Эпитет к слову брови в сказках

II.21 Äèàëåêòèçìû, ïðîñòîðå÷èÿ è äðóãèå ðàçãîâîðíûå ñëîâà. ×àñòü XIX: ïðèìåðû èç ïîýçèè XX âåêà: Ìàíäåëüøòàì è ñîîòâåòñòâóþùèå ðàçãîâîðíûå ñëîâà â ïîñëåäóþùåé ïîýçèè

Ñåðãåé Òîëñòîé âêëþ÷èë â ñîñòàâëåííûé èì Ñëîâàðü íåîëîãèçìîâ (280) ðÿä ñëîâ, êîòîðûå îí ñ÷èòàë àâòîðñêèìè íåîëîãèçìàìè Ìàíäåëüøàìà, íî êîòîðûå, íà ñàìîì äåëå, òàêîâûìè íå ÿâëÿëèñü, à ïðåñòàâëÿëè èçâåñòíûå è ðàíåå ñëîâà, îò÷àñòè ðåäêèå è àðõàè÷íûå, èíîãäà ðàçãîâîðíûå, íî â áîëüøèíñòâå ñëó÷àåâ âïîëíå ëèòåðàòóðíûå.

   Íå îãðàíè÷åíà åùå ìîÿ ïîðà:
   È ÿ ñîïðîâîæäàë âîñòîðã âñåëåíñêèé,
   Êàê ÂÏÎËÃÎËÎÑÍÀß îðãàííàÿ èãðà
   Ñîïðîâîæäàåò ãîëîñ æåíñêèé.
      «ß â ëüâèíûé ðîâ è â êðåïîñòü ïîãðóæ¸í» (1937)

Ïðèëàãàòåëüíîå âïîëãîëîñíàÿ ÿâëÿåòñÿ èçâåñòíûì ðàçãîâîðíûì ñëîâîì, ðîäñòâåííûì íàðå÷èþ âïîëãîëîñà.

   Ýòîò âîçäóõ ïóñòü áóäåò ñâèäåòåëåì
   Áåçûìÿííàÿ ìàííà åãî
   Ñîñòðàäàòåëüíûé, òåìíûé, ÂÑÅÄÅßÒÅËÜÍÛÉ
   Îêåàí áåç äóøè, âåùåñòâî…
      «Ñòèõè î íåèçâåñòíîì ñîëäàòå» (1937)

Ñèíîíèìîì ïðèëàãàòåëüíîãî âñåäåÿòåëüíûé ÿâëÿåòñÿ âñåòðóäÿùèéñÿ (127).
Ïî ñìûñëó, âñåäåÿòåëüíûé áåðóùèéñÿ çà âñÿêîå äåëî, ò.å. ýòî ñëîâî, âðîäå áû äîëæíî îòíîñèòñÿ ê ÷åìó-òî îäóøåâë¸ííîìó. Îäíàêî â ñòèõîòâîðåíèè îíî èñïîëüçîâàíî êàê ýïèòåò ê íåîäóøåâë¸ííîìó ñëîâó âîçäóõ (ñàì ïîýò ïèøåò, ÷òî ýòî «îêåàí áåç äóøè, âåùåñòâî») è ïîýòîìó âîñïðèíèìàåòñÿ êàê ïàðàäîêñàëüíàÿ ìåòàôîðà.
Òàêèì æå ïàðîäîêñàëüíûì ÿâëÿåòñÿ è äðóãîé, ïîñòàâëåííûé ðÿäîì â ñòèõîòâîðåíèè ýïèòåò «ñîñòðàäàòåëüíûé». Îäíàêî, òàêîâ ïîýòè÷åñêèé ñòèëü Ìàíäåëüøòàìà, ïîëüçóþùåãîñÿ ïðè¸ìîì ïàðàäîêñàëüíîñòè.
[731]
Ðàçãîâîðíîå ïðèëàãàòåëüíî ðàçíîãîëîñûé Ìàíäåëüøòàì èñïîëüçîâàë â ñòèõîòâîðåíèè «Åùå îí ïîìíèò áàøìàêîâ èçíîñ» (1937) :

   Åùå îí ïîìíèò áàøìàêîâ èçíîñ
   Ìîèõ ïîäìåòîê ñòåðòîå âåëè÷üå,
   À ÿ — åãî: êàê îí ÐÀÇÍÎÃÎËÎÑ,
   ×åðíîâîëîñ, ñ Äàâèä-ãîðîé ãðàíè÷à.

Ïðèëàãàòåëüíîå ðàçíîãîëîñûé ÿâëÿåòñÿ ðàçãîâîðíûì ñëîâîì (48,49,50), êîòîðîå ìîæíî âñòðåòèòü, íàïðèìåð, åù¸ ó ðóññêîãî ïèñàòåëÿ Àíòîíà ×åõîâà (526) â ðàññêàçå «Â Ìîñêâå íà Òðóáíîé ïëîùàäè» èëè, êàê ýòî ïðîèçâåäåíèå ïîÿâèëîñü â ïå÷àòè «Â Ìîñêâå íà Òðóáå» (1883) ÷èòàåì:

«Ñëûøíî ÐÀÇÍÎÃÎËÎÑÎÅ ïåíèå ïòèö, íàïîìèíàþùåå âåñíó» (527).

Ïðèëàãàòåëüíîå ñâåðõæèçíåííûõ íàõîäèì â ñòèõîòâîðåíèè «Ìîæåò áûòü, ýòî òî÷êà áåçóìèÿ» (1937):

   Òàê ñîáîðû êðèñòàëëîâ ÑÂÅÐÕÆÈÇÍÅÍÍÛÕ
   Äîáðîñîâåñòíûé ñâåò-ïàó÷îê,
   Ðàñïóñêàÿ íà ðåáðà, èõ ñûçíîâà
   Ñîáèðàåò â åäèíûé ïó÷îê.

