Охота на медведя рассказы охотников

От редакции: год назад народная газета впервые рассказала читателям вместе с Романом Черновым и Владимиром Бумаковым о выдающемся земляке, писателе-натуралисте, охотнике и фотографе Владимире Корсаке, родившемся 1 августа 1886 года на себежской земле в имении Аннинское, ранее принадлежавшем знаменитому роду Бакуниных («Тайны Аннинского – родины Корсака», «КрЪ», №48, 1.12.2020). Следом выстрелила серия очерков: «Время собирать камни и героев», «Aninsk Корсака. И снова мистика»…

У
вы, «величайший охотник среди писателей и величайший писатель среди охотников», поляк по национальности, забыт на малой Родине, хотя с полным правом его надо поставить в один ряд с Некрасовым, Киплингом, Бианки, Пришвиным, Паустовским… И это вполне заслуженно, ведь он принимал участие в экспедициях в Закаспийский край и Среднюю Азию, в горы Капет-Дага Персии и Кавказа, в Армению и на афганские хребты Гиндукуша…

Наша справка: именно в Себежском уезде в 1904-1907 гг. вышли из-под пера В. Корсака первые статьи и фельетоны. Опубликованы они были в польском журнале «Lowiec Polski». Красоты природы, лесные озёра, потаённые тропы и друзья-охотники навсегда вдохновили будущего писателя.
К ним он вернётся и 30 лет спустя в сборнике «Lesne ognisko». Сейчас эти шедевры на польском выложены в свободном доступе на сайте Познаньской библиотеки. Итак, в путь!

