Характеристика коли красоткина из рассказа братья карамазовы

14 ноября 2021 г.

Автор: Ирина Ахундова

Источник: Православие.ру

Сегодня, когда мир отмечает 200-летие со дня рождения Федора Михайловича Достоевского, его 75-летний правнук Дмитрий Андреевич рассказывает порталу Православие.Ru о представителях знаменитого рода, о своем чудесном исцелении и о любви к Старой Руссе.

– Дмитрий Андреевич, вы принадлежите к роду, известному во всем мире. Как и где вы праздновали 500-летие рода Достоевских?

– Этот юбилей я праздновал в Пинских болотах, на территории теперешней Белоруссии. Там лежат корни рода Достоевских. Пока ехал на поезде, думал, что ж там будет? Приехал, сел на камень и заплакал. Сам себе удивился. Видимо, не выдержал тяжести 500-летнего груза, дал волю слезам. Потом была встреча с директором местного Музея рода Достоевских. Это единственный музей, посвященный не только Федору Михайловичу, но и всем Достоевским.

– Как в вашей семье сохраняется память о Федоре Михайловиче?

– Память неистребима. Гены остаются генами, мы передаем из поколения в поколение память о Федоре Михайловиче, так как ничего не унаследовали, кроме этих самых генов. Все остальное было в свое время у членов семьи Достоевских и их потомков отобрано, как писал мой отец, «принудительно-добровольно». Забрали все, делая вид, что это добровольно, а на самом деле это не зависело от твоего желания.

– А как вы отметили свой юбилей?

– Я, потомок «архискверного Достоевского», как называл писателя Ульянов-Ленин, родился в день его рождения – 22 апреля. В советское время в этот день везде вешали флаги. Теперь перестали этот день отмечать. Я собирался пригласить на юбилей близких людей и друзей. А тут бац – ковид! И нас попросили вообще не встречаться. Так что не удалось отметить мой скромный юбилей – мои 75 лет. А 200-летие Федора Михайловича мы отмечаем в условиях еще более жестких ограничений – и в квартиру-музей Достоевского в Санкт-Петербурге, и в Дом-музей Достоевского в Старой Руссе, и во все другие места нас пускают теперь только при наличии неких кодов, которые мы видим на товарных чеках.

О потомках писателя

– Расскажите о детях Достоевского.

– У Федора Михайловича было четверо детей: первый и последний умерли, остались дочь Люба и сын Федор. Продолжателем рода стал Федор второй (будем так его называть). У него родилось двое мальчиков – Федор третий, который рано умер, и Андрей, который стал моим отцом. У нас с женой родился единственный сын Алексей, так что мужская линия продолжается. Алексей подарил нам трех девчонок – Аню, Веру и Машу – и внука Федю. Это уже Федор четвертый. Так что все в порядке, род продолжается, и я надеюсь, теперь уже Достоевских будет больше.

Закончив в 19 лет Инженерное училище, Федор Михайлович сразу заявил: «Я этой профессией не буду заниматься, а буду писателем». Его сын Федор тоже быстро нашел себя – всю жизнь лошадьми занимался. Был достаточно известным специалистом по лошадям, опубликовал много статей в Императорском коннозаводческом журнале. Под ними подпись – «Ф. Достоевский». Когда узнают, что был еще и третий Федор – внук писателя, к сожалению, рано умерший, часто задают вопрос: «Почему столько Федоров? Федор Михайлович, Федор Федорович?» На Руси по традиции старшего сына называли именем отца, рассчитывая на многодетность. Но Федор Михайлович поздно создал семью, и много детей у него не могло быть. Только двое из четверых его детей прожили полную жизнь. Правда, покинули этот мир весьма печально.

Дочь Достоевского Люба умерла в 1924-м году в Италии. Ей было больше 60 лет. За несколько дней до смерти ее посетил консул Чехословакии, который тогда очень помог Любе. Сравнительно недавно мы обнаружили письмо, в котором он писал: «Я должен признать, что дочка всемирно известного писателя умирает в нищете». Сын Федор при таких же обстоятельствах умер в Москве в 60 лет. Они умерли в нищете, потому что большевики «национализировали» творческое наследие писателя, и все (включая вдову) перестали получать деньги за издания его произведений.

Вообще, удивительная штука. Я для себя отметил, что место рождения играет в жизни человека некую мистическую роль. Федя родился в Петербурге и, оставаясь русским человеком, вообще не хотел ехать за границу, хотя мать его упрашивала: «Поезжай, деньги есть, посмотри, как другие живут». А он: «Нет, мне России вполне достаточно, я лучше в баню схожу». Примерно так написано в тех письмах, которые я читал в Пушкинском доме. А Люба, которая родилась в Дрездене, взяла и уехала из России навсегда, сказав маме, что едет ненадолго, лечиться. Исколесила всю Европу, потом заболела и умерла в Италии, в Больцано, на границе с Австрией. Итальянцы чтят имя Достоевского, и единственным прахом, который они перенесли с закрытого старого кладбища на новое, был прах Любови Достоевской.

