Сюжет
Когда Миньке было шесть лет, он вместе с родителями и сестренкой Лелькой отдыхал на даче в деревне Пески. У хозяев дачи был сын Степка, который рассказал мальчику, что Земля – круглая, и предложил отправиться с ним в кругосветное путешествие.
Мальчики решили отправиться в путешествие на следующий день, когда взрослых не будет дома. Также они решили взять с собой Лелю и собачку Тузика. Утром друзья отправились в дорогу. Мешок был очень тяжелым, и они несли его по очереди. Когда пришел черед нести его Миньке, он не выдержал тяжести, и упал в канаву. Из мешка выпали провизия, и Тузик успел съесть все сало.
Устав идти, ребята решили сделать привал. Минька принялся уплетать хлеб с сахаром, и его ужалила в щеку оса. Друзья отправились дальше, но Минька всю дорогу плакал от боли. Леля также устала, и хотела вернуться домой. Когда стемнело, Степка решил развести костер при помощи лупы, но солнца уже не было, и он приуныл. Ребята в полной темноте съели хлеб и легли спать. Чтобы не перепутать в какую сторону идти утром, Степка лег ногами вперед.
Лелька проснулась раньше всех и уговорила Миньку повернуть ноги Степки в сторону их дома. Друзья отправились в путь и вскоре оказались дома. Степка не сомневался, что они совершили кругосветное путешествие. Родители решили не наказывать детей, которые сами поняли, какую большую ошибку совершили. Только Степку мать закрыла в бане на целый день.
С чем нас знакомит Минька?
Миньке было всего 6 лет. Он, конечно, не знал, какую форму имеет земля. Ему открыл глаза Стёпка, мальчуган постарше, который был сыном хозяев дачи, где летом жила семья Миньки. Стёпка был старше и уверенно заявил, что земля – это круг. Её всю можно обойти и вернуться назад домой. Но Минька не поверил. Тогда Стёпка дал ему по голове и пообещал, что расскажет об этом его сестре Лельке и возьмет её в дальнее путешествие по всему миру. Минька тоже захотел увидеть всю землю своими глазами и, чтобы задобрить Стёпку, подарил ему перочинный ножик. Подарок понравился Стёпке, и он, как рассказывает Зощенко в «Великих путешественниках», краткое содержание которых мы начали излагать, согласился взять с собой Миньку.
Отзыв
Дети не побоялись отправиться в далекое путешествие. Они проявили решительность и отвагу. Вот только они не знали, что для того, чтобы совершить кругосветное путешествие, нужно много учиться.
Рисунок-иллюстрация к рассказу Великие путешественники.
Два хитреца
Миньке и Лельке не спалось. Им был страшен лес, его кусты и ночной шум деревьев.
Лельке вдруг привиделась змея, и девочка громко завизжала, но она оказалась сухой веткой. Неожиданно с дерева упала шишка, и Минька перепугался. В конце концов дети заснули. Рано утром, когда начало светать, Леля разбудила брата. Ей хотелось вернуться домой. Она предложила Миньке развернуть Стёпку ногами в обратную сторону. Так они и сделали, а мальчик почти ничего не почувствовал, только что-то пробормотал во сне. Дети решили, что ему снятся индейцы, и он зовет их на помощь. Только первые лучи солнца его разбудили, и он сразу посмотрел на свои ноги, как будто это был компас. С удовлетворением он сказал, что теперь известно, куда надо идти. Все снова позавтракали хлебом и отправились в путь. С юмором продолжает свое повествование М. Зощенко «Великие путешественники», краткое содержание которого показывает, как сработала хитрость брата и сестры.
Ночь в лесу
После отдыха ребята выбросили всё лишнее из мешка. Теперь идти стало намного легче. Стёпка бодро шагал впереди, а за ним плелись Лелька и Минька. Они хотели домой. Но суровый Степан пообещал, что предателя он привяжет к дереву и отдаст на съедение муравьям. У Миньки сильно болел укус, и он стонал и всхлипывал.
Веселился только Тузик. Начало вечереть. Потемнело. Стёпка остановился, положил мешок. Все стали собирать хворост, чтобы разжечь костёр. К груде сухих веток поднесли увеличительное стекло. Солнца на небе не было, и костёр не загорелся. Все приуныли и поели в темноте хлеба. Как Степан и задумывал, он снова лёг спать ногами вперёд, чтобы знать точное направление утром. Он быстренько заснул. Это только часть рассказа Зощенко «Великие путешественники», краткое содержание которого проходит перед читателем.
Дорога
Они дружно зашагали тем же путём, что и шли вчера. Стёпка всё время крутил головой и несказанно удивлялся тому, что он узнаёт эти места. Только он твёрдо был уверен, что так и должно быть, потому что земля – это круг. Сзади ребята услышали по скрипу колёс, что за ними едет телега. Когда она поравнялась с ними, то они попросили их подвезти. Возница разрешил им сесть.
Они проехали всего-то меньше часа, и показалась деревня Пески. Стёпка не поверил, что это она и есть, а только изумился. Но все сомнения пропали, когда дети увидели знакомую пристань, к которой подошёл пароход. Мы продолжаем краткий пересказ рассказа М. Зощенко «Великие путешественники».
Превратности путешествия
Пёсик Тузик побежал впереди по дороге, которая вела через лес. Стёпка шёл за ним и нёс на голове мешок, за ним со скакалкой – Леля, а после всех – Минька с сачком, рогатками и удочкой.
Через час Стёпка устал от мешка, и его понесла Лёля. Но это продолжалось недолго. Девочка передала его брату. Он изумился его тяжести, согнулся под ним и зашатался. Через 10 шагов Минька упал с мешком в канаву. Разбились и рукомойник, и стаканы, и тарелки, а Тузик успел выхватить из мешка сало и быстро с ним расправиться. После этих приключений они втроём понесли мешок. Им всё равно было неудобно и тяжело. Дойдя до лужайки, ребята сделали привал. Тут Стёпка сделал заявление, что он всегда будет садиться или ложиться ногами вперёд по их маршруту, чтобы не сбиться с пути. Он был уверен, что так поступают все великие путешественники. Зощенко, краткое содержание произведения которого мы излагаем далее, рассказывает, что обед с хлебом и сахаром привёл к тому, что Миньку за щёку больно укусила пчела. Щека немедленно превратилась в «подушку» и очень сильно болела.
Великие путешественники
Когда мне было шесть лет, я не знал, что Земля имеет форму шара.
Но Степка, хозяйский сын, у родителей которого мы жили на даче, объяснил мне, что такое земля. Он сказал:
— Земля есть круг. И если пойти все прямо, то можно обогнуть всю Землю и все равно придешь в то самое место, откуда вышел.
И когда я не поверил, Степка ударил меня по затылку и сказал:
— Скорей я пойду в кругосветное путешествие с твоей сестренкой Лелей, чем я возьму тебя. Мне не доставляет интереса с дураками путешествовать.
Но мне хотелось путешествовать, и я подарил Степке перочинный ножик. Степке понравился мой ножик, и он согласился взять меня в кругосветное путешествие.
На огороде Степка устроил общее собрание путешественников. И там он сказал мне и Леле:
— Завтра, когда ваши родители уедут в город, а моя мамаша пойдет на речку стирать, мы сделаем что задумали. Мы пойдем всё прямо и прямо, пересекая горы и пустыни. И будем идти напрямик до тех пор, пока не вернемся сюда обратно, хотя бы на это у нас ушел целый год.
Леля сказала:
— А если, Степочка, мы встретим индейцев?
— Что касается индейцев, — ответил Степа, — то индейские племена мы будем брать в плен.
— А которые не захотят идти в плен? — робко спросил я.
— Которые не захотят, — ответил Степа, — тех мы и не будем брать в плен.
Леля сказала:
— Из моей копилки я возьму три рубля. Я думаю, что нам хватит этих денег.
