимися обстоятельствами. Разумеется, на примере святочных рассказов.

Что может явиться таким чудом? Это и исполнение заветной мечты, и избавление от трудной жизненной ситуации.

Классические иллюстрации – рассказы Куприна «Тапер» и «Чудесный доктор». Каждый рассказ, по выражению автора, быль.

Фабула «Тапера» основана на действительном факте, произошедшем в 1885 г. в Москве. Не буду пересказывать сюжет, вы его прекрасно помните (а кто подзабыл, перечтите немедленно, стыдно не знать русскую классику, товарищи писатели)).

Идея рассказа, если можно так сказать, типично рождественская.
Случайно (но случайно ли чудо в Рождество?) на пути талантливого, но бедного подростка встречается знаменитый русский пианист и композитор Рубинштейн. Музыкант был настолько покорен виртуозной игрой мальчика, что помог тому поступить в Московскую консерваторию и получить музыкальное образование. Впоследствии маленький гений стал известным всей России талантливым композитором.
Кто именно это был? Куприн не называет его имени, да это и неважно. Важна «рождественская» посылка рассказа – взаимоотношения людей бедных и богатых, милосердных и высокомерных, отзывчивых и жестокосердных. И, разумеется, трактовка чуда как неожиданно счастливого поворота судьбы.

В рассказе «Чудесный доктор» сюжет типично рождественский. Нищий чиновник Мерцалов (облегченный вариант Мармеладова из «Преступления и наказания») случайно встречает некоего доктора (потом выяснится, что это был профессор Пирогов), который спасает и безнадежно больного ребенка Мерцалова, и его несчастную жену, и старших детей.
Визит чудесного доктора – аналог явления Спасителя, который дает людям шанс изменить жизнь к лучшему.

Вообще, строго говоря, рождественские рассказы Куприна не являются какими-то необыкновенными образчикам русской словесности. На мой взгляд, у Куприна по-настоящему удачных вещей раз-два и обчелся. Все-таки он – только репортер и певец литературных штампов. Но применительно к разбираемому жанру, Куприн проявил себя достойным продолжателем диккенсовских традиций, перенесенных на российскую почву.

Типичный рождественский рассказ – как раз тот случай, когда социальная составляющая вредит целостности произведения. Бесхитростность (наивность?) повествования в большей степени способствует решению задачи – умягчению сердец читателей, нежели бескомпромиссное и откровенное «обнажение социальных язв», которое в определенных условиях может вызвать ожесточение и уныние.

Какие еще черты характерны для рождественского рассказа?

ФАБУЛА

Рассказа, как правило, включает в себя три стадии развития действия. Условно их можно назвать «Ад» — «Земля» — «Рай», и восходят эти названия к средневековым рождественским мистериям, в которых постулировалась трехуровневая организация пространства=мироздания.
В начале произведения герой находится в состоянии духовного или материального кризиса.
В середине повествования кризис разрешается путем вмешательства сил извне – это могут быть потусторонние силы или счастливая случайность, которая, в сущности, тоже является знаком свыше.
Финал всегда светлый, добро неизменно торжествует.

КОМПОЗИЦИЯ

Зачин строится на описаниях несчастий героя.
Интонация не обвиняющая (автор выступает не как судья, а как хроникер).
Логика сюжета подчинена преодолению неполноты, дисгармонии жизни.
В успешном стечении обстоятельств автору и героям видится Небесное заступничество.
Концовка счастливая, и о ней хочется поговорить подробней.

СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ

Классический хэппи-энд состоит в том, что все перипетии заканчиваются для положительных героев удачно — «И жили они долго и счастливо».

Так и в рождественских рассказах — любящие встречаются после долгой разлуки, страждущие выздоравливает, враги примиряются, безнравственные люди чудесно преображаются…
Хэппи-энд?
Несомненно.
Но как оценивать финал такого, самого что ни на есть рождественского рассказа, как «Девочка со шведскими спичками» Андерсена?
Героиня-то умерла. Замерзла на ступенях богатого дома. Где же обещанное чудо?

И вот тут для понимания символики данного рассказа опять надо обратиться к первоисточникам – к евангельским истинам.

Согласно христианским воззрениям, земная жизнь – всего лишь краткий промежуток, подготовка к переходу в Вечность, к достижению истинного блаженства – слиянию с Всевышним.

Девочка умирает в рождественскую ночь. Христианин постарается не сильно предаваться скорби, зная, что счастье (тепло, еду, елку) героиня получит не на земле — на Небе. Тягости земного существования будут уравновешены небесным блаженством.
Автор приводит героиню (а вместе с ней и читателя) в Небесные обители, где каждый из нас обретет в конце концов покой и счастье.

Девочка чиркнула об стену новою спичкой; яркий свет озарил пространство, и перед малюткой стояла вся окруженная сиянием, такая ясная, блестящая и в то же время такая кроткая и ласковая, ее бабушка.
— Бабушка! — вскричала малютка. — Возьми меня с собой! Я знаю, что ты уйдешь, как только погаснет спичка, уйдешь, как теплая печка, чудесный жареный гусь и большая, славная елка!
И она поспешно чиркнула всем остатком спичек, которые были у нее в руках, — так ей хотелось удержать бабушку. И спички вспыхнули таким ярким пламенем, что стало светлее, чем днем. Никогда еще бабушка не была такою красивою, такою величественною! Она взяла девочку на руки, и они полетели вместе в сиянии и в блеске высоко-высоко, туда, где нет ни холода, ни голода, ни страха: к Богу!
В холодный утренний час в углу за домом по-прежнему сидела девочка с розовыми щечками и улыбкой на устах, но мертвая. Она замерзла в последний вечер старого года; новогоднее солнце осветило маленький труп. Девочка сидела со спичками; одна пачка почти совсем обгорела.
— Она хотела погреться, бедняжка! — говорили люди. Но никто и не знал, что она видела, в каком блеске вознеслась вместе с бабушкой к новогодним радостям на небо! (Андерсен. Девочка со шведскими спичками).

Аналогичную трактовку можно увидеть и в рассказе Достоевского «Мальчик у Христа на елке».

Расцвет жанра рождественского рассказа длился недолго. Диккенс начал публиковать свои «Рождественские повести» в 40-х годах XIX века, а к 1910 году жанр практически угас.

Возможно, это случилось из-за того, что из года в год авторы повторяли одни и те же темы.
Немецкий писатель Карл Грюнберг в заметках «Кое-что о святочном рассказе» указал на однообразие святочных сюжетов. «Все они завершаются счастливым концом («как-никак сочельник») и «в финале какой-нибудь благотворитель достает толстенный бумажник. Все растроганы, все поют песню в честь сил небесных!» (с)

А может быть, причина крылась в изменении ситуации в мире – слишком уж много общественных потрясений случилось в начале ХХ века, и наивность мечты спасовала перед реальностью.

Во всяком случае, в России политические причины были налицо.
Революции не нужны были ангелоподобные герои рождественских рассказов, а и обращения «папенька» и «маменька» вызывало приступы классовой ненависти. Из жизни русских последовательно изгонялось сострадание к обиженных и страждущим. В результате образовалась пустота, равная жизни целого поколения.

Мы лишились религиозного Рождества, но взамен стихийно сложили для себя свой праздник — Новый Год.
Именно в нем воплотились мечты о чуде – теперь уже не связанных с рождением Спасителя, а скорее, более языческих. Послушать бой курантов, выпить шампанского, загадать желание, получить подарок, посмотреть «Голубой огонек» — желания сместились в область материального.
Хотя желание чуда осталось.

Вот, например, фильм «Ирония судьбы». Сколько раз вы его смотрели? Бьюсь об заклад, столько, сколько его показывали. А почему? Потому что – про Чудо.

© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2014
Свидетельство о публикации №214112900201

Рецензии

Может ли этот рассказ подойти под жанр Рождественский рассказ?
Почти сказка на Рождество
Александр Козлов 11
Жили-были дед и баба. Лет сорок жили, не тужили.

Очаг семейный пылал жаром, и светил, и грел, и пищу готовил, и гостей веселил. А гостей всегда было много – и друзья заглядывали, и родственники заходили. В общем, жили не тужили.

И вот на исходе сорокового года начались неприятности с очагом. Перестал он пылать жаром. То ли дрова сырые, то ли с трубой какие-то сложности. Но стал очаг с трудом разгораться, напустит в дом думу ядовитого, аж глаза слезятся. Да и пища на нем плохо стала готовиться, то пригорит, то недоварится.

Гостям это не очень нравилось, постепенно они забыли тропинку к этому дому. Родственники тоже по разным причинам перестали навещать деда с бабой. Сидят они вдвоем, горюют.

И вот наступило Рождество Христово. И приехала в гости внучка Даша. Ей всего-то семь лет, а видит, что-то не так. А чем помочь деду с бабой не знает.

