Очень строгие госпожи рассказы

Аннотация
В стране под названием Небесная обитель с давних пор существует легенда о великой битве между добром и злом. Добро было уничтожено и власть в стране захватили тёмные колдуны.
Им осталось лишь оживить тёмного Дракона, чтобы их власть длилась вечно. И только девятихвостому Белому Лису суждено уничтожить Дракона и разрушить тёмные силы. Но для этого он должен пожертвовать своим сердцем.

========== Пролог ==========

Запах цветущего персикового сада… Он знаком мне с самого детства. Тонкий аромат цветов и терпкий дух смолы, перемешанные с прохладой ночного дождя и жаром дневного солнца. Жизнь добавила в него ещё множество других запахов, но этот остался основным. Его я чувствовал всегда, куда бы ни заносила меня судьба. Он окутывал меня долгими ночами, даря тепло и спокойствие. Он укачивал меня на своих сладких волнах, помогая забыть боль и переживания. Он укрывал меня мягким одеялом, не давая замёрзнуть в ненастье. А потом в него  вмешался  запах  моей любви, добавив в зелёный чай тонкие нотки сладкого персика…

– Тао! Где ты, негодник? Опять прячешься в саду, чтобы не работать? Вот найду тебя и отхожу как следует палкой!

Я не знаю, кто дал мне это имя. Некоторые считали его похожим на собачью кличку. Но мне оно всегда нравилось. Это имя такое же мягкое, тёплое и сочное, как плод персикового дерева.

Тоненькая веточка, соединяющая меня с семьёй, оборвалась в самом начале моей жизни. Родители, видимо, не очень обрадовались моему рождению, поэтому подкинули в монастырь, который располагался в горах, на самой окраине Небесной обители.

Монастырь был беден настолько, что даже статуя Двуликого бога была вырезана из куска дерева. Монахи жили на подношения крестьян из ближайших деревень и меняли деревянную утварь, изготовленную своими руками, на рис и сладкий редис.

Несмотря на нищету, монахи не оставили на улице несчастное дитя, и до четырёх лет я жил в монастыре. Из той жизни помню лишь фигуру Двуликого, стоящую в центре молельной залы. Я робко подходил к огромной статуе, покрытой трещинами и чёрными разводами, и с ужасом смотрел на одно из лиц божества. 

– Не бойся его, тенхэ*, – гладил меня по голове монах, имени которого я уже не помню, – он поворачивается злым лицом только к тем людям, которые не соблюдают его заветов. Ты ещё слишком мал, чтобы их знать. Придёт время, ты выучишь их, и я уверен, никогда не увидишь рассерженного лица бога.

Но видимо не все монахи соблюдали заветы, и поэтому бог наслал на них страшную кару. В тот день я и ещё два монаха были в одной из деревень и пытались выменять деревянные ложки на сладкую редиску. Огонь охватил монастырь в одну секунду, и через час на его месте были лишь дымящиеся головешки.

Оставшиеся в живых монахи ушли  в горы, чтобы найти новое место для монастыря. А меня приютила семья крестьян из деревни. Они были немолоды и бездетны. 

Старик сразу проникся ко мне добротой, а вот его жена невзлюбила. Она никогда не клала в мою миску с супом куриного мяса и таскала за волосы за любую провинность.

– Проклятый приживалка, – ворчала старуха, кидая мне кусок сухой рисовой лепёшки, – только и знаешь, как нас объедать!

– Не плачь, тенхэ, – гладил меня по голове старик, тайком от жены отдавая кусок мяса, – просто она так и не узнала счастья материнства и не понимает, что дети – как косточки персика. Если, посадив их в землю, ты будешь поливать и заботиться о них, то вырастишь большое и сильное дерево, которое в старости накормит тебя вкусными и сочными плодами.

Возможно, именно тогда я и стал Тао. А может быть, меня начали так называть позже, когда я попал в услужение к госпоже Сюэ Бо.

Именно там, в гостинице, на воротах которой красовалась надпись «Персиковый сад», и началась эта история…

*тенхэ – обращение к младшему.

========== Часть 1 ==========

Моя жизнь в деревне закончилась примерно через год. Старик отправился в поля, чтобы собрать урожай риса, а его жена продала меня за кованый браслет солдатам, принадлежащим клану Красного дракона. Те, в свою очередь, отдали меня в уплату за постой госпоже Сюэ Бо. Вот так я и оказался в гостинице «Персиковый сад».

Её название было выбрано неслучайно. Сама гостиница располагалась в живописном предгорье, а её двухэтажные домики стояли в тени большого персикового сада, который жарким летом дарил уставшим от зноя постояльцам тень, а холодными зимними ночами закрывал от порывов ледяного ветра.

Я сразу подружился с этим местом, а сад стал моим домом и укрытием от неприятностей. А их у меня было предостаточно…

– Ах, вот ты где, лентяй! – тонкие пальчики госпожи Сюэ Бо с длинными и острыми ногтями больно прихватили моё ухо. – Твоё счастье, что к нам едет господин Хенг Се, и у меня из-за этого много дел. Иначе я бы поиграла палкой на твоей спине!

– Простите, госпожа Сюэ Бо-о-о… – жалобно протянул я, кланяясь хозяйке.

– Беги  в южный дом и приберись в комнате, – более мягко сказала мне она. – Убери воду, вымой бассейн и обязательно смени руны при входе. Те, что висят там сейчас, для клана Синего дракона, и для Красного не подходят.

Сама госпожа Сюэ Бо принадлежала клану Красного дракона, о чём говорила метка между бровями. Будучи не очень сильной колдуньей, госпожа Сюэ Бо не имела деревень, но её познания в любовных рунах и омолаживающих ваннах были столь хороши, что ими пользовались даже жёны глав кланов.

– Потом забеги в прачечную и принеси в номера чистое бельё, – продолжала наставления хозяйка по дороге к воротам гостиницы, – а заодно возьми там полотенца и отнеси в массажные комнаты. 

Я лишь часто кивал головой, всем своим видом показывая, что слушаю слова госпожи Сюэ Бо, но сам смотрел на свои босые ноги, по которым бегали встревоженные муравьишки.

Нет, я не был непослушным ребенком. Просто моё внимание постоянно отвлекалось от суеты этого мира. Я мог часами сидеть на берегу ручейка, который резво бежал вдоль сада, слушать плеск воды и любоваться шустрыми водомерками. Я любил рассматривать жучков на деревьях и, спасая какого-нибудь бедолагу из плена вязкой смолы, гордился этим поступком. Я слушал птиц на ветвях деревьев, и все иные звуки растворялись в их песнях и в сладком запахе цветущих персиков.

– Эй! Тао-мэ*! – крикнула мне толстая прачка. – Что так долго? Ты должен был прийти за бельём и полотенцами час назад!

– Простите, Бин-зэ**, – не переставая кланяться, говорил я, – я убирал номер для господина Хенг Се. Там было о-о-очень грязно и я о-о-очень старался, чтобы было чисто.

На самом деле я старался сделать все дела побыстрее, чтобы снова убежать в сад, но пока убирался, в углу сработала мышеловка, и мне пришлось спасать из неё полудохлого мышонка. Об этом я, конечно, не стал рассказывать прачке Бин, но мне так радостно было видеть, как мышонок убегает в свою норку, держа в зубах кусочек рисового хлеба, что я решил немного соврать.

Моя жизнь в то время была беззаботной и радостной. Правда, мне часто попадало от госпожи Сюэ Бо, но если она и била меня, то явно не в полную силу. 

Как самому младшему, мне поручали неприятную и грязную работу. В мои обязанности входило убирать ночные вазы за гостями, мыть полы в обеденном зале, если кто-то из гостей испачкает их, перебрав дзы-мо***. Но самой неприятной работой была уборка бассейнов, которые стояли на широких балконах номеров. Пыльца с деревьев летела в воду и начинала цвести, покрывая скользким зелёным налётом стены бассейна. Мне приходилось сливать протухшую воду и тереть глубокий бассейн щёткой, смазанной особым порошком.

Закончив с уборкой номера, я схватил стопку полотенец, пахнущих нежными цветочными маслами, и кинулся в пристройку, где располагались массажные комнаты.

– Биньэ****, – радостно закричала круглолицая Чи своей подруге, – ты только посмотри, кто к нам пришёл!

– Тао-ми*****! – запищала маленькая пухлая Цяо, присаживаясь возле меня на корточки, – мой сладкий! Какой же ты красивый, Тао-ми! Какие у тебя чёрные глазки, словно угольки в саду старого Шиллина. А щёчки такие нежные и пухлые, как персики в конце лета.

– А губки такие сладкие и красные, как карамельки! – поддержала подругу Чи.

Мне нравилось приходить сюда. Лаумэ****** были добры ко мне и часто угощали сладкими сушёными персиками, а иногда и разноцветным фруктовым сахаром. Но не только за сладостями приходил я сюда. Мне не хватало материнской ласки и тепла и я, как цветок, тянулся к тёплым и нежным рукам лаумэ.

– Что вы раскудахтались, словно куры? – раздался от дверей низкий бархатный голос. – Или кроме массажа вы решили ещё и яйца нести?

На пороге стояла высокая стройная фигура, одетая в белое женское платье. Длинные чёрные волосы были закреплены на затылке серебряной заколкой и струились по широким острым плечам. Увидев фигуру в дверях, я присел от страха и прикрыл голову подолом платья Чи.

– Лин! – крикнула Чи, вытаскивая меня на свет. – Ты так напугал нашего гостя, что он дрожит, как листик на дереве.

Я знал, кто этот человек. Кроме милых и веселых лаумэ, в гостинице были ещё лаукэ*******. Они редко заходили в женскую часть массажного дома и практически не общались с лаумэ, но видимо лаукэ Лин был вхож к ним.

– А ну-ка… – Лин обошёл Чи и, встав передо мной на колени, тонкими длинными пальцами взял за подбородок. – Что за чудо прячут от меня милые лаумэ?

Лин рассматривал меня, а я любовался его удивительным лицом. Я никогда не видел лаукэ так близко и боялся этих странных существ. Они надевали женскую одежду, делали красивые причёски и подводили брови. От них пахло пряными маслами, их губы были алыми, как вишни. Но в то же время они были слишком высокими для женщин, а их голоса были низкими и гулкими.

Лин был ярким представителем лаукэ. Его волосы блестели на солнце и были настолько черны, что отдавали синевой.  Глаза, подведённые карандашом, искрились, словно драгоценные камушки, а  полные губы ласково улыбались мне.

– Ты приносишь в номера полотенца. Так ведь? – спросил меня лаукэ Лин.

– Да… – кивнул я, немного успокоившись.

– Так почему лаумэ ты отдаешь их в руки, а для лаукэ оставляешь у дверей? – его тонкие брови удивлённо взметнулись вверх. – Ты боишься меня?

– Да… – снова прошептал я, краснея от смущения.

– Почему? – заливисто рассмеялся Лин.

– Я не понимаю, кто вы, – признался я и опустил глаза.

– Я такой же человек, как Чи или Цяо, – погладил меня по руке Лин, – но только я – мужчина. А эти одежды и краски на лице – для наших гостей, – он полез в карман, достал оттуда небольшой кусок бумаги, в которую был завёрнут розовый фруктовый сахар, и протянул его мне.

*-мэ – приставка к имени при обращении к младшему мужчине.
** -зэ – приставка к имени при обращении к старшей женщине.
*** дзы-мо – алкогольный напиток. Бражка из перезрелых персиков.
****биньэ – обращение к девушке того же возраста.
*****-ми – приставка к имени, делающая его уменьшительно-ласкательным.
******лаумэ – женщина-массажистка.
*******лаукэ – мужчина-массажист.

========== Часть 2 ==========

Я бежал по каменным дорожкам двора, громко шлёпая босыми ногами по лужицам. У меня на языке таял кусочек фруктового сахара, а на душе было так же приятно и сладко, как и во рту. Солнце ярко светило над остроконечными крышами домов, отражаясь в лужах и пуская весёлых солнечных зайчиков на стены. Тёплый летний ветерок ерошил мои волосы, и я радовался жизни, напевая про себя задорную песенку, которой меня научила Чи.

– Где этот мальчишка?! – из окна южного дома высунулась голова госпожи Сюэ Бо с выпученными от злости глазами. – Тао-мэ! Иди сюда! Моя палка уже истосковалась по твоей спине!

От неожиданности я замер у порога дома, не понимая, в чём провинился. Пройдя по коридору, учтиво поклонился хозяйке и бросил испуганный взгляд на Чау Бо, сына госпожи Сюэ Бо, который стоял за её спиной.

– Я приказала сменить руны над дверью! Почему тут до сих пор висят руны клана Синего дракона? – топнула ногой госпожа Сюэ Бо и показала длинной тонкой палкой на двери номера.

– Но я… – начал я оправдываться, удивлённо глядя на двери. 

Я хорошо помнил, что поменял синие руны на красные. Как же так случилось, что там снова висят руны Синего дракона? Но бросив взгляд на довольное лицо Чау Бо, всё понял.

– Что ты мычишь, как недоеная корова? – и тонкая палка, свистнув над моей головой, ударила по спине.

Говорить хозяйке, что руны я перевесил, а её сын поменял их обратно, было глупо. Поэтому я просто громко выл, пока госпожа Сюэ Бо охаживала меня палкой.

– А теперь поменяй руны и иди помогать старику в саду, – сказала госпожа Сюэ Бо и, напоследок дав мне затрещину, пошла к выходу, гордо подняв голову. Чау Бо  быстро засеменил вслед за матерью. У самой двери он оглянулся и, показав мне язык, вышел из дома.

Чау Бо был головной болью, которая не давала мне жить спокойно. Половину наказаний от хозяйки я получал по его вине. Он постоянно делал мне разные гадости или просто портил мою работу, как в этот раз. Чао Бо прекрасно знал, как мне, пятилетнему ребёнку, было сложно поставить высокий стул к стене и дотянуться до верха, стараясь ровно прикрепить руны к дверному косяку. Ему же, крепкому десятилетнему мальчику, это сделать было намного проще. Я корячился на высоком стуле и, глотая слёзы обиды, вешал руны на место, мечтая скорее покончить с этой работой и бежать к дому старого Шиллина.

Это было ещё одно место, где мне всегда радовались. У садовника, маленького сгорбленного старика с длинной седой бородой и усами, не было сладостей и угощений для меня. Их заменяли сказки и легенды, которыми Шиллин щедро делился.

– Тао-мэ! Мой молодой помощник! Как ты вовремя, – улыбнулся мне старик, и его лицо покрылось мелкими морщинами. – Надо убрать с пола пыль и крошки, а потом я заварю тебе самый вкусный во всей Небесной обители чай.

Меня не пугала грязная работа. Я подвернул повыше штаны, взял в руки веник, собранный из веток, смочил его в воде, чтобы пыль не разлеталась, и начал уборку. Через полчаса пол в доме был чистым, а на столе  стояли две чашки и толстый глиняный чайник с длинной плетёной ручкой и тонким носиком. Я порылся в кармане и положил на стол бумажку с остатками фруктового сахара, которым угостил меня лаукэ Лин.

– Шиллин-нэ*, а сегодня будет сказка? – спросил я у старика.

Садовник разлил по чашкам чай и, сунув в беззубый рот кусок сахара, начал катать его языком.

– Конечно, будет, – улыбнулся он, запивая сладость сахара горечью чая.

– Только пусть на этот раз никто не умрёт, Шиллин-нэ-э-э… – протянул я слезливо.

– Ты так боишься смерти, тенхэ? – усмехнулся старик.

– Конечно, – кивнул ему я, – а ты разве не боишься?

 – Нет, – покачал головой Шиллин. – Люди боятся, что их после смерти унесёт в своё царство Дай Ю**, и там их тела вечно будут терзать зубастые твари. Даже самые праведные не верят, что за ними с небес спустится луноликий Лак Уан и уведёт в облака. Почему? Почему все думают, что после смерти будут боль и страдания? Я думаю, что именно тут, на земле, мы находимся в изгнании. И нас терзают страх, тревога и безысходность, как зубы злобных тварей. Мы мучаемся от злости, зависти, предательства. Нас обжигают обида и боль. Мы любим и теряем любимых. Разве это всё не похоже на обитель великого Дай Ю?

– А что же нас ждёт после смерти, там? – я кивнул в тёмный закопчённый потолок.

– Спокойствие, – улыбнулся старик. – Разве не этого больше всего желает измученная жизнью душа?

Я любил разговаривать со стариком. Его мудрость внушала уверенность, а тихий низкий голос успокаивал меня. Но больше всего я любил его сказки. Шиллин был прекрасным рассказчиком, и я с головой погружался в его повествование, слушая старика. Перед моими глазами вставали далёкие страны, неизведанные земли, покрытые непроходимыми лесами и высокими горами. В этих горах жили страшные и злые драконы, а смелые и сильные герои сражались с ними и обязательно побеждали. Эти удивительные люди летали по воздуху, размахивая блестящими мечами, и их одежды, словно паруса, раздувал ветер.