«Ñîáîðû êðèñòàëëîâ ñâåðõæèçíåííûõ», êàê ïèøåò ëèòåðàòóðîâåä Äàðüÿ Ìàêàãîíåíêî (528), — íå ÷òî èíîå, êàê êîëüöîâñêèå ìèöåëëû, èëè, ïîëüçóÿñü ñîâðåìåííîé òåðìèíîëîãèåé, ÄÍÊ. Òî åñòü ëó÷ ñâåòà, êîòîðûé, ïî ìûñëè Ôëàììàðèîíà [ôðàíöóçñêîãî àñòðîíîìà è ïèñàòåëÿ (1842-1925) (529) â êâàäðàòíûõ ñêîáêàõ âåçäå ïî öèòèðóåìîìó òåêñòó çàìå÷àíèå ìî¸ Ï.Ï.], âå÷íî õðàíèò èíôîðìàöèþ è ïåðåíåñ¸ò è âîññîçäàñò æèçíü â äðóãîì ìèðå» (528).
[732]

Ïðèëàãàòåëüíîå ñâåðõæèçíåííûé íå ñëåäóåò ñ÷èòàòü àâòîðñêèì íåîëîãèçìîì Ìàíäåëüøòàìà, êàê ïðåäñòàâèë Ñåðãåé Òîëñòîé (280). Ýòî ïðèëàãàòåëüíîå áûëî èçâåñòíî è ðàíåå. Âî âñÿêîì ñëó÷àå îíî, íàïðèìåð, óêàçûâàåòñÿ â Óíèâåðñàëüíîì ðóññêî-ïîëüñêîì ñëîâàðå (530).

   Íà âåðøîê áû ìíå ñèíåãî ìîðÿ, íà èãîëüíîå òîëüêî óøêî!
   ×òîáû äâîéêà êîíâîéíîãî âðåìåíè ïàðóñàìè íåñëàñü õîðîøî.
   ÑÓÕÎÌßÒÍÀß ðóññêàÿ ñêàçêà, äåðåâÿííàÿ ëîæêà, àó!
   Ãäå âû, òðîå ñëàâíûõ ðåáÿò èç æåëåçíûõ âîðîò ÃÏÓ?
      «Äåíü ñòîÿë î ïÿòè ãîëîâàõ. Ñïëîøíûå ïÿòü ñóòîê» (1935)

Ïðèëàãàòåëüíîå ñóõîìÿòíàÿ îáðàçîâàíî îò ðàçãîâîðíîãî ñóùåñòâèòåëüíîãî ñóõîìÿòêà, îçíà÷àþùåãî ñóõóþ ïèùó áåç æèäêîãî è ãîðÿ÷åãî. Ýïèòåò «ñóõàìÿòíàÿ» ê ñëîâó ñêàçêà â äàííîì ñëó÷àå ÿâëÿåòñÿ ïîýòè÷åñêèì îáðàçîì-ìåòàôîðîé.
Â ñòèõîòâîðåíèè «È ÿ âûõîæó èç ïðîñòðàíñòâà» (1933) íàõîäèì ïðèëàãàòåëüíîå áåçëèñòâåííûé, îøèáî÷íî âêëþ÷¸ííîå Ñåðãååì Òîëñòûì â Ñëîâàðü íåîëîãèçìîâ çà àâòîðñòâîì Ìàíäåëüøòàìà (280):

   È òâîé áåñêîíå÷íûé ó÷åáíèê
   ×èòàþ îäèí, áåç ëþäåé
   ÁÅÇËÈÑÒÂÅÍÍÛÉ, äèêèé ëå÷åáíèê, —
   Çàäà÷íèê îãðîìíûõ êîðíåé.
      «È ÿ âûõîæó èç ïðîñòðàíñòâà» (1933) XI âîñüìèñòèøèå.

Ñëîâî áåçëèñòâåííûé ÿâëÿåòñÿ èçâåñòíûì è âïîëíå ëèòåðàòóðíûì è óïîòðåáëÿëîñü åù¸ Ïóøêèíûì â ÷åðíîâîé ðóêîïèñè ðàííåé ðåäàêöèè «Åâãåíèÿ Îíåãèíà» (186):

   Â óäåë íàì îòäàíû ìîðîçû,
   Ìåòåëü, ñâèíöîâûé ñâîä íåáåñ.
   ÁÅÇËÈÑÒÂÅÍÍÍÛÉ ñðåáðèñòûé ëåñ
      Ãëàâà IV. Ïîñëå ñòðîôû XXIV.

[733]

Ñëîâî íåóñûïë¸ííàÿ íàõîäèì â ñòèõîòâîðåíèè «Áåæèò âîëíà-âîëíîé, âîëíå õðåáåò ëîìàÿ» (1935):

   Áåæèò âîëíà-âîëíîé, âîëíå õðåáåò ëîìàÿ,
   Êèäàÿñü íà ëóíó â íåâîëüíè÷üåé òîñêå,
   È ÿíû÷àðñêàÿ ïó÷èíà ìîëîäàÿ,
   ÍÅÓÑÛÏË¨ÍÍÀß ñòîëèöà âîëíîâàÿ,
   Êðèâååò, ìå÷åòñÿ è ðîåò ðîâ â ïåñêå.