Вечером пошли все в церковь. Служба Даше совсем не нравилась. Было скучновато и душновато, через некоторое время Даше стало жарко. Дед снял с неё куртку, Даше стало покомфортней. Она уже со вниманием стала рассматривать иконы и картины, нарисованные прямо на стенах церкви до самого верха купола. Она стала про себя разговаривать с нарисованными на них святыми и ангелами. «Боженька, -попросила она, — ведь сегодня должно случиться чудо, прошу тебя сделать так, чтобы бабушкин очаг перестал дымить и горел как раньше.»

Служба закончилась. Батюшка поздравил всех с праздником, перекрестил всех большим красивым золотым крестом, и все по очереди стали подходить и целовать крест. Даша тоже поцеловала крест, и батюшка подарил ей рождественский подарок, красивую коробку с конфетами. Другие дети, получая подарок, радовались этому, как рождественскому чуду, но Даша это восприняла равнодушно, она же не просила у боженьки подарка для себя.

Вернувшись домой, бабушка быстро накрыла стол, и все сели пить чай. Чай был не очень горячий, очаг опять еле теплился. Даша всех угощала конфетами из рождественского подарка. На столе появилась горка конфетных оберток. Время было уже далеко за полночь. Поэтому все легли спать, не наводя порядок на столе.

Рано утром Даша проснулась раньше всех. В избе было прохладно. Очаг был холодным, в нем елё-елё теплилась жизнь. Несколько угольков оставались ещё горячими. Даша подошла к столу, собрала в горстку все конфетные бумажки, и бросила их в очаг.

Ежедневная аудитория портала Проза.ру — порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Ханты-Мансийский автономный округ – Югра

Муниципальное бюджетное образовательное учреждение

Лицей им. Г.Ф. Атякшева

Научно-практическая конференция обучающихся

«Наука. Природа. Человек. Общество».

Тема исследовательской работы: «Развитие жанра рождественского рассказа в русской литературе».

ученица
8

«А» класса

МБОУ лицея им. Г.Ф. Атякшева

Руководитель: Кучергина Татьяна Павловны

учитель русского языка и литературы первой категории

МБОУ лицея им. Г.Ф. Атякшева

город Югорск

2015 год

1.Введение……………………………………………………………………………………..…3

2.Основная часть………………………………………………………………………………….5

XIX

века………………………….5

XIX

–
XX

веков……………………………9

XXI

веке………………………………………………12

3. Заключение……………………………………………………………………………………14

4. Список использованной литературы……………………………………………………….15

1.Введение

План исследований.

Рождественский, или святочный, рассказ появился в русской литературе в
XIX

веке и сразу стал заметным явлением не только литературной, но и общественной жизни. Достоевский и Бунин, Куприн и Чехов, Лесков и Андреев и многие другие писатели обращались в своем творчестве к теме Рождества Христова.

Большинство русских писателей разрабатывает классический жанр рождественского рассказа. Рождественский рассказ обычно повествует о судьбе бедных людей, в жизни которых происходит чудо накануне Великого праздника.

Актуальность

нашего обращения к этому жанру в целом состоит в следующем: в советские годы значительная часть этих замечательных произведений была скрыта от читателей. Пришло время, когда их стали печатать и исследовать. Мы должны открыть для себя этот пласт русской литературы, ведь эти рассказы говорят о милосердии, отзывчивости, действенной помощи – о всем том, чего так не хватает в современном мире.

Моя мама, Никулина Татьяна Васильевна, преподает в нашей школе основы православной культуры. И родители ее учеников на Рождество в этом году подарили ей сборник «Рождественские рассказы» из серии «Рождественский подарок». Никогда до этого я не видела подобного сборника, по-моему, это уникальное издание. И мне очень захотелось рассказать о нем моим сверстникам. У меня возникло много вопросов. Почему эти рассказы не издавались раньше? Обращаются ли современные авторы к жанру рождественских рассказов?

Чтобы ответить на эти вопросы, я приступила к своим исследованиям.
Цель

моей работы заключается в том, чтобы проанализировать, как развивается жанр рождественского рассказа в русской литературе.

Задачи:

выяснить традиции этого жанра в
XIX

веке;

уточнить обращались ли русские писатели к этому жанру в другие эпохи;

если обращались, то менялся ли сам рассказ.

Итак,
объект моего исследования:

рождественские рассказы русских писателей.
Предмет исследования:

традиции и новаторство в этом жанре.

Метод исследования:

литературоведческий анализ.

Гипотеза.

Предположим, что к данному жанру русские писатели обращались и в другие эпохи, но сам жанр так, как он сформировался в
XIX

веке, остался неизменным.

Я думаю, что
значимость

данной работы состоит в том, что большинство моих сверстников не знакомы с лучшими рассказами этого цикла. Прочитав их, они, возможно, задумаются над тем, почему в их жизни возникают проблемы, как они относятся к людям; обратят внимание на тех, кто нуждается в их помощи, то есть станут чуточку лучше. А что может быть важнее?

2.Основная часть.

2.1. Рождественские рассказы русских писателей

XIX

века.

Прочитав рассказы Достоевского, Лескова, Куприна и других писателей, приходим к выводу, что сюжет их в основном можно разделить на три типа.

Первый.

Главный герой беден и гоним, наступает великий праздник Рождества, а у него нет ничего, с чем традиционно встречают этот праздник: ни елки, ни подарков. Нет любимых людей рядом. Часто нет даже ни угла, ни еды. Но вот в самый канун Рождества, в Сочельник, происходит встреча, которая все меняет в жизни героя. Эта встреча, конечно, не случайна. По такому сюжету построены хорошо известные всем рассказы Куприна «Чудесный доктор», «Тапер», рождественский рассказ Павла Засодимского «В метель и вьюгу», может быть, менее знакомый широкому читателю. Остановимся на последнем. Героиня, бедная девочка Маша, — сирота. Она живет в людях, жестокая хозяйка, Агафья Матвеевна, послала ее в Сочельник, несмотря на непогоду, поздним вечером в лавку за свечами. На девочке худая шубенка, на голове тряпье. Она еле бредет по заснеженной улице и, спотыкаясь, теряет монетку. Домой без денежки возвращаться нельзя: хозяйка будет бить. Маша понимает бесполезность своих поисков, но все равно ищет монетку. А что ей остается делать? Машу почти совсем занесло снегом, и смерть кажется близка. Ее, несчастную, замерзшую, находит и спасает случайный прохожий. Маша спит на печи в его доме и видит сон: царь Ирод сидит на троне и отдает приказ избивать всех младенцев в Вифлееме. Крик! Стоны! Как жаль Маше ни в чем не повинных детей. Но вот приходит ее спаситель, Иван – великан, и исчезают грозный царь и его воины. Младенец Христос спасен. Спасена Маша. Есть на свете добрые люди!

Рассказ такого типа восходит к традиции английского писателя Чарльза Диккенса, которого считают родоначальником жанра рождественского рассказа.

Но, как утверждают исследователи, к традиции русской литературы относится усиление социального мотива.

Именно он выходит на передний план в рассказе Куприна «Чудесный доктор».

В трудной ситуации может оказаться каждый. Болезнь главы семейства Мерцаловых поставила ее на грань голодной смерти. Заболев брюшным тифом, Мерцалов лишился работы, а, значит, жилья. Семья перебралась в подвал. Начали болеть дети. Умерла дочь. Сейчас, на момент начала рассказа, тяжело болеет другая девочка. В семье есть еще младенец. У матери от всего пережитого и от голода кончилось молоко. Грудной ребенок надрывается от крика. Родители в отчаянии. Сам Мерцалов даже пробовал просить милостыню. Возникают мысли о самоубийстве. Бороться нет сил. И когда герой уже готов схватиться за веревку, приходит помощь. В лице доктора, профессора медицины Пирогова.

Рассказ Куприна, с одной стороны, абсолютно традиционен, а с другой, своеобразен своей правдоподобностью. Образ «чудесного доктора» невымышленный, во все времена в русском обществе были благотворители, которые спешили на помощь страждущим. Автор, стремясь подчеркнуть реальность изображаемого, дает конкретные географические и временные координаты. И сам облик Пирогова, в потертом сюртуке, с мягким старческим голосом – словно встает перед глазами.

Рассказ прочитан и невольно возникает вопрос: «Почему же так мало в жизни людей, в которых живет «великое, мощное и святое», что горело в душе врача Пирогова?»

Рассказы Куприна «Чудесный доктор» и «Тапер объединяет то, что в них действуют реальные исторически лица. В первом – профессор Пирогов, во втором – музыкант и композитор Антон Григорьевич Рубинштейн.

Юному музыканту, Юрию Азагарову повезло в рождественскую ночь. Будучи приглашен на праздничный вечер в качестве тапера, он обретает великого покровителя в лице выдающегося композитора, сумевшего разглядеть в скромном подростке большой талант.