Иногда садовник прерывался и, открыв огненную пасть печки, закидывал в её недра уголь. В ярком свете огня сам Шиллин казался мне сказочным божеством. 

– Шиллин-нэ-э-э… А расскажи ещё раз о Двуликом боге, – дёрнув старика за рукав, попросил я.

– Ты слышал эту историю уже много раз, – улыбнулся садовник.

– Но она моя любимая, – я состроил умильную гримасу, чтобы разжалобить его.

– Ну хорошо… – Шиллин погладил меня рукой по волосам. – Слушай….

В давние-давние времена люди жили в мире и согласии. А правил ими мудрый и справедливый Двуликий бог. Люди свято чтили его заповеди, и к ним всегда было повёрнуто доброе и улыбающееся лицо бога. 

Но однажды в мир пришла большая беда. В западных горах объявился страшный и злой Дракон. Он собрал целое войско колдунов, и они начали грабить и жечь деревни, а людей превращать в своих рабов. 

Тогда Двуликий бог повернулся в сторону врагов своим вторым, грозным лицом и повёл в бой  верных монахов. Завязалась кровавая битва. В самый разгар схватки Двуликий отрубил Дракону лапу и, ослабев, тот упал с высокой скалы в бездонную пропасть. Но он успел смертельно ранить Двуликого своим ядовитым хвостом, и великий бог ушёл на небеса. Монахи оплакали его, отрезали от драконьей лапы огромные когти и спрятали их, чтобы Дракон не смог возродиться. 

– Ты опять убил Двуликого бога-а-а… – расплакался я, растирая слёзы по щекам.

– Я не смогу его оживить, тенхэ, – старик налил в чашку чая и протянул мне, – такова легенда.

– Если колдуны победили Двуликого, то почему мы молимся ему? – спросил я у мудрого старика.

– Колдуны победили Двуликого, но не смогли победить любовь народа к нему, – вздохнул Шиллин. – К тому же зачем им бояться мёртвого бога?

*нэ – приставка к имени при обращении к старшему мужчине.
** Дай Ю – божество ада.

========== Часть 3 ==========

Я вернулся в гостиницу, когда солнце стало клониться за горизонт, посылая на землю последние лучи. Из персикового сада дул лёгкий ветерок, пахнущий распустившимися цветами. Я вдыхал его полной грудью, и он успокаивал мои мысли, встревоженные рассказом старика.

– Эй, Пуи! Ты наступил на крыло моей птички! – услышал я тоненький детский голос с заднего двора.

– А зачем она упала прямо мне под ноги? – басил грубый, мальчишеский.

– Ты сделал это нарочно! Я видела! – рыдала девчушка в голос.

Дети работников гостиницы целыми днями помогали родителям по хозяйству, а вечером у них было время резвиться и играть в незатейливые игры. Меня они с собой не звали, считая таким же грязным, как и работа, которую я выполняю. А я часто наблюдал за ними, спрятавшись за густыми кустами.

– Посмотри, какая у меня красивая птичка вышла! – радостно прыгал по пыльному двору босоногий Бао. Ему было семь лет, и его отец был конюхом.

– Подумаешь, – фыркал пухлый Пуи, сын кухарки, – моя птица всё равно летает дальше и выше.

Я знал эту игру. Дети складывали из листов тонкой бумаги птичек и запускали их, наблюдая, чья птица выше и дальше полетит. Я, как обычно, спрятался в кустах, чтобы следить за игрой, но тут птица Пуи сделала в воздухе круг и упала прямо передо мной.

– Посмотрите, кто у нас тут! – Пуи оттолкнул ногой ставшую неинтересной бумажную птичку и крепко схватил меня за руку. – А ну-ка, пойдём со мной! – и он потянул меня во двор.

– Да это глава клана Ночных горшков! – засмеялся Бао.

– А почему глава клана и без парадного намбао*? – подмигнула мальчишкам Чин, дочка главной прачки.

– А ну-ка! – скомандовал друзьям Пуи. – Принесите высокому господину его головной убор!

Бао и Чин, хохоча, кинулись в дом для прислуги, оставив меня с толстяком Пуи и худеньким и бледным Фу. Несмотря на то, что этот мальчик был слабым и часто болел, его всегда с радостью приглашали играть, потому что его мать была личной помощницей самой госпожи Сюэ Бо.

– Может, не надо? – тихо прошептал Фу, глядя, как Чин и Бао несут из дома старый потрескавшийся ночной горшок.

– Ты трусишь? – зло зыркнул на него Пуи. – Или хочешь стать главой клана Клизмы?

– Нет, – замотал головой Фу и отошёл в сторону.

– Смотрите! – радостно закричал Бао. – Это горшок старухи Ден. Она уже второй день не встаёт с кровати и ходит только в него.

– Открывай! – грозно рявкнул Пуи, отпрыгнув от меня. – И надень его на голову этого грязнули!

Бао, заткнув нос, снял крышку с ночного горшка и пошёл ко мне. Я окаменел от ужаса. Вонь, идущая из ночной вазы старухи была такой сильной, что я почувствовал её уже за несколько метров, и осознание того, что содержимое может оказаться на моей голове, вызвало у меня тошноту.

– Эй! – внезапно раздался за моей спиной голос Чау Бо. – Убери отсюда эту мерзость! – крикнул он Бао. – А вы… быстро пошли вон, пока я всё не рассказал матери!

Чау Бо крепко схватил меня за локоть и потащил в сторону. Отпустил он мою руку только когда мы свернули к массажному дому. Я повернулся к нему и, поклонившись, поблагодарил своего внезапного спасителя. 

– Я защитил тебя потому, что ты никогда не выдаёшь мои проказы матери, – сказал мне Чау Бо, – и ещё… – его лицо изменилось и он, шлёпнув меня ладонью по лбу, презрительно ухмыльнулся, – ты – моя игрушка, и обижать тебя могу только я.

Я удивлённо смотрел на спину убегающего по дорожке Чау Бо и пытался понять его слова. С одной стороны он поблагодарил меня за то, что я не сдаю его матери. И это было сказано искренне и честно. Но зачем потом он снова меня обидел? Неужели Чау Бо и правда считает меня игрушкой? Неужели он думает, что его подлости, которые стоят мне боли и унижения, безобидная игра?

Из задумчивости меня вывела музыка, льющаяся из окна дома. Я был так зачарован тихой и неспешной мелодией, что пошёл на её голос.

Дверь в комнату была приоткрыта, так что я сразу увидел одного из лаукэ, которого звали Ру. Он сидел на полу, скрестив ноги, а перед ним лежала минхэ**. Тонкие пальцы Ру скользили по струнам, и минхэ сладко пела песню красивым женским голосом.

Я робко заглянул в комнату и увидел у окна лаукэ Лина. Он плавно двигался под музыку, чуть прикрыв глаза. Его руки, словно птицы, то взмывали вверх, то, путаясь в складках длинных рукавов, струились водопадом вниз. Слабый свет заходящего солнца проникал под лёгкие одежды, и я видел как под ними плавно двигается тонкое тело.

– Ты заслушался музыкой Ру или засмотрелся на танец Лина? – услышал я голос за спиной.

У дверей стоял третий лаукэ, Шунь, и приветливо улыбался мне.

– Как можно разделить то, что связано красотой? – спросил я его и снова обернулся, глядя на танцующего Лина.

– Где ты услышал эти слова? – Лин перестал танцевать и, подойдя, как и в прошлый раз сел передо мной на колени. – Они слишком мудры для маленького мальчика.

– Я услышал их тут, – я показал на свой лоб, обидчиво поджав губы, – а потом сказал ртом.

– Не сердись, тенхэ, – лаукэ Лин погладил меня по волосам, – и старайся развивать то, что рождается у тебя в голове.

– А может, тенхэ хочет научиться танцевать как Лин? – спросил меня лаукэ Ру, откладывая минхэ в сторону. – Или петь как Шунь? Или, если хочешь, я научу играть тебя на минхэ?

– Я хочу всё, – уверенно махнул я головой.

– Это прекрасно – хотеть учиться всему, – покачал головой Ру, – но для этого мало одного желания. Нужен ещё и талант!

– Вот мы и посмотрим, к какому из искусств у Тао есть талант, – ответил Лин и улыбнулся мне своей милой, доброй улыбкой.

Внезапно меня осенила одна мысль. Я осторожно провёл пальцем по губам Лина и уставился на чистую кожу.

– На тебе сейчас нет краски, – сказал я удивлённо.

– Я же объяснял тебе, что рисую лицо только для гостей, – засмеялся Лин.

– А твои гости глупые или слепые? – нахмурился я. – Им нравится нарисованная красота и они не хотят видеть настоящую?

– Мой мудрый не по годам тенхэ, – вздохнул Лин, – рисуя лицо, я прячу за ним свои настоящие чувства, – и в этот момент в его глазах я заметил тёмные огоньки печали.

*набао – праздничный головной убор у именитых господ.
** минхэ  – струнный инструмент наподобие скрипки. 

========== Часть 4 ==========

Время, словно серебристые струи ручейка, резво бежало вдаль, петляя между персиковыми деревьями. Оно уносило с собой веточки обиды и боли. По нему безвозвратно уплывали пожухлые листья несбыточных надежд, и только разноцветные камешки воспоминаний, хранящиеся на дне памяти, время не трогало.

Я всё так же прятался от суеты мира в тени персикового сада, но с возрастом мелкие букашки меня перестали интересовать. Когда я сидел на мягкой траве возле ручья, в голове рождались мысли, которые складывались в неумелые стихи.  

Моя жизнь за прошедшие семь лет не изменилась, но изменился я сам и моё восприятие мира. Мудрые речи старого Шиллина и занятия с лаукэ дали мне очень много. Я научился слушать и чувствовать людей, думать и правильно формулировать свои мысли. Я слушал наполненный звуками летнего дня сад и впитывал в себя его мудрость и красоту. 

Всего за пару лет занятий с моими учителями-лаукэ я с лёгкостью овладел искусством игры на минхэ и даже мог сам сочинять незатейливые мелодии. Мой голос оказался вполне пригодным к пению, и Шунь сравнил его со щебетом птахи на заре. 

Лаукэ Лин оказался очень требовательным учителем и, несмотря на то, что мне он был ближе и дороже остальных учителей, на его уроках я часто плакал. Он ругал меня за каждое неточное движение и иногда легонько бил тонкой палкой. Я падал на пол, пытаясь повторить движения, путался в длинных рукавах одежды, а высокие носы сапожек заставляли спотыкаться. Мои ноги дрожали от усталости, а руки отказывались повиноваться, но я продолжал заниматься танцами.

– Бануэ*, – качал головой лаукэ Ру, который аккомпанировал нам во время занятий, – не забывай, что Тао ещё ребёнок. Его тело спит и не может показать тебе ту грацию танца, которую ты от него требуешь.

– Танец должен быть не в теле, бануэ, – отвечал ему Лин, взмахом палки приказывая мне подняться на ноги, – танец должен идти из души, так же как твоя музыка и пение Шунь. Тао просто копирует вас, а вы радуетесь этому и хвалите его. Шунь ошибаеться. Искусству нужен не талант. Ему нужна душа. А душа Тао ещё не проснулась. 

Лин был прав. Моя душа спала, но её сон был чутким и лёгким. Она, словно бутон цветка, напряжённо вздрагивала, пытаясь приоткрыть лепестки соцветия. Она с жадностью впитывала в себя воду познания и жаждала тёплых солнечных лучей чувств.

– Поганый бездельник! – услышал я из-за деревьев сердитый голос Чау Бо. – Ты снова прячешься от работы? Только попадись, и я побью тебя палкой!

В моей жизни всё же кое-что поменялось, и теперь меня гоняла не госпожа Сюэ Бо, а её сын. Чау Бо превратился в крепкого высокого юношу, старательно исполняющего приказы матери. Практически всё хозяйство гостиницы было на его плечах. Но без согласия госпожи Сюэ Бо он не мог сделать и шага. И это его сильно огорчало.

– Ах, вот ты где? – Чау Бо вышел к ручью, недобро похлопывая палкой по своей ладони.

Я вскочил на ноги и почтительно поклонился молодому хозяину.

– Простите меня, – сказал я, застыв в поклоне, – я не знал, что вы меня ищете.

– Ладно, – Чау Бо сунул палку за широкий пояс и уселся на траву под деревом. – Ты ведь слышал, какое важное событие скоро состоится в нашей гостинице? – спросил он, похлопывая рукой по траве рядом с собой, приглашая меня присесть.

Я быстро плюхнулся на землю, и острый камешек больно впился мне в копчик. Боясь шелохнуться, чтобы не навлечь гнев Чау Бо, я стиснул зубы и прошептал:

– К нам приедут главы всех пяти кланов, чтобы отдохнуть и обсудить дела.

– Верно, – кивнул Чау Бо, внимательно наблюдая за мной, – и мать поручила мне приготовления к этому великому событию. Я распределил обязанности между всеми работниками. Тебе же я доверяю вымыть пять самых лучших комнат. Ни одной крошки, ни мельчайшей соринки и пылинки там не должно остаться. За это ты отвечаешь головой. Понял?

– Да, – кивнул я, пытаясь сползти по траве чуть вперёд и освободиться от проклятого камушка.

– Каждый день ты будешь отчитываться передо мной о том, что ты сделал и… – молодой хозяин заметил мои телодвижения, и его рука потянулась к палке. – Что ты ёрзаешь? Или тебе неинтересно, что я говорю?

– Нет, господин Чау Бо, – я вскочил на ноги и, с облегчением вздохнув, снова замер в поклоне.

– Ладно… – Чау Бо криво улыбнулся, – завтра же приступишь к работе. А сейчас беги к садовнику и помоги ему. Этот Шиллин стал совсем старым и не справляется со своими обязанностями. Не понимаю, почему мать не прогонит его, – Чау Бо поднялся и, отряхнув своё длинное платье, сделал несколько шагов в сторону калитки, ведущей из сада. – Да… – оглянулся он,  – вечером придёшь в мою комнату. Мне нужен партнёр для игры в додзы**.

Это предложение могло показаться дружеским, но таковым не было. Чау Бо был не очень хорошим игроком, а проигрывать ненавидел. Своё неумение мыслить наперёд, что было очень важно в игре додзы, он с лихвой компенсировал умением мухлевать, доставая нужные игральные фигурки из сапога или рукавов. Я не подавал вида, что знаю об этом, и поэтому постоянно проигрывал. Так как играли мы на щелчки, я, как правило, уходил к себе в слезах и с распухшим от щелбанов лбом.

Шиллина я застал на улице, возле домика. Он сидел на большой куче мешков, набитых навозом, и вытирал мокрый лоб рукавом грязной рубахи.

– Тенхэ! Как ты вовремя! – обрадовался старик и поднялся на ноги, держась за поясницу. – А я уже решил, что так и помру на этих мешках.

– Шиллин-нэ-э-э… – протянул я, качая головой, – зачем ты один таскал мешки? Иди завари чай, я пока перенесу их под навес.

Тяжело кряхтя, старик скрылся в дверях своего дома, а я, закинув сразу три мешка на одноколёсную тачку, повёз их в сторону навеса. Я любил физическую работу, и мне нравилось, как после неё ноют мышцы во всём теле. Всего за полчаса я перевёз все мешки и повернул колесо телеги к пристройке, где хранился инструмент. Не успел я открыть кривую дверь сарая, как мне на спину с дерева упало что-то тяжёлое.

– Ай-я! – вскрикнул я от неожиданности и тут же в мой рот попал кончик длинного пушистого хвоста. Он юркнул ещё глубже,  прямо в мою глотку, и я стал давиться. 

– Сяобо! Ах ты, маленький негодник! Твоя обезьянья мать не научила тебя манерам? Твой обезьяний отец не говорил тебе, что совать свой хвост в рот людям неприлично?

В ответ небольшая коричневая обезьянка с большими умными глазёнками оскалилась и издала громкий звук, похожий на смех.

– Ах, ты ещё и смеяться надо мной вздумал?! – возмущенно взвизгнул я, пытаясь снять зверька со своей спины, но тот ловко увернулся и забрался мне на голову.

– Ты что-то долго, тенхэ, – услышал я голос Шиллина, – я решил пойти за тобой и посмотреть, не случилось ли чего. Сяобо! Малыш! – старик протянул руку и мартышка спрыгнула на неё, попутно больно дёрнув меня за волосы.

– Я ненавижу эту мартышку, – зло зашипел я, почёсывая затылок.

– Ты ему нравишься, – улыбнулся садовник, гладя притихшую обезьянку по голове, – вот он тебя и задирает.

– Если следовать твоим словам, то молодой господин Чау Бо во мне души не чает, – буркнул я и, бросив недобрый взгляд на обезьянку, которая корчила мне смешные рожицы, пошёл в сторону домика садовника.

*бануэ – обращение к юноше того же возраста.
**додзы – настольная игра, напоминающая шашки.

