Хочу на небо рассказы священников

В один из зимних вечеров 1786 года на окраине Вены в маленьком деревянном доме умирал слепой старик — бывший повар графини Тун. Собственно говоря, это был даже не дом, а ветхая сторожка, стоявшая в глубине сада. Сад был завален гнилыми ветками, сбитыми ветром. При каждом шаге ветки хрустели, и тогда начинал тихо ворчать в своей будке цепной пёс. Он тоже умирал, как и его хозяин, от старости и уже не мог лаять.

Несколько лет назад повар ослеп от жара печей. Управляющий графини поселил его с тех пор в сторожке и выдавал ему время от времени несколько флоринов.

Вместе с поваром жила его дочь Мария, девушка лет восемнадцати. Всё убранство сторожки составляли кровать, хромые скамейки, грубый стол, фаянсовая посуда, покрытая трещинами, и, наконец, клавесин — единственное богатство Марии.

Клавесин был такой старый, что струны его пели долго и тихо в ответ в ответ на все возникавшие вокруг звуки. Повар, смеясь, называл клавесин «сторожем своего дома». Никто не мог войти в дом без того, чтобы клавесин не встретил его дрожащим, старческим гулом.

Когда Мария умыла умирающего и надела на него холодную чистую рубаху, старик сказал:

— Я всегда не любил священников и монахов. Я не могу позвать исповедника, между тем мне нужно перед смертью очистить свою совесть.

— Что же делать? — испуганно спросила Мария.

— Выйди на улицу, — сказал старик, — и попроси первого встречного зайти в наш дом, чтобы исповедать умирающего. Тебе никто не откажет.

— Наша улица такая пустынная… — прошептала Мария, накинула платок и вышла.

Она пробежала через сад, с трудом открыла заржавленную калитку и остановилась. Улица была пуста. Ветер нёс по ней листья, а с тёмного неба падали холодные капли дождя.

Мария долго ждала и прислушивалась. Наконец ей показалось, что вдоль ограды идёт и напевает человек. Она сделала несколько шагов ему навстречу, столкнулась с ним и вскрикнула. Человек остановился и спросил:

— Кто здесь?

Мария схватила его за руку и дрожащим голосом передала просьбу отца.

— Хорошо, — сказал человек спокойно. — Хотя я не священник, но это всё равно. Пойдёмте.

Они вошли в дом. При свече Мария увидела худого маленького человека. Он сбросил на скамейку мокрый плащ. Он был одет с изяществом и простотой — огонь свечи поблёскивал на его чёрном камзоле, хрустальных пуговицах и кружевном жабо.

Он был ещё очень молод, этот незнакомец. Совсем по-мальчишески он тряхнул головой, поправил напудренный парик, быстро придвинул к кровати табурет, сел и, наклонившись, пристально и весело посмотрел в лицо умирающему.

— Говорите! — сказал он. — Может быть, властью, данной мне не от бога, а от искусства, которому я служу, я облегчу ваши последние минуты и сниму тяжесть с вашей души.

— Я работал всю жизнь, пока не ослеп, — прошептал старик. — А кто работает, у того нет времени грешить. Когда заболела чахоткой моя жена — её звали Мартой — и лекарь прописал ей разные дорогие лекарства и приказал кормить её сливками и винными ягодами и поить горячим красным вином, я украл из сервиза графини Тун маленькое золотое блюдо, разбил его на куски и продал. И мне тяжело теперь вспоминать об этом и скрывать от дочери: я её научил не трогать ни пылинки с чужого стола.

— А кто-нибудь из слуг графини пострадал за это? — спросил незнакомец.

— Клянусь, сударь, никто, — ответил старик и заплакал. — Если бы я знал, что золото не поможет моей Марте, разве я мог бы украсть!

— Как вас зовут? — спросил незнакомец.

— Иоганн Мейер, сударь.

— Так вот, Иоганн Мейер, — сказал незнакомец и положил ладонь на слепые глаза старика, — вы невинны перед людьми. То, что вы совершили, не есть грех и не является кражей, а, наоборот, может быть зачтено вам как подвиг любви.

— Аминь! — прошептал старик.