Еще одна Рождественская история. И тоже чудо накануне Рождества. Рассказ Евгения Поселянина «Николка». В рождественскую ночь семья Николки: отец, мачеха с грудным ребенком и он сам – ехали на праздничную службу в храм. На глухой лесной дороге их окружили волки. Целая стая волков. Гибель неминуема. И чтобы спасти себя и свое дитя, мачеха выбросила из саней пасынка на съедение волкам. Дровни полетели дальше. Прошла минута, другая. Мальчик осмелился открыть глаза: волков не было. «Какая-то сила стояла вокруг него, лилась с высокого неба. Эта сила смела куда-то страшную волчью стаю. То была какая-то бесплотная сила. Она неслась над землей и разливала вокруг себя успокоение и отраду». В мир сходил родившийся Христос. «Все в природе с ликованием встречало сошествие чудного Младенца»
. В эту ночь ни с одним ребенком не случится беда. И когда прошла эта сила «снова холодно, тихо и грозно было в лесу». А добравшийся до дома Николка тихо спал, не раздеваясь, на лавке под образами.

Тепло становится на душе от таких рассказов, и не хочется рассуждать о том, что здесь правда, а что вымысел. Хочется верить в Божий промысел и человеческую доброту, хотя бы накануне Великого праздника.

Ко
второму типу

относятся, с моей точки зрения, рассказы, в которых нет явного чуда. Не приходит к человеку неожиданная помощь ни от ближнего, ни свыше. Чудо совершается в душе человека. Как правило, в душе падшей и многогрешной. Герой такого рассказа – человек, совершивший много зла, много горя он принес людям. И, казалось бы, совсем он пропал и закоснел в грехах. Но вот каким-то неведомым Промыслом, под влиянием людей или обстоятельств, он постигает всю глубину своего падения и невозможное становится возможным. Постепенно, по чуть-чуть, по капельке он становится лучше, человечнее, в нем проступают черты Божьи. Ведь человек создан по Его образу и подобию. Надо только не забывать об этом.

Рассказ Николая Семеновича Лескова «Зверь». Действие происходит в имении одного помещика, который был известен своей жестокостью. Рассказчику он приходится дядей. «В обычаях дома было, что там никогда и никому никакая вина не прощалась. Это было правило, которое никогда не изменялось, не только для человека, но даже и для зверя или какого-нибудь мелкого животного. Дядя не хотел знать милосердия и не любил его, ибо почитал его за слабость. Неуклонная строгость казалась ему выше всякого снисхождения. Оттого в доме и во всех обширных деревнях, принадлежащих этому богатому помещику, всегда царила безотрадная унылость, которую с людьми разделяли и звери». В этом поместье постоянно воспитывались ручные медвежата. О них заботились, холили. Но как только медвежонок совершал проступок, его казнили. Нет, не в прямом смысле. На него устраивали облаву. Выпускали на волю: в лес, в поле – где в засаде его поджидали охотники с собаками.

Название рассказа неоднозначно. С одной стороны, эта история о мишке, который нарушил этот раз и навсегда заведенный порядок. С другой, о его хозяине-помещике, считавшем милосердие слабостью. Этот последний мишка был очень смышлен. Его ум и солидность «сделали то, что описанной потехи, или медвежьей казни, не было уже целые пять лет». «Но пришла роковая пора – звериная натура взяла свое», и его ожидала казнь. Слуга, ходивший за медведем, очень привязался к нему, любил как близкое существо. И мишка платил ему тем же. Часто они ходили по двору обнявшись (медведь хорошо ходил на задних лапах). Так обнявшись они пошли на казнь. Охотник целился в медведя, но ранил человека. Косолапый был спасен: он убежал в лес. А как же слуга? Приговор барина был таков. «Ты любил зверя, как не всякий умеет любить человека. Ты меня этим тронул и превзошел меня в великодушии. Объявляю тебе от меня милость: даю вольную и сто рублей на дорогу. Иди куда хочешь». Получив вольную, слуга Ферапонт не ушел от помещика. Рассказ заканчивается так: «в московских норах и трущобах есть люди, которые помнят белоголового старика, который словно чудом умел узнавать, где есть истинное горе, и умел поспевать туда вовремя сам или посылал не с пустыми руками своего доброго слугу. Эти два добряка, о которых много бы можно сказать, были – мой дядя и его Ферапонт, которого старик в шутку называл: «укротитель зверя»
.

Действие рассказа Клавдии Лукашевич «Заветное окно» происходит в позапрошлом веке в большом старинном селе, стоявшем на сибирском тракте. В этом селе был обычай, существующий только в Сибири. В каждом доме в сенях оставляли не застекленным окно. Но подоконник клали еду: хлеб, сало и т.д. – для всех идущих, бредущих, едущих по этому тракту или для всех нуждающихся. Замечательный обычай! Вот такое непоказное милосердие, ставшее обычным явлением. В одном доме этого села случилось несчастье: отец семейства запил и связался с дурной компанией. Его арестовали, подозревая в преступлении. Но он сбежал из-под стражи! Как горевал его семья: мать, жена и сынишка. Мать молилась, жена не могла простить, сын просто ждал тятьку. Но переживая каждый по своему это горе, они с особым чувством оставляли еду на окне, думая о пропавшем без вести. И однажды мальчик, положив, как обычно, то, что приготовила мать, почувствовал, что кто-то схватил его за руки. Кеша узнал в бродяге отца. Тот попросил прощения у близких, взял еду и быстро ушел. Но обещал вернуться! Когда мать узнала, кто приходил, она выскочила в домашнем платье на мороз и долго вглядывалась в ночную даль, надеясь увидеть мужа. Ах, как бы она его накормила, непутевого, как бы одела в дальнюю дорогу! Стоит ли говорить, что теперь все они с особым старанием оставляли еду всем бродягам.

Третий тип

хотелось бы назвать рассказами для детей. (Хотя и все они обращены к юному читателю.) Эти рассказы носят поучительный характер. И, не затрагивая напрямую тему Рождества, повествуют о том, как герой извлекает урок из какой-то ситуации, как это происходит в новелле Лескова «Неразменный рубль». Рассказчик, вспоминая свое детство, говорит о том, что как-то он услышал полусказку, полулегенду о том, что существует неразменный рубль, то есть монета, которую отдав за покупку, получаешь обратно. Но пробрести этот рубль можно было каким-то магическим способом, связавшись с нечистой силой. И вот под Рождество бабушка дарит ему такой неразменный рубль. Но предупреждает, что возвращаться он к нему будет лишь при одном условии: его можно потратить лишь на добрые дела. Рождественский базар. Сколько соблазнов для ребенка! Но, помня наказ бабушки, наш герой приобретает сначала подарки для домашних, потом оделяет бедных мальчишек-сверстников глиняными свистульками (те давно с завистью смотрели на богатых мальчиков, обладателей таких свистулек). Наконец, решается купить сладости и себе. Но ничего, рубль вернулся в его карман. А потом начались искушения. Наш герой увидел, как все мальчишки, которых он облагодетельствовал, толпятся вокруг ярмарочного зазывалы, который показывает им яркие безделушки. Мальчик почувствовал, что это несправедливо. Он покупает эти никому не нужные яркие вещицы, чтобы только привлечь внимание сверстников, и рубль исчезает.

Бабушка раскрывает внуку глаза на его поведение: «Тебе мало было совершить доброе дело, ты захотел славы». К счастью или нет, но это был только сон. Наш герой проснулся, и у его постели стояла бабушка. Она подарила ему то, что всегда дарила на Рождество – обычный серебряный рубль.

Волей автора в душе героя этого рассказа было пресечено стремление стать в чем-то выше людей. А скольких оно губит. Тщеславие, эгоизм, гордыня – пагубные страсти, поддавшись которым человек становится несчастным. Как необходимо понять это в юном возрасте, считает автор.

Мы рассмотрели три типа классического рождественского рассказа
XIX

века.

Теперь перейдем к следующей эпохе. Рубеж
XIX

–
XX

веков.

2.2. Рождественские рассказы на рубеже

XIX

–

XX

веков.

XX

век сметает устоявшиеся традиции во всех видах искусства. Реализм считается устаревшим. Модернисты всех направлений сбрасывают классику с корабля современности: новые жанры, новые течения в литературе, живописи, музыке. Интерес к жанру рождественского рассказа ослабевает. Да и сам он становится другим: меняется позитивный высокий смысл, заложенный в нем изначально. Обратимся к творчеству Леонида Андреева. Его пасхальный рассказ «Баргамот и Гараська», близкий к жанру рождественского рассказа, написан в соответствии с традициями
XIX

века. Не может не затронуть душу читателя простенькая история о том, как могучий и с виду грозный полицейский, по прозвищу Баргамот, приглашает к праздничному пасхальному столу бродягу и пропойцу Гараську. До глубины души потрясает его этот факт еще и потому, что хозяйка дома, приглашая бродяжку к столу, называет его по имени отчеству. Только так! Потому что перед Богом все равны. А вот рассказ «Ангелочек» того же автора совершенно иной направленности.

