Элджерон из рассказа киза 4 буквы

Сюжет о Чарли Гордоне, умственно отсталом уборщике, интеллект которого стремительно вырос после операции, много лет не давал покоя Дэниелу Кизу. Историей своего дебюта, писатель поделился в творческой биографии «Элджернон, Чарли и я».

Мы внимательно прочли книгу и решили раскрыть несколько секретов легендарного произведения.

-9% Элджернон, Чарли и я Дэниел Киз Твердый переплет533 ₽586 ₽
В корзину

Основой для сюжета стали детские и юношеские воспоминания Дэниэла Киза

Впервые идея произведения, посвященного интеллекту, пришла к Кизу во время учебы в медицинском колледже. Парню не было и 18 лет, когда он понял, что образование построило стену между ним и его родителями, не окончившими среднюю школу. В течение многих лет Киз собирал свои воспоминания, и именно они помогли написать ту историю, которую мы знаем сейчас. Одной из ключевых метафор для писателя стал образ книжной горы, увиденной в детстве в отцовской лавке подержанных вещей. Часть томов из этой кучи мальчик спас и прочел, а остальные — отправились в переработку.

«Оттуда, из лавки подержанных вещей, и сквозная метафора „Цветов для Элджернона“. По мере того, как растет интеллект Чарли, сам Чарли в моем воображении идет в гору. Чем выше он поднимается, тем дальше видит. Наконец он достигает пика, откуда ему открыт весь мир познания, мир Добра и Зла.

А затем… затем Чарли придется проделать обратный путь. Вниз».

Первые редакторы, которым Киз показывал «Цветы для Элджернона», советовали сделать конец более оптимистичным: Гордон сохраняет свой интеллект и женится на Алисе Кинниан. Однако именно книжная гора не дала автору послушать советов старших и опытных коллег.

У Чарли и других героев есть свои прототипы

Несмотря на то, что Киз отдал Чарли немало своих эмоций, страхов и переживаний, у героя есть и другой прототип, который «пришел» к писателю сам. Некоторое время Киз преподавал в коррекционном классе, где и встретил тихого мальчика с буквой «J» на футболке — знаком местной футбольной команды. Писатель вспоминал его слова:

«— Слушайте, мистер Киз. Это же класс для тупиц, так? <...> я знаю — это класс для полудурков. Я хочу спросить. Если я буду очень сильно стараться и под конец семестра стану умным, вы меня переведете в класс для нормальных ребят? Я хочу быть умным. <...>

Раньше мне и в голову не приходило, что человек с проблемами умственного развития — в те времена таких называли умственно отсталыми — способен сознавать свой дефект и лелеять мечту о повышении интеллекта. Я стал писать о своем ученике».

Свои прототипы есть и у доктора Штрауса, срисованного Кизом с собственного психотерапевта, и у лаборанта Берта, в которого превратилась куратор писателя на психологическом факультете.

Элджернон мог быть морской свинкой, а не белой мышью, но во время учебы в медицинском колледже писатель препарировал именно мышь. Внутри нее оказалось шесть нерожденных мышат, и Киза шокировала смерть семи созданий ради его опытов. Через много лет один из этих малышей возродился в его тексте в виде высокоинтеллектуального грызуна, которого так любил Чарли.

-10% Цветы для Элджернона Дэниел Киз Твердый переплет379 ₽421 ₽
В корзину

Работа над «Цветами для Элджернона» велась более 13 лет

Первые наброски романа относятся к 1945 году. Далее следовал долгий период поисков и подбора «ключей» к сюжету. Киз мог опубликовать «Цветы» — возможно, под другим названием, — в одном из дешевых литературных журналов, заменявших в те годы телевидение и покетбуки. Стэн Ли даже предложил сделать комикс, но писатель посчитал, что идея слишком хороша, чтобы транжирить ее на «пустяки».

Наброски идей и целые абзацы хранились в папке Киза годами. Он хотел отказаться и от сюжета, и от намерения стать писателем, пока один из агентов не попросил у него рассказ для известного журнала.

«Поразительно, с какой быстротой улетучиваются и депрессия, и фрустрация, стоит только объявиться издателю и заказать деморализованному писателю рассказ. Я пролистал все свои папки и записные книжки.

