Фон для афиши сказки

В прокат вышла драма «Герда» Натальи Кудряшовой, за которую дебютантка Анастасия Красовская удостоилась приза за лучшую женскую роль фестиваля в Локарно. Рассказываем об одном из самых загадочных российских фильмов года, который сложнее полюбить, чем забыть.

Однажды, выйдя из машины, чтобы пописать возле обочины, чья-то мама (Юлия Марченко) услышала призыв сказочного леса — и ничем не мотивированное желание сбежать от этой реальности навсегда сковало сердце несчастной женщины, отныне охваченной лунатизмом (то есть сомнамбулизмом, хождением во сне). У нее выросла волшебная дочка Лера (Анастасия Красовская) — ей тоже снится лес, иррациональный и печальный, как напоминание о том, что на том свете, если он существует, нас ждет вовсе не Бог, а только мох. В нашем сиротливом мире студентка Лера по ночам вынуждена выступать со стриптизом под гордым именем Герда, а днем для учебной практики скитаться по квартирам с социологическими опросами посреди холодной чащи многоэтажек. В одной из них Леру ждет мама, которая в любой момент может во сне выпорхнуть с балкона.

Лес у Андерсена хранил в себе образы смерти и бессмертия. Помнится, в сказке Герда в поисках Кая тоже опрашивала всех встречных — от реки до одуванчика, только здесь нет никакого Кая, лишь художник-недобойфренд (Юра Борисов), который работает на кладбище. Если литературный Кай, чтобы освободиться, должен был составить из льдинок слово «вечность», то киношный провожает людей на вечный покой в подземное царство и намекает надписью «Цветы зла» на черной майке, что здесь спасать уже некого. Это отсылка к одноименному сборнику стихов Бодлера, который задолго до Ларса фон Триера и Натальи Кудряшовой рифмовал меланхолию и лес, а также на цветник чародейки из «Снежной королевы», из‑за которого Герда забыла свое предназначение. Вот и у нашей Герды есть позабытые крылья за спиной, словно у феи или Психеи, просто их никто не видит из‑за неблагоприятной обстановки. Еще у Герды есть вопросы к этому миру, но они все прямиком из анкеты, где нет правильного ответа — только «да», «нет» и «свой вариант». И единственный верный вариант только тот, в котором жизнь превращается в затянувшийся поход от магазина «Верный» до кладбища.

Зато у Леры-Герды есть фирменный танец, который выделяет ее на фоне хабалок из местного стрип-клуба. Ее приватные номера становятся одновременно поводом для гордости и насмешек внутри их девичьего серпентария. Хотя, честно говоря, открывающий приват в красных тонах перед клиентом, которого неслучайно сыграл режиссер Алексей Чупов («Интимные места»), легче всего интерпретировать как влажный обряд инициации в русское кино для начинающей актрисы Анастасии Красовской, вокруг которой закружился определенный ажиотаж после приза в Локарно. На юное дарование с интровертным взглядом и модельной детскостью, почуяв свежую кровь, уже набросились режиссеры. Среди оных неожиданно затесался известный эротоман Гаспар Ноэ («Любовь», «Экстаз»), чьи вкусы оказались до смешного предсказуемы: достаточно полторы минуты, прости господи, покрутить попой в неоновом свете под какую‑нибудь песенку, а в следующем кадре постараться выглядеть живым существом на фоне мертвецки обшарпанных обоев (что уже немало).

Сама тема стриптиза, кстати говоря, тоже не взята с потолка — работа на сцене идеально вписывается во вселенную фильма, в котором все герои будто бы зависли между двумя мирами. Бытность танцовщицы очень наглядно разделяется на гнетущее закулисье и яркий, освобождающий выход на публику, где героиня из пришибленной студентки мгновенно превращается в порхающее божество со сказочным именем. Этот вроде бы предсказуемый обнажающий опыт переходит в пространство метафизики благодаря тому, что в момент танца тело героини одновременно принадлежит всем сразу и только ей самой («трогать нельзя»). На этой разделительной полосе, между внутренним и внешним, как раз и держится дихотомия фильма, который не стесняется уже в самом начале (эпизод на лекции) напрямую процитировать учение Платона о душе и земной оболочке человека. Мол, в нас изначально заложено знание о мире до земного опыта как припоминание чего‑то прекрасного. Именно этот чудесный мир не дает покоя главным героям, застрявшим между сном и явью.