Ангелочек – это не ангел бесплотный, чье место в Раю. Это елочная игрушка со стрекозиными крылышками, доставшаяся мальчику Сашке на елке в богатом доме. Саша еще мал, но горя познал предостаточно: мать пьет, отец болен чахоткой. Никакой радости в жизни героя нет, потому что озлобленная из-за беспросветной нужды, спивающаяся женщина, его мать, избивает Сашку, редкий день обходится без тумаков. Как величайшую драгоценность несет мальчик домой игрушечного ангелочка. Бережно вешает на печную заслонку и, засыпая, чувствует, что в его жизнь вошло что-то светлое, важное…

Но от горячей печки восковой ангелочек растаял, остается бесформенный кусочек воска. Тьма поглотила свет. А во тьме легко заблудиться. Отрицая реализм, то есть простое и ясное восприятие жизни, модернисты заблудились впотьмах. Рассказ оставляет гнетущее впечатление.

Другой писатель порубежной эпохи – Антон Павлович Чехов. Обстановка рубежа веков, естественно, отражается в его сознании и творчестве.

Расшатываются основы привычных, традиционных взглядов, идет революционная пропаганда в народе. Дебют Чехова в литературе относится к 1880 г. Именно тогда в журнале «Стрекоза» было напечатано знаменитое «Письмо к ученому соседу» и не менее известная литературная шутка «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т.п.?». Критик Э.Полоцкая считает: «Выйти впервые к широкой публике с такой пародией (обе вещи написаны в этом жанре), то есть начать общение с ней, в сущности, с высмеивания ее литературного вкуса, — на это отваживались немногие писатели. Начало творчества Чехова весьма оригинально для русской классической литературы. Толстой, Достоевский и другие предшественники Чехова сразу же выступили с программными произведениями, с мыслями и образами, лелеемыми еще с юности. «Бедные люди», «Детство», «Отрочество» надолго – и всерьез – определили идейные и художественные искания авторов. А некоторые начинали с прямого подражания – и как часто потом стыдились собственных строк, навеянных чужой музой…». Жанр пародии прижился в раннем творчестве писателя. Далее этот же критик проводит мысль: «Ведь что мы знаем о Чехове — подростке? Не только то, что он мерз в лавке отца, но и – больше всего – то, что он был неистощимым на веселые выдумки и затеи. Как-то надел на себя лохмотья и под видом нищего выпросил у сердобольного дядюшки Митрофана Егоровича милостыню… Итак, юмористическое начало для Чехова — писателя не было случайным. В художественном отношении юмористические рассказы созрели ранее других его жанров»
.

Немало видел Чехов — подросток и показного благочестия в купеческой среде. Может быть, потому жанр пародии коснулся и рождественских, и святочных новелл.

Рассказ «Елка» — веселая пародия, высмеивающая жадных, завистливых претендентов на незаслуженные подарки судьбы.

«Высокая, вечно зеленая елка судьбы увешана благами жизни… От низу до верху висят карьеры, счастливые случаи, выигрыши, кукиши с маслом и проч. Вокруг елки толпятся взрослые дети. Судьба раздает им подарки…

Дети, кто из вас желает богатую купчиху? – спрашивает она, снимая с ветки краснощекую купчиху, от головы до пяток усыпанную жемчугом и бриллиантами…

Мне! Мне! – протягиваются за купчихой сотни рук. – Мне купчиху!

Не толпитесь, дети…»
.

Далее следует выгодная должность с казенной квартирой, место экономки у богатого барона… Все это разбирается нарасхват. Но вот предлагают… бедную невесту, большую библиотеку, и желающих становится все меньше и меньше. Материальных благ хватает не на всех. Хотя и порванные сапоги обретают хозяина. Они достаются бедному художнику. Последним к елке – судьбе подходит писатель — юморист. Ему достается только кукиш с маслом. Нет, Чехов не кощунствует, не смеется над бедностью. Просто он очень хорошо знает, что все в жизни достается упорным трудом. В его жизни не было иначе: и когда он, ученик старших классов таганрогской гимназии, кормил всю семью частными уроками и в дальнейшем, когда он, будучи студентом, взялся за перо и писал на заказ, чтобы опять же кормить родителей и помогать братьям и сестре. Судьба не дарила ему богатые подарки, кроме, конечно, таланта и трудолюбия.

К этому же циклу относится рассказ «Сон» — тоже пародия. Только это понимаешь не сразу. Герой – оценщик в ссудной кассе, куда бедняки приносят свои последние вещи, чтобы, заложив их, получить какую-то сумму денег. Герой рассказа, принимающий и оценивающий эти вещицы, знает историю каждой из них. Истории жуткие по своему драматизму. Он охраняет вещи с этой скупке, и ему не спится в ночь под Рождество. Вспоминаются истории каждой из них. Вот, например, на деньги, полученные в залог этой гитары, были куплены порошки от чахоточного кашля. А из этого пистолета застрелился пьяница. Жена его скрыла пистолет от полиции и на деньги, полученные в ссудной кассе, купила гроб. Герой переводит глаза на витрину, в которой под замком хранятся наиболее ценные вещи «Браслет, глядевший на меня из витрины, заложен человеком, укравшим его».

И так, за каждой вещью стоит своя жуткая драматическая история. Герою становится страшно. Ему кажется, что вещи, обращаясь к нему, умоляют: «Отпусти нас домой». Комизм повествования (если в данном случае уместно говорить о комизме), заключается в том, что в сознании героя перепутались сон и явь. В какой-то полудреме, полусне оценщик видит двух взломщиков, которые проникли в помещение и начинают грабить. Он хватает пистолет и угрожает им. Жалкие воришки в один голос умоляют его пощадить их, объясняя, что на преступление их толкнула крайняя бедность. И случается чудо: наш герой, в полной уверенности, что это только сон, раздает все вещи взломщикам. Тут появляется хозяин с полицейскими, и герой, по его ощущениям, проснулся. Его арестовали и присудили срок. А он так и остался в полном недоумении: как же можно судить за то, что было только во сне.

Избегая шаблонов и штампов, Чехов проводит мысль: людские сердца очерствели, никто не хочет помочь другому. Главному герою по должности не положено быть милосердным. И только где-то глубоко на подсознании остались крупицы жалости, сочувствия, понимания человеческого горя. Но это не правило, а исключение – сон.

Мы рассмотрели две новеллы Чехова 80-х годов, относящихся к жанру святочных и рождественских рассказов. К какому выводу можно прийти? Казалось бы, Чехов традиционно обращается к этому жанру, но подходит к нему своеобразно, по-своему. В чеховских рассказах нет мистического в традиционном понимании. Все просто: помочь человеку может только человек, и в проблемах своих виноват, прежде всего, он сам. Значит, в рассматриваемом нами жанре, Чехов идет наперекор сложившейся традиции в силу своего жизненного опыта и мировоззрения.

Как видим, писатели рубежа веков отходят от традиций, сложившихся в
XIX

веке в данном жанре. А в советской литературе, с ее ведущим методом – социалистического реализма – не было места рождественскому, святочному рассказу. Появляются новые жанры: производственный роман, деревенская проза и т.д. Жанр рождественского рассказа, казалось, навсегда ушел в прошлое. Читатели с материалистическим, атеистическим мышлением в нем не нуждались.

2.3. Рождественский рассказ в

XXI

веке.

Прошли десятилетия. Появилась детская и подростковая православная литература. Я хорошо знала творчество Бориса Ганаго. Не одну книгу его прочитала с интересными новеллами, но специально не занималась вопросом рождественского рассказа. И вот теперь обратилась к его творчеству и открыла для себя целую серию рождественских рассказов для детей. Начала читать. Первым открыла рассказ «Письмо Богу».

«Это произошло в конце XIX столетия.

Петербург. Канун Рождества. С залива дует холодный, пронизывающий ветер. Сыплет мелкий колючий снег. Цокают копыта лошадей по булыжной мостовой, хлопают двери магазинов — делаются последние покупки перед праздником. Все торопятся побыстрее добраться до дома»
.

С удивлением и радостью осознаю, что прочная ниточка протянулась от
XIX

к началу
XXI

века. Именно так, сразу погружая в боль и проблемы своего героя, начинаются рассказы «Мальчик у Христа на елке» Достоевского, «Чудесный доктор» Куприна, «Под Рождество» Лазаря Кармена. Контраст благополучного пресыщенного большинства и горя маленького человека, маленького может быть не только по возрасту. Герой бредет по рождественскому Петербургу голодный и озябший. Но он не ждет помощи, милостыни, внимания. Ему нужно написать письмо Богу. Так учила его мама перед тем, как умерла. Но у него нет бумаги и чернил. И только старый писарь, задержавшийся в этот вечер на службе, говорит ему: «Считай, что письмо написано».