– Дети не делали попыток идти по стопам своего великого отца?

– Люба заявила: «Я стану писателем. Обо мне будут говорить». Люба, пытаясь стать писательницей, на этом сломалась. Увидев, что написанные ею книги мало кто читает, спрашивала: «Почему все говорят о моем папе, и никто не говорит обо мне?» Это была очень большая трагедия для нее. Может быть, поэтому она покинула Россию и умерла на чужбине.

У нее не получалось, и она зациклилась на поговорке, которая была очень популярна в ее время: «На потомках гениев природа отдыхает». Она решила, что именно на ней отдыхает природа. Из-за всемирной известности отца, наступившей в пору ее взросления, она не смогла выйти замуж, отдаляя от себя женихов или молодых людей, которые хотели познакомиться с ней. Ее интересовал губернатор Старой Руссы, она ожидала его благосклонного отношения к ней. Она писала матери, что встретила у поезда на железнодорожной платформе губернатора, а он на нее совсем не обратил внимания. Люба дружила со Львом Львовичем Толстым, потомком Льва Николаевича Толстого. Вместе они писали пьески. Но и из этого ничего не вышло. Да и вообще она, конечно, была очень сложной натурой. Сам Достоевский недоуменно писал о семилетней или шестилетней Любе: «Что с ней будет? В ней есть некоторые черты, которые меня очень беспокоят».

Сын писателя Федор Федорович, мой дед, был совершенно другим. Он мне, конечно, ближе. Когда Федор Михайлович уехал в Москву на открытие памятника Пушкину, где он произнес свою знаменитую Пушкинскую речь, Анна Григорьевна писала ему: «Мне никак не сладить с Федей, он все время убегает, я застаю его с мальчишками на улице, он интересуется лошадьми». А он ей в ответ: «Купи ты ему жеребенка, будет чем заняться, и он перестанет убегать из дома». Что и было сделано. И в следующем письме, надеясь, что сыну уже купили жеребенка, Федор Михайлович просит поцеловать его наравне со всеми. Это было почти мистическим, пророческим предсказанием того, что Федор Федорович всю жизнь будет заниматься лошадьми. В столь малом возрасте отец совершенно точно определил главный интерес жизни своего сына.

Жаль, что педагогическая наука не пошла по стопам Достоевского. Прежде всего, он никогда в своих письмах к Анне Григорьевне не использовал слово «воспитывать», а употреблял совершенно другие слова – «наблюдай», «веди». Его принципом было не подтягивать детей на свой взрослый уровень, облегчая свое собственное существование, а понимать ребенка. И это приносило прекрасные плоды.

Вообще, Федор Михайлович очень переживал из-за того, что дети у него поздние, что он не сможет вырастить их. «Как бы я хотел, чтобы мои маленькие дети были похожи на твоих самостоятельных детей», – писал Федор Михайлович брату Андрею Михайловичу, дети которого были уже достаточно взрослыми. Для него было большой трагедией понимание того, что из-за своего возраста он, возможно, не увидит своих детей взрослыми.

– Когда вы осознали себя Достоевским?

– Помню, как уже после войны мама, решив, что я уже достаточно смышлен, чтобы понять, к какому великому человеку имею отношение, сообщила мне об этом родстве. При этом она сказала: «Только поменьше говори об этом, помалкивай». Потому что тогда Федор Михайлович считался контрреволюционным писателем. В моей школе в кабинете литературы висели портреты Добролюбова, Толстого, Тургенева, Некрасова – короче, всех, кроме Достоевского. Не было тогда такого писателя. Так что у меня ничего нет, только гены и большое желание изучать жизнь и творчество прадеда. Я чувствую, что мой характер очень похож на характер Федора Михайловича. И меня очень интересует, каким человеком он был, как семьянин и писатель, какой была жизнь его предков и потомков.

«Я Достоевский, но не тот»

– Всех ли родственников из рода Достоевских вы знаете?

