Хочу такую старость рассказ

Буквально на днях о намерении продать свои акции на открытом рынке заявили старейший российский брокер «Атон» и всем известный ритейлер «Азбука Вкуса». На «дне инвестора» Сбербанка в середине декабря глава банка Герман Греф также заявил, что часть сберовской экосистемы планируется вывести на IPO.

Чуть ранее председатель правления Московской биржи Юрий Денисов на инвестиционном форуме «Россия зовет!» сообщил, что биржа ведет переговоры с 30-40 отечественными компаниями, которые хотят разместиться в ближайшие годы. «Это преимущественно бизнесы новой экономики», — сказал Денисов.

Чтобы понять, почему далеко не все планы будут реализованы и почему нужно с большой осторожностью подходить к покупке «новых» акций, нужно разобраться в том, зачем вообще компании выходят на биржу и почему этот процесс активизировался в последний год.

В уходящем году в результате семи «полноценных» IPO эмитенты совокупно привлекли около $3,9 млрд, еще $4,8 млрд было получено при вторичном размещении (SPO). В прошлом году эмитенты заработали $1,9 млрд на первичном размещении и $5,2 млрд — на вторичном.

Но зачем акционеры продают часть бизнеса? Причин две.

Первая — так называемое «откэшивание», то есть продажа части бизнеса для получения «налички», которая может использоваться как для развития других бизнесов, так и быть отложенной, что называется, «на старость». Из-за ухудшения инвестиционного имиджа России продать бизнес западному инвестору, который как правило дает высокую цену, стало практически невозможно. Но в уходящем году сложилась отличная возможность для «откэшивания» в результате огромного притока на биржу и в ПИФы частных инвесторов, многие из которых, мягко говоря, плохо знакомы с рынком акций.

При этом вариант, когда инвестор просто частично выходит из бизнеса, должен вызывать наибольшие сомнения при принятии решения об участии в покупке акций, поскольку возникает вполне логичное предположение, что акционеры не очень верят в дальнейшие перспективы своей компании.

Вторая цель размещения акций — привлечение инвестиций для дальнейшего развития, когда компания продает не существующие акции, а допэмиссию. Здесь стоит обращать внимание на качество бизнес-плана и репутацию топ-менеджмента.

Бывают и симбиозы обоих упомянутых вариантов, но первый, к сожалению, пока доминирует.

«Мы много вложили в Россию, но не видим перспектив дальнейшего наращивания инвестиций, — говорит на условиях анонимности топ-менеджер одного из крупнейших западных инвестиционных фондов. — Инструмент IPO на Московской, а еще лучше американской бирже мы рассматриваем как вариант повышения ликвидности, создания истории и формирования справедливой цены, что позволит нам продать актив дороже».

Сейчас, однако, рыночные факторы играют не в пользу новых размещений. Вновь усилилось противостояние России и США. Возрастают риски начала вооруженного конфликта на Украине, вслед за чем Запад обвинит нашу страну в агрессии с соответствующими санкциями. В любом случае, инвестиционный имидж России среди нерезидентов за последние пару месяцев сильно упал, и разместить новые бумаги в Нью-Йорке или Лондоне будет намного труднее.

Негативны и перспективы российского рынка акций, который в последние годы рос во многом из-за гигантского притока средств частных инвесторов. Но сейчас по гарантированным государством ОФЗ можно получить по двухлетним бумагам около 8,5% годовых, и эта доходность будет расти как минимум в первом полугодии следующего года вслед за ростом ключевой ставки Банка России.

«Лучшее время для вывода своих акций на биржу закончилось. С одной стороны, нарастают политические риски, способные привести к обвалу российского фондового рынка и уже снизившие привлекательность России как страны для инвестирования, — говорит генеральный директор «АЛОР Брокер» Александр Калин. — С другой, внутренней стороны, высокая ключевая ставка Банка России повысила привлекательность безрисковых вложений. Теперь новые эмитенты должны доказать, что потенциал роста стоимости их акций намного превышает доходность гарантированных государством ОФЗ».

Таким образом, новому эмитенту нужно убедить инвесторов в том, что потенциал роста стоимости его акций на ближайшие 2-4 года составляет не менее 15% годовых. Далеко не весь бизнес может генерировать такую рентабельность, поэтому многим просто придется снижать цену продажи акций. Но и это далеко не гарантирует того, что бумаги пойдут в рост в дальнейшем.

«Высокие процентные ставки в экономике действительно задают высокую планку по ожидаемой доходности от размещаемых акций, — соглашается Дмитрий Пучкарев, эксперт по фондовому рынку “БКС Мир инвестиций”. — С этой точки зрения момент для IPO сейчас не самый подходящий. С другой стороны, есть мнение, что цикл роста ключевой ставки близок к концу, а при успешном обуздании инфляции ЦБ РФ может вернуться к вопросу о снижении ставки к концу 2022 г. Кроме того, на рынке наблюдается приток ликвидности из-за выхода на биржу частных инвесторов. То есть, возможности для размещения у интересных компаний по приемлемой цене все же есть.

Впрочем, лучшие идеи найдут своего покупателя как у нас, так и за рубежом.

«В моменте хорошие возможности для IPO есть у сырьевых компаний — цены на большинство commodities находятся на благоприятных уровнях. В частности, повышенный спрос может наблюдаться в нефтегазовой, угольной, металлургической, химической отраслям», — комментирует Пучкарев.

То есть, заработать на первичных размещениях будет можно, но с гораздо большими интеллектуальными затратами, нежели в последние два года.

«Я как частный инвестор внимательно слежу за рынком IPO, и во многих из них принимал участие. Но моя тактика носит больше спекулятивный характер, и я не хочу навязывать ее кому-либо. По интересным компаниям я выставляю заявку на приобретение акций в ходе размещения по рассчитанной мною справедливой цене, но в первый день торгов новой бумагой я ставлю по ней тейк-профит в размере 10-15% от цены размещения. На задергах котировок я эту прибыль как правило беру», — делится секретами Калин.

Но все-таки, это стратегия профессионала. Частным же инвесторам не стоит слишком верить прогнозам и оценкам организаторов IPO, доход которых прямо зависит от цены продажи части бизнеса компаний, которые хотят стать публичными

Хотя мне уже идет девятый год, я только вчера догадался, что уроки все-таки надо учить. Любишь не любишь, хочешь не хочешь, лень тебе или не лень, а учить уроки надо. Это закон. А то можно в такую историю вляпаться, что своих не узнаешь. Я, например, вчера не успел уроки сделать. У нас было задано выучить кусочек из одного стихотворения Некрасова и главные реки Америки. А я, вместо того чтобы учиться, запускал во дворе змея в космос. Ну, он в космос все-таки не залетел, потому что у него был чересчур легкий хвост, и он из-за этого крутился, как волчок. Это раз.

А во-вторых, у меня было мало ниток, и я весь дом обыскал и собрал все нитки, какие только были; у мамы со швейной машины снял, и то оказалось мало. Змей долетел до чердака и там завис, а до космоса еще было далеко.

И я так завозился с этим змеем и космосом, что совершенно позабыл обо всем на свете. Мне было так интересно играть, что я и думать перестал про какие-то там уроки. Совершенно вылетело из головы. А оказалось, никак нельзя было забывать про свои дела, потому что получился позор.

Я утром немножко заспался, и, когда вскочил, времени оставалось чуть-чуть… Но я читал, как ловко одеваются пожарные – у них нет ни одного лишнего движения, и мне до того это понравилось, что я пол-лета тренировался быстро одеваться. И сегодня я как вскочил и глянул на часы, то сразу понял, что одеваться надо, как на пожар. И я оделся за одну минуту сорок восемь секунд весь, как следует, только шнурки зашнуровал через две дырочки. В общем, в школу я поспел вовремя и в класс тоже успел примчаться за секунду до Раисы Ивановны. То есть она шла себе потихоньку по коридору, а я бежал из раздевалки (ребят уже не было никого). Когда я увидел Раису Ивановну издалека, я припустился во всю прыть и, не доходя до класса каких-нибудь пять шагов, обошел Раису Ивановну и вскочил в класс. В общем, я выиграл у нее секунды полторы, и, когда она вошла, книги мои были уже в парте, а сам я сидел с Мишкой как ни в чем не бывало. Раиса Ивановна вошла, мы встали и поздоровались с ней, и громче всех поздоровался я, чтобы она видела, какой я вежливый. Но она на это не обратила никакого внимания и еще на ходу сказала:

– Кораблев, к доске!

У меня сразу испортилось настроение, потому что я вспомнил, что забыл приготовить уроки. И мне ужасно не хотелось вылезать из-за своей родимой парты. Я прямо к ней как будто приклеился. Но Раиса Ивановна стала меня торопить;

– Кораблев! Что же ты? Я тебя зову или нет?

И я пошел к доске. Раиса Ивановна сказала:

– Стихи!

Чтобы я читал стихи, какие заданы. А я их не знал. Я даже плохо знал, какие заданы-то. Поэтому я моментально подумал, что Раиса Ивановна тоже, может быть, забыла, что задано, и не заметит, что я читаю. И я бодро завел:

Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь:
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь…

– Это Пушкин, – сказала Раиса Ивановна.

– Да, – сказал я, – это Пушкин. Александр Сергеевич.

– А я что задала? – сказала она.

– Да! – сказал я.

– Что «да»? Что я задала, я тебя спрашиваю? Кораблев!

– Что? – сказал я.

– Что «что»? Я тебя спрашиваю: что я задала?

Тут Мишка сделал наивное лицо и сказал:

– Да что он, не знает, что ли, что вы Некрасова задали? Это он не понял вопроса, Раиса Ивановна.

Вот что значит верный друг. Это Мишка таким хитрым способом ухитрился мне подсказать. А Раиса Ивановна уже рассердилась:

– Слонов! Не смей подсказывать!

– Да! – сказал я. – Ты чего, Мишка, лезешь? Без тебя, что ли, не знаю, что Раиса Ивановна задала Некрасова! Это я задумался, а ты тут лезешь, сбиваешь только.

Мишка стал красный и отвернулся от меня. А я опять остался один на один с Раисой Ивановной.

– Ну? – сказала она.

– Что? – сказал я.

– Перестань ежеминутно чтокать!

Я уже видел, что она сейчас рассердится как следует.

– Читай. Наизусть!

– Что? – сказал я.

– Стихи, конечно! – сказала она.

– Ага, понял. Стихи, значит, читать? – сказал я. – Это можно. – И громко начал: – Стихи Некрасова. Поэта. Великого поэта.

– Ну! – сказала Раиса Ивановна.

– Что? – сказал я.

– Читай сейчас же! – закричала бедная Раиса Ивановна. – Сейчас же читай, тебе говорят! Заглавие!

Пока она кричала, Мишка успел мне подсказать первое слово. Он шепнул, не разжимая рта, но я его прекрасно понял. Поэтому я смело выдвинул ногу вперед и продекламировал:

– Мужичонка!

Все замолчали, и Раиса Ивановна тоже. Она внимательно смотрела на меня, а я смотрел на Мишку еще внимательнее. Мишка показывал на свой большой палец и зачем-то щелкал его по ногтю.

И я как-то сразу вспомнил заглавие и сказал:

– С ноготком!

И повторил все вместе:

– Мужичонка с ноготком!

Все засмеялись. Раиса Ивановна сказала:

– Довольно, Кораблев!.. Не старайся, не выйдет. Уж если не знаешь, не срамись. – Потом она добавила: – Ну, а как насчет кругозора? Помнишь, мы вчера сговорились всем классом, что будем читать и сверх программы интересные книжки? Вчера вы решили выучить названия всех рек Америки. Ты выучил?

Конечно, я не выучил. Этот змей, будь он неладен, совсем мне всю жизнь испортил. И я хотел во всем признаться Раисе Ивановне, но вместо этого вдруг неожиданно даже для самого себя сказал:

– Конечно, выучил. А как же!

– Ну вот, исправь это ужасное впечатление, которое ты произвел чтением стихов Некрасова. Назови мне самую большую реку Америки, и я тебя отпущу.

Вот когда мне стало худо. Даже живот заболел, честное слово. В классе была удивительная тишина. Все смотрели на меня. А я смотрел в потолок. И думал, что сейчас уже наверняка я умру. До свидания, все! И в эту секунду я увидел, что в левом последнем ряду Петька Горбушкин показывает мне какую-то длинную газетную ленту, и на ней что-то намалевано чернилами, толсто намалевано, наверное, он пальцем писал. И я стал вглядываться в эти буквы и наконец прочел первую половину.

А тут Раиса Ивановна снова:

– Ну, Кораблев? Какая же главная река в Америке?

У меня сразу же появилась уверенность, и я сказал:

– Миси-писи.

Дальше я не буду рассказывать. Хватит. И хотя Раиса Ивановна смеялась до слез, но двойку она мне влепила будь здоров. И я теперь дал клятву, что буду учить уроки всегда. До глубокой старости.

22.07.2021

НА ПЕРЕМЕНЕ

Яков Шехтер

Рассказ взят из цикла о реховотской синагоге «Ноам алихот».
Действующие в нем лица уже знакомы читателю по предыдущим рассказам. Для тех,
кто еще не успел познакомиться с героями, реб Вульф – глава совета синагоги, а
Нисим и Акива – члены этого совета.

Кто мне скажет, что такое реальность? – воскликнул реб Вульф,
хлопая рукой по столу. – Вот этот стол, – он еще раз стукнул по лакированной
коричневой столешнице, словно отбрасывая возможность разночтения. – Он
действительно квадратный на четырех ногах или таким представляется? А может, на
самом деле он круглый, зеленый и железный?

– И вообще, не стол, а пень, – заметил Нисим. – А ты не реб
Вульф, а просто Вульф, волк из леса. И мы не молиться тут собрались, а выть на
луну.

– Не нужно утрировать, – поморщился реб Вульф. – У Рамбама
написано: «во всем держаться середины». А тебя, Нисим, вечно бросает с одной
обочины на другую.

Уже темнело за окнами, отходил еще один, шумный,
пронизанный беспощадным средиземноморским зноем день. Несмотря на середину
хешвана, жара не выпускала из объятий Землю Израиля. Верхушки старых тополей во
дворе синагоги «Ноам алихот» багровели в лучах заходящего солнца, но в самой
синагоге царили бархатные сумерки. Только что закончилась дневная молитва –
«Минха», и до начала вечерней «Маарив» оставалось каких-нибудь полчаса. Уходить
не имело смысла, прихожане разбрелись по большому залу, разбившись на привычные
группки, и вполголоса, словно боясь неосторожным возгласом нарушить очарование
подступающей темноты, толковали о делах уходящего дня.

Правление синагоги, как обычно, перебралось в малый зал. В нем
холодно мерцал белый свет неоновых ламп, и можно было разговаривать в полный
голос. На большой перемене между «Минхой» и «Мааривом» всегда тянуло на
рассказы об удивительных событиях и странных, будоражащих воображения
происшествиях.

– Действительность напоминает мне шуршание сахарного
тростника, – неспешно произнес третий член совета Акива, экзотический еврей с
острова Свободы. – Его режут, а он только шуршит. Кричать надо, а он шуршит.
Даже в последнюю секунду боится показаться вульгарным.

– Это он о Вульфе, – ответил развеселившийся Нисим, указывая
подбородком в сторону председателя.

– Что есть молитва, как не крик о помощи? – возразил реб
Вульф. – Для крика не обязательно широко раскрывать рот. Безмолвный плач может
изменить реальность быстрее, чем рычание. Там, – он оторвал от стола тяжелую
ладонь и многозначительно поднял вверх указательный палец, – всегда распахнуты
ворота для слез, но не для скандалов.

– Я расскажу вам историю, – продолжил он после короткой паузы,
– которая не уходит из моей головы. Собственно, из-за нее я и задал свой первый
вопрос.

Несколько лет назад я оказался на цфатском кладбище
кабалистов. Но молиться в тот раз мне хотелось на могиле Йосефа Каро,
составителя главного свода наших законов. Я, видите ли, – тут реб Вульф скромно
потупился, – много лет вместе с покойным раввином Штарком изучал «Шулхан Орух».
Пока раввин сидел рядом, все было понятно, но когда после его смерти я
попробовал сам разбираться в тонкостях закона, то дело пошло куда хуже. Скажем
прямо, не пошло вовсе. И вот я решил помолиться на могиле у автора «Шулхан
Оруха» и попросить Небеса о помощи.

Нисим и Акива переглянулись. У обоих мелькнула одна и та же
мысль: так вот почему реб Вульф столь упорно отказывается искать преемника
покойному раввину! Мы-то думали, будто в нем еще не утихла привязанность любви,
а оказывается, он попросту готовит место для себя самого!

– Забегая вперед, замечу, что помощь я не получил, – произнес
председатель, словно отвечая на немой вопрос. – Видимо, есть такие области, где
помимо небесной поддержки надо еще иметь голову на плечах.