И раскрывает свое сердце ребенку.

Говорят, что детская молитва сразу доходит до Бога. Рассказ Бориса Ганаго «Спасение из огня». В одной крестьянской семье под Рождество ждали отца. Разыгралась метель. В округе шалили разбойники, а хозяин должен был привезти деньги. Двенадцатилетний Федя попросил разрешения у матери встретить отца.

«- Мама, давай я поднимусь на холм. Может, услышу звон колокольчиков на папиных санях.

Иди, мой мальчик, — перекрестила его мать. — И пусть Господь сохранит тебя»
.

По всей округе был известен своей жестокостью Мишка Петров. С вершины холма мальчик вглядывался вдаль и молился о благополучном возвращении отца, о том, чтобы он спасся от волков, от Мишки Петрова. Мальчик просил Бога и о вразумлении самого разбойника. Вскоре отец вернулся, и вся семья радостно встретила Рождество. А спустя несколько дней, этот разбойник нанялся к ним в работники, скрыв свое имя. Во время случайного пожара он спасает мальчику жизнь, сам при этом получая смертельные ожоги. Перед тем, как закрыть глаза, он говорит Феде: «Я спас тебя от земного огня, а ты помолись, чтобы Господь спас меня от огня вечного».

Мы рассмотрели только два рассказа Бориса Ганаго. Но я думаю, что они оставляют впечатление классических рождественских рассказов, которые вписываются в традиции этого жанра.

3. Заключение.

Проделав исследовательскую работу, можно придти к выводам:

к традициям рождественских рассказов в русской литературе
XIX

века относится обращение к душе читателя, стремление через простые житейские истории достучаться до его сердца;


русская литература рубежа
XIX

—
XX

веков (в творчества Леонида Андреева и Антона Павловича Чехова) отличается новаторством в жанре рождественского рассказа;


для советской литературы этот жанр не характерен совсем. И только спустя почти столетие, он возникает снова в соответствии с давно сложившимися традициями.

Таким образом, наша гипотеза подтвердилась частично. Да, жанр рождественского рассказа достигает своего расцвета в период золотого века русской литературы. В начале
XX

века он претерпевает изменения и чуть ли не вырождается, в советскую эпоху был забыт. И только в конце
XX

–
XXI

века возникает снова.

4. Список использованной литературы.

1. Андреев, Л.Н. Рассказы и повести / Леонид Николаевич Андреев. — М.: Недра, 1980. — 288 с.

2. Ганаго, Б. Детям о молитве / Борис Ганаго. – М.: Белорусский Экзархат, 2000.

3. Ганаго, Б. Небесный гость / Борис Ганаго. — М.: Белорусский Экзархат, 2003.

6 Стрыгина, Т.В. Рождественские рассказы русских писателей / Сост. Т.В.Стрыгина. – М.: Никея, 2014. – 448 с. – («Рождественский подарок»).

Рожде́ственский
или святочный расска́з
— литературный жанр , относящийся к категории календарной литературы и характеризующийся определенной спецификой в сравнении с традиционным жанром рассказа.

Истоки и основные черты

Традиция рождественского рассказа, как и всей календарной литературы в целом, берет своё начало в средневековых мистериях, тематика и стилистика которых была строго обусловлена сферой их бытования — карнавальным религиозным представлением. Из мистерии в рождественский рассказ перешла подразумеваемая трехуровневой организация пространства (ад — земля — рай) и общая атмосфера чудесного изменения мира или героя, проходящего в фабуле рассказа все три ступени мироздания. Традиционный рождественский рассказ имеет светлый и радостный финал, в котором добро неизменно торжествует. Герои произведения оказываются в состоянии духовного или материального кризиса, для разрешения которого требуется чудо. Чудо реализуется здесь не только как вмешательство высших сил, но и счастливая случайность, удачное совпадение, которые тоже в парадигме значений календарной прозы видятся как знак свыше. Часто в структуру календарного рассказа входит элемент фантастики, но в более поздней традиции, ориентированной на реалистическую литературу, важное место занимает социальная тематика.

В западной литературе

Ярким образцом жанра в европейской литературе принято считать трогательную «Девочку со спичками » Ганса Христиана Андерсена .

В русской литературе

Традиция Диккенса в России была быстро воспринята и частично переосмыслена, благо почва уже была подготовлена такими гоголевскими произведениями, как «Ночь перед Рождеством ». Если у английского писателя непременным финалом была победа света над мраком, добра над злом, нравственное перерождение героев, то в отечественной литературе нередки трагические финалы. Специфика диккенсовской традиции требовала счастливого, пусть даже и не закономерного и неправдоподобного финала, утверждающего торжество добра и справедливости, напоминающего о евангельском чуде и создающего рождественскую чудесную атмосферу.

Практически в любом рождественском рассказе происходит чудо и перерождение героя, однако в русской литературе жанр приобрёл более реалистичные черты. Русские писатели обычно отказываются от волшебства, сохраняя темы детства, любви, прощения, социальную тематику . Евангельские мотивы и основная жанровая специфика рождественского рассказа здесь сочетаются с усиленной социальной составляющей. Среди наиболее значительных произведений русских писателей, написанных в жанре рождественского рассказа, — «Мальчик у Христа на ёлке » Ф. М. Достоевского , цикл святочных рассказов Н. С. Лескова , рождественские рассказы А. П. Чехова (как, например, «Детвора », «Мальчики »).

Продолжателем традиций святочного рассказа в современной русской литературе является Д. Е. Галковский , написавший серию святочных рассказов. Некоторые из них получили награды.

Страшные рассказы

Особую группу святочных рассказов в дореволюционной литературе составляли «страшные» или «крещенские рассказы», представляющие разновидность готической литературы ужасов . Истоки этого вида рассказа можно видеть в таких балладах В. А. Жуковского , как «Светлана ». В своих ранних рассказах Чехов юмористически обыгрывал условности этого жанра («Страшная ночь », «Ночь на кладбище »). К более серьёзным образцам жанра относятся «Чёртик » и «Жертва » А. М. Ремизова .

Напишите отзыв о статье «Рождественский рассказ»

Примечания

Литература

• Минералова И. Г.
  Детская литература: Учебное пособие для студентов высш. учеб. заведений. — М
  .: Владос, 2002. — 176 с. — ISBN 5-691-00697-5.
  
• Николаева С. Ю.
  Пасхальный текст в русской литературе XIX века. — М.; Пасхальный текст в русской литературе XIX века: Литера, 2004. — 360 с. — ISBN 5-98091-013-1.
  

