Чтоб наверняка как пишется

Как правильно пишется: «то же семое» или » тоже самое»??? и получил лучший ответ

Ответ от Лена Гарбузова[гуру]

Многое зависит от контекста

Ответ от Warlock_9000
[активный]
Тоже самое

Ответ от 00000 00000
[гуру]
то же самое… вроде..)

Ответ от Kenny McCormick
[активный]
зависит от контекста, но в вашем случае думаю тоже самое

Ответ от Ann Fedko
[активный]
тоже самое

Ответ от Ѐустам Советских
[новичек]
Союзы также и тоже пишутся слитно, являются синонимами и легко заменяют друг друга. Кроме того, они синонимичны союзу и, который может использоваться как средство различения этих союзов и сочетаний частицы же с наречием так или с местоимением то: так же и то же: Да ведь (и) чёрта тоже (также) никто не видел, а разве кто о нем скажет доброе слово? (Пик.) — замена союзов не меняет смысла предложения. Сочетания то же и так же нельзя заменить союзом и, а частицу же в них можно опустить, при этом смысл предложения не изменится. Кроме того, часто за сочетанием то же следует местоимение (союзное слово) что, а за сочетанием так же — наречие как; иногда указанным сочетаниям предшествует местоименное слово всё (в роли усилительной частицы) : Состояние больного сегодня то же, что и вчера; ср. : состояние то, что и вчера; Ее сильное, великолепное, тренированное тело сопротивлялось переходу в нуль-пространство почти так же, как у водителей ЗПЛ (Ефр.) ; ср. : так, как у водителей; все так же, как у водителей; В провале без глубин — как живется, милый? Тяжче ли, так же, как мне с другим? (Цв.) ; ср. : так ли, как мне с другим?
Примечание 1. В некоторых случаях разграничить подобные союзы и сочетания помогают общий смысл предложения или особенности его структуры. Ср. : В аудитории тоже слушали внимательно. — В аудитории то же слушали внимательно — в первом случае значение «и в аудитории слушали внимательно», а во втором — «то же самое слушали»; Один только месяц все так же блистательно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба, и так же прекрасна была земля в дивном серебряном блеске (Г.) — в первой части возможно только раздельное написание, как и во второй, так как речь идет о красоте впечатлений, а не о перечислении действий.

Примечание 2. Всегда слитно пишется тоже в роли частицы: Тоже мне выдумал! Тоже мне помощник.

Поскольку приемлемы обе постановки лексических способов, важно знать, что только одна может быть правильной, в выбранной конструкции текста.

Если «то же» является указательным местоимением — частицу «же»пишем раздельно

Я повторяю то же, что и на предыдущем занятии.

Сочинительный соединительный союз»тоже», в сложном предложении, пишем слитно

Вчера весь день смеялись, сегодня тоже хорошее настроение.

Это же местоимение в сложных предложениях пишется раздельно

В книге то же, что и в словаре.

В каких случаях «тоже» пишется слитно?

Применяем правило касающееся «тоже», как союза. Проверяем с помощью союза «и». Заменимость»тоже» на » и» говорит о том, что — это союз — пишем слитно.

Например,

Он тоже любит арбуз. Заменимо на «И он любит арбуз».

В каких случаях «то же» пишется раздельно?

Делаем проверку

Если предложение без»же» не теряет свою смысловую нагрузку, значит «то же» представляет собой указательное местоимение. Оно пишется раздельно

Нам задали то же, что и в прошлый раз. Наверняка, они не помнят, что нам это уже задавали.

Если следом за указательным местоимением «то», можно поставить «самое» — делаем раздельное написание

Там было все то же. Там было все то (же) самое.

Я люблю то же заливное, которое нравится тебе. Я люблю то (самое) заливное, которое нравится тебе.

Как писать слово тоже – «не одно и тоже»: слитно или раздельно?

Проверить очень легко: подставляем вместо «тоже»- «также». Смысл текста не меняется — пишем слитно, меняется — раздельно.

В нашем случае «также» делает предложение корявым, то есть, «то же» пишем раздельно.

Дополнительно проверить можно при помощи склонения. Перефразируем: «не одна и та же»,» не один и тот же», «не одни и те же».

Как писать слово тоже – «но в тоже время»: слитно или раздельно?