Реб Вульф сокрушенно покачал тем, что, по его мнению, якобы
отсутствовало.

– Могила рабби Йосефа Каро расположена почти у подножия горы, а
выход с кладбища – у самой вершины. Закончив молиться, я двинулся к выходу и,
проходя возле могилы Аризаля, заметил стоявшую отдельно от других женщин
немолодую девушку. Стиль ее одежды свидетельствовал о глубокой религиозности, а
непокрытая голова – о застарелом девичестве. Была она некрасива: не уродлива, а
просто некрасива – какая-то нескладная фигура бочонком, короткие руки,
красноватое лицо. Молилась она самозабвенно, и не составляло никакого труда
догадаться, о чем были ее просьбы. Я прошел мимо и вдруг пожалел ее, бедняжку,
за что-то обреченную на слезы, угасание надежд, холодную, одинокую старость.
Вряд ли она сама виновата, видимо, тут наложились грехи предков, прошлые жизни,
а впрочем, возможно и ее собственные прегрешения. Кто знает, кто может оценить?!

Я пожалел ее, непонятно почему, пожалел внезапно и остро, да
так, словно ее боль и горечь стали на несколько секунд моими собственными. Не
останавливаясь, я прошептал несколько слов, короткую молитву, просьбу к
Вершителю судеб и Владыке предназначений.

«Властелин мира, – прошептал я, – если есть у меня хоть
какая-то заслуга молитвы на святом месте упокоения праведника, пусть она
поможет этой девушке найти суженого».

На цфатском кладбище кабалисто

в подъем, как вы знаете, довольно крутой, к тому же на моем
правом ботинке развязался шнурок, и я остановился привести его в порядок и
попутно перевести дух. Девушка закончила молиться и обогнала меня. Поднималась
она быстро, нерастраченная энергия легко вела ее казавшееся неуклюжим тело. Я
привел в порядок шнурок и тихонько тащился вслед, опасаясь поскользнуться на
гладких камнях, отполированных тысячами подошв. Рассматривать поднимающуюся
перед вами женщину неприлично, поэтому все мое внимание сосредоточилось на том,
куда поставить ногу.

Вдруг где-то наверху послышались возбужденные голоса. Я поднял
голову. Девушка, сияя, обменивалась поцелуями с несколькими женщинами. Их
возбужденные голоса отчетливо разносились над охряной сухостью старых могил.
Первые же долетевшие слова заставили меня насторожиться. Болтливость наших
женщин не нуждается в дополнительном описании и, пока я поднимался, проходил
мимо и неспешно отдалялся от девушки, непринужденно болтавшей со знакомыми, я
узнал о ее жизни даже больше, чем хотел бы. Впрочем, среди чепухи и конфетной
пыли я разобрал главное, то, ради чего она пришла сегодня на кладбище.

Оказывается, этим вечером должны состояться ее «эрусин»,
долгожданная помолвка, и она пришла поблагодарить Всевышнего за то, что Он
услышал ее просьбы и послал ей суженого: самого умного, самого доброго, самого
благочестивого человека на свете.

Реб Вульф обвел глазами притихших собеседников.

– И я не могу понять, что же случилось в те минуты на древнем
кладбище? Я ошибся, самонадеянно придумав незнакомому человеку несуществующую
судьбу, или, – реб Вульф на секунду остановился, – или моя молитва была
услышана и Всевышний в мгновение ока изменил реальность, переделав задним
числом судьбы многих людей!

– Теперь понятно, почему ты не преуспел в «Шулхан Орухе»! –
воскликнул Нисим. – Помощь тебе выделили, а ты ее подарил девушке! Поступок,
конечно, благородный – так себя вели галантные кавалеры времен Ренессанса, но
что отдал, то отдал.

– Охо-хо, – вздохнул реб Вульф. – Я после того случая не раз и
не два к рабби Йосефу возвращался. А толку никакого.

– Ничего себе, никакого! – удивился Нисим. – Девушку замуж
выдал – и мало! Может, это самый лучший поступок за всю твою жизнь

– Надеюсь, – тихонько проговорил реб Вульф, – очень надеюсь,
что не самый.

– А реальность изменять, – продолжал Нисим, – дело самое
обыкновенное. Каждый мой шаг меняет реальность. Вот возьму сейчас и поломаю
этот стол, и тут же наступит иная действительность.

– Поломаешь – будешь чинить, – произнес реб Вульф. – А речь
идет не об изменении материальной структуры мира, тут мы все большие мастаки
ломать и портить, а о куда более тонких трансформациях. Ретроактивное
вмешательство в причинно-следственный механизм – не простая штука.

– Простая не простая, а вот какая история со мной произошла, –
Нисим, явно подражая реб Вульфу, несколько раз шлепнул ладонями по столешнице.
– Дружок есть у меня, Ури. Мы с ним на Суэцком канале, в войну Судного дня, у
«Китайской фермы» оборону держали. Там, под огнем египетским, казалось, будто
лучше друга нет и не будет, а как война кончилась – разбежались. Разные люди,
разные жизни.

Н-да…. И понесла его нелегкая в Майами, красивого хлеба
искать. А жизнь во Флориде действительно распрекрасная. Богатая, сытая жизнь, и
приятель свой кусочек от нее урвал, хоть и работал всего диспетчером в каком-то
супере, заказы между поставщиками распределял. Но работал, как видно, честно, а
честность в наше время товар редкий и оплачивается хорошо.

А с год назад встречаю нашего командира взвода.

– Помнишь, – спрашивает, – Ури?

– Как не помнить, – говорю, – друзья ж все-таки.

– Рак, – говорит, поймал. – Облучают на всю катушку. Борода
уже выпала.

Н-да… Бороду Ури носил роскошную: рыжую и закрученную
колечками, тугими, будто из проволоки, и блестевшими, точно надраенная медь. На
канале ее сразу заставили сбрить, внимание, сказали, снайперов привлекает. Ну
да ничего, потом снова отросла.

– Так вот, – говорит командир, – ни волоска не осталось. И
сколько ему вообще осталось, никто не знает. А может, и не осталось уже.

– Вот что, – говорю, – пошли, лечить Ури будем. Есть средство
древнее, дедами завещанное. «Лехаим» надо сделать за больного товарища. Не
напиться бездумно, а поработать, словно коэн у жертвенника. Со смыслом и
значением.

– Я ж не пью, – давай командир отнекиваться. – Ты ведь знаешь,
пиво еще туда-сюда, а больше ничего.

– Отставить пиво, – приказываю. – Только арак. Представь, что
жизнь товарища в твоей руке. И ты этой самой рукой не поднимешь рюмку?

Н-да…. Поднял, и еще как поднял. Арак нужно пить из
морозильника, холод превращает его в тягучий, искрящийся кристалликами бальзам.
И употребили мы за скорейшее выздоровление Ури литровую бутылку этого бальзама.
Командир держался молодцом. Только под конец бутылки пил уже не за Ури, а за
его бороду. Чтоб увидеть ее в былом великолепии и блеске.

Когда он рухнул на диван и отключился, я позвонил его жене.
Объяснил, мол, неожиданная встреча боевых друзей, так что ночевать ее муж
останется у меня.

Н-да… А через пару дней встречаю другого дружка из взвода.

– Слышал, – спрашиваю, – про Ури?

– Слышал, – говорит. – Рак у него был, облучали бедолагу. Но,
слава Всевышнему, – выкарабкался. И борода отросла. Такая же, колечками.

Нисим победоносно посмотрел на реб Вульфа.

– Если это не ретроактивное вмешательство в
причинно-следственный механизм, то что, что это тогда?

– Почему ты всегда ищешь объяснений? – вдруг спросил Акива, до
сих пор не вымолвивший ни единого слова. – Что за неуемная страсть к препарированию?
Весь мир должен быть разрезан, взвешен, обмерен и растолкован. Причем
немедленно, в рамках одной беседы. Так не бывает, реальность сложнее нашего
представления о ней.

– А как иначе? – недоумевающе спросил Нисим. – Зачем тогда все
истории? Приводим примеры, чтоб через них понять правило.

– Я не об этом, – поморщился Акива. – Понимать тоже можно
по-разному. Ты пытаешься из любой капли вытянуть всемирный закон. Я же
предпочитаю разложить примеры на столе, словно детский пазл, и пристально
рассматривать их. Не спеша, не торопясь с объяснениями. И тогда вдруг картинка
сама собой сложится в мозгу. Но ярче и красочней, чем поспешная зарисовка.

– Есть и такой способ, – согласился Нисим. – Но иногда он ни к
чему. Смотри, сейчас я расскажу историю, которая не требует долгого
разглядывания. Закон сам выпрыгивает из нее, как Ренессанс из Средневековья.

Н-да… Это произошло на ашдодском пляже, отдельном пляже для
мужчин, во время каникул в ешивах. Два «авреха» из Бней-Брака решили немного
развеяться, отдохнуть от непрерывного учения. Погрелись на песочке, зашли в
воду. А разговор ведут все о том же, обсуждают незаконченную тему из Талмуда.
Проходил мимо третий «аврех», прислушался к разговору.

– Во, – говорит, – неплохо устроились! Вы бы еще стендер
сюда притащили. Плавать надо, двигаться. На то он и отпуск, чтобы тело напрячь,
а голову отпустить.

Ну, пустились они плавать. Как уж там вышло, не знаю, но один
из «аврехим» начал тонуть. Друг его за волосы тянет, не дает на дно уйти, а сам
на помощь зовет. Подоспели спасатели, вытащили, давай откачивать. И хоть
бедняга под водой пробыл всего ничего, а захлебнуться успел.

Примчалась «скорая», тело к аппарату подключили, начали
работать. Врач хлопочет, хлопочет, а санитар, тоже с кипой на голове, подходит
ко второму «авреху» и советует тихонечко:

– Вы свидетельство о смерти сразу потребуйте, на месте. Меньше
волокиты, и на вскрытие не повезут.

– Какое вскрытие? – бледнеет друг. – Какое свидетельство, он
же и утонуть толком не успел!

– Успел, не успел, – говорит санитар, – а сердце остановилось.

Тут и врач подходит с видом сокрушенным и беспомощным.

– Все, – говорит, – в Его руках. А что в моих, я уже
перепробовал. Не помогает. Сообщите семье.

Отвернулся «аврех» и, как был в плавках и без шляпы, обратился
к Всевышнему.

– Год своей учебы отдаю, – просит, – заслугу целого года
учения, только оживи друга.

Проходит несколько секунд, и вдруг – о чудо – утопленник
начинает кашлять.

Врач с изменившимся лицом бежит к телу. Санитар вдогонку. Всю
аппаратуру прицепляют заново, и через десять минут, «покойник» открывает глаза.

Н-да… И это не россказни, не сказки досужие, это я сам, сам
видел. Была тебе одна объективная действительность, как вдруг – р-раз, и совсем
другая. И объективная, заметь, ничуть не меньше предыдущей. Так-то вот оно так,
– торжествующе заключил Нисим. – А пазлы… Пазлы пусть дети собирают.

Реб Вульф взглянул на часы.

– До вечерней молитвы осталось пятнадцать минут. Одну историю
еще рассказать можно.

– Пожалуй, – не спеша, произнес Акива, – я попробую это
сделать. Попробую разложить перед вами пазл. – Он иронично посмотрел на Нисима.
– А вы уж собирайте, как сумеете.

В стародавние времена жил на Кубе знаменитый раввин. В его
роду причудливым образом переплелись мудрецы и книгочеи с удачливыми купцами и
любителями дальних странствий. Глава рода за несколько лет до изгнания сумел
покинуть Испанию, и не просто покинуть, но и вывезти из нее все богатство. Его
потомки, осевшие в Брабанте, вовремя поддержали Вильгельма Оранского, а спустя
полвека, получив особые льготы, перебрались на Кубу. Формально раввин считался
главой торгового дома этой огромной, богатой и удачливой семьи, но на самом
деле предпочитал ни во что не вмешиваться, а провести отведенные ему годы в
синагоге над книгами. Именно годы, – повторил Акива,– я не оговорился. Старшие
дети в семье, наследники рода, умирали очень рано, самому везучему удалось
перевалить за тридцать два года. Раввина, о котором я веду рассказ, звали
Овадия, он женился, по обычаю своего рода очень рано и к тридцати годам уже
готовил к замужеству старшую дочь. Дальнейшее, – тут Акива остановился и достал
из сумочки небольшую тетрадь, в толстом переплете из потрескавшейся коричневой
кожи, – пусть расскажет сам раввин. В молодые годы мне довелось работать в
гаванском архиве и, перебирая бесконечные папки с документами, я наткнулся на
подшивку «Еврейских древностей». Так было написано на коробке, в которой
хранились всякого рода бумаги, относящиеся к еврейскому населению Кубы. Среди
них я обнаружил письмо раввина Овадии. Я переписал его и снабдил объяснениями.
Тогда мне казалось очень важным опубликовать этот документ, но в те времена
такой шаг был довольно опасным, а когда времена изменились, мой интерес угас, и
письмо так и осталось в старой записной книжке. Вы, – Акива обвел глазами
столпившихся вокруг стола прихожан, – его первые слушатели.

Он сосредоточенно полистал тетрадь, разыскивая нужную
страницу, поправил очки и принялся читать негромким, чуть скрипучим голосом.

– «Слуге Всевышнего, другу моей души, наставнику и гаону рабби
Шабтаю ибн-Атару, раввину Галапагосских островов.

Прежде всего я хотел бы узнать о здоровье достопочтимого
раввина, и лишь после этого просить разрешения вручить ему вселяющий трепет
рассказ, о котором я прошу не сообщать никому на свете. Спрячьте это письмо
подальше от людских глаз, но лучше всего, закончив, искромсайте его так, чтобы
ни одна человеческая душа не смогла его увидеть.

Волосы мои побелели, лицо обращено к востоку , а душу
наполняет южный ветер . Коридор подходит к концу, уже видна
гостеприимно распахнутая дверь во дворец . Смерть появилась в
моем окне, и пришло время поведать об истории, случившейся в те далекие дни,
когда жизнь, казалось, была завершена.

Все мои предки на протяжении нескольких столетий умирали, едва
достигнув порога тридцатилетия. Откуда пришло к нам это проклятие сынов Эли ,
никто не знает. Я родился в первый день месяца нисан, когда луна в полном
ущербе и, видимо, поэтому постоянно ощущал смутное томление, неутоленную жажду.
Именно эта жажда заставила просидеть, не разгибаясь, над книгами более двадцати
лет и сделала меня тем, кем сделала.

Ко дню своего тридцатилетия я прибыл, словно Мошиах, на белом
осле , завершив, насколько это возможно,
все свои земные дела. Осталось лишь одно: выбрать из двух кандидатов наиболее
достойного жениха для моей старшей дочери. Ей исполнилось пятнадцать, и спустя
год она должна была стоять под хупой. Помолвку я хотел сделать лично, успев до
того срока, когда угомонится звук мельницы .

Оба жениха учились у меня в ешиве, оба были достойными
молодыми людьми, выделяясь из всех прочих утонченностью души и способностями к
постижению Закона. Первый принадлежал к известной на Кубе семье земельных арендаторов,
второй, превосходивший его памятью и способностью к быстрому схватыванию
материала, происходил из португальских геров, бежавших на Кубу, чтобы принять
на себя ярмо заповедей.

Впрочем, про обоих я мог засвидетельствовать, что они подобны
выбеленной известью яме : каждый мог составить счастье моей
дочери, и оба одинаково были близки ее сердцу.

Однако мое предпочтение склон

ялось к первому из кандидатов. Не потому, что во мне существует
предубеждение против собирателей колосков , хотя
в нашей семье очень тщательно относились к чистоте родословной, а потому лишь,
что потомок португальцев казался мне чуть грубее.

Размышляя об этом, я отправился спать в ночь моего
тридцатилетия и вдруг провалился в необычайно глубокий сон. Во сне ко мне
явился величественный человек с утонченными чертами лица и длинной бородой.

– Что с тобой будет, Овадия? – вопрошал он, укоризненно
покачивая головой. – Чем все это кончится?

Я проснулся, обеспокоенный, но, полежав немного, снова заснул.
И вновь передо мной явился незнакомец. На сей раз он действовал более
решительно. Схватив меня за руку, он почти кричал:

– Почему ты спишь? Почему не взываешь к помощи Небес?

Я вскочил с постели весь в поту и долго не мог успокоиться.
Только через час, разобрав страницу Талмуда и отвлекшись от сновидения, мне
удалось прийти в себя. Осторожно улегшись в постель, я прикрыл глаза.

Незнакомец возник сразу после того, как опустились веки. Рядом
с ним стояли два спутника, и хоть выглядели они весьма сурово, но говорили
спокойно и вразумительно.

– Это не сон, – сказал один из них. – Это истинное видение.

– Посмотри на меня, Овадия, – произнес незнакомец. – Посмотри
внимательно.