========== Часть 5 ==========

В нашу гостиницу приезжали разные люди, и комнаты всем предоставлялись согласно статусу. Мелкие торговцы, солдаты и просто усталые путники в основном снимали комнату на одну ночь и не пользовались другими услугами. Им предлагались номера в северной части гостиницы. Это были комнаты  простые, с незатейливой обстановкой: циновка на полу, тёплое одеяло, ширма да низенький столик для приёма пищи. Особой красотой они тоже не отличались – деревянные стены были отполированы и покрыты лаком, а на окнах висели выцветшие занавески.

Гости побогаче останавливались в гостинице, чтобы отдохнуть в тени персиковых садов и подышать чистым горным воздухом. Их селили в комнаты восточных домов. Окна их номеров выходили в сад, а стены были украшены картинами. В комнатах стояли кровати, покрытые вышитыми покрывалами и красочные ширмы. Деревянные столики были инкрустированы ажурной росписью. Эти гости охотно платили за вкусную еду и покупали услуги проводников, которые водили их к горячим источникам и на водопады.

Были и очень богатые постояльцы – зажиточные купцы, генералы и крупные землевладельцы. Как правило, они приезжали к нам со своими друзьями и снимали дома целиком. Весёлые и шумные компании не ходили в горы в поисках красивых мест. Они занимали главный зал для пиршеств и сутками кутили в нём, умудряясь выпивать значительную часть запасов персикового дзы-мо, которым так славилась наша гостиница.

В этих роскошных номерах были широкие кровати, покрытые мягкими перинами. Стены там были обиты яркими шелками, а с балконов открывался дивный вид на горы. 

Что касается южных владений гостиницы, там располагались дома для самых важных гостей. Приближённые к императору и главы кланов нечасто посещали наши места. Но временами приезжали и они, старательно пряча лица, чтобы провести время со своими любовницами. Иногда они выбирали гостиницу в качестве места для важных переговоров или для праздничных мероприятий.

Поскольку посещения именитых гостей были редки, то и номера эти убирались только в преддверие их приезда, как и произошло теперь.

Взяв с утра ключи от южных домов, я с тряпками, вёдрами и щётками направился в первый из пяти номеров. Открыв тяжёлую раздвижную дверь, я остановился на пороге и тяжело вздохнул.

В этой комнате никто не жил уже несколько месяцев. В нос ударил спёртый воздух, и я ринулся открывать окна. С тяжёлых занавесей мне на голову тут же посыпалась пыль. Я долго чихал, размахивая руками и пытаясь её разогнать.

Сняв занавеси и большой бархатный полог над кроватью, я в два захода отнёс всё это в прачечную, а затем приступил к самой уборке. Начав с деревянных стен, покрытых искусной резьбой, я протирал каждый вырезанный завиток, каждый листик, стараясь не пропустить ни сантиметра. Встав босыми ногами на низкий табурет, я добрался до верха стены и увидел, что в уголках потолка рядом с изящными бронзовыми светильниками, прикреплёнными к нему, сделал своё дело неугомонный паук. Паутина проходила от одного угла к другому, запутывая в себя всё, что попадалась на пути.

Отложив в сторону тряпку, я взял в руки щётку, надел её на длинную палку и, намочив водой, начал усердно тереть потолок. Когда с этим было покончено, я с грустью посмотрел на пыльный пол и, вздохнув, принялся мыть и его. Работа была закончена, когда солнце уже клонилось к закату. Взяв ведро с грязной водой, я направился к выходу, но мои руки так устали, что верёвочная ручка ведра выскользнула, и грязная вода вылилась на пол.

Мне стало так обидно, что я, отшвырнув ногой ведро, упал на колени и расплакался.

– Эй, ты! – услышал я за спиной грозный голос Чау Бо. – Почему ты сидишь на полу в грязи?

От страха я поджал под себя босые ноги и закрыл лицо рукавом рубашки. Чау Бо взял меня за локти и убрал мои руки. Я поднял на него удивлённые глаза и увидел, что молодой хозяин сидит рядом на корточках и смотрит с сочувствием и состраданием.

– Я… Я… – всхлипнул я, но Чау Бо вдруг взял мою руку и, раскрыв ладонь, подул на лопнувшие и кровоточащие мозоли.

Я испуганно дёрнул рукой, и лицо хозяина тут же изменилось. Чау Бо ухмыльнулся и с силой сжал мою руку. От боли на мои глаза снова навернулись слёзы, а он отбросил мою руку в сторону и, поднявшись, вынул из-за пояса тонкую палку.

– Ты сделал это нарочно, маленький гадёныш! – палка взмыла над моей головой и, тихо взвизгнув, упала на спину. – Ты сегодня должен был закончить с этой комнатой, а завтра приступить к следующей. Но я мудрый и заботливый хозяин. Поэтому завтра ты домоешь эту комнату и полностью уберёшь следующую, – он толкнул меня в бок сапогом и вышел.

Ополоснувшись нагревшейся за день водой из большой бочки и переодевшись, я поспешил к массажному дому, где должен был состояться очередной урок танцев с лаукэ Лином. Но в комнате я застал только Ру и Шуня. 

– Сегодня урока не будет, – покачал головой Ру.

– Почему? – напрягся я. – Что-то случилось с учителем Лином?

– У него вчера выдался тяжёлый вечер, – вздохнул Шунь. – Он с самого утра ушёл в сад, чтобы успокоиться и прийти в себя.

– Что случилось? – испугался я.

– Гость, который пожелал воспользоваться его услугами, распустил руки, – ответил Ру. – Мы с Шунем обработали раны Лина мазью, и он отправился в сад, чтобы там отдохнуть. И он просил…

Не дослушав Ру, я вылетел из комнаты и побежал по каменной дороге в сторону калитки, которая вела в персиковый сад.

Сад был очень большим, но за столько лет я узнал каждый его закуток. Поэтому найти в нём Лина мне не составило труда. Лаукэ сидел на камне в самом его конце и с грустью смотрел на уходящее солнце. Его волосы были растрёпаны, а тонкое тело прикрывала простая холщовая рубашка. Тонкие плечи лаукэ дрожали, а на острой ключице я увидел большой кровоподтек.

– Лин-нэ-э-э… – протянул я, подходя ближе, – ты в порядке? – я снял с себя верхнее платье и накинул его на плечи Лина.

– Зачем ты пришёл, тенхэ? – не оборачиваясь, спросил лаукэ. – Ты не должен этого видеть.

– Ты не хотел, чтобы я видел твою слабость? – спросил я, присаживаясь на камень рядом с ним. Лин молча кивнул и отвернулся.

– Шицунэ*, – я протянул руку и, взяв Лина за подбородок, повернул его лицо к себе, – друзья не должны прятаться друг от друга, чтобы ни случилось. Иначе как они могут помочь в трудную минуту?

– Чем ты мне можешь помочь, тенхэ? – слабо улыбнулся лаукэ разбитыми губами.

– Поддержать тебя, – ответил я и, нахмурившись, стал рассматривать его заплаканное и разбитое лицо. – Гостю не понравился массаж? Или он был недоволен танцем?

– Тенхэ… – вздохнул Лан и опустил глаза, – ты ещё слишком мал и не всё знаешь о жизни. Гости платят за массаж и мои танцы, но иногда им хочется большего. Эти развлечения стоят дорого, но когда в карманах гостя звенят ливы**, им позволено всё.

– Неужели бить человека тоже развлечение? – возмутился я. – Не плачь, мой милый шицунэ, – я погладил Лина по руке. – Я вырасту. Стану большим и сильным. Научусь драться, и тогда никто не посмеет ударить моего самого доброго и самого красивого учителя! – закончил я и, прижавшись к боку Лина, уткнулся носом в его волосы.

*шицунэ – обращение к учителю или старшему другу.
**ливы – монеты.

========== Часть 6 ==========

Чтобы больше не вызывать гнева господина Чау Бо, я старался как можно быстрее убирать в номерах. Я вставал до восхода солнца и бежал к бочкам, чтобы набрать в вёдра воды. Я работал так усердно и старательно, что забывал про еду. К вечеру, когда очередной номер был вымыт до блеска, я уходил в свою комнату, расположенную в хозяйственной пристройке, падал ничком на старую циновку и тут же засыпал.

На третий день такой работы я едва стоял на ногах. Мои руки с трудом держали тряпку, а голова кружилась.

Поднявшись на низенькую табуретку, я приступил к мытью потолка, но, подняв голову кверху, почувствовал тошноту. В глазах потемнело, а лоб покрылся холодным потом. Я покачнулся и начал падать в глубокую чёрную пропасть.

Придя в себя на полу гостиничного номера, я с трудом открыл глаза и увидел над собой Чау Бо. Он смачивал в холодной воде тряпку и протирал мне лицо и грудь.

– Господин… – испуганно дёрнулся я, запахивая рубашку на груди.

– Очнулся? – хмуро спросил Чау Бо, бросая тряпицу в ведро. – Я зашёл проверить, как продвигается работа, и нашёл тебя лежащим на полу.

– Со мной всё хорошо, господин, –  прошептал я пересохшим ртом, – сейчас я поднимусь и продолжу работу.

Я и правда попытался сесть, но Чау Бо положил мне руку на плечо и не дал подняться.

– Когда ты ел последний раз? – спросил он меня.

– Недавно, господин, – закивал головой я.

– И что именно ты ел? – снова спросил хозяин.

– Суп из курицы с рисом и варёную свёклу, – ответил я, чувствуя, как от воспоминаний о еде к моему горлу снова подкатывает тошнота.

– Я каждое утро лично отбираю продукты, чтобы кухарки готовили из них обед и ужин работникам, – нахмурился Чау Бо. – Рисовый суп с курицей и свёкла были позавчера, – его рука взлетела в воздух и я упал на бок от хорошей затрещины. – Никогда не смей мне врать! – зло прошипел Чау Бо, но увидев, что я не могу встать, сжалился. – Ладно… – сказал он, поднимаясь на ноги, – сегодня можешь отдохнуть. Иди на кухню и скажи, что я приказал накормить тебя хозяйским обедом. А потом я проверю, поел ты или нет, – он быстро пошёл к двери и, раздвинув её створки, сказал, не оборачиваясь: – Завтра ты домоешь эту комнату и приступишь к следующей. Больше поблажек от меня не жди, – и хозяин скрылся в тёмном коридоре.

Я честно исполнил его приказ и, усевшись на лавку в кухне, стал ждать, когда молоденькая кухарка положит мне еды. Я мечтал  о тарелке супа и рисовой лепёшке, но девушка поставила передо мной сразу три миски.

В хозяйском супе было много мяса. В прозрачном бульоне с тонкими кружочками жира плавала морковь, колечки лука, зелень и плоские ленты лапши. Во второй миске мне подали лонзы*. Они были большими, и через прозрачное, словно стекло, тесто было видно варёное мясо с мелко порезанной зеленью. В третьей миске лежала кислая капуста, красная от жгучего перца. 

Пока я с удивлением разглядывал и нюхал еду, кухарка поставила передо мной тарелку со свежими пирожками, две пиалы с соусами и кувшин с молодым персиковым вином.

Я никогда так много и вкусно не ел. Мой плоский живот округлился от такого обилия пищи, а рот горел от остроты соусов. Пока кухарка отвернулась, я быстро спрятал за пазуху пару пирожков, а когда та вернулась, слёзно упросил её отдать мне кувшинчик с вином, обещая, что верну его в целости и сохранности, когда выпью содержимое.

Выйдя  из кухни, я обогнул хозяйственные постройки и, пройдя через низкую калитку, оказался в саду. Узкая дорожка петляла между деревьями, ведя меня к домику старого Шиллина. Я бежал к другу, чтобы послушать очередную сказку и угостить его вином и пирогами.

Когда я поравнялся с покосившимся сараем, где садовник хранил инструменты, дорогу мне преградила маленькая коричневая обезьянка. Вид у Сяобо был воинственным. Он стоял в боевой позе на задних лапках, опираясь на хвост, а в передней лапе держал тонкую палку.

– Что тебе от меня надо, мартышка! – замахиваясь, прикрикнул я на Сяобо.

Но обезьяна не убежала. Она издала боевой клич и, оскалив мелкие зубки, бросилась на меня.

– Ты совсем озверел? – закричал я, уворачиваясь от палки. – Давай поговорим и выясним отношения раз и навсегда!

Как ни странно, обезьяна меня поняла. Она убрала палку за спину и, усевшись передо мной, состроила серьёзную морду.

– Значит так… – начал я, расхаживая перед Сяобо, – во-первых, я прихожу к Шиллину, чтобы помочь с работой. Он уже старый и ему тяжело одному ухаживать за садом. Ты маленький и помочь ему ничем не можешь. Во-вторых, я дольше тебя знаю Шиллина, а это значит, что я более давний друг, чем ты. Так что, как младший, ты должен относиться ко мне уважительно. Понял? – закончил я сердито.

Я был поражён, но обезьянка снова встала на задние лапы, вытянула передние и, сложив их перед собой, поклонилась. Не прерывая поклона, Сяобо освободил мне дорогу и я, ничего не подозревая, пошёл вперёд, бросив ему короткий кивок. Но стоило сделать пару шагов, как в мою ногу вонзилась тонкая палка.

– Ах ты мелкий негодник! – взвыл я и, схватив палку, кинулся на обидчика.

Мне не давали уроков фехтования, но иногда я подглядывал за солдатами, которые останавливались в гостинице. Вспомнив некоторые приёмы, я атаковал обезьяну, но к своему изумлению, получил отпор. Сяобо увернулся от моего удара и сделал выпад вперёд, воспользовавшись своей палкой, как боевым посохом.

– Ах ты! – кричал я в пылу битвы. – Грязная мартышка! Я тебе! – в ответ Сяобо грозно верещал и, скаля зубы, отбивался от моих неумелых атак.

– Я услышал крики и решил посмотреть, кто же это шумит в моих владениях, – раздался из-за кустов голос Шиллина, – а это вы тут устроили поединок! – я тут же бросил палку. Сяобо сделал то же самое и, вскарабкавшись по одежде, уселся мне на плечо, положив свою лапку на мою голову. – И кто из вас зачинщик этого безобразия?

– А мы и не дрались вовсе, – ответил я, натянуто улыбаясь, – я встретил Сяобо на дороге и он любезно согласился показать мне место, где много дикой вишни. Мы вооружились палками и хотели туда идти, но тут встретили тебя, шицунэ. А ты решил, что мы дерёмся? – ответил я, но в этот момент тоненькие обезьяньи пальчики незаметно вцепились в мои волосы. Я мысленно выругался, продолжая как ни в чём ни бывало улыбаться старику.

– Ну, раз вы с Сяобо стали такими друзьями,   – хитро улыбнулся старик, – то может быть измените свои планы и зайдёте в гости к старому Шиллину?

Уже через минуту мы сидели на полу за низеньким столиком в доме садовника, а старик заваривал ароматный чай.

– Совсем забыл! – воскликнул я, ставя на стол бутыль с вином и выкладывая  помятые в бою пирожки. 

– О-о-о!!! – довольно улыбнулся старик, открыв  бутыль и втягивая толстым носом персиковый аромат. – Персиковое вино… Молодое… – он плеснул немного вина в чашки, взяв одну себе, а вторую протянув Сяобо. – Рецепт этого напитка изобрёл еще прадед нынешней хозяйки, почтенный Чан Чунь. Сколько виноделов предлагали ему продать секрет этого напитка, но он передал его только своему сыну, взяв с него клятву беречь семейный рецепт.

– Э-э-э… – обиженно поджал я губы, – а почему Сяобо ты налил, а мне нет? Это я принес тебе вина, и это я дружу с тобой дольше, чем эта мартышка. 

Наглая обезьяна быстро осушила свою чашку и, спрыгнув на пол, кинула в меня кусочком угля.

– Сяобо, – остановил его Шиллин, – не нужно сердиться на Тао. Он ещё молод и не понимает, что ты взрослая обезьяна. Прояви к нему снисхождение и будь дружелюбнее, как и положено старшему товарищу.

– Что-о-о? – удивлённо открыл я рот.

– А ты не знал, что в обезьяньем мире время течёт быстрее? – улыбнулся старик.

– Нет. Не знал, – покачал я головой.

– И ты не слышал легенду об обезьяньем царе? – хитро улыбнулся Шиллин.

– Нет, шицунэ, – ответил я.

– Тогда садись поудобнее, – сказал он, – я расскажу тебе легенду о смелом и отважном Царе обезьян, которому предстояло выполнить очень важное задание – оберегать молодое божество…

*лонзы – блюда наподобие пельменей.

========== Часть 7 ==========

Через неделю в гостиницу начали съезжаться именитые гости. Это были генералы, следящие за безопасностью глав кланов, лекари, отвечающие за их здоровье, секретари, начальники пробовальщиков пищи и другие помощники. 

Гостиница наполнилась шумом и суетой. С утра до ночи кухарки готовили еду, служанки и слуги бегали по этажам, угождая высоким гостям, а по вечерам двор ярко вспыхивал разноцветными бумажными фонариками, звучала музыка, а танцовщики, одетые в костюмы драконов, развлекали гостей, сидящих на верандах.

Я же видел всю эту красоту только издали, залезая на дерево или спрятавшись за густыми кустами. Самих гостей я не встречал. В их номерах я менял воду в бассейнах и ночные горшки, когда они уходили прогуляться по саду или на очередное пиршество.