— Аминь! — повторил незнакомец. — А теперь скажите мне вашу последнюю волю.

— Я хочу, чтобы кто-нибудь позаботился о Марии.

— Я сделаю это. А еще чего вы хотите?

Тогда умирающий неожиданно улыбнулся и громко сказал:

— Я хотел бы ещё раз увидеть Марту такой, какой я встретил её в молодости. Увидеть солнце и этот старый сад, когда он зацветет весной. Но это невозможно, сударь. Не сердитесь на меня за глупые слова. Болезнь, должно быть, совсем сбила меня с толку.

— Хорошо, — сказал незнакомец и встал. — Хорошо, — повторил он, подошёл к клавесину и сел перед ним на табурет. — Хорошо! — громко сказал он в третий раз, и внезапно быстрый звон рассыпался по сторожке, как будто на пол бросили сотни хрустальных шариков.

— Слушайте, — сказал незнакомец. — Слушайте и смотрите.

Он заиграл. Мария вспоминала потом лицо незнакомца, когда первый клавиш прозвучал под его рукой. Необыкновенная бледность покрыла его лоб, а в потемневших глазах качался язычок свечи.

Клавесин пел полным голосом впервые за многие годы. Он наполнял своими звуками не только сторожку, но и весь сад. Старый пёс вылез из будки, сидел, склонив голову набок, и, насторожившись, тихонько помахивал хвостом. Начал идти мокрый снег, но пёс только потряхивал ушами.

— Я вижу, сударь! — сказал старик и приподнялся на кровати. — Я вижу день, когда я встретился с Мартой и она от смущения разбила кувшин с молоком. Это было зимой, в горах. Небо стояло прозрачное, как синее стекло, и Марта смеялась. Смеялась, — повторил он, прислушиваясь к журчанию струн.

Незнакомец играл, глядя в чёрное окно.

— А теперь, — спросил он, — вы видите что-нибудь?

Старик молчал, прислушиваясь.

— Неужели вы не видите, — быстро сказал незнакомец, не переставая играть, — что ночь из чёрной сделалась синей, а потом голубой, и тёплый свет уже падает откуда-то сверху, и на старых ветках ваших деревьев распускаются белые цветы. По-моему, это цветы яблони, хотя отсюда, из комнаты, они похожи на большие тюльпаны. Вы видите: первый луч упал на каменную ограду, нагрел её, и от неё поднимается пар. Это, должно быть, высыхает мох, наполненный растаявшим снегом. А небо делается всё выше, всё синее, всё великолепнее, и стаи птиц уже летят на север над нашей старой Веной.

— Я вижу всё это! — крикнул старик.

Тихо проскрипела педаль, и клавесин запел торжественно, как будто пел не он, а сотни ликующих голосов.

— Нет, сударь, — сказала Мария незнакомцу, — эти цветы совсем не похожи на тюльпаны. Это яблони распустились за одну только ночь.

— Да, — ответил незнакомец, — это яблони, но у них очень крупные лепестки.

— Открой окно, Мария, — попросил старик.

Мария открыла окно. Холодный воздух ворвался в комнату. Незнакомец играл очень тихо и медленно.

Старик упал на подушки, жадно дышал и шарил по одеялу руками. Мария бросилась к нему. Незнакомец перестал играть. Он сидел у клавесина не двигаясь, как будто заколдованный собственной музыкой.

Мария вскрикнула. Незнакомец встал и подошёл к кровати. Старик сказал, задыхаясь:

— Я видел всё так ясно, как много лет назад. Но я не хотел бы умереть и не узнать… имя. Имя!

— Меня зовут Вольфганг Амадей Моцарт, — ответил незнакомец.

Мария отступила от кровати и низко, почти касаясь коленом пола, склонилась перед великим музыкантом.

Когда она выпрямилась, старик был уже мёртв. Заря разгоралась за окнами, и в её свете стоял сад, засыпанный цветами мокрого снега.

29.01.2021

Единственный христианин — мусульманин

Недавно  к тетушкам за свечной ящик пришел возмущенный мужчина  и начал требовать, чтобы ему вернули деньги за освящение машины. Мол: «Некачественно священник ваш побрызгал, схалтурил. И вообще — вся эта ваша РПЦ с патриархом во главе  — обман и мошенничество».