Я посмотрел и вдруг понял, что передо мной основатель нашего
рода. Как и откуда пришло ко мне это понимание – не знаю, ведь его портрет не
сохранился. Видимо, когда человек падает в яму , с
Небес протягивают ему помощь, открывая закрытое.

– Ты пришел, чтобы возвестить о моей смерти? – спросил я,
содрогаясь от ужаса.

– Нет, – покачал головой предок, – хоть она и близка. Но ты можешь
ее избежать.

– Как, скажи как!

– Я не могу открыть тебе всего, Будущий мир и ваш разделены
преградой, и не в моих силах разрушить стену. Я могу только намекнуть – «Бава
Кама» .

– «Бава Кама»?

– Да, «Бава Кама». Постара

йся понять, о чем идет речь. Уже много лет я прихожу во сне к
моим потомкам, но ни один из них не смог догадаться. В этом истинная причина их
ранней смерти. Подумай, подумай хорошенько!

Тут я набрался смелости и попросил его, чтобы он мне все
разъяснил. По-видимому, я сказал это громче, чем собирался, и, внезапно
проснувшись, обнаружил, что и эта встреча происходила во сне.

Спать я уже не мог. Всю следующую неделю я провел, словно в
Судный день , не выходя из синагоги. Мне уже не
раз приходилось учить «Бава Кама», но тут я окунулся в трактат до верхушек
волос. Рамбам, Рашбам, рабейну Там, Риф, Рош, Райвед
крутились перед моими глазами даже в коротких промежутках сна. К следующей
субботе я выучил трактат почти наизусть, но ни на йоту не продвинулся в понимании
того, о чем намекал мой предок.

Субботнюю молитву я проплакал, накрывшись с головой таллисом,
так, чтобы окружающие не видели моих слез. Когда все разошлись по домам на
кидуш, я снова открыл «Бава Кама», но через несколько минут заснул, сморенный
недельным постом и бессонницей.

И тут мне снова открылся мой предок, на этот раз облаченный в
белые одеяния. Я был очень взволнован и пристально вглядывался в его
величественное и суровое лицо. Он приблизился и сказал, что слезы, столь щедро
пролитые мной во время молитвы, смягчили Высшее Милосердие, и он послан, чтобы
объяснить мне, как можно отменить вынесенный приговор.

– Ищи в старых книгах, – сказал он, пристально смотря на меня.
– Ищи в старых книгах.

Открыв глаза, я долго размышлял, о каких старых книгах могла
идти речь. У нас в семье сохранились манускрипты, вывезенные из Испании, но я
еще в детстве прочитал их несколько раз. Трактата «Бава Кама» среди них не
было.

После окончания субботы я тщательно перебрал всю библиотеку,
но кроме уже знакомых мне книг ничего не обнаружил. О чем же хотел сказать мой
предок, какую загадку мне предстоит разрешить?

Я не мог ни есть, ни спать, ни заниматься учебой. «Старые
книги, старые книги», – вертелось в моей голове. Пятикнижие, Талмуд, раввинские
респонсы вполне соответствовали этому определению. Сбитый с толку и
раздосадованный, я пошел спать.

Предок поджидал меня сразу за порогом сна. Его лицо излучало
свет, и он снова был одет во все белое.

– Сколько времени ты будешь обременять меня своей судьбой?! –
сердито спросил он.

Я хотел объяснить ему, что не представляю, в чем дело, но не
смог, и заплакал. Слезы текли из моих глаз обильно и долго, и все это время
предок молчал, сурово глядя на меня. Наконец мне удалось выдавить несколько
жалких слов объяснения, и от них я зарыдал так сильно, что проснулся.

Не знаю почему, но мне показалось, будто решение загадки
совсем близко. Я вскочил с постели, вымыл руки и
поспешил в библиотеку. Подойдя к громадному книжному шкафу, я остановился,
словно Моше перед кустом . Догадка осенила меня внезапно,
точно вложенная кем-то извне.

Дела нашего торгового дома велись очень тщательно. Это была
традиция, подкрепленная Законом. Все доходы и расходы скрупулезно вносились в
гроссбухи, в конце каждой страницы вписывался отчет, а сами страницы были
пронумерованы и сшиты так, чтобы нельзя было ни вытащить, ни переменить. Иногда
я перелистывал эти гроссбухи, дивясь на разные почерки разных людей, ведших
записи на протяжении многих десятков лет. В мои обязанности главы торгового
дома входила тщательная еженедельная инспекция этих записей, но я полностью полагался
на управляющего и переложил на него и эту заботу.

Стоя перед шкафом, я вдруг сообразил, что гроссбухи тоже
называются книгами и имеют непосредственное отношение к «Бава Кама». Едва
дождавшись утра, я поспешил в контору. Управляющий был весьма удивлен моим
ранним приходом. Еще больше удивила его просьба показать гроссбухи.

Распахнув двери старинного шкафа, в котором хранились отчеты
за многие десятилетия, я дрожащими руками вытащил самую первую книгу. На каждой
странице красовалась подпись основателя нашего рода, и начиналась книга еще в
Испании. Как видно, предыдущие книги он не смог или не сумел вывезти.

Я уселся за стол, раскрыл гроссбух и принялся за тщательное
изучение, исследуя каждую запись с таким тщанием, словно передо мной лежал
«Хошен Мишпат» . Страницы были мелко испещрены
записями о разного рода финансовых операциях. Разобраться, кто, кому, сколько и
на каких условиях продал, купил или ссудил, было невозможно, я совершенно не
представлял, о каких товарах и сделках идет речь. Но меня это не смущало,
где-то в глубине царила абсолютная уверенность, что я сразу узнаю искомое.

Спустя полчаса я обнаружил отметку о ссуде, полученной моим
предком от португальского богача. В отличие от всех других записей сумма была
обведена красными чернилами. Я принялся перелистывать книгу, но нигде не
обнаружил ничего похожего. Красные чернила больше не появлялись. Следовательно,
подумал я, они должны что-то означать.

В каком случае, продолжал я размышлять, выделяют запись о
ссуде? Только в одном – если ее забыли или не смогли вернуть.

Обнаружить это было легче легкого. Я пролистал все гроссбухи
на пятьдесят лет вперед и нигде не обнаружил записи о возврате долга
португальцу. Значит, мы остались должны. Но сколько сегодня придется заплатить
мне, прямому наследнику должника, если удастся отыскать потомков богача?

Перечитав условия, я ужаснулся. За минувшие столетия
сравнительно небольшая сумма превратилась в целое состояние. Ее возврат не
разорит наш торговый дом, но сильно пошатнет его устойчивость. Да и кому
возвращать, где отыскать наследников португальского богатея? Сколько лет
прошло, сколько войн пронеслось над Португалией!

Эти мысли не оставляли меня до вечера. Укладываясь в постель,
я точно знал, что предок уже поджидает меня за смутной границей сна. И не
ошибся!

Вид его был суров: брови насуплены, кожа над переносицей
собралась в морщины.

– И ты еще медлишь! – вскричал, завидев меня. – Ты
раздумываешь? Немедленно просыпайся и рассылай посланцев во все концы
Португалии.

– Может быть, – робко попросил я, – стоит подождать до
рассвета? Нехорошо будить людей в столь неурочное время.

– Корабль на Лиссабон отплывет из Гаваны в шесть часов утра.
Следующий придет только через месяц. И кроме того, – он слегка смягчил голос и
посмотрел на меня с нескрываемой гордостью, – ты должен был умереть этой ночью.
Твоя проницательность отсрочила приговор: тебе подарили полгода. Если долг не
будет возвращен, приговор вступит в силу, и все пойдет по заведенному кругу.
Другой мой праправнук, способный разгадать тайну, родится только через тридцать
шесть лет.

Так я и поступил. Все дела, в том числе и свадьбу дочери, я
отложил до завершения вопроса. Спустя три месяца посланцы вернулись. Трое с
пустыми руками, двое с обрывками сведений, а один с радостной вестью: потомки
давно разорившихся португальских богачей двадцать лет назад переселились на
Кубу.

Дальнейшие поиски не составили трудов и, к своему величайшему
изумлению, я узнал, что один из женихов моей дочери, сын португальских геров, и
есть тот, кому необходимо вручить долг.

В первый же день после свадьбы я отвел зятя в свой кабинет и
без лишних слов вручил ему сумму, в точности соответствующую величине долга.
Молодой муж, удивленный и обрадованный столь щедрым приданым, не знал, как благодарить,
а я помалкивал, не желая до поры до времени придавать гласности эту
удивительную историю.

Предка своего я больше не видел, очевидно, мои действия
оказались правильными, и порукой тому тот преклонный возраст, до которого я
дожил благодаря помощи Всевышнего.

Воздух Кубы напоен суевериями, возможно, виной тому сама
почва, пропитанная тысячелетним идолопоклонством туземных племен. Даже в
еврейской среде постоянно крутятся нелепые россказни о духах, нечистой силе,
бесах, демонах и прочей ерунде. Поэтому я так и не решился обнародовать
событие, о котором рассказываю вам, спустя столько лет.

Жернова моей мельницы затихают, Всевышний благословил меня,
словно Авраама , отца нашего, доброй старостью, и
близок день, когда я предстану перед Судом праведным. Будущее меня страшит,
беспрестанные сомнения терзают мою душу: был ли
я достаточно усерден в изучении Закона
и выполнении заповедей? Прошу вас, молитесь о моей доле в Будущем мире,
потому, что Б-г благосклонен к вашим молитвам.

Ваш друг, преданный вам душой и сердцем, в слезах пишущий эти
строки».

Акива захлопнул тетрадь. Несколько секунд в комнате висело
молчание, затем реб Вульф прокашлялся и негромко объявил:

– Чувство реальности подсказывает мне, что наступило время
молитвы.

Все шумно поднялись, затопали и столпились у дверей, учтиво
пропуская друг друга.

В главном зале уже включили верхний свет. Огромная люстра
сверкала и переливалась тысячами острых, перламутровых лучиков. И так хорошо,
так радостно было открывать книгу, привычно отыскивая нужную страницу, громко
отвечать «Омейн», низко кланяться, ощущая всем телом свое живое, крепкое
присутствие на благословенной и доброй земле, что молитву того вечера тотчас
подхватили ангелы и немедленно вплели в сияющую корону Всевышнего.

Ежемесячный
литературно-публицистический журнал и издательство.

Дети
пророка Эли, служившего во временном Храме в Шило, вели себя недостой-ным
образом, и поэтому их потомки на протяжении многих поколений умирали в ран-нем
возрасте.

Осел –
«хамор» – созвучно со словом «хомер» – «материя». Обычно под этим
подразумевается материальная основа человека, его тело. Восседание на осле
означает властвование над страстями, а масть осла, напоминающая выбеленную
временем ткань, означает, что Овадии удалось не только подчинить их своей воле,
но лишить силы, подобно тому, как лишаются яркости выгоревшие под солнцем
краски.

Намек на
фразу из книги царя Соломона «Коэлес»: «И закроются ворота на рынке, когда
угомонится звук мельницы, и пробудится от щебета птиц, и станут презренны все
поющие».

Один из
разделов кодекса законов «Шулхан Орух», разбирающий имущественные отношения.

Намек на фразу из Пятикнижия: «И скончался Авраам, умерев
в доброй старости, – мудрец, удовлетворенный жизнью».

Крутяк! 2

Каждый год я с нетерпением жду 1 сентября. Все думают, что я скучаю по учебе. На самом деле я скучаю по одноклассникам и переменам.

Перемена! Какое классное слово. Как много оно в себя включает. Вот чем отличается перемена от урока? Например, на математике только решаешь, на русском языке пишешь по правилам, на физкультуре бегаешь. А на перемене можно сделать домашнюю работу, выучить правила, побегать по коридорам, постоять в углу, сбегать в столовую и еще много чего интересного.

У меня есть любимые занятия на переменах. На самой большой перемене, которая 20 минут, я люблю бывать в школьной библиотеке. Наш библиотекарь Татьяна Ивановна нас всех приветливо встречает и усаживает за столы. В библиотеке много книг для всех возрастов. Малыши читают тонкие книжки, мне они уже не интересны. Я люблю детские энциклопедии. В энциклопедии можно прочитать обо всем. Мне нравятся энциклопедии о динозаврах, спорте и животных. Когда нам задают дополнительные задания, я всегда хожу в библиотеку. Я беру книги читать домой. Мне кажется, чтение помогает улучшить оценки.

На следующей перемене я обязательно хожу в нашу столовую. Как там вкусно пахнет! Повара все в белых халатах и колпаках. Они быстро всех обслуживают. Дежурные ходят между столами и убирают грязную посуду. Я даже в очереди в столовой люблю стоять. В это время я выбираю, что я буду кушать. Я люблю пирожки с картошкой или яблоками. Пирожки очень вкусные и получаются как у мамы. После того, как я поем, всегда говорю поварам спасибо.

А на маленьких переменах я люблю бегать по коридорам. У нас в школе 3 этажа, но я успеваю везде. Правда, за это наказывают. Меня даже выставляли на линейке. Но я все равно бегаю. Когда на улице тепло мы с мальчишками на перемене выходим на улицу. Осенью собираем желтые листья и шуршим ими. В парке за школой большая аллея. Осенью там столько листьев! Листья разные: круглые, овальные и даже фигурные листья. Получаются красивые букеты. Мы их потом девчонкам дарим. Они очень довольны.

Весной на перемене мы берем в руки почки деревьев. Пальцы потом склеиваются между собой и тетрадные листы прилипают. Зато как пахнет! Будущим летом. Иногда мы даже успеваем нарвать подснежников. Тогда на столе у учителя стоит маленький букетик.
Я очень люблю перемены. В школе без них никак не обойтись. Мне бы хотелось, чтобы перемены были больше, чем уроки. Но я знаю, что так нельзя. В школе нужно учиться. Уроки я тоже люблю, просто с нетерпением жду каждую перемену. Свои перемены я никогда не забуду.

Ещё больше сочинений на тему: «На перемене»

Перемена – это небольшой перерыв между уроками. Она создана для того, чтобы ученики и учителя могли отдохнуть, пообедать восстановить силы и­ могли переключиться на другой предмет.

Все ученики очень любят перемены и иногда на особо скучных уроках считают минуты до начала перемены, чтоб отдохнуть и немного повеселиться. На перемене можно что-то обсудить со своими друзьями, проветрится.

В нашей школе обычно перемены длятся десять минут, но есть две длинные, одна длится пятнадцать минут, а другая двадцать минут. На переменах мы переходим из одного кабинета в другой, на другой урок, а потом идем отдыхать. Ранней осенью, когда еще тепло, или весной, когда уже тепло, можно проводить перемены на улице, наслаждаясь последними теплыми лучами солнца. Мы выходим на улицу, болтаем о том, о сем, дурачимся, в общем, делаем то, что на уроках нельзя. Зимой мы редко выходим в школьный двор, только когда выпадает много снега, мы играем в снежки и играем с одноклассниками в салки по снегу – это очень весело.

На больших переменах мы идем в столовую обедать или в библиотеку за книгами. Некоторые делают домашнее задание, которые задали на следующий день, чтоб не терять время зря, а некоторые списывают домашнее задание на следующий урок, потому что дома не выполнили, бывает и такое. Во время перемены школа наполняется большим количеством звуков: грохотом, хохотом, криком, пением. Малыши куда-то мчатся, врезаясь в высоких старшеклассников, которые объясняют им, что нельзя бегать по школе. Хотя и сами иногда нарушают это правило, поэтому в нашей школе организованно дежурство учителей и учеников старших классов. Они стоят в коридорах на переменах и делают замечания нарушителям. Таким образом, учеников приучают к ответственности и дисциплине. Особо «отличившихся» учеников объявляют на линейке в конце рабочей недели, чтоб им было стыдно.­

Мне больше нравится длинные перемены, потому что можно дольше отдыхать и общаться с друзьями из других классов.

Источник: sdamna5.ru

Перемена ‒ это всего несколько минут, но каких сладких и долгожданных для любого ученика. Это неотъемлемая часть школьной жизни. И за эти короткие мгновения между уроками успевает произойти столько, сколько никогда не произойдет за сорок минут самого насыщенного и интересного урока. Перемена ‒ это маленькая жизнь, которая может многому научить.

Все, что случается на переменках бывает радостным, светлым, добрым, а может быть грустным, обидным, болезненным и даже горьким. Есть случаи смешные, глупые, забавные, а есть очень поучительные и эмоциональные. Даже, если ты предпочел совсем не выходить из класса на перемене, это не значит, что с тобой ничего не произойдет в эти минуты отдыха от занятий. У каждого школьника есть огромная коллекция историй, произошедших с ним и его товарищами на переменах.Я хочу рассказать одну из них.