Да и сам фильм как будто застыл в некой неопределенности. С одной стороны, Кудряшова боится соврать в отношении сложной российской действительности, в которую уткнулась носом, взявшись за провинциальную фактуру и вопросы бедности населения (в фильме почти все квартиры настоящие, снятые в Ярославле и Туле). На этом немало погорело русских фильмов нулевых и десятых: шаг влево, шаг вправо — и рискуешь либо провалиться в бездонную пошлость, либо прослыть эрзацем Сигарева. С другой стороны, фильму важно приподняться над этой социальщиной, приукрасив ее метанарративом со сказочными тропами, сновидениями и неоновыми слезами.

Для решения первой задачи у авторов как будто не хватает изящества — у Натальи Кудряшовой слишком тяжелая режиссерская рука, она голой ладошкой выкручивает драматургические лампочки накаливания и хватается за все острые углы. А решение второй задачи с метафорами и бесконечными цепочками очевидных и неочевидных символов — само по себе свидетельство красивой капитуляции художника перед многолетним исследованием документальной реальности вокруг.

Взять хотя бы запоминающуюся сцену с песней перед толпой голых мужиков: понятно дело, что в жизни такой патовая ситуация вряд ли могла разрешиться подобным образом, но в рамках сказочной версии ангельские завывания вполне вписываются в христианские мотивы «Снежной королевы», где Герда тоже пела псалом, чтобы снять чары.

Вот и получается, что лучшее описание применения современного русского кино дал как раз Ганс Христиан Андерсен в начале той самой «Снежной королевы»: «Он смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, все же негодное и безобразное, напротив, выступало еще ярче, казалось еще хуже. <…> Добрая, благочестивая человеческая мысль отражалась в зеркале невообразимой гримасой, так что тролль не мог не хохотать, радуясь своей выдумке». И так далее по тексту — очень точная метафора на самом деле. Вплоть до того, что, кажется, осколки этого злосчастного зеркала до сих пор не выплакали из глаз многие действующие российские режиссеры.

«Герда» — в чем‑то красивое, в чем‑то избыточное (длится два часа) кризисное кино во времена меняющихся парадигм, которое в таких вопросах почти никогда не выбирает пункт «свой вариант».

Конечно, фильм очень старается нащупать собственный зазор, через который можно было бы витиевато показать, откуда же в нас берется это мучительное несоответствие между «душой» и окружением. Но очень долго ходит кругами, повторяя уже ранее озвученные конструкции, чтобы в итоге сдаться и по-детски нарисовать свою разгадку вручную. Фильм венчает средней план героини, пока у нее за спиной вырисовываются крылья.

— Я как‑то увидел, что о твоих лего-работах тепло отзывается в инстаграме продюсер Александр Роднянский. Было неожиданно.

— Мы познакомились во время работы над фильмом «Девятая». Им в какой‑то момент понадобился аниматор: чтобы объяснить какие‑то сюжетные ходы, создатели решили использовали комиксные вставки. И я примерно месяц в очень напряженном режиме рисовал эти кусочки для фильма.

— Ну то есть лего это хобби, а основная твоя занятость — художник?

— Сейчас я занимаюсь комиксами с моим другом Виталием Терлецким. Вообще, началось все с учебы на режиссера анимации в питерском институте кино и телевидения. После него я какое‑то время работал в анимационной сфере: и аниматором, и фоновщиком, и какую‑то рекламу делал. Всего по чуть-чуть. Каких‑то больших авторских лент у меня, правда, нет, но, возможно, ты видел наш с товарищем Антоном Королюком небольшой мультфильм о пиратах, которые попадают на остров динозавров. Он был оформлен как заставка к несуществующей видеоигре, и, что забавно, люди в комментариях начали обсуждать именно игру.

