Что такое философские рассказы

С.Сорокина― Здравствуйте, это программа «В круге Света», у микрофона Светлана Сорокина, здесь со мной в студии Александр Григорьевич Асмолов, доктор психологических наук, академик Российской академии образования. Здравствуйте, Александр Григорьевич.

А.Асмолов― Добрый день.

С.Сорокина― И надеюсь, что по Skype, а может быть, по телефону, но должен нас наконец услышать Андрей Кураев, философ, богослов, писатель. Здравствуйте, Андрей Вячеславович. Слышите нас?

А.Кураев― Добрый день. Да, слышу.

С.Сорокина― Слышите? Я вот что-то плохо слышу.

А.Кураев― Нет, я хорошо вас слышу.

С.Сорокина― Отлично. Ну уже здорово. Возможно, после новостей середины часа к нам ненадолго присоединится Ксения Мишонова, она уполномоченный по правам ребёнка Московской области, потому что сегодня наш разговор будет, конечно же, продиктован свежим событием. Дело в том, что вчера утром в помещении православной гимназии рядом с Введенским владычным женским монастырём в Серпухове 18-летний Владислав Струженков, уже известны его имя и фамилия, произвёл такой самоподрыв. Неизвестно, это у него случайно получилось, он хотел зайти с этим самодельным взрывным устройством внутрь гимназии или как-то вот сознательно подорвал на ступеньках у этой гимназии – но тем не менее, сам он очень тяжело пострадал, и ещё пострадало, по разным данным, 10-12 детей, которые были рядом. Сразу возникли, конечно, версии про то, что бывший учащийся этой гимназии так протестовал против буллинга или чего-то плохого, отношения в гимназии. Хотя потом это было развеяно, сам он сказал, что просто хотел убивать людей. О чём вы подумали, когда вы узнали об этом происшествии, Александр Григорьевич, о чём вы подумали?

А.Асмолов― Я когда узнал об этом происшествии, прежде всего лишился разума, у меня была просто боль. Действительно, вся эта цепь событий – Пермь, Московская область, и то, что я чувствую невероятное цунами агрессии, которое захлёстывает детский разум и начинает определять их поведение, и мы прячемся в слово буллинг, не говоря другое слово, которым оно переводится, под названием травля, что звучит, как мне кажется, более метко о происходящем сегодня в нашем обществе. Поэтому у меня была боль, и потом ещё раз я задумался о том, каждый раз, понять мотивы тех ребят, которые идут и говорят: «Мы хотим унести жизни, мы хотим убить»

С.Сорокина― Понять это сложно, что касается буллинга – вроде бы не подтверждается. Учителя и ученики говорят, не было ничего такого во время его обучения в этой гимназии – тем не менее, он пришёл и решил действовать таким образом. Теперь я хотела к Андрею Кураеву обратиться. Я, к сожалению, вас практически не слышу. Вы слышите меня, да?

А.Кураев― Прекрасно вас слышу.

С.Сорокина― Как же мне быть, я вас плохо слышу. Вы сразу после этого происшествия, когда к вам обратились за комментарием, сказали: нет никакой традиции православной педагогики, тем паче монастырской. Церковные школы – это пространство экспериментов на детях. Почему вы так сказали?

А.Кураев― Сначала всё-таки позвольте уточнить. Буллинг есть. Это та ситуация, когда самому Владиславу верить нельзя. Это не он сказал, это сказали полицейские, которые только одни имеют доступ к нему в больнице, и они только озвучивают ту версию, которая им выгодна, что, дескать, его не преследовали, никакого буллинга не было и так далее. Второе, есть рассказы учеников о том, что буллинг всё-таки был. Рассказы учителей здесь никакой ценности не имеют, потому что они всегда будут говорить, что всё было хорошо и нормально.

С.Сорокина― Мне ничего не слышно вообще. Да-да-да, продолжайте.

А.Кураев: Рассказы учителей никакой ценности не имеют, они всегда будут говорить, что всё было хорошо

А.Кураев― Поэтому я бы не торопился снять тему буллинга с обсуждения и предположений. Теперь что касается в целом – да, действительно, традиция церковной педагогики не может существовать по двум причинам. Первая – самая простая. Самая сложная проблема современной педагогики – отношения с подростками. А вот именно подростков традиционная культура не замечает. В традиционной культуре нет подростков, потому что едва только, если говорить языком средневековых романов, у девочки расцветает бутон её женственности, её сразу выдают замуж, а если у мальчика, как писал Августин в «Исповеди» «Отец заметил в бане, что я одет в одежды юношеской тревоги» — его сразу тоже женят. Соответственно, эти ранние браки 12-13-летних решали нынешнюю проблему гиперсексуальности подростков, которая сублимируется ими в агрессивность. Современное общество продлевает культурно-социальное детство человека лет так до 25. В Византийской империи в 25 лет можно было быть бабушкой уже, то есть, говоря языком Библии, увидеть детей своих детей. Поэтому в традиционной культуре советов, как общаться с трудными подростками, просто не найти. Вторая причина отсутствия традиции церковной педагогики состоит в том, что авторитетные церковные книги, книги святых отцов – это книги монахов. То есть, бездетные безбрачные старцы никогда не ломали головы над тем, как обращаться с дочкой на выданье – это не их проблемы, поэтому в их книгах советов по этому поводу не найти. Первый учебник для детей по Закону Божию был издан в 1867 году! Понимаете, ну о чём тут говорить? И учебник этот, конечно, был весьма и весьма неудачный. На коленке сегодня всё это создаётся. Есть очень удачные примеры церковных курсов, церковных школ, но слово «церковный» здесь относится только к контенту, потому что обычно это результат синтеза и импорта, то есть, удачные наработки современной педагогики, детской возрастной педагогики берутся кем-то из педагогов, работающих в церкви, и обращаются к церковным детям. То есть, это не воспроизведение трафаретов церковной педагогики традиционной, эти трафареты описаны в конце концов в «Домострое» и в «Очерках бурсы» Помеловского. Это импорт, замечательно, что этот импорт есть – но просто поменьше пафоса, господа. Не надо хвастаться – к сожалению, проблемы у нас одинаковые, поэтому считать, что у нас есть – помните, был замечательный советский фильм «Ключ без права передачи», именно о школе – так вот, нет у нас, у церковников, такого ключа в наших руках. Нет каких-то уникальных ноу-хау. Поэтому всё упование на Александра Григорьевича.

А.Кураев: Современное общество продлевает культурно-социальное детство человека лет так до 25

С.Сорокина― Да-да, Александр Григорьевич, вы согласны во всём, что сказал Андрей?

А.Асмолов― Я прежде всего слышу Андрея с чувством сорадования. Есть такая форма – сострадать могут и люди, а сорадоваться могут только ангелы – это сказал один из поэтов ушедшего позапрошлого века. И когда я слышу Андрея, это чувство возникает потому, что каждый раз, когда ты видишь, как мощно набирает интеллектуальную и духовную энергетику тот, кто является выпускником факультета философии Московского университета, когда ты видел этого человека студентом и видишь, как он искромётен и переживает разные бури своей судьбы, при этом не боясь развиваться и обладая мужеством быть личностью – у меня чувство сорадования. Вместе с тем, будущее, как сказал Андрей, то, что уповает – я хотел бы усомниться в некоторых моментах. Дело заключается в том, что я был, опираясь на одну замечательную школу, которую Андрей великолепно знает, на научную школу, она называется школа ментальности, или французская школа анналов, эта школа очень чётко показала культурно-исторический характер взрослости, взросления и самой категории детства, это первое. И я бы не мог так решительно сказать, были ли подростки в средние века и какое было к ним отношение. Я просто приведу вам пример. Когда капитан мушкетёров обращается к мушкетёрам и говорит тем, у кого бороды, усы и так далее – а это какой-нибудь наглый дерзкий Д’Артаньян: «привет, дети мои». «Дети» в культуре отражало прежде всего тех, за кого ты отвечаешь. Категория взрослости и детства, то, за кого мы отвечаем, категория ответственности. Уже в Средневековье, которое изучено благодаря многим исследователям, прежде всего, гениальному автору книги «Категории средневековой культуры» Аарону Гуревичу, показано, что другие были модели коммуникации. В Средневековье существовала особого рода идеология и технология работы с подростками и при посвящении в те или иные религиозные практики. Я, наверное, немножко задену этим слух Андрея – но это именно религиозные практики. Нас обучали, уже я говорю «нас», как делали визуализацию образов, как это делали в школе иезуитов. Когда человека тренировали, воспитывая как личность, его погружали в темноту, то есть, депривировали потоки информации, и он должен был уметь владеть собой. Он должен был уметь делать удивительные вещи.