Прозвенел звонок, домашнее задание мы уже получили, поэтому историк нас задерживать не стал. Толпа моих одноклассников хлынула к выходу, меня этим напором тоже вынесло в школьный холл. Постепенно все это пространство заполнили ученики разных классов, снующие как муравьи. И вот мы с товарищами видим такую картину: один второклассник ударил другого, и тот заплакал. Можно было пройти мимо, знаем как это бывает, сами такими были. Но Ванька не удержался, ему было обидно за маленького мальчика, у него ведь брат такого возраста. И мы подошли к ребятам поговорить. Оказалось, что драчун был обижен не меньше, так как пострадавший отнял у него диск с любимой компьютерной игрой, который он принес в школу, чтобы похвастаться.

Поговорили мы с малышами по душам. Пришлось им объяснять и то, что кулаками спор не решается, и то что хвастаться нехорошо, и то, что чужое без спросу не берут хорошие люди, да и, что вообще ссора ‒ это последнее дело. В общем, помирили. Диск был возращен на родину, точнее к законному владельцу, а среди друзей снова воцарилась гармония. А мы остались очень довольны собой, ведь мы помогли младшим товарищам, пусть даже совсем немного. Быть полезным и чувствовать себя взрослым ‒ это вдвойне приятно.

В качестве заключения я хочу сказать, что на перемене можно не только отдыхать, играть и развлекаться. Нужно быть внимательным друг к другу и младшим ученикам. Ведь кому-то из них может потребоваться твоя помощь, пусть даже самая маленькая.

Источник: ensoch.ru

Какой должна быть школьная перемена и почему? Я думаю, школьная перемена должна быть для всех разной. Один хочет тихо посидеть в кресле и расслабиться, послушать нежную музыку, сопровождаемую шелестом волн и криком чаек. Другому нужно плотно поесть. Третьему — побегать с мячом или поиграть в настольный теннис. Мы все разные и не можем желать одного и того же. Значит, в школе обязательно должна быть комната психологической разгрузки. В ней — тишина, звуки из шумного коридора не будут проникать благодаря хорошей изоляции. Цветы, аквариум, мягкие диваны и кресла, музыкальные центры с наушниками — всё это поможет за несколько минут снять стресс, отдохнуть. Буфет — необходимость для учеников. Причём он должен работать так, чтобы не было очередей. Иначе всю перемену простоишь за булкой и стаканом чая, а потом будешь всё это не прожёвывать, а стремительно проглатывать. Наконец, специальный малый спортзал для желающих активно отдыхать на перемене. Здесь — стол для тенниса, мячи, скакалки, гантельки, простейшие тренажёры типа велосипеда или беговой дорожки. Надеюсь, всё это появится в нашей школе в ближайшее время. Так хочется на переменах не бродить уныло по коридорам и не сидеть в шумном классе!

М

ы
с Мишкой так заигрались в хоккей, что совсем забыли, на каком мы находимся свете, и когда спросили одного проходящего мимо дяденьку, который час, он нам сказал:

— Ровно два.

Мы с Мишкой прямо за голову схватились. Два часа! Каких-нибудь пять минут поиграли, а уже два часа! Ведь это же ужас! Мы же в школу опоздали! Я подхватил портфель и закричал:

— Бегом давай, Мишка!

И мы полетели как молнии. Но очень скоро устали и пошли шагом.

Мишка сказал:

— Не торопись, теперь уже все равно опоздали. Я говорю:

— Ох, влетит… Родителей вызовут! Ведь без уважительной же причины.

Мишка говорит:

— Надо ее придумать. А то на совет отряда вызовут. Давай выдумаем поскорее!

Я говорю:

— Давай скажем, что у нас заболели зубы и что мы ходили их вырывать.

Но Мишка только фыркнул:

• У обоих сразу заболели, да? Хором заболели!.. Нет, так не бывает. И потом: если мы их рвали, то где же дырки?
  Я говорю:

— Что же делать? Прямо не знаю… Ой, вызовут на совет, родителей пригласят!.. Слушай, знаешь что? Надо придумать что-нибудь интересное и храброе, чтобы нас еще и похвалили за опоздание, понял?

Мишка говорит:

— Это как?

— Ну, например, выдумаем, что где-нибудь был пожар, мы как будто ребенка из этого пожара вытащили, понял? Мишка обрадовался:

— Ага, понял! Можно про пожар выдумать, а то еще лучше сказать, как будто лед на пруду проломился, и ребенок этот — бух!.. В воду упал! А мы его вытащили… Тоже красиво!

— Ну да, — говорю я, — правильно! Но пожар все-таки лучше!

— Ну нет, — говорит Мишка, — именно что лопнувший пруд интереснее!

И мы с ним еще немножко поспорили, что интересней и
храбрей, и не доспорили, а уже пришли к школе.

А
в раздевалке наша гардеробщица тетя Паша вдруг говорит
:

— Ты где это так оборвался, Мишка? У тебя весь воротник без пуговиц. Нельзя таким чучелом в класс являться. Все равно уж ты опоздал, давай хоть пуговицыто пришью! Вон у меня их целая коробка. А ты, Дениска, иди в класс, нечего тебе тут торчать!

Я сказал Мишке:

— Ты поскорее тут шевелись, а то мне одному, что ли, отдуваться?

Но тетя Паша шуганула меня:

— Иди, иди, а он за тобой! Марш!

И вот я тихонько приоткрыл дверь нашего класса, просунул голову, и вижу весь класс, и слышу, как Раиса Ивановна диктует по книжке:

— «Птенцы пищат…»

У
доски стоит Валерка и выписывает корявыми буквами: «Птенцы пестчат
«

Я
не выдержал и рассмеялся, Раиса Ивановна подняла глаза и увидела меня. Я сразу сказал:

— Можно войти, Раиса Ива-новна?

— Ах, это ты, Дениска, — сказала Раиса Ивановна. — Что ж, входи! Интересно, где это ты пропадал?

Я
вошел в класс и остановился у
шкафа. Раиса Ивановна вгляделась в меня и прямо ахнула:

— Что у тебя за вид? Где это ты так извалялся? А? Отвечай толком!

А
я еще ничего не придумал и не могу толком отвечать, а так, говорю что попало, все подряд, только чтобы время протянуть:

— Я, Раиса Иванна, не один… Вдвоем мы, вместе с Мишкой… Вот оно как. Ого!.. Ну и дела. Так и так! И так далее.

А Раиса Ивановна:

— Что, что? Ты успокойся, говори помедленней, а то непонятно!
Что случилось? Где вы были? Да говори же!

А я совсем не знаю, что говорить. А надо говорить. А что будешь говорить, когда нечего говорить?

Вот я и говорю:

— Мы с Мишкой. Да. Вот… Шли себе и шли. Никого не трогали. Мы в школу шли, чтоб не опоздать. И вдруг такое! Такое дело, Раиса Ивановна, прямо ох-хо-хо! Ух ты! Ай-яй-яй.

Тут все в классе рассмеялись и загалдели. Особенно громко — Валерка. Потому что он уже давно предчувствовал двойку за своих «птенцов». А тут урок остановился, и можно смотреть на меня и хохотать. Он прямо покатывался. Но Раиса Ивановна быстро прекратила этот базар.

— Тише, — сказала она, — дайте разобраться! Кораблев! Отвечай, где вы были? Где Миша?А у
меня в голове уже началось какое-то завихрение от всех этих приключений, и я ни с того ни с сего брякнул:

— Там пожар был!

И сразу все утихли. А Раиса Ивановна побледнела и говорит:

— Где пожар?

А
я:

— Возле нас. Во дворе. Во флигеле. Дым валит — прямо клубами. А мы идем с Мишкой мимо этого… как его… мимо черного хода! А дверь этого хода кто-то доской снаружи припер. Вот. А мы идем! А оттуда, значит, дым! И кто-то пищит. Задыхается. Ну, мы доску отняли, а там маленькая девочка. Плачет. Задыхается. Ну, мы ее за руки, за ноги — спасли. А тут ее мама прибегает, говорит: «Как ваша фамилия, мальчики? Я про вас в газету благодарность напишу». А мы с
Мишкой говорим: «Что вы, какая может быть благодарность за эту пустяковую девчонку! Не стоит благодарности. Мы скромные ребята». Вот. И мы ушли с Мишкой. Можно сесть, Раиса Ивановна?

Она встала из-за стола и подошла ко мне. Глаза у нее были серь езные и счастливые. Она сказала:

— Как это хорошо! Очень, очень рада, что вы с Мишей такие молодцы! Иди садись. Сядь. Посиди…

И я видел, что она прямо хочет меня погладить или даже поцеловать. И мне от всего этого не очень-то весело стало. И я пошел потихоньку на свое место, и весь класс смотрел на меня, как будто я и вправду сотворил что-то особенное. И на душе у меня скребли кошки. Но в это время дверь распахнулась, и на пороге показался Мишка. Все повернулись и стали смотреть на него. А Раиса Ивановна обрадовалась.

— Входи, — сказала она, — входи, Мишук, садись. Сядь. Посиди. Успокойся. Ты ведь, конечно, тоже переволновался.

— Еще как! — говорит Мишка. — Боялся, что вы заругаетесь.

— Ну, раз у тебя уважительная причина, — говорит Раиса Ивановна, — ты мог не волноваться. Все-таки вы с Дениской человека спасли. Не каждый день такое бывает.

Мишка даже рот разинул. Он, видно, совершенно забыл, о чем мы с ним говорили.

— Ч-ч-человека? — говорит Мишка и даже заикается. — С…с…спасли? А кк…кк…кто спас?

Тут я понял, что Мишка сейчас все испортит. И я решил ему помочь, чтобы натолкнуть его и чтобы он вспомнил, так ласковенько ему улыбнулся и говорю:

— Ничего не поделаешь, Мишка, брось притворяться…

Интересные рассказы Виктора Голявкина для младших школьников. Рассказы для чтения в начальной школе. Внеклассное чтение в 1-4 классах.

Виктор Голявкин. ТЕТРАДКИ ПОД ДОЖДЁМ

На перемене Марик мне говорит:

— Давай убежим с урока. Смотри, как на улице хорошо!

— А вдруг тётя Даша задержит с портфелями?

— Нужно портфели в окно побросать.

Глянули мы в окно: возле самой стены сухо, а чуть подальше — огромная лужа. Не кидать же портфели в лужу! Мы сняли ремни с брюк, связали их вместе и осторожно спустили на них портфели. В это время звонок зазвенел. Учитель вошёл. Пришлось сесть на место. Урок начался. Дождь за окном полил. Марик записку мне пишет:

Пропали наши тетрадки

Я ему отвечаю:

Пропали наши тетрадки

Он мне пишет:

Что делать будем?

Я ему отвечаю:

Что делать будем?

Вдруг вызывают меня к доске.

— Не могу, — говорю, — я к доске идти.

«Как же, — думаю, — без ремня идти?»

— Иди, иди, я тебе помогу, — говорит учитель.

— Не надо мне помогать.

— Ты не заболел ли случайно?

— Заболел, — говорю.

— Ас домашним заданием как?

— Хорошо с домашним заданием.

Учитель подходит ко мне.

— А ну, покажи тетрадку.

— Что с тобой происходит?

— Придётся тебе поставить двойку.

Он открывает журнал и ставит мне двойку, а я думаю о своей тетрадке, которая мокнет сейчас под дождём.

Поставил учитель мне двойку и спокойно так говорит:

— Какой-то сегодня ты странный…

Виктор Голявкин. НЕ ВЕЗЁТ

Однажды прихожу я домой из школы. В этот день я как раз двойку получил. Хожу по комнате и пою. Пою и пою, чтоб никто не подумал, что я двойку получил. А то будут спрашивать ещё: «Почему ты мрачный, почему ты задумчивый? »

Отец говорит:

— Что это он так поёт?

А мама говорит:

— У него, наверное, весёлое настроение, вот он и поёт.

Отец говорит:

— Наверное, пятёрку получил, вот и весело человеку. Всегда весело, когда какое-нибудь хорошее дело сделаешь.

Я как это услышал, ещё громче запел.

Тогда отец говорит:

— Ну ладно, Вовка, порадуй отца, покажи дневник.

Тут я сразу петь перестал.

— Зачем? — спрашиваю.

— Я вижу, — говорит отец, — тебе очень хочется дневник показать.

Берёт у меня дневник, видит там двойку и говорит:

— Удивительно, получил двойку и поёт! Что он, с ума сошёл? Ну-ка, Вова, иди сюда! У тебя, случайно, нет температуры?

— Нет у меня, — говорю, — никакой температуры…

Отец развёл руками и говорит:

— Тогда нужно тебя наказать за это пение…

Вот как мне не везёт!

Виктор Голявкин. ВОТ ЧТО ИНТЕРЕСНО

Когда Гога начал ходить в первый класс, он знал только две буквы: О — кружочек и Т — молоточек. И всё. Других букв не знал. И читать не умел.

Бабушка пыталась его учить, но он сейчас же придумывал уловку:

— Сейчас, сейчас, бабуся, я тебе вымою посуду.

И он тут же бежал на кухню мыть посуду. И старенькая бабушка забывала про учёбу и даже покупала ему подарки за помощь в хозяйстве. А Гогины родители были в длительной командировке и надеялись на бабушку. И конечно, не знали, что их сын до сих пор читать не научился. Зато Гога часто мыл пол и посуду, ходил за хлебом, и бабушка всячески хвалила его в письмах родителям. И читала ему вслух. А Гога, устроившись поудобней на диване, слушал с закрытыми глазами. «А зачем мне учиться читать, — рассуждал он, — если бабушка мне вслух читает». Он и не старался.

И в классе он увиливал как мог.

Учительница ему говорит:

— Прочти-ка вот здесь.

Он делал вид, что читает, а сам рассказывал по памяти, что ему бабушка читала. Учительница его останавливала. Под смех класса он говорил:

— Хотите, я лучше закрою форточку, чтобы не дуло.

— У меня так кружится голова, что я сейчас, наверное, упаду…

Он так искусно притворялся, что однажды учительница его к врачу послала. Врач спросил:

— Как здоровье?

— Плохо, — сказал Гога.

— Что болит?

— Ну, тогда иди в класс.

— Почему?

— Потому что у тебя ничего не болит.

— А вы откуда знаете?

— А ты откуда знаешь? — засмеялся врач. И он слегка подтолкнул Гогу к выходу. Больным Гога больше никогда не притворялся, но увиливать продолжал.

И старания одноклассников ни к чему не привели. Сначала к нему Машу-отличницу прикрепили.

— Давай будем серьёзно учиться, — сказала ему Маша.

— Когда? — спросил Гога.

— Да хоть сейчас.

— Сейчас я приду, — сказал Гога.

И он ушёл и не вернулся.

Потом к нему Гришу-отличника прикрепили. Они остались в классе. Но как только Гриша открыл букварь, Гога полез под парту.

— Ты куда? — спросил Гриша.

— Иди сюда, — позвал Гога.

— А здесь нам никто мешать не будет.

— Да ну тебя! — Гриша, конечно, обиделся и сейчас же ушёл.

Больше к нему никого не прикрепляли.

Время шло. Он увиливал.

Приехали Гогины родители и обнаружили, что их сын не может прочесть ни строчки. Отец схватился за голову, а мать за книжку, которую она привезла своему ребёнку.

— Теперь я каждый вечер, — сказала она, — буду читать вслух эту замечательную книжку своему сыночку.

Бабушка сказала:

— Да, да, я тоже каждый вечер читала вслух Гогочке интересные книжки.

Но отец сказал:

— Очень даже напрасно вы это делали. Наш Гогочка разленился до такой степени, что не может прочесть ни строчки. Прошу всех удалиться на совещание.

И папа вместе с бабушкой и мамой удалились на совещание. А Гога сначала заволновался по поводу совещания, а потом успокоился, когда мама стала ему читать из новой книжки. И даже заболтал ногами от удовольствия и чуть не сплюнул на ковёр.

Но он не знал, что это было за совещание! Что там постановили!

Итак, мама прочла ему полторы страницы после совещания. А он, болтая ногами, наивно воображал, что так и будет дальше продолжаться. Но когда мама остановилась на самом интересном месте, он опять заволновался.

А когда она протянула ему книгу, он ещё больше заволновался.

Он сразу предложил:

— Давай я тебе, мамочка, вымою посуду.

И он побежал мыть посуду.

Он побежал к отцу.

Отец строго сказал, чтобы он никогда больше не обращался к нему с такими просьбами.

Он сунул книгу бабушке, но она зевнула и выронила её из рук. Он поднял с пола книгу и опять отдал бабушке. Но она опять выронила её из рук. Нет, раньше она никогда так быстро не засыпала в своём кресле! «Действительно ли, — думал Гога, — она спит или ей на совещании поручили притворяться? » Гога дёргал её, тормошил, но бабушка и не думала просыпаться.

В отчаянии он сел на пол и стал рассматривать картинки. Но по картинкам трудно было понять, что там дальше происходит.

Он принёс книгу в класс. Но одноклассники отказывались ему читать. Даже мало того: Маша тут же ушла, а Гриша вызывающе полез под парту.