В рассматриваемом примере имеет место указательное местоимение, а не союз. Так как отсутствие «же» смысл контекста не меняет
Разделяем их

Например: Мама понимала, что рискует жизнью единственного сына, но в то же время, знала, что если она поступит по-другому, он ей этого никогда не простит.

Видео: Русский язык. То(же), так(же) — слитно или раздельно?

Правописание этого трудного момента полностью зависит от контекста, поэтому каждый вариант написания «ТОЖЕ» или «ТО ЖЕ» следует рассматривать и проверять отдельно.

Грамотность на «5»

попробуйте заменить «тоже» на «также»
. Если это удается сделать без потери смысла, перед вами — союз, который пишется только слитно. Пример: Я тоже не пойду на тренировку. Вы тоже ходили вчера в кино? Мы тоже не нашли то, что искали.
если после «то же» можно вставить слово «самое»,
значит писать нужно раздельно. Пример: Я вижу на рисунке то же, что и мой друг. Я сделаю то же, что и мои одноклассники. То же учреждение мы пытались отыскать в интернете. Во все случаях «самое» можно вставить без ущерба для предложения.

Смысловая нагрузка

Вариант «то же» отвечает на вопрос «какое?», в большинстве случаев после раздельного написания встречается слово «что». Союз «тоже» не может отвечать на вопрос, он служит для обозначения равенства или эквивалентности.

Важно: есть еще один прием, который позволяет определить правильное написание этого сложного случая: попробуйте опустить частицу «же», если сделать это легко, то есть предложение остается лаконичным и грамотным, значит предусмотрено раздельное написание. Пример: Я тоже хочу мороженое (опустить нельзя). Мама кричала то же, что и вчера (то, что и вчера).

Dire Quasi la Stessa Cosa

Esperienze di Traduzione

© RCS Libri S.p.A. – Milano Bompiani 2003

© А. Коваль, перевод на русский язык, комментарии, 2006. Наследники, 2015

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2015

© ООО “Издательство АСТ”, 2015

Издательство CORPUS ®

Введение

Что значит «переводить»? Первый ответ, и притом обнадеживающий, мог бы стать таким: сказать то же самое на другом языке. Правда, при этом мы, во-первых, испытываем немалые затруднения, пытаясь установить, что́ означает «сказать то же самое»,
и недостаточно ясно осознаем это в ходе таких операций, как парафраза, определение, разъяснение, переформулировка, не говоря уж о предполагаемых синонимических подстановках. Во-вторых, держа перед собою текст, подлежащий переводу, мы не знаем, что такое то́.
Наконец, в некоторых случаях сомнительно даже значение слова сказать.

Мы не намерены подчеркивать центральное положение переводческой проблемы во многих философских дискуссиях и потому не станем приниматься за поиски ответа на вопрос о том, существует ли некая Вещь в Себе
в «Илиаде» или в «Ночной песни пастуха, кочующего в Азии» {♦ 1} * (та Вещь в Себе,
которая, казалось бы, должна просвечивать или проблескивать вне и поверх всякого языка, на который они переводятся), – или же, напротив, ее не достичь никогда, несмотря на все усилия, к которым станет прибегать другой язык. Залетать так высоко нам не по силам, и на дальнейших страницах мы неоднократно будем спускаться пониже.

Положим, в английском романе некий персонаж говорит: it’s raining cats and dogs.
Плох будет тот переводчик, который, думая, что говорит то же самое, переведет это буквально: «дождь льет собаками и кошками» (piove cani е gatti).
Это надо перевести «льет как из ведра» (piove а cantinelle
или piove соте Dio la manda).
Но что́, если это роман фантастический, и написал его приверженец так называемых «фортианских» наук {♦ 2} , и в нем рассказывается, как дождь действительно льет кошками и собаками? Тогда нужно переводить буквально. Согласен. А что́, если этот персонаж идет к доктору Фрейду, дабы поведать ему, что испытывает необъяснимый маниакальный страх перед кошками и собаками, которые, как ему кажется, становятся особенно опасны, когда идет дождь? Переводить опять же нужно будет буквально, но утратится некий оттенок смысла: ведь этот Кошачий Человек озабочен также идиоматическими выражениями.