– Я знал, что единственным носителем фамилии Достоевский, которая передавалась именно от Федора Михайловича, является только моя семья. Но однажды мне сказали: «Мы знаем, что есть Роман Достоевский, который выполнил 120% плана, и его за это наградили». Один из почитателей Достоевского говорит: «У меня есть время, давай я этого Романа Достоевского найду. Может, он какой-то твой родственник?» Он его нашел в Ленинграде. И Роман сразу сказал: «Я Достоевский, но не тот». Я говорю: «Как хорошо, что вы сразу признали, что не тот, потому что я – тот». В итоге выяснилось, что его предки жили в одной губернии (по-моему, в Тверской), где получили декрет Ульянова-Ленина о разрешении менять фамилии по каким-либо причинам. В деревне, где почти все были, предположим, Дерьмовцевы (простите за грубое слово), решили, что это звучит не очень благозвучно. Обратились к местному писарю, который увлекался литературой. И этот начитанный человек сказал: «Ах, так, ну, давайте менять фамилии. Вы будете Пушкины, вы – Лермонтовы, вы – Толстые…». И все сменили свои фамилии. И этот Роман Достоевский слышал от родителей, что его род идет оттуда.

Какому-то корреспонденту телеканала «НТВ» я поведал эту историю, и на канале сняли очень хороший небольшой документальный фильм об этой деревне, где по улицам ходит Пушкина с коромыслом и ведрами, а какой-то дядька из подвала тягает картошку. «Вы кто?» – спрашивают его. «Я Тургенев», – отвечает. Очень интересно. И вот Роман Достоевский появился в нашем городе. Потом ко мне подошла довольно известная журналистка из «Ленинградской правды» и сказала: «Я Дарья Достоевская». Я говорю: «Знаю, видел вашу подпись под статьями в газете». Рассказал ей эту историю с Достоевскими. Она говорит: «Ну, теперь мне все понятно». Есть настоящие, а есть наши трудовые люди, другие Достоевские.

О праправнуке и Федоре четвертом

– Расскажите, пожалуйста, о своих внуках и сыне.

– Особых сложностей в воспитании сына у нас с супругой не было. Алексею уже за сорок, он нашел себя и рад тому, чем занимается. Ему нравится его работа, которая дает возможность интересно жить и иметь средства, чтобы воспитывать четверых детей. Внук Федя учится в пятом классе, ему 11 лет. Федька продолжает заниматься в музыкальной школе, через которую прошли и внучки. Все четверо были одними из первых в классе по успеваемости в музыкальной школе, потому что у родственников Федора Михайловича Достоевского были музыкальные способности. Например, его племянник – Федор Михайлович-младший – был довольно известным в центральной России певцом, давал сольные концерты на фортепиано, а в пожилом возрасте держал музыкальный магазин, где продавали пианино и фортепиано. Одна из родственниц Федора Михайловича тоже была певицей. То есть музыкальные и певческие способности передаются по наследству.

Выступая перед молодежью, я обязательно советую расспрашивать своих предков – бабушек, дедушек, прабабушек, прадедушек – о том, как они жили, чем интересовались, что помнят, ведь многое передается по наследству. Например, дочь писателя Люба была сладкоежкой, и я вижу, что это «сладкоежество» продолжает существовать в его потомках. Федор Михайлович умел рисовать, и мой отец рисовал (в музее в Старой Руссе есть его блокнот зарисовок). Я тоже умею рисовать. Передаются даже такие мелочи, как, например, привычка днем немножечко поспать, как было у моего деда, стало быть, прадеда для моего сына. И я, и Алексей немножко спим днем. Ген писательства, естественно, немного затухает. Я пишу рассказики, и те, кто их читал, говорят, что это очень интересно. Во внучках я обнаруживаю умение складывать слова, они не боятся текста. Так что многие черты характера, привычки и увлечения предков передаются новым поколениям. Я несколько консервативный человек. Мы, потомки Федора Михайловича, до мелочей наследуем его консерватизм.

Когда моему сыну Алексею пришла пора служить в армии, он служил в православной воинской части. Получив из-за язвы «белый билет», остался при монастыре и совершенно не мог понять свою тягу к лошадям. Он вечерами в конюшне пропадал с лошадьми. А потом, узнав, что его прадед всю жизнь занимался лошадьми, Алексей сказал: «Ну, тогда все понятно». Даже такие хобби могут передаваться по наследству. Кто-то когда-то шляпки шил, а потом тяга к этому вдруг обнаруживается через два-три поколения. Поэтому я советую молодежи расспрашивать своих родных, чтобы лучше себя понимать.

О реализованной мечте Шукшина

– В этом году Первый канал показал документальный фильм о вас с Алексеем.

– Мы были удивлены и совершенно потрясены, узнав о фильме, потому что нас снимали 3 года назад. И сразу тогда сообщили, что художественный совет принял этот документальный фильм о Достоевских. Не знаю, почему 3 года мурыжили его. Снят он у нас на даче, которую за 3 года мы перестроили. И соседи не те, прежние дом снесли. То есть очень многое за это время изменилось. Антураж другой, но мы не очень-то постарели.

– Дмитрий Андреевич, а как вы снимались в эпизоде художественного фильма «Мальчики» по роману «Братья Карамазовы»?