С.Сорокина― Вы это к чему?

А.Асмолов― А я к тому, что были традиции культурных религиозных практик, которые были и существовали, и этих культурных…

С.Сорокина― И способствовали воспитанию в том числе?

А.Асмолов― Я боюсь слова «воспитание». Воспитание – это социальное страхование рисков детства. Для того, чтобы человек мог овладевать собой, овладевать своим поведением. И это я именно к тому – возвращаясь к тому примеру, который приводил Андрей, я подтверждаю – никогда вам правила не выдадут информацию, был буллинг или нет. Это абсолютно точно. Спрашивать учителей, был буллинг – нет, не было буллинга, ответит учитель. А спрашивать – был буллинг, где ты был как учитель – поэтому мы имеем здесь неосознанное защитное поведение взрослых по отношению к буллингу.

С.Сорокина― Остановимся на минутку, чтобы уйти на рекламу, оставайтесь с нами, важный разговор.

РЕКЛАМА

С.Сорокина― Ещё раз вас приветствую, «В круге Света», ещё раз – у нас важный тяжёлый разговор, который спровоцировало вчерашнее происшествие в Серпухове, где подросток подорвался на самодельном устройстве взрывном, вокруг пострадало ещё человек 10 детей. Андрей Кураев, Александр Асмолов мои собеседники сегодня в этом разговоре, и вот о чём хотела спросить. Естественно, сразу привлекла внимание церковно-приходская школа, или просто церковная школа, православная гимназия, на пороге которой всё произошло, и размышления о том, насколько лучше или, может быть, хуже образование в церковной школе. Об этом тоже стали задумываться. Я сразу вспомнила, что моя бабушка, которая тоже родилась в начале 20 века, тоже ходила в церковно-приходскую школу. И это было единственное образование, которое она получила. Она ходила, по-моему, в двухклассную школу, так, по-моему, называлась, где они 4 года учились, освоила чтение, письмо, научилась считать. Насчёт Закона божия я не уверена, бабушка как-то когда не являла этого – но, в принципе, не было ощущения, что она безграмотный человек. У меня всегда было ощущение, что церковно-приходские школы в своё время решили большую и очень важную задачу – ведь к началу, к 17му году их было много-много-много, разнообразных учебных заведений, которые курировала и поддерживала церковь. Вот я к Андрею хотела обратиться в этом смысле, в своё время действительно церковно-приходское образование плюс училища всевозможные, которые были – они ведь очень помогли решать задачи безграмотности?

А.Кураев― Безусловно, это был проект прокурора Константина Победоносцева, которого обычно у нас обычно принято критиковать, это его наследие. Именно его аппаратная настойчивость позволила создаь сеть церковно-приходских школ, притом он руководствовался здесь не прагматизмом. Если создавать структуры по всей стране, надо использовать уже наличествующую инфраструктуру и уже имеющихся образованных людей, а это духовенство, это приходская сеть. Социальных сетей просто не было в стране. Он на церковные структуры возложил дополнительную нагрузку. Собственно, эта идея ещё весь 19й век была, ещё со времён двойного министерства. В ней был определённая своя здравость, только когда университеты в эту структуру попытались включить – тогда появлялись замечательные анекдоты, что профессора казанского университета, математика спрашивают: скажите, вот требует Петербург, чтобы в каждой лекции в вашем курсе было упоминание про бога, как вы с вашим курсом математике это сделаете? – Очень просто. Студенты, по милости Божией, два плюс два будет четыре.

А.Асмолов: Я боюсь слова «воспитание». Воспитание – это социальное страхование рисков детства

А.Асмолов― Да, Андрей, тут добавляют, когда спрашивают в этой же логике, что такое божья сила – то отвечали, это божья масса на божье ускорение.

С.Сорокина― Да, посмеяться всегда были горазды. Александр Григорьевич, как, по-вашему, вот само церковное образование, я прочитала, что около 20 тысяч учреждений, так или иначе курируемых церковью, ну, которые, конечно, поддерживались в том числе и бюджетно, как мы сейчас говорим, и сообществами, тем не менее, были под эгидой церкви православной. Как эти учебные заведения – оказывали всё-таки влияние на подрастающее поколение или всё прахом, потому что 17й год показал, что за душой, что называется, бога-то не было

А.Асмолов― Прежде всего, когда мы говорим, что были подобного рода школы, мы должны понимать, что эти школы были отданы господствующей идеологии. Напоминаю вам, уже упоминал Андрей Победоносцева, но дело в том, что его предшественник, граф Уваров, ввёл великую свою триаду – православие, самодержавие, народность. А когда вы вводите идеологическую систему, вы должны её воспитывать. Может быть, эта идеология и отдыхала (я говорю очень осторожно) в Царскосельском лицее, но она чётко проводилась как своего рода одевание матриц (я воспользуюсь таким термином) и кодов сознания. Но, как только вы школьное образование сводите в традиционном смысле к потоку слов, к менторству, менторство не порождает ценностные установки человека. Сколько бы вы ни говорили о великих словах, всё пролетает по большому счёту мимо. Это другие совершенно практики, чтобы вы почувствовали, приняли те или иные ценности, из них бы родились разные мотивы. Иными словами, при всей риторике церковно-приходские школы давали во многом риторику, но куда больше давали то, что называлось, если говорить о католической традиции, обряды инициации в широком смысле конфирмации, я имею в виду, когда должны были отстоять и перейти в другую возрастную категорию, создавались модели поведения в ситуации неопределённости.

С.Сорокина― А у нас?

А.Асмолов― Знаете, здесь, скорее, я хитро перекину вопрос Андрею. Я могу рассказать, как это делалось у индейцев Северной Америки и как это делается в католической традиции, но я не знаю, были ли подобные модели посвящения во взрослость (обратите внимание) и на право ответственного принятия решения, что стоит за этими обрядами, в православной традиции. Если угодно, тут должен говорить профессионал.

С.Сорокина― Сможете ответить, Андрей?

А.Кураев― Безусловно, возрастные инициации были и в русской народной культуре, но это были направления в русской народной культуре, причём такой не-книжной и низовой, они были и в наших городских дворах в 50х годах, 60х, «докажи, что ты мужик» — и надо было что-то для этого сделать, не знаю, в лучшем случае, поцеловать незнакомую девушку где-то по дороге – а то и где-то надо было украсть что-то. Но это не церковная традиция, в церкви этого не было. Кстати, у католиков конфирмация не связана с каким-то психологическим переживанием, это отложенный под влиянием Реформации обряд миропомазания – для этого надо сдать экзамен по знанию Закона божьего и так далее, но это чисто школьная вещь и она не имеет такого состояния внутренней потрясённости, рождения заново, которое было у традиционных племён, скажем, Амазонии, ещё где-то, где надо было через боль, через кровь буквально, доказать, что ты настоящий охотник, ты можешь прокормить семью и ты завоевал право привести в свой вигвам женщину. Ни у нас, ни у католиков этого нет. Когда я, Александр Григорьевич, говорил, что нет традиции церковной педагогики, имел в виду православную – дело в том, что проблема, уж простите, клерикальной педофилии была замечена очень давно, ещё в первом тысячелетии, когда монашество зародилось, но Восток и Запад (христианский Восток и христианский Запад) шли разными путями. Христианский Восток путём ригоризма, и была создана зона безопасности, стерильная зона вокруг монастырей. То есть, по нашим законам, если мальчик появляется в монастыре, монах должен оттуда убегать. Это неправильный монастырь. Католики взяли на себя риск, и сказали: «Пусть при монастырях и соборах будут школы» — в итоге там появились традиции университетов, выросших из монастырей, потрясающие традиции педагогики и так далее – но и тот огромный букет печальных новостей, которые приходят к нам из западных стран – это тоже одно из следствий того решения. У нас же не было традиций монастырской педагогики, поэтому опять же сегодня приходится её создавать заново. Это замечательно, когда есть ситуация поиска. Плохо, когда в этом не признаются. Когда говорят, что у нас уже есть готовые рецепты, по которым мы будем готовить бабушкин борщ. Это неправда.

