Это сочинение музыки во время ее исполнения на например

Александр Сладковский: «Моя задача — так стилистически выстроить программу, чтобы зритель ушел с концерта в состоянии шока со знаком плюс»

«Стараюсь не повторяться и постоянно учу новые партитуры»

Вчера «татарстанские симфоники» вновь приехали в столицу, чтобы порадовать своих уже постоянных слушателей исполнительским мастерством и музыкальным вкусом. Напомним, ГАСО РТ — это первый и единственный региональный оркестр, проводящий собственный ежегодный абонемент в Московской филармонии, и именно тот коллектив, которому всегда «есть что сказать».

«Чтобы передать залу эмоциональный заряд, я выбираю для программы произведения, которые сам обожаю, стараюсь не повторяться и постоянно учу новые партитуры… Моя задача — так стилистически выстроить программу, чтобы зритель ушел с концерта в состоянии шока со знаком плюс», — утверждает художественный руководитель оркестра и главный дирижер Александр Сладковский и старается не изменять своим словам.

Вчера музыканты говорили на языках двух выдающихся британских композиторов — Бенджамина Бриттена и Густава Холста. Оркестр выбрал для исполнения два самодостаточных, мощных по эмоциональной составляющей произведения. В первом отделении музыканты играли трехчастный концерт для скрипки Бриттена, а солировала именитая скрипачка с солидным послужным списком выигранных конкурсов Алена Баева.

В первом отделении музыканты играли трехчастный концерт для скрипки Бриттена, а солировала именитая скрипачка с солидным послужным списком выигранных конкурсов Алена Баева

Бриттен написал этот концерт во время своего короткого американского творческого периода и посвятил его бывшему учителю в Королевском музыкальном колледже Генри Бойзу. Произведение состоит, как было сказано выше, из трех частей: Moderato con moto, Vivace и «Пассакалия: Анданте ленто». И, несмотря на традиционную форму, сильно отличается от концертов из классических и романтических эпох.

Скрипка входит с песенным плачем, паря над оркестром. После музыка прерывается более милитаристской и ударной второстепенной темой. Во второй части она еще более наращивает темп, приобретает острохарактерные и гармонические обороты. И уже в финале Бриттен использует пассакалию. Эту старинную барочную форму композитор тоже трактует достаточно свободно, варьируя основную тему, меняя ее ритмический и мелодический рисунок. Зал наполняется эмоциональным вихрем, но в конце сочинение лишено оптимизма — в музыке слышны печальные трели, вопрошающие ожиданиям грядущих испытаний.

Хрупкая и утонченная Баева внесла в исполнение свой индивидуальный подход, украсив величественное и многогранное произведение Бриттена.

Для второго отделения маэстро Сладковский выбрал шедевр другого британского гения, Холста, — сюиту «Планеты»

«Сатурн, вестник старости»

Для второго отделения маэстро Сладковский выбрал шедевр другого британского гения, Холста, — сюиту «Планеты». Композитор был очень интересующимся и страстным человеком, вдохновлялся утопическим социализмом, изучал санскрит, теорию индийской музыки, а позже увлекся и астрологией. «Планеты» — это результат неожиданного интереса Холста. Причем ни к науке о небесных телах, то есть астрономии, ни к богам римской мифологии оно отношения не имеет. Собственно, это объясняет отсутствие в произведении «Земли».

Сюита состоит из 7 частей. Каждая имеет собственное «планетное» название, определяющее характер музыки. Произведение начинается с «Марса, вестника войны». Он передает ужасы, вызванные впечатлениями от Первой мировой войны. Музыка грохочет неумолимым жестким маршем и устремляется к торжествующему и брутальному унисону.

«Марс» сменяет нежная и волшебная пастораль «Венеры, вестника мира». Она полна гармонии легкости в противовес кровожадному Марсу. Изящное скерцо «Меркурий, крылатый посланник» создает ощущение воздушной легкости и трепета крыльев. А четвертый «Юпитер, приносящий радость» снова вносит маршевые ритмы, звучит величественно и сильно.