На прежнем месте лежала пожелтевшая страничка с записью, которую я сделал еще в первый̆ год обучения в Университете Нью-Йорка: «Вот бы можно было повысить уровень интеллекта! Что бы тогда произошло?»

Заказ Киз так и не выполнил. Издатели журнала, как мы уже говорили, потребовали изменить конец, на что писатель пойти не мог. Свои «Цветы для Элджернона» он отнес в другое издание, не столь массовое, но пользующееся славой более интеллектуального. Там работу приняли, но потребовали сократить количество знаков. Этот процесс Кизу, как бывшему редактору, дался легко. Подобно Хемингуэю, он убирал всю «цветистость» и сложносочиненные предложения и урезал текст почти на треть. Рассказ был опубликован в 1958 году, а в роман он превратился только в 1966-м, когда писатель понял, что с развитием интеллекта в Чарли должны пробуждаться и детские воспоминания. Так появилась линия взаимоотношений с родителями и сестрой.

Повествование ведется от первого лица из уважения к Чарли

Первые варианты будущего рассказа, как вспоминает Киз, получились очень смешными. Писатель сам искренне потешался над своим героем и его реакцией на окружающих. Но в какой-то момент он понял, что это преступление:

«Вспомнилось, как я расколотил посуду в ресторане; как ржали надо мной посетители, как мистер Гольдштейн обозвал меня кретином. Разве эту цель я преследую, разве хочу выставить Чарли на посмешище? Нет. Пусть читатели смеются ВМЕСТЕ с Чарли — только не НАД ним».

Так родилась идея «промежуточных отчетов» пациента. Изначально роман открывала сцена, в которой Алиса Кинниан просит профессора Немюра найти вновь поглупевшего Чарли, но потом и она отпала, поскольку Киз решил довериться читателям и сразу показать им безграмотные записки своего любимого героя.

***

«Цветы для Элджернона» действительно стали новаторским и экспериментальным произведением для своего времени. Автор получил сразу две престижные премии: «Хьюго» за рассказ и «Небьюла» за роман. Прошло более полувека, а эта история до сих пор любима читателями, и мы уверены, что книга «Элджернон, Чарли и я» понравится вам не меньше.

Текст: Андрей Мягков

В январе в издательстве INSPIRIA выходит книга Дэниела Киза «Элджернон, Чарли и я», в которой писатель лично рассказывает о своем – тернистом, как это заведено – творческом пути, и ожидаемо много страниц уделяет истории создания своего дебютного бестселлера: «Цветов для Элджернона». Книга еще не издавалась на русском, так что для всех поклонников американского фантаста это отличный повод узнать, из какого биографического «сора» выросла знаменитая история о стремительно поумневшем — а прежде умственно отсталом — уборщике Чарли, и прошедшем тот же путь мышонке Элджерноне. Непонимание родителей, учеба в медицинском университете, служба на флоте, работа психологом и преподавателем — все это в разных пропорциях, но неизменно нашло отражение в литературном дебюте Киза.

Однако экскурсия по писательской кухне занимает лишь первую половину книги — следом за ней притаился новый перевод «Цветов…», выполненный Юлией Фокиной; ранее Юлия уже познакомила с русским языком другой роман Киза, «Пятую Салли», а кроме того, отметилась переводами Сомерсета Моэма, Гилберта Честертона и Джона М. Кутзее.

Ну а пока книга добирается до прилавков, предлагаем вам прочитать неожиданно жутковатый фрагмент, объясняющий, откуда в романе Киза взялись лабораторные мыши.

Элджернон, Чарли и я / Дэниел Киз ; [перевод с английского Ю. В. Фокиной]. — М. Эксмо, 2021. — 320 с.

ГЛАВА 2. БЕЛАЯ МЫШЬ

Поезд остановился на станции «Восьмая улица»; оттуда, с Бродвея, до Вашингтонсквер, где помещался университет, было рукой подать.

Я заскочил в кафешку за пончиком с кофе — и заметил приятеля. Он мне махнул, я уселся у барной стойки. С этим парнем мы вместе учились в старших классах еще в Бруклине, но общались мало. Росту в нем было шесть с лишним футов. А во мне — всего пять футов пять дюймов.