С.Сорокина― А что плохого, чтобы признаться?

А.Кураев― Это креативная кухня, и мы готовим что-то новенькое. Но имейте в виду, вы ставите эксперименты на детях – поэтому будьте готовы к неудачам.

С.Сорокина― Не хочу сейчас задавать следующий вопрос – нам буквально через несколько секунд надо уйти на новости. Сразу после новостей середины часа мы продолжим наш разговор.

НОВОСТИ

С.Сорокина― Ещё раз приветствую вас, это «В круге Света», говорим сегодня о проблемах образования, о школе говорим и о том, что происходит в ней и рядом с ней. Андрей Кураев, философ, богослов, писатель, и Александр Асмолов, доктор педагогических наук, академик РАО здесь со мной в студии, и хотела просто доспросить у Андрея – скажите, пожалуйста, ну хорошо, нет такой традиции, как хотелось бы, может быть, некоторым – но что-то такое можно было бы вспомнить и взять из тех церковно-приходских школ и училищ, которые были до революции?

А.Кураев― Не могу сказать, но если это были глубинные источники христианской традиции, просто Евангелие, в конце концов, и великая христианская гуманистическая и гуманитарная культура и Запада, и Востока, которая была создана за эти тысячелетия – и вот оттуда можно брать многое. В частности, многое оттуда взяла современная психиатрия, светская психология. Сам по себе христианский догмат о пластичности человеческой души, что человек не равен себе сегодняшнему, себе прошлому, человек не равен совокупности своих общественных отношений, человек имеет право быть другим. Человек имеет право надеяться на это, и имеет право, чтобы аналогичные надежды питали другие люди, окружающие. Вот это очень важно, это можно взять.

А.Кураев: У нас не было традиций монастырской педагогики, поэтому сегодня приходится её создавать заново

С.Сорокина― Это такой сложный подход к сложному человеку.

А.Кураев― Совершенно верно. К сожалению, есть принцип понятный ещё со времён [НРЗБ].

С.Сорокина― Чуть-чуть попробуем наладить звук, потому что он стал плохой. Александр Григорьевич, вы упомянули так просто словом Царскосельский лицей. А я подумала, что Царскосельский лицей, который, кстати, по инициативе Сперанского был создан, ещё один такой реформатор у нас в стране – это же была такая попытка реализации извечной мечты об идеальной школе. Но я про что хочу спросить – это же вечный поиск, как учить, как передавать знания. Сколько бы ни проходило веков, сколько бы ни взрослели цивилизации, всё равно идёт этот поиск. Как хорошо учить, как передавать знания. Как вы считаете, сначала про Лицей – он получился идеальной школой или всё-таки нет?

А.Асмолов― Я очень боюсь слова идеальная, но то, что Лицей – теперь я краду то, что вы сказали, иногда приятно быть в ряде ситуаций вором, вы сказали мою любимую формулу «сложный человек». По сути дела, Лицей был уникальной школой культуры и школой анализа и развития человека. По сути дела, Царскосельский лицей – если бы я взглянул на то, что там происходило, через сегодняшние некоторые мечты о школе будущего, что такое образование? Это конструирование будущего общества. Если бы я взглянул на это, я бы увидел совершенно следующие вещи: наших специалистов в образовании я бы пригласил и сказал: «Глядите, вы мечтаете развить критическое мышление, посмотрите на Царскосельский лицей. Вы мечтаете, чтобы у детей был эмоциональный интеллект и эмпатия – посмотрите на Царскосельский лицей. Но это всё техника, а в Царскосельском лицее было другое. И когда мы смотрим работы замечательные работы Юрия Михайловича Лотмана о декабристах, мы видим честь, достоинство, ценностные установки личности – они не назывались нашими психологическими понятиями, простите, я вступаю в некоторое противоречие. Черты, качества, они назывались уникальным словом «достоинство личности». Царскосельский лицей порождал достоинство личности сложного человека, и в этом смысле его выпускники (я ухожу от культурного знака, что потом с каждым из них стало) его выпускники сдавали главный экзамен – экзамен быть личностью и делать свой собственный выбор. И это было уникальное мнение. Что такое модель успеха? Модели успеха тогда были совершенно другие, чем сейчас. Модели успеха в культуре меняются.

С.Сорокина― Вот что хочу сказать: там ведь была штучная работа, особенно в первом наборе, пушкинском –всего ничего этих самых молодых людей, с которыми практически индивидуально работали. Хочешь учить языки – как Горчаков – он вышел, выучив 6, что ли, языков. Хочешь литературу российскую и французскую – вот Пушкин занимался этими вопросами, или там Матюшкин, который географией увлекался. Но это всё очень индивидуальный подход, на это всё не жалели средств и сил, практически один такой набор и был. Как это возможно сейчас, применить этот опыт?

А.Асмолов― Сейчас мы сталкиваемся с уникальным в культуре и даже бизнесе парадоксом. Этот парадокс мы называем «массовый запрос на индивидуальность». Обратите внимание, тогда это было индивидуальное целеполагание. Это была работа каждого с каждым, чтобы вырастала уникальная личность. Ещё раз говорю, в центре было мужество быть личностью, которое было у каждого из них. По сути дела, культурные коды через лицей передавались невероятно точно. Лицей в чём-то ещё спорил с другими кодексами. Вы можете посмотреть уникальные кодексы для воспитанниц императорского двора – в Иркутске есть эти книги. В них говорилось, какими ценностными установками они должны были обладать. Говоря на таком обыденном языке, Царскосельский лицей был лицеем рождения и воспитания личности и отвечал, простите, формуле Достоевского «личности надо выделаться».

С.Сорокина― Андрей, вот вы слышали, о чём говорил сейчас Александр Григорьевич. Я однажды говорила с одним высокопоставленным чиновником Министерства образования и тоже что-то такое спросила его про то, как обеспечить, чтобы в школе был такой индивидуальный подход, особое отношение к каждому ученику. На что получила довольно разумный ответ, он сказал, нет, невозможно всех учителей набрать Ушинских сплошных. Учитель – массовая профессия, и невозможно сделать вот таким индивидуальным подход к каждому ученику. Это массовое, миллионное тиражирование вот этого подхода. Вот как тогда быть, как сделать так, чтобы школа ну хоть как-то приближалась к нашему представлению о прекрасном?

А.Кураев― Проблема серьёзная. Любая профессия, становясь массовой, теряет в качестве. И в любой профессии наш язык различает: этот доктор, а этот коновал, этот поп, а этот батюшка, этот учитель, а эта училка, этот офицер, а этот мент, и так далее, и тому подобное. Что здесь можно сделать? С одной стороны, деперсонализация процесса образования методом технологий, включая ЕГЭ пресловутый, объективизация возможных оценок, методик преподавания. С другой стороны, чтобы уравновесить это – максимальная поддержка личностей, тех, кто умеет работать иначе. Создание экспериментальных творческих площадок, ни в коем случае не навязывать единые учебники по всей стране для всех школ. Разрешить авторские курсы, возможно, в большом количестве. Вот одно должно уравновешивать другое. Пока, мне кажется, не нашли середины в нашей стране.

А.Асмолов: Царскосельский лицей порождал достоинство личности сложного человека

С.Сорокина― Я знаете, что хочу сказать. Когда прошла перестройка, в 90е годы помните, был период активного развития этих самых авторских школ, активный педагогический поиск. Чего только не возникло в 90х годах, Александр Григорьевич улыбается, действительно, был интересный период. У меня ощущение, что сейчас всё это постарались схлопнуть, идёт полная унификация, и этот процесс мне не нравится. Что скажете?