Сенсация на сенсации
Журналисты газеты вместе с первопроходцем и краеведом Романом ЧЕРНОВЫМ не просто подняли на щит имя писателя, но побывали и обследовали Аннинское, которое вправе стать одним из туристических брендов Псковщины. А ведь именно за такие новые жемчужины активно борется сейчас администрация области.
Мы заглянули в самые потаённые уголки усадьбы – от места, где находилась на дереве икона Богоматери до валунов на Панском роге с таинственной корсаковской символикой и огромного народного камня Екатерины II… Беда в том, что само имение – в удручающем виде, как и надгробия предков. Но вода камень точит!
К сожалению, мои земляки пока незнакомы с самобытными рассказами Корсака и его открытиями. Чего только стоит сам факт того, что на стыке современной России и Беларуси Владимир указал точное место среди болота, где в начале XIX века обитали, казалось, навсегда исчезнувшие и совсем не сказочные средневековые ящеры-«крокодилы».
От этом Корсаку поведал 113-летний долгожитель Герасим из себежской деревеньки Боровые (ныне урочище, – ред.). В апреле («КрЪ», №17) мы лишь слегка рассказали о данной сенсации, вызвав бурю эмоций. Но народ требовал подробностей. Стало ясно, в рамках популяризации в газете имени писателя, нужны переводы с польского. В 2021 году неутомимый Роман ЧЕРНОВ как раз этим и занялся. Как результат – очередная вишенка на торте. Выжимка из рассказов Владимира с реальными привязками к местности и комментариями от нашего краеведа Романа (также себежанина по корням предков).
Озвучить шедевры писателя мы хотели на любимых в народе Себежских Покровских встречах в Томсино, проходящих под патронатом главы района Леонида Курсенкова. Однако коронавирус внёс свои коррективы, а поэтому премьера – здесь и сейчас!
Отголоски былых времён
«Если Вы, друг мой, когда-либо будете ехать по старинной дороге, обсаженной вековыми берёзами, остановите лошадей на мосту, переброшенном через реку Нищу (деревня Мостище, в 19 км от Себежа, – ред.), построенном из стволов девственных лесов, с почерневшими сваями, с бархатом зелёных мхов над линией воды. Обратите взор на запад, по течению реки, и вид, который увидите, обязательно возьмёт за сердце, особенно, если у вас душа охотника и вы обожаете природу.
Возле этого самого моста я спустил на смеющиеся под майским солнцем волны свой чёлн, выдолбленный из осинового ствола, положив в него патроны и верное ружьё, и поплыл в сторону леса. На фоне тёмной глубины воды неподвижно стояла залитая ярким солнцем «дубица», почерневшая от старости, а в ней сидел седой крестьянин.
– День добрый, Герасим! Хорошего клёва, – сказал я, когда он небрежно поднял голову и уставился на меня своими бледно-голубыми, выцветшими глазами.
– Спасибо, – ответил старик тихим, спокойным голосом, – и тебе, панчик, хорошего дня.
Это был крестьянин из лесной деревни (Боровые, около 30 км от Себежа, – ред.), который в силу преклонного возраста уже не работал в поле, оставив хозяйство детям. Летом он целые дни проводил на лоне природы… В прошлом состоятельный, прожил счастливую жизнь и любил веселиться в кругу соседей, а ныне отвык от людей, бродя в одиночестве по речным омутам.
– Ну что, Герасим, – сказал я после долгого молчания, – попьём чайку? Здесь берег сухой, я разожгу костёр, чайник у меня с собой.
– Когда панская милость? Я охотно. До чаю как до раю!
Вскоре запылал костёр, и чайник с водой повис над ним. Герасим сел под елью и подставил спину солнечным лучам.
– Вот что я тебе, панчик, скажу, – обратился он ко мне, – только это солнце, а и ещё чай поддерживают меня в живых. Как выпьешь чаю, сразу моложе становишься. Иные дурные люди водку пьют, не зная, что хорошо, а от чая кривятся. Вот хоть бы Тарас из наших, из деревни: «Чай… – говорит он, – не водка – много не выпьешь». Эх-эх-эх (…).
– Что там слыхать в пуще (лесу – ред.), Герасим? Зверя много в этом году?
– Зверь есть, известно, как и всегда. Медведи вылезли из берлоги, путались по весне. Волки ощенились уже, рыси зимой «шлялись». Зверь такой, какого все знают, а того, который раньше бывал, того уже нет – нигде и не встретишь.
– А что раньше бывало?
– Эй, – раньше! Вот маленькие такие медведи были – их росомахи называли. Сейчас нет, кончились, чи шо? А ещё зверь огромный, как допотопные твари были, я сам видел. Как ящерка с виду, только большая – как дерево.
– И видели сами такого зверя?
– А как же, видел, и побожиться могу. Но это очень давно было. Через год, может через два, как тут битва была (…). Не совсем здесь, но недалеко – под Клястицами. Великий царь шёл куда-то сюда, а звали его Пальён (Наполеон, – ред.), чи как-то так.
– И вы это помните?
– А как же! Мне тогда 18 лет было. Хорошо помню. И как раз я был тогда в Миловидах, коровник мы там строили, слышно было, как стреляли, так страшно, только ррр.. ррр.. Боже упаси! Ну, а через 2 года была в Юховичах большая охота на этих чудовищ (…). Облаву мы делали возле Линьёвца, между Белым Озером (ныне на границе России и Беларуси, – ред.) и теми ямами, где раньше железо копали, и называют их ещё и теперь «Железный сток». Как там страшно и рассказать нельзя, а местами на горах елины огромные, под самое небо растут.
– Ну и что ж, нашли там?
– Как раз там и нашли. Живых их уже не было, хотя раньше говорили, что двух живых видели. А мы нашли уже только мёртвого, одного, молнией убитого, чи шо, ибо на елину огромную влезши был, а елина вся как от огня почернела. Голова была высоко за ветки зацеплена и лапки короткие вокруг ствола, а хвост аж на земле. Хвост как у ящерицы, только зубы такие у него большие сверху, один при другом (…).
– Как же выглядел тот зверь?
– Так я говорю, что как ящерица. Только когда его на землю стянули, так шагов с 15 «длужины» (длины, – ред.) было. И целиком чешуёй покрыт, как змея, а цвета такого, как кора дерева, и четыре малюсенькие лапки, невысокие. В морде зубы острые, как булавки, и язык надвое разделённый, как у гадины, наверх был вылезший. Так помню я его, как будто сегодня ещё видел.
– И что же с ним сделали?
– А ничего. Был подошедши пан Звонко, ловчий из Юхович. Глянул, сплюнул, сказал только «ВСЁ!» и пошёл, а мы тоже за ним пошли. Где-то там, должно быть, кости и сейчас лежат, мхом поросшие.
– А пошли бы вы сейчас до того места?
– Можно попробовать.
Но когда, 5 дней спустя, заехал я на восходе солнца в Боровые, застал Герасима, спящего вечным сном. Празднично одетый, он лежал в большой светлице на широком ложе, держа в сжатых руках позолоченную икону. Умер спокойно, без болезней и страданий, в субботу в полдень. А из рассказа его я мог вычислить, что ему 113 лет!
Произнеся короткую молитву, я собрался домой, а когда снова въехал в лес, тоскливый шум высоких крон пел над моей головой жалобную элегию по умершему другу».

