Отец павел балин рассказы сельского батюшки

«Пришел к заключенным 7 января тюремный священник. Поздравить, проповедь сказать о Христе, подарочки маленькие вручить. Роману, отбывавшему срок, досталось Евангелие. Так произошло покаяние разбойника». Елена Кучеренко, мама пятерых детей, рассказывает историю об обретении веры, уходе из священства и возвращении в Церковь.

---

Есть у меня друг. Бывший священник. Священники ведь тоже иногда бывают бывшими. Когда-то он был отцом Романом. Потом с него сняли сан и он стал просто Романом. Но по имени я его называть так и не научилась. У меня в голове и душе он все равно не стал обычным мирянином. Но и не батюшка вроде бы. И как к нему обращаться теперь, я не знаю. Глупо, наверное…

Покаявшийся разбойник

О его жизни можно написать книгу. Боюсь, что я когда-нибудь это и сделаю.

Когда-то очень давно был Роман разбойником. Не то чтобы каким-нибудь Доном Вито или Аль Капоне, но считался в том городке человеком авторитетным. Людей, конечно же, не убивал, но были за ним дела. И даже отсидел.

Самое интересное, что даже в те грешные времена была у Романа среди нарушителей правопорядка (да и блюстителей закона тоже) кличка Ромка — День Субботний. Потому что в субботу традиционно воздерживался он от всяческого криминала. То ли слышал где про заповедь, то ли по наитию, я не знаю. А спросить постеснялась.

В тот интересный период его биографии я его еще не знала. Познакомилась, когда был он уже разбойником покаявшимся. Я бы даже сказала — очень сильно покаявшимся. Отцом Романом.

Должны ли были его по канонам рукополагать или нет, я точно сказать не могу. Но церковному начальству виднее. И сам он с прошлым накрепко завязал. Да и проповеди его были самыми лучшими, которые я когда-либо слышала.

Когда человек не учит с амвона, а плачет о своих грехах. И слова наполняются болью, кровью и правдой. Выстраданной правдой. Слушали его все, затаив дыхание. И каждый узнавал в этом себя.

Правда, собственный духовник тогда еще просто Романа (тоже, кстати, отец Роман) не очень хотел его на священство благословлять:

— Та на шо оно тебе надо?! — повторял он. — Живи, веруй, молись, Бога и людей люби. И спасешься…

Но Роман во всем всегда шел до конца. Жить — так по полной. Воровать — так миллион. Если Христа познал — то у престола стоять. Увлекающаяся натура. Как ребенок. И большим ребенком до сих пор остался. Тут я его хорошо понимаю.

В итоге закончил он заочно семинарию, побыл, как и положено, дьяконом. Потом — вторым священником. Но очень скоро стал настоятелем.

«А еще, батюшка, над вами смеюсь и ехидничаю»

Сначала настоятельствовал отец Роман в далеком сельском храме, где было несколько древних бабушек. Об этом я чуть позже расскажу. Потом перевели его в родной город, где все знали о его небезупречной биографии. И хотя со своим прошлым он давно распрощался, оно его отпускать не хотело.

Кто-то не верил в такое его преображение. Посмеивался или откровенно злословил. Хотя служил отец Роман горячо и верил истово. Да и православная миссионерская деятельность в том городке закипела не без его участия. Но большинство, конечно, уважало. Когда я впервые попала в тот храм, ко мне даже подошла одна бабушка и прошептала на ухо:

— У нас такой настоятель… Такой… Прямо из Евангелия — покаявшийся разбойник…

Были и забавные случаи. Помню — служил как-то отец Роман литургию. Выходит с Чашей причащать народ, и вдруг в храм врывается какой-то взъерошенный мужичок уголовного вида:

— Ромка! Ромка! Там наших бьют!

И руки в его сторону умоляюще протягивает.

А отец Роман стоит на амвоне и страшные глаза ему делает. Сделать-то больше ничего нельзя — Богослужение. Но и взгляда его было достаточно, чтобы мужичка сдуло. Внушительная внешность у отца Романа. Голос — как иерихонская труба. И мимика вызывает уважение. Да и шрам через все лицо — в память о прошлой жизни. Я сама его тогда побаивалась. Да что там побаивалась… Боялась! Хотя был он всегда ко мне очень добр.

Помню, как я первый раз ему исповедовалась. Вообще-то я надеялась, что выйдут и другие батюшки. К ним и пойду. Потому что, помимо всего прочего, каяться я в тот день собиралась в том, что за широкой спиной отца Романа над ним подшучивала. Но других священников в храме в тот день, как назло, не было.

Дрожа, подошла я к аналою. Протараторила «положенные» каждому уважающему себя христианину грехи:

— Согрешила нарушением поста сухим молоком и яичным порошком, самоукрашательством, гордыней, маловерием… Просфорку с утра не съела…

Что там еще «по книге»… А потом собралась с духом и выпалила:

— А еще, батюшка, над вами смеюсь и ехидничаю… И шутки разные шучу.

И вжалась в пол, ожидая, что он сейчас как гаркнет у меня над головой что-нибудь из своей прошлой жизни. Я тут же свои хилые ласты и склею.

— Ну и правильно, — сказал он. — Я и сам над собой смеюсь и ехидничаю… И шутки разные шучу.

Так мы подружились.

Уход из священства — всегда трагедия 

А потом он перестал быть отцом Романом. Как волна была всегда его жизнь. То на берег спокойно бежит. Потом вдруг закипит, заволнуется и с грохотом о скалу ударит.

Разные были причины для снятия сана. Сначала не поладили они с новым архиереем. Не буду судить, кто прав там был, кто виноват, но страсти кипели нешуточные. И среди духовенства, и среди прихожан. Настоятельства хотели его лишить, другого поставить — своего… Ну и всякое такое.

А через несколько лет после тех событий подарил мне бывший уже отец Роман свои стихи. Я их до сих пор храню. Они — о жизни, о Церкви, о епископах, священниках, мирянах, о грехах наших. И правда там — горькая правда… И боль.

Потом у отца Романа случились еще и события личного плана. После которых ему невозможно было оставаться священником. Распалась их с матушкой семья. Так тоже бывает. Это только кажется, что у духовенства в жизни тишь да гладь. А крест этот оказывается не под силу многим. И матушки не выдерживают и уходят. И батюшки, бывает, не выдерживают.

Дальше встретил он женщину. Сейчас они муж и жена. Вот, собственно, и все. Мы дружим. И оба они мне очень дороги. И Роман, и Вера его. А тогда, вначале, помню, все за голову схватились. И я тоже.

Судить их не смею. Для этого есть Бог. Иногда я вообще удивляюсь. Бывает, человек вроде бы делал в своей жизни все не так. А у другого все правильно, «канонично». Но «неправильный» христианином сумел остаться. А от «каноничного» таким холодом веет, что бежать от него хочется.

Но, с другой стороны, легко относиться к таким поворотам я тоже не могу: «Был сан, нет сана… Какая разница…» Священство — это великая тайна. И уход из него — тоже. А еще это всегда по живому. Всегда трагедия. Так мне кажется. Но верю я, что любой человек может спастись. И как-то Господь с Романом вдвоем разберутся в этих своих перипетиях.

Шутка ли — расстрига…

После всех этих событий Роман на время отдалился от церковной жизни. Это объяснимо. И люди церковные от него отдалились. Да что там отдалились… Разбежались. Кто-то не знал, как себя с ним вести. Кто-то компрометировать себя таким знакомством не хотел. Кто-то простить не мог.

А потом, аккурат перед Рождеством Христовым, встретил его на улице отец Евгений. Тоже местный батюшка.

— Ну как дела?

— Да вот так как-то…

— Слышал, на службы не ходишь никуда.

— (молчание)

— А знаешь-ка что… А приходи ко мне на ночную! Поможешь, Псалтирь почитаешь, Апостол…

Так Роман вернулся в Церковь простым мирянином.

А самое интересное, что во время всех тех событий, конфликтов со священноначалием отец Евгений единственный открыто тогда еще отцу Роману сказал. Прямо в лицо:

— Здесь ты не прав… И здесь… Прости, но поддержать тебя не могу. Так и знай! Спросят — скажу.

А теперь первый же ему руку и протянул. Когда другие отвернулись.

Сначала было не просто. Даже на той Рождественской службе. Бабушки отодвигались, как от прокаженного. Шутка ли — расстрига. Почти как денница. Одна особо рьяная Апостол вырвать у него из рук пыталась. Наверное, боялась, что осквернит. Но отец Евгений даже из алтаря по этому случаю вышел. В сторонку ее отвел и что-то сугубо увещевательное сказал. Она на том самом месте в пол до конца службы и вросла.

А Роман с женой до сих пор прихожане отца Евгения. Те события почти забылись, время-то идет. Все их уважают, многие — любят. И каждый раз, приезжая в тот город, я очень рада видеть этих людей в храме.

Ведь бывшие священники часто не только из алтаря уходят. А вообще — из Церкви. А Роман остался. Был когда-то настоятелем, а вернулся простым мирянином. И стоит на службе рядом с теми, кого он когда-то исповедовал, причащал и кому проповедовал. Это смирить себя надо.

Но если честно, за советом к Роману многие местные православные люди до сих пор ходят. И за житейским, и за духовным. Опыт-то огромный. И я тоже. Он — один из первых, к кому бегу по приезду туда. Да и дочки мои его очень любят. Его все дети любят. Он теперь тренер.

Как бабушки ждали подвижника 

В общем, второе церковное рождение Романа случилось на Рождество. Да и первое, собственно, тоже. За много лет до этого.

Пришел тогда к заключенным 7 января тюремный священник. Поздравить, проповедь сказать о Христе, подарочки маленькие вручить. Роману, отбывавшему срок, досталось Евангелие. Так, собственно, и произошло покаяние разбойника.

Вернулся домой он уже не Ромкой — Днем Субботним, а рабом Божиим Романом. Горячим и бескомпромиссным.

А Рождество с тех времен очень полюбил. И часто в проповедях на рождественских службах, уже будучи священником, говорил:

— Заново родился я тогда — когда батюшка мне Евангелие то дал. В день-то какой! Не я Богу подарок в Рождество сделал — Он мне! Радуйтесь, люди! Христос для нас рождается! А мы…

И смеялся он, как ребенок. И слезы текли по щекам…

Да… Много чего связано у бывшего отца Романа с Рождеством. Была еще история в том селе, куда его сначала настоятелем отправили. До всех последующих событий.

Было на том далеком приходе, как я уже сказала, всего несколько древних бабушек. Одна чуднее другой. Батюшки у них не задерживались. Понять можно. Нищета нищетой. Дохода — ноль. Храм — одно название. Избенка бывшая. Отапливается буржуйкой. Зимой с потолка сосульки свисают. И святая вода в ковше в лед превращается.

Печалились бабушки, конечно же, без регулярного духовного окормления. Но справлялись как-то и сами. Вечерами собирались Евангелие обсудить. Над покойниками Псалтирь читали, на Крещение в прорубь окунались, молитвы всякие знали. И все ждали, что приедет к ним какой-нибудь подвижник и останется навсегда.

Когда появился там отец Роман, одна — бабка Феодосия — вокруг храма даже канавку начала рыть. В книжке прочитала. Чтобы антихрист не пришел, нового батюшку не искусил и не уехал он, по примеру предшественников.

Еще переругались они все между собой из-за ревности. Каждой казалось, что другая хочет к отцу Роману особо приблизиться и всем его духовным вниманием безраздельно завладеть.

На службах по углам стояли, друг с другом не разговаривали. А уж когда батюшка попросил самую молодую — 76-летнюю Надежду — попеть вместо хора, другие ей полную обструкцию устроили. Ноты попрятали и богослужение чуть не сорвали.

Кто-то владыке даже жалобу накатал. Дескать: «Новый настоятель в отношениях с прихожанами неравномерен. Фаворитизм устроил — Надьку безголосую больше других полюбил, к себе приблизил и теперь она службами верховодит».

А владыка в летах уже был, не так все понял, отца Романа в епархию вызвал и по поводу «блудных дел» весь свой праведный гнев на него обрушил.

— Да какие блудные дела, владыка?! Ей же 76 лет.

— Ну, может, ты там совсем одичал в своем селе…

Но разобрались.

Рождественские носки

В общем, даже несгибаемый отец Роман унывать начал. Заболел еще — простудился. Температура тридцать девять, из носа водопад и то в жар, то в холод бросает. В лежку лежит. А завтра Рождество — любимый праздник. Ночную надо служить. А как?

Стал отец Роман молиться:

— Господи! Укрепи! Ты тогда в тюрьме на Рождество мне подарок такой сделал — к Себе привел. Ну, помоги! Дай сил отслужить! И мира на приходе прошу. А то бабули мои совсем рамсы попутали…

У него иногда проскакивало по привычке.

Молится-молится, вдруг стук в дверь. Открывает — бабка Феодосия, которая с канавкой.

— Рождество грядет, батюшка, вот подарочек заранее вам принесла — сама вязала… Холодно ж вам, поди…

И носки протягивает. Теплые, шерстяные. Не успел батюшка поблагодарить, опять стук. Надежда, у которой ревнивые бабульки ноты стырили. Покосилась на Феодосию:

— Я вам, отец Роман, вот… Связала… Зима ведь. А матушка ваша в городе (матушка правда в городе осталась, в селе жить отказалась). Небось все носочки-то поизносились без нее.

И тоже носки дает. Не хуже первых. Феодосия глаза яростно на «фаворитку» выпучила — думала, одна она такая заботливая. А вот поди ж ты…

Вновь постучали. Это баба Женя 85-летняя прихромала по сугробам. Тоже в контрах с другими из-за отца Романа была.

— Я к вам, батюшенька, не с пустыми руками.

И на Феодосию с Надеждой смотрит — только бы они были с пустыми.

— Вот — ножки погреете. Всю службу же стоите. Вязала — старалась… Носочки…

Отец Роман не выдержал, рассмеялся. Тут же, чтобы никого не обижать, сразу три пары и надел. Бабулечки разулыбались, стыдливо прикрывая щербатые рты. И стало вдруг тепло.

— Сижу я в этих носках, — вспоминал отец Роман. — В трех парах, как дурак. А они хлопочут. Печь растопили, травы-варенье Надежда принесла. Лечат меня… Ушли куда-то все ссоры. Мир пришел… И, знаешь, Лен, чувствовал я, что услышал меня Господь. И носочки эти — это Его подарок мне на Рождество. Мелочь вроде бы, а такое утешение. Огромное. Мне бабушка в детстве всегда вязала. Я любил смотреть, как пальцами она своими перебирает. Морщинистыми, натруженными. Хотелось, чтобы и меня научила. А вот в тот день представлял, как эти бабушки для меня вязали, старались. И прямо слезы подступали к горлу. Пришел Христос и согрел.

А пока отец Роман чай пил с вареньем, понял, что прошла болезнь.

— Тоже подарок. Как новенький стал. Ну не чудо ли? Отслужил ночью легко. С бабушками моими обнялись потом… Эх, какое было время…

Да… Очень любит он вспоминать то свое «сельское» время. Его потом в город перевели, я писала. А в село то направили монаха.

Дальше жизнь отца Романа вообще круто изменилась. Стал он просто Романом. Но носочки те до сих пор хранит.

А бабушка Феодосия умерла. Когда он мирянином уже был. На похороны к ней ездил. Попрощаться, поблагодарить за все. Повспоминать, поплакать. Была там и Надежда. Но не узнала его. Ну, а Роман и не стал подходить. Пусть помнит его батюшкой.

Вот такая вот история о рождественских носках. И о бывшем священнике.

---

Елена Кучеренко, Вадим Прищепа

---

В издательстве ОГИ вышла книга «Малаховский пейзаж» (составители Ирина Головинская, Елена Шмелева) — сборник воспоминаний о дачной и не только дачной жизни, о детстве и о тех людях, которые жили в Малаховке. Авторы воспоминаний — филологи, лингвисты, художники, учителя, журналисты. Слово «пейзаж» — это метафора. Не ландшафт подмосковного поселка — как природный, так и архитектурный — описывается здесь, а скорее, образ жизни тех, кто населял и населяет Малаховку. В книгу вошли и рассказы писателей, чья жизнь связана с Малаховкой, — Георгия Балла (1927–2011), Владимира Микушевича, Льва Рубинштейна, Виктора Шендеровича и стихотворение Владимира Строчкова. Завершают сборник интервью, взятые у тех, кто определяет сегодняшнюю культурную жизнь Малаховки.