А.Асмолов― Я улыбался вот почему: именно в 90е годы стала появляться школа неопределённости, школа выбора, школа, если продолжать диалог, персонализации — а не деперсонализации. Даже появлялись школы (была такая замечательная женщина, она и есть, мастер, Любовь Кезина, которая ввела школы-лаборатории). Обратите внимание даже на это название. Иными словами, извините, обращусь к другому маленькому примеру, с моим коллегой, учителем в образовании, Геннадием Ягодневым, в 89м году я подготовил приказ о возможности не-ношения формы. Это не значило, что нельзя прийти в форме, но главное, что такое школа – это поддержка инаковости, поддержка разнообразия, поддержка права на самостоятельное мышление. А для этого, вы, Андрей, сейчас подняли самый больной вопрос. Один из моих учителей, друзей, был замечательный поэт – Наум Коржавин, он сказал фразу, которая – чудовищный диагноз времени: «Смерть России готовится в пединститутах». Услышьте, пожалуйста, эту фразу. Это как будто созвучно тому, о чём мы говорим. Это прежде всего, как говорил Ушинский (а вы Ушинского упоминали, это мастер педагогической антропологии, где они – они исчезли, почти исчезают, их заменяют долгое время «предметодатели», обратите внимание – дать только знание, и в школе сегодня как никогда нужен, и мы стараемся это делать, делали тогда вариативное образование по выбору, антропологический поворот – но это натыкается на самую страшную машину, машину обезличивания и унификации). Я всегда, когда говорю об этом, я вспоминаю одного из героя «Трудно быть богом» Стругацких, так называемый директор патриотической школы отец Куин, он говорит: «Умные нам не надобны, надобны – верные!» Ключевой вопрос, кого мы растим? Сложного человека, гражданина, или мы растим того, из кого надо будет по капле выдавливать раба?

С.Сорокина― Опять, видимо. Андрей, нынешние процессы, которые происходят в образовании, эта унификация, о которой Александр Григорьевич говорит, всё это – это действительно очень связано со временем, с теми тенденциями, которые действительно есть в нашем обществе, с нашим разворотом от демократии куда-то в противоположную сторону?

А.Кураев― Безусловно. Скажем, школа 90х годов в некотором смысле была бесхозна, как и церковь. То есть, у государства не было своей идеологии, не было ясных интересов. В этом были и свои минусы, конечно же, но были и плюсы – госструктуры не старались использовать церковь как-то, живите сами по себе, точно так же и школы. Главное – денег много не просите и отстаньте. Сегодня у государства появились некие сверхценности, что они называют государственными интересами, появился запрос на государственную идеологию и, соответственно, снова желание готовить солдатиков – школа – фабрика по производству оловянных солдатиков. Отсюда новые и новые требования, пересмотр государственных стандартов, и так далее – слушайте, я, когда готовил 10 лет назад учебник для 4 класса по основам православной культуры, с удивлением узнал, что, оказывается, не имею права учебник иллюстрировать репродукцией картин западных художников (Микеланджело, Рембрандта, Босха) – только русские художники.

С.Сорокина― А кто эти условия поставил?

А.Кураев― Издательство «Просвещение»

С.Сорокина― Аа.

А.Кураев― Очевидно, они в этом опытные люди – они понимают, что надо и как

С.Сорокина― И как вы вышли из этого положения?

А.Кураев― Ну никак – учебник вышел только с помощью немножко икон, и немножко Васнецова.

С.Сорокина― Он до сих пор в школах?

А.Кураев― Сейчас епитрахия подготовила ему замену, но, в принципе, он до сих пор есть.

С.Сорокина― До сих пор есть, по крайней мере, до последнего времени.

А.Асмолов― Он в ходу, «Основы православия» учебник Андрея, был написан таким мощным метафорическим языком

С.Сорокина― Верю

А.Асмолов― И замену ему найти будет сложно

С.Сорокина― Ну найдут в духе времени, будет поплоше, да попроще. Скажите, пожалуйста, вот предыдущий министр образования, госпожа Васильева, вроде как дама очень воцерковлённая, она настаивала на том, что нужно возвращаться к традиции церковно-приходских школ, вообще церковных школ, чуть ни львиную долю переводить – по крайней мере, начальную школу под крыло церкви переводить – и что это, мол, как раз соответствует тому, что в идеале нужно. А мы знаем, что появились школы, кстати говоря. Александр Григорьевич перед началом эфира рассказывал, что недавно общался с директором такой школы благородных девиц, которая существует уже в Москве под эгидой Минобороны, и появился сейчас филиал в СПб. Скажите ваше отношение – как вы относитесь к такого рода начинаниям? Минобороны, женская девичья школа, которая готовит таких замечательных православных и патриотических девушек, и однополое воспитание?

А.Кураев― Я немножко этого постараюсь не бояться – чем больше будет женщин в военных структурах, может быть, это смягчит само по себе суровую политику и атмосферу, будем надеяться так. Что касается приходских школ – это тупиковый путь, потому что в реальности они отбирают единственный выходной у детишек, которые и так до предела измочалены рабочей неделей, а потом ещё в воскресенье идти на службу, а после неё оставаться на полдня ещё на уроки – у них, получается, нет свободного времени совершенно, и в своё время в подростковом возрасте это выливается в совершенно понятный бунт. Кстати говоря, Васильева написала альтернативный учебник по основам православной культуры, епитрахия сейчас рассматривает, издательством «Просвещение» уже издан.

С.Сорокина― Иллюстрирован только русскими художниками, всё понятно

А.Кураев― Он ещё не продаётся – я его не видел.

А.Кураев: Сегодня у государства появились некие сверхценности, что они называют государственными интересами

С.Сорокина― Ну можно предположить, вряд ли найдём Микеланджело на этих страницах. Продолжим, что добавите, Александр Григорьевич?

А.Асмолов― Вы подняли вопрос о пансионе военных девиц, они же благородные, там на самом деле, стоит в первую очередь задача формирование ценностной основы. Там они берут во многом кодекс, в том числе связанный со старой, простите, аристократической культурой. И когда мы видим, что там рождаются традиции, как, в общем, и в ряде суворовских училищ, они, эти традиции, по своим формулам вовсе не отталкивают. Вы же помните формулу старую «Жизнь родине, честь – никому». В данном случае, я считаю, что это интересная линия. Я, как и вы, с замиранием смотрю на то, что из этого получится. Но Андрей верно сказал, наверное, в чём-то здесь есть большая историческая правота. Чем больше появляется людей разных в армии, тем лучше. Продолжая его образ, хочу напомнить, вы знаете ту женщину, которая должна была стать министром обороны России, и Борис Николаевич с ней обсуждал это, её звали Галина Старовойтова, с которой многие обсуждали – она сказала: «Это моё решение, я хочу быть министром обороны». Вы знаете, не получилось.

С.Сорокина― Что только не происходило в 90е годы, ведь это была реальная возможность. Андрей, а как вы видите, по какой дороге надо идти к этой самой идеальной школе, школе нашей мечты? Что бы вы могли пофантазировать, имея в виду, что мы в России с нашими реалиями и нынешней обстановкой? Насколько это возможно, приблизиться к чему-то более интересному, чем мы имеем?

А.Кураев― Позвольте, пользуясь случаем, я сделаю официальное заявление для редактора «Эха Москвы». Если однажды вы услышите из моих уст, что у меня есть рецепт спасения России и русской школы, забаньте меня навсегда, пожалуйста.

С.Сорокина― Да, поняла вас. Александр Григорьевич, вы больший фантазёр?