Степка сказал:
— Три рубля нам безусловно хватит, потому что нам деньги нужны только лишь на покупку семечек и конфет. Что касается еды, то мы по дороге будем убивать мелких животных, и их нежное мясо мы будем жарить на костре.
Степка сбегал в сарай и принес оттуда большой мешок из-под муки. И в этот мешок мы стали собирать вещи, нужные для далеких путешествий. Мы положили в мешок хлеб и сахар и кусочек сала, потом положили разную посуду — тарелки, стаканы, вилки и ножи. Потом, подумавши, положили цветные карандаши, волшебный фонарик, глиняный рукомойник и увеличительное стеклышко для зажигания костров. И, кроме того, запихали в мешок два одеяла и подушку от тахты.
Помимо этого, я приготовил три рогатки, удочку и сачок для ловли тропических бабочек.
И на другой день, когда наши родители уехали в город, а Степкина мать ушла на речку полоскать белье, мы покинули нашу деревню Пески.
Мы пошли по дороге через лес.
Впереди бежала Степкина собачка Тузик. За ней шел Степка с громадным мешком на голове. За Степкой шла Леля со скакалкой. И за Лелей с тремя рогатками, сачком и удочкой шел я.
Мы шли около часа.
Наконец Степа сказал:
— Мешок дьявольски тяжелый. И я один его не понесу. Пусть каждый по очереди несет этот мешок.
Тогда Леля взяла этот мешок и понесла его.
Но она недолго несла, потому что выбилась из сил.
Она бросила мешок на землю и сказала:
— Теперь пусть Минька понесет.
Когда на меня взвалили этот мешок, я ахнул от удивления, до того этот мешок оказался тяжелым.
Но я еще больше удивился, когда зашагал с этим мешком по дороге. Меня пригибало к земле, и я, как маятник, качался из стороны в сторону, пока наконец, пройдя шагов десять, не свалился с этим мешком в канаву.
Причем я свалился в канаву странным образом. Сначала упал в канаву мешок, а вслед за мешком, прямо на все эти вещи, нырнул и я. И хотя я был легкий, тем не менее я ухитрился разбить все стаканы, почти все тарелки и глиняный рукомойник.
Леля и Степка умирали от смеха, глядя, как я барахтаюсь в канаве. И поэтому они не рассердились на меня, узнав, какие убытки я причинил своим падением.
Степка свистнул собаку и хотел ее приспособить для ношения тяжестей. Но из этого ничего не вышло, потому что Тузик не понимал, чего мы от него хотим. Да и мы плохо соображали, как нам под это приспособить Тузика.
Воспользовавшись нашим раздумьем, Тузик прогрыз мешок и в одно мгновение скушал все сало.
Тогда Степка велел нам всем вместе нести этот мешок.
Ухватившись за углы, мы понесли мешок. Но нести было неудобно и тяжело. Тем не менее мы шли еще два часа. И наконец вышли из леса на лужайку.
Тут Степка решил сделать привал. Он сказал:
— Всякий раз, когда мы будем отдыхать или когда будем ложиться спать, я буду протягивать ноги в том направлении, в каком нам надо идти. Все великие путешественники так поступали и благодаря этому не сбивались со своего прямо го пути.
И Степка сел у дороги, протянув вперед ноги.
Мы развязали мешок и начали закусывать.
Мы ели хлеб, посыпанный сахарным песком.
Вдруг над нами стали кружиться осы. И одна из них, желая, видимо, попробовать мой сахар, ужалила меня в щеку. Вскоре моя щека вздулась, как пирог.
И я, по совету Степки, стал прикладывать к ней мох, сырую землю и листья.
Перед тем как пойти дальше, Степка выкинул из мешка почти все, что там было, и мы пошли налегке.
Я шел позади всех, скуля и хныча. Щека моя горела и ныла.
Леля тоже была не рада путешествию. Она вздыхала и мечтала о возвращении домой, говоря, что дома тоже бывает хорошо.
Но Степка запретил нам об этом и думать. Он сказал:
— Каждого, кто захочет вернуться домой, я привяжу к дереву и оставлю на съедение муравьям.
Мы продолжали идти в плохом настроении.
И только у Тузика настроение было ничего себе.
Задрав хвост, он носился за птицами и своим лаем вносил излишний шум в наше путешествие.
Наконец стало темнеть.
Степка бросил мешок на землю. И мы решили тут заночевать.
Мы собрали хворосту для костра. И Степка извлек из мешка увеличительное стеклышко, чтоб разжечь костер.
Но не найдя на небе солнца, Степка приуныл. И мы тоже огорчились.
И, покушав хлеба, легли в темноте.
Степка торжественно лег ногами вперед, говоря, что утром нам будет ясно, в какую сторону идти.
Степка тотчас захрапел. И Тузик тоже засопел носом.
Но мы с Лелей долго не могли заснуть. Нас пугал темный лес и шум деревьев.
Сухую ветку под головой Леля вдруг приняла за змею и от ужаса завизжала.
А упавшая шишка с дерева напугала меня до того, что я подскочил на земле, как мячик.
Наконец мы задремали.
Я проснулся от того, что Леля теребила меня за плечи. Было раннее утро. И солнце еще не взошло.
Леля шепотом сказала мне:
— Минька, пока Степка спит, давай повернем его ноги в обратную сторону. А то он заведет нас, куда Макар телят не гонял.
Мы посмотрели на Степку. Он спал с блаженной улыбкой.
Мы с Лелей ухватились за его ноги и в одно мгновение повернули их в обратную сторону, так что Степкина голова описала полукруг.
Но от этого Степка не проснулся.
Он только застонал во сне и замахал руками, бормоча: «Эй, сюда, ко мне…»
Наверное, ему снилось, что на него напали индейцы и он зовет нас на помощь.
Мы стали ждать, когда Степка проснется.
Он проснулся с первыми лучами солнца и, посмотрев на свои ноги, сказал:
— Хороши бы мы были, если б я лег ногами куда попало. Вот мы бы и не знали, в какую сторону нам идти. А теперь благодаря моим ногам всем нам ясно, что надо идти туда.
И Степка махнул рукой по направлению дороги, по которой мы шли вчера.
Мы покушали хлеба и двинулись в путь.
Дорога была знакома. И Степка то и дело раскрывал рот от удивления. Тем не менее он сказал:
— Кругосветное путешествие тем и отличается от других путешествий, что все повторяется, так как Земля есть круг.
Позади раздался скрип колес. Это какой-то дяденька ехал в пустой телеге. Степка сказал:
— Для быстроты путешествия и чтоб скорей обогнуть Землю, не худо бы нам сесть в эту телегу.
Мы стали проситься, чтоб нас подвезли. Добродушный дяденька остановил телегу и позволил нам в нее сесть.
Мы быстро покатили. И ехали не больше часа. Вдруг впереди показалась наша деревня Пески. Степка, раскрыв рот от изумления, сказал:
— Вот деревня, в аккурат похожая на нашу деревню Пески. Это бывает во время кругосветных путешествий.
Но Степка еще больше изумился, когда мы подъехали к пристани.
Мы вылезли из телеги.
Сомненья не оставалось — это была наша пристань, и к ней только что подошел пароход.
Степка прошептал:
— Неужели же мы обогнули землю?
Леля фыркнула, и я тоже засмеялся.
Но тут мы увидели на пристани наших родителей и нашу бабушку — они только что сошли с парохода.
И рядом с ними мы увидели нашу няньку, которая с плачем что-то говорила.
Мы подбежали к родителям.
И родители засмеялись от радости, что увидели нас.
Нянька сказала:
— Ах, дети, а я думала, что вы вчера потонули.
Леля сказала:
— Если бы мы вчера потонули, то мы бы не могли отправиться в кругосветное путешествие.
Мама воскликнула:
— Что я слышу! Их надо наказать.
Папа сказал:
— Все хорошо, что хорошо кончается.