– Это история давняя. Еще покойный Василий Шукшин мечтал снять десятую главу «Братьев Карамазовых», посвященную детской теме, которая, по сути дела, является сквозной в творчестве Достоевского, начиная от «Бедных людей» и кончая «Братьями Карамазовыми». Но Шукшину отказали, и он умер, так и не сняв этот фильм. Его сокурсники – режиссеры Юрий и Ренита Григорьевы, муж и жена, решив выполнить его завещание, сняли очень хороший фильм на киностудии им. Горького. Ренита недавно умерла. Царство ей Небесное. Мы познакомились с режиссерами в Старой Руссе, где Достоевский писал роман «Братья Карамазовы» и где чета Григорьевых попыталась снимать по нему фильм «Мальчики». В 1989-м году они пригласили меня на съемки в качестве консультанта, и я сыграл эпизодическую роль учителя гимназии. К сожалению, в Старой Руссе очень мало что сохранилось со времен Федора Михайловича, поэтому фильм снимали в Ельце. Со мной был сын, и режиссеры спросили: «А Алеша не хотел бы сняться в нашем фильме?» Ему было тогда 13 лет. Они пригласили праправнука Федора Михайловича на роль Коли Красоткина.

Фильм прошел с большим успехом и у нас, и в Японии, куда Горбачев взял лишь два фильма, в том числе картину «Мальчики». Алеша был в восторге, когда слушал себя на японском языке. Леша, конечно, не сам говорил по-японски, его дублировали. Слыша отзывы зрителей, что сын хорошо сыграл роль Коли Красоткина, я не удивлялся, потому что, возможно, это тоже в генах заложено, ведь еще одним увлечением Федора Михайловича была игра в любительском театре. Многие его современники писали, что это у него очень неплохо получалось. В Старой Руссе в семье Достоевских ставили небольшие спектакли с участием детей. Например, разыгрывали басню Крылова «Стрекоза и муравей», другие басни.

О любимой Старой Руссе и чудотворной Старорусской иконе

– Говорят, и вас лично многое связывает со Старой Руссой.

– Я очень люблю Старую Руссу и переживаю, что теперь так мучаюсь со своим артритом, что не могу ножки после зимы поднять по старости лет, мне трудно поехать в Старую Руссу, посмотреть, как там поживают Вера Ивановна Богданова, прежний директор музея, и остальные сотрудники. Я же их всех очень люблю. Многие мне помогли в тяжелое время, многим я помог, чем мог. Мы за эти годы сроднились. Но теперь я надеюсь, что мой отпрыск заменит меня и в Старой Руссе, и в других местах будет достойно представлять род Достоевских, как я пытался представлять Федора Михайловича на чтениях в Старой Руссе. Я всегда с удовольствием вспоминаю эти чтения и всегда молюсь о тех, кто мне дорог. Раньше я по традиции писал обращения к детям – участникам детских Старорусских чтений. В этом году я очень переживаю, что не смог не только приехать весной в Старую Руссу, но и написать обращение к детям. Прошу у них прощения и надеюсь на то, что, может быть, все восстановится, когда мы придем в нормальное состояние. Федор Михайлович всегда выделял детей в своих романах, подчеркивая их особую роль, как, например, в десятой главе «Братьев Карамазовых».

Старая Русса. Церковь Георгия Победоносца. Фото: sobory.ru

– Бывая в Старой Руссе, мы всегда молились в храме Великомученика Георгия Победоносца. Федор Михайлович был прихожанином этого храма, одного из самых древних в городе.

– Для меня это особый храм. Я страдал от язвы желудка, и в Старой Руссе у меня всегда начинались страшные боли, потому что местная вода очень отличается от ленинградской. Однажды меня против моей воли понесло в храм, хотя я должен был быть в другом месте. В Георгиевской церкви уже никого не было, служба закончилась. Старушки мыли пол, и я понимал, что пришел сюда не вовремя. Стоя у чудотворной Старорусской иконы Божией Матери, я испытал катарсис – взрослый мужик, я вдруг залился слезами. Ушел, не понимая, что со мной произошло. И вдруг через день осознал, что никакой боли нет, что я совершенно здоров и полон сил. Обычно я уезжал раньше всех, пропуская много интересных докладов, торжественное закрытие чтений и банкет с участием представителей администрации Старой Руссы. В тот день все были в недоумении: «Дмитрий Андреевич, мы наконец видим вас на прощальном банкете!»

Старорусская иконы Божией Матери в церкви Вмч. Георгия Победоносца г. Старая Русса. Фото: russablago.ru По благословению священников Георгиевского храма я всегда рассказываю о чуде своего исцеления Господом от язвенной болезни у Старорусской иконы, у которой многие не только от болезней исцелялись, но и получали помощь в разных жизненных ситуациях по молитвам Божией Матери. Если кому-то из читателей случится быть в Старой Руссе, советую зайти в храм и помолиться у этой иконы.