Для последней части к оркестру присоединился вокальный ансамбль Intrada под руководством Екатерины Антоненко

«Сатурн, вестник старости», словно маятник, раскачиваясь, приближает старость. Нельзя ничего противопоставить неумолимому движению времени. Оно ритмично продолжает стоять на своем, и пульс становится все медленнее. Холст любил эту часть больше всего. Он даже предполагал более мрачный и печальный финал, но его переубедила дочь Имоген. Хотя сам автор пояснял, что финал не может быть таким приятным. В реальности это совсем не так.

«Сатурн» сменяет «Уран, волшебник» со своим широким спектром настроений — от приглушенной таинственности до шумного гротеска. И тут неожиданно громкое оркестровое звучание переходит в таинственного «Нептуна, мистика». Тут и внеземные тембры арфы, и причудливые диссонансы, и, конечно, завораживающие длинноты женского хора. Как раз для последней части к оркестру присоединился вокальный ансамбль Intrada под руководством Екатерины Антоненко.

Если в железном грохоте «Марса» чувствовалось что-то земное, то в конце композитор уносит слушателей в космическое пространство. По задумке автора, в конце звук должен был постепенно угасать. И если в эпоху цифровой звукозаписи или на современном концерте это можно сделать всего лишь одной ручкой, то в эпоху Холста ему пришлось применить новаторство. Хор пел в отдельной комнате с распахнутой дверью. Ближе к финалу дверь постепенно закрывали, и зритель слышал, как пение плавно исчезает, пока окончательно не станет всепоглощающей тишиной космоса.

В живом исполнении этот переход срежиссировал Сладковский. Росчерком дирижерской палочки он прервал затихающие голоса женского хора, погрузив почти одурманенных музыкой слушателей в космическое пространство гениальной музыки двух выдающихся британских композиторов.

Звезды Зеленодольска, бизнесмен-фармацевт, лидеры Jukebox Trio, «Мураками» и тренер по капоэйре

На следующей неделе состоится финал 10-го сезона российской версии шоу «Голос», ставшего главной музыкальной телепрограммой страны.Этот сезон стал самым драматичным: прямо по его уходу скончался Александр Градский — настоящий символ «Голоса». «БИЗНЕС Online» же по случаю круглой даты программы решил вспомнить о татарстанских участниках шоу, которое также стало важной музыкальной вехой в жизни республики. Удивительно, но из 22 участников «Голоса» из РТ, дошедших до слепых прослушиваний, 20 попали сюда в те пять сезонов, когда в кресле наставников были Градский, Леонид Агутин, Пелагея и Дима Билан.

Сделать БО основным источником новостей в Яндексе

Одно из недавних сочинений Софии Губайдулиной называется символично — «О любви и ненависти». Это ее послание современному человечеству, охваченному, как она говорит, «ускоренно прогрессирующей ненавистью»? Смотрит ли она на современный мир с пессимизмом или верит в миссию своей музыки, в ее возможности менять какие-то настройки в действительности?

Валентина Холопова: Это сочинение продолжает тему всей ее жизни — духовности. Ее музыка отрывает людей от их обычных потребностей и дает им ощущение, что они часть всего человечества, что у них есть общечеловеческие задачи. Этой идее посвящена и ее оратория «О любви и ненависти», крупное сочинение для солистов, двух хоров и оркестра. Ораторию уже несколько раз исполнял Валерий Гергиев. София Губайдулина берет здесь духовные тексты от псалмов Давида до молитв более поздних времен, то есть охватывает мышление людей за тысячелетия и думает о существовании в этой истории добра и зла. Заканчивается сочинение, конечно же, взыванием людей к любви. Может ли она тем самым изменить что-либо в устройстве мира? Она сама пишет: нет, но задачу видит в том, чтобы снова поставить перед людьми вопрос о существовании добра и зла.

В ее биографии — слияние Востока и Запада: мама — русская, отец — татарин. Дед — имам. Детство ее прошло в Казани. Как в ее мироощущении соотносятся Запад и Восток?