Отрывок, характеризующий Рождественский рассказ

А живущие на ментальном уровне земли высокие сущности, в отличие от всех остальных, даже в состоянии сами себе, по собственному желанию, создавать «лицо» и «одежду», так как, прожив очень долгое время (чем выше развитие сущности, тем реже она повторно воплощается в физическое тело) и достаточно освоившись в том «другом», поначалу незнакомом им мире, они уже сами бывают в состоянии многое творить и создавать.
Почему малышка Стелла выбрала своим другом именно этого взрослого и чем-то глубоко раненого человека, для меня по сей день так и осталось неразгаданной загадкой. Но так как девчушка выглядела абсолютно довольной и счастливой таким «приобретением», то мне оставалось только полностью довериться безошибочной интуиции этой маленькой, лукавой волшебницы…
Как оказалось, его звали Гарольд. Последний раз он жил в своём физическом земном теле более тысячи лет назад и видимо обладал очень высокой сущностью, но я сердцем чувствовала, что воспоминания о промежутке его жизни в этом, последнем, воплощении были чем-то очень для него болезненными, так как именно оттуда Гарольд вынес эту глубокую и скорбную, столько лет его сопровождающую печаль…
– Вот! Он очень хороший и ты с ним тоже подружишься! – счастливо произнесла Стелла, не обращая внимания, что её новый друг тоже находится здесь и прекрасно нас слышит.
Ей, наверняка, не казалось, что говорить о нём в его же присутствии может быть не очень-то правильно… Она просто-напросто была очень счастлива, что наконец-то у неё появился друг, и этим счастьем со мной открыто и с удовольствием делилась.
Она вообще была неправдоподобно счастливым ребёнком! Как у нас говорилось – «счастливой по натуре». Ни до Стеллы, ни после неё, мне никогда не приходилось встречать никого, хотя бы чуточку похожего на эту «солнечную», милую девчушку. Казалось, никакая беда, никакое несчастье не могло выбить её из этой её необычайной «счастливой колеи»… И не потому, что она не понимала или не чувствовала человеческую боль или несчастье – напротив, я даже была уверена, что она чувствует это намного глубже всех остальных. Просто она была как бы создана из клеток радости и света, и защищена какой-то странной, очень «положительной» защитой, которая не позволяла ни горю, ни печали проникнуть в глубину её маленького и очень доброго сердечка, чтобы разрушить его так привычной всем нам каждодневной лавиной негативных эмоций и раненных болью чувств…. Стелла сама БЫЛА СЧАСТЬЕМ и щедро, как солнышко, дарила его всем вокруг.
– Я нашла его таким грустным!.. А теперь он уже намного лучше, правда, Гарольд? – обращаясь к нам обоим одновременно, счастливо продолжала Стелла.
– Мне очень приятно познакомиться с вами, – всё ещё чувствуя себя чуточку скованно, сказала я. – Это наверное очень сложно находиться так долго между мирами?..
– Это такой же мир как все, – пожав плечами, спокойно ответил рыцарь. – Только почти пустой…
– Как – пустой? – удивилась я.
Тут же вмешалась Стелла… Было видно, что ей не терпится поскорее мне «всё-всё» рассказать, и она уже просто подпрыгивала на месте от сжигавшего её нетерпения.
– Он просто никак не мог найти здесь своих близких, но я ему помогла! – радостно выпалила малышка.
Гарольд ласково улыбнулся этому дивному, «искрящемуся» счастьем человечку и кивнул головой, как бы подтверждая её слова:
– Это правда. Я искал их целую вечность, а оказалось, надо было всего-навсего открыть правильную «дверь». Вот она мне и помогла.
Я уставилась на Стеллу, ожидая объяснений. Эта девочка, сама того не понимая, всё больше и больше продолжала меня удивлять.
– Ну, да, – чуть сконфужено произнесла Стелла. – Он рассказал мне свою историю, и я увидела, что их здесь просто нет. Вот я их и поискала…
Естественно, из такого объяснения я ничего толком не поняла, но переспрашивать было стыдно, и я решила подождать, что же она скажет дальше. Но, к сожалению или к счастью, от этой смышлёной малышки не так-то просто было что-то утаить… Хитро глянув на меня своими огромными глазами, она тут же предложила:
– А хочешь – покажу?
Я только утвердительно кивнула, боясь спугнуть, так как опять ожидала от неё чего-то очередного «потрясающе-невероятного»… Её «цветастая реальность» куда-то в очередной раз исчезла, и появился необычный пейзаж…
Судя по всему, это была какая-то очень жаркая, возможно восточная, страна, так как всё кругом буквально слепило ярким, бело-оранжевым светом, который обычно появлялся только лишь при очень сильно раскалённом, сухом воздухе. Земля, сколько захватывал глаз, была выжженной и бесцветной, и, кроме в голубой дымке видневшихся далёких гор, ничто не разнообразило этот скупо-однообразный, плоский и «голый» пейзаж… Чуть дальше виднелся небольшой, древний белокаменный город, который по всей окружности был обнесён полуразрушенной каменной стеной. Наверняка, уже давным-давно никто на этот город не нападал, и местные жители не очень-то беспокоились о «подновлении» обороны, или хотя бы «постаревшей» окружающей городской стены.
Внутри по городу бежали узенькие змееподобные улочки, соединяясь в одну-единственную пошире, с выделявшимися на ней необычными маленькими «замками», которые скорее походили на миниатюрные белые крепости, окружённые такими же миниатюрными садами, каждый из которых стыдливо скрывался от чужих глаз за высокой каменной стеной. Зелени в городе практически не было, от чего залитые солнцем белые камни буквально «плавились» от испепеляющей жары. Злое, полуденное солнце яростно обрушивало всю мощь своих обжигающих лучей на незащищённые, пыльные улицы, которые, уже задыхаясь, жалобно прислушивались к малейшему дуновению, так и не появлявшегося, свежего ветерка. Раскалённый зноем воздух «колыхался» горячими волнами, превращая этот необычный городок в настоящую душную печь. Казалось, это был самый жаркий день самого жаркого на земле лета…..
Вся эта картинка была очень реальной, такой же реальной, какими когда-то были мои любимые сказки, в которые я, так же, как здесь, «проваливалась с головой», не слыша и не видя ничего вокруг…
Вдруг из «общей картинки» выделилась маленькая, но очень «домашняя» крепость, которая, если бы не две смешные квадратные башенки, походила бы более на большой и довольно уютный дом.

Истоки и основные черты

Традиция рождественского рассказа, как и всей календарной литературы в целом, берет свое начало в средневековых мистериях, тематика и стилистика которых была строго обусловлена сферой их бытования — карнавальным религиозным представлением. Из мистерии в рождественский рассказ перешла подразумеваемая трехуровневой организация пространства (ад — земля — рай) и общая атмосфера чудесного изменения мира или героя, проходящего в фабуле рассказа все три ступени мироздания. Традиционный рождественский рассказ имеет светлый и радостный финал, в котором добро неизменно торжествует. Герои произведения оказываются в состоянии духовного или материального кризиса, для разрешения которого требуется чудо. Чудо реализуется здесь не только как вмешательство высших сил, но и счастливая случайность, удачное совпадение, которые тоже в парадигме значений календарной прозы видятся как знак свыше. Часто в структуру календарного рассказа входит элемент фантастики, но в более поздней традиции, ориентированной на реалистическую литературу, важное место занимает социальная тематика.

В западной литературе

В русской литературе

Традиция Диккенса в России была быстро воспринята и частично переосмыслена, благо почва уже была подготовлена такими гоголевскими произведениями, как «Ночь перед Рождеством ». Если у английского писателя непременным финалом была победа света над мраком, добра над злом, нравственное перерождение героев, то в отечественной литературе нередки трагические финалы. Специфика диккенсовской традиции требовала счастливого, пусть даже и не закономерного и неправдоподобного финала, утверждающего торжество добра и справедливости, напоминающего о евангельском чуде и создающего рождественскую чудесную атмосферу.

В противовес нередко создавались более реалистичные произведения, которые сочетали евангельские мотивы и основную жанровую специфику святочного рассказа с усиленной социальной составляющей. Среди наиболее значительных произведений русских писателей, написанных в жанре рождественского рассказа, — «Мальчик у Христа на ёлке» Ф. М. Достоевского , цикл святочных рассказов Лескова , рождественские рассказы А. П. Чехова (как, например, «Мальчики»).

Продолжателем традиций святочного рассказа в современной русской литературе является Д. Е. Галковский , написавший серию святочных рассказов. Некоторые из них получили награды.

Рождественский рассказ (святочный рассказ) — литературный жанр, относящийся к категории календарной литературы и характеризующийся определенной спецификой в сравнении с традиционным жанром рассказа.

Привычным рождественским подарком были для читателей XIX века святочные рассказы, публиковавшиеся на страницах журналов и газет, как-то: «Нива», «Петербургская жизнь», «Родина», «Огонек», «Звезда». Очень разные: добрые и трогательные, фантастические и иронические, печальные и даже скорбные, назидательные и сентиментальные, они всегда пытались умягчить людские сердца. При всём разнообразии праздничных рассказов сохранялось главное — особое, рождественское мировосприятие. Истории вмещали в себя мечты о доброй и радостной жизни, о щедрых и бескорыстных душах, о милосердном отношении друг к другу, о победе добра над злом.

В святочном рассказе Лескова «Жемчужное ожерелье» герой-рассказчик рассуждает об особенностях этого жанра: «От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера — от Рождества до Крещенья, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и наконец — чтобы он оканчивался непременно весело». Исследователи добавляют, что последнее не всегда обязательно: есть рассказы с грустными и трагическими или драматическими концовками. А в журнале «Православная беседа» в разделе «Зернышко» дается такое определение: «Это рассказ о каком-нибудь мальчике или девочке, жизнь которых трудна и безрадостна, а на Рождество к ним неожиданно приходит счастье» . Исследователи отмечают, что термины «святочный рассказ» и «рождественский рассказ», по большей части, используются как синонимы: в текстах с подзаголовком «святочный рассказ» могли преобладать мотивы, связанные с праздником Рождества, а подзаголовок «рождественский рассказ» не предполагал отсутствие в тексте мотивов народных святок. Словосочетание святочный рассказ было введено в обиход Н. Полевым.

Предтечей литературного святочного рассказа явились устные истории или былички, рассказываемые обычно в деревнях в святочные вечера — двенадцать дней после Рождества Христова до сочельника на праздник Богоявления. Святки считались одним из самых больших и шумных праздников крестьянского быта, сочетавших в себе буйное веселье и страх человека перед силами тьмы. По народным представлениям, злые духи приобретали в это время особую власть и свободно расхаживали по земле, вплоть до Крещения. Святочные рассказы обычно повествовали о происшествиях с гадальщицами (встрече с суженым) или о встречах с нечистой силой.