Предлагаем прочитать текст выступления Ирины Головинской на презентации сборника.

Это довольно распространенная вещь в литературе — выстраивать миф вокруг своей так называемой малой родины, и кстати, не обязательно там родиться и вырасти. Йокнапатофа. Чегем. Средиземье… Там всегда есть место чудесам, это всегда место силы, и самое главное — это место приложения любви.

Чем Малаховка хуже? Она тоже, как выясняется, вполне пригодна для мифотворчества, пусть там жизнь не так разумно устроена, как в Чегеме, к примеру, и не такая увлекательная, какую нам показывает Толкиен. Почему-то и коренные, и понаехавшие обитатели Малаховки делаются спустя короткое время пламенными ее патриотами, и рождению мифа способствует всё, даже убогая советская действительность, искра высекается именно в момент взаимодействия с нею — и рождается чудо. Под пером наших авторов рождается дивный новый мир, закрытый и почти непроницаемый для злых ветров снаружи. Не обязательно добрый и лучезарный, но совершенно особенный.

Если же посмотреть со стороны (а я никогда не жила в Малаховке), то и в моих беглых воспоминаниях Малаховка — это такое чудесное место, где не действовали жесткие законы тотального советского дефицита и где можно было ДОСТАТЬ всё, вот буквально всё. Кстати, я не поленилась и даже съездила как-то в Малаховку за шапочкой из белого кроличьего пуха, больше нигде таких не было! Замкнутый мир, неподвластный плановой социалистической экономике!

Когда я начинала работать над сборником, меня поразила огромная культурная история этого поселка. Но еще больше поразил сам факт наличия музея Малаховки! И не просто краеведческого музея с моделью телеги в качестве основного экспоната — нет, это настоящий музей, культурное заведение, и там работают, конечно, удивительные люди.

Сборник начинается с моего интервью с Дарьей Давыдовой — девушкой, чей облик никак не вяжется с понятием «музейный работник». В этой беседе Даша, мне кажется, сказала про себя всё, и хоть про любовь там не сказано ни слова, это именно она, любовь, делает из обычной девушки тонкого и кропотливого исследователя, точного историка, ценителя документов и фактов. Именно Даша была для меня главным мотиватором в работе над сборником.

Хотелось бы процитировать фрагмент ее письма, которое она мне прислала в ответ на приглашение на презентацию:

Как раз читаю «Малаховский пейзаж» и постоянно нахожу знакомые имена, уникальные подробности. Воспоминания, безусловно, имеют большую ценность.
Только очень жаль, что в книге есть неточности. Лунный просек в Малаховке один, Берёзовых — два. Соколов не был купцом. Ну, а в очерке «Бабушка Маша и Марк Шагал» много ошибок — конечно, там, где автор касается не своей семьи, а истории Малаховки начала ХХ века. Имение «Озеро» не было приданым Е. А. Телешовой, Малаховская детская еврейская колония не входила в состав Детского городка…  Получился полный ряд классических ошибок, с которыми музей борется годами, ведь мы располагаем первоисточниками. При всех плюсах книги не отметить это я просто не могу.

— 
С уважением,

Дарья Давыдова, зав. научно-просветительской службой МУК «Музейно-выставочный комплекс»

Ошибки и впрямь досадные, особенно обидно то, что их легко можно было избежать. Теперь только надежда на переиздание. А судя по тому, как много народа меня спрашивало, где можно достать книжку, переиздание вполне возможно. Даша, обещаю, мы всё поправим!
И если уж говорить о досадном: при всем восхищении дизайном и красотой обложки, всё же надеюсь, что при переиздании мы избежим неправильных переносов, которые немного портят общее прекрасное впечатление.

И, разумеется, особая наша благодарность Диме Ицковичу — спасибо что подхватил всё это богатство и не дал ему пропасть.
Отдельное спасибо Лене Шмелевой — если бы не ее энергия и вера в то, что всё получится, сборника бы не было.
Надя Крученицкая! Не могу обойти стороной твое деятельное участие, восхищена твоей добротой и бескорыстной помощью на всех этапах работы! Спасибо тебе огромное!
И вам, наши авторы, огромная благодарность за свидетельство и память, за то, что впустили нас, читателей, в свою Ойкумену.

От редакции. 8-го декабря сего года исполняется 84 года со дня мученической кончины священника Павла Флоренского. Как его работы, так и его жизнь, в особенности последние пять лет, проведенные им в лагерях, служат предметом многочисленных публикаций. Публикуем написанную в КПЗ Бутырской тюрьмы последнюю работу священника Павла Флоренского, где он говорит о будущем своей Родины.

От публикаторов. Павел Флоренский старался быть далеким от политики, о чем неоднократно писал. Но получилось так, что по прошествии времени его работы, написанные после 1917-го года, сегодня приобретают особый политический смысл. «Иконостас», написанный в 1919-1922 годах, – это работа в защиту икон, которые тогда уничтожали или продавали за границу, а впрочем, и в защиту всего изобразительного искусства. Работа «Имена» направлена против переименования населенных пунктов, да и всей страны в целом, «Философия культа» — в защиту всего материального сущего от разграбления и уничтожения. Цикл филологических работ направлен на защиту грамматики и языка, «Мнимости в геометрии» созданы в защиту новой физики, и как это не покажется странным в 1922 году, в защиту теории относительности. По сути дела, все эти работы были направлены на сохранение православной русской культуры от натиска модерна 20-х и 30-х годов. Они писались «в стол», без надежды на их опубликование. Окончание 20-х и начало 30-х годов Флоренский посвятил реализации плана ГОЭЛРО. То есть вся его деятельность была направлена на сохранение и, в опоре на сохраненное, на созидание новой России. В 1929-ом году он высказал академику В. И. Вернадскому мысль о пневматосфере – «сфере вещества, проработанного духом». Эта мысль была повторена В. И. Вернадским в термине ноосферы – биосферы, проработанной разумом человека. В 1980-е годы концепция ноосферы начала смыкаться с идеей будущего коммунизма.

Заметим, что Флоренский трижды попадал в Бутырскую тюрьму. В первый раз в 1904-ом году, когда он выступил в связи с расстрелом лейтенанта Шмидта против смертной казни; во второй раз в 1928 году в связи с Сергиево-посадским делом, направленным на разрушение Троице-Сергиевой Лавры, в комиссии по охране которой он участвовал. И, наконец, в третий раз в 1933 году в ночь с 25 на 26 февраля. Он прошел шесть допросов, где дал ложные показания, подтвердив рОман – показания, данные П. В. Гидуляновым, тем самым определив себе смертный приговор. То, что показания есть ложь, надиктованные следователем Шпаком, это ясно.

Работа П. А. Флоренского «Предполагаемое государственное устройство в будущем» была завершена 16 марта 1933 года уже после допросов. Что же такое «Предполагаемое»? Продолжение пыточного бреда или текст свободного человека, уже перешедшего последнюю черту? Когда-то пресс-секретарь лидера польской Солидарности Леха Валенсы Мариуш Вилк, который позже жил в России на Соловецком острове, прочитав «Предполагаемое государственное устройство в будущем», сказал, что это, по сути, сталинистский манифест. Логично, если не учитывать, что этот текст написан в 1933-ем году в Бутырской тюрьме, а Мариуш Вилк сказал это в середине 1990-х на Соловках. Логично, но абсолютно неправильно. Мы, внук и праправнук священника Павла Флоренского, через рассказы своих близких и родственников можем достаточно правильно понять поведение нашего предка. Повторяем, практически подписав себе ответами во время допросов смертный приговор, он был абсолютно свободен и писал правду, а именно то, что считал нужным. Он не писал о Боге ни в лагерных письмах, ни в «Предполагаемом государственном устройстве в будущем». Дьякон Андрей Кураев даже ставил ему это в вину. Добавим, более того, ни одной незавуалированной мысли о религии он не написал. Однако «Твой день» — поздравление с именинами, «Посадский праздник» — день Святой Троицы, «Высшая воля» и многое другое. Готовя публикации писем 30-х годов, мы встречали фразу «об этом посоветуйся с Марией Акимовной». Думали о ком речь, спрашивали близких но нигде не нашли. Потом поняли: писавший письмо просил молиться Царице Небесной.

«Предполагаемое» имеет прямых предшественников и, несомненно, первым следует назвать Платона чей диалог «Государство» (360 г. до н.э.), и другие сочинения изучал гимназист, а потом и студент Павел Флоренский и позже систематически цитировал. А судьба двух других предшественников созвучна с трагической судьбой з/к Флоренского П.А.. Прямыми предшественниками «Предполагаемого» являются авторы книг «Утопия» (1518) лорда канцлера Англии Томаса Мора, чья жизнь кончилась на плахе и «Город Солнца » (1602) монаха Томмазо Кампанеллы, написанная в узилище, где он провел 17 лет.

Главная мысль произведения «Предполагаемое государственное устройство в будущем» заключалась в сохранении православного Отечества. Все написано достаточно ясно и не требует от нас каких-либо объяснений. Однако «Предполагаемое государственное устройство в будущем», хотя и многократно опубликовано, встречено молчанием и слева и справа. Впрочем, математик Игорь Ростиславович Шафаревич, например, сказал о нем как о политическом документе величайшего напряжения, а покойный президент республики Абхазия Сергей Васильевич Багапш в годы становления нового Абхазского государства даже приказал опубликовать фрагменты этого произведения в республиканской газете. Поэтому публикуем ее снова, но теперь в патриотическом издании с гигантской аудиторией. Это не пыточный бред, это не восхваление Сталина, это откровенный, мы бы сказали, дерзкий в тех условиях манифест абсолютной монархии. Видится важным новое прочтение этого произведения и взгляд на него под другим углом.

Флоренский Павел Васильевич, старший внук П. А. Флоренского, академик РАЕН, профессор РГУ Нефти и Газа им. И.М. Губкина, публикатор лагерных писем П. А. Флоренского

Флоренский Иван Васильевич, старший праправнук П.А. Флоренского, аспирант Кафедры истории русской философии Философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова

***

Предисловие

Несмотря на то, что изучение жизни и творче­ства священника Павла Флоренского приобрело систематический и углубленный характер, до са­мого последнего времени период лагерей (август 1933-го — 8 декабря 1937-го) был малоизвестен (единственный источник — письма самого отца Павла, источник уникальный, но своеобразно зашифрованный), а период ареста, следствия и осуждения (25/26 февраля — 26 июля 1933-го) ос­тавался совершенно «белым пятном». Первые краткие сведения о деле, по которому осудили священника Павла Флоренского, были сообще­ны семье московским управлением КГБ в письме от 11 января 1990 года. Тогда же семье была воз­вращена уникальная рукопись Флоренского, за­вершенная им в тюрьме 26 марта 1933 года: «Предполагаемое государственное устройство в будущем».

По мере прочтения текста становилось ясно, что перед нами не просто следственные показа­ния священника Павла Флоренского, но самос­тоятельная работа, своеобразный философско-политический трактат.

Содержание этой, вероятно, последней цель­ной философской работы таково: 1. Общие поло­жения. 2. Исторические предпосылки. 3. Государ­ственный строй. 4. Аппарат управления. 5. Обра­зование и воспитание. 6. Религиозные организа­ции. 7. Сельское хозяйство. 8. Добывающая про­мышленность. 9. Перерабатывающая промы­шленность. 10. Финансовая система. 11. Торгов­ля. 12. Кадры. 13. Научные исследования. 14. На­родное здравие. 15. Быт. 16. Внутренняя политика (политическое управление). 17. Внешняя полити­ка. 18. Переход к обсуждаемому строю.

После обзора следственного дела, опублико­ванного В. Шенталинским (Удел величия — «Ого­нек», 1990, № 45. С. 23—27), становится более ясно происхождение этого произведения Флоренско­го, сохранившегося для истории стараниями тех, кто предал смерти его создателя и пытался пре­дать забвению даже его имя.

Первые показания Флоренского датированы 28 февраля. Сначала он отрицал выдвинутые обви­нения. Но после очной ставки с П. В. Гидуляновым, поняв, что все нужные «показания» уже со­браны путем обмана и провокаций, Флоренский в своих показаниях 3, 4, 5 марта перешел на путь самооговаривания. При этом он поставил себя во главе «национал-фашистского центра» «Партии Возрождения России» и собственные показания формулировал так, что, с одной стороны, «разви­вал» фантастическую версию П. В. Гидулянова, а с другой — показывал недейственность мнимой организации. Вероятно, следствие предложило Флоренскому, как «идеологу и духовному главе Союза», изложить свои взгляды в систематичес­ком виде. Соответственно сценарию следствия, отец Павел должен был в своей работе сделать целый ряд оговорок, которые бы свидетельство­вали о его виновности (иначе все показания и вся работа были бы признаны ложными).

Однако, будучи более свободным в своем со­бственном трактате, чем в ответах следователю, отец Павел мог попытаться высказать и свои ис­тинные взгляды на целый ряд вопросов государ­ственного развития, надеясь, что они окажутся необходимыми для будущих поколений, а также надеясь, что в каком-то далеком будущем это по­служит к снятию обвинения если не с него само­го, то хотя бы с его семьи. Надо признать, что предвидение отца Павла оправдалось, и он блес­тяще справился с той задачей, какую мог выпол­нить.

Но и этим не исчерпывается значение данной работы Флоренского. Под угрозой смерти, при тюремных пытках и издевательствах, он написал философско-политический трактат, который по содержательной стороне и стилистической ем­кости может быть поставлен в ряд классических работ Л. Тихомирова, И. Ильина, А. Солженицы­на. Несомненно, что его изучение откроет нам новую страницу русской политической мысли.

Игумен Андроник (Трубачев)

***

Рукопись отца Павла «Предполагаемое государ­ственное устройство в будущем» представляет собой 26 пронумерованных с обеих сторон листов (51 страницу), исписанных чернилами разных цве­тов (красными, зелеными, голубыми). Переданная из архивов КГБ рукопись оказалась сильно испор­ченной: внутренний край листов был залит водой, часть текста размыта так, что отдельные слова и целые выражения не читаются. Публикаторы приложили все усилия для полной расшифровки руко­писи, однако, к сожалению, прочесть удалось не все.

Разные цвета чернил, некоторые отличия в по­черке (при сохранении наиболее характерных особенностей почерка отца Павла) свидетельствуют о том, что рукопись создавалась в течение несколь­ких дней. Закончена она была, как указано самим автором, 16 марта 1933 года. После этого рукопись попала на чтение к следователям, которыми были подчеркнуты (карандашами разных цветов) не­прочитанные ими слова и выражения. Флоренский прояснил эти слова, надписав их более четко сверху строки. Вероятно, тогда же он внес некоторую стилистическую правку. Текст публикуется по этой последней «редакции».

Структура публикуемого текста следует за­меткам отца Павла. Так, например, параграф 11 «Торговля» был написан им последним, точнее гово­ря, приписан ко всей рукописи, ибо перед ним стоит дата и подпись Флоренского, повторяющаяся по­сле этого параграфа. Однако здесь же находится примечание Флоренского, предписывающее помес­тить данный параграф после параграфа 10. Пуб­ликаторы следовали указаниям автора.

При издании рукописи используются следующие специальные обозначения:

1. Многоточие в квадратных скобках […] обозна­чает, что текст не восстановлен публикаторами.

2. Слово, часть слова или выражение в квадрат­ных скобках, напр., [месту] или бе[зусловно ими] обозначают, что текст размыт и восстановлен публикаторами.

3. Курсивом отмечены слова, вставленные публи­каторами в текст сообразно смыслу рукописи и стилю отца Павла.

Все остальные знаки: круглые скобки, выделение полужирным шрифтом и т. д.—принадлежат Флоренскому.

Рукопись расшифрована и подготовлена к печа­ти С. Л. Кравцом при содействии игумена Андрони­ка, С. М. Половинкина и Н. В. Тарасовой. Публика­ция игумена Андроника, М. С. Трубачевой, П. В. Флоренского. Фотографии предоставлены архи­вом семьи Флоренских.

П. А. ФЛОРЕНСКИЙ

ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО В БУДУЩЕМ

1. Общие положения

Устройство разумного государственного строя зависит прежде всего от ясного пони­мания основных положений, к которым и должна приспособляться машина управления. При этом техника указанного управле­ния вырабатывается соответственными спе­циалистами […] применительно к данному моменту и данному [месту]. В виду этой ее гибкости заранее изобретать […] не только трудно; но и вредно. Напротив, основная […] устремленность государственного строя должна быть продумана заранее.