Зато солдат-охранников я видел часто. Одетые в строгие чёрные платья, статные и высокие юноши расхаживали по всей территории, обеспечивая спокойствие своих господ. Я любовался их выправкой, а когда  случалось увидеть, как они в шутку бьются на мечах, то застывал на месте в восхищении.

В один из дней, когда я, сидя в своём укрытии, наблюдал за отдыхающими солдатами, меня заметили.

– Эй, красавица! – крикнул один из них, увидев меня в кустах. – Зачем смотреть на нас издали? Иди к нам, и ты сможешь до нас даже дотронуться.

– Какая я тебе красавица! – обиделся я. – Вот вырасту, и до тебя дотронется мой меч! Только думаю, ты не будешь этому рад!

– Эй, Мин! – рассмеялся другой солдат. – Да мальчишка тебя умыл!

– Откуда я знал, что это мальчишка! – улыбнулся Мин. – Вон глазищи-то у него какие! Просто огонь. Если его волосы заплести на женский манер, да губки подкрасить – так выйдет настоящая красотка.

– Ещё одно слово, и я разукрашу твоё лицо вот этой палкой! – я поднял с земли небольшую дубинку и издали замахнулся на обидчика.

– Не обижайся на меня, тенхэ… – миролюбиво сказал солдат, – я не по этой части. Мне нравятся прекрасные девы. Но ты и вправду на них похож. Прости, если обидел. Расти побыстрей, тенхэ! Нам такие смельчаки, как ты, нужны!

Последние слова Мина меня успокоили и я, вынося горшки и начищая очередной бассейн, представлял себя солдатом в чёрном строгом платье, с мечом на поясе и луком за спиной. Я хватал длинную палку от щётки и, оскальзываясь на дне бассейна, размахивал ею, пытаясь повторить действия солдат с мечом.

Вечером, как обычно, я забежал на занятия к Лину и с порога оглушил учителя своей новой мечтой.

– Мне больше не нужны танцы! Я буду солдатом, шицунэ! – кричал я, прыгая вокруг лаукэ с большим сложенным веером в руках. – Я стану самым бесстрашным воином и буду биться с врагами!

– И кого ты станешь защищать? – улыбался он, легко и изящно уворачиваясь от моего «меча».

– Обиженных и обделённых, – уверенно ответил я Лину и, когда тот немного зазевался, сделал выпад вперёд. Но не тут-то было. Лаукэ прогнулся так, что веер прошёлся над ним, даже не коснувшись платья. – Ого… – восхищённо прошептал я. – Как ты это сделал?

– Благодаря тем самым танцам, которые тебе больше не нужны, – усмехнулся он, садясь на циновку. – Что ж… если ты решил просто бездумно махать мечом, можешь больше не заниматься со мной.

– Нет, шицунэ, – замотал я головой, – мне ведь нужно не только атаковать врага, но и защищаться. Мне очень нужны твои танцы! Лин-нэ-э-э… – протянул я, – научи меня так двигаться, – я надел на себя платье для танцев и, сложив руки перед собой, поклонился учителю.

– Что ж… – улыбнулся Лин, поднимаясь на ноги, – тогда дай мне веер, и я покажу тебе танец с ним. Он не будет похож на те обезьяньи прыжки, которые ты только что делал. Танец с веером – это искусство, и ты должен им овладеть, чтобы потом стать таким же гибким и умелым, как я.

Я был очарован этим танцем. В руках лаукэ веер ожил. Он порхал, словно крыло бабочки. Движения Лина были медленными, изящными, и мне казалось, что тонкое тело лаукэ переломится во время танца.

– А теперь… – Лин подал мне веер, – положи его в ладонь. Пальцы должны лежать так, чтобы ты смог его открыть без усилий. А теперь попробуй согнуть руку и расправить веер перед собой.

Но расписанный зелёной травой и нежными розовыми цветами веер не хотел меня слушаться. Только с третьего раза он наконец-то раскрылся и больно ударил меня по носу.

– Проклятая деревяшка! – разозлился я, и хотел было бросить его на пол, но Лин перехватил мою руку и снова вложил в него ручку веера. Он зашёл мне за спину и, взяв за обе руки, сказал:

– Он должен стать твоим продолжением. Почувствуй его. Он  такой нежный и доверчивый. Он словно маленькая птичка, которая села тебе на ладонь. Не раздави его в кулаке. Дай ему расправить крылья и взлететь…

– Ах, вот чем ты тут занимаешься! – между створок дверей стоял Чау Бо. Он немного покачивался и его язык заплетался от вина. – Тебя ждут в главном зале, лаукэ. Все хотят посмотреть на твой… – Чау Бо тяжело икнул, – на твой танец. Ру и Шунь уже целый час развлекают дорогих гостей. А ты тут обнимаешься с дворовым мальчишкой?

– Лин учит меня танцам, – ответил я, отходя в сторону.

– И как танец может помочь тебе выносить ночные горшки? – зло усмехнулся Чау Бо. – Может, ты хочешь стать лаукэ? Тогда тебе нужно мно-о-огому научиться.

Услышав его слова, Лин дёрнулся, но хозяин грозно рыкнул в его сторону:

– Иди крась лицо и одевай самое красивое платье.

– Я уже многое умею, – не сдавался я, наблюдая как Лин, поклонившись хозяину, покорно сел на пол напротив небольшого зеркала и, достав из шкатулки мягкий пуховый шарик, начал отбеливать лицо. – Ру научил меня играть на минхэ, а Шунь обучил пению.

– Ты думаешь, это всё, что должны уметь лаукэ? – засмеялся Чау Бо.

– Я обучусь и массажу. Если будет надо, – упрямо сдвинул я брови.

– Хм… – Чау Бо, покачиваясь, прошёлся по комнате и, нагнувшись над самым ухом Лина, спросил его: – Значит, ты ещё не сказал своему ученику о том, что массаж для лаукэ не самое главное?

– Господин… – пушистый шарик в руке Лина дрогнул и, упав, покатился под тумбочку.

– Что? Не рассказал? – громко засмеялся Чау Бо и подошёл ко мне. – А ты знаешь, что лаукэ должны уметь развлекать гостей не только массажем, танцами и пением? Лаукэ должны уметь ублажать гостей и доставлять разного рода наслаждения.

– Я… я… – растерянно бормотал я, глядя то на Лина, то на хозяина, пытаясь осознать то, что услышал. – Шицунэ…это правда? – наконец выдавил я из себя.

– Ну! Отвечай же своему любезному ламину*, так ли это? – усмехнулся Чау Бо.

– Да, это так… – тихо ответил Лин и опустил голову.

На меня словно опрокинулся ушат с ледяной водой. Не глядя ни на кого, я быстро скинул с себя платье для танцев и кинулся прочь из комнаты.

*ламин – ученик.

========== Часть 8 ==========

Я понял, что имел в виду Чау Бо, и о чём так долго молчал Лин. Простой люд не отличался скромностью поведения, и часто, приходя в сад, я заставал там влюблённые парочки, предававшиеся плотским утехам в тени деревьев. Иногда, возвращаясь к себе в каморку поздним вечером, я видел, как какой-нибудь стосковавшийся по ласкам солдат прижимает к стене сарая молодую кухарку.

Господа тоже не особо прятались от чужих взоров. Проходя мимо дорогих покоев, я часто видел в окнах сплетённые в порыве страсти тела и слышал сладкие стоны. Но всё это меня не интересовало и не вызывало любопытства. Более того, мне было противно от мысли, что люди могут проникать друг в друга, и при этом испытывать удовольствие. Именно поэтому, услышав признания лаукэ, меня и охватила паника.

Я прибежал в покрытый вечерним мраком персиковый сад и, плюхнувшись на траву возле ручья, поджал под себя ноги и обхватил голову руками, чтобы успокоить свои мысли.

«Этого не может быть, – думал я, глядя на серебристые струи ручья, – как может мой добрый и милый лаукэ заниматься этим? Как можно позволять кому-то входить в себя и наслаждаться тобой? Нет! Мой шицунэ чистый и светлый! Он не… – я тряхнул головой, чтобы прогнать картинку, которая внезапно встала перед моими глазами, – но он сам признался, что делал это!»

Я зачерпнул в ладони немного воды из ручья и плеснул себе в лицо.

– Клянусь, что никогда и ни за что на свете не позволю кому-то войти в меня и сам этого не сделаю! – сказал я торжественно, глядя на лягушонка, сидящего передо мной на камне, и тут же получил в лоб удар сухой персиковой косточкой. – Кто здесь? – я начал вглядываться  в темноту, поглаживая рукой небольшую шишку.

Маленькая обезьяна, громко вереща, выпрыгнула из кустов, прихватила лапкой рукав моей рубахи и потянула в сторону.

– Мерзкая мартышка! – пытался я скинуть с себя обезьяну. – Снова пришла меня донимать?

Но обезьяна продолжала тянуть меня за рукав, периодически отбегая в сторону.

– Погоди… – внезапно дошло до меня. – Ты хочешь, чтобы я пошёл за тобой? – догадался я. Обезьяна снова заверещала и, подбежав ко мне, больно куснула за локоть. – Хорошо, я пойду с тобой. Но если это какая-то обезьянья шутка, то я поймаю тебя и поколочу палкой.

Я нехотя встал и медленно поплёлся за прыгающей в темноте фигуркой. Как только мы вышли на тропинку, ведущую к дому Шиллина, меня охватило волнение.

– Что-то случилось со стариком? – спросил я Сяобо. Тот громко закричал и, запрыгнув мне на загривок, больно стукнул лапкой по голове.

Я помчался по знакомой дороге к дому Шиллина. Сердце бешено стучало от нахлынувшего чувства тревоги. Старика я нашёл у навеса. Он сидел на земле, прислонясь спиной к куче мешков с навозом, и хрипел.

– Шицунэ-э-э… – я сел на корточки рядом с ним и тронул за руку. Шиллин открыл глаза и с трудом сказал:

– Тенхэ… там… на полке… шкатулка… с лекарством… принеси… – и старик снова устало прикрыл глаза.

Я вскочил на ноги и, оставив старика на попечение обезьяны, кинулся к домику. Деревянную шкатулку с облупившейся краской и хитрым замочком я видел не один раз. В ней старик хранил рецепты и разные травы. Я даже несколько раз открывал её, помогая Шиллину заваривать чай, и флакончики с лекарствами, которые в ней находились, я помнил.

Открыв шкатулку, я нашёл тонкий стеклянный флакон, закрытый бумажной пробкой, на дне которого была мутная желтоватая жидкость, бледно светящаяся в темноте.

Взяв лекарство, я кинулся обратно к навесу и, присев рядом с Шиллином, вложил его в сухую и холодную руку старика. Садовник на ощупь вынул крышку, и из флакона потянулся белый светящийся дым. Шиллин поднес флакон к губам и стал дышать этими испарениями до тех пор, пока дым не исчез. Старик открыл глаза и, посмотрев на пустую стекляшку, вздохнул:

– Эх… закончилось моё лекарство…

– Ты простыл? Или подхватил какую-то заразу… – я бросил взгляд на Сяобо, – от какой-нибудь обезьяны?

– Нет, – улыбнулся старик, – это всё удобрения. За столько лет работы садовником их пыль покрыла мои лёгкие и теперь не даёт мне дышать. Я спасаюсь этим снадобьем. Вот только оно кончилось, а чтобы его приготовить, мне нужны грибы чиб.

– А где их взять? – спросил я.

– Они растут на склонах гор, их очень сложно найти, – ответил старик. – Нужно знать эти места. Но я уже стар, и мне не подняться в горы.

– Я принесу тебе грибов, – сказал я, ударяя кулаком себе в грудь.

– Хм… что ж… – хитро улыбнулся старик, – тогда возьми в проводники Сяобо. Он знает, где растут грибы. 

– С этой обезьяной? – начал я, но посмотрев на бледное лицо старика, сдержался. – Хорошо. Мы с Сяобо принесем тебе грибов. Завтра на рассвете отправляемся в путь. А теперь я уложу тебя, и сам останусь с тобой на ночь.

– А тебя не хватятся хозяева? – спросил старик, опираясь на мою руку и вставая на ноги.

– Нет, шицунэ, – покачал я головой. – Высокие господа изволят спать почти до обеда, так что работа меня дождётся.

Уложив старика на циновку и укрыв его старым одеялом, я прилёг на пол и, положив себе под голову мешок с травами, укрылся старым халатом Шиллина. 

Но уснуть мне не удалось. Мысль о лаукэ Лине снова пробралась в голову, не давая погрузиться в сон.

– Тебя что-то тревожит, тенхэ? – спросил меня старик.

– Зачем люди занимаются грязными делами друг с другом? – спросил у него я.

– Ты так называешь занятия любовью, тенхэ? – в голосе старика проскользнула улыбка.

– Нет, шицунэ, – я приподнялся на локтях, –  я говорю о соитии двух людей. О грязных плотских утехах.

– Ты уже взрослый, тенхэ, – ответил старик, – и тебе пора узнать всё, – начал он. – Людям дан великий дар любви, что скрепляется прекрасным и волнительным соединением тел, которое доставляет удовольствие. Но увы… люди не ценят этот дар. Они пользуются только его малой долей, удовлетворяя свои физические потребности. И только те, кому посчастливилось скрепить свою любовь соитием, могут почувствовать всю красоту этого таинства.

– Ну про гостей, покупающих плотские утехи, мне всё понятно, – сказал я. – А как же лаумэ и лаукэ? Как они могут этим заниматься? Или они тоже испытывают удовольствие?

– А тебе нравиться выносить ночные вазы и мыть их от нечистот? – спросил меня старик.

– Нет, шицунэ, – покачал я головой, – но если я откажусь, то хозяева побьют меня палками.

– Лаукэ и лаумэ тоже делают это не по своей воле, – вздохнул старик, – и я не думаю, что им это доставляет удовольствие. Они чисты, тенхэ, грязны только ночные вазы, которые они моют…

========== Часть 9 ==========

Я проснулся когда солнце ещё не показалось из-за горизонта. Разбудило меня неприятное ощущение, будто что-то холодное и мокрое бьёт меня по лицу. Открыв глаза, я увидел Сяобо, сидящего рядом со мной на полу. Он мочил в чашке с водой лапки и бил меня ими по щекам.

– Встаю! – недовольно буркнул я обезьянке и поднялся с пола.

Выпив из чайника холодного чая и сунув за пазуху кусок рисовой лепешки, я надел платье и, закинув за плечи мешок, вышел из дома.

Персиковый сад ещё не проснулся. Он, словно мягким одеялом, был окутан густым туманом. Ветви деревьев трепал игривый утренний ветерок и первые птицы, разбуженные его игрой, порхали в воздухе, сбивая крыльями розовые лепестки цветов.

Я уверенно шёл по саду, раздвигая туман руками. Сяобо забрался мне на шею, чтобы не потеряться и обвил её тонким хвостом, прихватив лапками мои уши.

Сад кончился, и я оказался на краю большого поля, затопленного молоком тумана. Вокруг, словно древние великаны, стояли горы. Их вершины были покрыты снегом, а на склонах зеленели трава и невысокий кустарник.

– И куда идти? – спросил я у обезьяны и тут же почувствовал на своем левом ухе мелкие острые зубки. – Г-глупая макака! – взвизгнул я. – Ты чего кусаешься? 

Но обезьяна не отпускала мое ухо и продолжала его легонько покусывать, пока я не понял, что нужно идти влево. Нащупав ногами тропу, я уверенно пошёл в нужную сторону.

– Можно было просто рукой показать, – бурчал я, нарочно дёргая плечами, чтобы доставить Сяобо неудобства. – И откуда ты вообще взялся? Зачем Шиллин тебя приютил? Кто ты такой? Я вот давний друг старика. Мы познакомились, когда мне было пять лет. Он один из немногих, кто оказался добр ко мне. Ещё есть лаумэ. Они тоже добрые, но любят распускать руки и трепать меня за щёки. Мне это не очень нравится, но я терплю, потому, что это нравится им. И есть лаукэ… – я на минуту замолчал, задумавшись. – Лаукэ Лин тоже мой учитель и друг, как и Шиллин. Он очень добрый и красивый. А я его обидел… – я вздохнул. – Я не поддержал его и убежал. Посчитал его грязным…Какой же дурак! – хлопнул я себя по лбу. – Как не подумал, что мой лаукэ такой же раб, как и я? 

Сяобо сидел на моей шее, не шевелясь, и внимательно меня слушал. Если быть честным, то меня удивляла эта обезьяна. Иногда она смотрела на меня так, словно понимала человеческую речь. А иногда на её мордочке появлялись настоящие человеческие эмоции. 

Когда мы добрались до подножия горы, солнце уже встало над горизонтом и разогнало своими тёплыми лучами туман. Сяобо спрыгнул с моих плеч и быстро побежал по узкой каменистой дорожке, ведущей в гору. Я спотыкался об острые камни, едва успевая за ним, и старался обходить приставучие колючки.