А если в итальянском романе персонаж, говорящий, что дождь льет кошками и собаками, будет студентом школы Берлица {♦ 3} , не способным удержаться от искушения украсить свою речь вымученными англицизмами? Если перевести буквально, несведущий итальянский читатель не поймет, что этот персонаж употребляет англицизм. А если затем этот итальянский роман нужно будет перевести на английский, то ка́к передать эту привычку уснащать свою речь англицизмами? Неужели придется изменить национальность героя и сделать его англичанином, направо и налево сыплющим итальянизмами, или лондонским рабочим, безуспешно демонстрирующим оксфордское произношение? Это было бы непозволительной вольностью. А если фразу it’s raining cats and dogs
произносит по-английски персонаж французского романа? Как перевести ее на английский? Видите, как трудно сказать, что такое то́,
которое должно передаться через текст, и как сложно его передать.

В этом и заключается смысл нижеследующих глав: попытаться понять, каким образом, даже зная, что то же самое
никогда не говорится, можно сказать почти
то же самое. При таком подходе проблема состоит уже не столько в понятии того же самого
и не столько в понятии того
же самого, сколько в понятии этого почти
. Насколько растяжимо это почти
? Все зависит от точки зрения: Земля почти такая же, как Марс, поскольку обе эти планеты вращаются вокруг Солнца и обе они шарообразны. Но Земля может быть почти такой же, как любая другая планета, вращающаяся в какой-то другой солнечной системе; она почти такая же, как само Солнце, поскольку речь идет о небесных телах; она почти такая же, как хрустальный шар предсказателя, как мяч или апельсин. Чтобы установить пределы гибкости, растяжимости этого почти
, требуются известные критерии, о которых предварительно ведутся переговоры. Сказать почти то же самое – это процедура, которая, как мы увидим ниже, проходит под знаком переговоров.

* * *

Пожалуй, впервые я стал теоретически заниматься проблемами перевода в 1983 г., объясняя, как я переводил «Упражнения в стиле» Раймона Кено {♦ 4} . В дальнейшем я, кажется, не уделял этому особого внимания вплоть до девяностых годов, когда состоялся ряд моих выступлений по разным случаям на тех или иных конференциях; кроме того, как будет видно в дальнейшем, однажды я изложил часть своего опыта автора, переведенного на другие языки . Проблему перевода нельзя было обойти в моем исследовании «В поисках совершенного языка» (Eco
1993b); к тщательному анализу переводов я обращался, говоря об одном переводе Джойса (Eco 1996), а также о моем собственном переводе «Сильвии» Жерара де Нерваля {♦ 5} (Eco
1999b)

Однако в 1997–1999 гг. в Болонском университете проходили два годичных семинара, где обсуждались докторские работы по семиотике. Семинары были посвящены теме интерсемиотического перевода, то есть всем тем случаям, когда перевод осуществляется не с одного естественного языка на другой, а из одной семиотической системы в другую, от нее отличную: когда, например, роман «переводят» в фильм, эпическую поэму – в комиксы или же пишут картину на тему стихотворения. В ходе обсуждений я обнаружил, что не согласен с частью докторантов и коллег по вопросу об отношениях между переводом «в собственном смысле слова» и переводом, называемым «интерсемиотическим». Предмет спора можно уяснить себе со страниц этой книги; точно так же можно уяснить себе, какие стимулы и побуждения я получил, в том числе (и даже особенно) от тех, с кем расходился во мнении. Мои тогдашние отклики, равно как и выступления других участников, появились в двух специальных номерах журнала VS 82 (1999) и VS 85–87 (2000).

Между тем осенью 1998 г. Торонтский университет пригласил меня на курс лекций в честь профессора Эмилио Годжо, в ходе которых я стал пересматривать свои мысли по этому вопросу. Итоги этих докладов были затем опубликованы в томике «Опыты о переводе» (Eco
2001).

Наконец, в 2002 г. я прочел в Оксфорде восемь Вайденфельдских лекций, все на ту же тему, где в конце концов развил понятие перевода как переговоров .

В этой книге воспроизводятся очерки, написанные по вышеуказанным поводам, со множеством новых рассуждений и примеров, поскольку я уже не связан обязательным временем отдельных докладов или выступлений на той или иной конференции. Тем не менее, несмотря на эти значительные прибавления и на иную организацию материала, я попытался сохранить разговорный тон, в котором были выдержаны мои прежние тексты.

* * *

Разговорный тон объяснялся и объясняется тем, что на нижеследующих страницах, где, несомненно, вступают в игру различные аспекты теории перевода, я всегда исхожу из конкретного опыта. Можно сказать иначе: опыт может вспомниться в связи с какими-либо теоретическими проблемами, которыми занимаются сегодня в исследованиях по переводоведению, но эти теоретические проблемы всегда возникают благодаря опыту,
по большей части личному.