Валентина Холопова: Запад и Восток — это грандиозная проблема сейчас во всем мире, но в мышлении Софии Губайдулиной она стояла с самого детства. Конечно, и воспитание в семье, и все ее образование было на русском языке, система знаний — на общеевропейской культуре. Она — композитор-философ, изучившая множество философской литературы мира. От западного мышления в ней сказалось, например, четкое определение идеи музыкального произведения. Здесь можно вспомнить и учение Лессинга об идее искусства, и гегелевскую «абсолютную идею». В культуре Востока ее интересуют древнекитайская философия, восточная поэзия, музыкальные инструменты. Она писала для японского кото, ввела в свою музыку целый оркестр всевозможных ударных.

Если вернуться к биографии Губайдулиной на шестьдесят с лишним лет назад, то она приехала учиться в Москву в 1954-м году. Ее и ваши консерваторские годы прошли уже в «оттепели», в атмосферу которой уже проникал европейский послевоенный авангард. Где вы могли знакомиться тогда с современной музыкой, с авангардом, знаниями об этом?

Валентина Холопова: «Оттепели» в музыке мы особенно не чувствовали: новая тогда музыка, особенно западная, нигде не исполнялась и не преподавалась. Нашими просветителями были наши же товарищи: Эдисон Денисов и Альфред Шнитке. С большим риском для себя они заводили знакомства с зарубежными композиторами и с их помощью доставали ноты и записи. Шнитке на своих «академических» уроках демонстрировал нам неизвестную музыку и разбирал партитуры, Денисов приглашал для этого к себе домой. Еще нам удавалось вырваться на «Варшавскую осень», а это был авангардный фестиваль мирового значения. Но как нас обыскивали в поезде! Зато мы видели живьем самого Лютославского и даже Штокхаузена — самого страшного авангардного «зверя». Потом, уже в 60-е ошеломительными для нас всех были приезды в Москву с концертами Стравинского и Булеза, исполнившего музыку Веберна. Но все это никак не было «текущей музыкальной жизнью».

Идеалом композитора для Губайдулиной был Бах. А идеалом человека -музыканта в те годы — Шостакович. Именно он поддержал ее на «неправильном пути».

Валентина Холопова: Дмитрий Дмитриевич Шостакович, можно сказать, на руках вынес из огня наше поколение: помогал и Денисову, и Шнитке, и Щедрину (и мне). С Губайдулиной было так. Она оканчивала Московскую консерваторию, а председателем госкомиссии был приглашен Шостакович. Старые профессора собрались поставить Губайдулиной тройку. Тогда он сказал: или будет 5, или не подпишу документы. Поставили 5 и рекомендовали в аспирантуру.

В советские времена ее музыка не вписывалась в генеральный курс Союза композиторов, имя ее попало в опальную нонконформистскую «тройку» с Денисовым и Шнитке, а затем, в 1979 году — в «черный список» из семи композиторов, музыка которых в СССР была запрещена. Что это было за время для нее и что тогда значила для нее дружба «тройки»?

Валентина Холопова: Все эти официальные осуждения переживались очень тяжело, от опальных шарахались в общении, боялись даже рядом стоять на собрании в Союзе композиторов. А главное — ведь это был запрет на исполнения и публикации в стране, тем более — за границей: это вообще считалось бы преступлением. Что касается «тройки» — Денисов, Шнитке, Губайдулина, — это и была сама жизнь и радость. Само существование втроем, а не по одному, было крепкой и абсолютно надежной поддержкой. Хотя по стилю все трое — разные, часто не соглашающиеся с тем, что сочинял и думал другой. И они об этом честно друг другу говорили.

Быть свободным человеком абсолютно необходимо независимо от того, выгодно это или нет

А с чем был связан ее выбор поселиться в деревне Аппен под Гамбургом? Это было желание отшельничества, своего рода затвор?