Гора была невысокой и через полчаса мы оказались на плоскогорье, поросшем густой зелёной травой. Спустившись вниз, мы вышли на дорогу, идущую через лес. Вековые дубы и величественные остроконечные ели стояли на её обочине, словно часовые. Сяобо резво бежал впереди, оборачиваясь и подгоняя меня грозными криками.

– Невыносимая мартышка, – вздыхал я, торопясь за своим проводником, – нам давно пора сделать привал, а то я весь чешусь от колючек, и в моих сапогах полно камней.

Дорога вильнула вправо и вывела нас к следующей горе. На неё мы забирались уже с трудом, цепляясь руками за ветки кустарников и за вросшие в землю камни.  Когда добрались до вершины, солнце палило нещадно, разбудив своими лучами комаров и кусачую мошкару.

– Всё… – сказал я, вытирая пот со лба, – давай отдохнём. 

Обезьяна заверещала, напоминая мне, что Шиллин ждёт своё лекарство, но увидев, что я чуть не плачу от усталости, сжалилась и, забравшись в карманы моего платья, стала рыться в них в поисках еды.

Я уселся на поваленное дерево и, достав из мешка лепёшку, отломил кусочек для Сяобо. Обезьяна быстро съела угощение и, вооружившись небольшой палкой, начала лихо ею фехтовать, словно это был меч.

– Как ты этого делаешь? – удивился я, наблюдая за движениями маленького бойца. – Это очень похоже на то, как тренируются солдаты. Откуда ты знаешь эти приёмы?

Обезьяна подбежала ко мне и, толкнув в мою сторону другую палку, снова отпрыгнула и приняла позу защиты.

– Я не умею биться на мечах, – вздохнул я.

Обезьяна что-то пискнула и несколько раз ударила палкой по земле, призывая меня начать бой.

– Ну, как знаешь… – пожал я плечами и, поднявшись на ноги, сделал пару выпадов в сторону Сяобо.

К моему изумлению, каждый мой удар зверёк лихо отбивал, показывая чудеса фехтования. Он умудрился даже несколько раз ткнуть меня своей палкой, а под конец лихо прыгнул мне под ноги, повалил на землю и приставил «меч» к горлу.

– Всё! Сдаюсь! Ты победил, – засмеялся я, снимая с себя маленького бойца.  

Поднявшись, я погладил обезьяну по спине, и, сведя руки перед грудью, поклонился ей и попросил: 

– Сяобо-нэ… Прошу, стань моим учителем! Я хочу научиться фехтовать мечом и драться боевым посохом.

Обезьяна встала передо мной на задние лапки и, поклонившись в ответ, кивнула, соглашаясь на обучение.

Последняя часть пути далась очень трудно. Мои ноги устали и болели. От острых камней не спасали даже сапоги. Солнце палило так, что одежда стала мокрой от пота. Мне страшно хотелось пить, а ещё больше – с головой окунуться в воду.

– Мы скоро придём? – спросил я Сяобо, который, как ни в чём не бывало скакал впереди меня. Обезьяна что-то пискнула и показала лапой вперёд, где между горами виднелась кромка леса.

Добравшись до него, я с облегчением вздохнул. Густой лес сохранил ночную прохладу в своей тени, а в огромных листьях неизвестного растения скопилась дождевая вода. Я сорвал один из них, намереваясь напиться, но мой маленький наставник прыгнул мне в руки, и живительная влага пролилась на землю.

– Какой ты неуклюжий! – вздохнул я. – Всю воду разлил. Ну ничего, тут много листьев, так что мне хватит воды.

Сяобо сердито заверещал и, высунув изо рта язык, состроил мордочку, будто его тошнит.

– Вода в листьях отравлена? – догадался я. – Спасибо, шицунэ, – я почтительно поклонился и поймал на себе довольный взгляд Сяобо. – А где же грибы? – спросил я своего наставника.

Сяобо спрыгнул на землю и, откинув мох из-под дерева, кивнул. Земля была усеяна странными завитками, похожими на ракушки. Они был желтоватого цвета и тускло светились в полутьме леса.

– Так вот как выглядят грибы чиб, – улыбнулся я, нагибаясь чтобы собрать их, но Сяобо меня остановил.

Он ткнул палочкой в один завиток, и он с тихим треском выплеснул из себя ядовито-красную жидкость.

– Яд? – догадался я. – Так как же их насобирать?

Сяобо сорвал тот самый лист, наполненный водой, и полил грибы. Я с удивлением наблюдал, как они внезапно ожили и стали выпрыгивать из земли, падая к моим ногам. Сяобо довольно чирикнул и, взяв один из грибов в руки, протянул мне.

Через полчаса мы набрали почти полный мешок грибов и стали собираться в обратный путь. Выйдя из леса, мы снова попали под обжигающие солнечные лучи. К тому же мозоли на моих ногах полопались, причиняя страшную боль при ходьбе, а в горле было сухо, как в пустом кувшине.

– Сяобо-нэ-э-э… – провыл я, – ты слышишь этот звук? Видимо я так хочу пить, что мне мерещится шум воды.

Сяобо остановился и тоже прислушался. Нет, звук мне не послышался. Где-то вдалеке действительно шумела вода и, собрав последние силы, я ринулся на этот звук.

========== Часть 10 ==========

Это был водопад. Его бешеный поток спускался с самой вершины горы и падал в глубокий котлован. Ледяные струи дарили прохладу и будили желание окунуться в них с головой.

Я подошёл к самому краю скалы и, распахнув руки, принял на себя небольшую порцию ледяных капель. Они быстро прогнали усталость и подарили желанную прохладу.

– Сяобо-нэ! – крикнул я обезьяне. – Иди сюда! Тут так…

Но в этот момент моя нога соскользнула с мокрого камня и я, потеряв равновесие, полетел вниз с отвесной скалы. Я рухнул в воду, которой был заполнен котлован. Она тут же сковала моё тело ледяными оковами и, сведя судорогой ноги, потащила на самое дно. Я колотил руками, пытаясь выплыть, но ноги, словно тяжёлые камни, тянули меня вниз.

Когда силы иссякли, а последние пузырьки воздуха вышли из моего рта, я закрыл глаза и приготовился к смерти. Но чьи-то сильные руки подхватили меня и потянули наверх.

Оказавшись на поверхности, я закашлялся, выталкивая из лёгких воду и, глубоко вздохнув, открыл глаза. Я лежал на берегу, а надо мной склонился юноша дивной красоты. Его густые брови разлетались в стороны, словно стрелы, раскосые чёрные глаза горели огнём, а алые губы хранили в уголках добрую улыбку.

– Испугался? – спросил у меня юноша, убирая с моего лица мокрую прядь волос.

– Нет… – ответил ему я и снова закашлялся.

– А я бы испугался, упав с такой высоты в ледяную воду, – тихо засмеялся он. – Ты сможешь подняться и идти?

Внезапно осознав, что всё это время открыто любовался красотой юноши, я смутился и, покраснев, как рак, опустил глаза.

– Эй, Чха*! – послышался громкий окрик, – Ты там поймал дуцын-зы* и никак не налюбуешься её красотой?

– Нет, – отмахнулся от друга мой спаситель, – это местный мальчишка. Он упал в воду, а я его вытащил.

– А по мне – он на девушку похож, – засмеялся второй юноша, присаживаясь подле меня. – Дай-ка я проверю, нет ли у него рыбьего хвоста! – и он схватил меня за ногу.

– Хватит тебе, Дэ, – отпихнул от меня руку друга Чха, – он и так перепуган. Ещё ты тут со своими шутками.

В этот момент на спину Дэ прыгнул разъярённый Сяобо. Он громко визжал, колошматя моего обидчика по спине палкой, и бросал недобрые взгляды на Чха.

– Уберите с меня эту бешеную мартышку! – орал Дэ, пытаясь скинуть с себя Сяобо. 

– Это не мартышка, – обиделся я, – это мой друг и учитель Сяобо. Шицунэ, – я скрестил руки перед грудью и поклонился Сяобо, – благодарю тебя за помощь, но не нужно бить этих добрых господ. Они мне не сделали ничего плохого.

Сяобо оставил в покое Дэ и, подбежав ко мне, стал внимательно разглядывать мою одежду, чтобы понять, поранился я или нет.

– Ты слышал, Чха? – рассмеялся Дэ. – Господа…

– Мы не господа, – ослепил меня своей улыбкой Чха, – мы солдаты. Служим клану Белых драконов. Как зовут твоего друга и учителя мы теперь знаем. А как зовут тебя, милое дитя?

– Тао, – ответил я, поднимаясь на ноги и кланяясь своим спасителям. 

– Персик… – улыбнулся Чха, – какое вкусное имя. Меня зовут Чха, а это мой друг Дэ. Мы идём с отрядом в гостиницу «Персиковый сад», чтобы обеспечить безопасность главе нашего клана, но немного заплутали в пути. Ты не мог бы указать нам верную дорогу, Тао-мэ?

Мы с Сяобо согласились проводить отряд до гостиницы. Чха и Дэ привели нас в небольшой лес рядом с водопадом, где расположились на отдых остальные солдаты. Пока они  собирались в дорогу, седлая лошадей, я с интересом рассматривал их. Солдат было всего пятнадцать, и все они как на подбор были высокими и статными. В их вооружении были мечи, а передвигались они верхом на лошадях. Мне тоже дали невысокую лошадку, и я остановился рядом с ней в раздумьях.

Мне ни разу в жизни не приходилось ездить на лошади верхом, и я боялся, что норовистое животное сбросит меня на землю, но мои думы прервал голос Чха:

– Если ты боишься ехать, то я могу поехать вместе с тобой, – сказал мне юноша.

– Нет, – упрямо мотнул головой я, – я должен сам преодолеть страх.

– Слова настоящего мужчины, – похлопал меня по плечу Чха и помог забраться в седло.

Сяобо уселся мне на шею и положил лапки на мои уши, чтобы указывать путь. Несмотря на то, что дорога вдоль горного массива была длиннее, мы быстро приближались к знакомым местам. Лошади резво скакали по каменистому склону, мотая мордами и отгоняя хвостами мух. 

Через полчаса я привык к седлу. Лошадь тоже немного успокоилась и перестала оборачиваться на меня и смотреть, как на скудного умом. Мы с Сяобо ехали самыми первыми, показывая путь, а по правую руку от меня ехал Чха, готовый в любую минуту подстраховать от падения.

Мой взгляд постоянно останавливался на его стройной фигуре, одетой в серое походное платье, и прекрасном лице. Губы Чха были напряжённо сжаты, а глаза смотрели строго вперёд. 

Мне было неловко от того, что я так нагло разглядываю его. Но что бы я ни делал, моя голова снова поворачивалась в сторону молодого солдата, и сердце начинало бешено стучать от странного восторга.

– Твоя обезьяна очень умна, – Чха подъехал ближе ко мне и, протянув руку, потрепал по голове Сяобо. Тот недовольно пискнул и показал маленькие острые зубы.

– Сяобо необычная обезьяна, – ответил я юноше, – он настоящий боец. Он умеет фехтовать и драться посохом.

– Я не сомневаюсь, что Сяобо необычная обезьяна, – кивнул Чха. – А ты сам что умеешь?

– Я играю на минхэ, пою и немного танцую, – сказал я, краснея.

– Почему ты так смущён? – удивился Чха. – Кто-то должен биться на мечах, а кто-то танцевать и петь.

– Но я тоже хочу быть солдатом! – возмутился я. – Тебе же нравится служба?

– В клане Белого дракона достаточно мягкие правила, – ответил Чха, – и отношение к людям гуманное. Так что могу сказать, что мне нравится служба.

– А как ты стал солдатом? – снова задал я вопрос.

– Это случилось пять лет назад, – начал рассказ Чха, – тогда мне было двенадцать. Чуть больше, чем тебе сейчас. Моих родителей свалила лихорадка, и они умерли. Я с трудом выжил после болезни и меня взял на попечение мой старший брат. Его семья жила в деревне и занималась разведением кур. Поначалу всё было неплохо. Я помогал брату по хозяйству, ухаживал за своими племянниками. Но потом куры начали дохнуть одна за другой, и к концу года семья брата уже с трудом сводила концы с концами. Как раз в это время к нам в деревню пришли солдаты, призывая на воинскую службу и обещая за это хорошие деньги. Брат решил, что для меня это прекрасная возможность добиться чего-то в жизни. Вот так я и оказался в школе для молодых воинов клана Белого дракона.

– Ты ведь мечник? – спросил я у Чха, показывая глазами на ножны с мечом, висящие у него на поясе.

– Верно, – Чха любовно погладил рукоять меча, – этот меч со мной уже четыре года и лучшего друга мне не найти. Именно из-за него я и стал мечником. В школе нас обучали разным боевым искусствам –  фехтованию на мечах, на боевых посохах, стрельбе из лука и рукопашному бою. Под конец учёбы учителя собирались и решали, какому из учеников в какие отряды идти. Мне хорошо давались все искусства, поэтому они предложили самому выбрать, где я хочу служить. Гуляя по лесу недалеко от школы, я обнаружил старые развалины. Будучи любопытным, отодвинул несколько камней и вошёл внутрь. Скорее всего, эта груда камней когда-то была храмом. Вот там я нашёл этот меч и, решив что это судьба, пошёл в отряд мечников.

*Чха – имя переводится как чай.
**дуцын-зы – мифическое существо, женщина с рыбьим хвостом.

========== Часть 11 ==========

Мне не хотелось расставаться с Чха и я с грустью смотрел на персиковый сад, край которого уже виднелся вдали. Увы… Наше путешествие подходило к концу и через несколько минут я вывел отряд к главным воротам гостиницы. Простившись со своими новыми знакомыми, я пошёл к калитке, ведущей к работным домам, с грустью перенося расставание.

– Эй! Подожди! – окликнул меня Чха, догоняя у калитки. – Я хотел поблагодарить уважаемого Сяобо за то, что он был так любезен и показал нам дорогу. – Чха соединил перед грудью руки и поклонился обезьяне. – И тебе спасибо, – поклонился он мне, – за приятный разговор, который скрасил мой путь, – он поднял на меня свои прекрасные глаза и тихо добавил, – Тао-о-о…

Бредя по саду, я не видел и не слышал ничего вокруг. Перед моими глазами всё ещё стояло прекрасное лицо Чха, а в ушах звучал его голос.

– Чха-а-а… – прошептал я и, улыбнувшись, толкнул калитку.

– Какой ещё чай? – мне в грудь упёрлась палка Чау Бо. – Я его с самого утра ищу, а он чаи распивает?

Молодой хозяин стоял передо мной и сердито тыкал палкой в грудь. Я весь сжался, ожидая ударов, но тонкая палка внезапно исчезла за его поясом.

– Я приказал Бао убрать в комнатах гостей ночные вазы, – в голосе Чау Бо послышались мягкие нотки, но он быстро взял себя в руки и резко добавил, – но тебе придётся навести порядок в главном зале для пиршеств. Вчера гости изволили весело проводить время и некоторые перебрали с дзы-мо.

– Слушаюсь, господин, – поклонился я хозяину и хотел уже идти выполнять приказ, но Чау Бо крепко схватил меня за локоть.

– Ты так и не сказал, где был, – сказал он. – Я думал, что после вчерашнего разговора с тобой… – он замолчал на полуслове, а я, бросив на него взгляд, заметил на лице хозяина беспокойство.

– Старику Шиллину было плохо, – ответил я, – и мне пришлось идти в лес, чтобы собрать для него грибы чиб.

– Ты снова решил мне врать? – в глазах Чау Бо  сверкнула злоба и, отвесив мне хорошую оплеуху, он добавил: – Грибы чиб – это легенда. Их не существует!

Увы, я не мог доказать ему обратное. Мешок с грибами я передал Сяобо, чтобы тот отнёс их старому Шиллину. Потирая ушибленный затылок, я побрёл к дому, где находился зал для праздников, и приступил к уборке.

Несколько часов я отмывал полы от нечистот, оставшихся после пиршества, и проветривал помещения от неприятного запаха. Ближе к вечеру в зал набежали служанки и слуги, чтобы расставить столы для нового праздника, а я, забрав вёдра с грязной водой и тряпки, вышел на улицу.

На главной аллее гостиницы снова загорелись фонарики, и в наступающей темноте к ним потянулись белые стайки мотыльков. Я обошёл основную дорогу, чтобы не столкнуться с высокими гостями и остановился у одного фонарика, одиноко висевшего на ветке дерева. Протянув руку, чтобы тронуть тонкую разноцветную бумагу, я приподнялся на мысочках, но моего роста всё равно не хватило. На удивление, несколько мотыльков, кружившихся возле фонаря, полетели в мою сторону и стали порхать над головой.

Полюбовавшись игрой ночных бабочек, я по привычке кинулся в сторону массажного дома, но на лестнице, ведущей внутрь, остановился и, вздохнув, уселся на ступеньки.

Мне было стыдно перед лаукэ Лином. Я мысленно подбирал слова, чтобы выпросить  прощение за свою глупость, но не смог их найти.

– Я рад, что ты вернулся, тенхэ, – услышал я за спиной голос лаукэ. – Я не говорил тебе всей правды, потому что ты ещё слишком молод, и мне не хотелось, чтобы грязь этого мира коснулась твоей чистой души. 