Ýòî ðåäêîå äëÿ ñîâðåìåííîãî ëèòåðàòóðíîãî ÿçûêà ñëîâî áûëî óêàçàíî åù¸ â Ñëîâàðå ðóññêîãî ÿçûêà XVIII â. (124)

Ðàçãîâîðíîå ïðèëàãàòåëüíîå îñàäèñòûõ èñïîëüçîâàíî â ñòèõîòâîðåíèè «Î, ýòîò ìåäëåííûé, îäûøëèâûé ïðîñòîð!..» (1937):

   ß á ñ íåé ñðàáîòàëñÿ íà âåê, íà ìèã îäèí
   Ñòðåìíèí ÎÑÀÄÈÑÒÛÕ çàâèñòíèê,
   ß á ñëóøàë ïîä êîðîé òåêó÷èõ äðåâåñèí
   Õîä êîëüöåâàíüÿ âîëîêíèñòûé…

Ýòî ïðèëàãàòåëüíîå èçâåñòíî â çíà÷åíèè «øèðîêèé, íåâûñîêèé, ïðèçåìèñòûé» (96). Â ñòèõîòâîðåíèè îíî óïîòðåáëåíî êàê ýïèòåò ê ñëîâó ñòðåìíèíû, à ñòðåìíèíà, ïðèìåíèòåëüíî ê ðåêå ýòî, êàê èçâåñòíî, ìåñòî ñ áóðíûì ñòðåìèòåëüíûì òå÷åíèåì. Â öèòèðóåìîì ôðàãìåíòå ïîýò íàçûâàåò ñåáÿ çàâèñòíèêîì «ñòðåìíèí îñàäèñòûõ» è âûðàæàåò æåëàíèå «ñðàáîòàòüñÿ» ñ ðåêîé:

   ß á óäåðæàë åå çàñòåí÷èâûé ðóêàâ,
   Åå êðóãè, êðàÿ è ÿìû.
   ß á ñ íåé ñðàáîòàëñÿ íà âåê, íà ìèã îäèí

Áåçóñëîâíî, ýòî ñòèõîòâîðåíèå íå ïðîñòî äëÿ ïîíèìàíèÿ, êàê è òîëêîâàíèå ýïèòåòà îñàäèñòûé, ïðèìåíèòåëüíî ê ñòðåìíèíàì ðåêè Êàìû, êîòîðûé èñïîëüçîâàí ïîýòîì.
[734]

   Ïàõíåò äûìîì áåäíàÿ îâ÷èíà,
         Îò ñóãðîáà óëèöà ÷åðíà.
   Èç áëàæåííîãî, ïåâó÷åãî ÏÐÈÒÈÍÀ
         Ê íàì ëåòèò áåññìåðòíàÿ âåñíà.
      «×óòü ìåðöàåò ïðèçðà÷íàÿ ñöåíà» (1920)

Ñóùåñòâèåòëüíîå ïðèòèí — ñòàðîå, èçâåñòíîå åù¸ ïî Ñëîâàðþ Äàëÿ, ñëîâî, îçíà÷àþùåå «ìåñòî, ê êîòîðîìó ÷òî-ëèáî ïðèóðî÷åíî, ïðèâÿçàíî; ïðåäåë äâèæåíèÿ èëè òî÷êà ñòîÿíèÿ ÷åãî-ëèáî» (57).

   Íå õíûêàòü —
   äëÿ òîãî ëè ðàçíî÷èíöû
   ÐÀÑÑÎÕËÛÅ òîïòàëè ñàïîãè, ÷òîá ÿ òåïåðü èõ ïðåäàë?
      «Ïîëíî÷ü â Ìîñêâå. Ðîñêîøíî áóääèéñêîå ëåòî» (1931)

Ñëîâî ðàññîõëûé èçâåñòíî, íàïðèìåð, â áåëîðóññêîì ÿçûêå: « ðàññîõëû, -àÿ, -àå. ßê³ ðàññîõñÿ». (531).

   Òàì ùàâåëü, òàì âûìÿ ïòè÷üå,
   Õâîé ïàâëèíüÿ êóòåðüìà,
   Ðîòîçåéñòâî è âåëè÷üå
   È ÑÊÎÐËÓÏ×ÀÒÀß òüìà.
      «Ïîëþáèë ÿ ëåñ ïðåêðàñíûé» (1932)

Ïðèëàãàòåëüíîå ñêîðëóï÷àòûé èçâåñòíî â ñëîâàðÿõ, â òîì ÷èñëå â Ñëîâàðå Äàëÿ (57) êàê «ïîêðûòûé ñêîðëóïîþ, â ñêîðëóïå» (57,96). Îíî èñïîëüçîâàíî ïîýòîì êàê ýïèòåò ê ñëîâó òüìà.

Â ñòèõîòâîðåíèè «Êóäà ìíå äåòüñÿ â ýòîì ÿíâàðå?» (1937) èñïîëüçîâàíî àðõàè÷íîå ñóùåñòâèòåëüíîå óãëàíû:

   È ïåðåóëêîâ ëàþùèõ ÷óëêè,
   È óëèö ïåðåêîøåííûõ ÷óëàíû,
   È ïðÿ÷óòñÿ ïîñïåøíî â óãîëêè
   È âûáåãàþò èç óãëîâ ÓÃËÀÍÛ.
            [735]

Ýòî ñóùåñòâèòåëüíîå óãëàíû áûëî èçâåñòíî åù¸ ïî Ñëîâàðþ Äàëÿ:

«ÓÃËÀÍ ìóæ. ( òàòàð. óãë, ñûí? èëè îò óãîëü?) âîëîãîä. , âÿò. , ïåðìÿö. , êàç. ïàðåíü, ìàëûé, ïîäðîñòîê, áîðîíîâîëîê; áîëâàí, ïîâåñà, øàëóí, áàëîâíèê; íåóêëþæèé òîëñòÿê? íåëþäèì? ñèá.» (57).

Â ñòèõîòâîðåíèè «Îòòîãî âñå íåóäà÷è» (1936) îáðàòèì âíèìàíèå íà ïðèëàãàòåëüíîå øàðîâàòûé:

   Ó íåãî â ïîêîÿõ ñïÿùèõ
   Êîò æèâåò íå äëÿ èãðû
   Ó òîãî â çðà÷êàõ ãîðÿùèõ
   Êëàä çàæìóðåííîé ãîðû,

   È â çðà÷êàõ òåõ ëåäåíÿùèõ,
   Óìîëÿþùèõ, ïðîñÿùèõ,
   ØÀÐÎÂÀÒÛÕ èñêð ïèðû.
      «Îòòîãî âñå íåóäà÷è» (1936)

Â ñëîâàðå Äàëÿ «øàðîâàòûé — îêðóãëûé, îáîëûé, êðóãëîòîþ áëèçêèé ê øàðó» (57), òàê ÷òî ýòî ñëîâî íàïðàñíî âêëþ÷åíî â Ñëîâàðü íåîëîãèçìîâ (280).