Гога пристал к старшекласснику, но тот щёлкнул его по носу и засмеялся.

Вот что значит домашнее совещание!

Вот что значит общественность!

Он вскорости прочёл всю книгу и много других книг, но по привычке никогда не забывал сходить за хлебом, вымыть пол или посуду.

Вот что интересно!

Виктор Голявкин. В ШКАФУ

Перед уроком я в шкаф залез. Я хотел мяукнуть из шкафа. Подумают, кошка, а это я.

Сидел в шкафу, ждал начала урока и не заметил сам, как уснул.

Просыпаюсь — в классе тихо. Смотрю в щёлочку — никого нет. Толкнул дверь, а она закрыта. Значит, я весь урок проспал. Все домой ушли, и меня в шкафу заперли.

Душно в шкафу и темно, как ночью. Мне стало страшно, я стал кричать:

— Э-э-э! Я в шкафу! Помогите!

Прислушался — тишина кругом.

— О! Товарищи! Я в шкафу сижу!

Слышу чьи-то шаги. Идёт кто-то.

— Кто здесь горланит?

Я сразу узнал тётю Нюшу, уборщицу.

Я обрадовался, кричу:

— Тётя Нюша, я здесь!

— Где ты, родименький?

— В шкафу я! В шкафу!

— Как же ты, милый, туда забрался?

— Я в шкафу, бабуся!

— Так уж слышу, что ты в шкафу. Так чего ты хочешь?

— Меня заперли в шкаф. Ой, бабуся!

Ушла тётя Нюша. Опять тишина. Наверное, за ключом ушла.

Пал Палыч постучал в шкаф пальцем.

— Там нет никого, — сказал Пал Палыч.

— Как же нет. Есть, — сказала тётя Нюша.

— Ну где же он? — сказал Пал Палыч и постучал ещё раз по шкафу.

Я испугался, что все уйдут, я останусь в шкафу, и изо всех сил крикнул:

— Я здесь!

— Кто ты? — спросил Пал Палыч.

— Я… Цыпкин…

— Зачем ты туда забрался, Цыпкин?

— Меня заперли… Я не забрался…

— Гм… Его заперли! А он не забрался! Видали? Какие волшебники в нашей школе! Они не забираются в шкаф, в то время как их запирают в шкафу. Чудес не бывает, слышишь, Цыпкин?

— Слышу…

— Ты давно там сидишь? — спросил Пал Палыч.

— Не знаю…

— Найдите ключ, — сказал Пал Палыч. — Быстро.

Тётя Нюша пошла за ключом, а Пал Палыч остался. Он сел рядом на стул и стал ждать. Я видел сквозь

щёлку его лицо. Он был очень сердитый. Он закурил и сказал:

— Ну! Вот до чего доводит шалость. Ты мне честно скажи: почему ты в шкафу?

Мне очень хотелось исчезнуть из шкафа. Откроют шкаф, а меня там нет. Как будто бы я там и не был. Меня спросят: «Ты был в шкафу?» Я скажу: «Не был». Мне скажут: «А кто там был?» Я скажу: «Не знаю».

Но ведь так только в сказках бывает! Наверняка завтра маму вызовут… Ваш сын, скажут, в шкаф залез, все уроки там спал, и всё такое… как будто мне тут удобно спать! Ноги ломит, спина болит. Одно мученье! Что было мне отвечать?

Я молчал.

— Ты живой там? — спросил Пал Палыч.

— Живой…

— Ну сиди, скоро откроют…

— Я сижу…

— Так… — сказал Пал Палыч. — Так ты ответишь мне, почему ты залез в этот шкаф?

— Кто? Цыпкин? В шкафу? Почему?

Мне опять захотелось исчезнуть.

Директор спросил:

— Цыпкин, ты?

Я тяжело вздохнул. Я просто уже не мог отвечать.

Тётя Нюша сказала:

— Ключ унёс староста класса.

— Взломайте дверь, — сказал директор.

Я почувствовал, как ломают дверь, — шкаф затрясся, я стукнулся больно лбом. Я боялся, что шкаф упадёт, и заплакал. Руками упёрся в стенки шкафа, и, когда дверь поддалась и открылась, я продолжал точно так же стоять.

— Ну, выходи, — сказал директор. — И объясни нам, что это значит.

Я не двинулся с места. Мне было страшно.

— Почему он стоит? — спросил директор.

Меня вытащили из шкафа.

Я всё время молчал.

Я не знал, что сказать.

Я хотел ведь только мяукнуть. Но как я сказал бы об этом…

Виктор Голявкин

Как я под партой сидел

Только к доске отвернулся учитель, а я раз — и под парту. Как заметит учитель, что я исчез, ужасно, наверное, удивится.

Интересно, что он подумает? Станет спрашивать всех, куда я делся, — вот
смеху-то будет! Уже пол-урока прошло, а я всё сижу. «Когда же, — думаю,
— он увидит, что меня в классе нет?» А под партой трудно сидеть. Спина
у меня заболела даже. Попробуй-ка так просиди! Кашлянул я — никакого
внимания. Не могу больше сидеть. Да ещё Серёжка мне в спину ногой всё
время тычет. Не выдержал я. Не досидел до конца урока. Вылезаю и говорю:

Извините, Пётр Петрович.

Учитель спрашивает:

В чём дело? К доске хочешь?

Нет, извините меня, я под партой сидел…

Ну и как, там удобно сидеть, под партой? Ты сегодня сидел очень тихо. Вот так бы всегда на уроках.

В шкафу

Перед уроком я в шкаф залез. Хотел мяукнуть из шкафа. Подумают, кошка, а это я.

Сидел в шкафу, ждал начала урока и не заметил сам, как уснул.
Просыпаюсь — в классе тихо. Смотрю в щелочку — никого нет. Толкнул
дверь, а она закрыта. Значит, я весь урок проспал. Все домой ушли, и
меня в шкафу заперли.

Душно в шкафу и темно, как ночью. Мне стало страшно, я стал кричать:

Э-э-э! Я в шкафу! Помогите! Прислушался — тишина кругом.

О! Товарищи! Я в шкафу сижу! Слышу чьи-то шаги.

Идёт кто-то.

Кто здесь горланит?

Я сразу узнал тётю Нюшу, уборщицу. Я обрадовался, кричу:

Тётя Нюша, я здесь!

Где ты, родименький?

В шкафу я! В шкафу!

Как же ты. милый, туда забрался?

Я в шкафу, бабуся!

Так уж слышу, что ты в шкафу. Так чего ты хочешь? Меня заперли в шкаф.
Ой, бабуся! Ушла тётя Нюша. Опять тишина. Наверное, за ключом ушла.

Пал Палыч постучал в шкаф пальцем.

Там нет никого, — сказал Пал Палыч. Как же нет? Есть, — сказала тётя Нюша.

Ну, где же он? — сказал Пал Палыч и постучал ещё раз по шкафу.

Я испугался, что все уйдут, я останусь в шкафу, и изо всех сил крикнул:

Я здесь!

Кто ты? — спросил Пал Палыч.

Я… Цыпкин…

Зачем ты туда забрался, Цыпкин?

Меня заперли… Я не забрался…

Гм… Его заперли! А он не забрался! Видали? Какие волшебники в
нашей школе! Они не забираются в шкаф, в то время как их запирают в
шкафу! Чудес не бывает, слышишь, Цыпкин?

Слышу…

Ты давно там сидишь? — спросил Пал Палыч.

Не знаю…

Найдите ключ, сказал Пал Палыч. — Быстро.

Тётя Нюша пошла за ключом, а Пал Палыч остался. Он сел рядом на стул и
стал ждать. Я видел сквозь щёлку его лицо. Он был очень сердитый. Он
закурил и сказал:

Ну! Вот до чего доводит шалость! Ты мне честно скажи, почему ты в шкафу?

Мне очень хотелось исчезнуть из шкафа. Откроют шкаф, а меня там нет.
Как будто бы я там и не был. Меня спросят: «Ты был в шкафу?» Я скажу:
«Не был». Мне скажут: «А кто там был?» Я скажу: «Не знаю».

Но ведь так только в сказках бывает! Наверняка завтра маму
вызовут… Ваш сын, скажут, в шкаф залез, все уроки там спал, и
всё такое… Как будто мне тут удобно спать! Ноги ломит, спина
болит. Одно мученье! Что было мне отвечать?

Я молчал.

Ты живой там? — спросил Пал Палыч.

Живой…

Ну сиди, скоро откроют…

Я сижу…

Так… — сказал Пал Палыч. — Так ты ответишь мне, почему ты залез в этот шкаф?

Кто? Цыпкин? В шкафу? Почему?

Мне опять захотелось исчезнуть.

Директор спросил:

Цыпкин, ты?

Я тяжело вздохнул. Я просто уже не мог отвечать.

Тётя Нюша сказала:

Ключ унёс староста класса.

Взломайте дверь, — сказал директор.

Я почувствовал, как ломают дверь, — шкаф затрясся, я стукнулся больно
лбом. Я боялся, что шкаф упадёт, и заплакал. Руками упёрся в стенки
шкафа, и, когда дверь поддалась и открылась, я продолжал точно так же
стоять.

Ну, выходи, — сказал директор. — И объясни нам, что это значит.

Я не двинулся с места. Мне было страшно.

Почему он стоит? — спросил директор.

Меня вытащили из шкафа.

Я всё время молчал.

Я не знал, что сказать.

Я хотел ведь только мяукнуть. Но как я сказал бы об этом?..

Секрет

У нас от девчонок секреты. Мы ни за что на свете не доверяем им свои
секреты. Они по всему свету могут разболтать любую тайну. Даже самую
государственную тайну они могут разболтать. Хорошо, что им этого не
доверяют!

У нас, правда, нет таких важных секретов, откуда нам взять их! Так мы
их сами придумали. У нас был такой секрет: мы зарыли в песок пару пулек
и никому не сказали об этом. Был ещё секрет: мы собирали гвозди.
Например, я собрал двадцать пять самых разных гвоздей, но кто знал об
этом? Никто! Я никому не проболтался. Сами понимаете, как нам трудно
приходилось! Через наши руки прошло столько секретов, что я даже не
помню, сколько их было. И ни одна девчонка не узнала ничего. Они ходили
и косились на нас, разные кривляки, и только о том и думали, чтобы
выудить у нас наши тайны. Хотя они у нас ни разу ни о чём не
спрашивали, но это ведь ничего не значит! До чего хитрые всё-таки!

А вчера я хожу по двору с нашей тайной, с нашим новым замечательным
секретом и вдруг вижу Ирку. Я прошёл мимо несколько раз, и она на меня
покосилась.

Я ещё походил по двору, а потом подошёл к ней и тихо вздохнул. Я
нарочно несильно вздохнул, чтобы она не подумала, что я специально
вздохнул.

Я ещё раза два вздохнул, она опять только покосилась, и всё. Тогда я
перестал вздыхать, раз никакого от этого толку нету, и говорю:

Если бы ты знала, что я знаю, ты бы прямо здесь, на месте, провалилась.

Она опять покосилась на меня и говорит:

Не беспокойся, — отвечает, — не провалюсь, как бы ты сам не провалился.

А мне-то чего, — говорю, — проваливаться, мне-то нечего проваливаться, раз я тайну знаю.

Тайну? — говорит. — Какую тайну?

Смотрит на меня и ждёт, когда я ей начну рассказывать про тайну.

А я говорю:

Тайна есть тайна, и не для того она существует, чтобы каждому эту тайну разбалтывать.

Она почему-то разозлилась и говорит:

Тогда уходи отсюда со своими тайнами!

Ха, — говорю, — вот ещё не хватало! Твой двор это, что ли?

Мне прямо смешно даже стало. Вот ведь до чего докатились!

Мы постояли, постояли, потом вижу — она снова косится.

Я сделал вид, что уйти собрался. И говорю:

Ладно. Тайна при мне останется. — И усмехнулся так, чтобы она поняла, что это значит.

Она голову даже ко мне не повернула и говорит:

Нету у тебя никакой тайны. Если у тебя какая-нибудь тайна была бы, ты
бы давно уже рассказал, а раз ты не рассказываешь, значит, ничего
такого нету.

Что, думаю, она такое говорит? Ерунду какую-то? Но, честно говоря, я
немножко растерялся. И правда, ведь могут мне не поверить, что у меня
есть какая-то тайна, раз, кроме меня, никто не знает о ней. У меня в
голове здорово всё перемешалось. Но я сделал вид, что у меня там ничего
не перемешалось, и говорю:

Очень жалко, что тебе доверять нельзя. А то я бы тебе всё рассказал. Но ты можешь оказаться предательницей…

И тут я вижу, она опять на меня одним глазом косится.

Я говорю:

Дело тут не простое, ты это, надеюсь, прекрасно понимаешь, и
обижаться по всякому поводу, я думаю, не стоит, тем более если бы это
был не секрет, а какой-нибудь пустяк, и если бы я тебя знал
получше…

Говорил я долго и много. Почему-то у меня такое желание появилось — долго и много говорить. Когда я кончил, её рядом не было.

Она плакала, прислонившись к стене. Её плечи дрожали. Я слышал всхлипыванья.

Я сразу понял, что она ни за что на свете не может оказаться
предательницей. Она как раз тот человек, которому спокойно можно всё
доверить. Я это сразу понял.

Видишь ли… — сказал я, — если ты… дашь слово… и поклянёшься…

И я ей рассказал весь секрет.

На другой день меня били.

Она разболтала всем…

Но самое главное было не то, что Ирка оказалась предательницей, не то,
что секрет был раскрыт, а то, что потом мы не могли придумать ни одного
нового секрета, сколько мы ни старались.

Никакой горчицы я не ел

Сумку я спрятал под лестницу. А сам за угол завернул, на проспект вышел.

Весна. Солнышко. Птички поют. Неохота как-то в школу. Любому ведь надоест. Вот и мне надоело.

Смотрю — машина стоит, шофёр что-то в моторе смотрит. Я его спрашиваю:

Поломалась?

Молчит шофёр.

Поломалась? — спрашиваю.

Он молчит.

Я постоял, постоял, говорю:

Что, поломалась машина?

На этот раз он услышал.

Угадал, — говорит, — поломалась. Помочь хочешь? Ну, давай чинить вместе.

Да я… я не умею…

Раз не умеешь, не надо. Я уж как-нибудь сам.

Вон двое стоят. Разговаривают. Подхожу ближе. Прислушиваюсь. Один говорит:

Как с патентом?

Другой говорит:

Хорошо с патентом.

«Кто это, — думаю, — патент? Никогда я про него не слышал». Я думал,
они про патент ещё скажут. А они про патент ничего не сказали больше.
Про завод стали что-то рассказывать. Один заметил меня, говорит другому:

Гляди-ка, парень как рот раскрыл.

И ко мне обращается:

Что тебе?

Мне ничего, — отвечаю, — я просто так…

Тебе нечего делать?

Вот хорошо! Видишь, вон дом кривой?

Пойди подтолкни его с того боку, чтоб он ровней был.

Как это?

А так. Тебе ведь нечего делать. Ты и подтолкни его. И смеются оба.

Я что-то ответить хотел, но не мог придумать. По дороге придумал, вернулся к ним.

Не смешно, — говорю, — а вы смеётесь.

Они как будто не слышат. Я опять:

Не смешно совсем. Что вы смеётесь?

Тогда один говорит:

Мы совсем не смеёмся. Где ты видишь, что мы смеёмся?

Они и правда уже не смеялись. Это раньше они смеялись. Значит, я опоздал немножко…

О! Метла у стены стоит. И никого рядом нету. Замечательная метла, большая!

Дворник вдруг из ворот выходит:

Не тронь метлу!

Да зачем мне метла? Мне метлы не нужно…

А не нужно, так не подходи к метле. Метла для работы, а не для того, чтобы к ней подходили.

Какой-то злой дворник попался! Метлы даже жалко. Эх, чем бы заняться?
Домой идти ещё рано. Уроки ещё не кончились. Ходить по улицам скучно.
Ребят никого не видно.

На леса строительные залезть?! Как раз рядом дом ремонтируют. Погляжу сверху на город. Вдруг слышу голос:

Куда лезешь? Эй!

Смотрю — нет никого. Вот это да! Никого нет, а кто-то кричит! Выше стал подниматься — опять:

А ну слезь!

Головой верчу во все стороны. Откуда кричат? Что такое?

Слезай! Эй! Слезай, слезай!

Я чуть с лестницы не скатился.

Перешёл на ту сторону улицы. Наверх, на леса смотрю. Интересно, кто это
кричал. Вблизи я никого не видел. А издали всё увидел — рабочие на
лесах штукатурят, красят…

Сел на трамвай, до кольца доехал. Всё равно идти некуда. Лучше буду кататься. Устал ходить.