– Лин! – я подскочил на месте и, обняв лаукэ, прижался к нему всем телом. – Как мне вымолить твоё прощение? – я расплакался. – Я был так глуп, что усомнился в твоей добродетельности! Простишь ли ты меня, и позволишь ли, как и прежде, называть «шицунэ»?

– Я буду счастлив снова учить тебя и называть другом, – лаукэ погладил меня по голове и, усадив на ступеньку, сам сел подле меня. – Увы, но мы не властны над своей судьбой. Мы думаем, что сами выбираем дорогу, по которой хотим идти, но за нас это делает чужая воля.

– Расскажи мне, как ты попал сюда, – сказал я, взяв Лина за руку.

– У моего отца был небольшой театр, – начал рассказывать лаукэ, – и с детства я в нём танцевал и играл женские роли. Мне нравилась наша кочевая жизнь. С театром мы объездили почти всю Небесную обитель. И вот в одном городе, принадлежащем клану Красного дракона, я встретил его… 

– Ты влюбился? – догадался я.

– Да, тенхэ, – грустно улыбнулся Лин. – Прекрасное чувство вспыхнуло в моей груди в тот самый момент, когда я его увидел. И он мне ответил взаимностью. Его звали  Юй и он был мелким торговцем. Я был так наполнен любовью, что толком не понял, чем он торгует. Юй уговорил меня сбежать с ним. Он обещал мне вечную любовь и счастье в прекрасных далях Обители. Он был так ласков и нежен со мной, что я согласился. Бросив театр и своего отца, я последовал за своим любимым. Но любовь и счастье были недолгими. Оказалось, что мой любимый Юй находил красивых, талантливых юношей и продавал их в бордели и гостиницы в качестве лаукэ, – Лин грустно усмехнулся. – Оставляя меня госпоже Сюэ Бо, он дал мне самые высокие рекомендации. Я хотел наложить на себя руки, но мой друг и наставник лаукэ Пин удержал меня. Он научил меня медитации, и я смог усыпить в себе те чувства, которые мешали мне жить. Со временем предательство Юй забылось, как и любовь к нему, и я смирился со своим положением.

– Скажи, а как ты почувствовал, что влюбился? – спросил я у учителя.

– Это было как удар молнии, – ответил он, – словно я был во тьме, а потом зажёгся свет. Эти глаза, полные огня, эти губы, открытые, словно розовые лепестки. И этот голос… Он звучал в моей голове, повторяя моё имя…

Пока Лин рассказывал мне о своей любви, у меня перед глазами стоял образ Чха, и я вздохнул и тихо прошептал:

– Чха-а-а-а… 

Лёжа в своей каморке и глядя в дырявый потолок, я улыбался. В свете звёзд мне виделся прекрасный образ моего героя. Такого смелого и красивого, доброго и сильного. В этот момент я почувствовал, что моя жизнь наполнилась чем-то новым. Тёплым и нежным, как лапки котёнка. Горячим и терпким, как свежезаваренный чай. И трепетным, как лепесток цветка на персиковом дереве.

========== Часть 12 ==========

Моя жизнь и правда изменилась с того дня. Она наполнилась новыми ощущениями, но я всё ещё не верил, что со мной это произошло.

– Ты превзошел своего учителя, – громко хлопал в ладоши Ру, как обычно аккомпанируя нашим занятиям танцами с Лин. 

– Не перехвали моего ученика, – довольно улыбался мой учитель, – иначе он возомнит себя великим танцором и станет лениться.

– Я не буду лениться, шицунэ, – вытирал я пот со лба длинным рукавом платья. – Я буду, как и прежде, старательно учиться. Но скажи честно, танец с веером мне удался?

– Более чем, – сдержанно кивнул Лин. – Ты открылся в нём, и я рад этому.

– Вчера Тао меня тоже удивил, – сказал Шунь, заходя в комнату. – Он спел «Песню без слов» так, что заставил меня плакать.

– А я вот думаю, что обучение игре на минхэ можно закончить, – сказал Ру, откладывая инструмент в сторону.

– Как закончить? – подскочил к нему я. – Почему?

– Мне больше нечему тебя научить, ламин, – вздохнул Ру. – Если только… – он хитро прищурился и достал из-за пазухи дзань-бао*, – игре на этом инструменте.

Я от радости прыгал между учителями, довольный своими успехами. Ко всему прочему, я начал заниматься с Сяобо фехтованием. Правда, эта наука мне совсем не давалась.

– Ай-ай! – кричал я, получая по ногам палкой. – Из тебя плохой учитель, Сяобо! Ты только и знаешь, что бьёшь меня!

Разъярённая моей неуклюжестью обезьяна дико верещала и грозно трясла над головой палкой.

– Ты просто очень низкий и мне никак не ответить на твои удары! – я махнул в воздухе палкой, как учил меня Сяобо, но она вырвалась из рук и больно ударив меня же по лбу, упала на землю, что вызвало ещё больше негодования у обезьяны.

– Что у вас тут за шум? – к нам по дорожке шёл Шиллин, опираясь на свой посох.

– Уважаемый Сяобо учит меня фехтованию, – ответил я, приветливо кланяясь старику.

– И как проходят занятия? – спросил Шиллин у обезьяны. В ответ Сяобо снова заверещал, грозя мне своей палкой. – Не сердись на Тао, Сяобо, – улыбнулся старик, – не всем дано овладеть этим искусством. Возможно, его предназначение вовсе не в этом?

Мы с Сяобо удивлённо посмотрели на садовника, но тот медленно удалился по дорожке в сторону своего дома, так и не объяснив нам, что хотел сказать этими словами.

Все эти дни я думал о Чха. В свободные минуты я бежал к дому, где расселили солдат клана Белого дракона, и таился в кустах, стараясь хотя бы издалека увидеть своего героя. Но воины клана были так похожи друг на друга, что в каждом мне виделся мой прекрасный Чха, и вскоре я потерял всякую надежду на новую встречу.

Одним из тёплых летних вечеров, как обычно, пробравшись в сад, я сидел возле ручья. Мысли вернули меня в тот день, когда я впервые увидел Чха. Вспомнился громкий шум водопада и ледяные объятия горных вод. Но в этот раз я не боялся смерти. Сильные руки Чха снова подхватили меня и вынесли на берег.

– Путь-дорога вела меня вдаль,
Тонкой лентой струясь между гор.
Я шагаю по ней, не боясь
Ни оврагов, не мутных озёр.
Враг суровый меня одолел,
Ледяными ударив плетьми,
И упал я с отвесной скалы,
И не смог я дальше идти.
Но нашёлся прекрасный герой,
Что врага моего победил,
Спас меня из воды ледяной
И любви моё сердце открыл.

Эти слова сами собой легли на незамысловатую мелодию, и я стал тихо напевать песню, постукивая палочкой по камню.

– Где можно найти персик, если не в персиковом саду! – услышал я знакомый голос и вздрогнул от неожиданности. По дорожке сада шёл Чха. На нём было простое чёрное платье, полы которого раздувал ветерок, а его длинные волосы были забраны на затылке в тугой хвост. – Я слышал песню. Её пел такой красивый и нежный голос. Где же спряталась эта милая певунья? – Чха подошел ближе ко мне и хитро улыбнулся.

Меня бросило в жар от мысли, что Чха мог слышать, о чём я пою. Чтобы скрыть своё смущение, я закрыл лицо руками и опустил голову вниз.

– Отчего ты так смутился, Тао-мэ? – юноша присел рядом со мной и ласково погладил по волосам. – Твой голос чист и звонок, как вода в этом ручейке. А сама песня простая, но в ней столько тепла, что она согрела мою душу. Вот только… – Чха вздохнул, – слов я не расслышал. Может, ты споёшь мне её ещё раз?

Я вздохнул с облегчением и уже смелее посмотрел на юношу.

– Эта песня ещё не дописана, – кивнул ему я. – Если хочешь, я спою тебе другую.

– Давай, – Чха уселся поудобнее и приготовился меня слушать.

– Мой сад уснул, окутанный морозом,
Укрывшись белым саваном снегов,
И капельки смолы, как слёзы,
Замёрзли на коре стволов.
Но вновь придёт весна и солнце встанет,
Растопит лёд, уйдет пора снегов,
И сад воскреснет, а потом настанет
Тепло и лето в запахе цветов, – тихо запел я, глядя на деревья сада, покрытые молодой листвой.

– Красивая песня, – сказал Чха, кивая. – Надеюсь, ты когда-нибудь допишешь ту песню и споёшь её мне.

– Я напишу для тебя самую лучшую из всех песен на земле! – выпалил я и сам испугался сказанного. Чха видимо тоже смутили мои слова, и он постарался сменить тему разговора.

– Ну, а какими ещё успехами ты можешь похвастаться? – спросил он меня строго.

– Мой учитель танцев лаукэ Лин очень доволен мной, – затараторил я. – Он, правда, не говорит мне про это, но я вижу по его лицу. Ру предложил мне учиться играть на дзань-бао, потому что я очень хорошо освоил минхэ. А учителя Шунь я заставил плакать своей песней. Но не от горя, а от радости.

– А как проходят твои занятия с уважаемым Сяобо? – поинтересовался Чха.

– Плохо… – вздохнул я. –  Сяобо недоволен моим старанием и постоянно дерётся палкой. А недавно он так громко на меня ругался, что его услышал старый Шиллин. Он защитил меня от нападок Сяобо и сказал, что фехтование – не моё предназначение.

– Погоди… – остановил меня Чха. – Шиллин садовник? Это тот Шиллин, которому ты собирал волшебные грибы?

– Да, – кивнул я. 

– А его зовут именно Шиллин или Ши Ллин? – спросил Чха.

– Я не понимаю тебя, – пожал я плечами.

– Его имя пишется двумя дацхэ** или одним? – продолжал допытываться Чха.

– Я не умею читать, – пожал я плечами, – я просто называю его Шиллин. И да, именно ему я собирал волшебные грибы чиб, чтобы он сварил снадобье.

– Тао… – Чха положил мне руку на плечо и внимательно посмотрел в глаза, – ты слишком доверчив с людьми.

– Почему? – удивился я.

– Не зная меня, ты рассказываешь о старике со странным именем, который умеет варить снадобья, – нахмурился он.

– Я знаю тебя! – выпалил я. – Ты самый добрый и самый красивый из всех, кого я знаю.

– В первую очередь я – солдат, который поклялся служить клану и исполнять приказы своих командиров, – ответил мне он, и тихо добавил, – даже если они мне не по душе. А сейчас мне нужно возвращаться в отряд, – Чха поднялся и отряхнул полы платья, к которым пристала трава. – Правила клана Белого дракона мягче, чем других кланов, но к темноте все солдаты должны находиться на отведённой им территории, – его тёплая рука скользнула по моей голове и юноша ласково улыбнулся. – Продолжай петь и танцевать, Тао. Возможно, именно это и есть твоё призвание, о котором говорил тебе Шиллин. А фехтование оставь мне и уважаемому Сяобо.

– Ты ещё придёшь? – спросил я, не желая заканчивать разговор и отпускать Чха.

– Завтра в гостиницу приезжают главные смотрители всех кланов, чтобы закончить приготовления, – сказал Чха, – а через неделю прибудут сами главы. Мы будем стоять в охране высоких представителей кланов, сменяясь только для сна и принятия пищи, но я постараюсь прийти в этот сад вечером.

Я смотрел на идущего по дорожке в сторону калитки Чха, и моя душа летела вслед за ним. Головой я понимал, что для этого красивого и смелого юноши я всего лишь дворовый мальчишка, которого он случайно спас из воды. Но душа хотела чего-то иного. Чего именно, я пока не понимал. Я снова взял в руки палочку и, постучав ею по камушку, запел:

– Пусть любовь пока скрыта от нас
И герою она не видна,
Верю я, что наступит весна
И сорвёт пелену с его глаз.

*дзань-бао – духовой инструмент наподобие флейты. 
** дацхэ – знаки письменности наподобие иероглифов.

Полностью вы можете прочитать роман в электронных версиях для скачивания.

Протоиерей Павел Великанов: Отец Гавриил, расскажите, пожалуйста, о том, как Вы пришли к вере?

Иеромонах Гавриил (Бунге): Я пришёл к вере благодаря моим ровесникам, в возрасте примерно 17-18 лет. Дело в том, что я происхожу из несколько странной, смешанной семьи: мой отец — протестант, мать — католичка, а это как правило приводит к тому, что становишься, как говорится, «ни рыба ни мясо». Очень рано я открыл для себя творения и жизнь св. Отцов, житие св. Антония Великого, Патерики, Лавсаик, краткое Добротолюбие (раньше на иностранных языках были только краткие выдержки, хрестоматии). Но для того, чтобы разжечь большой огонь, достаточно совсем маленькой спички: поднесите её, и огонь разгорится сам. Так произошло и со мной. Я захотел пойти по стопам тех, кого встретил на страницах книг. В поисках того, что наиболее подлинно в нашей Католической Церкви, я поступил в Бенедиктинский монашеский орден.

Но еще пред этим я совершил небольшое путешествие в Грецию. Это было в 1961 г., тогда я учился в Бонне. Случайно получилось так, что я смог войти в очень близкий контакт с Православной Церковью. На корабле я познакомился с одним из греческих митрополитов, который возвращался из Палестины со своими клириками. Это был почтенный старец, подобный тем, о которых я читал, с большой бородой. Он увидел меня, молодого человека, и подозвал к себе; показал книги, посадил рядом с собой. Тогда же я познакомился с одним молодым богословом, таким же студентом, как и я. Это был Янис Голланис, который впоследствии стал знаменитым богословом.

В Греции я провел два месяца на острове Лесбос. Тогда там было немного туристов, и нас поселили в семьях местных жителей. Я жил в семье священника. Конечно, каждое воскресенье ходил на службы. Семья знала, что я католик, но там не было католической церкви, поэтому я ходил в православную. Ко мне относились чудесно, с большой любовью. На малом входе мне даже подносили Евангелие, чтобы я его поцеловал, словно я был высокопоставленным гостем.

Надо ещё сказать, что, отправляясь в поездку, я имел большие предубеждения против Православной Церкви, был очень отрицательно настроен по отношению к православию.

П. В.: Что было причиной такого настороженного отношения?

и. Г.: Преподаватели говорили мне, чтобы я был осторожен с этим православием: православные — схизматики. Поэтому в поездке у меня была как бы припасена «пара перчаток», чтобы не осквернить мою римскую чистоту при общении с православными.

Но, конечно же, никаких проблем у меня не возникло, греки обращались со мной очень доброжелательно. Мне даже разрешали заходить в алтарь, что было не совсем канонически правильно. В общем, с каждым днём мои предрассудки уменьшались.

Под конец я на целую неделю поехал в Афины и жил там в греческой семинарии вместе с семинаристами. Во время одного из разговоров с ними я получил некий опыт, ставший в своём роде решающим. Я сказал, что, конечно, всё у вас прекрасно, но очень жаль, что вы от нас отделились. А мне ответили: «Ты ошибаешься, это вы от нас отделились». Я был поражен. В Германии мы встречаем  только протестантов и знаем, что они раскольники, то есть именно они когда-то отделились от Католической Церкви. А тут эта схема не действовала. Ведь речь шла о Церкви апостольского происхождения. Апостол Павел прошел по этим местам ещё прежде, чем дошёл до Рима.

Тогда мне был 21 год. Я начал всё переосмысливать, и этот процесс ещё не закончен даже на сегодняшний день, он до сих пор происходит во мне. Мне пришлось осознать, что по многим вопросам они были правы. Если угодно, даже с научной точки зрения. Тут даже особенно нечего обсуждать: бесполезно защищать то, что защитить в принципе нельзя. Плоды моих размышлений есть в моей небольшой книге «Скудельные сосуды», которая переведена на русский язык. Эта книга о практике Иисусовой молитвы по учению св. Отцов. Так вот, совершенно ясно, что практика Иисусовой молитвы была одинаковой и на Востоке, и на Западе.

П. В.: Интересно было бы узнать, что такое Иисусова молитва в западной традиции? Нередко приходится слышать мнение, что специфика восточного христианства — во внутреннем делании, которое отсутствует на Западе. Насколько такой взгляд соответствует действительности?

и. Г.: Для начала скажу, что Католическая Церковь — огромная организация, это миллиарды католиков. Внутри католичества имеются различные течения, которые могут конфликтовать друг с другом, даже взаимно исключать друг друга. Многие отмечают, что благодаря открытию на Западе Православия люди заново начинают интересоваться своими собственными духовными корнями. Часто такое открытие происходит при помощи икон, песнопений, литературы. Многие русские святые почитаются в католическом мире: Силуан Афонский, Серафим Саровский… У нас совершается много монашеских постригов с именем Серафим; Серафим Саровский даже включён в ектении для поминовения.

Но есть и очень странные вещи. И тут я говорю прежде всего как монах.