   Õâîñòèê ëîäêîé, — ïåðüÿ ÷åðíî-æåëòû,
   Íèæå êëþâà â êðàñêó âëèò,
   Ñîçíàåøü ëè, äî ÷åãî ùåãîë òû,
   Äî ÷åãî òû ÙÅÃËÎÂÈÒ?
      «Ìîé ùåãîë, ÿ ãîëîâó çàêèíó» (1936)

Ñëîâî ùåãëîâèòûé áûëî äàâíî èçâåñòíî. Íàïðèìåð, â Ýòèìîëîãè÷åñêîì ñëîâàðå Ôàñìåðà ñêàçàíî:
[736]
«ùåãëà «ñêóëà, æàáðà», îòêóäà ùåãëîâèòûé «ñêóëàñòûé», ôàì. Ùåãëîâèòîâ» (36).

Ïðèìå÷àíèå: Äàííûé ðàçäåë ýññå «Î ëèòåðàòóðíûõ íîðìàõ â ðóññêîé ïîýçèè», ïðèâîäèòñÿ çäåñü â îáíîâë¸ííîé ðåäàêöèè ñ ïðîäîëæåíèåì íà÷àòîé íóìåðàöèè ñòðàíèö è ñíîñîê, ñîäåðæàíèå êîòîðûõ áóäåò îïóáëèêîâàíî â çàêëþ÷èòåëüíîì ðàçäåëå.
Ïðîäîëæåíèå ñëåäóåò.

Источник

115 лет назад, 10 декабря 1906 года умер Николай Георгиевич Гарин-Михайловский

«…еврейские анекдоты не всегда
хороши. Они особенно плохи, когда не понимаешь их или когда приходится самому
играть в анекдоте роль глупую». Горький

Увидеть Бога

Последней великой, по-итальянски: ла́удой, — песней-хвалой пращура
францискианства (нищенствующего ордена) св. Франциска Ассизского — была «Песнь
о Солнце». Восхваляющая абсолютно все божии творенья: Брата Солнце — frate sole, Сестру Луну — sora luna, Брата Ветра — frate vento, Сестру Воду — sora aqua, Брата Огня — frate focu, Мать Землю — matre terra, Сестру Смерть — sora morte.

Написанное практически на смертном одре, за «час до смерти», это
произведение античной традиции на умбрийском диалекте стало первым в мире
памятником религиозной итальянской литературе.

Вообще такие люди как Франциск появляются на земле довольно редко, считал
Максим Горький, называя их по-горьковски остро — весёлыми праведниками.

И ежели Христос, несомненно, праведник, но — увы и отнюдь — не весёлый, точнее
даже, в некоем смысле — педант. То родоначальником когорты именно «весёлых
праведников» Горький считал собственно Франциска Ассизского. Великого художника
страстной любви к жизни. Любившего человека не для поучения любви, — а потому,
что, обладая идеальнейшим искусством и счастьем восторга жизни, жизнелюбия, — он
не мог не делиться этим счастьем с людьми.

Да, обреталась в душах ещё невероятная сила сострадания, отягощённая
радением за род человеческий. Обременённая невыносимо страшным результатом кровавых
распрей, выплеснувшихся позднее гуманистическим характером решительно иных конструкций,
чем в XII—XIII вв.
И, переносясь из эпохи Франциска на шесть столетий вперёд (благо вольный формат
текста позволяет), нельзя не вспомнить свидетеля жесточайшей битвы при ломбардской
деревушке Сольферино — Анри Дюнана. Создавшего международную организацию
Красного Креста — в помощь раненым воинам, — причём со всякой стороны
конфликта!

Также нельзя забыть прославленного доктора Фёдора Га́аза (Friedrich-Joseph Haass). Москвича немецкого
происхождения. Филантропа, известного под именем «святой доктор». Члена
Московского тюремного комитета и главного врача московских тюрем. Потратившего
всё своё приличное состояние на благотворительность, поддержку бедным,
осуждённым. Жившего в тяжелейший час (в плане филантропии) властвования Николая
I.

Правда, жизнь такова, что чистому состраданию уже нет в ней места. И
кажется, в наше время оно существует как «маска стыда». Сказано сие о переломе
эпох, шлагбауме XIX—XX веков. Сказано давно. А
будто… произнесено только что, вчера, сейчас. И ведь заслужили, господа,
согласитесь. Словно не идут нам уроки прошлого впрок. Словно не ведаем мы, чем
отсутствие сострадания кончается в исторической перспективе. И…

Кстати, когда вы наблюдали весёлого праведника на своём пути? И замечали
ли вовсе? Ведь это непросто, поверьте. И говорит это больше о вас, нежели о
ком-то другом, стороннем — всё равно что увидеть Бога среди сонм страждущих,
его взалкавших, но не видящих: «От века несть слышано, яко кто отверзе очи
слепу рождену» (Ин. 9:32). — Ведь даже Христос, открыв очи слепцу, не в
силах сделать его праведником.

Весёлые праведники — люди не очень крупные. Может, они кажутся некрупными
потому, что с точки зрения здравого смысла их плохо видно на тёмном фоне
жестоких социальных отношений.

Они существуют не вследствие, а по-философски: — вопреки здравому смыслу!
Бытие этих людей совершенно ничем не извинено, не искуплено, кроме их воли быть
такими, каковы они есть на самом деле.