Впервые, как указывает М. Кучерская, святочные рассказы появились на страницах журнала XVIII в. «И то и сио». Его издатель, М.Д. Чулков, помещал здесь самые разнообразные материалы по этнографии: песни, пословицы, поговорки. При этом старался связать их с народными и церковными календарными праздниками: к Пасхе печаталась бытовая зарисовка, описывающая пасхальное гуляние; к святкам — тексты подблюдных песен, дотошный рассказ о способах гадания и святочные былички. Святочные истории в журнале не были механическим повторением устных быличек: Чулков пересказывал их с немалой долей иронии, вставляя собственные замечания и пояснения. А оформляться жанр стал в рамках романтической прозы 20-30 гг. XIX в. с её интересом к национальной старине и таинственному. Появляются литературные обработки святочных быличек. «Светлана» В.А. Жуковского использует сюжет о гадающей на святках героине.

Редкий святочный рассказ обходился без элемента чудесного, но фантастическое начало было представлено не только привидениями, призраками и злыми духами, но и ангелами, Девой Марией, Иисусом Христом. Темные и светлые силы с удивительной непринужденностью помещались составителями рождественских альманахов под одну обложку. И такая двойственность — отражение жизненной реальности: жутковатая, игровая атмосфера святок достаточно благополучно уживалась с благочестивым церковным празднованием Рождества и Крещения.

Отталкиваясь от быта, литературный святочный рассказ унаследовал эту двойственность. Поэтому вместе со «страшными» святочными рассказами, прямо отсылающими читателей к фольклорному источнику, существовала и другая группа рассказов, внутренне теснее связанная с Рождеством Христовым, а не с периодом святок. Жанр рождественского рассказа, как отмечает Е.С. Безбородкина, в русской литературе возникнул значительно позже святочного — к сороковым годам XIX века. М. Кучерской было замечено, что первые рассказы этого типа появились в Европе: католический и протестантский Запад всегда острее ощущал потребность максимально приблизить к себе священные события и персонажи, поэтому и празднование Рождества быстро приобрело здесь не только религиозное, но и бытовое, домашнее значение.

Культ Дома, культ Очага, так уютно пылающего в гостиной и противостоящего уличному ненастью, — все это было хорошо известно русскому читателю по произведениям Ч. Диккенса, по праву признанного родоначальником «рождественского» жанра. «Идеал уюта — идеал чисто английский; это идеал английского Рождества, но больше всего — идеал Диккенса», — писал Честертон . «Рождественские повести» («Рождественская песнь в прозе», «Колокола», «Сверчок на печи») писателя были переведены в России почти сразу после своего появления — в 40-х годах. Исследователи утверждают, что возникновение русской рождественской прозы стимулировали и другие популярные произведения. Важную роль сыграли «Повелитель блох» и «Щелкунчик» Гофмана, а также некоторые сказки Андерсена, особенно «Елка» и «Маленькая продавщица спичек».

Традиция Диккенса в России была быстро воспринята и частично переосмыслена. Если у английского писателя непременным финалом была победа света над мраком, добра над злом, то в отечественной литературе не редки трагические финалы. Специфика диккенсовской традиции требовала счастливого, пусть даже и не закономерного и неправдоподобного финала, напоминающего о евангельском чуде и создающего рождественскую чудесную атмосферу. В противовес нередко создавались более реалистичные произведения, которые сочетали евангельские мотивы и основную жанровую специфику святочного рассказа с усиленной социальной составляющей .

Одним из главных мотивов в рождественском (святочном) рассказе является мотив, имеющий христианскую основу — это мотив «божественного дитя» — младенца, посланного на землю Богом для спасения человечества. Спасение можно трактовать не только в буквальном смысле слова, как идею Мессии, но и с точки зрения простых человеческих чувств и отношений. У Диккенса в «Сверчке за очагом» (1845) роль «божественного ребенка» исполняет сын Крошки и Джона Пирибингла — «Блаженный юный Пирибингл». Автор вслед за молодой мамой восхищается младенцем, его здоровым видом, спокойным характером и примерным поведением. Но главная отличительная черта этого образа и связанного с ним мотива заключается в следующем. Именно этот ребенок, ну и еще сверчок, воплощают собой идею счастливого домашнего очага. Без ребеночка юной Крошке раньше было скучно, одиноко, а подчас страшно. И хотя роль юного Пирибингла — это «роль без слов», но именно этот ребенок становится главным объединяющим центром семьи, основой ее веселья, счастья и любви.

Мотив «божественного дитя» явно прослеживается в рассказе Н.П. Вагнера «Христова детка» (1888). Подкидыш, найденный и спасенный, этот младенец в канун Рождества символизирует идею любви и милосердия. Но, если у Диккенса образ ребенка рисуется реалистично, обыденно, то в русском святочном рассказе в трактовке подобного образа четко просматривается христианская направленность. Здесь и ясли, в которые кладут младенца, так похожие на ясли, где лежал Иисус и сама история подкидыша — «Бог дал маленькую Христову детку» .

Рождественский рассказ содержит в себе моменты, роднящие его со святочной традицией. Это роль сверхъестественного, чуда, которое происходит на Рождество — второй мотив рождественских (святочных) рассказов. Следует отметить здесь и роль беседы, которая часто служит обрамлением основного сюжета, а также тенденцию к внезапным повествовательным ходам, которые придают произведению занимательность.

Во многих сюжетах особенно значительным оказывается элемент утверждения христианской добродетели, события трактуются в возвышенном тоне, потому что рождественские праздники становились, по выражению Достоевского, «днями семейного сбора», днями милосердия, примирения и всеобщей любви. Как когда-то свершилось чудо в Вифлееме, так оно должно свершаться в этот день. События происходят в великую ночь Спасения. Поэтому не утешенных не оставалось. Задача авторов рассказов состояла в том, чтобы поселить в домах читателей праздничную атмосферу, оторвав от житейских забот, напомнить о труждающихся и обремененных, о необходимости милости и любви. Поэтому и рассказы, приуроченные к празднику, стали выстраиваться по определенному закону. Очень часто они имеют счастливые концовки: встречаются после долгой разлуки любящие, чудесно спасаются от неминуемой гибели, выздоравливает смертельно больной человек (чаще всего — ребенок), примиряются враги, чудесно преображаются безнравственные люди, забываются обиды. Большинство рассказов начинаются с описания несчастий героев. Но сияние великого чуда праздника разлетается тысячами искр — чудо входит в частную жизнь людей. Не обязательно оно сверхъестественного порядка, гораздо чаще это чудо бытовое, которое воспринимается как удачное стечение обстоятельств, как счастливая случайность. В успешном стечении обстоятельств автору и героям видится Небесное заступничество. Логика сюжета рассказа подчинена преодолению неполноты, дисгармонии жизни. В сознании людей запечатлелось, что день, когда родился Спаситель человечества, должен сопровождаться из года в год совершением новых чудес, потому что Рождение Христа — главное чудо мира. В рождественских (святочных) рассказах среди персонажей должны присутствовать дети. Действительно, кто, как не ребенок, способен так остро радоваться подаркам, быть счастливым от одного вида блистающего елочного наряда, так доверчиво ожидать чуда? Недаром Рождественскую ночь именовали ночью младенцев, а Рождество — праздником детей. В развязке святочной истории красота, добро, человечность, вера в возможность осуществления мечты должны торжествовать хоть на мгновение. Святочный рассказ всегда содержит некий нравственный урок, притчу, пробуждает надежду и любовь в сердцах читателей. И если наш скептический разум посмеивается, то сердце всегда готово оттаять и откликнуться на духовную правду, заложенную в сюжете и характерах персонажей святочного (рождественского) рассказа.

Третий мотив рождественского (святочного) рассказа — это мотив «нравственного перерождения». По мнению Диккенса, дети как нельзя лучше способствуют нравственному возрождению, перевоспитанию других персонажей. Вспомним, какое потрясение переживает Скрудж, когда видит мальчика и девочку рядом с Духом Нынешних Святок («Рождественская песнь в прозе»). «Тощие, мертвенно-бледные, в лохмотьях, они глядели исподлобья, как волчата… Имя мальчика — Невежество. Имя девочки — Нищета». Так, используя аллегорию в обрисовке детских образов, автор пытается воздействовать не только на Скруджа, но и на всех разумных людей. «Ради меня, во имя мое, помоги этому маленькому страдальцу!» — этот крик отчаяния звучит со страниц произведений Диккенса, он звучит в каждом образе ребенка, им созданном .

Почти одновременно с рассказами о «рождественском чуде» в русской литературе появляется «антагонистическая» разновидность рождественского рассказа. Эти тексты о тяжелой жизни, о горе, разлуке на Рождество. Примером антирождественских рассказов может служить очерк «Святочный рассказ. Из путевых заметок чиновника» М.Е. Салтыкова-Щедрина.