А ведь истоки Западного монашества — на Востоке, оно пришло на Запад очень рано: житие св. Антония Великого было написано св. Афанасием по просьбе латинских монахов. Житие не было бы написано, если бы латинские монахи об этом его не попросили. Текст оригинала греческий, но древнейшие рукописи — латинские.

Так вот, на протяжении веков Восток — ориентир для монашества. Но этот ориентир нужно было постоянно открывать для себя вновь… Если вы теряете ориентир из вида, нужно снова сфокусироваться на нем. На протяжении веков мы видим, как Запад периодически заново открывает для себя Восток. Например, во Франции можно встретить некоторые трактаты, которые могли бы найти своё место среди текстов Добротолюбия. Об этом есть очень интересная статья православного историка Жана-Поля Бесса «Следы исихазма на Западе». Интересный персонаж, которого я открыл для себя, — создатель Трапистского ордена аббат де Рансе (Rancé, 1626-1700). Он был современником Паисия Величковского, но если школа прп. Паисия жива и поныне, то движение, которое вдохновил аббат де Рансе, угасло.

Жития многих монахов, например, Иосифа Исихаста, очень популярны на Западе, изданы на многих языках. В 20-х годах были переведены «Откровенные рассказы странника». Эта книга очень воодушевила меня. Тогда я был студентом и никогда не видел четок, я прочитал, что можно молиться Иисусовой молитвой при ходьбе, и стал также молиться при ходьбе. Когда я шёл из университета и обратно, я молился Иисусовой молитвой, и это вошло мне в сердце.

Теперь Иисусова молитва очень распространена на Западе. Кстати (улыбается), если вы хотите доставить мне удовольствие, подарите мне чётки, маленькие или большие, неважно. Верующие приходят исповедаться ко мне и спрашивают, не найдется ли чёток.

Я молю Бога, чтобы не случилось так, что мы опять всё забудем, и опять пройдёт сто лет, и надо будет открывать для себя заново восточную духовность. Сегодня надо идти в глубину вещей: Восточная и Западная Церковь должны сближаться. Я свободно говорю об этом — сегодня уже на кострах не сжигают. Речь не идет об экуменизме — это слово стало очень двусмысленным — сразу же вспоминается Далай-лама и т.д. Я даже не говорю о единстве Церкви, поскольку под единством каждый подразумевает свои собственные схемы, подходы: одно и то же слово может означать разные вещи. Современные католики могут себе представить единство только в той форме, в какой они его переживают внутри Католической Церкви. Православные же не знают такого институционального единства. Внутри одной поместной Церкви — да. Но не между разными Церквами. И из-за этого у вас, к сожалению, нет механизма для разрешения внутренних споров. Есть, конечно, соборность, но…. впрочем, это другой вопрос.

Возвращаясь к основной теме, скажу, что надо всегда обращаться к Отцам: в древней «амбросианской» литургии есть ектения, которая дожила до II Ватиканского собора, но затем её утеряли. В ней есть прошение: «Помолимся о мире между Церквами, об обращении неверных и о спокойствии варварских народов».

Что же такое мир между Церквами? О Церквах говорится во множественном числе, хотя в Символе Веры упоминается только Единая Церковь. Но ведь Единая Церковь существует лишь во множестве Церквей. Это прошение — программа, которую нужно осуществлять. Работать над тем, чтобы наши Церкви были в мире.

Сегодня мы видим признаки того, что это возможно. На Западе Православная Церковь в меньшинстве. Она небогата, зачастую община даже не может построить себе храм. При этом не возникает никаких проблем, когда Католическая Церковь передает храмы православным приходам. Миланский кардинал, например, передал три больших древних храма. Наши верующие рады этому. С большой доброжелательностью они относятся к присутствию православных. Никогда, я думаю, в истории западные люди не имели столько симпатии, доброжелательности к восточным христианам, как сейчас. На Западе от этого только выигрывают.

Я знаю, что в России такое не было бы возможно. На то есть свои исторические причины. Конечно, была определённая эволюция и в этом вопросе, но… ваши проблемы — уже не моя работа. Лично для меня идеал — умиротворение между Церквами, уменьшение существующих предубеждений до минимума самых существенных вопросов, причём так, чтобы в дальнейшем можно было во взаимном уважении обсуждать даже эти основные вопросы.

П. В.: Следующий вопрос связан с примерами, которые в православной среде часто воспринимаются как показатели ложной направленности католической мистики. Если на Востоке основным условием для умного делания полагается кристальная чистота души для действия в ней Божественного Света, то примеры подвижников вроде Терезы Авильской представляются чем-то прямо противоположным: цель подвигов — достижение экстаза, в котором человек переживает Бога. Хотелось бы услышать Ваши комментарии.

и. Г.: В Католической Церкви существует два вида мистики: сдержанная (умная) и экзальтированная. Оба эти направления укоренены в монашеской традиции. Первое направление, восходящее к свв. Макарию, Антонию, Евагрию, — мистика внутренняя, «умное» делание. Но у того же св. Макария, в его гомилиях, присутствует и другое направление, более аффективная мистика. Поэтому его традиционно считают представителем смягчённого мессалианства, то есть такого экзальтированного монашества. Думаю, что здесь мы просто сталкиваемся с разными духовными темпераментами, так что трудно найти общий язык: «умный» скажет своему оппоненту: «Ты чувственный человек», а последний скажет: «Ты только рассуждаешь, у тебя нет никакого внутреннего опыта». Оба эти мнения неправильны.

Вместе с тем, должен признать, что в Средние века на Западе были мистические течения, особенно женские, которые мне чужды и недоступны. Я принадлежу к другой школе. У меня нет, так сказать, тех органов, которые позволили бы мне понять эту аффективную, экзальтированную мистику. Для меня основное правило всякой духовной жизнь — умеренность, отсутствие экзальтации, т.к. последнее — почва для бесовских прелестей. Именно это мы видим сегодня у харизматиков. Нужно быть очень осторожным, быть очень мудрым, нужно иметь большую простоту и чистоту, чтобы не ошибиться, не впасть в ту ошибку, которую уже Евагрий называет подражанием, имитацией духовных, мистических состояний. Это сегодня называют самовнушенными состояниями, то есть воображаемыми мистическими (духовными) состояниями.

У Феофана Затворника, который, кстати говоря, очень популярен на Западе, было очень тонкое понимание западной мистики. Однажды он воскликнул: «Ах, эти Западные, которые не могут различить психическое и духовное!» И действительно, когда я говорю с теми, кто мне исповедуется, я вижу, что очень часто люди смешивают эти вещи. Приходится учить, помогать делать различие между тем чувственным, что с ними происходит, и истинно духовным, что даётся от Бога. Люди часто чувствуют что-то внутри себя и думают: «Вот оно, вот оно, то самое духовное».

П. В.: Вы сейчас затронули очень важную тему. В «Духовных упражнениях» Игнатия Лойолы или в «Подражании Христу» Фомы Кемпийского главное — именно развитие воображения. Можно ли говорить, что даже если такое направление — одно из нескольких в католичестве, оно всё-таки является достаточно весомым и официально признаваемым КЦ?

и. Г.: Нет, оно не преобладает, но всё ещё очень действенно среди иезуитов. Они применяют эту методику подражания Христу до сих пор.

Между прочим, «Подражание Христу» было очень популярной книгой в России в определенное время. Сейчас готовится к публикации работа о влиянии «Подражания Христу» в России, в её истории. В беседе с автором этого исследования, я задался вопросом, повлияла ли популярность книги «Подражание Христу», представляющей образ Христа — человека, на иконографию, т.к. с какого-то момента у Христа на русских иконах появились особенно человеческие черты, которых нет в Византийской иконографии. Некая человеческая нежность. С какого момента в Росси появляются такие тенденции? Впрочем, это вопрос уже к историкам искусства.

П. В.: Что из трудов свт. Феофана наиболее популярно на Западе?

и. Г.: На Западе есть брошюрки, выдержки из его творений. Игумен Харитон с Валаама написал между двумя мировыми войнами книгу «Искусство молитвы». Это антология о молитве, изложение того, что он сам читал и знал. Часть этого труда — выдержки из св. Феофана достаточно популярны.

 

П. В.: Не кажется ли Вам, что задача современного духовенства и монашества сделать то же, что сделал свт. Феофан в своё время — адаптировать святоотеческую традицию для современников?

и. Г.: Собственно, мой подход таков — более позднюю святоотеческую письменность надо изучать в совокупности с тем, что было раньше. Каждого позднего Отца надо проверять по ранним текстам. Это мой метод.

Когда ко мне приходит новичок, я даю ему основные тексты — изречения Отцов-пустынников, Добротолюбие, и т.п. Когда он это прочтёт, то сможет читать, что хочет. Сначала надо привить вкус, а когда его вкус будет утончён, он почувствует в любом другом произведении, истинно ли оно.

Если же вы начнёте чтение с женской мистики XIII века, то навсегда испортите себе духовный вкус. Если же вкус у вас будет здоров, вы и это сможете читать, и оттуда возьмете что-то хорошее, полезное.

П. В.: Ещё один вопрос, связанный с аскетикой. Можно сказать, что монашество — элита, авангард Церкви, при том что большая часть верующих всё-таки люди мирские. Очевидно, что христианская этика не мыслима без аскетизма. Но на что же опираться христианам в миру? Когда монашеский образ жизни проецируется на семейную жизнь, последняя уничтожается — причем уничтожается вместе с христианством.

Отсюда актуальность одного из главных упрёков в адрес христианства — «античеловечности». Все должны стать монахами, жизнь человека в миру терпится, но не приветствуется. Это становится препятствием для многих людей, стремящихся к христианству: они хотят радостей жизни, не чтобы грешить, но чтобы жить «полной грудью». Они могли бы быть в Церкви, но, увы, зачастую её обходят стороной.

и. Г.: Во-первых, в христианстве нет отдельной духовности для монаха, мирского, священника. Христианская духовность едина. Действительно, если смотреть извне, можно сказать, что монашество — элита Церкви. Но каждый отдельный монах не должен об этом думать, относить себя к элите. Известно изречение пустынника, который сказал, что живёт в пустыне, т.к. не достоин жить в миру. Самая высшая добродетель и монаха, и мирянина — смирение.

Я думаю, что особенностью православных старцев, у вас в России их много, лично я одного знал в Румынии, является их глубокая любовь, сострадание каждому человеку.

Однажды я ехал на Афон, и на корабле было множество мирян: деловые люди, банкиры. Они говорили, что едут на Афон, к своим духовным старцам, отцам: «Наши духовные отцы на Афоне очень строгие, но зато они нас знают, знают, какое лекарство необходимо от наших болезней». Среди них были и молодые люди, отцы семейств. Они могли бы съездить к любому другому духовнику в миру, который сказал бы им: «Да всё это неважно», но они едут к строгому аскету, который вместе с ними будет плакать над их грехами, чтобы затем дать им то врачевание, которое они смогут понести, но которое излечит их. Одному он преподаст одно, другому — другое.

Возвращаясь к Вашему вопросу: действительно, с этой проблемой я тоже сталкиваюсь каждый день. Я ушёл из мира 28 лет назад, чтобы стать отшельником. Простите, расскажу немного о себе. Я не хотел заниматься наукой, пастырством, я перевёл те тексты, которые мне казались важными, хотел сделать их доступными для всех. Но как человеку ХХ века понять текст IV века? Приходилось добавлять немого воды в это «доброе вино», чтобы люди поняли. А потом люди начали спрашивать у меня совета. Постепенно я стал духовным отцом для многих. Среди моих чад 90 % — люди семейные, мало женщин, т.к. монастырь закрыт для них; мало и священников.

Что же я могу сделать, чтобы помочь моим братьям в миру, которые являются предпринимателями, мастерами? Как мне помочь им жить подлинно христианской жизнью, когда всё действует против этого?

Прежде всего, я даю им молитвенное правило, адаптированное к их личной жизни: молодые они или старые; мало у них детей, или много. Я считаю, что можно молиться лишь единым способом. Нет такого понятия, как особая монашеская, монастырская молитва — у нас монахов просто больше времени. Есть Иисусова молитва, есть другие молитвы. И каждое утро, каждый вечер они стоят перед иконой и молятся. В рамках своей «нормальной» жизни они ищут то же, что и мы, монахи. Я поражаюсь, как эта адаптированная «монашеская дисциплина» меняет жизнь людей. Я не пытаюсь им навязать истинно монашеской дисциплины. Такие попытки есть у некоторых харизматических движений. Однако они неизменно заканчиваются крахом.

П. В.: Несколько не столь глубоких, но важных для нас вопросов. На Ваш взгляд, какие самые важные в западной богословской науке открытия произошли за последнее время?

и. Г.: Я это уже не отслеживаю, у меня даже нет такой возможности — журналы не выписываю. Иногда только читаю ту или иную интересную мне работу. Самой же церковной науки я не знаю.

П. В.: Лично для вас при чтении св. Отцов, что стало наиболее важным открытием?

и. Г.: Читая Исаака Ниневитяна (Сирина — прим. Ред.), я очень рано понял, что Отцы вдохновляются трудами Евагрия Понтийского. Я решил узнать о нём побольше, выучил сирийский язык, и обнаружил, что с Евагрием связано огромное количество предрассудков. Дело в том, что на V Вселенском соборе он не был лично, напрямую осуждён, а лишь в связи с оригенистами. А поскольку решили, что он был оригенистом, на его счёт записали совершенно невозможные вещи.

Когда я с кем-нибудь общаюсь на эту тему, то говорю: «Евагрия обвиняют в том, что он не согласен практически ни с одним из положений православной христологии. Хорошо, но Вы не считаете странным, что Василий Великий ничего подобного у него не обнаружил. Григорий Богослов тем более, а Феофил Александрийский хотел сделать Евагрия епископом (он сбежал от него). И даже анти-оригенисты (Епифаний Кипрский, Иероним), никогда ни в чём Евагрия не обвиняли, хотя знали лично. Не ошибаемся ли мы где-то?»

Так я начал серьёзно изучать Евагрия. Восьмое письмо Василия Великого, по традиции приписываемое святителю Василию, совершенно точно написано Евагрием. Все учение Евагрия содержится в этом письме. Значит Евагрия всегда можно прочитать по-православному. Но можно и не по-православному. Вопрос в методе. То же самое касается и «Трактата о молитве», который нам известен под именем Нила Анкирского. Чтобы сохранить творения Евагрия, их подписали именами православных Отцов, — чтобы их прочли по-православному, и это действительно возможно. Я с этой точки зрения и оцениваю Евагрия.

П. В.: Вы пользуетесь Интернетом?

и. Г.: Нет. Вокруг несколько километров леса…

П. В.: То есть Вы полностью обособились от мира.

и. Г.: Есть только телефон. А компьютер — только пишущая машинка.

П. В.: К сожалению, сегодня существует огромное множество мифов и легенд о западной мистике. Очень хотелось бы здесь добиться научной корректности. Ваша деятельность как ученого, как богослова, как монаха очень интересна для нас, поэтому мы хотели бы поддерживать с Вами контакт, пусть в письменной форме: хоть Вы и уединились от мира, мы Вас в покое не оставим!

и. Г.: Как я могу отказаться от связи с вами, когда я посвятил братии Лавры лучшую из моих книг?

Беседовали протоиерей Павел Великанов, иеромонах Савва (Тутунов)

Переводили иеромонах Савва (Тутунов), священник Дмитрий Агеев

59-летний президент Азербайджана Ильхам Алиев позирует перед большой мечетью Шуши, отвоеванной его армией два месяца назад,8 ноября 2020 года. На фотографиях, сделанных 15 января 2021 года по случаю первого визита президента в этот город, выступающий в роли «культурной столицы» страны, его сопровождает супруга, первая женщина-вице-президент, Мехрибан Алиева и их старшая дочь Лейла, обе одеты в камуфляж, лица скрыты за огромными солнечными очками. Рядом с ними — никого. Если не считать стоящих вдалеке отвернувшихся спиной охранников. Эти изображения призваны продемонстрировать, что военный триумф исходит лично от «победоносного главнокомандующего», о чем уже сообщают официальные СМИ.

Армяне были изгнаны из этой природной крепости, окрещенной ими «Шуши» и ставшей приоритетной военно-политической целью конфликта, разгоревшегося в Карабахе с 27 сентября до 10 ноября 2020 года, после ошеломляющего штурма азербайджанского спецназа через горный перевал. «Мы нанесли поражение их армии, сражавшейся при помощи артиллерийских орудий и танков, стрелковым оружием и ножами. А где были они? Они бежали и спрятались в Ереване», — с явным преувеличением заявил президент в абсурдной видеозаписи, сделанной для государственного телевидения.

Превознося заслуги своей «славной армии», Алиев предпочитает образные выражения: «Наш железный кулак сломал их хребет и раскроил их череп. Если они нас провоцируют, наша реакция будет очень жесткой. Они пожалеют об этом после очередного горького поражения, — ликует глава государства. — Мы доказали всему миру нашу силу. Мы поставили [армянского] врага на колени, вынудив его подписать акт о капитуляции».