Государство есть целое, охватывающее своей организацией […] всю совокупность людей. Оно было бы пустой […] если бы не учитывало конкретных данных конкретных людей и подменяло их данными отвлечен­ными и фантастичными. Но, с другой сторо­ны, целое не было бы и не стало бы реальнос­тью, если бы оно всецело пассивно определя­лось данностями людей и не имело бы ника­кой направляющей общество силы. Бюрократический абсолютизм и демократический анархизм равно, хотя и с разных сторон, уничтожают государство. Построить разум­ное государство — это значит сочетать свободу проявления данных сил отдельных людей и групп с необходимостью направлять целое к задачам, неактуальным индивидуальному интересу, стоящим выше и делающим историю. Различные виды представительного правления пытались решить эту основную задачу в построении государства путем компромиссов, уступок, урезок; таким образом возникают ослабленные формы государ­ственности при неполнокровных, урезанных проявлениях личности и отдельных групп. Такие компромиссы ведут к разложению как личности, так и государства. Правильное ре­шение напротив может быть получено не при смешении двух равно необходимых мо­ментов, но при последовательной и […] реа­лизации каждого из них. А это возможно [только при] разделении сфер. Все то, что непосредственно относится к государству, как целому, как форме […] должно быть для отдельного лица или отдельной группы неприкосновенно и должно безусловно ими] приниматься как условие индивидуального существования, как собственно политика. Напротив, все то, что составляет содержание жизни отдельной личности и дает интерес и побуждение […] это должно не просто попускаться государством как нечто не запрещенное, но, напротив, должно уважаться и оберегаться. Государство должно быть столь же монолитным целым [в своем] основном строении, как и многообразно, богато полнотою различных интересов, различных темпераментов, различных подходов к жизни со стороны различных отдельных лиц и групп. Только этим богатством индивидуальных, групповых, массовых проявлений живо государство. Мудрость государственного управления — не в истреблении тех или других данностей и даже не в подавлении их, а в умелом направлении, так чтобы своеобразия и противоречия давали в целом государственной жизни [нужный] эффект. Конечно, часто не легко найти рациональный выход тем или другим наличным силам; однако правители, не сумевшие найти таковой, должны винить прежде всего себя самих. Как вообще виноват всякий организатор, не извлекающий никакого полезного эффекта из естественных богатств своей организации. Капитализм — явление ведущее в конечном счете к смерти, но талантливые капиталисты — естественное богатство страны, кото­рое могло бы быть использовано в нужную сторону, если бы их энергией привести в дей­ствие силы, для которых у большинства других людей нет соответственных способнос­тей.

Из неоправданного смешения задач госу­дарства, как формы, и задач государства, как содержания, вытекает […] и представитель­ство. Задача государства состоит не в том, чтобы возвестить формальное равенство всех его граждан, а в том, чтобы поставить каждого гражданина в подходящие условия, при которых он сумеет показать, на что способен. А т. к. деятельность, в которой реализуются лучшие потенции человека, и есть единственный способ получить удовлетво­ренность и [вкус к] жизни, то, давая отдель­ной личности реализовать себя с наивыгод­нейшей для государства стороны, государ­ство вместе с тем ведет эту деятельность к тому удовлетворению, которое возможно в данный исторический момент и в данных ис­торических условиях. Поэтому нет никакой надобности тянуть всех к одинаковой дея­тельности, в чем бы то ни было, и в частнос­ти к политике, в которой на самом деле поч­ти никто не знает и не понимает. Политичес­кая свобода масс в государствах с представительным правлением есть обман и самооб­ман масс, но самообман опасный отвлекаю­щий в сторону от полезной деятельности и вовлекающий в политиканство. Должно быть твердо сказано, что политика есть специальность, столь же недоступная массам, как медицина или математика, и потому столь же опасная в руках невежд, как яд или взрывчатое вещество. Отсюда следует и соответственный вывод о представительстве: как демократический принцип оно вредно, и не давая удовлетворения никому в частнос­ти, вместе с тем расслабляет целое. Ни одно правительство, если оно не желает краха, фактически не опирается на решение большинства в вопросах важнейших и вносит свои коррективы; а это значит, что по существу оно не признает представительства, но пользуется им, как средством для прикрытия своих действий. Но, отрицая демо[кратическое] представительство, правительство дол[жно быть] чутко к голосу тех лиц или групп, которые действительно могут сказать нечто полезное правительству, специалистов тех или других [отраслей], той или другой научной дисциплины, того или другого райо­на, того или другого психологического склада. Уметь выслушать всех, достойных быть [выслушанными], но поступать ответственно по собственному решению и нести на себе образ государственной ответствен­ности за это решение — такова задача правителя государством. Он должен иметь обильный материал от наиболее осведомленных и заслуживающих [доверия] граждан, он сове­щается столько, сколько это необходимо для уяснения дела до степени ясности доступной в наличных исторических условиях, но ре­шает он сам и за свое решение ответственным он должен считать лишь себя самого. Это он виноват, если материал ему данный, оказался недостаточно полным или недобро­качественным: его дело выбирать себе со­ветчиков.

2. Исторические предпосылки

Чтобы не повиснуть в воздухе, будущий строй государства должен опираться на ба­ланс наличных исторических сил и учитывать как то, что на самом деле есть, так и то, чего на самом деле нет, хотя бы первое и бы­ло не совсем по вкусу отдельным лицам, а второе, напротив, составляло предмет меч­таний. Точнее [говоря], государственный деятель должен перестроить себя на положительную оценку реальных сил и на отрицательную оценку сил, переставших быть исторически реальными. В противном случае ему следует заняться беллетристикой в историческом роде, а не деятельностью организатора. Баланс же сил исторических может быть подведен в настоящий момент примерно сле­дующим образом.

[…] отрезке времени, начавшийся пример­но в […] (для нас это период Московско-Пе­тербургской России) […] концу. Силы, кото­рые более или менее согласовывали человечество за этот период, либо иссякли, либо перестали быть согласованными, а противо­действуют друг другу. Начиная от тончайших построений физико-математических наук, кончая достаточно элементарными средствами существования – все стороны жизни наполнены ядовитыми продуктами жизнедеятельности и заняты разрушением самих себя. Наука учит не бодрой уверенности знания, а доказательству бессилия и необходимости скепсиса; автомобилизм — к задержке уличного движения*; избыток пище­вых средств — к голоданию; представитель­ное правление — к господству случайных групп и всеобщей продажности; пресса — к лжи; судопроизводство — к инсценировке правосудия и т. д. и т. д. Вся жизнь цивилизо­ванного общества стала внутренним противоречием, и это не потому, что кто-либо в частности особенно плох, а потому что разложились и выдохлись те представления, те устои, на которых строилась эта жизнь. Очевидности этого общего положения вещей не могут уничтожить многочисленные и нередко блестящие успехи современной цивилизации. Напротив, внимательный анализ всегда показывает, что [они в особен]ности разрушительно-активны в отношении тех устоев, на которых они исторически держатся. Такова же судьба различных видов политического устройства государства. От демократичной республики до абсолютной монархии, чрез разнообразные промежуточные ступени, все существующие виды правового строя […], не несут своей функции. Нельзя обманываться: не война и не революции привели их к тяжелому положению, но внутренние про­цессы; война же и [революция] лишь ускори­ли обнаружение внутренних язв.

* Так в рукописи. Вероятно, следует считать, что Флоренский случайно пропустил сказуемое (например, ведет), что и приводит к некоторой несогласованности частей одного предложения.

Может быть, какими-либо искусственными [мерами] и можно было бы гальванизировать на какое-то время труп монархии: но он двигался бы не самостоятельно и вскоре окончательно развалился бы (нельзя же, например, современную Италию считать монархией). Республики кажутся в несколько лучшем положении, но это так — только потому, что при менее определенной структуре они легче подчиняются посторонним силам, сохраняя, однако, свою [видимость]. Иными строятся расчеты на ту или другую церковь. Большая наивность, при которой религия как вечное содержание человека, смешивается с историческими организационными формами, [выросшими] в определенной культурно-исторической эпохе и разрушающимися вместе с нею.

В настоящий исторический момент, если брать массу, — цельные личности, — отсут­ствуют не потому, что стали хуже, а потому, что воля парализована внутренними проти­воречиями культурной среды. Не личность слаба, но нет сильных, не задерживающих друг друга, мотивов деятельности.

Никакие парламенты, учредительные собрания, совещания и прочая многоголосица не смогут вывезти человечество из тупиков и болот, потому что тут речь идет не о выяснении того, что уже есть, а о прозрении в то, че­го еще нет. Требуется лицо, обладающее ин­туицией будущей культуры, лицо пророческого [склада]. Это лицо, на основании своей интуиции, пусть и смутной, должно ковать общество. Ему нет необходимости быть ни гениально умным, ни нравственно возвы­шаться над всеми, но необходимой […] ге­ниальная воля, — воля, которая стихийно, мо­жет быть даже не понимая всего, что она де­лает, стремится к цели, еще не обозначившейся в истории.

Как суррогат такого лица, как переходная ступень истории появляются деятели вроде Муссолини, Гитлера и др. Исторически появ­ление их целесообразно, поскольку отучает массы от демократического образа мышления, от партийных, парламентских и подоб­ных предрассудков, поскольку дает намек, как много может сделать воля. Но подлинно­го творчества в этих лицах все же нет, и надо думать, они – лишь первые попытки челове­чества породить героя. Будущий строй нашей страны ждет того, кто, обладая интуи­цией и волей, не побоялся бы открыто порвать с путами представительства, партийнос­ти, избирательных прав и прочего и отдался бы влекущей его цели. Все права на власть […], избирательные, (по назначению) — старая ветошь, которой место в крематории. На созидание нового строя, долженствующего открыть новый период истории и соответ­ствующую ему новую культуру, есть одно право – сила гения, сила творить этот строй. Право это, одно только не человеческого происхождения, и потому заслуживает назва­ние божественного. И как бы ни назывался подобный творец культуры — диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем и подчиняться ему не из страха, а в силу трепетного сознания, что пред нами чудо и живое явление творческой мощи человечества.

3. Государственный строй

В основу государственного строя должно быть положено самое решительное отделение государственной политики, как опреде­ленной формы государства в целом, от кон­кретного [проявления] отдельных сторон и областей [жизни], составляющих содержание всего общества. Предельная централизация первой группы вопросов ведет к верховному единоначалию во всем том, что по сути дела должно быть [единым]. Напротив, все то, что может и должно быть многообразным, что своим многообразием обогащает государство и делает отдельные его части нужными и интересными друг для друга, должно быть децентрализуемо, но опять на начале систе­матически проведенного частного единона­чалия, а не в духе демократическом.

Прежде всего сюда относится вопрос о народах, входящих в состав СССР. Индивидуа­лизация языка, экономики, быта, просвеще­ния, искусства, религии [каких-либо] меньшинств рассматривается не как печальная необходимость или временная тактическая мера, но как положительная ценность в госу­дарственной жизни. Подобно тому, как раз­нообразие культур в сельском хозяйстве дает возможности интенсивного хозяйства, так и многообразие народных культур дает воз­можность государству иметь такое богатство характеров, интересов жизни […] экономи­ческих преимуществ, которого не может быть при монотонном однообразном населе­нии. Очень скучно, когда и в Керчи, среди греческих развалин, и в Мариуполе, овеян­ном воспоминаниями о Пушкине, и по Чер­номорскому побережью, и в Тифлисе, и даже на нагориях Чиатур, везде видишь: «нигде кроме, как в Моссельпроме». Но это не толь­ко скучно, но и симптоматично: всякий район должен творить свои ценности, нужные все­му государству. И нивелировать эти возмож­ности значит лишать великое государство смысла его существования, тогда нет велико­го: оно становится лишь большим. Плодот­ворная идея Союза отдельных республик должна быть в дальнейшем изменена по двум направлениям сразу: в сторону боль­шей индивидуализации отдельных респуб­лик во всем, что непосредственно не затраги­вает целости государства, и в то же время в сторону полной унификации основных поли­тических устремлений, а это и будет возмож­но, когда данная республика будет сознавать себя не случайным придатком, а необходи­мым звеном целого. В этом отношении будущий строй должен отличаться от настоящего, при котором автономные республики стремятся подражать Москве в быте, просвещении […] и вместе с тем не чужды сепаратистских стремлений и неясной мечты о самостоятельности от той же Москвы.

Число республик в общем должно оставаться современное, но возможно увеличение его. Эти автономные республики сле­дует представлять как хозяйственные и культурные единицы. Направляющее усилие центральной власти должно быть устремлено главным образом к наиболее рациональному использованию местных особенностей – климата, характера почвы, богатства недр, этнических особенностей данного населения и т. д., т. е. к такому поло­жению, которое наиболее соответствовало бы данностям указываемой республики и ее граждан и [давая] им наибольшее удовлетворение, было бы выгодно для государства в це­лом. Так, например, было нерационально со стороны царского правительства насадить по черноморскому побережью растения средней России, тогда как черноморское по­бережье способно почти избавить страну от импорта субтропических и тропических [культур].

Точно так же, нерациональна со стороны царского правительства попытка перевести кочевые народы на оседлое земледелие, что противоречит тысячелетним навыкам этих народов и не представляло бы особого инте­реса для государства, если бы удалось, меж­ду тем, как более целесообразно был бы пе­ревод к полукочевому образу жизни и куль­турам животноводческим. Найти каждому из народов свою функцию в великом сотрудничестве [народов], составляющих союз, может быть и не всегда легко, но на что же существуют правители, как не для решения трудных вопросов.

Старые народы уже [сейчас] естественно доставят правительству больше хлопот, чем молодые, но зато и получить от них для госу­дарства можно будет больше. Однако в этом важнейшем деле, а именно в подыскании каждой народности собственно ей принадлежащего места в государстве не следует торо­питься [со случайными] решениями, как это сделано у нас в отношении еврейских коло­ний: от евреев [можно] получить нечто боль­шее, чем колхозы. Разумеется, при этом функция народности не должна мыслиться […] т. е. как нечто принудительное в отноше­нии [отдельных] личностей: этою функцией определяется [характер]нейшее состояние представителей данной [народности] и толь­ко.

Национальные культуры и хозяйство авто­номных республик мыслятся не просто лежа­щими рядом друг [с другом], но заложенными в общегосударственной идее, носителем которой служит и общегосударственный язык — русский литературный язык, язык, рассматриваемый лингвистами как особое наречие.

Следует думать, что в этом единстве госу­дарственного языка нет ничего обидного для отдельных народностей по следующим мо­тивам: 1) литературный язык [– не чисто] разговорный язык великорусских масс, 2) суще­ствует множество великорусских диалектов, 3) великороссы, проживающие в автономных республиках, обязаны учиться в школах местному языку, 4) специфическим русским шрифтом может считаться не гражданский, а церковнославянский, причем для [этого] сле­дует в РСФСР названия железнодорожных станций писать не только по-русски, но и по-церковнославянски, 5) владеть русским язы­ком важно — это дает ряд бесспорных пре­имуществ, отлично сознаваемых националь­ными массами.

Военное дело, органы политического надзора, финансы, [ЧК], разные виды связи, пути сообщения, руководящие начала добываю­щей и обрабатывающей промышленности, отрасли народного хозяйства общегосудар­ственного значения и, само собою разумеет­ся, сношения с другими государствами, должны быть строго централизованы и ведению автономных республик не подлежать.

Наподобие автономных республик органи­зуются и области, населенные более одно­родно, например, РСФСР.

Тут дается наибольший простор самостоя­тельности, инициативе, творчеству; поощряется индивидуализация, дается возмож­ность раскрытия способностей, дремлющих в людях и в территории народа, но вместе с тем политика резко отделяется от националистических проявлений.