– Расскажите об этой иконе, пожалуйста.

– Эта икона была принесена греками из Ольвиополя еще в первые века христианства на Руси и находилась в Старой Руссе до XVII века. Во время моровой язвы 1655 года жителю города Тихвина было откровение, что мор прекратится, если туда принесут чудотворную Старорусскую икону, а Тихвинская икона будет отправлена в Старую Руссу. После перенесения икон мор прекратился, но тихвинцы не вернули образ, и только в XVIII веке разрешили снять копию со Старорусской иконы. 4 мая 1768 года копия была привезена в Старую Руссу, в честь чего было установлено празднество. Вторая праздничная дата отмечается 18 сентября – день возвращения в Старую Руссу подлинника.

О вере и силе материнской молитвы

– Дмитрий Андреевич, каким был ваш путь к вере?

– К вере меня подтолкнула болезнь. У меня обнаружили рак. Была операция, потом полгода я лежал в Онкологическом центре на улице Чайковского в Ленинграде, где проходил курс химиотерапии. Я, как мог, боролся с этой болезнью. На операцию меня повезли без всякой предварительной подготовки, и я сказал врачам: «Почему так? Я боюсь». Мне в ответ: «В твоем направлении написано: ‟Cito”. Ты знаешь, что такое ‟cito”? Это по-латыни значит ‟немедленно”, ‟срочно”. Мы хотим тебя спасти». Я говорю: «Ну, хорошо, спасайте». То есть в тот момент речь шла о жизни и смерти.

Мистическим образом в тот момент в Петербурге оказался переводчик из Японии Киносита-сан, работавший над переводом Достоевского. Япония тогда была одной из самых передовых стран в сфере производства лекарств от рака. Моя мама, ныне покойная, обратилась к нему с письмом с просьбой спасти потомка Достоевского. Когда я буквально через неделю (в советское-то время!) принес коробку с лекарством заведующей нашим отделением, она не поверила: «Это лекарство мы через Москву поименно заказываем! Вас не было в списке. И вот через неделю вы приносите это лекарство!» И я с большой гордостью сказал: «Ну, я же Достоевский, потомок Федора Михайловича, которого знают во всем мире. Поэтому естественно, что весь мир готов помочь мне дальше жить».

Это с одной стороны. А вторая причина того, что я остался жив, – это молитва моей матери. Она забыла все, что полагается делать в храме, куда не ходила 50 лет. Придя в церковь вымаливать жизнь сына, она просто как мать обратилась к Богу: «Господи! Спаси моего сына! Оставь его в живых». Я выжил и в 35 лет – сразу после исцеления от рака – крестился. Чтобы Господь помог, нужна вера и прямое обращение к Богу. Он мне помогал, и не раз. Я смог победить рак дважды. Второй раз заболел через 35 лет после первого случая. Не нужно опускать руки и бояться. Важно не оставлять человека один на один с этим грозным заболеванием, поддерживать его в вере, что он справится. Но не менее важно и самому больному быть в положительном тонусе и заниматься тем, что нравится. Мой опыт говорит, что силы самого организма в этих условиях работают на излечение. Поэтому я всегда желаю всем доброго здравия и укрепления в вере. С Божией помощью можно победить любую болезнь.

Автор: Александр Гончаров

Когда литературоведы и историки говорят о прозорливой критике Федором Михайловичем Достоевским революции и социализма, то чаще всего вспоминают его «Бесов», «Сон смешного человека», «Преступление и наказание», «Записки из подполья», конечно, «Дневник писателя» и на худой конец − «Борьбу нигилизма с честностью».

Последний, незавершенный роман писателя «Братья Карамазовы» тоже иногда упоминается в этом списке, но далеко не на первом месте. А между тем, это произведение раскрывает саму сердцевину, завязь, повреждение души пораженной революционной проказой. Такого разнообразия революционных типов в «Бесах», пожалуй, не сыщется. 

В «Братьях» Достоевский фактически показывает откуда произрастают корни нигилизма, социализма и революции. В «Бесах» он скорее описал ствол, ветки и побеги желтоглазой и краснознаменной инсургенции. Желтый, зачастую является цветом предательства, а также колеровкой дурдома. Не забудем в этом ряду и «желтый билет». Символика красного цвета вряд ли требует особого разъяснения. И в отношении постижения сокровенного наполнения революционного «студенца истления» «Бесы» все-таки уступают «Братьям Карамазовым».

Начнем с того, что у Достоевского второстепенные персонажи романа, тесно связанные с главными героями, даже и женщины, в большинстве своем уже заражены бешенством мятежа, «голки и нелюбви». В первом ряду здесь, безусловно, идут Миусов, Красоткин и Ракитин, а где-то за их плечами маячит недоучка и пустой резонер Колбасников.