Бабушка, сорвав ветку, сказала:
— Я предлагаю выпороть детей. Миньку пусть выпорет мама. А Лелю я беру на себя.
Папа сказал:
— Порка — это старый метод воспитания детей. И это не приносит пользы. Дети, небось, и без порки поняли, какую глупость они совершили.
Мама, вздохнув, сказала:
— У меня дурацкие дети. Идти в кругосветное путешествие, не зная таблицы умножения и географии, — ну что это такое!
Папа сказал:
— Мало знать географию и таблицу умножения. Чтоб идти в кругосветное путешествие, надо иметь высшее образование в размере пяти курсов. Надо знать все, что там преподают, включая космографию. А те, которые пускаются в дальний путь без этих знаний, приходят к печальным результатам, достойным сожаления.
С этими словами мы пришли домой. И сели обедать. И наши родители смеялись и ахали, слушая наши рассказы о вчерашнем приключении.
Что касается Степки, то его мамаша заперла в бане, и там наш великий путешественник просидел целый день.
А на другой день мамаша его выпустила. И мы с ним стали играть как ни в чем не бывало.
Остается еще сказать несколько слов о Тузике.
Тузик бежал за телегой целый час и очень переутомился. Прибежав домой, он забрался в сарай и там спал до вечера. А вечером, покушав, снова заснул, и что он видел во сне — остается покрытым мраком неизвестности.
Стёпка и Тузик
Теперь подходит к своему завершению рассказ М. М. Зощенко «Великие путешественники», краткое содержание и окончание которого сейчас все узнают. Для воспитания, и чтобы Стёпка всё хорошенько обдумал, мать его заперла на целый день в бане.
Его выпустили на следующий день. Дети снова стали играть вместе. Тузик, пробежав за телегой целый час, очень устал и весь день спал. Только вечером он поел и снова заснул. Что он видел во сне, никто не знает. А Миньке приснился тигр, которого он сразил наповал рогаткой.
Главный герой рассказа Михаила Зощенко «Хлорофилл» учится в школе, но из всех предметов ему интересны только зоология и ботаника. Учится герой рассказа неважно и даже по любимому предмету, ботанике, который он отлично знает, у него тройка.
Большое количество троек и двоек не способствует активности главного героя на уроках. Когда учитель ботаники задал вопрос о том, почему листья имеют зеленый цвет, никто из учеников не смог ему ответить. Тогда учитель сказал, что поставит пятерку тому, кто знает ответ.
Герой рассказа знал ответ на вопрос, но ему не нужна была пятерка. Он считал, что среди его многочисленных двоек и троек пятерка будет неуместна. Однако, после того, как на вопрос учителя не смог дать ответ первый ученик класса, герой рассказа поднял руку, после чего встал и рассказал, что цвет листьев определяется красящим веществом под названием хлорофилл.
Учитель был готов поставить ему пятерку, но перед этим он поинтересовался, почему ученик не поднял руку сразу? Сначала учитель предположил, что тот не сразу вспомнил ответ, на что ученик возразил, что ответ он помнил. Тогда учитель подумал, что этот мальчик хотел быть выше первых учеников. Ответом учителю было молчание. Учитель пятерку поставил, но при этом укоризненно покачал головой.
Таково краткое содержание рассказа.
Главная мысль рассказа Зощенко «Хлорофилл» заключается в том, что некоторым ученикам, имеющим способности к определенным предметам и неплохие знания по этим предметам, не хватает силы воли на планомерную учебу. Герой рассказа хорошо знает ботанику, но имеет по этому предмету тройки и не хочет отвечать на вопрос учителя, чтобы получить пятерку. Лишь неспособность первого ученика дать правильный ответ заставляет главного героя поднять руку, чтобы ответить на вопрос учителя.
Рассказ учит не быть безвольным, не принижать себя и не идти на поводу у ложной скромности.
Какие пословицы подходят к рассказу Зощенко «Хлорофилл»?
Знание – половина ума.
Кто много знает, с того много спрашивается.
В ШТАБЕ ПОЛКА
Я сижу за столом. Переписываю приказ по полку. Этот приказ мы набросали сегодня утром вместе с командиром и комиссаром полка.
Я — адъютант 1-го Образцового полка деревенской бедноты.
Передо мной карта северо-западной России. Красным карандашом отмечена линия фронта, — она идет от берега Финского залива через Нарву — Ямбург.
Наш штаб полка в Ямбурге.
Я переписываю приказ красивым четким почерком.
Командир и комиссар уехали на позиции. У меня порок сердца. Мне нельзя скакать на лошади. И поэтому они редко берут меня с собой.
Кто-то стучит в окно. Я вижу какую-то штатскую фигуру в изодранном, грязном пальто. Постучав в окно, человек кланяется.
Я велю часовому пропустить этого человека. Часовой нехотя пропускает.
Что вам угодно? — спрашиваю я.
Сняв шапку, человек мнется у дверей.
Я вижу перед собой человека очень жалкого, даже какого-то несчастного, забитого, огорченого. Чтобы ободрить его, я подвожу его к креслу и, пожав ему руку, прошу сесть. Он нехотя садится.
Он говорит, еле шевеля губами:
Если Красная Армия будет отходить — отходить ли нам вместе с вами или оставаться?
А кто вы будете? — спрашиваю я.
Я пришел из колонии «Крутые ручьи». Там наша колония прокаженных.
Я чувствую, как мое сердце падает. Незаметно вытираю свою руку о свои ватные штаны.
Не знаю, — говорю я. — Я один не могу решить этого вопроса. Кроме того, речь идет не о нашем отступлении. Я не думаю, что фронт пойдет дальше Ямбурга.
Поклонившись мне, человек уходит. Из окна я вижу, что он показывает свои язвы часовому.
Я иду в лазарет и карболкой мою свои руки.
Я не заболел. Вероятно, у нас преувеличенный страх к этой болезни.
Я потерял сознание, когда утром вышел из штаба, чтобы пройтись немного по воздуху.
Часовой и телефонист приводили меня в чуйство. Они почему-то терли мои уши и разводил мои руки, как утопленнику. Тем не менее очнулся.
Командир полка сказал мне:
Немедленно поезжайте отдохнуть. Я вам дам две недели отпуска.
Я уехал в Петроград.
Но в Петрограде я не чувствовал себя лучше.
Я пошел в военный госпиталь за советом. Послушав мое сердце, мне сказали, что для армии я негоден. И оставили меня в госпитале до комиссии.
И вот вторую неделю я лежу в палате.
Кроме того, что я плохо себя чувствую, я еще голоден. Это — девятнадцатый год! В госпитале дают четыреста граммов хлеба и тарелку супа. Это мало для человека, которому двадцать три года.
Моя мать изредка приносит мне копченую воблу. Мне совестно брать эту воблу. У нас дома большая семья.
Напротив меня на койке сидит молодой парень в кальсонах. Ему только что привезли из деревни два каравая хлеба. Он перочинным ножом нарезает куски хлеба, мажет их маслом и посылает в свой рот. Это он делает до бесконечности.
Кто-то из больных просит:
Свидеров, дай кусочек.
Тот говорит:
Дайте самому пожрать. Пожру и тогда дам.
Заправившись, он разбрасывает куски по койкам. Спрашивает меня:
А тебе, интеллигент, дать?
Я говорю:
Только не бросай. А положи на мой стол.
Ему досадно это. Он хотел бы бросить. Это интересней.
Он молча сидит, поглядывает на меня. Потом встает с койки и, паясничая, кладет кусок хлеба на мой столик. При этом театрально кланяется и гримасничает. В палате смех.
Мне очень хочется сбросить это подношение на пол. Но я сдерживаю себя. Я отворачиваюсь к стене.
Ночью, лежа на койке, я съедаю этот хлеб.
Мысли у меня самые горькие.
Каждый день я подхожу к забору, на котором наклеена «Красная газета».
Я написал маленький рассказ о деревне. И послал в редакцию. И вот теперь не без волнения ожидаю ответа.