Валентина Холопова: Вы правы, у Губайдулиной это было желание отшельничества, но какого? Ей нужна была природа — трава, деревья, звезды. Не нашла этого в России? Время ее переезда — 1991-92-й годы. Тогда обрушился Советский Союз, а вместе с ним и многие органы правопорядка, расцвел бандитизм, на близкого Софии человека напали с ножом на даче. Было не до травы и звезд. Каким-то чудом у ее друга Виктора Суслина, композитора, работавшего в немецком нотном издательстве и жившего в Аппене, в доме по соседству появилось объявление: продается. Он стал усиленно звать Софию — приезжай! Эту идею поддержал и Петр Мещанинов, пианист, дирижер, за которого София в это время вышла замуж (второй брак). И они вместе въехали в свободный дом. Своим деревенским пространством София до сих пор очень довольна. Мстислав Ростропович подарил ей в этот дом прекрасный рояль.

Там, в Германии у Губайдулиной наступило время мирового признания. Среди постоянных исполнителей ее музыки еще с советских времен были выдающиеся музыканты: Гидон Кремер, Марк Пекарский, Фридрих Липс, Владимир Тонха. Как в те годы запретов создавался этот круг?

Валентина Холопова: Поскольку лучших советских исполнителей государство пускало на международные конкурсы за границу с условием обязательной победы, у них была возможность выступать вне СССР. Таким исключительным скрипачом был и Гидон Кремер. Губайдулина сочинила для него концерт для скрипки «Offertorium» («Жертвоприношение»), а перед тем ходила на его концерты, изучала манеру игры. Сочинение это — крупное по замыслу, с намеком на жертву Христа. С ним Кремер объехал весь мир и сделал известным новое имя — София Губайдулина.

Виолончелист Владимир Тонха одним из первых стал играть ее сочинения, начинал в каких-то скромных зальчиках, а потом буквально слился с ее музыкой. Баянист Фридрих Липс обучал как-то Софию играть на баяне, есть такое фото. Баян по трактовке вместо народного он сделал авангардным, и Губайдулина посвятила ему целый ряд сочинений, в том числе, и на духовно-религиозной основе, поскольку баян напоминает орган. Ну, а Марк Пекарский: какая же «ударная» музыка обойдется без него! Он артистически играл на массе своих инструментов и удостоился посвящения ему концерта «Час души» для ударных и симфонического оркестра с певицей на стихи Марины Цветаевой.

Вы учились с Губайдулиной на одном курсе в Московской консерватории. Ощущали вы уже тогда масштаб ее таланта и личности, ее феноменальное чувство свободы, как ключевое условие творчества?

Валентина Холопова: Когда учились, это было еще ее раннее творчество. Но мы очень гордились ее Квинтетом (на 3 курсе): какое большое произведение сочинила Соня! И вдруг недавно в консерватории сыграли этот Квинтет, и он вполне «прозвучал»! Свобода же в ее натуре была всегда: говорила и думала «что не надо» (для советских времен). И этому качеству она придавала исключительное значение. С ее слов я записала следующее: «Быть свободным человеком абсолютно необходимо; независимо от того, выгодно это или нет, необходимо сохранять свои убеждения, увлечения. Свобода — это возможность сполна реализовать свою сущность, прислушаться к себе, к тому, что личности дано в ситуации истории. Как скрипачу, пианисту, чтобы иметь хороший звук, надо иметь свободные руки, так композитору или писателю надо иметь совершенно свободную душу».

Справка «РГ»

София Губайдулина, советский и российский композитор, заслуженный деятель искусств РСФСР и РТ, почетный член Академии искусств Западного Берлина, лауреат множества международных премий. В 1954 году окончила Казанскую консерваторию по классу фортепиано, в 1959 году — Московскую консерваторию по классу композиции у Н.И. Пейко, затем аспирантуру у В.Я. Шебалина. С 1960-х годов разрабатывала новые пути в области звуковой выразительности, в начале 70-х работала в Московской экспериментальной студии электронной музыки, входила в композиторскую группу «Астрея» (с Виктором Суслиным и Вячеславом Артемовым). В 1980-е ее музыка была запрещена к исполнению в СССР. С 1991 года живет в Германии.