Но приступим…

Знакомство

Однажды вышеупомянутый Алексей Максимович в гостях у самарского
некрещёного еврея Якова Львовича Тейтеля, где Горький любил опрокинуть чашечку-вторую
кофе, — будучи по наставлению Короленко в Самаре на журналистском поприще под
псевдонимом Иегудиил Хламида, — встретил затесавшегося средь многочисленных
гостей странного незнакомца. Оказавшегося мало того что инженером Гариным. Так
ещё, ко всему прочему, писателем Гариным-Михайловским. Которого, вовсе не
бесталанного, в принципе, Горький читывал ранее. Не имея чести сталкиваться лично.

«Очерки современной деревни» Михайловского (однофамильца своего
наставника и литературного учителя, теоретика народничества Н. К. Михайловского)
весьма понравились молодому очеркисту-корреспонденту «Русского богатства». А
заочные прибаутки рисовали Г.-Михайловского персонажем абсолютно не
тривиальным, неординарным, с недурственной фантазией и далеко не спокойным
общественным бытием.

Дабы поддержать беседу, а также следуя журналистской привычке «ловить
характеры», Горький полушутя спросил инженера Гарина (чудно́ это слышать за 30
почти лет до появления толстовского «гиперболоида»; но тем не менее: элементарное
совпадение имён; причём А. Толстой описывает параболоид, а не гиперболоид; но
это к слову):

— А не лгут ли, любезный государь, что как-то вы засеяли сорок десятин маком?

— Почему же непременно — сорок? — чуть искусственно возмутился Николай
Георгиевич. И, прихмурив красивые брови, озабоченно пересчитал: — Сорок грехов
долой, если убьёшь паука. Сорок сороков церквей в Москве. Сорок дней после
родов женщину в церковь не пускают. Сороковой день… Сорокоуст. Великий пост так
или иначе связан с числом 40. Сороковой медведь — самый опасный. Чёрт знает,
откуда эта сорочья болтовня? Как вы думаете?

Горький опешил.

Видимо, Михайловскому было не очень-то интересно чьё-либо мнение.

Посему тотчас же, — хлопнув визави по плечу маленькой крепкой рукой, — он
сказал с восхищением:

— Но вот если б вы, батенька, видели этот мак, когда он зацвёл!!

Затем Гарин, отскочив от Горького, устремился в дискуссионное побоище,
разгоревшееся за соседним столом. Оставив последнего в полной прострации.

Тут-то и закралось: «Весёлый праведник?..» — подумалось тогда о
Михайловском. Несмотря на то что встреча та особых симпатий друг к другу не
вызвала. Пахнув чем-то ненатуральным. Театрально-драматическим. Мелькнув
какой-то нарочитой барской, вернее, полубарской инженерской щегловатостью,
одновременно показным демократизмом. И всё ж таки… Горькому тогда почему-то
вспомнился Франциск Ассизский…

И было от чего.

Строен. Красив этот Гарин. Двигается быстро, но изящно. Чувствуется, — быстрота
эта не от нервной расшатанности, — а от чрезвычайного избытка энергии, радости.
Расплёскиваемых вокруг без видимого сожаления.

«Зачем, зачем он исчислял со́роки?!» — недоумевал Горький, исподволь
наблюдая за Михайловским.

Говорит как будто небрежно, но на самом деле очень ловко и своеобразно
построенными фразами. Замечательно владеет вводными предложениями, кои терпеть
не мог Чехов. Не имея манерной привычки упиваться красноречием, что свойственно
чванливой адвокатуре: «Словам тесно, мыслям просторно!» — Фраза эта была непреложным
девизом Гарина-Михайловского в общении.

«Мне с Гариным хотелось о литературе побеседовать, а он меня угостил
лекцией о культуре корнеплодов, затем изрёк что-то о спорынье», — жаловался Горькому
один местный драматург, так и не сумевший полемически «оседлать» Гарина, одеть
его в литературно-драматургический тулупчик.

«Невероятная разносторонность пристрастий!» — восхищённо восклицаю я
вослед Горькому и иже с ним.

Гиперболоид

1895 год. Михайловский — инициатор,
идеолог, организатор и главный строитель ответвления Самаро-Златоустовской
железной дороги «Кротовка-Сергиевск»: на Сергиевские северные воды. (Самарская
губерния)

В России было применено тогда, с подачи нашего героя, интереснейшее с
инженерной точки зрения новшество, — инновация, как бы сейчас произнесли: —
дешёвая узкоколейка.

Эта немаловажная для Империи стройка сопряжена со множеством различных
анекдотов, связанных с начальником проекта. Не чуравшегося жизненных коллизий. К
тому же впервые ставшим руководителем столь крупного масштаба.

Как-то понадобился ему локомотив —
причём особенной конструкции…

Михайловский заявил в Министерство путей сообщения об экстренной нужде приобретения
локомотива в Германии.

Бывший железнодорожный министр, в тот момент министр финансов С. Витте,
крайне обеспокоенный пополнением госказны путём использования внутренних
резервов, ответил Михайловскому отрицательно. Предложив заказать машину в Сормове
либо на коломенских заводах: экономика должна быть экономной, как говорится.

Хитрец Гарин-Михайловский, информированный о сверхвыгодном 10-летнем
германском контракте, недавно заключённом Витте (мол, сам-то каков!), то ли из
обиды, то ли от собственной предубеждённости против министра — путём неимоверно
сложных и достаточно смелых (пошёл наперекор!) ухищрений купил требуемый
агрегат за границей. Мало того, контрабандно пригнал его в Самару! Это
сохранило ему как подрядчику несколько тысяч денег и несколько недель форы к
сдаче объекта, — что несравненно дороже, чем деньги.

Блестяще исполнив подряд, вскорости он по-юношески восторженно хвастался
не сэкономленными временем и средствами, — а именно тем, что исхитрился
пригнать локомотив контрабандой.

Сей подвиг вызван не столько силою деловой необходимости, — заключает в
воспоминаниях Горький, — сколько желанием преодолеть поставленное препятствие.
И даже проще: желанием созорничать, высунув по-хулигански язык. Показать фигу в
кармане министру Витте!