— Такой Тарантино: несуществующая реклама несуществующих фильмов.

— Да! Тут же высказались критики видеоигр. Потом была работа над детским мультсериалом «Котики, вперед!» — довольно долго рисовал раскадровку для них. Или, может быть, видел сериал «Om Nom Stories» — я тоже немного приложил к нему руку, делал фоны. А «Атомный лес» на 2×2? В самом начале тоже рисовал для него.

— Ты сказал раскадровку? Звучит как что‑то из эпохи старой анимации, когда абсолютно все делалось вручную.

— Нет, раскадровка делается и сейчас. Это планирование монтажа и планов, условно комикс, по которому можно понять общий хронометраж и длительность каждой сцены. Для анимации это очень важно: если в кино ты можешь сделать 20 дублей, то здесь каждая секунда стоит слишком дорого. И аниматоры заранее выверяют каждый кадр. Грубо говоря, раскадровка это тот же комикс.

Так совпало, что во время учебы ребята из студии Bubble пригласили меня поработать над небольшим журнальчиком с юмористическими комиксами. Это потом уже начали выходить серии, и я стал рисовать первые выпуски «Инока». Я тогда еще учился, и мне не всегда ловко вспоминать результаты работы.

Ну а совсем новым этапом в жизни и работе стал момент, когда мне доверили писать сценарии и я стал делать авторские комиксы. Вот не так давно была серия из четырех выпусков «Нечистая сила» про мифических персонажей вроде лешего, великана и домового, которые одновременно еще и музыканты.

— А как себя чувствуют авторские комиксы сегодня?

— Они выходят. И в том числе у Bubble есть не только серия про [майора] Грома, они иногда небольшими тиражами выпускают совершенно новые серии, чтобы понять отклик аудитории.

Есть комиксы, которые выходят за пределы узкой тусовки, недавно вот графический роман Оли Лаврентьевой «Сурвило» наделал довольно много шума. А Виталий Терлецкий с комиксом «Собакистан» попал на [литературную] премию «НОС».

— В России есть какое‑то издательство, которое переводит лучшие работы и публикует в других странах? Чтобы там тебя или других авторов могли узнать?

— Насколько я знаю, нет. Большинство русских художников мечтают, что они набьют руку и их заметят в «большой двойке»: Marvel и DC. Где‑то в социальных сетях, например через твиттер. По крайней мере, такие примеры есть. Если ты активный и говоришь по-английски, вполне можно достучаться до нужных людей. Особенно если рисуешь в популярном стиле.

— Давай перейдем к лего. Откуда такая любовь к конструктору?

— Думаю, как и у многих людей, чье знакомство с конструктором пришлось на 90-е, она из детства. Вспомни: у тебя из игрушек есть условно кусок железа с дырками и деревянные кубики, а где‑то в магазине ты видишь лего, инструмент для бесконечного творчества. Хотя бесконечного это громко сказано, так как родители обычно покупали крошечные наборчики из десятка деталей. И «Волшебный сундучок Milky Way» (в 90-х в продаже был набор из шоколадного батончика и небольшого набора лего в одной коробке. — Прим. ред.), если такой помнишь.

Когда из имеющихся кубиков я построил все что мог, в ход пошли каталоги конструктора. Тогда моя игра в лего была скорее виртуальная: я мечтал, что если бы у меня был пиратский корабль, то переместил бы пушку сюда, а тут повесил топор, а тут придумал что‑то еще. Ну а когда наконец начал зарабатывать и покупать наборы самостоятельно, все детали ссыпал в одну коробку и потом часами в ней копался, собирая что‑то «из головы». В последний раз пришлось спать на диване, потому что вся кровать была завалена конструктором, — на ней удобно проектировать модель.