Я написал этот рассказик не для того, чтоб заработать. Я — телефонист пограничной охраны. Я обеспечен. Рассказ написан просто так, — мне казалось это нужным — написать о деревне. Рассказ я подписал псевдонимом — М. М. Чирков.
Моросит дождь. Холодно. Я стою у газеты и просматриваю «Почтовый ящик».
«М. М. Чиркову. — Нам нужен ржаной хлеб, а не сыр бри».
Я не верю своим глазам. Я поражен. Может быть, меня не поняли?
Начинаю вспоминать то, что я написал.
Нет, как будто бы правильно написано, хорошо, чистенько. Немножко манерно, с украшениями, с латинской цитатой… Боже мой! Для кого же это я так написал? Разве так следовало писать?.. Старой России нет… Передо мной — новый мир, новые люди, новая речь…
Я иду на вокзал, чтобы ехать в Стрельню на дежурство. Я сажусь в поезд и час еду.
Черт меня дернул снова склониться к интеллигентскому труду. Это в последний раз. Больше этого не будет. В этом виновата моя неподвижная, сидячая работа. У меня слишком много времени для того, чтобы думать.
Я переменю работу.
МЫ ПОЙМАЕМ ЕГО
Ночь. Темно. Я стою на каком-то пустыре Лигова.
В кармане моего пальто — наган.
Рядом со мной работник угрозыска. Он шепчет мне:
Вы встаньте у окна так, чтоб моя пуля не задела вас, если я буду стрелять… Если он выскочит в окно — стреляйте… старайтесь в ноги…
Затаив дыхание, я подхожу к окошечку. Оно освещено. Спиной я прижимаюсь к стене. Скосив глаза, заглядываю поверх занавески.
Я вижу кухонный стол. Керосиновую лампу.
Мужчина и женщина сидят за столом, играют в карты.
Мужчина сдает грязные, лохматые карты.
Ходит, прихлопывая карту ладонью. Оба смеются.
Н. и три работника розыска наваливаются на дверь одновременно.
Это ошибка. Нужно было найти иной способ открыть дверь. Она не сразу поддается усилиям.
Бандит тушит лампу. Темно.
Дверь с треском раскрывается. Выстрелы…
Я поднимаю наган на уровне окна.
Мы зажигаем лампу в избе. На табуретке сидит женщина — она бледна и дрожит. Ее партнера нет — он ушел в другое окно, которое было заколочено досками.
Мы рассматриваем это окно. Доски были приколочены так, что они отваливались от легкого нажима.
Ничего, — говорит Н., — мы поймаем его.
На рассвете мы задерживаем его на четвертой версте. Он стреляет в нас. И потом стреляет в себя.
ДВЕНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ
Холодно. Идет пар изо рта.
Обломки моего письменного стола лежат у печки. Но комната нагревается с трудом.
На постели лежит моя мать. Она в бреду. Доктор сказал, что у нее испанка — это ужасный грипп, от которого в каждом доме умирают люди.
Я подхожу к матери. Она — под двумя одеялами и двумя пальто.
Кладу свою руку на ее лоб. Жар обжигает мою руку.
Гаснет коптилка. Я поправляю ее. И сажусь рядом с матерью, на ее кровать. Долго сижу, всматриваясь в ее измученное лицо.
Кругом тихо. Сестры спят. Уже два часа ночи.
Не надо, не надо… не делайте этого… — бормочет мать.
Я подношу к ее губам теплую воду. Она делает несколько глотков. На секунду открывает глаза. Я наклоняюсь к ней. Нет, она снова в бреду.
Но вот ее лицо делается спокойней. Дыхание ровней. Может быть, это был кризис? Ей будет лучше…
Я вижу — как будто бы тень проходит по лицу моей матери. Боясь что-нибудь подумать, я медленно поднимаю свою руку и дотрагиваюсь до ее лба. Она умерла.
У меня почему-то нет слез. Я сижу на кровати не двигаясь. Потом встаю и, разбудив моих сестер, ухожу в свою комнату.
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Михаил Зощенко
Весёлые рассказы для детей (сборник)
Рассказы о Минькином детстве
Учитель истории
Учитель истории вызывает меня не так, как обычно. Он произносит мою фамилию неприятным тоном. Он нарочно пищит и визжит, произнося мою фамилию. И тогда все ученики тоже начинают пищать и визжать, передразнивая учителя.
Мне неприятно, когда меня так вызывают. Но я не знаю, что надо сделать, чтоб этого не было.
Я стою за партой и отвечаю урок. Я отвечаю довольно прилично. Но в уроке есть слово «банкет».
– А что такое банкет? – спрашивает меня учитель.
Я отлично знаю, что такое банкет. Это обед, еда, торжественная встреча за столом, в ресторане. Но я не знаю, можно ли дать такое объяснение по отношению к великим историческим людям. Не слишком ли это мелкое объяснение в плане исторических событий?
– А-а? – спрашивает учитель, привизгивая. И в этом «а-а» я слышу насмешку и пренебрежение ко мне.
И, услышав это «а», ученики тоже начинают визжать.
Учитель истории машет на меня рукой. И ставит мне двойку. По окончании урока я бегу за учителем. Я догоняю его на лестнице. От волнения я не могу произнести слово. Меня бьёт лихорадка.
Увидев меня в таком виде, учитель говорит:
– В конце четверти я вас ещё спрошу. Натянем тройку.
– Я не об этом, – говорю я. – Если вы меня ещё раз так вызовете, то я… я…
– Что? Что такое? – говорит учитель.
– Плюну в вас, – бормочу я.
– Что ты сказал? – грозно кричит учитель. И, схватив меня за руку, тянет наверх, в директорскую. Но вдруг отпускает меня. Говорит: – Иди в класс.
Я иду в класс и жду, что сейчас придёт директор и выгонит меня из гимназии. Но директор не приходит.
Через несколько дней учитель истории вызывает меня к доске.
Он тихо произносит мою фамилию. И когда ученики начинают по привычке визжать, учитель ударяет кулаком по столу и кричит им:
– Молчать!
В классе водворяется полная тишина. Я бормочу задание, но думаю о другом. Я думаю об этом учителе, который не пожаловался директору и вызвал меня не так, как раньше. Я смотрю на него, и на моих глазах появляются слёзы.
Учитель говорит:
– Не волнуйтесь. На тройку вы во всяком случае знаете.
Он подумал, что у меня слёзы на глазах оттого, что я неважно знаю урок.
Гроза
Со своей сестрой Лёлей я иду по полю и собираю цветы.
Я собираю жёлтые цветы.
Лёля собирает голубые.
Позади нас плетётся младшая сестрёнка Юля. Она собирает белые цветы.
Это мы нарочно так собираем, чтоб было интересней собирать.
Вдруг Лёля говорит:
– Господа, глядите, какая туча.
Мы смотрим на небо. Тихо надвигается ужасная туча. Она такая чёрная, что всё темнеет вокруг. Она ползёт, как чудовище, обволакивая всё небо.
Лёля говорит:
– Скорей домой. Сейчас будет жуткая гроза.
Мы бежим домой. Но бежим навстречу туче. Прямо в пасть этому чудовищу.
Неожиданно налетает ветер. Он крутит всё вокруг нас.
Пыль поднимается. Летит сухая трава. И сгибаются кусты и деревья.
Что есть духу мы бежим домой.
Вот уже дождь крупными каплями падает на наши головы.
Ужасная молния и ещё более ужасный гром потрясает нас. Я падаю на землю и, вскочив, снова бегу. Бегу так, как будто за мной гонится тигр.
Вот уж близко дом.
Я оглядываюсь назад. Лёля тащит за руку Юлю. Юля ревёт.
Ещё сто шагов – и я на крыльце.
На крыльце Лёля меня бранит, зачем я потерял свой жёлтый букетик. Но я его не потерял, я его бросил.