4. Аппарат управления

Весь аппарат управления, как общегосудар­ственного, так и частного, формируется свер­ху вниз, а не снизу вверх. Таким образом, это есть назначение должностных лиц, а отнюдь не их выборы; однако при назначении пред­полагается самое широкое использование совещательного материала, данного специалистами и теми, кто может быть в данном вопросе признан полезным. Назначения идут в нисходящем порядке единоначалия, т. е. так, что единоначальник каждой ступени назна­чает своих непосредственных подчиненных. Но эти назначения [контроли]руются соответствующими инспекторами, проверяющими совещательный материал, бывший в ру­ках единоначальника, как со стороны его полноты и доброкачественности, так и со стороны правильного использования. Ин­спектор вправе требовать от единоначальни­ка доказательств рациональности данного назначения и, в случае неудовлетворитель­ности таковых, переносить дело на обсужде­ние более высокой ступени единоначалия. Таким образом, инициатива единоначальни­ка тормозится механикой выборной систе­мы, а произвол при назначении предотвра­щается необходимостью быть готовым к мотивированному отчету в своих назначениях. Кроме того, несоответствие назначений будет в значительной мере предотвращаться малой связью между зарплатой и должностью: повышение зарплаты должно быть обусловлено стажем и специальными заслу­гами, которые будут расцениваться как уско­рение […]. Поэтому зарплата будет неразрыв­но [связана] с лицом, а не с должностью, и должность сама по себе не будет заманчива для того, кто не обладает особыми для нее возможностями и склонностями.

Современный советский аппарат засорен людьми, которые не могут быть названы пло­хими, но которые просто не хороши, т. е. на­ходятся на [данном] месте случайно, и потому фактически коэффициент полезного дей­ствия весьма малый. Об этом-то повышении коэффициента полезного действия и надле­жит позаботиться в будущем.

Масса случайных людей ведет к необходи­мости чрезмерного увеличения их по числу – мера, которая не только обременяет и ослож­няет государственный аппарат, но и пони­жает чувство ответственности в его исполни­телях.

5. Образование и воспитание

Государство, начинающее будущую куль­туру, смотрит вперед, а не назад, и свои рас­четы строит на будущем, на детях. Труднос­ти жизни, развал истории, все виды несчастий, которым пришлось подвергнуться де­тям прошлого, должны быть хоть сколько-нибудь заглажены стабильным и спокойным ростом в предстоящие годы, иначе из человечества получатся сплошные психопаты и больные. Без здоровых душевно и телесно людей нет надежд на лучшее буду­щее. Дети должны [быть] изолированы от политических тревог, от дрязг жизни, должны как можно дольше оставаться детьми. В школе на первом месте должно быть постав­лено воспитание. Привычка к аккуратности, к точности, к исполнительности, физическая ловкость […] во всех действиях, взаимное уважение, вежливость, уважение к высказы­ваниям и чувствам товарища, привычка не рассуждать о том, чего не знаешь, критичес­кое сознание границ своих знаний, половая чистоплотность на деле, не на слове, выпол­нение своего долга, преданность государ­ству, интерес к порученному делу, наблюда­тельность, вкус к конкретному, любовь к природе, привязанность к своей семье, к [школе], к товарищам, отвращение к хищни­ческому пользованию природными богат­ствами и т. д. – таковы элементы, внедре­нием которых надлежит озаботиться первым делом. Образование должно строиться на принципе «не многое, а много». Учащиеся должны овладеть методом, точностью мыс­ли, вкусом и доведением знания до конца, разборчивостью вкуса. Им необходимо хоро­шо усвоить некоторые лучшие образцы лите­ратуры, — хорошо эти знания перечувство­вать и проанализировать их, хотя бы и не це­ликом; необходимо получить представление о том, что есть великое искусство — в музыке, в живописи, в архитектуре. Необходимо знать начатки математики, [основы] матема­тических наук и естествознания. Класси­цизм, не грамматический, а реальный, сти­хия классического мироощущения, должна стать доступной учащемуся. История должна быть дана как хронологическая схема, иллюстрируемая рядом типических конкретных моментов.

[Вопрос об] учебниках должен быть постав­лен во всей остроте: пора сознать, что учеб­ником направляется вся учеба и что хороший учебник ответ[ственен более], чем ученое со­чинение. Поэтому государство должно при­ступить к созданию учебников, по закончен­ности почти классических — кратких, четких, излагающих не случайные веяния и не крик моды, а отстоявшиеся выводы, преимуще­ственно фактического характера. Наряду с учебниками должен быть [создан] ряд посо­бий, небольшой числом, но первоклассный и притом не только по содержанию, но и по [форме].

Низшая школа и средняя школа (примерно в объеме десятилетки или большем) нахо­дятся под ведением местных организаций и по возможности должны быть децентрализованы. Единство школы отвергается, напро­тив, допускается разнообразие типов, про­грамм и способов обучения, причем общегосударственная инспекция следит за удовлет­ворением некоторому четко выраженному минимуму необходимых требований. Каче­ство же всего данного образования, как и по­становки дела, оценивается особо и может поощряться особыми мерами.

Высшая школа в большей степени должна быть связана с центральными учреждения­ми, находясь под непосредственным контро­лем высших органов в учебной деятельнос­ти. Но при этом высшая школа должна быть создана как индивидуальное, местное учреж­дение, применительно к местным возмож­ностям, условиям и потребностям. В буду­щем будут дивиться таким курьезам, как «Институт сои и ценных растительных куль­тур» (т. е. субтропических) для энтузиастов в Москве, тогда как этому [институту] место в Сочи, Сухуми или Батуми.

Такая оторванность учебных и исследова­тельских институтов и других учреждений от тех условий, которые составляют их прямой предмет изучения, ведет к полной отвлеченности, искусственности и безжизненности всей постановки дела.

В будущем должен быть дан общий декрет о расселении больших городских центров […], и в особенности это относится к [сред­ним] учебным заведениям, которым надле­жит быть в мелких городках, в бывших усадьбах, среди природы. Высшие учебные заведения тоже следует распределить по воз­можности по всей стране. Это повысит общий культурный уровень страны, создаст более здоровый быт, […] свяжет их с местными условиями, с природой, повысит воспита­тельные возможности. Опасение, что такая школа обойдется дороже [очевидно] справед­ливо; но при этом забывают, что [удешевление] современности достигается за счет науч­ного качества работы, причем преподавате­ли, имея слишком много разных занятий, де­квалифицируются и отстают. В еще большей степени это относится к профессорам. По­местить их в условия тихой жизни — это и значит предоставить им возможность роста и плодоношения. [Ведь] всем же известно, что наши ученые перестают [работать] как раз тогда, когда могли бы давать государству что-нибудь полезное. Кроме того, в отноше­нии экономии средств, необходимо учиты­вать те услуги, которые могут оказывать местные специалисты краю, а потому — и со­ответственные денежные сбережения.

6. Религиозные организации

Как проявление внутренней жизни челове­ка, религиозное чувство [неотдели]мо от не­го; однако те образы, понятия и идеи, кото­рые из этого чувства формируются, меня[ются в соот]ветствии с местными, временными и индивидуальными условиями. Государство считало бы своим […], если бы религия вооб­ще исчезла. Правда, известные виды [религиоз]ных организаций могут становиться враждебными данному государству, и тогда последнее стремится направить их по иному руслу. Религия должна быть отделена от го­сударства, что в интересах как [ее, так и] го­сударства. Но это не значит, что государство только терпит различные религиозные орга­низации: оно оказывает им [даже] содействие и вправе ждать известного содействия себе с их стороны. Государство допускает свободу религиозной и антирелигиозной пропаган­ды, поскольку ни та ни другая не касается предметов общегосударственного значения и пресекает пропаганду в противном случае. Что же касается до взаимоотношения раз­личных религий и исповеданий, то государ­ство входит в их взаимоотношения, но лишь постольку, поскольку одной из сторон допус­каются правонарушения. Религиозное обра­зование разрешается в общественном поряд­ке лишь по достижении совершеннолетия, а в домашнем — для небольших семейных или дружеских групп — только по усмотрению родителей.

Здесь ничего не говорится о церкви пра­вославной потому, что она по формальным правам не должна занимать места преимущественного пред другими религиозными организациями. Однако это не значит, что прави­тельство не видит разницы между различны­ми религиями. Православная церковь в сво­ем современном [виде] существовать не мо­жет и неминуемо разложится окончательно; как поддержка ее, так и борьба против нее поведет к укреплению тех устоев, которым время уйти в прошлое, и вм[есте с тем] задержит рост молодых побегов, которые вы­растут там, где сейчас их менее [всего ждут]. Когда религиозными началами забивали го­ловы—в семинариях воспитывались наибо­лее активные безбожники. Когда религию на­вязывают—от нее отворачиваются, потому что для восприятия предметов религии тре­буются соответственные [условия]. Но когда религии не будет, тогда начнут тосковать. Это будет уже не старая и безжизненная религия, а вопль изголодавшихся духом, кото­рые сами, без понуканий и зазываний создадут свою религиозную организацию. Это бу­дет через 10—15 лет, а до тех пор должна быть пауза, пустота и молчание. Тогда-то […] по конфессиональным расчетам […] были, бу­дут делаться расценки […] конфессий и рели­гий. До тех же пор — никаких льгот, никаких преимуществ, никаких гонений. Государство не должно связывать свое будущее с догни­вающим клерикализмом, но оно нуждается в религиозном углублении жизни и будет ждать такового.

7. Сельское хозяйство

В основном экономическое направление обсуждаемого строя может быть охарактери­зовано как государственный капитализм, хо­тя этот термин должен пониматься с рядом ограничений, приводимых ниже. Под госу­дарственным капитализмом здесь разумеет­ся такая экономическая организация обще­ства, при которой орудия производства при­надлежат непосредственно государству. Для России основным видом промышленности, по крайней мере на ближайшее время, долж­на считаться промышленность сельскохозяй­ственная, причем производственная единица мыслится как колхоз. Задача будущего — ра­циональное использование сельскохозяй­ственных угодий, т. е. извлечение из них то­го специфически наивыгоднейшего, мате­риализованного экономического эффекта и в количественно наибольшей степени, на ко­торый они способны при данном уровне сель­скохозяйственной техники и который делает [каждый из] колхозов (говоря принципиаль­но) единственным в своем роде. Качество стоит здесь на первом месте; лишь на основе продукции отдельных колхозов государство может дать в целом полноту экономического строя. Только необходимо помнить, что ка­чество продукции возможно лишь при каче­стве работы тех направляющих [огосударствленных] технических сил, которыми дви­жется колхозное строительство. И в этом от­ношении обсуждаемая аграрная политика, по-видимому, близкая советской системе, весьма далека от нее, ибо ставка будет не на большой размах и быстроту [темпов], а на глубокое изучение и вдумчивость. Современная боязнь углубления сменится требованием обратным — non multa sed multum*. Проблемы селекции, акклиматизации, [гибридизации], прививки, изменения химических и физических свойств почвы, использование ультрафиолетовой радиации, при избирательном выборе культур для данного угодья с его [конкретными] данными условиями должны стать основными. Наблюдения, подобные тому, что северные льны дают масло несравненно лучшее для лаковых целей, нежели центральные или […], должны составлять основной фонд планирования.

* Не много, но хорошо (лат.).

Необходимая индивидуализация хозяй­ства возможна лишь при индивидуализации хозяйственных органов. Массовое планиро­вание, из центра, представляющее извест­ные преимущества при внимании преимуще­ственно к количественной стороне хозяйства (но и тут легко ведущее к несознательному вредительству), уже совершенно неприемле­мо при хозяйстве качественном. Тут требует­ся не общее, а глубокое и до конца конкрет­ное знание местного края, во всех деталях, непосильное не только формальным плано­викам, но и гениальному специалисту. Поэ­тому обсуждаемое хозяйство должно быть чрезвычайно децентрализовано, а направ­ляющие указания центра должны быть воз­можно общими.

Наряду с колхозами государство допускает другие виды хозяйственных организаций – артельные, личные хозяйства и др., причем количественно они [предполагаются] состав­ляющими лишь небольшую долю колхозно­го строительства. Колонизация, специаль­ные или редкие культуры, особенности мест­ного ландшафта — все эти причины могут сделать даже желательным существование хозяйства в особых формах. Но, кроме того, колхоз признается не императивной формой, а более выгодной, если брать дело в общем, и эта выгода распространяется также на участников его. Вследствие этого свобода участия или неучастия в колхозе в общем не ведет к разложению колхозов, ибо другие плюсы колхозного хозяйства (культурно-просветительские учреждения, снабжение, м. б. известная доля […] и т. д.) склонит подавляющее большинство к пребыванию в колхозе. Если же в общем балансе мотивов все-таки склонится в пользу иных форм хо­зяйства, например, единоличного, то очевид­но на [это есть веские] данные, объективные и субъективные, и тогда государству нет надобности настаивать на участии в колхозе. Вполне возможно, что удовлетворенность от индивидуального хозяйства, как и вообще всякий труд самоопределяющийся, даст свои хорошие своеобразные плоды, необходимые государству.

8. Добывающая промышленность

Другие виды добывающей промышлен­ности — лесное дело, горное дело, добыча продуктов моря и т. д. должны направиться путем углубленного изучения и индивидуализации. Территория нашей страны изучена до сих пор чрезвычайно слабо, и слабость эта* объясняется своекорыстно-хищническим от­ношением к естественным богатствам стра­ны — образно говоря, выклевыванием цен­ностей уже оцененных и отсутствием широ­ты подхода в оценке всего прочего. Лишь углубленное и широкое изучение естествен­ных богатств в целом, продвижение развер­нутым фронтом позволит установить истин­ную [производственную] ценность того или другого вида сырья.

Промышленность СССР идет в значитель­ной мере на повтор заграничной («догоняет»), но в мыслившемся государстве надо [решить] вопрос о движении не по направле­нию [западного типа] и с обгоном, но о самос­тоятельном, индивидуальном пути, выте­кающем из особенностей страны. Загранич­ная промышленность выросла в своих, есте­ственных для нее, условиях, и потому наибо­лее приспособима к ним. Естественные усло­вия нашей страны иные, и попытка догнать заграничную промышленность приводит нас в невыгодные условия, насколько многое из того, что за границей было естественно, у нас будет искусственно. Чутко присматри­ваясь к заграничному опыту, мы должны ре­шать свои задачи и — своими средствами. А для этого надо в совершенстве знать свои материальные ресурсы и возможности, пред­ставляемые ими. У нас есть много того, чего нет за границей, и напротив, нет многого из имеющегося там. Будущий строй должен глубоко понять это простое положение. А без реализации его [непредставимо] зани­маться составлением, так сказать, рацио­нальной [сметы] всего [что только] имеется, и систематическим изучением [настоящего]. На учет своих ресурсов государство средств не пожалеет, так как рациональная экономи­ка возможна лишь по свершении учета, хотя бы в первом приближении.

В погоне за золотом, ценность которого мы знаем, мы не замечаем горных пород, ми­нералов, химических элементов, древесины разных ценных видов, [алкалоидов], эфирных масел, и т. д. и т. д., специфические свойства которых пока не изучены. В своей оценке […] естественных богатств мы руко­водимся чрезвычайно неиндивидуализированной внешней оценкой с голоса [одного только] мирового рынка, а не природою дан­ных объектов.

[Государство] будущего, по возможности самозамкнутое, будет соответственно неза­висимо от оценок внешнего мирового рынка, его расценки будут идти по собственным руслам.

9. Перерабатывающая промышленность

В основе перерабатывающей промышлен­ности лежит принцип активизма, активного подхода к [свойствам] тех продукций, кото­рые выпускаются.

Эта активность прежде всего и важнее все­го предполагает активное отношение к мате­риалам, из которых выделываются различ­ные изделия. Производство […] не довольствуется в большей или меньшей степени тем, что выйдет, но ставит себе задачею, на почве [тщательного] предварительного изучения, получать продукты с определенными, ранее заданными, вполне стандартными свойствами. Это достигается путем Синтеза. Синтез материалов составляет ближайшую задачу, за которую возьмется промышлен­ность [нового образца]. Следует предвидеть, что здесь одно из наиболее важных направ­лений будет электросинтез разных видов: органический электросинтез в [жидкостях], синтез тихим разрядом, синтез [карбидны­ми] и другими корпускулярными лучами, фо­тосинтез.

10. Финансовая система

Государственный бюджет складывается из доходов от гос. промышленности, налогов на частные или концессионные предприятия, эксплуатации различных гос. предприятий (пути сообщения, связь и т. д.) и прочего.