Тексты по переводоведению зачастую не удовлетворяли меня именно потому, что в них богатство теоретических рассуждений не облечено в надежные латы примеров. Конечно, это относится не ко всем книгам или очеркам на эту тему, и я думаю, например, о том, какое богатство примеров собрано в книге Джорджа Стайнера «После Вавилона» (Steiner
1975). Но во многих других случаях у меня возникало подозрение, что теоретик перевода сам никогда не переводил и потому говорит о том, в чем не имеет непосредственного опыта .

Как-то раз Джузеппе Франческато обронил такое замечание (пересказываю по памяти): чтобы изучать явление билингвизма, а значит, собрать достаточно опыта о формировании двоякой языковой компетенции, нужно час за часом, день за днем наблюдать за поведением ребенка, которому приходится испытывать двойственное лингвистическое побуждение.

Такой опыт может быть приобретен только: (1) лингвистами, (2) имеющими супруга или супругу другой национальности и / или живущими за рубежом, (3) имеющими детей и (4) способными регулярно следить за своими детьми с самых первых моментов их языкового поведения. Соблюсти все эти требования удается не всегда, и именно поэтому исследования билингвизма развивались медленно.

Я задаюсь следующим вопросом: быть может, для того, чтобы разработать теорию перевода, необходимо не только рассмотреть множество примеров перевода, но и произвести, по крайней мере, один из трех следующих опытов: сверять переводы, выполненные другими, переводить самому и быть переведенным (или, что еще лучше, быть переведенным, сотрудничая с собственным переводчиком)?

Тут можно было бы заметить, что вовсе не обязательно быть поэтом, чтобы разработать дельную теорию поэзии, и можно оценить текст, написанный на иностранном языке, даже зная этот язык преимущественно пассивно. Однако это возражение верно лишь в известной мере. На деле даже тот, кто никогда не писал стихов, обладает опытом собственного языка и мог хоть раз в жизни попытаться (и всегда может попытаться) написать одиннадцатисложник, найти рифму, метафорически изобразить тот или иной предмет или событие. И тот, кто обладает лишь пассивным знанием чужого языка, по крайней мере, испытал на опыте, насколько сложно строить на нем складные фразы. Мне кажется также, что критик-искусствовед, не умеющий рисовать, способен (причем именно поэтому) отметить сложности, кроющиеся в любом виде зрительного изображения; равным образом критик-музыковед, обладающий слабым голосом, может по прямому опыту понять, какое умение нужно для того, чтобы мастерски взять высокую ноту.

Поэтому я полагаю так: чтобы заниматься теоретическими размышлениями над процессом перевода, небесполезно обладать его активным или пассивным опытом. С другой стороны, когда никакой теории перевода еще не существовало, т. е. от святого Иеронима {♦ 6} до XX в., единственные интересные наблюдения на эту тему были сделаны именно теми, кто переводил сам, и хорошо известно, какие герменевтические затруднения испытывал святой Августин, вознамерившись рассуждать о верных переводах, но обладая при этом слабыми познаниями в иностранных языках (еврейского он не знал совсем, а греческий – очень слабо).

Добавлю, что в жизни мне пришлось сверять множество переводов, сделанных другими людьми, – как в ходе продолжительного издательского опыта, так и в качестве руководителя серий научных очерков; что я перевел две книги, потребовавшие немалых усилий, – «Упражнения в стиле» Раймона Кено и «Сильвию» Жерара де Нерваля, – посвятив обеим долгие годы; и, как автор научных и художественных произведений, я работал в тесном контакте со своими переводчиками. Я не только контролировал переводы (по крайней мере, на те языки, которые я в той или иной степени знаю, и именно поэтому буду часто цитировать переводы Уильяма Уивера, Буркхарта Кребера, Жана-Ноэля Скифано, Элены Лосано и других), но предварительно и в ходе работы вел с переводчиками долгие беседы, так что обнаружил: если переводчик или переводчица смекалисты, они могут объяснить проблемы, возникающие в их языке, даже тому автору, который его не знает, и даже в этих случаях автор может выступить сотрудником, предлагая свои решения или же указывая, какие вольности они могут допустить в своем тексте, дабы обойти препятствие (так у меня часто случалось с Еленой Костюкович, переводчицей на русский, с Имре Барна, переводившим на венгерский, с Йондом Буке и Патти Кроне, переводившими на нидерландский, с Масаки Фудзимура и Тадахико Вада, переводившими на японский).