В середине XIX в. появляется множество так называемых «ёлочных текстов». Сюжетно их можно классифицировать так:

1) Цикл рассказов, центром которых оказывается сама ёлка — героиня праздничного торжества. Здесь исследователи указывают на влияние сказки Г.Х. Андерсена «Ёлка», сюжетным центром в которой является идея семьи, милосердия, всепрощения. Эти рассказы очень разнообразны по тематике. В них и безудержное детское веселье, и глубокое разочарование, и другие тяжелые переживания. На русской почве, к примеру, рассказ — фельетон Достоевского «Ёлка и свадьба» (1848 г).

2) Группа рассказов, восходящих к европейской традиции. В них явно влияние сюжета сказки Андерсена «Девочка с серными спичками» и стихотворения Ф. Рюккерта «Ёлка сироты». Это рассказы: М.Е. Салтыкова-Щедрина «Ёлка» (входит в «Губернские очерки), Ф.М. Достоевского «Мальчик у Христа на ёлке», К.М. Станюковича «Рождественская ночь», «Ёлка» .

В последней трети XIX в. стремительно увеличивается число святочных рассказов. Публикуемый в периодике, он начинает осознаваться как специфический литературный жанр — как разновидность рассказа со своими жанровыми характеристиками — мотивами, композицией, героями. Ровно через сто лет после первых опытов М.Д. Чулкова настало время, когда можно было сказать о святочном рассказе, что его становление закончилось. В 1873 году рассказом «Запечатленный ангел» начинает свое «святочное» творчество Н.С. Лесков. Он становится мастером и теоретиком святочного рассказа.

Но как ни высока изначально была задача святочного рассказа, очень скоро жанр стал излюбленной мишенью для пародистов. Кучерская отмечает, что со страниц рождественских номеров юмористических газет и журналов конца XIX — начала XX столетия звучали убийственные издевки над грубостью приемов, которыми авторы пытаются выбить у читателя слезы, над ограниченностью сюжетов и тем, над художественной второсортностью многих святочных рассказов. И в самом деле, написание рассказов к празднику быстро превратилось в производство. За перо стали браться непрофессионалы. Без стеснения заимствовались названия, сюжеты, система образов. Жанр угасал.

В 1917 году по понятным причинам святочный рассказ в своем каноническом виде исчез со страниц периодической российской печати (иной была ситуация русской эмигрантской периодике, сохранившей жанр). Однако он не был уничтожен бесследно, а очутился в хорошо знакомой ему среде — в быту. Фольклорные былички и бывальщины о гаданиях, о суженом по сей день передаются из уст уста, их можно услышать от многих деревенских жителей. Кроме того, происходило постепенное перетекание святочного рассказа в другие жанры, прежде всего в кинематографические — что понятно, ведь кинематограф тоже ориентируется на массовое восприятие. Здесь вспоминаются десятки новогодних детских мультфильмов, сказок, фильм Э. Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром» . После девяностых годов XX века святочные и рождественские рассказы стали возвращаться на страницы газет и журналов. Они публикуют рассказы классиков XIX века и совсем «свежие» рассказы. Святочная литература активно возвращается.

Таким образом, жанр святочного рассказа в России возник раньше рождественского. Предтечей первого явились устные истории или былички, рассказываемые в святочные вечера. Рождественский же рассказ теснее связан с Рождеством, первые рассказы этого типа появились в Европе. Родоначальником этого жанра признан английский писатель Ч. Диккенс. Непременным финалом в его рассказах была победа света над мраком, добра над злом, нравственное перерождение героев. Святочный рассказ можно распознать по следующим признакам:

хронологическая приуроченность;

наличие элемента чудесного;

наличие рассказчика;

наличие среди героев ребенка;

наличие нравственного урока, морали.

Ответы на вопросы учебника «Литература» 5 класс, 1 часть, Коровина, страницы 82-83

Размышляем о прочитанном.

1. Вы прочитали сказку Жуковского «Спящая царевна». Что в ней вам особенно понравилось: пророчество рака, заколдованный сон, пробуждение?

Мне больше всего понравилось посещение царским сыном сонного дворца, описание спящих людей, замерших посредине движения или дела. И то, как царский сын, молитву сотворя, шагнул через царя Матвея.

2. К какому виду сказок вы бы её отнесли, если бы она была народной? Известно, что она появилась после шутливого соревнования Жуковского и Пушкина на лучшую обработку народной сказки. Что в ней напоминает народные русские сказки? Что отличает её от них?

Это волшебная сказка. В ней есть чародейки, колдовство, волшебный предмет, превращения.

Эта сказка напоминает народные своим языком, который Жуковский попытался сделать максимально народным.

Также в ней есть зачин и концовка, характерные для народных сказок: «Жил-был добрый царь Матвей…», «Свадьба, пир, и я там был..»

Использует Жуковский и традиционные приёмы волшебных народных сказок: испытание главного героя, борьба со злом и победа добра, устойчивые эпитеты «ни в сказке сказать, ни пером описать».

Но в отличии от народных сказок, Жуковский не использует такой обязательный элемент, как троекратные повторы. Нет у него и присказки, а герои необычные для народной сказки: рак, царь по имени Матвей.

Необычным авторским приёмом оказывается и ирония, которая наполняет сказку. Жуковский старался развлечь читателя, а не чему-то его научить.

3. Почему не пригласили двенадцатую колдунью? Как она отомстила? Кто спас царевну, усыпив её не навсегда, кто пробудил её от многовекового сна?

Двенадцатую колдунью не пригласили потому, что золотых обеденных блюд было одиннадцать. Двенадцатый набор был кем-то украден.

Злая колдунья обиделась и предсказала царевне смерть на шестнадцатом году от укола веретена.

Но одиннадцатая чародейка сказала, что принцесса не умрёт, а проспит триста лет.

Пробудил царевну царский сын, который пробрался во дворец и поцеловал её.

Литература и изобразительное искусство

Найдите в других книгах и в интернете иллюстрации к сказке Жуковского «Спящая царевна». Какие из них вам понравились и показались наиболее удачными? Почему?

В учебнике мы видим иллюстрацию художника В. Кутлинского.

В интернете я видела множество интересных иллюстраций к этой сказке. Их рисовали художники Курдюмов, Дехтерев, Пименов, Рыжов.

Но мне больше всего понравилась иллюстрация В. Васнецова. Это настоящая картина на сюжет этой сказки. На ней художник изобразил спящую на высоком резном диванчике царевну. Рядом спит девочка с раскрытой книгой, на полу спит медведь, вокруг спят слуги. 

На этой картине нашлось место даже густому бору, который окружил дворец.

Именно за обилие деталей, яркие краски и настоящую сказочность я люблю эту иллюстрацию.

Фонохрестоматия

1. Отличается ли манера сказывания народной сказки от художественного чтения сказки литературной? Чем? Почему?

Само слово Сказывание подразумевает доверительный рассказ, в котором рассказчик выражает своё мнение о героях и событиях сказки. Каждый рассказчик может добавлять в сказку что-то своё.

При художественном чтении чтец выражает мнение автора, он связан границами литературного произведения, не может вставлять свои слова или присказки.

2. Как актёр передаёт характеры злой и доброй чародеек, используя ритм, тембр, эмоциональную окраску звучания?

Злая чародейка должна быть злой. Её злобу актёр показывает низким голосом, быстрым темпом. Такое чтение эмоционально кажется зловещим.

Доброту другой чародейки актёр тоже показывает голосом. Её слова он читает спокойно, доверительно, успокаивающе. Ей хочется верить.

3. Прочитайте описание сонного царства так, чтобы передать одновременно и ощущение сонного покоя, и лёгкую усмешку автора.

Читаем спокойно, неторопливо, выделяя голосом смешные фразы и слова: вкопанный, раскрывши рот, упасть готовый и т.д.

4. Как меняется интонация актёра, когда он переходит к рассказу о царском сыне? Какие черты характера царевича передаёт чтец?

Интонация повышается, актёр передаёт горячность царского сына, его смелость и удаль. Услышав про заколдованный дворец, кровь у молодца вскипела, он бесстрашно бросился в бор.

5. Прослушайте внимательно описание спящей царевны. Были ли такие подробные портретные описания в народных сказках?

Таких подробных портретных описаний в народных сказках нет. Это особенность авторского произведения.

6. Сравните описание сонного царства и проснувшегося, оживившегося царского двора. Прочитайте описания вслух, передавая умиротворённость, неподвижность в первом случае, и движение, оживление во втором.

Передать описание сонного царства можно спокойной интонацией с замедленным темпом. Пробуждение и оживление напротив, нужно читать быстро с воодушевлением.