Мы подружились не раньше, чем обнаружили, что оба зачислены на подготовительные курсы в медицинском и вдобавок попали в один класс по биологии. С тех пор мы занимались вместе и тестировали один другого перед экзаменами. Из-за разницы в росте нас прозвали «Матт и Джефф» — как персонажей популярных комиксов. Сам я называл своего друга Лыжей.

Я как раз макнул пончик в кофе, и вдруг Лыжа говорит:

— Объявление видел? Записываешься добровольцем — получаешь освобождение от платы за учебу.

— Да ладно!

— В пятничной газете напечатано, — продолжал Лыжа. — Любой студент, который запишется минимум за три месяца до того, как ему стукнет восемнадцать, может выбирать, где служить. Не успеешь до восемнадцати — отправят в пехоту. Я лично во флот собираюсь.

— Мне восемнадцать будет 9 августа, — говорю я. — Как раз через три месяца. Только вряд ли я кому нужен, с моим-то зрением.

— Попытка — не пытка. Столько парней погибло. Сейчас берут всех, кто шевелится.

Мы расплатились и направились к главному входу в университет.

Уж конечно, Лыжу примут, думал я с завистью. Я всегда мечтал о море; точнее, меня вдохновляла мысль о морских просторах. В шестнадцать, в выпускном классе, я вступил в ряды Морских скаутов Америки. Корабль наш назывался «Летучий голландец-3» и представлял собой бот, в котором матросы некогда отправлялись на берег в увольнительную. Затем переоборудованный бот долго служил прогулочным катером и вот достался нам. На весенних каникулах мы его вычистили, заново покрасили и все лето курсировали по проливу Ист-Ривер.

После торжественных приемов новых ребят капитан рассказывал историю легендарного судна, в честь которого назвались и мы. На борту «Летучего голландца» (битком набитого золотом) случилось жестокое убийство, после чего вспыхнула чума, так что судно не принимал ни один порт. Если верить матросским байкам, корабль-призрак до сих пор носит по морю; команде не суждено вернуться домой. Говорят, и по сей день в непогоду «Летучий голландец» виден с мыса Доброй Надежды. Понятно, что является он отнюдь не к добру.

Всякий раз наш капитан украшал легенду новыми подробностями. В конце концов меня разобрало любопытство, и я полез в энциклопедию. Открылась существенная деталь: проклятие будет снято, если капитан отыщет женщину, готовую ради него пожертвовать всем. Я живо поделился с приятелями, и мы себе выдумали квест специально для прогулок по бруклинскому Проспект-парку. Мы искали так называемых «девушек победы» — молодых особ, согласных жертвовать всем ради юношей, идущих на войну.

Мы представлялись моряками. Между настоящей флотской формой и нашей, бойскаутской, было всего два отличия. Во-первых, якорьки на наших воротничках — вместо звездочек; во-вторых, на переднем левом кармане буквы «Б.С.А» (Бойскаут Америки). Если какая-нибудь девушка спрашивала, почему мы невысокого роста, мы объясняли, что служим на подлодке; если же интересовались аббревиатурой «Б.С.А.», мы отвечали, что это расшифровывается как «Боевая секретная армада».

Якорьки (вместо звездочек) вопросов ни разу не вызвали.

«Девушек победы» мы подцепляли в достаточных количествах — Проспект-парк ими изобиловал. Увы: в отличие от своих более опытных и смазливых товарищей, я так и не сумел отыскать ту самую, которая пожертвует…

— Я тоже хочу во флот, — сказал я Лыже, пока мы ехали на лифте. — Только, с моей-то близорукостью, подозреваю, быть мне в пехоте.

— Вовсе не обязательно, — обнадежил Лыжа. — Запишись в морские перевозки. Требования к физической форме у них пониже, а освобождение от платы за учебу то же самое.

— Я ведь и в морских перевозках буду служить отечеству?

— Еще бы. Знаешь, какая в море пропасть мин да торпед? Морские перевозки — дело опасное. Я читал, на подступах к Мурманску этих ребят погибло больше, чем боевых матросов.

Мы надели лабораторные халаты и пошли в класс.