Автор более ста симфонических произведений, сочинений для солистов, хора и оркестра, инструментальных ансамблей, музыки для театра, кино и мультфильмов. Сочинения Губайдулиной исполняются крупнейшими российскими и зарубежными музыкантами: среди них Гидон Кремер, Наталия Гутман, Марк Пекарский, Геннадий Рождественский, Мстислав Ростропович, Валерий Гергиев, Анне-Софи Муттер, Саймон Рэттл, Кент Нагано, «Кронос-квартет» и многие другие.

Кажется, что Борис Андрианов в виолончельном футляре носит не только свой инструмент, но еще несколько дополнительных часов, дней и месяцев в придачу. Как иначе объяснить тот факт, что он успевает руководить несколькими фестивалями, играть концерты по всей стране и ходить в походы, требующие отдельной подготовки (да, такое вот увлечение), — неизвестно. Все это удается Андрианову с той же легкостью, с которой касается струн смычок. Впрочем, как известно, без труда не бывает ни рыбок в рыболовстве, ни фестивалей в творческой жизни. Недавно завершившийся XIII фестиваль Vivacello, придуманный Борисом Андриановым, — свежий тому пример. Здесь он и отвечающий за программу художественный руководитель, и музыкант на сцене, и находчивый организатор — за ней. Под самый занавес осени мы поговорили с виолончелистом о работе с современными композиторами, контекстах классической музыки и разговорах под рюмочку.

Совсем недавно завершился очередной фестиваль Vivacello, который, как и все события последних полутора лет, оказался в контексте возможных отмен, перемен и ограничений. Мне кажется или у вас позиция, что нужно устраивать фестивали несмотря ни на что?

Вообще наш фестиваль всегда проходит в такое время, когда организм начинает впадать в спячку, в Петербурге происходят убийства и самоубийства, оттого что становится очень темно, и все понимают, что впереди — долгая зима. (Смеется.) Ведь правда: ноябрь — самая тяжелая пора для многих, настроение и времена тревожные, но искусство всегда плодотворно влияло на нас, в любые сложные времена, так что да, нам всегда хочется продлить праздник и порадовать людей.

Каждый год современный композитор пишет для фестиваля новое сочинение, пополняя тем самым мировой виолончельный репертуар. В этом году этим композитором стал Самюэль Струк, а его концерт был встречен стоячими и очень бурными овациями. Как вы с ним познакомились, как подружились?

Мой друг, баянист Николай Сивчук, года три назад показал мне запись концерта для виолончели и баяна Самюэля Струка, совершенно потрясающее произведение. И мы просто нашли агента Самюэля и написали ему с вопросом, можно ли нам это произведение исполнить в Москве, на фестивале. И два года назад мы его сыграли. Это было здорово, мы с тех пор его периодически исполняем в разных городах и странах, и когда дошло дело до следующего фестиваля — прошлый у нас был усеченный в связи с пандемией, то есть до нынешнего 13-го, — мы снова связались с Самюэлем, чтобы попросить написать двойной концерт для виолончели и гитары с оркестром. И вот он написал. Композитор Струк — гитарист, и он очень хорошо знает этот инструмент. Я подумал, что именно такой вариант — виолончель и гитара — будет очень удачным. И, мне кажется, не ошибся, хотя голова, конечно, на репетициях просто пухла. (Смеется.) Самюэль — джазовый музыкант, и его ритмические навыки немножко сложно ложатся на этот классический концерт. Происходит смешение всего, произведение очень яркое, самобытное и вообще не похожее ни на что. И для нас это полная феерия.

Если вести разговор в контексте широкой публики, есть имена композиторов, которые всегда привлекают внимание. Сложнее ли в этом плане с современниками, которых слушатели еще могут не знать?