Вот почему я решил говорить о переводе, отталкиваясь от конкретных проблем, которые по большей части касаются моих собственных сочинений, и ограничиться упоминаниями решений теоретических только на основе этого опыта in corpore vili
* .

Приняв такое решение, я подвергаю себя двоякой опасности: во-первых, проявить нарциссизм, а во-вторых, полагать, будто мое
истолкование моих
книг возобладало над их истолкованием другими читателями, в числе которых in primis
** – мои переводчики. А ведь с этим принципом я сам полемизировал в таких книгах, как «Роль читателя» {♦ 7} и «Пределы интерпретации». Первая опасность неизбежна – но, по сути дела, я веду себя как те носители опасных для общества болезней, которые соглашаются открыто рассказать людям и о своем нынешнем состоянии, и о принимаемых ими мерах лечения, дабы принести пользу другим. Что же касается второй опасности, надеюсь, что на нижеследующих страницах будет видно, что я всегда указывал своим переводчикам на критические места своих текстов, способные породить двусмысленности, советуя им обратить на это внимание и не пытаясь оказать влияние на их истолкование. В иных случаях я отвечал на их прямые просьбы, когда они спрашивали меня, какое из различных решений я принял бы, если бы мне пришлось писать на их языке; и в этих случаях мое решение обретало силу закона, поскольку в конечном счете на обложке книги стоит мое имя.

С другой стороны, в своем опыте автора, переводимого на другие языки, я постоянно ощущал конфликт между необходимостью в том, чтобы перевод был «верен» написанному мною, и волнующим открытием того, как мой текст мог (а подчас и должен был
) преобразиться, облекаясь в слова другого языка. И, хотя порой я понимал, что перевод невозможен (правда, такие случаи всегда тем или иным образом разрешались), еще чаще я замечал возможности: иначе говоря, я замечал, как при соприкосновении с другим языком текст выказывал потенциалы истолкования, которые не были известны мне самому, и как подчас перевод мог улучшить оригинал (я говорю «улучшить» именно в отношении к тому намерению,
которое сам текст внезапно проявлял, независимо от того исходного намерения, которое было у меня как у эмпирического автора).

* * *

Эту книгу, исходящую из личного опыта и родившуюся из двух циклов лекций, я не выдаю за книгу по теории перевода
(и она лишена соответствующей систематичности) по той простой причине, что неисчислимые проблемы переводоведения она оставляет открытыми. Я не говорю об отношениях с греческими и латинскими классиками просто потому, что никогда не переводил Гомера и мне не доводилось выносить суждение о том или ином гомеровском переводе для серии классических авторов. О так называемом интерсемиотическом переводе я говорю лишь от случая к случаю, поскольку никогда не снимал фильм по роману и не ставил балет по стихотворению. Я не касаюсь постколониальных тактик и стратегий приспособления того или иного восточного текста к восприятию других культур, поскольку не мог ни следить за переводами моих текстов на арабский, персидский, корейский или китайский, ни обсуждать эти переводы. Мне никогда не приходилось переводить тексты, написанные женщиной (и не потому, что по привычке перевожу только мужчин: за всю свою жизнь я перевел лишь двоих из них), и не знаю, с какими проблемами мне пришлось бы столкнуться. В отношениях с некоторыми моими переводчицами (на русский, испанский, шведский, финский, нидерландский, хорватский, греческий) с их стороны я встречал такую готовность примениться к моему тексту, что не сталкивался ни с какой волей к «феминистскому» переводу .

Несколько абзацев я уделил слову «верность», поскольку автор, следящий за своими переводчиками, всегда исходит из подразумеваемого требования верности.
Понимаю, что это слово может показаться устаревшим ввиду высказываний отдельных критиков, утверждающих, что в переводе в счет идет лишь результат, реализующийся в тексте и языке прибытия – особенно в определенный исторический момент, когда предпринимается попытка актуализовать текст, созданный в другие эпохи. Но понятие верности связано с убеждением в том, что перевод представляет собой одну из форм истолкования и, даже исходя из восприятия и культуры читателя, он всегда должен стремиться к тому, чтобы воспроизвести намерение – не скажу «автора», но намерение текста
: то́, что текст говорит или на что он намекает, исходя из языка, на котором он выражен, и из культурного контекста, в котором он появился.