Как во всяком талантливом русском человеке — склонность к шаловливости,
проказливость — очень заметны в характере «весёлого праведника» Михайловского.

Часы

Добр Гарин тоже был специфически…

Деньги разбрасывал как Паратов в «Бесприданнице» — так, будто они его
отягощали. И он брезговал разноцветными бумажками, — на которые праздный люд
обменивает свои силы, бесценные время, жильё, порою жизнь.

Первым браком Гарин женат на богатой женщине — дочери генерала Черевина —
личного друга Александра III.
Её миллионное состояние свежеиспечённый супруг в краткий срок истратил на
сельскохозяйственные опыты. И в период 1890-х гг. жил в основном частным заработком.

Принимая жизнь непосредственно, по-детски — ну, истинно как праздник! —
он бессознательно заботился, чтоб и окружающие подобным образом воспринимали жизнь:
весело и беззаботно.

Жил широко, угощая алчущую барских яств публику изысканными завтраками и
обедами, дорогим вином. Сам ел и пил так мало, что нельзя было понять: чем же
питается его неукротимая энергия — святым духом, может?

Кроме всего обожал делать подарки. Неизменно делал приятное людям. Но не
для того, чтобы расположить их в свою пользу, а просто из приязни. Из-за врождённой
какой-то любви — к Вселенной, Всевышнему, человечеству, к родной земле. К
Государю наконец.

Расположения же он легко достигал одним беспрецедентным обаянием,
талантливостию и динамичностью. Ну и юмором конечно.

Однажды утром в редакцию «Самарской газеты» ввалился извозчик — ещё трезвый
и адекватный.

И, немного заикаясь, выдал:

— В-вам часы привезли и-и-из Сызрани.

Никаких посылок редакция не заказывала. Извозчика выпроводили вон. Он
ушёл. Побормотал с кем-то за дверью.

И снова явился:

— Еврей г-говорит, вам ч-ч-часы.

— Позови! — нервно ответили вечно занятые репортёры.

Вошёл старенький еврей в стареньком пальто и невероятной формы шляпе. Недоверчиво
осмотрел задымлённое куревом помещение и положил на трюмо листок отрывного
календаря. На котором неразборчивым почерком Гарина было накарябано:
«Пешкову-Горькому» и ещё что-то каракулями.

— Это вам дал инженер Гарин? —
спросил Горький.

— А я знаю? — ответил еврей. — Я же не спрашиваю, как зовут клиента. Или
вот вас например. Хитро прищурился: — Есть другой Пешков-Горький — нет?

— Нет. Покажите часы.

Пожав плечами, еврей ушёл. Вернулся с извозчиком и громоздким, но не слишком
тяжёлым ящиком.

— Распишите на записку, дескать, получили.

— Это что такое? — осведомился Горький, устало кивая на ящик.

— Вы знаете: часы, — равнодушно сказал еврей.

— Ч-ч-часы, — похмельно скривился извозчик.

— Стенные?

— Ну да. Десять часов или даже более.

— Десять штук часов?

— Пусть будет штук.

Горький не выдержал:

— Ну подумайте, кто ж едет из Самары в Сызрань покупать часы? Форменный идиотизм!

Еврей, смаявшись с длинной дороги, осерчал:

— А какое мне дело думать? Мне сказали: сделай! И я сделал. «Самарская
газета»? Верно. Пешков-Горьков? И это верно. Распишитесь на записку. Что вы от
меня хотите-то?!

А произошла следующая история…

Николай Георгиевич гулял по берегу великолепной Волги — на закате солнца —
в Сызрани. Настроение было более чем благостное, — впрочем, посещавшее «весёлого
праведника» часто.

И вот на нескладной кочерыжке он увидал мальчика-еврея, удившего рыбу.

«И всё, знаете, батенька, удивительно неудачно, — позже рассказывал он, —
ерши клюют жадно. Но из трёх два срываются. Почему? Да потому что ловил он не
на крючок, а на медную булавку!» — что ввергло Михайловского в приступ
умилённого благодушия и жалости.

Разумеется, пацан оказался красавцем и необыкновенного ума. И уже
изведавший горечь жизни. (Ведь видишь всегда то, что сильно хочешь видеть, как водится.)

Человек, — далёкий, в общем-то, от наивности, — Гарин нередко встречал
людей с «необыкновенными» умом и внешностью. Просто хотелось — вот и получалось.
И виделось. И неслучайно…

Разговорившись, Гарин выяснил, что одиннадцатилетний сорванец живёт у
деда. Он и дед — кажется, единственные евреи в городе.

Магазин у опекуна скверный. Старик чинит горелки ламп, притирает
самоварные краны. Пыль, грязь, нищета. Убогость.

Тут же впав в припадок сентиментальности, Гарин взял и выкупил весь нехитрый
дедов товар: все часы, отремонтированные и нет, имеющиеся в доме. А мальчишке
дал денег — просто так. И отвалил ещё стопку книг в подарок.

После чего старый еврей и появился на пороге самарской редакции с удачно
проданной поклажей. И вполне тверёзым покамест извозчиком.

А поскольку настенные часы, — пусть и недурные, антикварные, с изразцами,
— журналистам девать было некуда, Гарин-Михайловский взял и роздал их рабочим
на строящейся железнодорожной ветке: свои люди, сочтёмся!

От чего по окрестностям долго ещё роились слухи о свалившихся с неба раритетах.
Которые осчастливленные работяги ринулись распродавать-разменивать по скупкам
да ломбардам. Пропивать по закусочным да трактирам.

Тем более что министр финансов организовал намедни при государстве винную
монополию. Что стало, — наряду с повышением качества(!) алкоголя, — наиважнейшим
источником насыщения бюджета для уверенного технократического вхождения Империи
в XX в. Век — в полном
смысле слова индустриализованный Сергеем Юльевичем Витте.