Выяснилось, что купил с рук подержанный автомобиль, тут же освятил — чтобы ни гвоздя, ни жезла. Погнал с ветерком, у него сцепление и полетело. И не только оно. Все, что могло — все полетело. Чудом жив остался. Оказалось — машина полностью убитая, дешевле на металлолом сдать, чем ремонтировать. Виноваты, конечно, поп и РПЦ.

… А однажды прибежал в храм другой взволнованный дядечка и начал умолять священника  позвонить вместе с ним его супруге и сказать, что «бес, действительно, может попутать». Объяснил, что  жена застукала его с любовницей и собирается подавать на развод. Он разводиться не хочет, ее любит, детей тоже, любовницу готов забыть.

— Я ей говорю: «Бес попутал, сам не знаю, как так вышло». А она мне: «Ты — кобель! Знать тебя не хочу!»

Вот и просил неверный муж батюшку, как специалиста и профессионала, доказать недоверчивой жене, что бес есть и в его силах попутать кого угодно.

Сам же он ни в чем не виноват. Если бы не эта коварная нечисть, была бы у него по жизни полная благодать и благорастворение воздухов….

…Есть истории поучительные. И даже не истории это, а просто какие-то мгновения жизни. Встретила я как-то одну нашу бабушку. Она в храме помогает. Идет расстроенная, чуть не плачет.

— Что с вами? — спрашиваю.

— Да так… Обидно… Единственный настоящий христианин в храме — мусульманин Мамед.

Я ее даже расспрашивать дальше не стала. И так все ясно. Мамед — это рабочий у нас на приходе. Тащит какая-нибудь бабушка сумки, еле идет. Пролетает мимо нее, иже херувим, какое-нибудь духовное лицо по своим важным делам. Ногами грешной земли почти не касается. Мужчины-прихожане раскланиваются с ней, помощи Божией желают. Я сама могу сделать вид, что не заметила и вообще — у меня остеохондроз и тоже старость на подходе. И только наш Мамед подбежит к ней и поможет донести эти сумки. «Единственный настоящий христианин — мусульманин». Уверена, что не единственный. Но звучит пугающе. И задумаешься…

О христианах

Приходила к храму просить милостыню Наталья. Не та Наташа, которая мне денег собрала, когда муж болел — я о ней много раз рассказывала. Другая — молдаванка.  Просила она не на выпивку (она и не пила), а чтобы дом в деревне у себя на родине отремонтировать.

Эта вторая Наталья хорошая была, добрая, как, собственно, и первая. Надеюсь, и есть. С ней многие наши прихожане любили поболтать. И я тоже. Помню, однажды она мне сказала:

— Никогда не ругай своих детей при посторонних! Для них это как предательство.

Но была эта Наталья типичная бездомная — нечистая одежда, запахи. Где она ночевала  — не знаю.

Помню, прошлой зимой приболела она, простудилась. Иду мимо, смотрю — сидит на своем стульчике, еле дышит. Хотела ей скорую вызвать, она отказалась.    

— Не хочу в больницу, хочу домой, в Молдову, — тихим голосом сказала она.

Я постояла, подумала — вызывать врачей — нет, или вообще мимо пройти. Я же вроде как предложила, христианский долг выполнила… Мялась, мялась, успокаивая свою православную совесть. А тут прихожанка наша — увидела, в каком состоянии Наталья, и говорит:

— Так! Когда мои домашние  спать лягут, я за тобой приду, тихонько тебя в свою комнату проведу. Поспишь, в себя придешь.

И на службу побежала.

А пока суть да дело, Наталья пошла в приходской туалет погреться. Храм уже был закрыт. Я тогда заволновалась про себя:

— Она же болеет. А в этот туалет и дети ходят. Вдруг заразятся…

Пока я волновалась, в туалет этот зашла другая наша прихожанка. Долго думать не стала. Пока охранник на мороз не выгнал (а у нас бывший сердитый был — мог и выпроводить), отвела Наталью к себе домой, согрела, накормила, искупала , лекарства какие-то дала… А утром купила  ей билет в Молдову и отправила.