В виду общей внешней политики, направ­ленной в сторону экономической изоляции от внешнего мирового рынка и отказа от вмешательства в политическую жизнь дру­гих государств, потребность в валюте могла бы быть весьма ограничена и в пределе бу­дет стремиться [к нулю]. Статьи импорта бу­дут по возможности уменьшаться. Импорти­роваться [в страну] должны будут книги, жур­налы, особенно совершенные и уникальные научные инструменты, произведения ис­кусств и, в сравнительно небольшом количе­стве, [некоторые] виды сырья или веществ, еще не производимые [в стране] и не нашед­шие себе заменителей. Интенсивности раз­вития промышленности должна способство­вать децентрализация, с вытекающей отсю­да конкуренцией — как между гос. предприя­тиями, так и между ними и остальными пред­приятиями. Само собою ясно, что [при при­сутствии] крупного промышленного капита­ла не может быть речи о конкуренции между [государственным] производством и неболь­шим заводом типа крупных мастерских. Но существует ряд производств, для которых массовости не требуется, и здесь отдельные независимо поставленные небольшие пред­приятия могут идти впереди больших заво­дов и будут для государства выгодны. Такие мастерские могут иметь в частности харак­тер [научно-экспериментальных], изобрета­тельских, вообще быть местами проявления инициативы и технического творчества; го­сударству прямой расчет поддерживать их и давать им возможность развиваться. Мест­ная индивидуализация промышленности по­лучит от них материал, который трудно и во всяком случае дорого получать непосред­ственно в учреждениях государственных.

Не следует, впрочем, суживать понятие синтеза до приобретений в собственном смысле слова. Воплощение технической идеи нередко бывает весьма трудно, даже когда сама идея вполне созрела, и часто про­ходят многие годы, прежде чем удается реа­лизовать соответственное производство. Поэтому следует озаботиться, чтобы в госу­дарстве возникало больше таких предприя­тий, которые были бы опытными не только со стороны научно-технической, но и со сто­роны […] и целесообразнее всего, ради свобо­ды действий и инициативы, чтобы подобные предприятия были частно-предприниматель­скими. Но несомненен провал, малорентабельность, даже химеричность значительной [их части] при непосредственной государ­ственной ответственности за успех подоб­ных [предприятий]: развитие их, быстро пре­кратится, а между тем прогресс в технике всегда основан на свободной [игре] инициа­тивы и выживания немногих направляющих комбинаций.

11. Торговля

В основном, торговля, особенно крупная, ведется органами государственными. Одна­ко, неудобство исключительно централизованной торговли заставляет признать необходимым допустить наряду с гос. торговлей также и частно-предпринимательскую. Как и прочие свободные профессии, эта частная торговая инициатива должна быть ограничена соответственным подоходным налогом. Но, кроме того, специальная торговая инспекция должна проверять доброкачественность продаваемого товара и бороться со спекуляцией. Мелкость торговли, при многочисленности отдельных предпринимателей будет естественным цензором, противодействующим сбыту недоброкачественного товара и набиванию цены. Этим обязанности торговой инспекции будут значительно упрощены.

12. Кадры

Из всех естественных богатств страны на­иболее ценное богатство — ее кадры. Но кад­рами по преимуществу должен считаться творческий актив страны, носители ее роста. Забота об их нахождении и сохранении и о полноценном развитии их творческих возможностей должна составлять одну из важ­нейших задач государства. Тут главное дело руководиться двумя основными директивами — использованием данностей и борьбою за качество.

Творческая личность не делается, никакие старания искусственно создать ее – воспита­нием и образованием — не приводят к успеху, и мечтать о массовых выводках творцов культуры значит впадать в утопию. Задача трезвого государственного деятеля — береж­но сохранять немногое, что есть на самом де­ле, не рассчитывая на волшебные замки в бу­дущем. Творческая личность — явление ред­кое, своего рода радий человечества, и выис­кивать ее надо по крупицам. Государствен­ная власть должна выработать аппарат для вылавливания таких крупинок из общей массы населения.

Идея выдвиженства, по виду, близкая к вы­сказываемой на самом деле весьма далека от нее; ибо выдвигают выдвиженца не высшие, то есть не те, которые действительно имеют [способность] судить о творческой ценности личности, а масса, руководимая нетворчески­ми признаками. В частности, необходимо иметь в виду, что творческая личность чаще всего замкнута в себе, угловата, мало при­способлена к тому, что называется обще­ственной деятельностью, а иногда даже асо­циальна; подобная характеристика считается .почти правилом. Между тем выдвиженство идет по признаку легкости общения с масса­ми, и в этом смысле чаще всего выбирает людей склада совсем иного, чем требуется для обсуждаемой цели.

Прежде всего должно быть отмечено, что творческая личность, будучи продуктом сча­стливого и неожиданного объединения на­следственных элементов, из которых каж­дый сам по себе, может быть, и не представ­ляет ничего чрезвычайного, составляет круп­ный выигрыш в лотерее, другие билеты ко­торой пустые или соответствуют выигрышу ничтожному. Этот счастливый выигрыш, [свидетельствуя] о личности подлинно творческой, может пасть на любую обществен­ную среду, любую народность, любую ступень социального развития. Поэтому искать подобную личность надо всюду, под покровом всякой деятельности. Только весьма проницательные, опытные и крупные люди могут распознать подлинно творческие по­тенции, и для этого распознавания должен быть организован особый государственный аппарат, работа которого с лихвою окупится результатами. Государство будущего будет показывать не сейфы с золотым запасом, а списки имен своих работников.

Необходимо также иметь в виду, что твор­ческая личность, как некоторое новое явле­ние в мире, никогда не может быть загодя ус­тановлена с гарантией. Она есть раскрытие того, чего еще не было, и [поэтому] до реали­зации его и общественно-исторической про­верки заранее нельзя утверждать с полной [ответственностью] степень ценности этого нового. Кажущееся ценным может и не ока­заться таковым пред лицом истории, а еще чаще кажущееся нелепым в данный момент, недоросшему обществу, отбирается потом­ством как культурная ценность. Государству, разыскивающему творческую личность, не­обходимо, с одной стороны, быть чрезвычай­но осторожным в суждениях отрицательных, а с другой — заранее учитывать поправку на известную долю промахов [в суждениях] по­ложительных.

До сих пор имелись в виду преимуще­ственно творческая личность науки с техникой и искусством. Особо надо учитывать во­левую личность, для общества необходимую не менее первых. Правда, в природе волевой личности лежит до известной степени и уме­ние пробить себе дорогу и выдвинуться из массы. Но это выдвижение весьма нередко бывает в неудачную и даже противополож­ную сторону, вредную для общества. — Если искать выдающуюся волевую личность лег­че, чем другие [выдающиеся] личности, то направить ее по желательному для государ­ства направлению — несравненна труднее. Значительная работа по подбору и направле­нию личностей волевого типа проведена пар­тией большевиков, и со стороны будущего государства было бы крайне нецелесообраз­но начинать это дело заново, не продолжая строить на том же фундаменте.

Кроме творческой личности государство нуждается также и в работниках посредствующих между [его] массами. Для этих ра­ботников тоже необходимы особые задачи; но специальная подготовка к деятельности чрезвычайно важна. Необходимо иметь в ви­ду, что наиболее рациональный путь подго­товки деятельных и [способных] работни­ков — это вручить их опытному и [проверен­ному] работнику подобно тому как поручали масте[рам подмастерий]. Индивидуализация рода и способа [воздействия и] составлявляет суть этой школы культурности. Индивидуальность самого «мастера», индивидуальность подхода его к своим «подмастерьям» и «ученикам», личные [привязанности во] всей школе друг к другу — таковы предпосылки обучения, глубоко чуждые нашей современности, идущие [наперекор] современным воззрениям. Однако, попытки ускоренной штамповки работников культуры не поведут к успеху, и будет сознано, что действитель­ная культурность передается не путем толь­ко одного внешнего научения, а лишь непос­редственным воздействием личности.

13. Научное исследование

Если вообще современная экономика все цело зависит от техники, а последняя обусловлена научным исследованием, то в обсуж­даемом самозамкнутом государстве, пролагающем путь к новой культуре и в новы) природных и социально-исторических условиях, научному исследованию принадлежит значение решающее. Поэтому вопрос о рациональной постановке научного исследования, несмотря на кажущуюся свою малость в общем масштабе государственной жизни, должен быть поставлен особенно тщатель­но. Уроки настоящей постановки должны предупредить хотя бы от части ошибок в дальнейшем. Как и в прочих отраслях госу­дарственной жизни, в отношении научного исследования прежде всего должны быть приняты в расчет наличные гос. ресурсы рабо­чих сил науки, ибо организация научного ис­следования есть в первую очередь организа­ция рабочих сил, во вторую — литературных и лабораторных пособий и лишь в третью — тех стен, в которых идет научная работа. Давно известный афоризм: «великие идеи исходят из малых лабораторий» остается в силе и до настоящего времени. Ошибка настоящего времени — в максимальном и действительно огромном расходовании усилий на стены институтов, при недостаточной заботе об оборудовании (аппаратура и библиотека) и чрезвычайно малом внимании к са­мим работникам, т. е. к их подбору, к особен­ностям их работы, созданию благоприятных психологических условий, при которых твор­ческая энергия может концентрироваться и раскрываться. Необходимо будет в дальней­шем учитывать, что творчество идет путями прихотливыми и непредвидимыми заранее, что у каждого созидающего ума имеются свои подходы и свои приемы. Психология творчества до настоящего времени не только не установила в этой области каких-либо шаблонов, но и напротив, ясно вскрыла от­сутствие таковых. Готовое и уже выразив­шееся творчество можно, если кажется нуж­ным, пересказать по заранее намеченным об­щим схемам; но творчество в его динамике этой схематизации не поддается, и всякая по­пытка насильственно заставить течь его по заданному руслу приводит к борьбе, в ре­зультате которой творчество или побеждает или иссякает. Но, с другой стороны, эта ин­дивидуализация творчества делает очевид­ным и то, что большие скопления творчес­ких личностей, поскольку скопление предпо­лагает некоторый общий для всех порядок, неминуемо должно вредить их раскрытию в деятельности. Исследовательские учреждения не должны быть централизованы, громадны, собраны в одно место. Это вредно, притом не только им, но и стране, поскольку обескультуривает страну и вызывает нарушение равновесия между центром и всей периферией. Вредному и наглядному примеру такой централизации во Франции следует противопоставить гораздо более целесооб­разную организацию США, где (несмотря на невысокий культурный уровень страны) по­няли необходимость равномерно насыщать всю страну научной деятельностью.

Таким именно образом, т. е. путем создания многочисленных, сравнительно малых, весьма специализированных по задачам и индивидуализированных по научным работ­никам исследовательских учреждений, рас­сеянных по всей стране, внедренных в самые глухие уголки, можно тесно связать их с местными условиями и направить на реали­зацию местных возможностей, сделать идей­но заинтересованными в результатах работы, поставить твердо в область конкретных, подлинно жизненных задач жизни страны. На­против, централизация научного исследова­ния по самой сути дела отрывает его от каче­ственной индивидуализации как внешней жизни, так и творческой личности.

Творчество, как деятельность не поддаю­щаяся планированию и потому не могущая считаться ответственной за свои результаты, естественно не должно быть, как правило, единственным содержанием гос. службы. Полная независимость от заранее предусмотренной и ответственной работы предос­тавляется лишь в исключительных случаях, когда творчество данной личности уже на­столько обогатило государственную жизнь, что государство согласно пойти в дальней­шем на риск. Поэтому, как правило, в науч­ной деятельности учреждений и лиц должна быть проведена резкая пограничная линия обязанностей нетворческого характера и ра­боты творческой. Первые, требующие лишь применения уже известных знаний, в плано­вом порядке поручаются учреждению, долж­ны хорошо согласовываться между учрежде­ниями, прорабатываются по заранее обдуманной, согласованной и авторитетно утвержденной (конференции, съезды, высшие органы научного контроля) методике к определенным срокам и с полною ответственностью. Эта часть работы собственно и состав­ляет прямую обязанность учреждения. Она назначается ему в связи с его местными и ин­дивидуальными особенностями. Но наряду с этой, ответственной, работой научные работ­ники должны иметь и полную свободу рабо­ты творческой, не планируемой, не идущей в календарном порядке, не контролируемой в отношении тем и лишь обсуждаемой (и на­граждаемой в случае признания ценности) по полученным результатам.

Научная работа, как и деятельность врача, требует полной ответственности за свои дей­ствия. В этом отношении она требует ответ­ственности даже в более высокой степени. Отсюда вытекает необходимость действительного единоначалия всякого организато­ра научной работы. Нельзя плодотворно научно работать с помощниками, которые не согласны со своим руководителем, не пони­мают его с полуслова, а тем более — если они внутренне борются против него, его планов, его подхода к изучаемым явлениям. Научное творчество, пока оно еще не воплотилось, основано на интуиции, на смутном брожении мысли, таящемся весьма глубоко. Даже преждевременная формулировка в слове мо­жет остановить или искривить творческий процесс, а тем более преждевременная кри­тика, недоброжелательство, даже советы. Во многих случаях от помощника требуются не столько знания, сколько известные душев­ные качества (так Фарадей всю жизнь рабо­тал с отставным полуграмотным сержантом Андерсоном и не выносил помощи никого другого). Будущее правительство должно предоставить возможность подбирать сотрудников всецело руководителю, т. к. дан­ный со стороны может быть неподходящим, и притом вовсе не в силу каких-либо явных изъянов, достаточных для отвода.

В отношении творческой части работы не следует бояться так называемой непрактич­ности. Тут требуется более доверия к своему и к чужому творчеству, которое по самой природе своей целестремительно, хотя часть и не умеет в данный момент объяснить свою цель. Истинное творчество не может ока­заться ненужным, но прицел его во времени может быть весьма различным. Далекие це­ли, будучи достигнуты, во многих случаях ускоряют процесс развития, но не от начала, а от конца, направляют другие процессы и оказываются нужными с неожиданной стороны и в неожиданных обстоятельствах. Пра­вительство, четко намечая область политики как сферу своего творчества, должно не при­казывать творчеству в других сферах, а бе­режно охранять молодые ростки. Но вместе с тем оно должно, со своей стороны, указывать те конкретные задачи, которые требуют раз­решения.

Общая децентрализация культурно-экономической жизни, которая должна быть проведена государством во всех областях, будет облегчена и рационализована при наличии мощной сети местных исследовательских учреждений, отвечающих местным условиям и местным особенностям. В каждой области будут таким образом свои специалисты того круга вопросов, которые для данной области представляют особую важность, и притом специалисты по данному узкому вопросу быть может лучшие в мире, во всяком случае одни из лучших в государстве. Принимая не­посредственное и постоянное участие в куль­турных и экономических делах данного края (хотя и только научное) и зная их доскональ­но, эти специалисты смогут стать действи­тельно компетентными в своих советах по рационализации края, — что поведет к воз­можной при данном состоянии знаний интен­сификации его хозяйства и культуры. Сле­дует думать, что в общем и творческая энер­гия этих специалистов будет питаться теми же конкретными данностями края, что и за­дачи, предназначенные в порядке обязатель­ности, так что на деле та и другая сторона деятельности будут поддерживать и укре­плять друг друга. Таким образом творчество самоспособно, без насилия и мертвящего принуждения, в большинстве случаев пойдет по руслам задач ближестоящих и непосред­ственно нужных.

14. Народное здравие

Социальные болезни довоенного времени, война, трудности жизни революционного пе­риода, — все это не могло не задеть самых ос­нов народного здравия. Если вообще забота о здравии народа составляет одну из важней­ших задач гос. власти, то в настоящий момент эта задача стоит на самом первом месте: из больного, выродившегося народа нельзя по­строить здорового государства.

Прежде всего требуется оздоровить се­мью. Вопреки взглядам, составляющим задний фон многих высказываний современнос­ти, общество слагается не из индивидов-ато­мов, а из семей-молекул. Единица общества есть семья, а не индивид, и здоровое обще­ство предполагает здоровую семью. Распа­дающаяся семья заражает и общество. Госу­дарство должно обязательно [создать] наибо­лее благоприятные условия для прочности семьи, для [прочности] должна быть развита система мер, поощряющих крепкую семей­ственность. В качестве требуемых мер может быть проведен налог на холостяков в соот­ветственный фонд каких-либо поощритель­ных мероприятий. Затем как мера физичес­кого оздоровления [семьи] входящая в более общую меру охраны здоровья, должны быть организованы при каждой местной больнице архивы с родовыми и индивидуальными за­писями на карточках, систематическое по­полнение записей о здоровье членов рода и о генеалогических связях между родами даст богатый материал для медицинских советов относительно желательности того или иного брака. Современная евгеника еще слишком молода и неопытна, чтобы запреты в отно­шении браков можно было считать категори­ческими, но предупреждение и совет в неко­торых случаях вполне уместны. Во всяком случае каждый имеет право знать, какие опасности подстерегают его.