А.Асмолов― Знаете, уже были рецепты построения общества по всем жёстким алгоритмам. Уже упоминался замечательный рецепт, который реально был рецептом воспитания в школе, он назывался «Домострой», и если кто-то придёт и скажет, что у меня есть поваренная книга жизни школы, посмотрите на него с психотерапевтическим сочувствием. На самом деле, сегодня уникальное количество практик поддержки разнообразия, несмотря на унификацию, есть. Сегодня есть учителя, которые ищут, что бы ни происходило. Сегодня есть движение, которое называется «Сетевые движения школ», сеть, которая называется «Эврика» Александра Адамского, я мог бы ещё приводить примеры. Чтобы бы ни происходило, была такая книга, по-моему, у Окуджавы, «Глоток свободы». Так вот, несмотря на все попытки асфиксии школьной жизни, глотки свободы продолжаются

С.Сорокина― Романтик вы, Александр Григорьевич. Романтик! Андрей, не буду вас спрашивать про пути развития России, это я уже запрещаю себе спрашивать. Я из учительской семьи, у меня мать учительницей была, поэтому, что называется, жизнь школы изнутри я тоже немножечко наблюдала, довольно подробно. И больше чем уверена, что от личности учителя всё-таки очень многое зависит, от его какой-то вовлечённости в это во всё. В первую очередь, мне кажется, сейчас самое важное – это, может быть, именно институты педагогические, в которых эти самые кадры куются. Насколько они будут хороши, и хорошо бы, чтобы их не затушили в ближайшие годы. Я благодарю вас за этот разговор, спасибо большое, напоминаю, что Андрей Кураев и Александр Асмолов сегодня со мной говорили, мы оттолкнулись от события, которое вчера произошло в Серпухове, от этого несчастья с очередным выпускником школы, и говорили о том, что есть школа сегодня, чем отличаются церковно-приходские, хорошо ли направление церковно-приходское, и вообще что такое идеальная школа. Хотя, некоторые и не захотели рассуждать по поводу того, что есть идеальная школа. Напомню, что в 21 час будет программа «Статус» с Екатериной Шульман, в 22 «Кейс» с Соломиным и Юлием Гусманом, ведущая Любовь Комарова», в 23 часа будет программа «Неудобные», тема «16 дней против гендерного насилия»

Мудрые притчи и рассказы Дзен

Мудрые притчи Дзен заключается в том, чтобы не отождествлять себя с одной мыслью или ее противоположностью, а в том, чтобы добраться до осознания, которое стоит за этой мыслью.

Иногда рассказ может научить гораздо большему, чем целые философские трактаты.

Религии всего мира использовали рассказывание историй как средство передачи своих мудрых посланий. Одной из таких религий является буддизм, который на протяжении веков использовал притчи, анекдоты, басни и сказки, чтобы помочь людям расширить свое сознание, предлагая им просветительские идеи и уроки нравственной жизни. Кульминацией этого является дзен-буддизм, традиция, известная тем, что щедро использует короткие рассказы, чтобы помочь буддийским студентам развить более глубокое понимание реальности.

В этом посте я собрал некоторые из моих любимых рассказов о дзен. Некоторые из них легко понять, другим нужно больше времени, чтобы обдумать, но все они глубоко значимы. Независимо от того, буддист вы или нет, они помогут вам на пути к миру и удовлетворению, если вы решите уделить им достаточно пристального внимания.

Желаю вам учиться и получать удовольствие!

Мудрые притчи и рассказы Дзен

1. Улитка на дереве

Мастера спросили, испытывали он когда-нибудь разочарование от того,
что его усилия приносят меньше плодов, чем ему хотелось бы.
В ответ он рассказал историю об улитке, которая начала взбираться по вишнёвому дереву
холодным днём запоздалой весны. Воробьи на соседнем дереве от души потешались, глядя на неё.
Затем один из них подлетел к ней и спросил:
— Эй, ты, разве не видишь
— на этом дереве нет вишен?
Не прерывая своего пути, малютка ответила:
— Будут, когда я туда доберусь.

2. Укрощение разума

Выиграв несколько соревнований по стрельбе из лука, молодой и довольно хвастливый чемпион бросил вызов мастеру дзэн, который был известен своим мастерством лучника. Молодой человек продемонстрировал замечательное техническое мастерство, когда с первой попытки попал в цель, а затем разрезал стрелу вторым выстрелом.

«Вот, — сказал он старику, — посмотри, сможешь ли ты сравниться с этим!»

Невозмутимый, мастер не натянул лук, а жестом показал юному лучнику следовать за ним на гору.

Заинтересовавшись намерениями старика, защитник последовал за ним высоко в гору, пока они не достигли глубокой пропасти, переброшенной довольно хлипким и шатким бревном. Спокойно ступив на середину неустойчивого и, безусловно, опасного моста, старый мастер выбрал в качестве мишени далекое дерево, натянул лук и произвел чистое прямое попадание.

«Теперь ваша очередь», — сказал он, грациозно ступая на безопасную землю.

С ужасом глядя в, казалось бы, бездонную и манящую бездну, юноша не мог заставить себя ступить на бревно, а тем более выстрелить в цель.

«У вас много навыков владения луком, — сказал мастер, чувствуя затруднительное положение своего соперника, — но у вас мало навыков с умом, позволяющим сделать выстрел».

3. Судьба

Во время важного сражения японский генерал решил атаковать, хотя его армия была значительно меньше численностью. Он был уверен, что они победят, но его люди были полны сомнений. По дороге на битву они остановились у религиозной святыни. Помолившись с людьми, генерал достал монету и сказал: «Теперь я подброшу эту монету. Если это головы, мы победим. Если решка, мы проиграем. Судьба теперь откроется ».

Он подбросил монету в воздух, и все внимательно наблюдали, как она приземляется. Это были головы. Солдаты были так обрадованы и полны уверенности, что энергично атаковали врага и победили. После битвы лейтенант сказал генералу: «Никто не может изменить судьбу».

«Совершенно верно», — ответил генерал, показывая лейтенанту монету с головами с обеих сторон.

4. Эгоизм

Премьер-министр династии Тан был национальным героем за свой успех как государственного деятеля, так и военного лидера. Но, несмотря на свою славу, власть и богатство, он считал себя скромным и набожным буддистом. Часто он посещал своего любимого мастера дзэн, чтобы учиться у него, и они, казалось, очень хорошо ладили. Тот факт, что он был премьер-министром, по-видимому, не повлиял на их отношения, которые, казалось, были просто отношениями уважаемого мастера и уважительного ученика.

Однажды во время своего обычного визита премьер-министр спросил мастера: «Ваше преподобие, что такое эгоизм согласно буддизму?» Лицо мастера покраснело, и он очень снисходительно но оскорбительно ответил: «Что это за глупый вопрос!?»

Этот неожиданный ответ настолько потряс премьер-министра, что он нахмурился и рассердился. Затем мастер дзэн улыбнулся и сказал: «ЭТО, ваше превосходительство, и есть эгоизм».

5. Звук колокола

Бандиты забрали маленького мальчика из небольшого села. На него накинули мешок, и он ничего не увидел. Когда они уводили его из дома, он услышал звук церковного колокола; он становился все тусклее и тусклее по мере того, как его уносили все дальше и дальше.

Когда он вырос, ему удалось сбежать от похитителей. Но ему некуда было идти, так как он понятия не имел, где и в какой стране находятся его дом и семья. Единственное, что он смутно помнил, был звук колокола. Он инстинктивно шел, переходя из деревни в деревню, работая несколько дней, а затем продолжая свой путь. Он слышал много-много колоколов, но внутри он знал, что звук был другим. Он продолжил, всегда прислушиваясь к этому звонку.

В конце концов, ему надоели годы размышлений, и он захотел положить всему этому конец. Затем он услышал слабый звук, он знал, что это был тот же самый колокол, который он слышал в своей голове много лет назад; он пошел, а затем побежал к нему. Он спросил жителей села, знали ли они о семье, чей мальчик был похищен 30 лет назад. Они знали об этом и указали на дом его родителей.

Мудрые притчи и рассказы Дзен

6. Все, кого вы встречаете

Весть о мудром Святом Человеке, который жил в небольшом доме на вершине горы, распространилась по сельской местности. Житель села решил совершить долгий и трудный путь, чтобы навестить его. Подойдя к дому, он увидел внутри старого слугу, который встретил его у дверей. «Я хотел бы увидеть мудрого святого человека», — сказал он слуге. Слуга улыбнулся и ввел его внутрь. Когда они проходили через дом, мужчина из деревни нетерпеливо оглядел дом, ожидая встречи со Святым Человеком. Прежде чем он это осознал, его провели к задней двери и вывели на улицу. Он остановился и повернулся к слуге: «Но я хочу увидеть Святого Человека!»

«Уже встретили», — сказал старик. «Все, кого вы можете встретить в жизни, даже если они кажутся простыми и незначительными… считайте каждого из них мудрым Святым человеком. Если ты сделаешь это, то любая проблема, которую ты принес здесь сегодня, будет решена».