Второй круг на трамвае сделал. На то же самое место приехал. Ещё круг
проехать, что ли? Не время пока домой идти. Рановато. В окно вагона
смотрю. Все спешат куда-то, торопятся. Куда это все спешат? Непонятно.

Вдруг кондукторша говорит:

Плати, мальчик, снова.

У меня больше денег нету. У меня только тридцать копеек было.

Тогда сходи, мальчик. Иди пешком.

Ой, мне далеко пешком идти!

А ты попусту не катайся. В школу, наверное, не пошёл?

Откуда вы знаете?

Я всё знаю. По тебе видно.

А чего видно?

Видно, что в школу ты не пошёл. Вот что видно. Из школы ребята весёлые едут. А ты как будто горчицей объелся.

Никакой я горчицы не ел…

Всё равно сходи. Прогульщиков я не вожу бесплатно.

А потом говорит:

Ну уж ладно, катайся. В другой раз не разрешу. Так и знай.

Но я всё равно сошёл. Неудобно как-то. Место совсем незнакомое. Никогда
я в этом районе не был. С одной стороны дома стоят. С другой стороны
нет домов; пять экскаваторов землю роют. Как слоны по земле шагают.
Зачерпывают ковшами землю и в сторону сыплют. Вот это техника! Хорошо
сидеть в будке. Куда лучше, чем в школу ходить. Сидишь себе, а он сам
ходит да ещё землю копает.

Один экскаватор остановился. Экскаваторщик слез на землю и говорит мне:

В ковш хочешь попасть?

Я обиделся:

Зачем мне в ковш? Я в кабину хочу.

И тут вспомнил я про горчицу, что кондукторша мне сказала, и стал
улыбаться. Чтоб экскаваторщик думал, что я весёлый. И совсем мне не
скучно. Чтобы оп не догадался, что я не был в школе.

Он посмотрел на меня удивлённо:

Вид у тебя, брат, какой-то дурацкий.

Я ещё больше стал улыбаться. Рот чуть не до ушей растянул.

Что с тобой?

Что ты мне рожи строишь?

На экскаваторе покатайте меня.

Это тебе не троллейбус. Это машина рабочая. На ней люди работают. Ясно?

Я говорю:

Я тоже хочу на нём работать.

Он говорит:

Эге, брат! Учиться надо!

Я думал, что это он про школу. И опять улыбаться стал.

А он рукой на меня махнул и залез в кабину. Не захотел со мной разговаривать больше.

Весна. Солнышко. Воробьи в лужах купаются. Иду и думаю про себя. В чём дело? Почему это мне так скучно?

Путешественник

Я твёрдо решил в Антарктиду поехать. Чтоб закалить свой характер. Все
говорят, бесхарактерный я, — мама, учительница, даже Вовка. В
Антарктиде всегда зима. И совсем нет лета. Туда только самые смелые
едут. Так Вовкин папа сказал. Вовкин папа там был два раза. Он с Вовкой
по радио говорил. Спрашивал, как живёт Вовка, как учится. Я тоже по
радио выступлю. Чтобы мама не волновалась.

Утром я вынул все книжки из сумки, положил туда бутерброды, лимон,
будильник, стакан и футбольный мяч. Наверняка морских львов там
встречу, — они любят мяч на носу вертеть. Мяч не влезал в сумку.
Пришлось выпустить из него воздух.

Наша кошка прогуливалась по столу. Я её тоже сунул в сумку. Еле-еле всё поместилось.

Вот я уже на перроне. Свистит паровоз. Как много народу едет! Можно
сесть на какой угодно поезд. В конце концов, можно всегда пересесть.

Я влез в вагон, сел, где посвободней.

Напротив меня спала старушка. Потом со мной сел военный. Он сказал: «Привет соседям!» — и разбудил старушку.

Старушка проснулась, спросила:

Мы едем? — и снова уснула.

Поезд тронулся. Я подошёл к окну. Вот наш дом, наши белые занавески,
наше бельё висит на дворе… Уже не видно нашего дома. Мне стало
сначала немножко страшно. Но это только сначала. А когда поезд пошёл
совсем быстро, мне как-то даже весело стало! Ведь еду я закалять
характер!

Мне надоело смотреть в окно. Я снова сел.

Тебя как зовут? — спросил военный.

Саша, — сказал я чуть слышно.

А что же бабушка спит?

А кто её знает!

Куда путь держишь? —

Далеко…

В гости?

Надолго?

Он со мной разговаривал как со взрослым, и за это очень понравился мне.

На пару недель, — сказал я серьёзно.

Ну что же, неплохо, — сказал военный, — очень даже неплохо.

Я спросил:

Вы в Антарктиду?

Пока нет; ты в Антарктиду хочешь?

Откуда вы знаете?

Все хотят в Антарктиду.

И я хочу.

Ну вот видишь!

Видите ли… я решил закаляться…

Понимаю, — сказал военный, — спорт, коньки…

Да нет…

Теперь понимаю — кругом пятёрки!

Да нет… — сказал я, — Антарктида…

Антарктида? — переспросил военный.

Военного кто-то позвал сыграть в шашки. И он ушёл в другое купе.

Проснулась старушка.

Не болтай ногами, — сказала старушка.

Я пошёл посмотреть, как играют в шашки.

Вдруг… я даже глаза раскрыл — навстречу шла Мурка. А я и забыл про неё! Как она смогла вылезти из сумки?

Она побежала назад — я за ней. Она забралась под чью-то полку — я тоже сейчас же полез под полку.

Мурка! — кричал я. — Мурка!

Что за шум? — закричал проводник. — Почему здесь кошка?

Эта кошка моя.

С кем этот мальчик?

Я с кошкой…

С какой кошкой?

Он с бабушкой едет, — сказал военный, — она здесь рядом, в купе.

Проводник повёл меня прямо к старушке..

Этот мальчик с вами?

Он с командиром, — сказала старушка.

Антарктида… — вспомнил военный, — всё ясно… Понимаете
ли, в чём тут дело? Этот мальчик решил махнуть в Антарктиду. И вот он
взял с собой кошку… И ещё что ты взял с собой, мальчик?

Лимон, — сказал я, — и ещё бутерброды…

И поехал воспитывать свой характер?

Какой плохой мальчик! — сказала старушка.

Безобразие! — подтвердил проводник.

Потом почему-то все стали смеяться. Даже бабушка стала смеяться. У неё
из глаз даже слёзы пошли. Я не знал, что все надо мной смеются, и
потихоньку тоже смеялся.

Бери кошку, — сказал проводник. — Ты приехал. Вот она, твоя Антарктида!

Поезд остановился.

«Неужели, — думаю, — Антарктида? Так скоро?»

Мы сошли с поезда на перрон. Меня посадили па встречный поезд и повезли домой.

Михаил Зощенко, Лев Кассиль и др. — Заколдованная буква

Когда-то была у Алёши двойка. По пению. А так больше не было двоек.
Тройки были. Почти что все тройки были. Одна четвёрка была когда-то
очень давно.

А пятёрок и вовсе не было. Ни одной пятёрки в жизни не было у человека!
Ну, не было так не было, ну что поделаешь! Бывает. Жил Алёша без
пятёрок. Рос. Из класса в класс переходил. Получал свои положительные
тройки. Показывал всем четвёрку и говорил:

Вот, давно было.

И вдруг — пятёрка. И главное, за что? За пение. Он получил эту пятёрку
совершенно случайно. Что-то такое удачно спел, и ему поставили пятёрку.
И даже ещё устно похвалили. Сказали: «Молодец, Алёша!» Короче говоря,
это было очень приятным событием, которое омрачилось одним
обстоятельством: он не мог никому показывать эту пятёрку, поскольку её
вписали в журнал, а журнал, понятно, на руки ученикам, как правило, не
выдаётся. А дневник свой он забыл дома. Раз так, значит, Алёша не имеет
возможности показывать всем свою пятёрку. И поэтому вся радость
омрачилась. А ему, понятно, хотелось всем показывать, тем более что
явление это в его жизни, как вы поняли, редкое. Ему могут попросту не
поверить без фактических данных. Если пятёрка была бы в тетрадке, к
примеру за решённую дома задачу или же за диктант, тогда проще
простого. То есть ходи с этой тетрадкой и всем показывай. Пока листы не
начнут выскакивать.

На уроке арифметики у него созрел план: украсть журнал! Он украдёт
журнал, а утром его принесёт обратно. За это время он может с этим
журналом обойти всех знакомых и незнакомых. Короче говоря, он улучил
момент и украл журнал на переменке. Он сунул журнал себе в сумку и
сидит как ни в чём не бывало. Только сердце у него отчаянно стучит, что
совершенно естественно, поскольку он совершил кражу. Когда учитель
вернулся, он так удивился, что журнала нет на месте, что даже ничего не
сказал, а стал вдруг какой-то задумчивый. Похоже было, что он
сомневался, был журнал на столе или не был, с журналом он приходил или
без. Он так и не спросил про журнал: мысль о том, что кто-то из
учеников украл его, не пришла ему даже в голову. В его педагогической
практике такого случая не было. II он, не дожидаясь звонка, тихо вышел,
и видно было, что он здорово расстроен своей забывчивостью.

А Алёша схватил свою сумку и помчался домой. В трамвае он вынул журнал
из сумки, нашёл там свою пятёрку и долго глядел на неё. А когда уже шёл
по улице, он вспомнил вдруг, что забыл журнал в трамвае. Когда он это
вспомнил, то он прямо чуть не свалился от страха. Он даже сказал «ой!»
или что-то в этом роде. Первая мысль, какая пришла ему в голову, — это
бежать за трамваем. Но он быстро понял (он был всё-таки
сообразительный!), что бежать за трамваем нет смысла, раз он уже уехал.
Потом много других мыслей пришло ему в голову. Но это были всё такие
незначительные мысли, что о них и говорить не стоит.

У него даже такая мысль появилась: сесть на поезд и уехать на Север. И
поступить там где-нибудь на работу. Почему именно на Север, он не знал,
но собирался именно туда. То есть он даже и не собирался. Он на миг об
этом подумал, а потом вспомнил о маме, бабушке, своём отце и бросил эту
затею. Потом он подумал, не пойти ли ему в бюро потерянных вещей,
вполне возможно, что журнал там. Но тут возникнет подозрение. Его
наверняка задержат и привлекут к ответственности. А он не хотел
привлекаться к ответственности, несмотря на то что этого заслуживал.

Он пришёл домой и даже похудел за один вечер. А всю ночь он не мог уснуть и к утру, наверное, ещё больше похудел.

Во-первых, его мучила совесть. Весь класс остался без журнала. Пропали отметки всех друзей. Понятно его волнение.

А во-вторых, пятёрка. Одна за всю жизнь — и та пропала. Нет, я понимаю
его. Правда, мне не совсем понятен его отчаянный поступок, но
переживания его мне совершенно понятны.

Итак, он пришёл утром в школу. Волнуется. Нервничает. В горле комок. В глаза не смотрит.

Приходит учитель. Говорит:

Ребята! Пропал журнал. Какая-то оказия. И куда он мог деться?

Алёша молчит.

Учитель говорит:

Я вроде бы помню, что приходил в класс с журналом. Даже видел его на
столе. Но в то же время я в этом сомневаюсь. Не мог же я его потерять
по дороге, хотя я очень хорошо помню, как я его взял в учительской и
нёс по коридору.

Некоторые ребята говорят:

Нет, мы помним, что журнал лежал на столе. Мы видели.

Учитель говорит:

В таком случае куда он делся?

Тут Алёша не выдержал. Он не мог больше сидеть и молчать. Он встал и говорит:

Журнал, наверное, в камере потерянных вещей…

Учитель удивился и говорит:

Где? Где?

А в классе засмеялись.

Тогда Алёша, очень волнуясь, говорит:

Нет, я вам правду говорю, он, наверное, в камере потерянных вещей… он не мог пропасть…

В какой камере? — говорит учитель.

Потерянных вещей, — говорит Алёша.

Нечего не понимаю, — говорит учитель.

Тут Алёша вдруг почему-то испугался, что ему здорово влетит за это дело, если он сознается, и он говорит:

Я просто хотел посоветовать…

Учитель посмотрел на него и печально так говорит:

Не надо глупости говорить, слышишь?

В это время открывается дверь, и в класс входит какая-то женщина и в руке держит что-то завёрнутое в газету.

Я кондуктор, — говорит она, — прошу прощения. У меня сегодня
свободный день, и вот я нашла вашу школу и класс, и в таком случае
возьмите ваш журнал.

В классе сразу поднялся шум, а учитель говорит:

Как так? Вот это номер! Каким образом наш классный журнал оказался у
кондуктора? Нет, этого не может быть! Может быть, это не наш журнал?

Кондукторша лукаво улыбается и говорит:

Нет, это ваш журнал.

Тогда учитель хватает у кондукторши журнал и быстро листает.

Да! Да! Да! — кричит он, — Это наш журнал! Я же помню, что нёс его по коридору…

Кондукторша говорит:

А потом забыли в трамвае?

Учитель смотрит на неё широко раскрытыми глазами. А она, широко улыбаясь, говорит:

Ну конечно. Вы забыли его в трамвае.

Тогда учитель хватается за голову:

Господи! Что-то со мной происходит. Как я мог забыть журнал в
трамвае? Это ведь просто немыслимо! Хотя я помню, что нёс его по
коридору… Может, мне уходить из школы? Я чувствую, мне всё
труднее становится преподавать…

Кондукторша прощается с классом, и весь класс ей кричит «спасибо», и она с улыбкой уходит.

На прощание она говорит учителю:

В другой раз будьте внимательней.

Учитель сидит за столом, обхватив свою голову руками, в очень мрачном
настроении. Потом он, подперев руками щёки, сидит и смотрит в одну
точку.

Я украл журнал.

Но учитель молчит.

Тогда Алёша опять говорит:

Это я украл журнал. Поймите.

Учитель вяло говорит:

Да… да… я понимаю тебя… твой благородный
поступок… но это делать ни к чему… Ты мне хочешь
помочь… я знаю… взять вину на себя… но зачем это
делать, мой милый…

Алёша чуть не плача говорит:

Нет, я вам правду говорю…

Учитель говорит:

Вы смотрите, он ещё настаивает… какой упорный
мальчишка… нет, это удивительно благородный мальчишка… Я
это ценю, милый, но… раз… такие вещи со мной
случаются… нужно подумать об уходе… оставить на время
преподавание…

Алёша говорит сквозь слёзы:

Я… вам… правду… говорю…

Учитель резко встаёт со своего места, хлопает по столу кулаком и кричит хрипло:

Не надо!

После этого он вытирает слёзы платком и быстро уходит.

А как быть Алёше?

Он остаётся весь в слезах. Пробует объяснить классу, но ему никто не верит.

Он чувствует себя в сто раз хуже, как если бы был жестоко наказан. Он не может ни есть, ни спать.

Он едет к учителю на дом. И всё ему объясняет. И он убеждает учителя. Учитель гладит его по голове и говорит:

Это значит, что ты ещё не совсем потерянный человек и в тебе есть совесть.

И учитель провожает Алёшу до угла и читает ему нотацию.

……………………………………………


Copyright: Виктор Голявкин

Игорь Виттель― Добрый день, дорогие друзья! Это «Эхо Москвы». Это «Социальная среда». И я её ведущий Игорь Виттель и моя прекрасная соведущая Татьяна Журавлева, директор центра практик качества жизни Агентства стратегических инициатив. В этот раз сходу и правильно.

Татьяна Журавлева― Ура! Ура!

И. Виттель― А говорим сегодня… Ну, вот тему мы озаглавили, на мой взгляд, очень спорно, почему российские семьи не хотят быть многодетными. Но я думаю, что хотят, но некоторые не могут, некоторые другие причины. В студии у нас сегодня многодетные мамы. И помимо этого не просто многодетные мамы, а директор, например, благотворительного фонда «Адреса милосердия», мама шестерых детей Ольга Пинксер. Оль, привет!

Ольга Пинксер― Добрый день!

И. Виттель― Я сразу — можно? — с Олей на «ты», потому что долгие годы знакомства позволяют мне это сделать. И Валерия Третьякова, мама трёх детей и человек, тоже постоянно занятой 24 часа в сутки на работе.

Валерия Третьякова― Тоже директор по технологиям.

И. Виттель― Да.

В. Третьякова― Заместитель генерального директора компании медицинской.

И. Виттель― Сразу у нас есть background. Ну, про медицину мы сегодня будем. Давай, Тань, жги. Начинай с тезисов.

Т. Журавлева― Начнём с того, что у нас есть такое понятие как коэффициент рождаемости в нашей стране. И он сейчас составляет цифру примерно 2,1. Это очень мало для того, чтоб мы вылезли из демографической ямы, то, в которую мы сейчас попали. Есть спорные разные убеждения о том, насколько материнский капитал, вообще меры господдержки в виде финансовой помощи стимулируют рождаемость ту, которая нужна, а не стимулируют иждивенческую рождаемость. Есть очень много вопросов о том, как получить эти меры господдержки. Например, у нас есть мера по покрытию ипотеки, но она касается только первичного рынка жилья, но не касается вторички, например. Ну, то есть эта работает с ограничениями. Поэтому тоже женщина раздумывает, надо не надо. Семья раздумывает, надо не надо рожать.