Врачебное дело требует децентрализации. Местные врачебные организации содержатся на местные средства, хорошее знание врачом местного края и местных условий, высокое качество врачей и создание для них большо­го служебного авторитета, действительного единоначалия в своей амбулатории, клиники или операционной — таковы необходимые ус­ловия рационализации врачебного дела. Сюда присоединяются еще развитие фар­мацевтической промышленности — по ли­ниям сельскохозяйственной и химической. Как и во всех других отраслях центральной государственной власти принадлежит изда­ние общих директивов и контроль состояния врачебного дела по районам.

15. Быт

Всякая существенная функция индиви­дуального организма или сознательной группировки таковых слагается из ряда нарастаю­щих друг на друге слоев. Нижние, коренные, слои составляют необходимое условие функ­ции (питание, размножение, речь, основные виды орудия и оружия, формы социальной организации и т. д.). Нарушение этих усло­вий ведет и к прямому разрушению организ­ма. Однако более высшие слои, представ­ляющие надстройку над соответствующими функциями, непосредственно не участвую­щие в осуществлении этих функций, не мо­гут быть отрезываемы от низших слоев, не причиняя тем глубокого и непоправимого, хоть и не непосредственного и потому не [мгновенного] ущерба соответствующим функциям. Таракан в супе или экскременты на столе непосредственно не затрагивают функции питания, однако гадливое чувство при еде, как хорошо известно, в конечном счете может расстроить не только более тон­кие проявления личности, но и повести к прямому расстройству питательной системы. Еще более чувствительна к нарушениям над­строек над функцией половая сфера, научное творчество и т. д. Опрятность, изящество, нравственные и эстетические эмоции, рели­гиозные чувства и т. д. составляют суще­ственное условие нормального функционирования организма, и во многом не только у человека, но и у животных, причем без этих вторичных условий самые, казалось бы, бла­гоприятные первичные условия могут ока­заться неиспользованными, тогда как при наличии вторичных условий известная недос­таточность первичных может быть иногда восполняема за счет первых. В кругу хоро­шей семьи или с близким другом, за чистым столом или при хорошем душевном настрое­нии пустая картошка может оказаться пита­тельнее самой питательной пищи, пожран­ной кое-как, в одиночестве, при тоске или злобе. Совокупность вторичных моментов той или другой функции определяет быт. Как и все в индивиде или обществе, быт мо­жет искажаться, извращаться, принимать вредные формы (напр., бытовое пьянство). Но по существу дела быт есть неотъемлемый момент человеческой жизни, и государство должно понимать, что забота о быте входит в число необходимых задач управления. На­родное здравие, работоспособность, предан­ность своему государству, творчество и т. д. и т. д. все это существенно зависит от нали­чия сочного и красивого, здорового быта. Ко­ренные моменты функций характеризуют минимум жизни, а быт — ее наличный макси­мум, цветение, игру, а потому и весь жизнен­ный тонус. Без быта нет и вкуса жизни, по крайней мере у масс, и отрешаться от быта, да и то не полностью, может лишь гений, одержимый своим творчеством и частично уже ушедший от него в будущее. Быт коре­нится в истории. Его теперешнее действие в значительной мере основано на том, что в свете быта отдельное действие, частного и узко личного характера, перерастает само се­бя и связывается с подобными же действия­ми других людей и других времен. Этим случайное возводится на ступень «общего», за­кономерного, и отрешается от своей произвольности и субъективности. Через быт лич­ность сознает свое место в обществе и пото­му свое достоинство.

Быт не может быть сочинен, хотя и нахо­дится во всегдашнем изменении. Одни эле­менты его растут, другие отмирают. Но эти процессы связаны и должны быть связаны с природными и социальными условиями дан­ного края и потому текут индивидуально. Полнота государственной жизни – в богат­стве и разнообразии проявлений быта, соответствующего богатству и разнообразию местных условий. Нивелировка быта неминуемо поведет к уничтожению вкуса жизни, радости бытия, а потому и к рабскому труду и ко всяческому обеднению.

Крепкая сплоченность государства опи­рается не на монотонную унификацию всех его частей, а на взаимную их связь, обуслов­ленную глубоким сознанием взаимной необходимости частей, нужности каждой из них на своем месте. Если быт есть цветение жиз­ни каждой из частей государства, то разнооб­разием этого цветения проявляется органи­зация государства как единого целого, а не механически накопленных единиц, случайно находящихся за одной оградой. Культурно-просветительные органы края могут и долж­ны направлять бытовую жизнь, — стремиться смягчать или вытеснять проявления вред­ные, поддерживать полезные и способствовать бытовому творчеству в новых областях. Таковыми, в частности, должны быть внед­рение чувства ответственности за разумное пользование энергетическими ресурсами, охрана природы и памятников древности и т. д. Однако новые моменты быта могут быть вводимы лишь творчески, а не простым по­становлением каких бы то ни было учрежде­ний.

16. Внутренняя политика (политическое управление)

В основе внутренней политики государства лежит принципиальный запрет каких бы то ни было партий и организаций политическо­го характера. Оппозиционные партии тормо­зят [деятельность] государства, партии же, изъявляющие особо нарочитую преданность, не только излишни, но и разлагают го­сударственный строй, подменяя [собою] це­лое государство, суживая его размах и в ко­нечном счете становятся янычарами, играю­щими [верховной] государственной властью. Разумной государственной власти не тре­буется преторианцев, [в виде] преданности желающих давать директивы [власти]. До­статочно государственного, законного, на­родного и т. д., чтобы не растить «истинно-государственного», «истинно-законного», «истинно-народного» и т. д. Мудрый прави­тель различает «законное» [от законного] и опасается чрезмерного усердия, желающего быть законнее законного, — не делом, а де­кларацией. — Организации не политические, а бытовые, религиозные, научные, культурно-просветительные разрешаются и в известной степени даже поощряются. Кроме того, вер­ховное правительство, по своему усмотре­нию созывает время от времени те или дру­гие собрания с совещательным голосом, при­чем состав членов этих собраний устанавли­вается каждый раз особым актом и в значи­тельной части определяется персонально. На этих собраниях могут быть ставимы также и политические вопросы как внутренние, так и внешние.

Задача как школьного, так и общественно­го воспитания, в политическом отношении состоит во внедрении привычки проводить резкую пограничную линию между полити­кой и неполитикой, привычка, которая долж­на стать почти автоматической. В отноше­нии политических вопросов население стра­ны должно ясно сознавать свою некомпе­тентность и опасность затрагивать основы социальной жизни, механизм которых им неведом. Поэтому тут не требуется ни одобре­ний, ни порицаний, подобно тому как не тре­буется такого рода порицаний производству взрывчатых веществ. Но, с другой стороны, верховная власть зорко следит, чтобы поли­тическое управление и его филиалы тоже не переходили за демаркационную линию, раз­дел политики и общей культуры, и не делали политикой то, что лишь могло бы [при осо­бых] условиях, отвлеченно говоря, таковой [сделаться], в данных же конкретных усло­виях представляющее явление просто культурное. Устойчивость государства существенно зависит от уравновешенности обоих начал — внутренней политики и общей культуры, и основная задача верховной гос. власти, объединяющей в себе оба начала, де жать это равновесие ненарушенным.

В государствах со свободной игрой политических страстей верховное правительство может нарушить его как в одну, так и в другую сторону. В обрисованном же строе, где политика заранее исключена и где партии могли бы приобрести вредное значение лишь при весьма большом разрастании и укреплении, верховному правительству грозит преимущественно опасность чрезмерного нажима со стороны органов политического надзора. Именно об этой опасности должно думать будущее правительство, [так как] другая опасность предотвращена самым строем государства. В виду указанного положения вещей необходимо особенно заботиться о качественном составе [кадров] органов политического надзора — об отборе [самых] лучших представителей населения, наиболее культурных и наиболее умудренных. Задача правительства сделать политическое управление и его органы [организацией] особою, особо почетною во всем обществе, вроде того, как в Англии, например, была долж­ность судьи. Уголовные и гражданские дела, в отличие от дел политических, должны рассматриваться как местные и разбираться местными органами, на общем фоне мест­ных условий и особенностей.

17. Внешняя политика

Обсуждаемое государство представляется крепким изнутри, могущественным совне* и замкнутым в себя целым, не нуждающимся во внешнем мире и по возможности не вме­шивающимся в него, но живущим своею, полною и богатою жизнью. Вся экономическая политика этого государства должна быть построена таким образом, чтобы во всякой области своей жизни оно могло удовлетворяться внутренними ресурсами и не страдало бы от изоляции, как бы долго последняя ни тянулась. Будучи миролюбивым или, точ­нее, индифферентным к внешнему миру, оно не будет стремиться к захвату чужой терри­тории, если только население ее само не пожелает присоединиться к этому могущественному союзу. Оно будет также стремить­ся воссоединить все области бывшей России, но поставит пред ними вопрос о решительном само[определении] с вытекающими отсюда последствиями в виде своих свободных рынков, вывоза сырья и т. д., после чего граница закрывается. В убеждении ядовитости культуры распадающихся капиталистических государств обсуждаемый строй постарается сократить сношения с этими последними до той меры, которая необходима с целью информирования о научно-технических и других успехах их. Для иностранцев граница его тоже будет почти закрытой, по край­ней мере в первые годы существования. Оно не будет тратиться на [прямую или косвен­ную торговлю с] заграницей, предпочитая эти средства сохранить для себя, предостав­ляя западу идти своим путем разложения, са­мо же сосредоточит внимание на собствен­ном благосостоянии.

* Так в рукописи.

18. Переход к обсуждаемому строю

Обсуждаемый строй ни в коей мере не мыслится как реставрация строя дореволюционного. Белые, зеленые и прочих цветов генералы, стремясь выполнить эту неразре­шимую и крайне вредную задачу, обнаружи­вали тем непонимание хода мировой исто­рии вообще и русской — в частности. Нет ни­какого сомнения, что если бы тот или другой из генералов, при оплошности или слабости большевиков, дошел бы до Москвы, и если бы даже большевики вообще при этом исчез­ли, то все равно, по прошествии самого ко­роткого времени в стране вспыхнула бы но­вая революция и анархия. В таком же положении оказался бы и любой из интервентов, пожалуй с тою только разницею, что власть его удержалась бы несколько дольше (вмес­то нескольких недель может быть несколько месяцев). Очевидно, всякой будущей власти надо прочно усвоить ряд посылок и держать­ся их на практике, не только по соображе­ниям тактическим, но прежде всего в виду внутренней рациональности соответствен­ных мероприятий.

Посылки эти таковы:

1. Союз Советов установил свой известный престиж во внешней политике и по меньшей мере упрочил сознание необходимости се­рьезно считаться с ним в военном отноше­нии. Этот престиж никак не следует терять и будущему государству, т. к. в противном слу­чае пришлось бы над тем же работать зано­во.

2. Советская власть в области экономичес­кой сделала громадное дело, степень громадности пока не учитывается и даже не мо­жет быть учтена достаточно, поскольку круп­нейшие из советских мероприятий еще не приносят плодов, и запах последних следует ждать лишь в дальнейшем. Большая часть крупных мероприятий в настоящее время на­ходится, так сказать, в стадии появления бу­тонов и цветов, но еще не плодов. Дело тут не в так называемой диспропорции планиро­вания, а в том, что строительство всей про­мышленности в целом требует сроков, кото­рые хотя и могут быть усилием страны со­кращаемы, но все-таки не беспредельно. Плодами Днепростроя и других энергостроев должна считаться не электроэнергия сама по себе, а та химическая и другие отрас­ли промышленности, которые используют электроэнергию. Ничто из советских строительств не должно быть утеряно для будуще­го, но, напротив, должно быть завершено. Дальнейшее же промышленно-заводское строительство, как было уже указано в на­чальных параграфах настоящего обзора, желательно повести менее централизованно и в менее крупных размерах (кроме единой вы­соковольтной цепи).

4. Красная армия организована со стороны человеческого материала весьма совершенно и весьма высоко в отношении механической техники. Возможно, что в некоторых отношениях иностранные армии и обладают какими-либо техническими преимуществами, но таковые могут быть приобретены несравненно легче, чем людской состав. Таким образом, Красная армия представляет ценность, утратить которую – значило бы утратить и все прочие ценности страны.

5. Имеется еще ценность страны — подбор волевых и в общем более или менее дисциплинированных работников — партия. Несом­ненно, что с качественной стороны эта группа далеко не однородна и что в ней имеются элементы также и недоброкачественные, тем не менее, в целом было бы со стороны власти преступным легкомыслием и расхищением народного достояния потерять тот подбор работников, многие из которых могли бы найти целесообразное применение своим силам в будущем строе на местах ответственных.

6. Всякая революция подает повод разви­тию анархии. Слабостью Временного прави­тельства и правления Керенского анархия у нас была допущена, и лишь длительными усилиями советской власти к настоящему времени подавлена (да и то не сполна). Из­менение политической ситуации легко мо­жет повести, с одной стороны, к анархии, а с другой — к самосудам и сведению всех сче­тов, что опять должно разразиться анархи­ческими эксцессами, бандитизмом или даже междоусобной войной. Порядок, достигну­тый советской властью, должен быть углуб­ляем и укрепляем, но никак не растворен при переходе к новому строю.

7. Наша эмиграция, застывшая в своем до­революционном прошлом и оторвавшаяся от жизни нашей страны, [своим вмешатель­ством] в нее способна вызвать сумятицу и спутать все карты. Поэтому во имя интере­сов страны эмиграции должен быть запре­щен въезд в страну до [полного] укрепления новой власти и проведения всех необходи­мых мероприятий, [не менее] как на пять лет.

Намеченные предпосылки заставляют по­лагать, что никак не может быть допущено такого перехода к новому строю, который со­провождался бы ломкой наличного. Этот пе­реход должен быть плавным и неуловимым как для широких масс внутри страны, так и для всех внешних держав. Будучи измене­нием по существу, переход должен быть лишь одним из частных мероприятий совет­ской власти, поворот к нему может стать до­стоянием гласности лишь [тогда], когда по­зиции новой власти будут достаточно закре­плены. Техника такого перехода должна со­стоять, соответственно, в замещении одних направляющих сил государства другими, но при сохранении их организационных форм, с течением времени эти формы будут преобразовываться, но в порядке или как бы в поряд­ке всех прочих гос. мероприятий. Нет надоб­ности, чтобы смена направляющих сил госу­дарства на первых же порах затронула весь­ма большое число работников: партийная дисциплина одних и привычка к безропотно­му повиновению других создают благо­приятные условия к изменению курса, если он будет идти от сфер руководящих. Таким образом, обсуждаемое изменение строя предполагает не революцию и не контррево­люцию, а некоторый сдвиг в руководящих кругах, который мог бы оказаться даже более простым, чем дворцовые перевороты.

Однако, должна быть проведена и подго­товительная орг. работа в аппарате управле­ния, которая обеспечила бы положение буду­щего правительства и создала бы кадры со­чувствующих ему, даже при неполном пред­ставлении, что собственно произошло в цен­тре. [Эта] работа состоит во внедрении [но­вых] идей в организующие центры отдель­ных групп — Красной армии, заводов, колхо­зов, крупных промышленных объединений.

Указанная часть работы, разумеется, не могла бы быть проведена без участия партии, — не в целом, но и не просто единичных лиц. Эта необходимость в партии зависит не только от формально-правового положения членов партии и имеющихся у них полномо­чий, но и еще в большей степени связана с их личными качествами — активностью в поли­тике и в борьбе, умением со вкусом вести полит. организационную работу, наконец, воз­можною заинтересованностью занять в буду­щем строе положение, отвечающее их скла­ду и темпераменту. Интеллигенция, в об­щем, лишена этих черт и не способна к занятию административных постов. Прямой ин­терес как всего дела, так и отдельных лич­ностей, — размежеваться в будущем государ­стве и поделить области работы: волевому типу будет предоставлена политика и воен­ное дело, интеллигентному и эмоционально­му — культура, наука, техника, искусство, просвещение, религия, экономика же будет областью общей. Таким образом, идейные члены партии не могут считать себя обижен­ными, поскольку они все равно займут при­мерно то же положение, к какому приспособ­лены по своей натуре, хотя никто не поме­шает им заниматься деятельностью в облас­ти культуры, если они почувствуют к ней призвание. Мало того, они будут иметь пре­имущество — избавиться от моральной и ис­торической ответственности за ряд членов недостойных, разбавляющих и тормозящих партию. Что же касается до концентрации власти в едином лице, то члены партии не могут не понимать, что эта концентрация все равно необходима и в самой партии, с соответственным, очевидно, [уменьшением] пол­номочий отдельных ее представителей. Ус­ловия, подсказавшие обсуждаемое измене­ние строя, постепенно понимаются как в стране, так и за границей.