Я говорю:
– Раз такая гроза, зачем нам букеты?
Прижавшись друг к другу, мы сидим на кровати.
Ужасный гром сотрясает нашу дачу.
Дождь барабанит по стёклам и крыше.
От потоков дождя ничего не видно.
У бабушки
Мы в гостях у бабушки. Сидим за столом. Подают обед.
Наша бабушка сидит рядом с дедушкой. Дедушка толстый, грузный. Он похож на льва. А бабушка похожа на львицу.
Лев и львица сидят за столом.
Я не отрываясь смотрю на бабушку. Это мамина мама. У неё седые волосы. И тёмное, удивительно красивое лицо. Мама сказала, что в молодости она была необыкновенная красавица.
Приносят миску с супом.
Это неинтересно. Это я вряд ли буду кушать.
Но вот приносят пирожки. Это ещё ничего.
Сам дедушка разливает суп.
Подавая свою тарелку, я говорю дедушке:
– Мне только одну капельку.
Дедушка держит разливательную ложку над моей тарелкой. Одну каплю супа он капает в мою тарелку.
Я смущённо смотрю на эту каплю.
Все смеются.
Дедушка говорит:
– Он сам попросил одну каплю. Вот я и выполнил его просьбу.
Я не хотел супа, но почему-то мне обидно. Я почти плачу.
Бабушка говорит:
– Дедушка пошутил. Дай твою тарелку, я налью.
Я не даю свою тарелку и не дотрагиваюсь до пирожков.
Дедушка говорит моей маме:
– Это плохой ребёнок. Он не понимает шуток.
Мама говорит мне:
– Ну, улыбнись же дедушке. Ответь ему что-нибудь.
Я сердито смотрю на дедушку. Тихо говорю ему:
– Я больше к вам никогда не приеду…
Я не виноват
С идим за столом и кушаем блины.
Вдруг отец берёт мою тарелку и начинает кушать мои блины. Я реву.
Отец в очках. У него серьёзный вид. Борода. Тем не менее, он смеётся. Он говорит:
– Видите, какой он жадный. Ему для отца жаль одного блина.
Я говорю:
– Один блин, пожалуйста, кушай. Я думал, что ты все скушаешь.
Приносят суп. Я говорю:
– Папа, хочешь мой суп?
Папа говорит:
– Нет, я подожду, когда принесут сладкое. Вот если ты мне сладкое уступишь, тогда ты действительно добрый мальчик.
Думая, что на сладкое клюквенный кисель с молоком, я говорю:
– Пожалуйста. Можешь кушать моё сладкое.
Вдруг приносят крем, к которому я неравнодушен.
Пододвинув к отцу моё блюдце с кремом, я говорю:
– Пожалуйста, кушай, если ты такой жадный.
Отец хмурится и уходит из-за стола.
Мать говорит:
– Пойди к отцу, попроси прощения.
Я говорю:
– Я не пойду. Я не виноват.
Я выхожу из-за стола, не дотронувшись до сладкого.
Вечером, когда я лежу в кровати, подходит отец. У него в руках моё блюдце с кремом.
Отец говорит:
– Ну, что ж ты не съел свой крем?
Я говорю:
– Папа, давай съедим пополам. Что нам из-за этого ссориться?
Отец целует меня и с ложечки кормит кремом.
Хролофилл
Только два предмета мне интересны – зоология и ботаника. Остальное нет.
Впрочем, история мне тоже интересна, но только не по той книге, по которой мы проходим.
Я очень огорчаюсь, что плохо учусь. Но не знаю, что нужно сделать, чтобы этого не было.
Даже по ботанике у меня тройка. А уж этот предмет я отлично знаю. Прочитал много книг и даже сделал гербарий – альбом, в котором наклеены листочки, цветы и травы.
Учитель ботаники что-то рассказывает в классе. Потом говорит:
– А почему листья зелёные? Кто знает?
В классе молчание.
– Я поставлю пятёрку тому, кто знает, – говорит учитель.
Я знаю, почему листья зелёные, но молчу. Я не хочу быть выскочкой. Пусть отвечают первые ученики. Кроме того, я не нуждаюсь в пятёрке. Что она одна будет торчать среди моих двоек и троек? Это комично.
Учитель вызывает первого ученика. Но тот не знает.
Тогда я небрежно поднимаю руку.
– Ах, вот как, – говорит учитель, – вы знаете. Ну, скажите.
– Листья зелёные, – говорю я, – оттого, что в них имеется красящее вещество хлорофилл.
Учитель говорит:
– Прежде чем вам поставить пятёрку, я должен узнать, почему вы не подняли руку сразу.
Я молчу. На это очень трудно ответить.
– Может быть, вы не сразу вспомнили? – спрашивает учитель.
– Нет, я сразу вспомнил.
– Может быть, вы хотели быть выше первых учеников?
Я молчу. Укоризненно качая головой, учитель ставит пятёрку.
В зоологическом саду
Мать держит меня за руку. Мы идём по дорожке.
Мать говорит:
– Зверей потом посмотрим. Сначала будет состязание для детей.
Мы идём на площадку. Там множество детей.
Каждому ребёнку дают мешок. Надо влезть в этот мешок и завязать его на груди.
Вот мешки завязаны. И дети в мешках поставлены на белую черту.
Кто-то машет флагом и кричит: «Бегите!»
Путаясь в мешках, мы бежим. Многие дети падают и ревут. Некоторые из них поднимаются и с плачем бегут дальше.
Я тоже чуть не падаю. Но потом, ухитрившись, быстро передвигаюсь в этом своём мешке.
Я первый подхожу к столу. Играет музыка. И все хлопают. И мне дают коробку мармеладу, флажок и книжку с картинками.
Я подхожу к матери, прижимая подарки к своей груди.
На скамейке мама приводит меня в порядок. Она причёсывает мне волосы и платком вытирает моё запачканное лицо.
После этого мы идём смотреть обезьян.
Интересно, кушают ли обезьяны мармелад? Надо их угостить.
Я хочу угостить обезьян мармеладом, но вдруг вижу, что в моих руках нет коробки…
Мама говорит:
– Наверное, мы коробку оставили на скамейке.
Я бегу к скамейке. Но там уже нет моей коробки с мармеладом.
Я плачу так, что обезьяны обращают на меня внимание.
Мама говорит:
– Наверно, украли нашу коробку. Ничего, я тебе куплю другую.
– Я эту хочу! – кричу я так громко, что тигр вздрагивает и слон поднимает хобот.
Так просто
Мы сидим в телеге. Рыжеватая крестьянская лошадёнка бойко бежит по пыльной дороге.
Правит лошадёнкой хозяйский сынок Васютка. Он небрежно держит вожжи в руках и по временам покрикивает на лошадь:
– Ну-ну, иди… заснула…
Лошадёнка совсем не заснула, она бежит хорошо. Но вероятно, так полагается покрикивать.
У меня горят руки – так мне хочется подержать вожжи, поправить и покричать на лошадь. Но я не смею попросить об этом Васютку.
Вдруг Васютка сам говорит:
– Ну-ка, подержи вожжи. Я покурю.
Сестра Лёля говорит Васютке:
– Нет, не давай ему вожжи. Он не умеет править.
Васютка говорит:
– Что значит – не умеет? Тут нечего уметь.
И вот вожжи в моих руках. Я держу их на вытянутых руках.
Крепко держась за телегу, Лёля говорит:
– Ну, теперь будет история – он нас непременно опрокинет.
В этот момент телега подпрыгивает на кочке.
Лёля вскрикивает:
– Ну, ясно. Сейчас она нас перевернёт.
Я тоже подозреваю, что телега опрокинется, поскольку вожжи в моих неумелых руках. Но нет, подскочив на кочке, телега ровно катится дальше.
Гордясь своим успехом, я похлопываю лошадь вожжами по бокам и покрикиваю: «Ну, заснула!»
Вдруг я вижу – поворот дороги.