7. Всего два слова

Когда-то здесь был очень строгий монастырь. После клятвы молчания никому вообще не разрешалось говорить. Но было одно исключение из этого правила. Каждые десять лет монахам разрешалось говорить только два слова. Проведя первые десять лет в монастыре, один монах ушел к старшему монаху. «Прошло десять лет, — сказал старший монах. «Какие два слова вы бы хотели сказать?»

«Кровать… жесткая…» — сказал монах.

«Понятно», — ответил старший монах.

Десять лет спустя монах вернулся в кабинет главного монаха. «Прошло еще десять лет, — сказал старший монах. «Какие два слова вы бы хотели сказать?»

«Еда… воняет…» — сказал монах.

«Понятно», — ответил старший монах.

Прошло еще десять лет, и монах снова встретился с старшим монахом, который спросил: «Каковы ваши два слова сейчас, по прошествии этих десяти лет?»

«С меня хватит!» сказал монах.

«Ну, я понимаю, почему», — ответил старший монах. «Все, что ты делаешь, — это только недовольство и жалобы».

8. Трудный путь обучения

Сын главного вора попросил отца научить его секретам. Старый вор согласился и в ту ночь повел своего сына ограбить большой дом. Пока семья спала, он молча привел своего молодого ученика в комнату, в которой был шкаф для одежды. Отец сказал сыну зайти в шкаф и спрячься за одеждой. Когда он это сделал, его отец быстро закрыл дверь и запер его внутри. Затем он вышел на улицу, громко постучал в дверь, разбудив тем самым семью, и быстро ускользнул, прежде чем его заметили. Через несколько часов его сын вернулся домой, измученный и сердитый. «Отец», — гневно воскликнул он, — «Почему ты запер меня в этом шкафу? Если бы меня не привел в отчаяние страх быть пойманным, я бы никогда не сбежал. Потребовалась вся моя изобретательность, чтобы выбраться отсюда! » Старый вор улыбнулся. «Сынок, у тебя был первый урок искусства кражи со взломом».

Мудрые притчи и рассказы Дзен

9. Может быть

Есть даосская история о старом фермере, который много лет обрабатывал свой урожай. Однажды его лошадь убежала. Услышав эту новость, его навестили соседи. «Какая неудача», — сочувственно сказали они. «Может быть», — ответил фермер. На следующее утро лошадь вернулась, прихватив с собой еще трех диких лошадей. «Как замечательно!» — воскликнули соседи. «Может быть», — ответил старик. На следующий день его сын попытался оседлать одну из диких лошадей, был брошен и сломал ногу. Соседи снова пришли посочувствовать его несчастью. «Может быть», — ответил фермер. На следующий день в село приехали военные, чтобы призвать молодых людей в армию. Увидев, что у сына сломана нога, они прошли мимо него. Соседи поздравили фермера с тем, как хорошо все обошлось. «Может быть», — сказал фермер.

10. Луну нельзя украсть

Рёкан, мастер дзэн, жил самой простой жизнью в маленькой хижине у подножия горы. Однажды вечером вор посетил хижину и обнаружил, что воровать в ней нечего.

Рёкан вернулся и поймал его. «Возможно, ты проделал долгий путь, чтобы навестить меня, — сказал он хищнику, — и ты не должен возвращаться с пустыми руками. Пожалуйста, возьми мою одежду в подарок».

Вор был сбит с толку. Он взял одежду и ушел.

Рёкан сидел обнаженный и смотрел на луну. «Бедняга, — размышлял он, — я бы хотел подарить ему эту прекрасную луну».

11. Другая сторона

Однажды молодой буддист по дороге домой подошел к берегу широкой реки. Безнадежно глядя на огромное препятствие перед собой, он часами размышлял, как преодолеть такое широкое препятствие.

Собираясь бросить погоню и продолжить путешествие, он увидел на другом берегу реки великого учителя. Молодой буддист кричит учителю: «О мудрый, ты можешь сказать мне, как перейти на другую сторону этой реки»?

Учитель на мгновение задумывается, смотрит вверх и вниз по реке и кричит в ответ: «Сын мой, ты на другой стороне».

12. Движущийся разум

Двое мужчин спорили из-за развевающегося на ветру флага.

«Это ветер, который действительно движется», — заявил первый. «Нет, это флаг движется», — утверждал второй.

Мастер дзэн, который случайно проходил мимо, подслушал дебаты и прервал их. «Ни флаг, ни ветер не двигаются, — сказал он, — движется РАЗУМ».

Мудрые притчи и рассказы Дзен

13. Камнерез

Жил-был камнерез, недовольный собой и своим жизненным положением.

Однажды он проходил мимо дома богатого купца. Через открытые ворота он увидел много прекрасных вещей и важных гостей. «Каким же могущественным должен быть торговец!» подумал камнерез. Он очень завидовал и пожелал быть похожим на купца.

К его великому удивлению, он внезапно стал торговцем, наслаждаясь большей роскошью и властью, чем он когда-либо мог себе представить, но завидовал и ненавидел менее богатые, чем он сам. Вскоре мимо прошел высокопоставленный чиновник, которого несли в седане, в сопровождении слуг и в сопровождении солдат, бьющих в гонги. Все, независимо от того, насколько богатые, должны были низко поклониться перед процессией. «Насколько могущественен этот чиновник!» он думал. «Хотел бы я быть высокопоставленным чиновником!»

Затем он стал высокопоставленным чиновником, которого всюду носили в своем расшитом кресле-седане, которого все вокруг боялись и ненавидели. Был жаркий летний день, поэтому чиновник чувствовал себя очень неуютно в липком кресле-седане. Он посмотрел на солнце. Он гордо сиял в небе, не обращая внимания на его присутствие. «Как сильно солнце!» он думал. «Я хотел бы быть солнцем!»

Затем он стал солнцем, свирепо освещающим всех, опаляющим поля, проклятым земледельцами и рабочими. Но огромное черное облако двигалось между ним и землей, так что его свет больше не мог светить на все внизу. «Как мощно это грозовое облако!» он думал. «Я хотел бы быть облаком!»

Затем он стал облаком, затопившим поля и деревни, на которого все кричали. Но вскоре он обнаружил, что его отталкивает какая-то огромная сила, и понял, что это ветер. «Как это мощно!» он думал. «Я хотел бы быть ветром!»

Затем он стал ветром, сносящим черепицу с крыш домов, выкорчевывая деревья, которого боялись и ненавидели все внизу. Но через некоторое время он столкнулся с чем-то, что не двигалось, как бы сильно он ни ударил по нему — огромной возвышающейся скалой. «Какая мощь эта скала!» он думал. «Я хотел бы быть скалой!»

Затем он стал скалой, более могущественной, чем что-либо еще на земле. Но пока он стоял там, он услышал звук удара молотка о твердую поверхность и почувствовал, как его меняют. «Что может быть сильнее меня, скалы?» он думал.

Он посмотрел вниз и увидел далеко внизу фигуру резчика по камню.

Мужские и женские слипоны — лоферы на Алиэкспресс

Секреты счастья. 17 вечных секретов счастливых людей

С точки зрения философии, вино для нас — искусство жизни, отстаивание убеждений, заявление о предпочтениях.
Поэтому, как ответ на упорные предрассудки и низменную критику, обрушившуюся на некоторые вина, Marc Speziale создал «Le Vin de Merde» (дерьмовое вино, в дословном переводе) Защитник виноделов своего региона, этим фруктовым вином с глубокими танинами он доказывает, что изысканный аромат способен парировать зловонию критики.
Поскольку всё из земли вышло и в землю уйдет, этот элегантный союз виноградных лоз, взошедших на благородном компосте, следуя вашей воле, вернется в почву, из которой вышел. Но прежде, какую бы почву вы ни сочли достойной такого удобрения, насладитесь этим напитком при температуре от 16 до 18 °C.

(т.е. последний абзац остался практически неизменным, там нечего менять, все соответствует)

24.12.2021 23:33:27, Ящер

Наравне с философией, вино для нас — искусство жизни, основа убеждений, подкрепление предпочтений.
Отметём же как упорные предрассудки, так и недостойную скатологию, от которой незаслуженно страдают некоторые винтажные вина и среди них «Le Vin de Merde» — творение Жан-Марка Спезиале . Как защитник виноделов своего региона он уверенно возражает тошнотворным критикам приятным ароматом своего виноградного вина с терпкими танинами.