За границей — это переход власти к едино­начальникам волевого типа, не обладающим теми или иными традиционными правами на власть. Очевидно, усилия современной госу­дарственной жизни достаточно обнаружи­вают необходимость единоначалия, если да­же страны с демократическими привычками вынуждены от таковых отказываться. Другая группа явлений, происходящих за границей и толкающих нас на единоначалие — это все более выясняющееся намерение подчинить нашу страну, в том или ином виде, себе и заставить служить своим интересам. Активная враждебность и готовность к признанию стоят одна другой, потому что смысл обеих один и тот же. Отсюда следует, что нашей стране, уже вследствие внимания к ней со стороны держав иных, необходимо особенно напрягаться для сплочения воедино всех своих функций и к готовности реагировать на внешнее воздействие единой, нераздроб­ленной и нерассеянной волей.

Внутренние условия, со своей стороны, подсказывающие тот же выход к единонача­лию, таковы.

Общая усталость всей страны, напряженно и трудно жившей 19 лет. Большинству насе­ления, если не всем, эти годы надо было за­трачивать энергию жизни, в гораздо большей степени, чем это бывает вообще. В ре­зультате физического, и главное, нервного истощения [народу] требуется отдых. Учас­тие в политике, когда-то столь [желанное] многим, перестало быть заманчивым. За вре­менем траты накопленных сил должно последовать время накопления, степенного и тихого созидания на фундаменте уже построенном, отдых. Этот отдых может быть получен только в том случае, если выдающаяся личность возьмет на себя бремя и ответственность власти и поведет страну так, чтобы обеспечить каждому необходимую по­литическую, культурную и экономическую работу над порученным ему участком.

Огромность задач, поставленных притом чрезмерно централизованно, повела к социального рода осложнениям личной жизни (вопросы снабжения, квартиры, бюрократи­ческой волокиты по пустяковым делам, неус­тойчивость личного положения и проч.) и жизни государственной (всевозможные труд­ности вести работу, несогласованность уч­реждений и т. д.), которые в особенности в связи с общей усталостью ведут к недоволь­ству. Это недовольство разлито всюду, среди всех социальных кругов населения, всех про­фессий, всех убеждений, недовольство неопределенное, можно сказать, почти бе­спредметное и выливающееся по случайнос­ти и мелким поводам.

Жизнь идет зараз и слишком стесненно и слишком недисциплинированно. Расхлябанность в отношении главного – в отношении дела служебного, товарищеского, семейного, даже в отношении себя самого, и вместе с тем стесненность по мелочам, канцелярщина. Такая жизнь становится невыносимой лично и вместе с тем нетерпимой государ­ственно. У большинства нет радости испол­нения долга, удовлетворения работою, как таковою, непосредственного вкуса к жизни и к деятельности. Не надо быть пророком, что ближайшей следующей ступенью будет эпи­демия самоубийств.

С другой стороны, учреждения, несмотря на [стремление] поднять их жизнедеятель­ность, впадают в возрастающую вялость и понижают коэффициент полезного действия. Сознание малой производительности труда есть тормоз, делающий его еще менее произ­водительным. Тут уже уныние возникает не на личной почве. Партийные круги, хотя и стараются [из] сдержанности не проявлять своих настроений подавленности и недо­вольства, однако не могут скрыть их и тем еще наводят эти чувства вокруг себя в еще большей степени. Это — именно чувства, по­тому что недовольство, уныние, усталость, безразличие не относятся к какому-нибудь определенному лицу, предмету или положе­нию, а беспредметно отравляют общество как воздух измененного состава.

Возникновение различных уклонов и груп­пировок в партии опять-таки указывает на необходимость какого-то действия. Особен­но характерно при этом появление различных группировок правого уклона, т. е. идущих на сближение с теми стремлениями внепартийных кругов, которые мыслят более или менее реально и не впадают в нелепые фантазии.

Наконец, к вышеперечисленному надлежит до­бавить еще различные перегибы органов совет­ской власти; общая причина этих перегибов лежит отчасти в схематичном проведении мероприятий и в слишком крупном их масштабе.

Совокупность перечисленных условий за­ставляет думать о своевременности перехо­да к единоначалию и единоответственности, при которых может быть разграничена об­ласть государственной координации и об­ласть личного усмотрения. Этим разграничением м. б. повышена, с одной стороны, дис­циплина и чувство ответственности, а с дру­гой — повышен вкус жизни.

Сюда относится вопрос, может ли быть произведено настоящее изменение внутрен­ними силами страны, или требуется посто­ронняя помощь. Прежде всего, по-видимому, говорить можно только о помощи со сторо­ны Германии, возможна ли интервенция Гер­манией. Нет, по существу, интервенция не­возможна и недопустима; однако, разговор о ней может быть полезен. Недопустимость интервенции явствует из невозможности впустить в страну германские силы и вместе с тем сохранить свободу действия на даль­нейшее, в частности — для реализации про­граммы, намеченной выше или иной подоб­ной. Совершенно очевидно, что Германия согласится принять участие в делах нашей страны ради подчинения ее себе в той или другой мере, и чем большей окажется ломка при этой помощи, тем большей будет сте­пень нашего подчинения. Несомненно даже, что Германия вовлечет нас в путаную игру мировой политики и тем лишит нас возмож­ности развивать наше своеобразное строительство. Основной первоначальный план Германии — ослабить Россию, истребив более активную часть населения, и так довести страну фактически до состояния колонии с крепостными — при этой «помощи» был бы продвинут далеко вперед. И тем не менее, необходимо держать Германию и прочие державы в успокоительной для нее мысли, что мы не против нее и своевременно обра­тимся к ней за помощью. Это необходимо, чтобы нам оставаться все время осведомлен­ными относительно намерений и планов Гер­мании и иметь возможность подсунуть ей фальшивый план интервенции, который сор­вал бы возможность подготовить действи­тельную интервенцию в тот момент, когда у нас, под покровом строгой государственной тайны, будет установлено единоначалие и государство может оказаться на кратчайший срок вполне готовым к обороне.

Кроме того, фальшивый план интервенции не­обходим нам, чтобы обострить бдительность к действиям Германии со стороны других наций и тем гарантировать себя от враждебных актов Гер­мании. Для большей уверенности эту якобы согла­сованную интервенцию Германией следовало бы довести до сведения французского правительства, причем соответственные документы могли бы быть в светокопиях выкрадены и переданы фран­цузскому представительству подходящим аген­том.

Разговор об интервенции может быть по­лезен также и внутри страны, как в целях аги­тационных, так и в профилактических, по­скольку слухом об участии Германии в оккупации нашей страны можно было бы в значи­тельной мере подавить попытки к анархичес­ким выступлениям.

1933.III.16.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В философском наследии отца Павла Флорен­ского наименее известным разделом остаются его социально-политические взгляды. Во мно­гом это объясняется тем, что вопросы политики не входили в круг его интересов — проблемы со­бственно философские и богословские, пробле­мы творчества, религиозного и научного, были для него гораздо более жизненными и конкрет­ными и потому как бы заслоняли собой все то, что составляло современную отцу Павлу полити­ческую реальность. По воспоминаниям его дру­га, отца Сергия Булгакова, «в то время, когда вся страна бредила революцией, а также и в церков­ных кругах возникали одна за другою, хотя и эфе­мерные, церковно-политические организации, о. Павел оставался им чужд, — по равнодушию ли своему вообще к земному устроению, или же по­тому, что голос вечности вообще звучал для него сильнее зовов временности» *. Публикуемая за­писка «Предполагаемое государственное устрой­ство в будущем» является единственной работой отца Павла, известной на сегодняшний день ис­следователям его творчества, которая специаль­но посвящена вопросам государственного устройства **.

* Прот. Сергий Булгаков. Священник Павел Флоренский. – В книге: Священник Павел Флоренский. У водоразделов мысли. Т. 1. Статьи по искусству. Paris, 1985, с. 13.

** За исключением, пожалуй, еще одной до сих пор не опубликованной юношеской работы «О смыс­ле и цели прогресса».

Ситуация, в которой создавалась Записка, с не­избежностью выдвигает вопрос: что это — фило­софское сочинение, предполагающее свободное выражение мыслей автора, или документ, вынуж­денно созданный Флоренским под давлением следствия? Едва ли можно ответить на этот во­прос однозначно. Время и место создания Запис­ки не могли не отразиться на ней, и биографам Флоренского еще предстоит разбираться в тек­сте, созданном в условиях, когда первым читате­лем философской работы должен был стать сле­дователь НКВД. Однако несомненным является и тот факт, что изложенные здесь идеи тесно свя­заны со многими как опубликованными, так и еще неопубликованными работами отца Павла, и это дает бесспорные основания считать Записку выражением его идей и рассматривать ее в одном ряду с другими его сочинениями.

Друзья и недруги с разным чувством, но с оди­наковой убежденностью говорили о консерва­тизме отца Павла, о его лояльности «повинове­ния всякой власти», о его последовательном от­казе во все времена нарушить завет апостола Пав­ла: «Всякая душа да будет покорна высшим влас­тям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противя­щийся власти противится Божию установлению» (Рим. 13,1-2). Одни, как о. Сергий Булгаков, виде­ли в этом проявление «подлинной меры его свободолюбия», другие, например, его постоянный оппонент Николай Бердяев,—«века гнета и по­корности»*. В основе же этой стойкой убежден­ности отца Павла лежал принцип принятия дан­ности и чувство ее необходимости — будь то по­литическая жизнь страны или его собственная судьба.

* См.: Прот. Сергий Булгаков. Ук. соч., с. 13; Николай Бердяев. Хомяков и свящ. Фло­ренский. — Вкн.: Николай Бердяев. Типы рели­гиозной мысли в России. Paris, 1989, с. 574.

Не менее важным для понимания позиции от­ца Павла является тот факт, что крушение России он пережил не в Октябре, когда к власти пришли большевики, а в феврале 1917 года, когда рухнула монархия. Октябрьский же переворот и победа большевиков, казавшиеся многим трагической случайностью, для него были закономерным следствием предшествующего падения царской России. В Записке читаем: «Нет никакого сомне­ния, что если бы тот или другой из генералов, при оплошности или слабости большевиков, дошел бы до Москвы, и если бы даже большевики вооб­ще при этом исчезли, то все равно, по проше­ствии самого короткого времени в стране вспых­нула бы новая революция и анархия». Переживая крушение монархии как национальную катастро­фу, Флоренский видел в ней неизбежное след­ствие социальных и церковных настроений по­следнего периода русской истории и признавал ее объективный характер.

Признание исторической реальности за един­ственную данность, из которой следует исходить всякому истинному политику, если только он не желает «заняться беллетристикой в историчес­ком роде», естественно приводит его к необходи­мости продумать те пути, на которых созданный в стране деспотический режим может в дальней­шем обрести разумный смысл. «Порядок, дости­гнутый советской властью, должен быть углуб­ляем и укрепляем, но никак не растворен при пе­реходе к новому строю». Поэтому в Записке речь идет не столько о том идеальном государстве, о котором мечтал Флоренский, сколько о первом приближении к нему в условиях данной исторической реальности. Идеал отца Павла — средне­вековый тип миросозерцания и соответствую­щий ему средневековый тип иерархической влас­ти (монархии). Деспотический режим в СССР, на­чало которому положила установленная больше­виками диктатура, уже потому мог показаться Флоренскому имеющим некоторую ценность, что «отучает массы от демократического образа мышления, от партийных, парламентских и по­добных предрассудков».

Противопоставление двух типов миросозерца­ния — средневекового и возрожденческого — за­нимает центральное место в философских по­строениях Флоренского, этому посвящены его известные работы «Обратная перспектива», «Философия культа», «Итоги», «Записка о христианстве и культуре» и др. «Что же касается до жизни отдельных культур,— писал Флоренский о себе в автобиографической заметке для словаря «Гра­нат», — то Флоренский развивает мысль о подчи­ненности их ритмически сменяющимся типам культуры средневековой и культуры возрожден­ческой. Первый тип характеризуется органичнос­тью, объективностью, конкретностью, самособранностью, а второй — раздробленностью, су­бъективностью, отвлеченностью и поверхност­ностью»*.

* П. А. Флоренский. П. А. Флоренский (авто­реферат). – В кн.: Половинкин С. М. Логос про­тив Хаоса. М., 1989, с. 6.

Главная черта миросозерцания Возрождения и Нового времени (включая, конечно, и Просвеще­ние — истинный пик этой традиции) есть антро­поцентризм, то есть учение, ставящее в центр ми­ра человеческую личность. Антропоцентризм, поклонение обезбоженной личности, приводит к странному на первый взгляд результату: учение о безраздельной свободе индивидуума со време­нем естественно перерастает в учение о всеоб­щем равенстве, о регулятивной морали, при ко­торой все равны перед лицом некоторого отвле­ченного закона, например, категорического им­ператива Иммануила Канта или Декларации прав человека. Идеал социального устройства обще­ства для просветительско-возрожденческой тра­диции—демократия, которая обещает всеобщее равенство и всеобщее участие в управлении госу­дарством. Это направление мысли, став господ­ствующим, всем прочим моделям социального устройства приписывало попрание интересов личности и в принципе отказывало им в праве на существование, называя их тираниями и диктату­рами. Между тем еще Платон за многие века до эпохи Просвещения предупреждал: «…излишняя свобода естественно должна переводить как частного человека, так и город ни к чему другому, как к рабству. …поэтому естественно, продолжал я, чтобы тирания происходила не из другого правления, а именно из демократии, то есть из высочайшей свободы, думаю, — сильнейшее и жесточайшее рабство»**. Но тирания тоже не­долговечна: лишенная прочной государственной структуры, основанная на равенстве всех в бе­справии, она сменяется вновь столь же непроч­ной демократией. И эта смена режимов может превратиться в дурную бесконечность.

** Платон. Государство, 563, Е — 564А.

Средневековое миросозерцание строится на философии неравенства, на представлении о том, что каждый человек имеет свое предназначение свыше, свой долг перед создавшим его Творцом и потому — свое место в жизни. Описывая этот тип миросозерцания, Флоренский отмечал, что в нем «нет однообразной поверхности», напротив, вся человеческая жизнь есть постоянное движе­ние по «лествицам восхождения и нисхождения». В средневековом миросозерцании человек осоз­нает себя частью Божьего творения, ответствен­ным за судьбу всего мира. «Человек есть Царь всей твари, — писал отец Павел в работе «Макро­косм и микрокосм», — Царь, но не тиран и не узур­патор, и пред Богом, Творцом твари, предлежит ему дать отчет за вверенное ему»*. Представление о свободе средневекового человека заключе­но в словах апостола Иоанна «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Иоан. 8,32). Опора настоящей свободы человека — Истина, Бог, высшая Абсолютная ценность. Наличие Аб­солютной ценности освобождает человека от не­обходимости постоянного самоутверждения, ибо никто не сравнится с Богом, и потому через смирение человек приходит к душевному равно­весию, к примирению с собой и миром — и не на призрачной идее равенства (принципиально неосуществимой в этом мире), а на внутренней го­товности взять свой жизненный крест и следо­вать за Спасителем.

* Богословские труды. Вып. 24. М., 1985, с. 233.

Социальная модель средневекового миросо­зерцания – последовательно проводимая иерар­хия, абсолютная монархия. Единоначалие как тип авторитетной и ответственной власти обос­новывал в трактате «Монархия» Данте: «…Бес­спорно, что весь человеческий род упорядочи­вается во что-то единое, как уже было показано выше; следовательно, должно быть что-то одно упорядочивающее или правящее, и это одно должно называться монархом или императором. Так становится очевидным, что для благоден­ствия мира по необходимости должна существо­вать монархия»**.

** Данте Алигьери. Малые произведения. М., 1968, с. 310.

Убежденным сторонником монархии был и отец Павел Флоренский, для которого в идее мо­нархии на первый план выдвигалась сакральность фигуры самого самодержца: «…Самодер­жавие не есть юридическое право, а есть явлен­ный самим Богом факт,— милость Божия, а не че­ловеческая условность, так что самодержавие Царя относится к числу понятий не правовых, а вероучительных, входит в область веры, а не вы­водится из внерелигиозных посылок, имеющих в виду общественную или государственную пользу».