— В какой момент ты решил выставить свои работы в Lego Ideas (сервис, где каждый желающий может разместить модель из реально существующих кубиков лего. При определенном везении она будет выпущена в виде официального набора. — Прим. ред.)?

— Если честно, сначала я довольно скептически относился к Ideas: мне казалось, что там размещают поделки только те, у кого какое‑то неприличное количество конструктора. Знаешь, как в роликах с профессиональными сборщиками, у которых за спиной целые стеллажи с разными деталями. У меня, понятно, таких никогда не было. Зато я узнал, что есть программа [BrickLink Studio] для виртуального творчества. В ней бесконечный запас лего — как раз то, о чем я мечтал в детстве.

— А как пришел к теме русских народных сказок?

— Я, кажется, листал инстаграм и увидел очень крутую иллюстрацию избушки на курьих ножках. И понял — это именно то, что нужно делать в Ideas. Потому что для мирового сообщества это одновременно близкая тема, ведь Баба-яга, по сути, просто лесная ведьма, и одновременно она персонаж из комиксов: полистайте «Хеллбоя» или «Скуби-Ду».

Кроме того, лично мне бы хотелось собирать немного другие серии лего, чем те, что продаются сейчас. Больше чего‑то оригинального, вроде линейки Hidden Side, а не лицензированных наборов (вроде лего по «Гарри Поттеру». — Прим. ред.).

Это как с комиксами. Ты, конечно, можешь заниматься творчеством на какую‑то известную тему, вроде ковбоев или самураев, и это, скорее всего, многим понравится. Но я задаю себе вопрос: почему я буду рассказывать о ковбоях, если я не живу в подобной культуре? Лучше и честнее будет сделать про то, с чем я рос.

— Ты же не по памяти делал ту же Бабу-ягу? Где‑то искал референсы?

— Не только искал, но и пересмотрел кучу вариантов, кто как ее рисует. У Бабы-яги сотня разных образов: она может быть страшной лохматой старухой или веселой бабулькой. Я выбрал нечто усредненное, ближе к фильму «Морозко» и советским киносказкам.

— Несколько раз видел, как люди под твоими работами спрашивали, где такой конструктор можно купить. Может быть, стоит выпустить их собственной линейкой?

— Мне писали какие‑то бизнес-люди, что они готовы помочь организовать печать такого конструктора. Но я идеологически не люблю китайские аналоги, они не того качества, не тех цветов. Да и это просто интеллектуальное воровство.

А потом у моих моделей проработана визуальная часть, но не инженерная. Я не уверен, что они будут устойчивыми или просто не рассыпятся. Чтобы выпустить их как наборы, их нужно доработать.

— Еще у тебя был набор с автозаком. И тут вроде идея понятная, но как будто слишком очевидная: есть протест, давайте соберем его из лего.

— Я не планировал останавливаться на одном автозаке — целью было сделать серию наборов. Официальные наборы Lego City очень веселые и мультяшные, там даже злодеи выглядят как братья Гавс — в костюмах в полоску. Но мне нравилась идея City в российских реалиях: панельки, не самые радостные автомобили, лавочки с пустыми бутылками. Первым в серии был каток, который укладывает асфальт зимой, а вторым как раз автозак, потому что в тот момент опять начались митинги.

Я скорее хотел показать понятные нам будничные явления, часть современной России. Конечно, когда я запостил эти фотографии, их восприняли как политическое высказывание. И мне написали кучу негативных комментариев, хотя, честно говоря, я не хотел такого эффекта.

— Будешь ее продолжать? Или сейчас занят чем‑то другим?

— Сейчас я развиваю серию Oleg в довольно свободном стиле «Что было бы, если бы лего изобрели в России», то есть делаю наборы на мотив отечественной культуры, не привязываясь к определенной теме. Буду делать и фан-арты фильмов, и продолжать тему сказок. То есть я заранее не просчитываю никаких стратегий, все зависит от настроения.