Солнечная песня
«Праздник был чрезвычайно радостным. В большой гостиной Аннинского (в 18 км от Себежа, – ред.), освещённой 12-ю старинными лампами, висящими на стенах, и очень красивой, сделанной из тёмной бронзы, люстрой, собралась большая компания родственников и соседей, чтобы вместе провести вечер первого дня святой Пасхи.
У меня не было ровесников и помимо всеобщей весёлости, которая ещё больше усилилась во время позднего ужина, я начал скучать (…).
Как тень проскользнул по коридору мимо шумной гостиной. Сапоги на ноги, тёплая куртка на плечи,
6 патронов в кармане, верная трёхстволка в руке, и через некоторое время я уже шагал, слегка на ощупь, берёзовой аллеей, ведущей от усадьбы в сторону леса…
Я медленно шёл по мху, но затем, как бы бессознательно, направил свои шаги к болоту, сначала прыгая с кочки на кочку, дальше уже по более ровному болотному ковру продвигался плавней, делая широкий круг к Серебряному озеру (в 8 км от Аннинского и в 26 км от Себежа, – ред.), где надеялся встретиться с утками и добыть, в отсутствие глухаря, красочного селезня.
И тут я остановился как вкопанный, не веря собственным ушам. Прямо перед собой, на всё более редкой мшаре, далее переходящей в чисто травяное болото, услышал настоящую, самую правдивую, песнь глухаря. Не теряя ни минуты времени, начал подходить, выбирая дорогу сперва в такт песне, между всё более высокими болотными кочками, а затем, находясь прямо напротив большой сосны, прыгнул прямо, кое-как скрываясь за её чахлой корой.
При последнем рывке к тонкому искривлённому стволу, ощетинившемуся сухими изломанными стеб-лями веток, я увидел моего певца. Он сидел на верхушке сосны, вызолоченной ярким солнцем, и весь пылал в радостных лучах. Чудным зелёным блеском мерцала раздутая распрямлённая шея, восхитительным каштановым тоном окрашивались огромные, опущенные вниз крылья, мерцающие белыми флажками перьев и снежным подбоем. Весь силуэт на фоне чистого неба чётко вырисовывался, на большой голове с зазубренной бородой блистала краснота бровей и белизна костяного клюва.
Зрелище было таким восхитительным и уникальным в своём роде, и без того всегда красивая птица здесь явилась мне в таком беспрецедентном величии света и цвета, что невольно, хотя время поджимало, воздержался от стрельбы. И с ружьём у плеча я стоял неподвижно, засмотревшись на это чудо природы, загипнотизированный прекрасным явлением. А глухарь выстукивал свои последние строфы, дрожа в такт глухой песни распахнутым хвостом и распрямлёнными крыльями, допевал предание о лесной любви, старое как мир, и при этом вечно молодое.
И я не знаю, как долго оставался бы в безмолвном созерцании, как в этот момент птица дрогнула, прервала песню и присела на ветке, собираясь взлететь. Большая тень, которая плыла в воздухе со стороны озера, мигнула чем-то белым, я увидел совсем близко скопу, летящую низко над болотом. Прекрасная птица пролетела мимо, не глядя на встревоженного петуха, который уже готовился к бою. Но глухарь не вернулся к прерванной песне, опустил вниз сложенный хвост и беспокойно покачал головой.
Ещё мгновение – я нажал на курок и, одновременно со звуком близкого выстрела, тяжёлая птица с треском веток упала, вонзившись в мох и траву.
И когда, с прекрасной добычей на плечах, я обходил озеро, глазам моим открылся вид, который вставал в моей памяти ночью на крыльце в Аннинском, и я мог ещё раз подтвердить и впитать в себя его огромное очарование».