Торопливо я спрашиваю Васютку:
– За какую вожжу тянуть, чтоб лошадь побежала направо?
Васютка спокойно говорит:
– Потяни за правую.
– Сколько раз потянуть за правую? – спрашиваю я.
Васютка пожимает плечами:
– Один раз.
Я дёргаю за правую вожжу, и вдруг, как в сказке, лошадь бежит направо.
Но я почему-то огорчён, раздосадован. Так просто. Я думал, гораздо трудней править лошадью. Я думал, тут целая наука, которую нужно изучать годами. А тут такая чепуха.
Я передаю вожжи Васютке. Не особенно интересно.
Лёля и Минька
Ёлка
В этом году мне исполнилось, ребята, сорок лет. Значит, выходит, что я сорок раз видел новогоднюю ёлку. Это много!
Ну, первые три года жизни я, наверно, не понимал, что такое ёлка. Наверно, мама выносила меня на ручках. И, наверно, я своими чёрными глазёнками без интереса смотрел на разукрашенное дерево.
А когда мне, дети, ударило пять лет, то я уже отлично понимал, что такое ёлка.
И я с нетерпением ожидал этого весёлого праздника. И даже в щёлочку двери подглядывал, как моя мама украшает ёлку.
А моей сестрёнке Лёле было в то время семь лет. И она была исключительно бойкая девочка.
Она мне однажды сказала:
– Минька, мама ушла на кухню. Давай пойдём в комнату, где стоит ёлка, и поглядим, что там делается.
Вот мы с сестрёнкой Лёлей вошли в комнату. И видим: очень красивая ёлка. А под ёлкой лежат подарки. А на ёлке разноцветные бусы, флаги, фонарики, золотые орехи, пастилки и крымские яблочки.
Моя сестрёнка Лёля говорит:
– Не будем глядеть подарки. А вместо того давай лучше съедим по одной пастилке.
И вот она подходит к ёлке и моментально съедает одну пастилку, висящую на ниточке.
Я говорю:
– Лёля, если ты съела пастилку, то я тоже сейчас что-нибудь съем.
И я подхожу к ёлке и откусываю маленький кусочек яблока.
Лёля говорит:
– Минька, если ты яблоко откусил, то я сейчас другую пастилку съем и вдобавок возьму себе ещё эту конфетку.
А Лёля была очень такая высокая, длинновязая девочка. И она могла высоко достать.
Она встала на цыпочки и своим большим ртом стала поедать вторую пастилку.
А я был удивительно маленького роста. И мне почти что ничего нельзя было достать, кроме одного яблока, которое висело низко.
Я говорю:
– Если ты, Лёлища, съела вторую пастилку, то я ещё раз откушу это яблоко.
И я снова беру руками это яблочко и снова его немножко откусываю.
Лёля говорит:
– Если ты второй раз откусил яблоко, то я не буду больше церемониться и сейчас съем третью пастилку и вдобавок возьму себе на память хлопушку и орех.
Тогда я чуть не заревел. Потому что она могла до всего дотянуться, а я нет.
Я ей говорю:
– А я, Лёлища, как поставлю к ёлке стул и как достану себе тоже что-нибудь, кроме яблока.
И вот я стал своими худенькими ручонками тянуть к ёлке стул. Но стул упал на меня. Я хотел поднять стул. Но он снова упал. И прямо на подарки.
Лёля говорит:
– Минька, ты, кажется, разбил куклу. Так и есть. Ты отбил у куклы фарфоровую ручку.
Тут раздались мамины шаги, и мы с Лёлей убежали в другую комнату.
Лёля говорит:
– Вот теперь, Минька, я не ручаюсь, что мама тебя не выдерет.
Я хотел зареветь, но в этот момент пришли гости. Много детей с их родителями.
И тогда наша мама зажгла все свечи на ёлке, открыла дверь и сказала:
– Все входите.
И все дети вошли в комнату, где стояла ёлка.
Наша мама говорит:
– Теперь пусть каждый ребёнок подходит ко мне, и я каждому буду давать игрушку и угощение.
И вот дети стали подходить к нашей маме. И она каждому дарила игрушку. Потом снимала с ёлки яблоко, пастилку и конфету и тоже дарила ребёнку.
И все дети были очень рады. Потом мама взяла в руки то яблоко, которое я откусил, и сказала:
– Лёля и Минька, подойдите сюда. Кто из вас двоих откусил это яблоко?
Лёля сказала:
– Это Минькина работа.
Я дёрнул Лёлю за косичку и сказал:
– Это меня Лёлька научила.
Мама говорит:
– Лёлю я поставлю в угол носом, а тебе я хотела подарить заводной паровозик. Но теперь этот заводной паровозик я подарю тому мальчику, которому я хотела дать откусанное яблоко.
И она взяла паровозик и подарила его одному четырёхлетнему мальчику. И тот моментально стал с ним играть.
И я рассердился на этого мальчика и ударил его по руке игрушкой. И он так отчаянно заревел, что его собственная мама взяла его на ручки и сказала:
– С этих пор я не буду приходить к вам в гости с моим мальчиком.
И я сказал:
– Можете уходить, и тогда паровозик мне останется.
И та мама удивилась моим словам и сказала:
– Наверное, ваш мальчик будет разбойник.
И тогда моя мама взяла меня на ручки и сказала той маме:
– Не смейте так говорить про моего мальчика. Лучше уходите со своим золотушным ребёнком и никогда к нам больше не приходите.
И та мама сказала:
– Я так и сделаю. С вами водиться – что в крапиву садиться.
И тогда ещё одна, третья мама, сказала:
– И я тоже уйду. Моя девочка не заслужила того, чтобы ей дарили куклу с обломанной рукой.
И моя сестрёнка Лёля закричала:
– Можете тоже уходить со своим золотушным ребёнком. И тогда кукла со сломанной ручкой мне останется.
И тогда я, сидя на маминых руках, закричал:
– Вообще можете все уходить, и тогда все игрушки нам останутся.
И тогда все гости стали уходить.
И наша мама удивилась, что мы остались одни.
Но вдруг в комнату вошёл наш папа.
Он сказал:
– Такое воспитание губит моих детей. Я не хочу, чтобы они дрались, ссорились и выгоняли гостей. Им будет трудно жить на свете, и они умрут в одиночестве.
И папа подошёл к ёлке и потушил все свечи. Потом сказал:
– Моментально ложитесь спать. А завтра все игрушки я отдам гостям.
И вот, ребята, прошло с тех пор тридцать пять лет, и я до сих пор хорошо помню эту ёлку.
И за все эти тридцать пять лет я, дети, ни разу больше не съел чужого яблока и ни разу не ударил того, кто слабее меня. И теперь доктора говорят, что я поэтому такой сравнительно весёлый и добродушный.
Не надо врать
Я учился очень давно. Тогда ещё были гимназии. И учителя тогда ставили в дневнике отметки за каждый спрошенный урок. Они ставили какой-нибудь балл – от пятёрки до единицы включительно.
А я был очень маленький, когда поступил в гимназию, в приготовительный класс. Мне было всего семь лет.
И я ничего ещё не знал, что бывает в гимназиях. И первые три месяца ходил буквально как в тумане.
И вот однажды учитель велел нам выучить наизусть стихотворение:
Весело сияет месяц над селом,
Белый снег сверкает синим огоньком…
А я этого стихотворения не выучил. Я не слышал, что сказал учитель. Я не слышал потому, что мальчики, которые сидели позади, то шлёпали меня книгой по затылку, то мазали мне ухо чернилами, то дёргали меня за волосы и, когда я от неожиданности вскакивал, – подкладывали под меня карандаш или вставочку. И по этой причине я сидел в классе перепуганный и даже обалдевший и всё время прислушивался, что ещё замыслили против меня сидевшие позади мальчики.
А на другой день учитель, как назло, вызвал меня и велел прочитать наизусть заданное стихотворение.