Знаю, что та, первая, которая хотела Наталью тайком к себе провести, на вторую даже обиделась немного. Не дала доброе дело сделать.

Вот такие есть у нас на приходе христиане, которые добрые дела друг у друга из рук вырывают.

О жизни и смерти

Есть у нас в храме одна очень грустная и очень светлая история, которая передается из поколения в поколение. И новеньким ее обязательно расскажут. Эта история о девочке, которая умирала. Она уже не могла вставать, все время лежала. Она читала Евангелие и рисовала его. Христа, Апостолов, Иосифа с Марией… Каждое событие, каждую сцену, каждое мгновение.

Когда эта девочка умерла, ее папа принес эти картины (а это не рисунки, а именно картины) в нашу воскресную школу. Они висят в коридоре, в кабинетах. Каждый раз я смотрю на них и мне кажется, что та девочка уже здесь на земле знала многое о вечности. Ее душа была там, где «несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная». Эти картины — ее прощальная улыбка нам. Светлая улыбка… И картины эти — живые…

…Тяжело встречаться с болью. Помню, увидела я у нас на подворье маму с коляской. А в коляске мальчик лет шести-семи. Сразу видно — из центра Димы Рогачева. Они находятся недалеко. Родители, которым разрешают выводить своих детей на прогулку, иногда привозят их к нам в храм. Бледных, без волос, в масках. С глазами взрослых людей. 

И так хочется как-то их поддержать, ободрить, помочь. И боишься сделать ненароком еще больнее.

Но в тот день я решилась подойти. Купила что-то у нас в пряничном домике:

— Могу я вас угостить?… Хотя, наверное, ему нельзя. Это аллергенное.

— Спасибо большое! Нам уже ВСЕ можно!

Рассказала мне несчастная женщина, что шансов уже никаких. Врачи разрешают все, потому что ребенок скоро уйдет. И возит она сына в храм, чтобы рассказать о Боге, Который его очень любит и ждет, об Ангелах, о Царствии Небесном, где будет мальчишке хорошо, где не будет боли, уколов, страданий… Говорит — а в глазах у нее бездна. Заглядываешь в эту бездну и хочется выть.

Больше я их не видела. Прошла за те несколько минут перед глазами судьба. И в сердце навсегда осталась зарубка.

…А иногда встречаешься с чудом. И мурашки бегут по коже. И хочется благодарить. Это тоже история о ребенке из центра Димы Рогачева. О девочке, с какой-то агрессивной формой рака, которой врачи не давали шансов. Но лечили. Она лежала  там с папой. И он начал приходить к нам в храм, приносить девочку. Причащал ее, много молился. 

Прошло уже лет семь. Девочка здорова. С папой мы общаемся и он не устает благодарить Бога и врачей за это чудо. А он считает это именно чудом. И огромной Божией милостью.

«У меня дед воскрес и хочет креститься»

А эту историю рассказал мне наш приходской батюшка, отец А. Она тоже о чуде.

Отец А. был в тот день дежурным священником. Неожиданно в храм вбежал молодой человек. Он бросился к батюшке:

— У меня дед воскрес и хочет креститься! — выпалил он.

Сергей, так звали парня, рассказал, что дедушка его, Василий Анатольевич, давно болен онкологией. Он уже не вставал с кровати, мало что понимал, более того, последние дни был без сознания. Врачи скорой помощи сказали, что жить ему осталось сутки, ну двое. В какой-то момент родным показалось дедушка, и правда, умер.

Когда скорбящие  близкие готовы были начать причитать, Василий Анатольевич вдруг открыл глаза и внятно сказал:

— Позовите священника, мне надо креститься.

Когда внук Сергей привез отца А. в этот дом, Василий Анатольевич ждал его сидя  в кровати (а он в последнее время только лежал) и в совершенно вменяемом состоянии — что тоже, по словам родных, с ним уже давно уже не случалось. Более того, около недели он вообще не издавал ни звука. Вокруг стояли родственники с выпученными глазами. Супругу дедушки вообще отпаивали успокоительным. Отец  А. на какое-то мгновение даже растерялся — за кого ему вообще хвататься.