После победы 9 ноября, увенчавшей 44 дня сражений, улыбка не сходит с его губ. Давно не пользовавшийся народной любовью, унаследовав в 2003 году власть от отца и живя в роскоши, он наслаждается этим личным, терпеливо завоеванным триумфом. Начиная с 2005 года, он превращал азербайджанские нефтедоллары в масштабные поставки российского, израильского и турецкого оружия: дронов, бронетехники и комплексов радиоэлектронной борьбы, намного более современных, чем имевшиеся в распоряжении Армении.

Алиев смог воспользоваться трагическими ошибками, допущенными армянскими властями; в частности, в июле 2020 года, когда премьер-министр страны Никол Пашинян заявил в Шуши: «Карабах принадлежит Армении, и точка!», вызвав гнев азербайджанской общественности. Алиев также умело извлек выгоду из того, что внимание всего мира было приковано к американской президентской кампании.

В то же время Турция, преодолев страх перед Россией на территории бывшего СССР, впервые предложила Азербайджану свою военную помощь, благодаря чему было достигнуто преимущество в воздухе. На земле же, в свою очередь, использование как пушечного мяса сирийских наемников, нанятых Анкарой для прорыва армянского фронта, послужило Баку дурную службу. Однако основную задачу Алиев выполнил. Мифу о военном превосходстве Армении был положен конец.

Завоевание Карабаха стало кульминацией режима Алиева, моментом, когда предпринятые им шаги исключительным образом воплотили глубокие устремления азербайджанского народа. Ильхам Алиев вернул десяти миллионам азербайджанцев 20% национальной территории, оккупированной в течение 27 лет «Нагорно-Карабахской республикой», не признанной ни одной страной в мире.

Память об унижении народа

В то время как армянская риторика сосредоточена на вопросе Нагорного Карабаха, в ней умалчивается о более масштабной карабахской проблеме. Этот регион, название которого означает в переводе с турецкого «черный сад», состоит из семи округов, чье население составляли преимущественно азербайджанцы перед тем, как территория была оккупирована армянскими сепаратистами. Разрушенный и превратившийся в буферную зону, обеспечивавшую безопасность Нагорно-Карабахской республики, он стал символом национального унижения и страдания.

Около 780 тысяч азербайджанцев были изгнаны отсюда, обречены на нищету в период с 1992 по 1994 год, в конце первой войны. К этой цифре нужно добавить 200 тысяч человек, бежавших отсюда в период с 1987 по 1991 год, из еще советской Армении из-за националистических притеснений. По данным политолога Фарида Гулиева из Университета имени Юстуса Либиха в Гессене (Германия), беженцы и переселенцы составляют около 13% населения страны, а в 2016 году каждый пятнадцатый азербайджанец принадлежал к числу беженцев и переселенцев. Даже не пережив трагедию лично, каждый азербайджанец тысячи раз слышал страшные рассказы своих соотечественников, изгнанных из домов вражеским ополчением.

«Вынужденные азербайджанские переселенцы считают, что международные СМИ не рассказывают об их истории, о пережитой ими несправедливости и их желании вернуться на утраченные четверть века назад территории, — поясняет Заур Шириев, азербайджанский аналитик НПО „Международная антикризисная группа» (International Crisis Group). — С точки зрения среднестатистического азербайджанца, после подписания режима прекращения огня в 1994 году международное сообщество лишь оттягивало процесс урегулирования конфликта. Подобное восприятие весьма распространено среди вынужденных переселенцев из Карабаха. Многие говорили мне, что лишь война позволила бы им вернуться домой».

Одержав победу, Ильхам Алиев выходит из затруднительного положения. С 2014 года падение цен на нефть подорвало покупательную способность в Азербайджане, чья экономика в значительной мере зависит от углеводородов. В 2020 году, по данным Международного энергетического агентства, нефть составляла 90% экспорта и треть ВВП Азербайджана. Строгие ограничения, введенные в марте 2020 года в целях борьбы с пандемией covid-19, нанесли тяжелый удар по обедневшему населению, усугубив социальное неравенство. В роскошном Баку, претендующем со своими небоскребами и обилием внедорожников на дорогах на звание «кавказского Дубая», скрываются бесчисленные трущобы.

В ветхом здании Дарнагульского района Эльнур Тагуев, 49 лет, затягивается сигаретой, размышляя о победе. «Я вернусь в дом [в Карабахе], после того как президент Алиев даст свое разрешение. Я уже тридцать лет жду этого момента», — с несколько подчеркнутым энтузиазмом говорит этот безработный электрик родом из Таровлу, села на границе с Арменией. От его дома, как и от всего села, насколько ему известно, осталось лишь несколько камней, подточенных непогодой.

Непримиримый к несогласным

Война подстегнула боевой дух Джейхуна Мирзоева, 30 лет, командира разведывательного взвода в армии и преподавателя истории в лицее в гражданской жизни. После короткого отпуска в Баку в середине декабря 2020 года он признает, насколько трудна его повседневная жизнь учителя в Ланкаране, городе на юге страны. «Моя зарплата составляет 600 манатов [менее 300 евро], и я не понимаю, как можно повысить мой доход, — признается он между рассказами о своих военных подвигах. — Я счастлив, что принял участие в написании доблестной страницы истории нашего народа. Если мы смогли победить, то все благодаря мудрости президента Алиева!»

Многие азербайджанцы восхищенно отзываются о главе государства. Наклейки с его портретами часто можно увидеть на заднем стекле автомобилей. Рамиль Алиев, молодой сотрудник Министерства иностранных дел (не имеющий никаких родственных связей с президентом) любит повторять, что «президент всегда прав». Он восхищенно, с подчеркнутым почтением отзывается об Ильхаме Алиеве, чей портрет он установил в качестве фонового изображения на экране телефона, надувая грудь, едва кто-то позволяет себе вслух усомниться в намерениях президента. Культ личности в чистом виде.

Большинство городов страны увешаны огромными портретами основателя династии, Гейдара Алиева. Фотографии отца и сына Алиевых можно увидеть во всех учебных заведениях. Политическая система устроена соответственно: Ильхам Алиев избирался трижды (в 2008, 2013 и 2018 годах), получая свыше 85% голосов в свою поддержку в ходе выборов, которые, по данным Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), были отмечены многочисленными нарушениями. Следующие выборы запланированы на 2025 год. Парламент подчиняется приказам президента, избавившись от всех оппозиционеров, институты власти выполняют декоративную функцию… Следствием этого личного захвата власти является неумолимое подавление несогласных. Независимая азербайджанская организация «Центр изучения демократии и мониторинга выборов» насчитала в стране 108 узников совести в июне 2020 года. А по данным НПО «Репортеры без границ», Азербайджан занимает 168-е место из 180 в мировом рейтинге свободы прессы.

Хадижа Исмаилова, 44 года, является одной из представительниц этих несогласных. Журналист-расследователь, она разоблачила кумовство клана Алиевых и коррупцию элиты. Отказавшись идти на попятный после запугивания со стороны властей (включая угрозу распространения подробностей ее сексуальной жизни, снятых на помещенную в ее доме скрытую камеру), госпожа Исмаилова была приговорена к полутора годам тюремного заключения в период с конца 2014 до середины 2016 года в ходе инсценированного судебного процесса, осужденного международным сообществом.

«На этот раз он поступил правильно»

По мнению журналистки, война в Карабахе перевернула отношения между режимом, гражданским обществом и диссидентами. «Алиев был удивлен широкой поддержкой со стороны гражданского общества. И тем, что его прежние критики встали под знамена армии, поддержав ее. Те самые люди, которых он называл сторонниками Армении, на самом деле придерживались вовсе не проармянских позиций», — рассказывает она нашему изданию, включая в эту категорию и саму себя.

По ее словам, Ильхам Алиев, «очень укрепил свои позиции после войны. Он крайне непопулярен на Западе, — подчеркивает она. — Но на этот раз он поступил правильно. Это не его война, это война сотен тысяч жертв, пострадавших в этом конфликте». Соотношение сил между властью и обществом может измениться, считает журналистка: «Сейчас у граждан в руках больше власти. До этого у нас было две проблемы: конфликт и диктатор. Наш народ страдал от пораженческого комплекса, что ослабляло гражданское общество и укрепляло режим. Теперь же ему не удастся с прежней легкостью манипулировать публикой, сваливая в одну кучу критиков власти и армянских врагов».

Однако, похоже, сам Ильхам Алиев не готов отказаться от этой риторики. 15 января 2021 года в Шуши он назвал оппозиционный «Народный фронт Азербайджана» (бывший «Мюсават») «предателями, унизившими [свой] народ на глазах всего мира». Эта партия в течение полутора лет находилась у власти, в короткий период демократии после обретения Азербайджаном независимости в результате распада СССР в 1991 году — и в разгар войны в Карабахе. «Народный фронт — Мюсават и антигосударственные элементы отдали Шуши врагу: они бежали и скрылись», — категорично заявил президент.

«Послание [президента] направлено на дискредитацию действующей оппозиции, — анализирует Анар Мамедли, один из ведущих правозащитников. — Это его традиционная тактика, призванная доказать, что эпоха правления Мюсават была катастрофой для страны. Он по-прежнему оправдывает продолжительность своего пребывания у власти, проводя сравнения с прошлым». Накануне выступления в Карабахе лидер «Народного фронта» Али Каримли сетовал на своей странице в Фейсбуке, что против него возбуждено уголовное дело за «уклонение от уплаты налогов». Он считает, что преследования связаны с его критикой в адрес властей.

«Верховный главнокомандующий», похоже, не готов отказаться и от риторики разжигания ненависти против армян, а это противоречит его собственным заявлениям о том, что «карабахская проблема решена». В той же самой речи Ильхам Алиев «признал свою ответственность за пропаганду ненависти и войны и даже похвастался этим», — сетует Хамида Гиясбайли, азербайджанский эксперт по кавказским конфликтам из Университета Инсбрука в Австрии. Как известно, Алиев заявил: «Я возглавляю Азербайджан уже 17 лет. Выросшее за это время поколение освободило [Карабах] (…) Их патриотическое воспитание и ненависть к врагу привели нас к победе».

Госпожа Гиясбайли объясняет, что «власть много лет использовала эту ненависть как инструмент». «Сейчас мы наблюдаем результат этого процесса, — отмечает она. — Воинственная пропаганда очень действенна. Азербайджан всячески старался доказать, что является мультикультурным государством, но едва ли он достиг своей цели после этих пропитанных ненавистью заявлений».

Не питая надежд, она замечает, что никаких усилий по восстановлению отношений между Азербайджаном и Арменией не предпринимается. Это относится и к Еревану. «По-прежнему сохраняется огромное негодование и агрессия из-за [жестокости армян] во время первой войны. Правосудие до сих пор не восторжествовало». По мнению эксперта, армяне должны продемонстрировать азербайджанскому обществу свою добрую волю, без этого режим Алиева продолжит использовать их как козлов отпущения при каждой новой неудаче.

После захвата территории армянофобия уже приняла форму культурной апроприации. Новый министр культуры Азербайджана Анар Каримов проводит кампанию, отрицая армянское происхождение христианского наследия на территории Карабаха. По официальной версии, все церкви и монастыри были якобы возведены древним царством под названием «Кавказская Албания», исчезнувшим в 8 веке.

Это наследие, по мнению Баку, по праву причитается удинам, христианскому этносу, насчитывающему в Азербайджане около 4 тысяч человек. Их христианская вера позволяет режиму отбиться от обвинений, что он якобы ведет «религиозную войну». Армян же чиновники, историки и журналисты, близкие к власти, называют самозванцами и мифотворцами. Ни один историк за границей не подтверждает этой теории, и таким образом режим лишь рискует усугубить свою изоляцию на международной арене.

Тревожное присутствие России

На сегодняшний день озабоченность азербайджанцев связана с будущим статусом Нагорного Карабаха (3 тысячи квадратных километров), возобновляемым российским военным присутствием сроком на пять лет (около 2 тысяч военных защищают 150 тысяч армян, фактически находясь вне юрисдикции Баку), разоружением армянских сепаратистов, восстановлением, разминированием и последующим возвращением миллиона перемещенных лиц. Не пользующееся популярностью среди населения присутствие российских солдат, воспринимаемых как колонизаторы — союзники Армении, стало излюбленной темой утратившей позиции азербайджанской оппозиции.

«Оппозиция пытается использовать социальные проблемы и вызывающее тревогу присутствие россиян, чтобы мобилизовать недовольных. Многие считают, что русские втайне помогают армянам, — отмечает Бахруз Самадов, азербайджанский политолог из Карлова университета в Праге. — Восстановление Карабаха потребует много времени и значительных денежных затрат. Это негативно скажется на повседневной жизни азербайджанцев и их доходах. Все переселенцы не слишком рады перспективе „возвращения». Государство не знает, как решить эти проблемы». На данный момент не существует никакой реальной конкуренции. Режим, отмечает господин Самадов, совершает переход «от гегемонистского тоталитаризма — при бездействии или пассивном согласии народа — к авторитарному популизму, пользующемуся массовой поддержкой».

Блокирование политической системы подчиняется не только внутренней логике, но соответствует и региональной тенденции, отмечаемой на Кавказе и в Центральной Азии. Намерен ли Алиев сменить свою позицию и итальянские костюмы дипломата и поставщика углеводородов в области внешней политики? После победоносного военного парада в Баку 10 декабря президент без колебаний представил Зангезурскую область (на юге Армении) и «Эриван» (Ереван) как «исторические земли [Азербайджана]». Оптимисты придерживаются мнения, что президент лишь напомнил, что до 1987 года значительная часть азербайджанцев проживала на территории современной Армении.

Еще одним тревожным сигналом служит то, что с 1 по 12 февраля 2021 года в турецкой провинции Карс на границе с Арменией должны пройти совместные учения Азербайджана с Турцией. Это самые важные учения, когда-либо проводившиеся двумя союзными государствами по соседству с российской военной базой в армянском Гюмри.

Азербайджан как никогда нуждается в нефтедолларах. Война — дорогостоящее дело, поэтому Баку беспокоится из-за прогнозируемого стремительного сокращения его запасов углеводородов до 2030 года. В стремлении диверсифицировать свою деятельность страна открыла в конце 2020 года трансадриатический газопровод, последний участок коридора, позволяющего провести азербайджанский газ в Италию через Грузию и Турцию. Это должно позволить Европе снизить свою зависимость от российского газа.

Нефтедоллары упрощали режиму дипломатическую работу. В 2005-2020 годы дипломатов, политиков, экспертов, журналистов заваливали подарками, деньгами, бесплатными путешествиями. «Икорная дипломатия». Пойманные с поличным европейские политики поплатились за это. Последним стал бывший итальянский депутат, член Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ) Лука Волонте (Luca Volonte), приговоренный 11 января к четырем годам тюремного заключения судом Милана за получение 500 тысяч евро в обмен за блокирование в ПАСЕ в 2013 году доклада о политзаключенных в Азербайджане.

Риск изоляции

Чтобы улучшить свой имидж, Ильхам Алиев и его супруга не стесняясь вкладывают средства, например, в восстановление храмов во Франции, в Италии и в России, стараясь создать тем самым толерантный и мультикультурный образ государства. Азербайджан — не такая мусульманская страна, как другие. Придется как следует напрячь слух, чтобы услышать там призыв к молитве. Там едят свинину, а на торжествах не гнушаются водки. Женщины редко закрывают здесь лицо. Политический ислам подвергается преследованиям, к неудовольствию «турецкого брата».

Тем не менее, «попытки сближения [с Европой] не привели к формированию тесных связей, — отмечает политолог Кавус Абушов, доцент Университета общественных и международных отношений Баку. — Баку разочаровался в Западе. За эти десять лет его позиция изменилась. Мы видим ослабленную Европу, которая не оказала откровенной поддержки ни Украине, ни Грузии», когда Москва посягнула на их суверенитет. Вследствие этого режим Алиева, вероятно, предпочел укреплять связи с Анкарой и Москвой.

Страна рискует оказаться в изоляции, пишет господин Гулиев. «Если режим хочет избежать белорусского сценария добровольной или вынужденной интеграции на подконтрольную России орбиту экономики и безопасности или обречь себя на самоизоляцию, как Туркменистан, Алиеву придется идти навстречу Западу. Разрыв с Западом крайне непопулярен среди азербайджанцев, если не считать наиболее консервативные мусульманские круги. Российское господство будет расценено как возвращение к русскому неоколониализму. В результате режим вынужден идти на уступки, чтобы сохранить западный вектор и, главное, создать противовес агрессивной российской дипломатии».

Бывший азербайджанский посол в Париже Эльчин Амирбаев, ныне советник госпожи Алиевой по дипломатическим вопросам, заявил, что выступает за сближение с Западом: «Было бы наивно полагать, что Азербайджан может самостоятельно восстановить Карабах. Мы будем привлекать международное сообщество», — рассказал дипломат нашему изданию в конце декабря. Однако если конфликт укрепил позитивный образ Алиева в его стране, то за ее пределами он привел к противоположному результату. Многолетние попытки соблазнить Европу были уничтожены войной. Азербайджан, заклейменный как страна-агрессор и получивший поддержку неуправляемого президента Эрдогана, использовавшего сирийских наемников, проиграл информационную войну .