Лесной костёр
«(…) Сразу по моему приезду на пасхальные каникулы, в усадьбе появился старый лесник Осынской пущи – Юндзилль (тот, чьё имя, слегка урезанное на русский лад, и сегодня увековечивает название места в Себежском национальном парке – «Кордон Юнделя», – ред.), высокий и худой как палка, немного сутулый, с длинными седыми усами и таким же кружком волос, опоясывающих опаленную солнцем, до цвета тёмного красного дерева, лысину. От этой фигуры исходило дивное охотничье веяние(…).
Над гористым берегом продолговатого озера Зеленец (26 км от Себежа (см. фото вверху), – ред.) мы расположились на отдых. В зелёной оправе густых сосновых зарослей бежала вдаль сапфировая лента воды, отражая в себе белые безмятежные облака. Я лежал, растянувшись на сухой песчаной почве, усеянной слоем сосновых иголок, которые кое-где пробивали пучки мохнатой сон-травы; светлели серые пучки исландских лишайников и серые пятна увядшего вереска.
Рядом сидел Юндзилль, и я видел на фоне неба его аристократический профиль с тонким длинным носом, со свисающей изо рта почерневшей трубкой, порождающей лёгкий туман дыма. В образе Юндзилля я видел неожиданно твёрдого, как сталь, скитальца по дальним уголкам мира, связанного на протяжении уже многих лет с дикой природой, почти ставшего её составной частью.
Позже я заметил на далекой водной глади двух больших птиц. Юндзилль объяснил мне, что это гагары, размером с гусей, которых пуля с обычным зарядом «не берёт» (…).
– Для таких разных случаев нужны заговоры. Поскольку охотничье ружьё живое, значит, если кто-то на него дурно посмотрел – нужно заклясть, чтобы чары отвернуть. Или если кто-то чужой, незнакомый ружьё в руки возьмёт, а тем паче станет прицеливаться, сразу нужно дулу заклятие шепнуть, чтобы зло не прицепилось. Также на медведя идя, лучше нашептать, чтобы хорошо выстрелило, и пуля мощнее пошла.
– А зверя нельзя заколдовать?
– Нет, – усмехнулся старик, – для живого существа, ещё дикого и далёкого, нет способа. Его нужно разумом своим «перехитрить» (…).
Вот и здесь я имел перед собой представителя этой исчезающей касты, который не пахал, не сеял, а жил от даров леса – и жил вполне обеспеченно. Уволенный лесник, не получал никакой платы, но жил в собственной хижине посреди огромных боров, и в их глубинах доставал всё, что было ему необходимо. У него было мясо зверей и птиц, шкуры он продавал, а на полученные деньги покупал муку, соль, одежду и патроны.
Невольно я обратил внимание на ружьё, которым он добывал всё это. Оно стояло, опёртое о ствол дерева, ясно освещённое пламенем костра. Это была капсюльная двустволка c покрытыми волнистыми узорами стволами из дамасской стали, длинными и тонкими, обложенная серебром при взятии, на ручках курков и замках, с прикладом из карельской берёзы, причудливо, немного по-арабски выгнутым. В прикладе находился тайник, тщательно закрывавшийся отделанной серебром крышкой, где были круглые пули, отлитые собственноручно, обёрнутые и перевязанные, каждая по отдельности, в тонкую замшу, герметизирующую пулю в стволе. Снизу приклада, под рукоятью, внезапно заметил ряд небольших насечек, должно быть вырезанных ножом. Когда старый охотник сел рядом, я спросил, что означают эти насечки. Юндзилль молча взял в руки ружьё и повернул курками вниз, так, что падающий под углом свет огня чётко обозначил длинную двойную череду знаков. Из-под нависших бровей бросил на меня хитрый быстрый взгляд серых зрачков, и слабая ухмылка появилась вокруг узких сжатых губ.
– Эти знаки показывают мне, сколько хорошего зверя положило это ружьё.
Зная, что Юндзилль не любил, чтобы его ружьё брали в руки, я расспрашивал дальше:
– А много таких знаков?
– Лосей, говорю, немного, сколько на мясо было нужно, только 50 их тут есть. Больше не бил, корысти, кроме мяса, с них нет, шкура дешёвая, так уж лучше куница, бобёр или выдра…
– А медведи?
– Этих-то бил. Выгода тоже не очень велика, но зато удовлетворение! И сердце на другой охоте так не бьётся. Первого я забил, помню в 1835 году, мне тогда было 18 лет, но это противно – летом на овсе. Позже не любил я уже их так стрелять, только зимой, зверь тогда красивее, мех густой и прочный.
– Да, но сколько у тебя их убитых?
– Не в количестве смак, чем больше бьёшь, тем больше ещё хочется. Но раз, панич, интересуешься, то посчитай…
Тогда он пододвинул ружьё так, что приклад лежал у меня на коленях. Я начал считать, отмечая десятки ногтем, пока ряд не прервался на отметке 76… Я не сказал ни слова.
Всё ещё держал приклад на коленях, а глаза были прикованы к уже другим крошечным значкам, не представлявшим, казалось, никакого значения, но настолько наполненным содержанием, настолько неотвратимо богатым невероятными переживаниями, эмоциями, а может и трагедией».