А я не только не знал его, но даже и не подозревал, что на свете есть такие стихотворения. Но от робости я не посмел сказать учителю, что не знаю этих стихов. И совершенно ошеломлённый стоял за своей партой, не произнося ни слова.
Но тут мальчишки стали подсказывать мне эти стихи. И благодаря этому я стал лепетать то, что они мне шептали.
А в это время у меня был хронический насморк, и я плохо слышал одним ухом и поэтому с трудом разбирал то, что они мне подсказывали.
Ещё первые строчки я кое-как произнёс. Но когда дело дошло до фразы: «Крест под облаками как свеча горит», я сказал: «Треск под облаками как свеча болит».
Тут раздался хохот среди учеников. И учитель тоже засмеялся. Он сказал:
– А ну-ка, дай сюда свой дневник! Я тебе туда единицу поставлю.
И я заплакал, потому что это была моя первая единица и я ещё не знал, что за это бывает.
После уроков моя сестрёнка Лёля зашла за мной, чтобы вместе идти домой.
По дороге я достал из ранца дневник, развернул его на той странице, где была поставлена единица, и сказал Лёле:
– Лёля, погляди, что это такое? Это мне учитель поставил за стихотворение «Весело сияет месяц над селом».
Лёля поглядела и засмеялась. Она сказала:
– Минька, это плохо! Это тебе учитель влепил единицу по русскому языку. Это до того плохо, что я сомневаюсь, что папа тебе подарит фотографический аппаратик к твоим именинам, которые будут через две недели.
Я сказал:
– А что же делать?
Лёля сказала:
– Одна наша ученица взяла и заклеила две страницы в своём дневнике, там, где у неё была единица. Её папа послюнил пальцы, но отклеить не мог и так и не увидел, что там было.
Я сказал:
– Лёля, это нехорошо – обманывать родителей!
Лёля засмеялась и пошла домой. А я в грустном настроении зашёл в городской сад, сел там на скамейку и, развернув дневник, с ужасом глядел на единицу.
Я долго сидел в саду. Потом пошёл домой. Но когда подходил к дому, вдруг вспомнил, что оставил свой дневник на скамейке в саду. Я побежал назад. Но в саду на скамейке уже не было моего дневника. Я сначала испугался, а потом обрадовался, что теперь нет со мной дневника с этой ужасной единицей.
Я пришёл домой и сказал отцу, что потерял свой дневник. И Лёля засмеялась и подмигнула мне, когда услышала эти мои слова.
На другой день учитель, узнав, что я потерял дневник, выдал мне новый.
Я развернул этот новый дневник с надеждой, что на этот раз там ничего плохого нету, но там против русского языка снова стояла единица, ещё более жирная, чем раньше.
И тогда я почувствовал такую досаду и так рассердился, что бросил этот дневник за книжный шкаф, который стоял у нас в классе.
Через два дня учитель, узнав, что у меня нету и этого дневника, заполнил новый. И, кроме единицы по русскому языку, он там вывел мне двойку по поведению. И сказал, чтоб мой отец непременно посмотрел мой дневник.
Когда я встретился с Лёлей после уроков, она мне сказала:
– Это не будет враньё, если мы временно заклеим страницу. И через неделю после твоих именин, когда ты получишь фотоаппаратик, мы отклеим её и покажем папе, что там было.
Мне очень хотелось получить фотографический аппарат, и я с Лёлей заклеил уголки злополучной страницы дневника.
Вечером папа сказал:
– Ну-ка, покажи свой дневник! Интересно знать, не нахватал ли ты единиц?
Папа стал смотреть дневник, но ничего плохого там не увидел, потому что страница была заклеена.
И когда папа рассматривал мой дневник, на лестнице вдруг кто-то позвонил.
Пришла какая-то женщина и сказала:
– На днях я гуляла в городском саду и там на скамейке нашла дневник. По фамилии я узнала адрес и вот принесла его вам, чтобы вы сказали, не потерял ли этот дневник ваш сын.
Папа посмотрел дневник и, увидев там единицу, всё понял.
Он не стал на меня кричать. Он только тихо сказал:
– Люди, которые идут на враньё и обман, смешны и комичны, потому что рано или поздно их враньё всегда обнаружится. И не было на свете случая, чтоб что-нибудь из вранья осталось неизвестным.
Я, красный как рак, стоял перед папой, и мне было совестно от его тихих слов.
Я сказал:
– Вот что: ещё один мой, третий, дневник с единицей я бросил в школе за книжный шкаф.
Вместо того, чтоб на меня рассердиться ещё больше, папа улыбнулся и просиял. Он схватил меня на руки и стал меня целовать.
Он сказал:
– То, что ты в этом сознался, меня исключительно обрадовало. Ты сознался в том, что могло долгое время остаться неизвестным. И это мне даёт надежду, что ты больше не будешь врать. И вот за это я тебе подарю фотоаппаратик.
Когда Лёля услышала эти слова, она подумала, что папа свихнулся в своём уме и теперь всем дарит подарки не за пятёрки, а за единицы.
И тогда Лёля подошла к папе и сказала:
– Папочка, я тоже сегодня получила двойку по физике, потому что не выучила урока.
Но ожидания Лёли не оправдались. Папа рассердился на неё, выгнал её из своей комнаты и велел ей немедленно сесть за книги.
И вот вечером, когда мы ложились спать, неожиданно раздался звонок.
Это к папе пришёл мой учитель. И сказал ему:
– Сегодня у нас в классе была уборка, и за книжным шкафом мы нашли дневник вашего сына. Как вам нравится этот маленький врун и обманщик, бросивший свой дневник, с тем чтобы вы его не увидели?
Папа сказал:
– Об этом дневнике я уже лично слышал от моего сына. Он сам признался мне в этом поступке. Так что нет причин думать, что мой сын неисправимый врун и обманщик.
Учитель сказал папе:
– Ах, вот как. Вы уже знаете об этом. В таком случае – это недоразумение. Извините. Покойной ночи.
И я, лёжа в своей постели, услышав эти слова, горько заплакал. И дал себе слово говорить всегда правду.
И я действительно так всегда и теперь поступаю.
Ах, это иногда бывает очень трудно, но зато у меня на сердце весело и спокойно.
Внимание! Это ознакомительный фрагмент книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра — распространителя легального контента ООО «ЛитРес».
Только два предмета мне интересны — зоология и ботаника. Остальное нет.
Впрочем, история мне тоже интересна, но только не по той книге, по которой мы проходим.
Я очень огорчаюсь, что плохо учусь. Но не знаю, что нужно сделать, чтобы этого не было.
Даже по ботанике у меня тройка. А уж этот предмет я отлично знаю. Прочитал много книг и даже сделал гербарий — альбом, в котором наклеены листочки, цветы и травы.
Учитель ботаники что-то рассказывает в классе. Потом говорит:
— А почему листья зелёные? Кто знает?
В классе молчание.
— Я поставлю пятёрку тому, кто знает, — говорит учитель.
Я знаю, почему листья зелёные, но молчу. Я не хочу быть выскочкой. Пусть отвечают первые ученики. Кроме того, я не нуждаюсь в пятёрке. Что она одна будет торчать среди моих двоек и троек? Это комично.
Учитель вызывает первого ученика. Но тот не знает.
Тогда я небрежно поднимаю руку.
— Ах, вот как, — говорит учитель, — вы знаете. Ну, скажите.
— Листья зелёные, — говорю я, — оттого, что в них имеется красящее вещество хлорофилл.
Учитель говорит:
— Прежде чем вам поставить пятёрку, я должен узнать, почему вы не подняли руку сразу.
Я молчу. На это очень трудно ответить.
— Может быть, вы не сразу вспомнили? — спрашивает учитель.
— Нет, я сразу вспомнил.
— Может быть, вы хотели быть выше первых учеников?
Я молчу. Укоризненно качая головой, учитель ставит пятёрку.