Поскольку всё из земли вышло и в землю уйдет, этот благородный союз виноградных лоз, выращенных на не менее благородном компосте, по вашему желанию неизбежно вернется к своим истокам. Но прежде, какую бы почву вы ни сочли достойной такого удобрения, насладитесь этим напитком при температуре от 16 до 18 °C.

Пусть сольются в единое целое значение напитка и его вкус! — насладитесь этим вином по-философски во всех смыслах!

24.12.2021 21:21:55, было очень интересно

Я б распечатала текст на фр а от себя написала — «краткий перевод- хорошее вино, надо выпить»
24.12.2021 20:42:41, Natalya d’*

если вы дадите русский подстрочник, я постараюсь «сделать вам красиво»

24.12.2021 20:37:17, люблю такие задачки

Внизу результат от Яндекс переводчика, вы уж отредактируйте
24.12.2021 20:20:45, Лось-Анджелес

Как и философия, вино — это искусство жить, защита убеждений, утверждение предпочтений.
Вот почему в ответ на стойкие предубеждения, а также критические скатологические настроения, от которых страдали некоторые сыроеды, Жан Марк Специале создал «дерьмовое вино». Защитник виноделов своего региона он доказывает, что фритюрное вино с округлыми дубильными веществами можно повторить с тошнотворными отзывами с помощью вкусных ароматов.

Поскольку все вокруг пыльно и снова становится пыльным, эта элегантная свадьба зеленых насаждений, выращенных на благородном компосте, вернется по вашему желанию к своему первичному гумусу. Независимо от того, какую почвенную смесь вы сочтете целесообразной для удобрения, будьте очень осторожны, чтобы предварительно использовать это варево при температуре от 16 до 18°C.

Женись на содержанке и содержанке! Будьте философами, пейте философски и умеренно!

24.12.2021 20:19:50, Лось-Анджелес

Вам художественно?) яндекс переводчик выдал такое…
24.12.2021 20:19:10, Атом

https://ria.ru/20211209/samarskiy_universitet-1762805194.html

Ученые предложили научить искусственный интеллект писать рассказы

Ученые предложили научить искусственный интеллект писать рассказы — РИА Новости, 09.12.2021

Ученые предложили научить искусственный интеллект писать рассказы

Ученые Самарского национального исследовательского университета имени академика С.П. Королева (Самарский университет) предложили новый подход в обучении… РИА Новости, 09.12.2021

2021-12-09T09:00

2021-12-09T09:00

2021-12-09T09:00

наука

технологии

навигатор абитуриента

университетская наука

самарский университет

наука

https://cdnn21.img.ria.ru/images/07e4/02/15/1565055674_0:59:1121:690_1920x0_80_0_0_7184f21d8ae20dd5caf9401de1b9a87e.jpg

МОСКВА, 9 дек — РИА Новости. Ученые Самарского национального исследовательского университета имени академика С.П. Королева (Самарский университет) предложили новый подход в обучении искусственного интеллекта (ИИ) с помощью написания рассказов, похожих на произведения, созданные человеком. По их мнению, для этого ИИ должен научиться анализировать поведение человека и написанные людьми художественные тексты.Искусственный интеллект активно внедряется в современную жизнь людей, выполняя все больше функций в различных сферах, и ученые стараются использовать его способность к самообучению на пользу человечеству. До сих пор исследователи не связывали развитие способностей искусственного интеллекта к сочинению художественных историй и научное исследование человеческого поведения. Ученые Самарского университета предложили рассмотреть эти темы вместе и предположили, что художественные тексты можно использовать как эмпирический источник описаний человеческого поведения. Их нужно анализировать с помощью ИИ; в то же время, можно научить алгоритмы писать качественные тексты, только принимая во внимание анализ поведения.Анализируя поведение человека, ученые из Самары опирались, прежде всего, на теории американского психолога Курта Левина. Они предложили разбивать каждый рассказ на фрагменты, включающие описания социального статуса персонажа, его психофизиологического состояния, обстоятельств и его поведения, а затем анализировать связи между этими переменными. По его словам, пока ИИ сочиняют очень примитивные рассказы. Одна из причин в том, что не только программа, но и сами люди плохо понимают основы человеческого поведения.»Лучшее понимание человеческого поведения может широко применяться во всех сферах, начиная с разработки ИИ и его коммуникации с человеком, и заканчивая медициной и другими областями», — добавил Сериков.Ученые Самарского университета принципиально описали проблему и возможный метод ее решения. Авторы рассчитывают заинтересовать своим исследованием программистов, которые создадут нейронную сеть, способную анализировать художественные тексты, и помогут научить ИИ лучше понимать поведение людей.

https://ria.ru/20201120/mifi-1585311318.html

https://ria.ru/20211011/bfu-1753533835.html

2021

Новости

ru-RU

https://ria.ru/docs/about/copyright.html

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/

https://cdnn21.img.ria.ru/images/07e4/02/15/1565055674_62:0:1059:748_1920x0_80_0_0_75e1f177ae6303119a278ccb082f457c.jpg

технологии, навигатор абитуриента, университетская наука, самарский университет, наука

О Юрии Витальевиче Мамлееве можно сказать очень многое. Я поделюсь своими отдельными впечатлениями, замечаниями, мыслями, заведомо отказываясь от какой бы то ни было попытки системного взгляда на эту грандиозную фигуру русской культуры, русской мысли, русской философии и русской литературы.

Для меня Юрий Мамлеев предстаёт в двух обличиях.

Есть Мамлеев, который был для меня источником колоссального метафизического вдохновения. Тот, кто всё во мне изменил, всё вывернул наизнанку. Как в шаманской инициации, когда духи вытаскивают внутренние органы посвящаемого, скелет делят на отдельные составляющие, вываривают в котле, а потом составляют заново. Как правило, в такой новой композиции возрождённого после инициации неофита, у него в теле недостаёт какой-то детали, а что-то является лишним. Например, иногда вместо ключицы вставляют медную пластину. Или не хватает ребра. Или появляется дополнительный сустав. Нечто подобное произошло со мной, когда я впервые прочитал произведения Мамлеева. Меня как будто духи сварили и восстановили заново. И что-то в моей конституции оказалось лишним, а чего-то уже не было. Во всяком случае, я перестал быть таким, каким был до знакомства с Мамлеевым.

Этот «первый» Мамлеев пришёл ко мне в виде текстов. Сначала в виде «Шатунов», которых издали мои друзья Сергей Жигалкин, Игорь Дудинский в самом начале 80-х. В книге было предисловие Игоря Дудинского, которое называлось «Письмо молодому интеллектуалу». И оно начиналось так: «Дорогой Саша…» И дальше Дудинский, как представитель южинского круга, мамлеевского салона, того, что иногда называют «шизоидной» культурой 60-х–70-х, описывал своё посвящение «Шатунов» новому поколению — в моём лице. От лица южинцев он обращался в моём лице ко всем тем, кто не застал период мамлеевского салона, но кто примкнул на следующем этапе, когда Юрий Витальевич уже давно был в эмиграции… И превратился в миф! Любые рассказы о Мамлееве от людей, которые его знали, которые участвовали в том периоде жизни, воспринимались как чистая мифология. Наверное, приблизительно так древние греки передавали события Троянской войны или путешествия Одиссея. Как Мамлеев шёл по улице, как жена распускала ему носки, чтобы не жали, какие фразы в какой ситуации говорил. Всё это были элементы мифа о Мамлееве, этого огромного, часто пьяного человека, нежным голоском шептавшего своим собутыльникам метафизические откровения, поглаживая себя по брюху барскими ладонями.