Более всех безобиден, если так можно сказать, Ракитин, ибо он – банальный карьерист, почувствовавший, что на революционном поприще сможет преуспеть скорее, чем служа Царю и Отечеству. Беспринципность Ракитина обнажает его квелое сердце исчерпывающим образом. Ракитин и сам это знает, но не чурается и не стыдится: «…непременно уеду в Петербург и примкну к толстому журналу, непременно к отделению критики, буду писать лет десяток и в конце концов переведу журнал на себя. Затем буду опять его издавать и непременно в либеральном и атеистическом направлении, с социалистическим оттенком […], но, держа ухо востро, то есть, в сущности, держа нашим и вашим и отводя глаза дуракам…». Из подобных сему господину революционных лиц в настоящей некнижной истории сразу всплывают имена Максима Горького, Николая Михайловского, Михаила Родевича и Михаила Туган-Барановского.

Петр Александрович Миусов − гораздо страшнее, чем Ракитин. Его отвращение к вере, народу и существующим порядкам возникли не в России, а после путешествий «по Европам». Но Миусов, которой «знавал лично и Прудона, и Бакунина и особенно любил вспоминать и рассказывать, уже под концом своих странствий, о трех днях февральской парижской революции сорок восьмого года, намекая, что чуть ли и сам он не был в ней участником на баррикадах», все же архаичный тип революционера, так сказать «уходящая натура». Он разлагает все вокруг себя, но сам оказывается не в состоянии стать ярым и до конца последовательным инсургентом. Но развращать, ох, как способен, хотя и хочет сам себе казаться вполне благопристойным человеком: «Я действительно, может быть, говорил когда-то… только не вам. Мне самому говорили. Я это в Париже слышал, от одного француза, что будто бы у нас в Четьи-Минеи это за обедней читают… Это очень ученый человек, который специально изучал статистику России… долго жил в России… Я сам Четьи-Минеи не читал… да и не стану читать… Мало ли что болтается за обедом?.. Мы тогда обедали…». «Старый шут» Федор Павлович мгновенно ернически обличает Миусова: «Да, вот вы тогда обедали, а я вот веру-то и потерял!»

Впрочем, удел Ракитина и Миусова после Октября 1917 года вряд ли был завидным. В лучшем случае пришлось бы отправиться в эмиграцию и строчить там горестные статьи о том, как большевики погубили дело революции, не позволив порулить им, то есть Миусовым, Милюковым, Ракитиным и Родзянкам. При другом же развитии событий можно было и у стенки оказаться.

Принципиально иным типом надо признать Колю Красоткина. Перечитаем Достоевского и поразимся! Да ведь Красоткин – это готовая миниатюра — «Ильич. Молодые годы»!

Кстати, если пересчитать возраст Коли (по времени написания «Братьев») и годы Володи Ульянова в реальном мире, то обнаружится, что между ними разница в несколько лет, и только! Красоткин и Ульянов по социологическим меркам принадлежат к одному к поколению. Да и головы Володе с Колей одинаково забили одни и те же авторы: Белинский с Чернышевским, Вольтер с Дидро иже с ними. Неужели есть сомнения, что Красоткин и до Маркса с Энгельсом, подставив в качестве табуреточки, Гегеля допрыгнет?..

Красоткин – крайний эгоист, самоуверенный и жесткий. Он готов изучать нелюбимые «мертвые» языки ради оценки, якобы чтобы не травмировать нежно любимую маменьку. Но это лицемерие. Коля при помощи учебы и самых экстравагантных поступков, как хороших, так и дурных самоутверждается в окружающей среде. Мамашу он все-таки обожает, но сугубо по-своему, отказывая ей в праве на выход из тесных рамок своего мира — мира Коли Красоткина.

Ежели на памятниках Ленину, заполоняющих площади русских городов и в XXI веке, написать золотом Красоткин, то ничего не изменится в духовной сфере. Ульянов-Ленин-Красоткин в 1917 году приехал в «запломбированном вагоне» и запустил на полную мощность бесовскую машину второго этапа революции и гражданской войны. Коля Красоткин-Ульянов знал, что делал, он же с мужиками по дороге часто разговаривал. Так вот и познавал «нужды народные».