Я сижу за столом. Переписываю приказ по полку. Этот приказ мы набросали сегодня утром вместе с командиром и комиссаром полка.
Я — адъютант 1-го Образцового полка деревенской бедноты.
Передо мной карта северо-западной России. Красным карандашом отмечена линия фронта, — она идет от берега Финского залива через Нарву — Ямбург.
Наш штаб полка в Ямбурге.
Я переписываю приказ красивым четким почерком.
Командир и комиссар уехали на позиции. У меня порок сердца. Мне нельзя скакать на лошади. И поэтому они редко берут меня с собой.
Кто-то стучит в окно. Я вижу какую-то штатскую фигуру в изодранном, грязном пальто. Постучав в окно, человек кланяется.
Я велю часовому пропустить этого человека. Часовой нехотя пропускает.
Что вам угодно? — спрашиваю я.
Сняв шапку, человек мнется у дверей.
Я вижу перед собой человека очень жалкого, даже какого-то несчастного, забитого, огорченого. Чтобы ободрить его, я подвожу его к креслу и, пожав ему руку, прошу сесть. Он нехотя садится.
Он говорит, еле шевеля губами:
Если Красная Армия будет отходить — отходить ли нам вместе с вами или оставаться?
А кто вы будете? — спрашиваю я.
Я пришел из колонии «Крутые ручьи». Там наша колония прокаженных.
Я чувствую, как мое сердце падает. Незаметно вытираю свою руку о свои ватные штаны.
Не знаю, — говорю я. — Я один не могу решить этого вопроса. Кроме того, речь идет не о нашем отступлении. Я не думаю, что фронт пойдет дальше Ямбурга.
Поклонившись мне, человек уходит. Из окна я вижу, что он показывает свои язвы часовому.
Я иду в лазарет и карболкой мою свои руки.
Я не заболел. Вероятно, у нас преувеличенный страх к этой болезни.
Я потерял сознание, когда утром вышел из штаба, чтобы пройтись немного по воздуху.
Часовой и телефонист приводили меня в чуйство. Они почему-то терли мои уши и разводил мои руки, как утопленнику. Тем не менее очнулся.
Командир полка сказал мне:
Немедленно поезжайте отдохнуть. Я вам дам две недели отпуска.
Я уехал в Петроград.
Но в Петрограде я не чувствовал себя лучше.
Я пошел в военный госпиталь за советом. Послушав мое сердце, мне сказали, что для армии я негоден. И оставили меня в госпитале до комиссии.
И вот вторую неделю я лежу в палате.
Кроме того, что я плохо себя чувствую, я еще голоден. Это — девятнадцатый год! В госпитале дают четыреста граммов хлеба и тарелку супа. Это мало для человека, которому двадцать три года.
Моя мать изредка приносит мне копченую воблу. Мне совестно брать эту воблу. У нас дома большая семья.
Напротив меня на койке сидит молодой парень в кальсонах. Ему только что привезли из деревни два каравая хлеба. Он перочинным ножом нарезает куски хлеба, мажет их маслом и посылает в свой рот. Это он делает до бесконечности.
Кто-то из больных просит:
Свидеров, дай кусочек.
Тот говорит:
Дайте самому пожрать. Пожру и тогда дам.
Заправившись, он разбрасывает куски по койкам. Спрашивает меня:
А тебе, интеллигент, дать?
Я говорю:
Только не бросай. А положи на мой стол.
Ему досадно это. Он хотел бы бросить. Это интересней.
Он молча сидит, поглядывает на меня. Потом встает с койки и, паясничая, кладет кусок хлеба на мой столик. При этом театрально кланяется и гримасничает. В палате смех.
Мне очень хочется сбросить это подношение на пол. Но я сдерживаю себя. Я отворачиваюсь к стене.
Ночью, лежа на койке, я съедаю этот хлеб.
Мысли у меня самые горькие.
Каждый день я подхожу к забору, на котором наклеена «Красная газета».
Я написал маленький рассказ о деревне. И послал в редакцию. И вот теперь не без волнения ожидаю ответа.
Я написал этот рассказик не для того, чтоб заработать. Я — телефонист пограничной охраны. Я обеспечен. Рассказ написан просто так, — мне казалось это нужным — написать о деревне. Рассказ я подписал псевдонимом — М. М. Чирков.
Моросит дождь. Холодно. Я стою у газеты и просматриваю «Почтовый ящик».
«М. М. Чиркову. — Нам нужен ржаной хлеб, а не сыр бри».
Я не верю своим глазам. Я поражен. Может быть, меня не поняли?
Начинаю вспоминать то, что я написал.
Нет, как будто бы правильно написано, хорошо, чистенько. Немножко манерно, с украшениями, с латинской цитатой… Боже мой! Для кого же это я так написал? Разве так следовало писать?.. Старой России нет… Передо мной — новый мир, новые люди, новая речь…
Я иду на вокзал, чтобы ехать в Стрельню на дежурство. Я сажусь в поезд и час еду.
Черт меня дернул снова склониться к интеллигентскому труду. Это в последний раз. Больше этого не будет. В этом виновата моя неподвижная, сидячая работа. У меня слишком много времени для того, чтобы думать.
Я переменю работу.
МЫ ПОЙМАЕМ ЕГО
Ночь. Темно. Я стою на каком-то пустыре Лигова.
В кармане моего пальто — наган.
Рядом со мной работник угрозыска. Он шепчет мне:
Вы встаньте у окна так, чтоб моя пуля не задела вас, если я буду стрелять… Если он выскочит в окно — стреляйте… старайтесь в ноги…
Затаив дыхание, я подхожу к окошечку. Оно освещено. Спиной я прижимаюсь к стене. Скосив глаза, заглядываю поверх занавески.
Я вижу кухонный стол. Керосиновую лампу.
Мужчина и женщина сидят за столом, играют в карты.
Мужчина сдает грязные, лохматые карты.
Ходит, прихлопывая карту ладонью. Оба смеются.
Н. и три работника розыска наваливаются на дверь одновременно.
Это ошибка. Нужно было найти иной способ открыть дверь. Она не сразу поддается усилиям.
Бандит тушит лампу. Темно.
Дверь с треском раскрывается. Выстрелы…
Я поднимаю наган на уровне окна.
Мы зажигаем лампу в избе. На табуретке сидит женщина — она бледна и дрожит. Ее партнера нет — он ушел в другое окно, которое было заколочено досками.
Мы рассматриваем это окно. Доски были приколочены так, что они отваливались от легкого нажима.
Ничего, — говорит Н., — мы поймаем его.
На рассвете мы задерживаем его на четвертой версте. Он стреляет в нас. И потом стреляет в себя.
ДВЕНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ
Холодно. Идет пар изо рта.
Обломки моего письменного стола лежат у печки. Но комната нагревается с трудом.
На постели лежит моя мать. Она в бреду. Доктор сказал, что у нее испанка — это ужасный грипп, от которого в каждом доме умирают люди.
Я подхожу к матери. Она — под двумя одеялами и двумя пальто.
Кладу свою руку на ее лоб. Жар обжигает мою руку.
Гаснет коптилка. Я поправляю ее. И сажусь рядом с матерью, на ее кровать. Долго сижу, всматриваясь в ее измученное лицо.
Кругом тихо. Сестры спят. Уже два часа ночи.
Не надо, не надо… не делайте этого… — бормочет мать.
Я подношу к ее губам теплую воду. Она делает несколько глотков. На секунду открывает глаза. Я наклоняюсь к ней. Нет, она снова в бреду.
Но вот ее лицо делается спокойней. Дыхание ровней. Может быть, это был кризис? Ей будет лучше…
Я вижу — как будто бы тень проходит по лицу моей матери. Боясь что-нибудь подумать, я медленно поднимаю свою руку и дотрагиваюсь до ее лба. Она умерла.
У меня почему-то нет слез. Я сижу на кровати не двигаясь. Потом встаю и, разбудив моих сестер, ухожу в свою комнату.