Встреча с волком
«Февраль 1909 года был морозным и солнечным. Сразу пополудни я заглянул в дом сторожа-лесника, и не найдя его дома, поехал к ближайшей деревне. Ко мне присоединился его пёс, небольшой Пакуш, мой хороший друг… Верная курковая трёхстволка лежала рядом со мной.
Из видимой уже на взгорке деревни раздался лай собаки, которая, похоже, заприметила приближающиеся сани, а Пакуш, бегущий за санями сзади, ответил на него весёлым тявканьем. Прошло ещё несколько мгновений, и внезапно Пакуш, с поджатым хвостом, совершая отчаянные прыжки в глубоком снегу, обогнал меня и практически бросился под лошадь. Краем левого глаза я заметил рядом движение и, повернув голову, встретил взглядом фигуру волка, с прижатыми назад ушами, мчащегося гигантскими прыжками в пяти шагах от санок.
Молниеносным движением сбросил рукавицы, схватил ружьё, одновременно взводя курок, и, сделав пол-оборота, выстрелил в центр пушистого шара, который завился на месте… Конь понёсся после неожиданного выстрела, я подхватил вожжи и затормозил. Когда обернулся, то увидел волка, неподвижно торчащего в мягком, размокшем на солнце снегу, а в паре сотен шагов второго, исчезающего между деревцами чащи.
Через полчаса вернулся с местным охотником, посмотрел на убитого зверя, который оказался красивой большой волчицей, с широкой чёрной полосой вдоль спины и невероятно пушистым мехом, и отвёз в сторожку, для снятия шкуры. Позже нашёл два логова в 300-400 шагах от дороги, в небольших заболоченных зарослях ельника…»

Наш заяц накуролесил
На этой интригующей ноте поставлю точку и вернусь в наши дни. Вторым успехом аннинской команды стала личная инициатива и участие в польском фотоконкурсе имени Владимира Корсака в Гожуве Велькопольском и их Корсаковке, где с 2014 года есть музей писателя, памятник, его книги, ружья и другие раритеты.
На удивление, себежские скобари вошли в число победителей, завоевав сразу два диплома и поощрительных приза, которые недавно пришли адресатам. Валерий ГРИГОРЧУК (чей предок работал в имении садовником) – с работой «Клин птиц над парком в Аннинске»; ну и автор этих строк, себежанин по рождению, увековечил в полёте томсинского зайца, устроившего перегонки с машиной: «Охота на зайца, кто кого перехитрит». Координатор конкурса Хенрик ЛЕШНЯК на той неделе лично выразил надежду, что себежане поддержат этот успех.
Мы же с Валерием, Романом и командой своим успехом будем ещё считать, если творческое наследие писателя вернётся на малую родину, если русские и польские профессионалы из пущи и заповедника найдут общий язык. Если на Псковщине выпустят книгу Корсака на русском, а имение Аннинское станет по-настоящему туристической, литературной и международной жемчужиной. Почему бы и нет?

Олег Константинов, Псков – Себеж – Аннинское – Корсаковка