Следующая большая проблема — это история с планированием семьи, которая у нас в стране по сути дела отсутствует на системном уровне, этот… или находится в таком зачаточном, я бы сказала, таком некоммерческом состоянии сейчас в хорошем смысле этого слова, в плане того, что это находится в 3-м секторе. Мы когда работаем в рамках национальной социальной инициативы собственно, что мы обсуждаем на «Социальных средах», мы стараемся к каждому из этих вопросов подойти с точки зрения человека. Да? В данном случае с точки зрения семьи. Но тут мы сталкиваемся тоже с проблемой. У нас нет такой единицы как семья. У нас несть многодетная мама. У нас есть многодетный отец. А когда, например, у нас есть папа, у которого двое детей и мама, у которой двое детей, они вступают вместе в брак, у них рождается ещё один ребёнок. То есть на двоих у них пятеро, они не считаются многодетной семьёй, например. А считаются как-то вот они по особому. Но мать при этом может считаться многодетной, потому что у неё это будет 3-й ребёнок. Вот эти вот все заковырки, которые есть и абсолютно непонятная система условии того, а что же нам всё-таки делать с тем, чтобы в семьях рождалось больше детей? Я сознательно опускаю проблему бедности. Я сознательно опускаю…

И. Виттель― Нет, давай просто… давай уж сразу перейдём… Ты можешь опустить проблему бедности, но вопрос, по-моему, шире. Вообще государству нужны дети?

Т. Журавлева― Конечно, нужны.

И. Виттель― Ну, вот. А как им… как ему нужны дети? Да? Вот чего хочет государство? Вот, например, у Китая была демографическая политика простая: одна семья — один, ребёнок. У нас нет такой политики. Уж если вспоминать Маркеса, плодитесь коровы, жизнь коротка. У него, помнишь, была такая чудесная фраза?

Т. Журавлева― Ужас какой.

И. Виттель― Мы… Почему?

Т. Журавлева― Давай.

И. Виттель― Это речь идёт всё-таки о более широких вещах, чем семьи. Да?

Т. Журавлева― Конечно.

И. Виттель― Значит, у нас непонятно, какие семьи поддерживать, а какие нет. Государство не понимает. Государство мечется.

Т. Журавлева― Нет. Почему? Как раз…

И. Виттель― Какие деньги, куда…

Т. Журавлева― Нет. Нет, нет. Как раз сейчас есть очень чёткое понимание того, какие семьи государство поддерживает. Это семьи, у которых есть некоторый порог прожиточного минимума, который находится либо…

И. Виттель― … мать с двумя детьми.

Т. Журавлева― … либо на грани этого прожиточного минимума, либо чуть-чуть за гранью этого прожиточного минимума. Но уже сейчас есть понимание того, что это прожиточный минимум нужно расширять, потому что статистика нам говорит одну вещь: чем состоятельнее семья, тем меньшее количество детей в этой семье. К сожалению…

И. Виттель― Это не совсем так.

Т. Журавлева― К сожалению, это так.

И. Виттель― Послушай…

Т. Журавлева― Об этом нам говорит статистика…

И. Виттель― Я последнее что скажу и перейдём к гостям. Вот раньше в советское время всегда говорили, что традиционная советская семья — это бабушка, мама и ребёнок. Ну, к сожалению, так строилось по социологии. Сейчас я тут поговорил с некоторыми социологами, эта наша традиционная российская сейчас семья: одинокая мать с двумя детьми.

Т. Журавлева― Отлично. Стоп…

И. Виттель― Ну, вот давай поговорим… Подожди 3-й мой тезис, и я вообще отстану. Значит, в классе у обоих моих младших сыновей 30% многодетных. Вот мы знаем, потому что мы с Валерией детей в одну школу водим. Примерно 30% многодетных… детей из многодетных семей в классе, что статистику любую опровергает. Я не знаю, может, это относится к хорошим московским школам, а, может, это относится ко всей стране. Но вот начнём. Мать шестерых детей, расскажи нам, пожалуйста, вот ты считаешь без традиционного социального иждивенчества, когда люди говорят, а мы вот хотим, дайте, дайте, дайте. Вот ты так объективно НРЗБ как человек, работающий круглосуточно и ещё мать шестерых детей: что должен государство делать и должно ли вообще?

О. Пинксер― Ну, если государству нужно поднять рождаемость, конечно, оно должно что-то делать. Во-первых, надо начать с воспитания в школах, с имиджа многодетной семьи, потому что с развитием цивилизации психология человека меняется, психология семьи меняется. И мне кажется, больше многодетных семей всегда было в деревнях на земле, а в городе другой темп жизни, другой вообще стиль работы, когда не остаётся времени на семью, на детей. А в деревне, в общем, родил, потом пошёл в поле, отнёс обед мужу, вернулся, покормил…

И. Виттель― И родил ещё одного.

О. Пинксер― И родил ещё одного…

И. Виттель― … имеешь в виду? Это стигматизации нет? Это в многодетной семье происходит. Или нет? То есть у нас…

О. Пинксер― Мне кажется, это вообще естественный процесс, что чем более развит у человека неокортекс, тем меньше он рожает детей. То есть родил одного, дал классное образование, там помог стартануть карьере, и все отлично, ты чувствуешь, что вот ты реализовался, твой ребёнок реализовался, и все будет хорошо.

Т. Журавлева― Вот именно об этом я и говорю. И статистика этот тезис подтверждает.

И. Виттель― Возможно. Тогда откуда берутся, Валерия, подскажите 30%. Ну, условно. Вот я отказываюсь экстраполировать эту статистику на всю страну. Но примеры есть под носом. Вот откуда берутся многодетные семьи? И чего они хотят?

В. Третьякова― Мне кажется, Игорь, что мы с Вами учим детей в неплохих школах московских, и в которые попасть не просто на самом деле. И многие наши знакомые, родители, которые уже знают, что учат ребёнка одного в этой школе, стараются и 2-го ребёнка туда перевести, и 3-го. И так получается, что…

И. Виттель― То есть рожают детей под школу конкретную сразу, ещё не родив, говорят, вот знаете, переедем сюда, родим и будет ходить в эту школу…

В. Третьякова― Нет, это вопросы планирования. То, о чем говорит Валерия — это вопрос планирования. Мы просто по статистике там встречаем детей многодетных больше вот именно там, потому что, как правило, в одной школе учится там трое детей или там двое и так далее. Но я хочу сказать, что, наверное, многие бы, может быть, и хотели бы семьи иметь больше детей, но вот как мы, скажем так, планировали, — да? — тебе приходится считать. Мы садимся за калькулятор, условно говоря, если разница между детьми составляется там более 5 лет, ты считаешь свой возраст, свою работоспособность на тот период жизни, когда твой младший ребёнок ещё будет нуждаться в твоём иждивении. Фактически сидя с калькулятором в руках, ты принимаешь это серьёзное решение, а оно вообще надо, потому что, не знаю как многие, но в нашей стране мы рассчитываем в основном на себя. Я, честно говоря, на государство, наверное, на помощь государства не могу сказать, что большинство из нас рассчитывает. Мы вот, честно говоря, и не знаем по сути своей, а какие блага, какие льготы нам доступны. Знаем, что они есть. Но это целый quest найти их.

Т. Журавлева― Валерия, да, это я Вам расскажу. Мы тут собрали недавно такую карту. Мы поставили в центр семью, вот семью с двумя и более детьми. Мы так это обозначили. И собрали все меры поддержки, которые у нас есть только на федеральном уровне, не включая региональный. Больше 600 мер поддержки: условно тут 100 рублей, тут тысяча рублей, тут 700 рублей. Они охватывают смету, то, на что вы можете претендовать, будь вы мать-одиночка, будь вы полная семья. Как угодно. Но это действительно абсолютно правда. Сейчас тут целый quest получить каждую из этих мер поддержки. Вот то, чем мы сейчас пытаемся заниматься, — это то как раз, чтобы выстроить, чтоб Вам было понятно, куда идти, как это все дело получать, эти меры поддержки. Но ещё раз: он не исчерпывающий, и он касается, как правило, не вас, а те категории семей, которые живут с определённо достатком. Все равно у нас есть…

И. Виттель― Для которых эти меры поддержки являются значительными…

Т. Журавлева― Для которых не актуальны. Не актуальны. Но которые могут быть для них важными и нужными. Поэтому сейчас мы и говорим о том, что эти меры поддержки нужно расширять не только для семей, которые живут за гранью прожиточного минимума. Тогда, возможно, мы как-то сдвинем процесс рождаемости.

И. Виттель― Хорошо. А есть статистика как введение материнского капитала отразилось на рождаемости?

Т. Журавлева― Есть, конечно.

И. Виттель― И насколько…

Т. Журавлева― Увеличилось.

И. Виттель― Насколько? Я понимаю, что увеличилось.

Т. Журавлева― Увеличилось.

И. Виттель― Странно было бы, если бы уменьшилось.

Т. Журавлева― В каждом регионе по-разному. В каждом регионе цифры…

И. Виттель― Ну, это значительные цифры? То есть я не прошу у тебя точные цифры.

Т. Журавлева― Да. Да, это значительная цифры. Такой формат бэби-бума в этих масштабах, которые есть, он, конечно, случился. Другой вопрос: в чем критика сейчас материнского капитала? В том, что женщина рожает ради денег, для того, чтобы закрыть ипотеку. И как раз то самое планирование, когда мы считаем не на 2 года вперёд, а на 18 лет вперёд, оно отсутствует сейчас очень часто в регионах, и это огромная беда и большая такая чёрная информационная дыра.

И. Виттель― Оль, но вот мы уже заговорили о том, что часто некая стигматизация происходит на многодетные семью, которые что-то просят законное, положенное даже по закону, говорят: «Ну, а что рожала-то?» Ну, вот сначала подумай, потом рожай. И особенно вот смотри, ты работающая мать. Ты причём круглосуточно работаешь. И я помню, уж прости, что тебе это напоминаю, я тебе на другой радиостанции очень много лет назад задал вопрос, наверное, неприятный для тебя, но для меня на него у самого не было ответа. Тогда у тебя было ещё четверо детей. Я спросил, а собственно что лучше заниматься благотворительностью и не меньше времени уделять детям, — да? — потому что благотворительность — это всё-таки не для того, чтоб прокормить семью, либо целиком уйти к детям, и тогда какая-то поддержка от государства нужна.

О. Пинксер― Ну, вообще нужен баланс, потому что детям, мне кажется, немножко скучно, когда у них мама не работает и все время на глазах модель такой домохозяйки. У меня до сих пор нет ответа на этот вопрос. Все должно быть в балансе. Надо и детям время уделять и саморазвитию, карьере, и помощи другим, если уж вот лежит душа к этому.

И. Виттель― Ну, хорошо. Тогда вопрос вообще ребром. Вот у тебя шестеро детей, ну, правда, там некоторые уже взрослые. Ты говоришь, допустим, что они маленькие, ты говоришь, вот у меня шестеро детей. Так сложилась судьба, — да? — ну, вот так получилось. И мне надо работать, мне нужна нянька, например. Многие скажут, а что рожала-то. Няньку ей подавай. Может, её ещё гувернантку подавай, уборщика, личного шофёра камердинера. Как у нас государство относится к такому? Вот мы с тобой говорили о помощи пожилым людям. А чем матери, особенно у нас в стране много одиноких многодетных матерей, хуже? Вот какую поддержку и помощь… У нас же есть социальный работник, вот должен…

Т. Журавлева― Отлично. Отличный пример из Тульской области. Называется «Мой семейный центр». Когда мама, понимая, что там она одна или с папой, даже если с папой, и они понимают, что они либо ищут работу, либо им нужно работать, они могут туда обратиться, прийти и сказать: «Помогите мне, пожалуйста. Мне нужно устроить ребёнка в ясли. Мне нужно устроить там старшего ребёнка в школу, чтобы это было поближе к дому. И помогите мне, пожалуйста, например, там решить вопрос с жильём». Они туда обращаются. И им помогают в комплексе решить эти проблемы. Они высвобождают… Там есть даже форматы, когда можно взять ребёнка и временно его условно определить в какую-то группу детскую, чтобы мама могла в этот момент поработать, чем-то заняться и вообще выдохнуть. Особенно это очень актуально для мам, у которых дети с ограниченными возможностями рождаются. То есть это совсем другая история начинается даже в многодетной семье. Абсолютно другая. Когда ребёнка можно просто… вот условно там на несколько часов ты отдаёшь, ты можешь выдохнуть, ты можешь поработать, ты можешь, я не знаю, сходить просто погулять. Это крайне важно для мамы. Вот такая практика сейчас с июня месяца этого года запустилась в Тульской области. Я надеюсь, что в следующем году мы в других регионах тоже эту штуку распространим, потому что это супер полезная история.

И. Виттель― Валерия, а меня я до НРЗБ такое чувство, я Вас все об образовании спрашиваю, — да? — потому что для меня вот чудовищно выглядит, когда родители, работающие, даже не работающие, но тем не менее там целый день занимающиеся хозяйством сидят, и дети бедные мучаются, родители делают домашние уроки до полуночи. Я думаю, что для Вас это точно такая же история. Более того во многих историях мне бы хотелось помочь своим детям, но вот я человек с советским образованием, с верхним техническим, как теперь шутят про эту тему, — да? — вроде бы человек неглупый, и я неспособен просто понять некоторые задания, особенно если школа учит по этой фамилии… ПЕтерсон? ПетерсОн?

В. Третьякова― ПЕтерсон.

И. Виттель― Да, задания по математике я просто не способен…

О. Пинксер― Чем тебе не нравится? Я училась по Петерсону.

И. Виттель― Заметно.

Т. Журавлева― Это был комплимент, Ольга. Это был очень хороший учебник.

И. Виттель― Это комплимент.

О. Пинксер― Прям потрясающий просто.

И. Виттель― Смотри, это для человека, который учился в советское время, это другой подход к мышлению. Так что не издевайся над стариками.

О. Пинксер― А Петерсон тут не виноват. Это сейчас такой запрещённый удар был. Нам не хватит эфирного времени, чтобы рассказать весь…

И. Виттель― Ну, Вы вкратце. Да. Смотрите, вот многодетные дети и Вы приходите, Вы тоже почти целый день, Вы устаёте. Приходите, они говорят: мам… Я уж не говорю о всех этих поделках и шишечки… Ходил мемасик такой по интернету, который в 12 часов нужно… А вот я забыл и шишечек жирафа сделать. Как перестраивать систему образования, чтобы это не было вот таким надрывом и для детей, и для… Сейчас подожди…

В. Третьякова― Да, 20… Я постараюсь в 2-х словах…

И. Виттель― … подскакиваешь уже.

В. Третьякова― На самом деле это такой… Это больное место наше на самом деле. Можно много говорить, вот если вспомним советское время — да? — ещё, мы же так не учились. Ну, то есть мы не сидели детьми. Ну, то есть со мной, например, никто не сидел. И мы много раз, я думаю, что и Ольга задумалась, а вообще почему так получается-то. Мы со своими детьми действительно сидим. Мы сидим, помогаем делать домашнее задание. И я когда смотрю на домашки на эти, они не сильно сложные. Но мне кажется, вот это мой такой вывод, возможно, кто-то его разделяет, что наш мир нынешний сейчас, он такой цифровой мир. В нем много информации, которую уже дети могут получить., ну, более быстро. То есть доступ к информации быстрый. И они, скажем так, достаточно развиты в плане нашего, скажем так, совместного уровня получения информации. Наш авторитет немножко теряется в этом. Авторитет учителей то же теряется. Если ребёнок что-то хочет узнать, он пойдёт в интернет и найдёт это. И получается, фокус интереса ребёнка, он направлен уже не выучивание тем, которые есть в учебнике, а на нечто другое. И каналы потребления информации, они изменились нынче. Не учебники мы читаем, дети, не там, может быть, литературу, это видео-, аудиоканалы там, ещё какие-то формы. А сама образовательная система наша в России, она не поменялась. Она не изменилась под новый меняющийся мир. То есть как был у нас упор на дисциплину, на хождение на урок, на определённые задания во время и в срок.

Т. Журавлева― А можно… Да.

В. Третьякова― Интерес теряется. Они не хотят…

Т. Журавлева― Валерия, вот можно я уточню? Смотрите, очень часто, мы когда тоже работаем с системой образования, такой, знаете, есть аргумент о том, что вот советское образование было самым лучшем образованием вообще во всем мире. У нас там 17 нобелевских лауреатов благодаря этому образованию и так далее, и так далее. И то, что сейчас вот эта вот попытка перестраивания там на ЕГЭ, попытка там внедрения в высшей школе Болонской системы и всех вот этих сложных вещей, которые есть сейчас…

И. Виттель― Ты по ЕГЭ уже училась. Да? Сдавали?