Чудесным образом не заметившим «преступной» операции инженера Гарина с пригнанным
из-за границы гиперболоидом — иностранной контрабанды. А точнее, спустившим с
рук «весёлому праведнику» его далеко и далеко не безопасное предприятие с
локомотивом.

Царь

Гарин-Михайловский считался в кругу друзей-литераторов, посвящённых
коллег-технарей прекрасным рассказчиком и документалистом!..

Филологи особенно подчёркивают период конца 1890 годов — Северокорейскую,
дальневосточную экспедицию (всего по Корее и Маньчжурии пройдено около 1600 км) и далее
кругосветку: Япония, Китай, США, Европа…

На основе полугодовых почти путешественнических дневников собрана целая
книга. Публиковавшаяся в виде разрозненных очерков под объединённым названием
«Карандашом с натуры» в журнале «Мир Божий» за 1899 год.

В странствиях сохранено и зафиксировано множество корейских сказок. Впервые
изданных, — вместе с отдельным изданием книги о путешествии, — в 1903 г.

Дневники Михайловского стали самой внушительной лептой в корейскую фольклористику:
ранее выпущены лишь 2 сказки на русском и 7 на английском языках.

Во введении Михайловский утверждает, что субъективизм в его текстах
минимален: «Я быстро, фраза за фразой, записывал со слов переводчика, стараясь
сохранить простоту речи, никогда не прибавляя ничего своего». — Хотя Гарин не
был бы Гариным, если бы фактурно не поработал над материалом. Оттого творческая
перелицовка этимологически ощутима.

В конце круиза Г.-Михайловский настолько пропитался корейским духом, что
и сам мог выступить в роли буддистского сказочника. И выступал, поражая
слушателей красочностью повествования.

Слухи о необычайных впечатлениях от кругосветки докатились аж… до
Государя. И Михайловский был приглашён в Аничков дворец. Николай Второй пожелал
выслушать его историю межконтинентальных поездок-изысканий.

Добавлю, что точной даты визита в архивах не установлено. Посему позволю
себе предположить примерно январь — февраль 1901 года. Почему, поймёте чуть
позже…

Итак, Николай Георгиевич шёл во дворец, волнительно подтянувшись и
порядочно робея. Подумать только, личный диалог с царём ста тридцати миллионов
населения! «Это не совсем обыкновенное знакомство», — отмечал он впоследствии.
Не каждому в жизни удаётся посидеть почаёвничать в царских палатах.

Невольно мечталось: человек подобного уровня должен что-то значить,
должен импонировать. Он обязательно скажет что-то сверх общих сведений:
неведомое, непознанное.

И вдруг…

Сидит симпатичный пехотный офицер. Курит, мило улыбается, изредка ставит
вопросы. Но всё не о том, что надлежит интересовать самодержца, в царствование
коего построен без преувеличения великий Сибирский путь! — и Россия выезжает на
берега Тихого океана. Где её встречают отнюдь не партнёры и — нерадостно. Без
праздничных букетов цветов и ликующе летящих кверху чепчиков.

Михайловский, отражая в заметках тот знаменательный поход, — с чьих слов
я его и воспроизвожу: — будто обрисовывает портрет императора Николая II кисти Валентина Серова.
Который создавался приблизительно в то же время, в начале зимы 1901-го.

Живописец так и изобразит царя, по-гарински: небольшим поясным портретом
сидящего человека в простой одежде без каких-либо регалий. Вылитого флегматично-провинциального
капитана, сошедшего со страниц повести Куприна.

Зачем же позвал к себе
Михайловского царь?..

Не исключено, — подверженный веяниям мистицизма, — государь исподволь
что-то почувствовал в Михайловском и захотел посредством беседы с
инженером-путешественником проверить свои предположения? — нам неведомо…

Но ведь согласитесь, не совсем похоже, что Николай II вызвал писателя, чтобы спросить
невинное: «Чтут ли нас корейцы?» — на что Гарин невпопад ответит вопросом на
вопрос: «Вы кого подразумеваете?» — начисто забыв об адъютантском предупреждении
ни в коем разе не спрашивать, только отвечать!

Но ведь как же не спросить, — рассуждал Гарин в дальнейшем, — ежели сам
царь(!) спрашивает, причём и скупо, и глупо, и безвкусно. А его дамы — вовсе
молчат: воды в рот набрали. Надутые, словно гусыни.

Старая царица удивлённо поднимала то одну, то другую бровь. Молодая,
рядом с ней, — ровно компаньонка, — сидела в застывшей позе с каменными
глазами, с обиженным лицом. Напоминая визитёру одну девицу, прожившую до 34 лет
и обидевшуюся на природу за то, что та навязала женщине обязанность иметь
детей. А — ни детей, ни даже простенького романа у девицы, к сожалению, не
случилось. И сходство царицы с нею очень как-то мешало, стесняло гостя. И было
ему страшно тоскливо и скучно на странном том приёме.

— Это провинциалы!! — недоумённо пожимая плечами, восклицал Гарин, делясь
с друзьями ошеломлением о высоком том визите.

Через неделю Г.-М. официально известили, мол, царь вручил ему орден
(«кажется, Владимира», — предположил Горький). Но награды Гарин не получал.

Потому что вскоре его административно выперли из Петербурга. За то, что
вместе с прочими литераторами подписал протест против избиения студентов и
сочувствовавшей им публики у Казанского собора. А поскольку подавление
демонстрации свершилось в марте 1901, вот я и подумал, что собственно визит
Гарина к государю произошёл где-то чуть ранее означенного времени.

Над Гариным смеялись:

— Э-эх! Ускользнул орден-то, Николай Георгиевич?!

— Чёрт бы их всех подрал! — возмущался он. — У меня тут серьёзный гешефт,
и вот — надо ехать. Нет, сообразите, нелепейшая ситуация! Ты нам не нравишься —
поэтому не живи и не работай в столице. (Выслан и отдан под надзор полиции, — авт.)
Но ведь в ином-то городе я останусь таким же, каков есть!