Однако перейдем к главным героям. Федора Павловича вроде бы к революционерам и причислись затруднительно. Но, пардон, он сам себя числит по разряду «униженных и оскорбленных»: «В эти секунды, когда вижу, что шутка у меня не выходит, у меня, ваше преподобие, обе щеки к нижним деснам присыхать начинают, почти как бы судорога делается; это у меня еще с юности, как я был у дворян приживальщиком и приживанием хлеб добывал». Старшему Карамазову просто не свезло примкнуть к революционному движению: декабристов в 1825 году разогнали, а Герцен уехал бить в колокола и звать Русь к топору в благословенный Лондон, а тут еще удачная женитьба подвернулась. Но Федор Павлович сам говорит, что «дух нечистый, может, во мне заключается, небольшого, впрочем, калибра…» И этого самого тангалашку он и передал сыну Ивану.

Иван Федорович Карамазов – революционер стопроцентный, хотя может и не сознает сего. Он, прежде всего, богоборец. А то, что любая европейская революция – всегда антихристианская русская философия в XIX столетии определила с очевидностью. Ее шифр раскрыли в России и Алексей Хомяков, и Константин Леонтьев, да и сам Федор Михайлович.

Черт, являющийся Ивану, полностью соответствует тому среднему европейцу, которого Леонтьев и пророчески назвал революционным «идеалом и орудием Всемирного разрушения». Иванов тангалашка пошл как средний европеец, говорлив как средний европеец, безлик и сер как средний европеец. А революции по Константину Леонтьеву и стирают в серую пыль все разнообразие культур, цивилизаций и народов, то есть приближают всеобщее разложение и теплохладное состояние духа – смерть до смерти, ад до ада. Нечистый ничего не скрывает, только издевается над Иваном: «Я беден, но… не скажу, что очень честен, но… обыкновенно в обществе принято за аксиому, что я падший ангел. Ей-богу, не могу представить, каким образом я мог быть когда-нибудь ангелом. Если и был когда, то так давно, что не грешно и забыть. Теперь я дорожу лишь репутацией порядочного человека и живу как придется, стараясь быть приятным. Я людей люблю искренно − о, меня во многом оклеветали! Здесь, когда временами я к вам переселяюсь, моя жизнь протекает вроде чего-то как бы и в самом деле, и это мне более всего нравится».

Черт исподволь, очень и очень неявно (галлюцинация все же или нет?!) подталкивает Ивана Карамазова к отцеубийству, а он, в свою очередь, как бы невзначай наводит на реализацию этой идеи Смердякова. Здесь что надо учесть, средний брат Карамазов невольно пытается запараллелить свою жизнь с отцовской, а потому отцеубийство – это и самоубийство тоже, то есть один из высших актов богоборчества – грех гордыни и уныния. «Отче наш» − первая молитва, которую учит ребенок-христианин. Для Ивана Федоровича – гибель родителя, одновременно, и умертвление Бога. Ницше здесь вопиет: «Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц!»

«Бог не воскреснет!» − это Ницше выдает желаемое за действительное. Для безумного философа смерть Бога – важный шаг для превращения человека в бога. Самая наивысшая стадия революции. Об этом же со всей страстью мечтает и Иван Карамазов. Но на этой скользкой дорожке сходит с ума.

Иван Федорович недовольство Богом и Божиим миром оправдывает детскими страданиями, дескать, ну не может он вынести «слезы ребенка». А заканчивает в итоге «Легендой о Великом инквизиторе». Чтобы не было мучений невинных детишек, Карамазов готов к превращению всего человечества в скотское стадо. Тогда и барин не будет травить собаками дитя и перед матерью не встанет вопрос в загробном мире: прощать или не прощать новоявленного Ирода. Всех примирит Великий инквизитор. Так Достоевский прорицает саму СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ, принявшую все соблазны, которыми искушал отец лжи Господа Иисуса Христа. Революционная серость восторжествует под деспотической пятой Великого инквизитора и его Политбюро, только если произойдут террор, насильственное насаждение махрового атеизма в красивой оберточной бумаге и передаче атрибутов Бога науке и человеку. Релятивистское отношение большевиков к морали и нравственности предрекается следующими словами из романа Достоевского: «Совесть! Что совесть? Я сам ее делаю. Зачем же я мучаюсь? По привычке. По всемирной человеческой привычке за семь тысяч лет. Так отвыкнем и будем боги!»

Иван Федорович Карамазов, прости, Господи! является русской ипостасью Карла Генриха Маркса. А за плечом его скрывается тот, которого в качестве свидетеля он хотел призвать: «С хвостом, ваше превосходительство, не по форме будет!»

У Достоевского далеко неслучайно проскальзывает мысль о том, что Иван Федорович в масонскую ложу вхож. Масоны себя всенепременно пропагандировали, как филантропов, стремящихся обустроить человеческую жизнь на началах всесветного благоденствия. Впрочем, масоном или любителем иезуитов, был Иван, читатель из текста «Братьев» так и не узнает.

Смердяков же являет собою более низший тип революционера. Он тоже Карамазов, только обреченный носить фамилию другую и прислуживать другим Карамазовым.