— Эх, Лыжа, да ведь родители в жизни бумажки не подпишут!

— Подпишут, если ты их насчет альтернативы просветишь.

В лаборатории мы разделились. Помню, еще при входе в ноздри мне шибанул запах формальдегида. На мраморном рабочем столе перед каждым студентом стоял поднос с крышкой. Я было потянулся снять крышку, но меня остановил профессор:

— Подносы не трогать!

Тем временем лаборант разносил наборы для вскрытия и шлепал рядом с подносами резиновые перчатки.

Едва он удалился, профессор скомандовал:

— Надевайте перчатки, снимайте с подносов крышки.

Я приподнял крышку — и отпрянул. На подносе лежала мертвая белая мышь.

— Сегодня, — продолжал профессор, — вы займетесь препарированием на настоящих образцах.

Нет, я, конечно, знал, что работа в лаборатории предполагает препарирование. Но я думал, нас предупредят. Судя по всему, профессор был очень доволен эффектом неожиданности. Не то чтобы это меня напрягало. Я сам выбрал биологию, ведь я намеревался стать хирургом.

В бойскаутском отряде я получил значок «За успехи в оказании первой медпомощи»; в наших круизах по Ист-Риверу считался «судовым доктором». Я врачевал раны, ожоги, мозоли и ссадины; я привык к виду и запаху крови. Можно сказать, закалился. Даже очерствел.

Однажды в выходной команда подняла мятеж из-за дурной кормежки. С тех пор я еще и сандвичи на ленч готовил. Совмещал обязанности врача и кока. В том «рейсе» главной хохмой была следующая: «Если Дэн не залечит нас до смерти, так непременно отравит».

Словом, препарирование мыши не должно было стать проблемой.

— Открываем наборы для диссекции, — сказал профессор.

На доске он успел разместить таблицу — мышиные внутренние органы.

— Берем скальпели, вскрываем образец от горла до хвоста. Надрез ведем по животу. Снимаем шкурку пинцетом.

Я делал, как было велено. Надрез получился легко и аккуратно. Я обнаружил, что имею дело с самочкой.

— Извлекаем внутренние органы, кладем в чашку Петри, нумеруем.

Матка моей мышки оказалась рыхлой. Я вскрыл ее. Вытаращил глаза. Отшатнулся. В матке были нерожденные мышата. Крохотные. Свернувшиеся колечками. С закрытыми глазками.

— Какой ты бледный, — шепнули мне через стол. — Тебе нехорошо?

Первое потрясение уступило место печали. Несколько жизней принесено в жертву моему учению. Мышатки погибли, чтобы я мог «набить руку».

Соседка слева вытянула шею, любопытствуя. Прежде, чем я успел подхватить ее, девушка без чувств рухнула со стула. Лаборант бросился к ней с нюхательной солью, профессор велел продолжать препарирование. Вдвоем с лаборантом они понесли девушку в медпункт.

Я же, будущий великий хирург, остался сидеть как парализованный. От одной мысли, что придется вырезать нерожденных мышат, меня затошнило. Пулей я выскочил из лаборатории, метнулся в туалет, вымыл лицо и руки и уставился в зеркало. Надо было возвращаться и доделывать начатое.

Через несколько минут я действительно вернулся. Смущенный своим бегством, желая оправдаться, я вымучил:

— Как крестный отец этого выводка, я сегодня всех угощаю сигаретами. А сигар не ждите.

Смех, одобрительные хлопки по плечу, поздравления — все это меня как-то уравновесило. Правда, пока я заканчивал препарирование, в голове вертелся дурацкий стишок:

Три слепых мышонка — пики-пик — За фермеровой женкой — шмыги-шмыг. А она-то ножиком — вжики-вжик, Хвостики мышиные — чики-чик!

— Отличная работа, Киз, — похвалил профессор. — Ставлю высший балл.

Лыжа дружески пихнул меня в бок.

— Везунчик! Надо же, брюхатенькая попалась.

В тот вечер, готовясь к викторине по теме «Британские поэты», я открыл поэтическую антологию и стал просматривать оглавление. Мой взгляд зацепился за Элджернона Чарлза Суинберна. Вот так имечко, подумал я.