В том-то и суть, в том-то и суть… — глубокомысленно заключу я бесхитростную
историю про замечательного человека, инженера и писателя, истого
государственника и патриота Н. Г. Гарина-Михайловского. И повторюсь, что бытие
наше земное ничем не прощено и не искуплено, кроме воли нашей быть такими,
каковы мы есть на самом деле… А праведниками прошли мы жизнь или нет — решать, увы,
не нам.

Всего доброго, дорогие друзья-читатели!

Источник

3d6fa53c80b5f3dbfe2b705c2e667807

Имя конечно зловещее! Буква «р» на конце создаёт эффект такого себе рычания. Люцифер-р-р! Б-р-р, ужас! (Впрочем, «трактор», «СССР» и «шифер» обладают подобными свойствами). В религиозной среде (особенно западного толка), Люцифером называют главного врага Бога, мятежного ангела.

Что ж, пришло время выяснить, действительно ли есть библейские основания так считать. Начнём с того, что я не зря упомянул Запад. Почему? Если вы возьмёте Библию, обычный русский Синодальный перевод (О утончённый Восток!), то вы, пролистав её от корки и до корки (или как говорят верующие: «От Бытия до Откровения»), нигде не найдёте это имя. (Занятие утомительное, поэтому воспользуйтесь лучше симфонией или поисковиком). Имени Люцифер в русской Библии нет!

Напрашивается вывод, что это имя есть в какой-то нерусской Библии. Верно! Впервые это имя появилось в латинском переводе Библии «Вульгата». В Исаии 14:12.

Quomodo cecidisti de cælo, Lucifer, qui mane oriebaris ? corruisti in terram, qui vulnerabas gentes ?

Я в латыни не силён, но Люцифер сразу же бросается в глаза, не так ли? Что означает это слово? Прежде, чем мы зачитаем из понятного русского перевода, хочется обратиться к словарю. Lucifer означает «светоносный, несущий свет». Родственные слова: lucerna — свеча, светильник; lucide — ясно, отчётливо. Слово «люстра» тоже имеет латинское происхождение.

Что же гласит Синодальный перевод?

Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы.

«Денница» — устаревшее слово, означает «утренняя заря». В более современном и понятном переводе «Новый мир» 2021 говорится:

Неужели ты упал с небес, сияющая звезда, сын утренней зари?! Неужели повержен на землю покорявший народы?!

Итак, мы видим, что здесь говорится о ком-то, к кому применяется поэтический эпитет «утренняя заря» или «сияющая звезда». Если прочитать это пророчество полностью, то видно, что этот КТО-ТО, далеко не положительный персонаж. Но означает ли это, что речь идёт о мятежном ангеле? Вовсе нет. Мало ли других врагов Бога? В начале 13 главы (а именно с неё начинается это пророчество) говорится: «Пророчество о Вавилоне» (Исаия 13:1). В 14:22 также говорится, что здесь звучит пророчество осуждения Вавилона:

И восстану на них, говорит Господь Саваоф, и истреблю имя Вавилона и весь остаток, и сына, и внука, говорит Господь.

Откуда же появилась такая идея, что латинское слово «люцифер», что означает » светоносный», это имя мятежного ангела? Скорей всего основание для таких выводов было заложено Иеронимом, переводчиком Вульгаты. Оформив обычное описательное слово как имя, он поспособствовал развитию ошибочной идеи. В ряде других западных переводов Библии, переводчики последовали этой традиции. Интересно, что Римская империя (а соответственно и латинский язык) достигли влияния лишь на рубеже двух эр. Было бы весьма странным, если бы ангел, живший на небе задолго до появления человечества имел латинское имя. Это было бы странным даже тысячелетия спустя, во времена пророка Исаии. В те времена Рим был незначительным захолустьем. Имя «Люцифер» — это церковное изобретение, прижившееся на Западе и перекочевавшее вместе с протестантизмом в Россию.

95d3c600021ee68228773c1e8bcca6a3

Слово люцифер в Библии Короля Иакова. 1611 г.

Подобная ошибка возникает и со словом «Саваоф», которое ошибочно трактуют как имя Бога (см. Исаия 14:22 выше). На самом деле, это слово означает «воинства». Имя Бога «Иегова» заменяют на слово «Господь», а слово «саваоф» оставляют непереведённым, и вот вам результат — истинного имени Бога читатель не знает, зато называет его словом «Саваоф», которое именем и не является. Вот как Исаия 14:22 передано в переводе архимандрита Макария:

И восстану на них, говорит Иегова воинств, и истреблю имя Вавилона, и весь остаток и род и племя, говорит Иегова.

Теперь всё предельно ясно!

Вторая причина неверного толкования пророчества — это некоторые сходства описания Вавилона (точнее его царей), с описанием мятежного ангела. Не спорю, похоже. Но давайте задумаемся. Сатана назван «князем мира сего» (Иоанна 16:11). В его власти все царства мира (Луки 4:5, 6). Разве его подчинённые не будут отражать качества своего правителя? Естественно! Причём, это касается не только древнего Вавилона, но и всех государств этого мира! Да, да… И Россию тоже.

А то что, в целом безобидному слову «люцифер», приписали зловещее значение, говорит о том, что исследование Библии не должно быть поверхностым. Немного усердия — и традиционные многовековые догмы рушатся как карточный домик.

К слову, Иисус Христос в Библии тоже назван утренней звездой (2 Петра 1:19; Откровение 22:16). Если в Откровении используется слово stella (звезда), то во втором Петра опять то же слово lucifer. Вот вам и информация к размышлению!

Верите ли вы в существование врага Бога, Дьявола?

Проголосовали:3

Проголосуйте, чтобы увидеть результаты

Да. Это злая духовная личность.
Это всё сказки!
Дьявол — это зло в сердце человека.

Верите ли вы в существование врага Бога, Дьявола?

Читайте также