В Записке отец Павел сохраняет этот главный принцип самодержавной власти, хотя и не на­стаивает в новых условиях на обязательности именно монархии: «И как бы ни назывался по­добный творец культуры — диктатором, правите­лем, императором или как-нибудь иначе, мы бу­дем считать его истинным самодержцем и подчи­няться ему не из страха, а в силу трепетного со­знания, что пред нами чудо и живое явление твор­ческой мощи человечества». Главное, что под­линная власть должна быть осенена свыше: она не должна быть результатом человеческого вы­бора, а право на истинную власть — «одно только нечеловеческого происхождения, и потому за­служивает названия божественного».

Но, подобно тому как «дьявол есть обезьяна Бога», так наряду с истинным единоначальником могут возникать многообразные ложные автори­теты, «суррогаты такого лица». Таковыми в За­писке названы Муссолини, Гитлер; список окан­чивается многозначительным «и др.» — этот ряд вполне мог замыкать не названный здесь Сталин.

Истинная власть опирается на свободное приятие в любви и вере авторитета единоначальника со стороны его подданных; потребность в этой любви выражает чаяния самого народа. Подтвер­дим это свидетельством участника Собора, из­бравшего Святейшего Патриарха Тихона, крес­тьянина, так объяснявшего необходимость из­брания патриарха: «У нас нет больше царя, нет отца, которого мы любим. Синод любить невозможно, а потому мы, крестьяне, хотим патриар­ха»*.

* Москва, 1990, № 12, с. 150.

Структура предполагаемого Флоренским госу­дарства представляется тем более естественной для человека, что прообразом ее служит род, се­мья. Неоспоримость авторитета главы рода, се­мьи, пастыря, учителя — вот истинный прообраз власти единоначальника.

Система государственного устройства, выдви­гаемая Флоренским, разрушает стереотипное представление о средневековой модели обще­ства как о системе подавления личности. Напро­тив, она открывает возможность наиболее пол­ной самореализации именно потому, что отре­шает от суетного стремления участвовать во всем. Новая государственная внутренняя полити­ка направлена на то, чтобы помочь человеку най­ти сферу деятельности, где наиболее полно смо­гут раскрыться его способности. Возрожденчес­кая модель мира нацеливает человека на участие в политике, понимая под этим выполнение граж­данского долга. Средневековое государство раз­рушает эту иллюзию: «Должно быть твердо ска­зано, что политика есть специальность, столь же недоступная массам, как медицина или матема­тика». Государственная политика будущего госу­дарства обеспечивает не политическое равен­ство, а разделение сфер деятельности и специа­лизацию. Иерархический строй, устраняя идею всеобщего равенства, дает возможность мно­гообразного самовыявления в разных сферах — национальной, культурной, научной, хозяйствен­ной.

Деятельность же каких-либо партий в государ­стве не нужна, как не нужна она в жизни семьи, ро­да: «Оппозиционные партии тормозят деятель­ность государства, партии же, изъявляющие осо­бо нарочитую преданность, не только излишни, но и разлагают государственный строй, подме­няя целое государство, суживая его размах, и в ко­нечном счете становятся янычарами, играющи­ми государственной властью. Разумной государственной власти не требуется преторианцев, в ви­де преданности желающих давать директивы».

Будущее государственное устроение немысли­мо для Флоренского без религиозного осмысле­ния основ жизни, при котором вера, религия яв­ляется «средоточной задачей человеческой жиз­ни, …точкой опоры всех действительностей жиз­ни»**. Ослабление религиозного понимания жизни, более того, сознательное его уничтоже­ние в советском атеистическом государстве из­вратили единоначалие, и потому главной предпосылкой изменения строя Флоренский называет «религиозное углубление жизни». Об этом же писал и другой русский мыслитель И. А. Ильин: необходимо, «исходя из духа Христова – благословить, осмыслить и творчески преобра­зить мир; не осудить его внешне-естественный строй и закон, и не обессилить его душевную мощь, но одолеть все это, преобразить и прекрас­но оформить — любовью, волею и мыслью, тру­дом, творчеством и вдохновением» *.

** Отец Павел Флоренский. Философия культа. — Богословские труды. Вып. 17. М., 1977, с. 105.

* Ильин И. А. Основы христианской культу­ры. Мюнхен, 1990, с. 33.

Один из разделов Записки посвящен положе­нию и судьбе Церкви. Прежде всего Флоренский признает за благо отделение Церкви от государ­ства. Огосударствление религии привело к по­давлению живого религиозного чувства, без ко­торого немыслима сама религия. В архиве отца Павла сохранился составленный им еще в 1915 году список атеистов-интеллигентов — выходцев из семинарии, в котором находим имена Добролюбова, Чернышевского, Скабичевского и дру­гих. Об этом же — в Записке: «Когда религиозны­ми началами забивали головы – в семинариях воспитывались наиболее активные безбожни­ки». Эти и другие настроения в Церкви больно переживались Флоренским. В «Записках о пра­вославии» (около 1923 г.) он писал: «…Русская ис­тория была таким иссяканием, и настоящее поло­жение России – это не случайная болезнь или случайное отсутствие средств, а глубокое потря­сение состояния, расстраивающегося многими поколениями» **. И, может быть, именно поэто­му отец Павел писал спустя несколько лет: «…в порядке историческом считаю для религии вы­годным и даже необходимым пройти через груд­ную полосу истории, и не сомневаюсь, что эта по­лоса послужит религии лишь к укреплению и очищению» ***. При этом отец Павел собственную судьбу не отделял от судьбы Церкви и вынес все выпавшие на ее долю испытания с ней вместе – до конца. «…Это было не случайно, – свидетельствует отец Сергий Булгаков, — что он не выехал за границу, где могла, конечно, ожи­дать его блестящая научная будущность и, ве­роятно, мировая слава, которая для него и вооб­ще, кажется, не существовала. Конечно, он знал, что может его ожидать, не мог не знать, слишком неумолимо говорили об этом судьбы родины, сверху донизу, от зверского убийства царской се­мьи до бесконечных жертв насилия власти» ****.

** Литературный Иркутск, 1990, июль.

*** Флоренский П. А. Автобиография. — На­ше наследие. 1988, № 1, с. 76.

**** Прот. Сергий Булгаков. Священник Павел Флоренский, с. 16.

В условиях средневекового по типу государ­ства станет возможным новая философия хозяй­ства, в основе которой лежит мысль о «сродстве мира и человека, их взаимно-обусловленности, их пронизанности друг другом, их существенной связности между собой». И это накладывает осо­бые обязательства на человека. Флоренский счи­тал разрушение природы гибельным для челове­ка, ибо, принося в жертву своей корысти природу, человек приносит в жертву самого себя. «Трижды преступна хищническая цивилизация,— писал отец Павел,— не ведающая ни жалости, ни любви к твари, но ищущая от твари своей корысти, дви­жимая не желанием помочь природе проявить сокрытую в ней культуру, но навязывающая на­сильственно и условно внешние формы и вне­шние цели» *.

* Флоренский П. А. Макрокосм и микро­косм. – Богословские труды. Вып. 24, с. 233.

В основу всей хозяйственной деятельности бу­дущего государства должен быть положен прин­цип рачительного и бережного отношения ко всем богатствам страны, начиная от полезных ис­копаемых и кончая кадрами. «Из всех естествен­ных богатств страны наиболее ценное богат­ство – ее кадры. Но кадрами по преимуществу должен считаться творческий актив страны, но­сители ее роста». Рачительность Флоренского не позволяет ему отвергнуть «подбор волевых и бо­лее или менее дисциплинированных работни­ков — партию», с оговоркой, что «с качественной стороны эта группа далеко не однородна». Ли­квидируя партию как институт, он считает необ­ходимым дать возможность бывшим партийным кадрам «занять в будущем строе положение, отвечающее их складу и темпераменту».

В обстановке намечавшегося противоборства с Германией Флоренский остро ощутил то значение, которое приобретет в недалеком будущем Красная Армия. И потому он столь внимателен к проблемам укрепления ее кадрового состава и технико-материальных ресурсов. Чувствуя над­вигающуюся опасность, отец Павел предупреж­дал о неготовности страны к скорой войне, впол­не сознавая, что эта война будет войной на унич­тожение не только строя России, но и ее самой. Последующие события подтвердили правоту этого его предвидения, как, впрочем, и многих иных.

Но, если вернуться к главной мысли Записки, наиболее важное предвидение отца Павла, что: страна, обескровленная двумя революциями, гражданской войной, террором и живущая в по­стоянной опасности нового нашествия, народ, духовно изнемогающий под бременем атеисти­ческого режима, хозяйство, влекомое в пропасть преступным расхищением естественных бо­гатств, — что Россия — все-таки единственная страна, способная дать миру образец новой куль­туры. По мысли отца Павла, именно Россия, в каком бы тягостном она состоянии ни была, при­звана открыть эпоху средневекового миросозер­цания. В это он безусловно верил. И не пришла еще пора говорить о несбывшихся предвиде­ниях — главное время России еще впереди.

Е. ИВАНОВА, С. КРАВЕЦ, С. ПОЛОВИНКИН

У меня не пишется книга, поэтому я решила написать пост “о большой литературе”. В кавычках — потому что на самом деле нет, я не очень начитанна и в литературе понимаю плохо (самокритично сказал о себе человек, который пытается зарабатывать книжками). Просто я ощущаю себя не гениальным творцом, а крепким ремесленником (но, перефразируя Н. Г. Чернышевского, о котором речь пойдет ниже, это не значит, что я пишу хуже тех авторов, которых многие называют гениальными… ой не значит!). Я умею писать увлекательно и приличным слогом, умею поднимать и вплетать в сюжет матчасть, умею разрабатывать тему. Еще я умею заканчивать книжки. Все. Поэтому читателям своим я могу предложить только более-менее регулярную дозу качественного развлечения. Может быть, с щепоткой полезного в хозяйстве здравого смысла, но никак уж не моральный урок, не катарсис или откровения свыше. И уроки литературы я терпеть не могла с десятого класса, когда наш преподаватель ушла в декрет, а взамен поставили… ну, скажем так, человека с совсем иной педагогической позицией.

Так вот, одно из моих самых травматичных воспоминаний о старшей школе — как на уроке литературы все дружно издеваются, я бы даже сказала, измываются, над моей любимой книжкой из школьной программы. А книжка эта “Что делать” Чернышевского.

Вкратце сюжет для тех, кто не читал или не помнит: главная героиня — дочка малозначительного чиновника в начале девятнадцатого века, живет с матерью-тираншей, малохольным отцом и совсем мелким братишкой в атмосфере тяжелого психологического насилия и рукоприкладства; то, что сейчас называют абьюзом. Матушка пытается выгодно пристроить героиню замуж за крайне нечистоплотного человека, который хочет просто взять ее в любовницы (ага, «Бесприданница» четвертью века ранее). Благодаря своему здравомыслию девушке удается избежать расставленной ухажером ловушки, но ухажер не оставляет попыток — только теперь, более очарованный умом и характером красавицы, он пытается на ней жениться. Давление семьи становится невыносимым, героиня начинает понемногу сдаваться. К счастью, девушку спасает репетитор брата: честный и умный человек, который влюбляется в нее и женится, забрав от семьи. Для этого ему приходится отказаться от медицинской карьеры (реалии времени, что поделать).

Замужем героиня не сидит на шее у партнера: сама подрабатывает репетитором плюс пытается бороться с бедностью и неграмотностью рабочего класса, создав швейную, основанную на социалистических принципах (почти как попаданка подходит к делу, ага). К несчастью, внимание жандармерии заставляет ее отказаться от далекоидущих планов по созданию целой сети таких предприятий и ограничиться всего двумя мастерскими. Отношения с мужем у нее доверительные, они не только супруги, но и лучшие друзья.

Однако через несколько лет девушка понимает, что все это время принимала за любовь благодарность и уважение к первому встреченному ею порядочному человеку. Она влюбляется в его лучшего друга, тоже очень хорошего парня, при этом страшно терзаясь чувством вины. Увидев ее страдания, муж отпускает ее, а потом еще разыгрывает самоубийство и уезжает в Америку, чтобы героиня и друг могли пожениться.

В Америке бывший муж героини работает с аболиционистами, добивается определенного успеха в делах — потому что он умный энергичный человек с хорошим образованием, ага, — приезжает в Россию в качестве делового представителя одной компании и опять поселяется в Петербурге. Он даже снова женится: на хорошей девушке, которая больше подходит ему по характеру (она спокойный интроверт, а не энергичный экстраверт, как главная героиня), которую когда-то спас от гибели тот самый лучший друг.

Обе семьи снимают две смежные квартиры, двери между которыми почти никогда не закрываются, рожают детей, вместе ездят на отдых и очень счастливы. А главная героиня вдобавок при помощи нового мужа (он медик) становится одной из первой в России женщин-врачей.

Вы видите здесь разительное отличие от всей остальной русской классики? Понимаете, почему эта книга у меня любимая?

Если нет, то добавлю, что на протяжении всей книги автор еще ведет от своего лица саркастические диалоги с “проницательным читателем”, которые можно просто брать и копипастить в Твиттер; ну разве чуть осовременить язык.

В общем, это книга о нормальных здоровых людях, которые решают свои проблемы, не маются п*страданиями на пустом месте, пытаются изменить мир к лучшему — ну, разумеется, в рамках своего жизненного опыта и убеждений автора. Никаких роковых страстей, ломания своей и чужой жизни от скуки, саморазрушительного поведения и бытовой беспомощности, которыми пестрит каждая первая книжка русской классики!

И вот мои одноклассники во главе с учительницей литературы всячески издевались над этой книгой. Думаете, над тем, о чем я сейчас рассказала? Над моделью отношений супругов, над феминистической повесткой*, над тем, как  герои противостоят грязи и предрассудкам эпохи, не теряя жизнерадостности и не забывая пообедать (привет, Макс Фрай)? Нет! Над тем, что автор частенько, описывая героиню, подчеркивает, что она “бегала, прыгала и плясала” — мол, это смешно. Над тем, что ей снится сон о счастливом коммунистическом завтра, где все живут во дворцах из алюминия, укрывают поля влажными полотнищами для удобства работы и что у людей хорошие голоса, потому что они, мол, хорошо питаются! Помню даже фразу одной девушки: “Можно разъесться до размеров Монсеррат Кабалье, но хорошо петь от этого не станешь!”

Алло, а ничего, что автор писал это в те времена, когда в России 98% населения систематически недоедало, и реально страдало от этого разными болезнями, в том числе легочными — иммунитет-то снижается? А ничего, что пластмассы даже в проекте не было, а алюминий реально представлялся материалом будущего? И вообще, героине снится сон о прекрасном завтра — разумеется, с позиции нынешнего времени это может выглядеть смешно, как выглядят забавно старые серии СтарТрека! Но ведь суть-то не в алюминиевых дворцах, суть в отношении между людьми и к людям, суть в мощнейшем гуманистическом посыле!

Великолепнейший отрывок о том, как менялась роль женщины в истории — от Астарты через Афродиту и Непорочность к равноправной подруге мужчины — всегда заставляет меня сглатывать слезы, потому что, несмотря на фактические неточности и передергивания, это крайне емкое обобщение причин и следствий “борьбы полов”… написанное, на секундочку, мужчиной в начале девятнадцатого века! Блин, да редкий современный человек может так емко выразить, откуда ноги растут у гендерного неравенства и о представлений об оном! Вот о чем следует рассказывать мальчикам и девочкам на уроках литературы — а не подчеркивать, что бизнес-модель мастерской главной героини была бы обречена на провал, если бы не авторский произвол (что, кстати, в книге даже упоминается: мол, если бы Вера Павловна не мониторила бы мастерскую и не поддерживала бы ее, считай, бесплатно, ничего бы не вышло).

Тогда я сидела со слезами на глазах, пыталась что-то возражать, но была задавлена насмешками остального класса, который не понимал, зачем вообще тратить на эту книгу аж четыре урока. С чем учительница согласилась, и в итоге ее “прошли” за два.

Ну вот теперь, двадцать лет спустя, хоть наконец высказалась!

А у вас какая любимая книга, несправедливо обиженная критиками или школьной программой?

___

* Во избежание срача давайте сразу договоримся, что классический феминизм — прогрессивное движение, которое ратует за равную оплату одного и того же труда и равные возможности. Вовсе не за привилегированное положение женщин и принудительную кастрацию всех мужчин при достижении половозрелого возраста.