Но удивило дедушкиных близких не только неожиданное «воскрешение почившего» и проснувшийся здравый ум. А еще и его желание креститься.

Всю свою жизнь Василий Анатольевич был очень далек от веры, церкви, священников и считал все это «байками для недалеких старушек». Более того, когда его собственные дети уже во взрослом возрасте приняли крещение, «начал по этому поводу выносить им мозги». Так, по крайней мере, сказала его дочь. 

Внука Сергея вообще крестили тайно от дедушки, чтобы лишний раз его не волновать и самим не волноваться. В общем, ничего не предвещало такой резкой метаморфозы.

На вопрос отца А., почему Василий Анатольевич решил креститься, он ответил только, что знает теперь, что Бог есть. Более ничего не сказал. Что открылось ему, пока он лежал без сознания или мертвым (по крайней мере, бабушка утверждала, что «точно видела, что Васенька умер») , так и осталось тайной. Но дедушка очень волновался и просил батюшку поспешить. Боялся опять умереть и не успеть.

— Я окрестил Василия Анатольевича, — рассказывал отец А. — Даров у меня с собой не было и Сергей свозил меня за ними в храм. Вернулся, исповедовал. Дедушка  об исповеди ничего не знал. Но когда я ему объяснил, горячо согласился. Исповедовался неумело, но очень искренне и глубоко. У него душа как будто сама хотела очиститься. Причастился. Оставил я его в очень радостном и бодром настроении. Василий совершенно не был похож на умирающего. Я сказал, чтобы звонили, я обязательно еще приеду. Сергей, внук его, на следующий день и позвонил. Василий Анатольевич отошел ко Господу. Уснул и не проснулся.

Один шаг к Богу

Отец А. рассказывал мне все это и сам удивлялся — насколько же милостив Господь. Стоит человеку сделать к Нему хотя бы маленький шаг, и Он сам бежит к этому человеку навстречу.

— И мне тогда было интересно, — говорил батюшка. — Вот Василий… Всю свою жизнь в Бога не верил. Родные рассказали, что человеком он был резким, иногда грубым. По молодости и выпить любил, и руки мог распустить. Кровушки у родных, по их словам, попил немало. Но он в этом и сам раскаивался. Но ведь почему-то Господь ему этот шанс дал — покаяться на смертном одре в последние часы. Открыл Себя, сердца коснулся. Креститься даже Василий успел, причаститься. И мирно отошел. Не всем праведникам такая милость дается… Бог же свободу человека не нарушает. Василий сам должен был сделать навстречу Богу хотя бы маленький шаг…

Отпевали отец А. Василия в нашем храме. Проповедь родным  сказал — об этом самом маленьком шаге к Богу. В конце подошла к нему  вдова почившего:

— Батюшка, вот вы сейчас говорили, что Бог ждет каждого и каждого милует, стоит хоть движение к Нему навстречу сделать… Вы знаете, Васенька мой прижимистым был, домовитым. Зимой снега не выпросишь. Года три назад у соседки нашей муж умер от сердечного приступа. У нее сын маленький, сама не работала. Вася ей тогда всю свою пенсию отдал. Только ведь получил. Щедрым не был никогда. Я еще удивилась и злилась на него. Как жить-то будем. Думала — из ума на старости лет выжил. А он: «Ничего, бабка, месяц на твоей протянем». Соседка плакала и говорила: «Век буду за вас, Василий Анатольевич, Бога молить»…

А еще рассказала она отцу А., что дед Василий, молодым еще, «икону не бросил». Бабки своей. Его-то родители в Бога не верили уже. А бабушка верующая была. После ее смерти дом продавали, там у нее в красном углу иконы стояли.

— Я сама помню ту — большую, Богородицы, наверное. Мы уже женаты были. Родители Васины только вещи хорошие вывезли, а иконы оставили: «Пусть новые хозяева разбираются». А он вдруг вернулся, взял эту икону и говорит: «Большая, красивая, жалко, если выбросят. Я ее лучше в церковь какую-нибудь, попам отвезу». Забрал и отвез потом куда-то. И забыл. Может — это и есть тот самый один маленький шаг?