Т. Журавлева― Я была первой в Свердловской области. Это был первый год, когда мы сдавали ЕГЭ. Это был страх, кошмар.

И. Виттель― Ну, не сказать заметный.

Т. Журавлева― Это был страх и ужас. Я готовилась к ЕГЭ за два месяца. Я не получила золотую медаль, простите, сейчас будет боль, потому что у меня идеальный аттестат, но мне не хватило 2-х баллов по ЕГЭ. И из-за этого мне дали серебряную медаль, а не золотую. Ладно, не будем про ЕГЭ.

И. Виттель― Меня из школы хотели выгнать, а ты тут золотая медаль. Ну, это только за НРЗБ можно золотую медаль…

Т. Журавлева― Вопрос в чем? Вопрос в том, что критики текущей системы говорят о том, что мы должны возвращаться, стараться возвращаться к старым советским стандартам, потому что новые стандарты ещё себя не оправдали. И вообще непонятно, какого качества у нас выходят дети. Вот так.

И. Виттель― Если можно, я на секунду отвечу. А мы после этого сделаем перерыв на новости и вернёмся. Тогда ответят… Ты понимаешь, дело в том, что мы не должны возвращаться к старому. Мы должны взять лучшее из старого, перепрыгнуть через чудовищную систему образования, существующую сегодня, и перескочить вот назло всему миру в будущее. И мы можем это сделать. У нас для этого все есть. Мы прервёмся на несколько минут на новости, рекламу, вернёмся в студию буквально через несколько минут. Оставайтесь, вы дождитесь ответа на свои и наши вопросы.

**********

И. Виттель― Ну, что ж? Как я обещал, мы возвращаемся в студию. Напомню, что это «Эхо Москвы» «Социальная среда». Сегодня говорим о том, почему российские семьи не хотят быть многодетными, и действительно ли они не хотят. Со мной в студии Татьяна Журавлева, директор центра практик качества жизни Агентства стратегических инициатив. И я Игорь Виттель. А в гостях у нас Ольга Пинскер, директор благотворительного фонда «Адреса милосердия», мама шестерых детей, и Валерия Третьякова, мама трёх детей, директор по технологиям компании «Медконтракт». Татьяна задала Вам вопросы, теперь можете…

Т. Журавлева― Возвращаемся к образованию.

И. Виттель― А то я как-то — да? — ввязался.

Т. Журавлева― Да, мы не верим в квантовые скачки.

И. Виттель― Верим.

Т. Журавлева― Как?

И. Виттель― Я знаю, город будет, я знаю саду цвесть. Отвечайте. Отвечайте, Валерия.

В. Третьякова―Да, кванты скачки — это прекрасно. Главное ответить на вопрос «зачем?» Советское образование хорошо в своё время. Новая как бы реформа образования, возможно, хороша в другое время. Когда было время советская, мы знали, что ждёт нас после окончания нашего основного образования: определённые и понятные условия жизни, условия для работы. Сейчас другой мир. Сейчас конкурентной мир. И наши дети растут в нем и, скажем так, развиваются. И соответственно, мы воспитываем детей бороться в этом мире, презентовать себя, продавать себя, может быть, так сказать, при этом не меняя до этого образовательную какую-то систему. Грубо говоря, детей учат по системе «выполняй задания». Но уже при поступлении в институт, ты попадаешь в такие условия, что, например, некоторые институты примут тебя, только если твои баллы не то, что по ЕГЭ ровны 100, а ещё и выше, и выше, и выше или олимпиадные уровни. То есть здесь вопрос-то, что мы решаем.

И. Виттель― Это постоянная гонка, которая доводит детей до нервного срыва. И некоторые люди… Вот Таня сидит, улыбается, хихикает, ну, не дали ей золотую медаль, она переросла это. Таня вообще хорошо перешагивает через неприятности. А для некоторых детей, которых всю жизнь затрачивали на эту золотую медаль, которые… Если не возьмёшь золотую медаль, значит, пойдёшь, как в моё время говорили, в ПТУ пойдёшь. Почему-то нас пугали. Теперь у нас в стране огромная проблема со средним специальным образованием. Нет рабочих рук. А вот эта вот гонка, мне кажется, детей очень сильно напрягает. Детей все…

Т. Журавлева― Подожди.

И. Виттель― А можно… ещё хотела про образование ответить…

О. Пинксер― Мы уходим от темы, господа. Во-первых, я хотела сказать, почему в многодетных семьях вовсе необязательны мучения с приготовлением домашней работе с детьми. А старшие дети на что? Почему надо рожать детей…

И. Виттель― Слушай, ты знаешь, вот это, знаешь, такая постановка: проблемы нет, наложите шестерых. Старшие будут учить младших.

О. Пинксер― Старшие помогают младшим. Также старшие помогают маме. Волонтёры в фонде — в первую очередь это наши дети. Моя коллега тоже многодетная. Наша учредительница тоже многодетная. Я считаю, что это вообще классное решение проблемы. Лучшие сотрудники…

И. Виттель― А если у тебя трое детей, и у них нет такой разницы, когда старшие могут учить младшего.

В. Третьякова― Погодки старшие.

И. Виттель― Вот в моем случае я считаю, что мой старший младшего ничему хорошему не научат.

В. Третьякова― Это ты так считаешь просто.

О. Пинксер― Ну, нас… у нас замечательные учителя в школе, хотя школа самая обычная. Но учителя просто мудрые, я считаю, они ввели такой проект, называется «Продлёнка без домашки». И они вот в те несколько часов после уроков делают домашнюю работу. Ребёнок приходит готовенький и просто играет…

И. Виттель― … продлёнка в Москве…

О. Пинксер― … кушает…

И. Виттель― Наоборот домашка, ну, все равно же…

О. Пинксер― «Продлёнка без домашки». Ну, такое название. Да? Из песни слов не выкинешь. Приходит ребёнок, все уроки сделаны. Максимум там что-то маленькое, хвостик, окружающий мир или литературу надо доделать. Мне этого удовольствие.

Т. Журавлева― Это классно. Это как раз советская практика, которая лучшее, что надо затратить из того, что есть. Я бы хотел немножко отойти от образования, потому что Игорь может говорить про него бесконечно. И поговорить вот о какой проблеме. Проблема называется возраст, в который семьи начинают заводить детей. Сейчас опять же он увеличивается. Да? То есть если раньше это было нормально, меня мама родила, когда ей было 19. 19, 20, 21. До 25 лет должна быть история, когда у тебя уже есть ребёнок. Ну, то есть я была воспитана в той парадигме, что в 25 я должна родить…

И. Виттель― Часики-то тикают.

Т. Журавлева― Да, часики-то тикают. Да, вот это вот все. В 25 лет я должна родить первого ребёнка. Что нам говорит поколение Z? Прости, Господи. Поколение Z нам говорит о том, что не-не-не, раньше 30 даже не подходите ко мне. И мы понимаем, что это ведёт нас к другой демографической яме. Вот что и самое главное, второй тезис здесь: поколение Z нам говорит, многодетность — это, наверное, нормально. Но опять же после 30. Ну, и мы посмотрим, как пойдёт с первым. Ну, то есть это такой метод проб и ошибок. Вот что Вы скажете по поводу возраста, к чему это может нас привести, и вообще надо ли как-то стимулировать раннюю рождаемость или позднюю рождаемость?

В. Третьякова― А Вы уверены, что после 30 вообще будут появляться многодетные семьи?

Т. Журавлева― Вот я в этом сомневаюсь, потому что чем более осознанный человек…

И. Виттель― Я такой…

Т. Журавлева― Если эко…

И. Виттель― Да, я такой расширенный вопрос тогда просто подхвачу. Вот смотрите там, я примерно знаю историю появления в Олиной семье детей. Да? И понятно, что это от любви, это семья. Да? Но я не думаю, что было много планирования вообще в те годы, когда мы делали детей, простите за выражение, мы не особо задумывались, когда первых детей делали. У нас не было такого осознанного планирования, а давай-ка мы с калькулятором посчитаем, можем ли мы себе это позволить. Не в обиду Вам, Валерия. Ну, как-то так. Понимаете?

В. Третьякова― Мы только один раз считали.

И. Виттель― У нас в стране вообще на вопрос, а когда… Ты чего в 18 лет родила? А как так получилось? Ну, так получилось. Да? Ну, так многие. Ну, тогда о предохранении не слышали. Да слышали все прекрасно. Ну, так. Семья. Вышла замуж в 18, родила. Все прекрасно. А я не думаю, что вот Оля сидела с калькулятором, тогда и калькуляторов, наверное, у нас не было.

О. Пинксер― Прости, Господи! Какие калькуляторы?

И. Виттель― … и считала бы так, а могу я себе позволить второго ребёнка, а потом третьего, а потом… Вот что лучше? Такое осознанное планирование? И это на самом деле катастрофа-то не только с рождаемостью. Вот это поколение Z, ты прости меня за выражение, это не только с рождаемостью проблемы, я не говорю о том, что с мозгами. Там огромный провал по сексу.

Т. Журавлева― Вот началось вот это вот все!

И. Виттель― В поколении Z секса нет. Да.

Т. Журавлева― Вот такая поколенческая тема началась.

И. Виттель― Окей, бумер. Ты должна мне ответить: «Окей, бумер», я заткнусь.

Т. Журавлева― Окей, бумер. Нет, с поколением… Я говорю, вот смотрите, проблема как раз в том, что чем осознаннее человек становится, это вопрос не только здоровья, сейчас принципе репродуктивные технологии нам позволяют рожать там в 45 и 50, и нет проблем. И медицина в этом смысле сделала большой скачок, которой есть. Вопрос именно в осознанности, что многодетность как образ, — да? — вот это вот, знаете, картинка из 90-х: у тебя, дом, мама, папа, лабрадор. Двое или трое детей — это не та картинка для зумеров. Нет вообще. Там мне вообще непонятно, какая картинка.

В. Третьякова― У нас и дом, и лабрадор.

Т. Журавлева― У меня тоже. Добро пожаловать. Добро пожаловать…

И. Виттель― Современная рекламная картинка должна быть…

Т. Журавлева― Её нет.

И. Виттель― … два однополых партнера с котиками…

Т. Журавлева― Её нет.

И. Виттель― … с котиками. Никакого лабрадора. Никакой… Это без… Это действительно так. Сейчас меняется демографическая ситуация. Это называется нуклеарная семья. Да. То есть у нас нет вот этого многопоколенческого, живущих вместе…

Т. Журавлева― Просто мне кажется…

И. Виттель― … советской семьи.

Т. Журавлева― Мне кажется, что вот эта вот история — это перегибы начались, которых мы стараемся не допускать. Перегибов прооднополость и так далее.

И. Виттель― Я ничего плохого не имею в виду.

Т. Журавлева― У нас сейчас… у зумеров нет представления, вот этой вот картинки семьи. Поэтому в 30 лет условно, когда они сейчас… там им будет 30 лет, и они начнут рожать, это будет совсем какая-то другая семья. И не факт, что она будет многодетная. Или я ошибаюсь? Что Вы скажете?

О. Пинксер― Мне кажется, что, к сожалению, женщина там уже тв 30-40, которая не смогла построить семью… Мне кажется, основная проблема, мы разучились строить… Мы вот это я имею в виду нынешнее поколение. Мы размещаемся строить нормальные семьи крепкие. И женщина в 30-40 лет, понимая, что она уже не нашла себе такого достойного партнёра, рожает для себя, как правило, одного ребёнка. Вот это наше будущее, если не переломить ситуацию.

В. Третьякова― Я можно добавлю ещё? Мне кажется, ещё тоже не знаю, как согласятся со мной или нет, но основой семьи в том числе является наши родители, то есть бабушки, дедушки. И когда мы старше становимся, как правило, уже уходят наши родители. Но вот сама вот это семейственность и передача традиций, она на самом деле крепче, когда у тебя кто-то ещё есть. И естественно, чем ты моложе, — да? — и тогда ещё вы протягиваете со времён эти традиции как-то. Все это вместе. Дом как бы в общем понимании, он крепче. Когда ты уже — да? — постарше, с Ольгой согласна, ты уже один на один с этой жизнью. И тогда задумаешься, а для себя-то всё-таки надо, наверное.

И. Виттель― У нас есть…. Прости. На секундочку. Вот такое у нас всегда было устоявшееся мнение о том, что рожайте больше детей, они вас прокормят в старости, потому что у нас был такой в начале Перестройки, особенно когда говорили о государстве… Стакан воды…

Т. Журавлева― Стакан воды…

И. Виттель― Оля показывает стакан воды.

О. Пинксер― Стакан воды. Да.

И. Виттель― Последними словами в жизни должны быть: «А пить-то вовсе и не хочется». Да.

О. Пинксер― Да, да, да.

В. Третьякова― Очень может быть.

И. Виттель― На самом деле в начале Перестройки, вот особенно на «Эхо Москвы» часто звучали такие лозунги от людей приходивших. А вот как же пенсионеры? Как же бедные будут? Дети должны помогать. Дети. Я поглядываю на своих, конечно. Я надеюсь, что к старости они меня научат играть в какую-нибудь «Доту» или ещё в какую-нибудь фигню. Но на самом-то деле вот люди сейчас рожают, исходя из этого, что государство поможет, дети в старости прокормят, а так, как будет, так будет.

В. Третьякова― Хороший вопрос. Вот мы сейчас смотрим и плечами пожимаем. Я тоже…

О. Пинксер― Не переживаем. Да?

В. Третьякова― Я просто, наверное, не думала об этом. То есть цели так… Давайте так, цели, наверное, такой нет, о которой ты задумываешься. Вот. Но я могу сказать, у нас вот бабушка, одна из бабушка, она сейчас инвалид после инсульта. И что происходит? Я вижу, что это тяжело, когда у тебя там человек-инвалид, он не встаёт, но дети, они видят, как я, например, ухаживаю за бабушкой. Они видят это, и в какой-то момент им было страшно видеть её в таком состоянии, а потом они привыкли и поняли, что это норма — ходить, ухаживать, разговаривать, читать книжку, даже если она там что-то не может. И в привычку у них этого вошло. Может быть… То есть, наверное, я надеюсь, когда я буду старенькой, они вспомнят и это рефлекторно у них отразится…

И. Виттель― Валерию надо было звать на наш эфир, посвящённый инсультникам, потому что мы там тоже чуть не подрались. У нас нет такого эфира, где мы с Таней не сцепимся. Это мы сегодня такие достаточно тихие, мелкими подколами обходимся. Оль, ну, а ты вообще вот надеешься на то, что дети там… На кого ты надеешься вот сейчас? На государство? На детей? Вот ты проецируешь, что не всегда будешь вечно молодой. Да? Какие-то же потом трудности. Не всегда сможешь работать. А, не дай бог, действительно случаются тяжёлые заболевания.

О. Пинксер― Ну, я уже заранее готовлю тылы. Строю дачу уже очень много лет.

И. Виттель― Землянку.

О. Пинксер― Да, землянку рою. Постепенно, да, утепляю домик. И мне максимально хочется стать незаметной в старости, чтоб не мешать детям. Вот.

И. Виттель― Но это какой-то твой личный…

О. Пинксер― У меня очень…

И. Виттель― … такой странный подход.

О. Пинксер― Да, мой личный странный подход. Но я смотрю, какие замечательные выросли дети, хотя мне кажется, я совершенно не умею воспитывать детей. Вот рожать умею, а дальше что делать, не знаю. Извините. Вот. Но дети выросли совершенно фантастические. Я смотрю, как они друг друга поддерживают, потому что то с одним, то другим что-то такое неприятное случается, как они бросаются на поддержку друг друга, какая это классная команда. И если что-то случится со мной, я понимаю, что они меня не бросят. И я их рожала не для этого. Но я вижу, что по факту будет так. Но я постараюсь не злоупотреблять.

Т. Журавлева― Это очень правильная иллюстрация того, что не воспитывайте детей, воспитывать себя.

И. Виттель― Напомню, что это «Эхо Москвы» «Социальная среда». Я Игорь Виттель. Моя прекрасная соведущая Татьяна Журавлева, директор центра практик качества жизни Агентства стратегических инициатив. Говорили мы сегодня о многодетных российских семьях.. А в студии у нас были директор по технологиям компании «Медконтракт», заместитель генерального директора этой компании Валерия Третьякова, мама троих детей, и Ольга Пинскер, директор благотворительного фонда «Адреса милосердия», мама шестерых детей. Ну, и прежде, чем со всем с вами на сегодня попрощаться, напоминаю, что, во-первых, на улице продолжает бушевать пандемия. Поэтому прививайтесь, прививайтесь или вакцинируйтесь, социальные маски, дистанция, вот это все. И берегите себя, пожалуйста!