Ну, Баха-то сложнее играть, там каждую ноту все знают, кто в теме. (Смеется.) А если серьезно, то это привилегия — работать вместе с композитором, потому что ты можешь получить от автора какие-то ценные указания, что-то подкорректировать, услышать из первых уст, как это должно звучать, как он это слышит. Что касается публики, она не всегда ходит на композитора, зачастую и на исполнителей тоже. И надеюсь, что наша публика достаточно открыта к чему-то новому, и если композитор пока не известный, людям — тем не менее — интересно услышать, что он написал. Я очень рад, что теперь Московская филармония открывает много новых проектов. Потому что еще совсем недавно была огромная разница между Москвой и Европой. Я учился в Берлине, где всегда писалось и игралось огромное количество современной музыки, где все это бурлит. И вот ты за всем этим наблюдаешь, а потом приезжаешь в Москву, предлагаешь какой-то концерт, например, даже Шостаковича, а в ответ слышишь: «Ой, это сложно…» В смысле сложно? Шостакович — уже классика, но тебе говорят: «Давайте лучше Чайковского или Вивальди». И хватаешься за голову. Сейчас в этом плане картина меняется, можно смело предлагать авангардные программы, новые проекты. И в этом смысле я, конечно, горжусь, что каждый год наш фестиваль отправляет в свободное плавание новое произведение композитора-современника.

А сейчас вы успеваете следить за тем, что пишут композиторы-современники, за тем, как музыка отзывается на эту самую современность?

Я, наверное, вас разочарую. Чем старше становишься, тем больше думаешь, что будет время, что сможешь им управлять, но получается наоборот. Чем дальше, тем больше технологий, однако чем короче тебе путь до чего-то, тем больше ты себя нагружаешь. Это моя вина, но фестивали и исполнительство не дают мне компетентно ответить на вопрос про тенденции в искусстве. Впрочем, если говорить о вещах общих, то если общество открыто ко всему, это сразу же отражается и на искусстве. Сейчас идет тенденция к цензурированию всего на свете, и это, конечно, очень вредно. Хотя, если посмотреть с другой стороны, в советское время именно от того, что нельзя было сказать все, вокруг и рождались бесконечные шедевры, и это действительно загадка, секрет того времени. Ты взвешивал каждое слово, но если брать театр, кино, музыку — был золотой век в то время, когда нельзя было ничего.

Искусство старается оторваться от реальности или, наоборот, остается в контексте времени?

При этом кризисы зачастую влияют на желание выразить свои чувства вполне в положительном ключе.

Очень много факторов влияет на то, как человек ищет свободу, да и вообще себя самого. В творчестве и за его пределами. Вообще, все люди, чем бы они ни занимались, ищут творчество. Есть какие-то временные, цикличные вещи, а есть вечные, и вопрос воспитания и понимания, что есть хорошо, а что — дурновкусие, тоже к ним относится. Если тебе не прививают дурновкусие со всех сторон, то легче найти себя в этой жизни правильно. Ведь на душевное состояние влияют и финансовая составляющая, и климат, который может человеку не очень нравиться, и ему захочется взять и уехать в определенное время года. Я надеюсь, что все сложности именно в нашем российском обществе, которые отмечаются, все-таки не настолько критичны, и можно, в принципе, выживать и высказываться, если тебе есть что сказать. А дальше посмотрим, как будет. В общем, пока что рано думать о каких-то глобальных вещах, наверное. Пусть каждый начнет поиск внутри себя и попытается эту свободу отыскать, но если кому-то будет тесно и захочется что-то поменять, его тоже можно понять.

Возвращаясь к разговору об академической музыке. Вот я звоню, допустим, в какой-то сервис или банк, там просят подождать и включают известное классическое произведение. Допустим, Сюиту № 1 для виолончели Баха. Она почему-то особенно часто звучит. И вдруг академическая музыка оказывается в таком бытовом контексте. Можно ли говорить в категориях плохо-хорошо об этом?

А отличается ли восприятие от города к городу, по вашим наблюдениям, заинтересованность академической музыкой? Вы ведь много путешествуете по стране и с концертами, и с целыми фестивалями.