Смердяков решается убить своего отца для угождения Ивану, а потом уж и себе.

После 1917 года грезы Иванов Карамазовых воплотили Коли Красоткины, Колбасниковы и Ракитины им помогали, а Смердяковы из лакеев скаканули в комиссарские тужурки. В гражданскую же войну Смердяковы «в пыльных шлемах» изволили склоняться над Алешами, побежавшими «землю в Гренаде крестьянам отдать».

Бог ты мой! Причем здесь Алеша Карамазов? Но, помилуйте, ведь это тоже революционный тип. Достоевский в продолжении романа собирался, по свидетельствам современников, самого младшего Карамазова в революционные когорты записать. Виновато же в этом «розовое христианство», если угодно парфюмерное и благовонное христианство, которое исповедует и старец Зосима, и послушник Алеша Карамазов – чистый добрый человек.

Алеша то и Ивану ответить не смог из-за «розового христианства», ибо нет ответа на «слезинку ребенка» и у него. Да и сам Достоевский своему же герою ответа в романе не дал. Перечитаем книгу!

Константин Леонтьев очень чтил Федора Михайловича, но, когда в знаменитой речи о Пушкине (1880 г.) и в романе «Братья Карамазовы» писатель возвестил о всечеловеческой любви, философ не выдержал. Леонтьев увидел, что христианство подменяется хилиазмом и оригенизмом («апокатастасис» для Великого инквизитора в поцелуе книжного Христа), а монашество не соответствует подлинному. Константин Николаевич откровенно отмечал: «Когда Достоевский напечатал свои надежды на земное торжество христианства в «Братьях Карамазовых», то оптинские иеромонахи, смеясь, спрашивали друг друга: «Уж не вы ли, отец такой-то, так думаете».

Духовная же цензура наша прямо запретила особое издание учения о. Зосимы; и нашей было предписано сделать то же («Ибо, сказано было, это может подать повод к новой ереси»)».

«Розовое христианство» и должно было направить Алешу в революционную среду, если разбираться по-крупному, то в перманентной революции, господа-товарищи и видели заботу о всем человечестве, а торжество коммунизма на планете Земля – это и есть построение Эдема человекобогом без Бога-Творца.

Так что, никак не мог бы младший Карамазов проскользнуть мимо сетей революции. Недаром ведь в романе и Красоткин и Ракитин вьются исключительно вокруг него, а не подле кого-то другого.

«Розовым христианином» Алешу Достоевский слепил по своему образу и подобию. В «Братьях Карамазовых» православие Достоевского дало трещину, нет, не упало, не рухнуло, но наклонилось в сторону ереси. Защитники Достоевского против нападок Леонтьева христианство самого философа обозвали «черным», а еще и добавили, что мол, Федор Михайлович близок по воззрениям к В. С. Соловьеву и Н. Ф. Федорову. Однако, они не заметили, что подчеркнули отход от Православия святых отцов и Вселенских соборов. Соловьев – это ересь софиологии, а Федоров – псевдоправославное учение русского космизма.

«Черное христианство» Леонтьева дает нам понять, что Дмитрий Карамазов – бузотер, вор, мошенник, часто впадающий в гнев и наделенные многими иными недостатками, ближе ко Христу, чем карамельный Алеша. Он – характер совершенно русский, способный любить и ненавидеть душой, каяться и прощать. И из всех братьев Карамазовых только Дмитрий послужил Отчизне кровью. Даже арестовывали не какого-то дворянина или мещанина Карамазова, а отставного поручика. Нам не суждено узнать, где служил Дмитрий Федорович, но вряд ли он избежал участия в боевых действиях. К написанию романа Достоевский приступил в апреле 1878 года, как раз после окончания русско-турецкой войны…

В 1917 году из всех Карамазовых (если сдвинуть временные планки) лишь Дмитрий не стал бы на сторону большевиков. И кто ведает, не погиб ли бы он в Ледяном походе добровольцев 1918 года на подступах к Екатеринодару. Алая кровь на снегу. Черный крест…

P. S. Хочется пояснить. Автор никого не собирался разоблачать, а тем более требовать, чтобы русские православные монархисты не читали Федора Достоевского. Наоборот, Достоевский нам необходим, он помогает нам четче видеть все в омуте наших же проблем. Но мы не должны заблуждаться вместе с гением и помнить, что как писатель, отражающий действительность во всех ее проявлениях: и радостных, и неприглядных, он во сто крат сильнее себя же, как религиозно-философского мыслителя. У нас всех есть карамазовские черты. А Великий инквизитор – не сказка, а быль, реальное прошлое. Прошлое, которое, не усвой мы его уроков, может снова постучать в нашу дверь.

Поделиться ссылкой:

<b><i>Просмотров:</i></b>
336