Предположим, в каком-нибудь американском тексте один персонаж говорит другому: you are just pulling my leg.
Переводчику не следует передавать это буквально: «ты только тянешь меня за ногу» или «да ты водишь меня за ногу»; правильно будет «ты пытаешься обвести меня вокруг пальца» (mi stai prendendo in giro)
или, еще лучше, «ты меня за нос водишь» (mi stai prendendo per il naso).
При буквальном переводе получится оборот, в итальянском настолько непривычный, что мы вынуждены будем предположить, будто персонаж (а вместе с ним и автор) изобретают какую-то дерзкую риторическую фигуру, – а это не так, поскольку персонаж использует то, что в его языке является устойчивым выражением. Напротив, если заменить «ногу» – «носом», итальянский читатель окажется в той же ситуации, в которую автор текста хотел бы поместить читателя английского. Итак, вот пример того, как кажущаяся неверность (текст не переводится буквально) оказывается в конце концов актом верности. Об этом почти теми же словами говорил святой Иероним, покровитель переводчиков: при переводе нужно non verbum е verbo sed sensum exprimere de sensu
* – хотя мы увидим, что это утверждение тоже может приводить ко многим двусмысленностям.

Итак, переводить – значит понять внутреннюю систему того или иного языка и структуру данного текста на этом языке и построить такую текстуальную систему, которая в известном смысле
может оказать на читателя аналогичное воздействие – как в плане семантическом и синтаксическом, так и в плане стилистическом, метрическом, звукосимволическом, – равно как и то эмоциональное воздействие, к которому стремился текст-источник 1
.

Здравствуйте! Во всех ответах на вопросы по поводу расхождений в правилах русской орфографии и пунктуации 1956 и 2006 года вы говорите о том, что появляются новые слова, правописание которых не учтено в более раннем издании, и с этим нельзя не согласиться, но расхождения в «Правилах» имеются не только в разделе «Орфография», но и в «Пунктуации» тоже. Вот например, в новой редакции сказано, что определения не обособляются, если стоят после отрицательных, неопределённых, указательных, определительных местоимений и образуют с ними единую смысловую группу, а в редакции 1956 года о взаимоотношениях этих местоимений с определениями не сказано вообще ни слова. Так вот ответьте, пожалуйста, на такой вопрос: при проверке Тотального диктанта вы что будете считать правильным — выделенный запятыми определительный оборот после такого местоимения или не выделенный? Не кажется ли вам, что «единая смысловая группа» это несколько расплывчатое понятие. Один из ваших диктаторов сделает паузу в одном месте и пишущие решат, что это единая смысловая группа, а другой — в другом месте и все, кто его слушает, почувствуют, что определительный оборот имеет уточняющее значение. и выделят его запятыми. Тоже сам
ое, кстати, можно сказать и об «обстоятельственном оттенке» определительного оборота. Так каковы же критерии вашей оценки?

Добрый день!
Совершенно запуталась со спряжением, и удивляет, что в школе и институте никаких вопросов по этому поводу не возникало. А теперь с сыном (6 класс) никак не разберусь.
Глагол ЖИТЬ по правилу из учебника должен относиться ко 2 спряжению (все глаголы на ить, кроме брить, стелить), а он явно 1 спряжения!
Тоже сам
ое бить, лить, выть и прочее.
Похоже правило сильно урезано и непонятно, как же тогда определять спряжения.
Я советую сыну теперь спрягать глагол во множественном числе ОНИ ЖИВУТ и по окончанию определять, что это 1 спряжение.
В википедии я нашла более полное правило, и там как раз все эти глаголы перечислены — и оказывается, что совсем не 11 глаголов исключений, а гораздо больше — учить их просто невозможно. Так зачем детей заставляют учить урезанное правило, которое не выдерживает критики. А как попадается глагол ЖИТЬ, СПАТЬ (по правилу 1, по жизни 2), ЗВУЧАТЬ, ДРОЖАТЬ и т.д. — что ребенку делать на контрольной работе, как определять спряжение?
А еще ужас возникает при разноспрягаемых глаголах — где их список, кроме бежать и хотеть. Бедные дети — полная каша в голове! Подскажите, пожалуйста, как эту кашу упорядочить?