Фестиваль «Музыкальная экспедиция» мы уже восемь лет проводим во Владимирской области, столице фестиваля, а с этого года гоняем с ним по всей стране. Играем прямо на улице, ставим сцену. И вот приходит несколько тысяч людей, все слушают идеально, в полной тишине. И потом очень многие подходят и говорят: «Мы никогда не подозревали, не знали, что академическая музыка — это так здорово». У нас очень большая страна, труднодоступная, и сравнивать себя с другими странами мы не можем. Допустим, в Западной Европе фестивали с прекрасными исполнителями проходят на каждом шагу, в каждой деревне. И вовлеченность в академическую музыку, в живое ее исполнение там из-за этого априори выше. Но тем не менее все равно академическая музыка никогда по популярности не превзойдет поп-музыку. Там другой абсолютно продакшн, другой масштаб, и нечего с этим тягаться. Классно, если люди с молодых лет могут сочетать в себе интерес и к тому, и к другому. Послушать академический концерт, а потом надеть наушники, идти и слушать Билли Айлиш, Оксимирона, Моргенштерна, да кого угодно. Все имеет право на существование, если оно талантливое. Но, к сожалению, люди зачастую только во второй половине жизни приходят к заинтересованности академической музыкой. У них процессы замедляются, и они думают: посижу-ка я, посозерцаю. Это ведь огромная работа — сидеть в концертном зале и слушать, сопереживать, включаться. Такой большой эмоциональный процесс, которого я желаю всем. Жалко ведь лишать себя такого удовольствия. Надо просто быть открытым и готовым к нему.

В контексте возраста — вопрос про детство. Приходилось заставлять вас заниматься?

Ну, ребенку хочется всегда, мне кажется, что угодно делать, лишь бы не играть на инструменте. Это надо привить любовь. Моя мама не смогла привить мне любовь в детстве. Все мои успехи связаны только лишь с ее усердием, и я ей, конечно же, благодарен. И когда заходит об этом разговор, я вспоминаю ее и добрым и недобрым словом, а она всегда потом читает и обижается. (Смеется.) Но я не могу иначе сказать, потому что знаю примеры, когда дети любят играть и занимаются с удовольствием, а для меня это было проклятье какое-то жуткое. Я ничего хорошего вспомнить не могу, мне это категорически не нравилось. (Смеется.) Летом меня возили всегда в один и тот же дом отдыха, там было прекрасно. И вот утро, ты завтракаешь, полон сил и энергии, солнце светит, 25 градусов, ну а ты два часа шмаляешь по струнам. Сейчас кажется: два часа — это, может быть, не так много, но когда тебе девять лет, это целая вечность. Но от школы никуда не деться, какой-то этап своей жизни нужно очень много заниматься, чтобы это свое ремесло точить. Причем это нужно сделать до определенного возраста, а потом все равно всю жизнь это нужно поддерживать. Это труд постоянный, непрекращающийся. В общем, детство мое было сложным, без виолончели, наверное, оно было бы гораздо радужнее. Но зато теперь много радужного. Помучился в детстве — живи прекрасно. (Смеется.)

Про прекрасную жизнь: как вам кажется, понятие интеллигенции, богемы или творческой элиты и сама его суть сегодня переменилось?

Люди переместились из кухонь в кабаки, это стало более доступно. Но кто это такие — творческая интеллигенция, богема? Это люди, которые занимаются творческими профессиями, или те, кто занимается чем угодно, но любит творчество, увлечен произведениями какого-то музыканта или поэта и будет ходить в консерваторию или на литературные вечера? Мои знакомые в шутку говорят, что в Москве живет 500 человек. В том смысле, что ты знаешь какой-то круг, в котором все тоже друг друга знают, и для тебя город состоит из этих людей. У меня есть большой круг друзей-музыкантов, а также друзей-немузыкантов. Музыканты разговаривают о коронавирусе, о дирижерах и о концертах, то есть наши разговоры сводятся к беседам о профессии. Ну а люди, с которыми я дружу вне ее рамок, говорят о политике, о творчестве. Ну а вообще под рюмочку всегда всех людей тянет поговорить на любые темы. На то эта рюмочка и существует. Может быть, сейчас нет такого, как в шестидесятые: сидения-чтения на кухне, обмена рукописями. Теперь можно встречаться где угодно, как угодно, это тоже вносит контекст. Зато каждый раз, когда приходишь к кому-то домой, радуешься еще больше, чем когда встречаешься где-то на нейтральной территории.