Гейдар Джемаль рассказывал историю, как однажды поздним вечером он сидел дома, в квартире на первом этаже, и читал. И вдруг услышал извне шевеление, словно кто-то стучался в окно. Гейдар Джахидович вышел — на улице настоящая московская зима (тогда ещё зимы были настоящие русские, это было советское время, но многое от Древней Руси, в частности, снег, ещё оставалось) — сугробы, лёгкая позёмка, жёлтые фонари и… ничего и никого. Гейдар Джахидович возвращается домой к чтению какого-то философского трактата. Через некоторое время всё повторяется. Опять что-то ворочается по ту сторону окна и раздаётся то ли приглушённый стук, то ли просто попытка постучать в окно с той стороны. Он подходит к окну и ничего не видит: тот же самый русско-московский снег, тусклое освещение, которое превращает тени от сугробов или деревьев в выразительно зловещие фигуры. Опять никого! Третий раз, когда это повторяется, Джемаль уже понял, что надо быть более бдительным. Он решает подождать у окна, посмотреть, что же происходит. Наконец, он видит, как из-за сугроба в жёлтом свете московских фонарей появляется фигура очень толстого и очень пьяного человека, похожего то ли на тень, то ли на бегемота в шапке, который подходит к дому, с трудом преодолевая инерцию тяготения. Его явно тянет в разные стороны московский пейзаж. Существует множество аттракторов, которые хотели бы заполучить эту тушу себе в объятья. И вот этот толстый человек (а человек ли он?) доброжелательно, но немного зловеще в силу своей неопределённости, приближается к окну Джемаля и стучит. И опять под влиянием неких сил, от которых он только что с трудом вырвался, откатывается и кубарем летит в сугроб. Потому что усилие, которое он делает для того, чтобы постучать в окно другу, оказывается слишком сильным, он теряет равновесие и укатывается за пределы видимости. Так была разгадана тайна этого стука… Это Юрий Витальевич Мамлеев решил навестить Гейдара Джахидовича Джемаля. И пытался это сделать вопреки состоянию такого фундаментального, метафизического и физического опьянения, в котором пребывал. Гейдар Джахидович открывает дверь и приглашает друга к себе. И через некоторое время из-за порога раздаётся голос одновременно с мурлыкающе нежными и зловещими интонациями о том, что всё ужасно, всё кончилось, конец света наступил. С такими причитаниями Мамлеев, как клубок белоснежной тьмы, вкатывается в квартиру Джемаля, выпивает чайку, продолжая беседу, которая никогда не кончалась.

Этот Мамлеев, с которым я познакомился заочно, через легенды и произведения, был абсолютно живым для меня. Мамлеев ранних рассказов и «Шатунов» — как Падов, отчасти как Извицкий и прочие его герои. Пусть не как Фёдор Соннов, но как тот, кто знаком с Фёдором Сонновым не понаслышке. Это голос из Ничто, беседующий на помойке с ангелом, проходящим этапы инволюции от высших сфер к низшим.

Друг Мамлеева — поэт, мистик Валентин Провоторов — вероятно, от желания передать следующему поколению некоторые ключи к метафизике, снабдил меня тремя толстыми папками мамлеевского архива. Вынужден признаться, что с миссией хранителя я не справился. Эти папки изъяли во время обыска в 83-м году и не вернули потом, несмотря на все мои требования. Я переживаю это как собственный провал, хотя все эти тексты сейчас опубликованы. Мамлеев, когда приехал и мы с ним очно познакомились, просил меня не предпринимать никаких действий, чтобы восстановить этот архив. Он говорил: «Всё есть, всё есть, это я на всякий случай сохранял, у меня было несколько копий, некоторые я увёз с собой за границу…» Но всё равно жалко, потому что эти три папки мне дали очень многое.

Мамлеев, который жил в рассказах, в свидетельствах и историях Евгения Головина, Гейдара Джемаля, Игоря Дудинского, Валентина Провоторова, Владимира Степанова, оказал на меня грандиозное влияние.

Я не был непосредственно причастен к Южинскому кружку, поскольку тот перестал существовать с эмиграцией Мамлеева, в начале 70-х годов, когда я был ещё ребёнком. И дома, где собирались южинцы, давно уже нет: его ещё до эмиграции Мамлеева разрушили и, соответственно, Южинский кружок как таковой перестал существовать. Да, и существовал ли он? Просто Мамлеев в своей коммунальной квартире собирал людей, которые пошли разными путями. Самым важным был не сам кружок, даже не какие-то отдельные его члены, но дух. И вот дух Южинского я застал, я знаю его. Пусть это был результат некромантии, то есть вызова души потустороннего Мамлеева. Но это было очень живо, и можно было воспринимать как прямой и очень фундаментальный, очень серьёзный, очень основательный опыт.

Я разбирался с каждой строчкой его произведений. Первую статью о Мамлееве я написал в начале восьмидесятых. Она потом потерялась, но стала для меня некоторой вехой в попытке собраться с мыслями и придать им какую-то первую законченность. Называлась статья «Мэтр боли №2» и была посвящена рассказу «Боль №2», который я интерпретировал метафизически. С Мамлеева и начался мой путь в составлении слов в литературе, в философии. И до сих пор я прекрасно помню тот свой анализ рассказа.

Для меня Мамлеев был посвятителем. Юрий Витальевич изначально предстал не как человек, а как дух, живущий в мифе, живущий в тексте, живущий в мыслях, живущий в моих снах. Как дух, как Ид (Оно) Фрейда, как бессознательное мира и того, что больше, чем мир. Огненный шар откровения. С ним я живу всю жизнь. И я с ним соотношу себя, я осмысляю, проживаю этого Мамлеева. Он был настолько невозможен, настолько запределен в 80-е, что, казалось, речь идёт о герое древнегреческого эпоса. И когда кто-то сказал, что Мамлеев приехал, что Мамлеев снова в Москве, это было сродни тому, что Одиссей вернулся после своих странствий. «Идите, встречайте Одиссея!» — настолько невероятной была новость. Мамлеев появился, но как он может появиться? Как может появиться, например, герой Лотреамона Мальдорор. Да, он живее всех живых. Да, он очень пронзителен, ярок, но… Или же к вашей гавани пристал «Пьяный корабль» Рембо. Что вы скажете, если вам сообщат такую новость? Наверное, вы скажете, что это остроумно, психоделично… Но это из серии мистификаций. И Мамлеев, который «вернулся из эмиграции», — это чистая мистификация. Помню, что мы ходили к знаменитому коллекционеру Леониду Талочкину. Игорь Дудинский говорил: «А сейчас я покажу самое-самое парадоксальное, что только может быть!» Это была картина великого художника Пятницкого. А Владимир Павлович Пятницкий — это Мамлеев в облачении живописца. Он не просто иллюстрировал что-то мамлеевское или околомамлеевское. Он принадлежал к той же реальности. Пятницкий был погружён и посвящён в миры тёмных русских духов второй половины ХХ века. В миры, которые фиксировал, открывал, интерпретировал и возводил к метафизическим корням Юрий Мамлеев. Картины Пятницкого были сногсшибательны, невероятны. Они шокировали. И вот пробираемся мы сквозь другие работы в квартире Талочкина к картине Пятницкого, которая называлась «Девочка, читающая Мамлеева». Это уже был парадокс, потому что девочка, читающая Мамлеева — это сочетание несочетаемого. То, чего не могло быть. Потому что книг Мамлеева не могло быть, как не могли существовать книги, написанные, например, Мефистофелем или князем Гвидоном. Книга Мамлеева тогда воспринималась как книга, написанная духом, мифологическим персонажем. И часть обложки на картине «…млеев» это было самое точное описание того, что с нами происходило, когда мы смотрели на эту картину. Мы млели и блеяли, не узнавали самих себя. Эта картина была сама по себе мистификация. Потому что девочка не может читать Мамлеева. Таких девочек нет! И такого Мамлеева нет, потому что он писал не то, что не для девочек… Он совершенно очевидно писал не для людей! Так что картина Пятницкого воспринималась как ещё одна мистификация, только художественная.

Вот в каком статусе Мамлеев существовал для меня. Думаю, что схожим образом он существовал для тех, кто его знал. Потому что, уехав, он покинул этот мир, он покинул пределы московского бытия. Он покинул область того онтологического региона, в котором продолжали существовать его герои, его свидетели, его последователи, узкий круг его посвящённых. Пожалуй, его отсутствие было сродни незанятому месту у рыцарей Круглого стола. И это место, пустое кресло «Мамлеев», в котором ещё чудились очертания крупного, мягкого, смотрящего злыми глазами бездны на окружающих человека, было важнее, чем занятые места. Но это была лишь галлюцинация, лишь воспоминание или… призрак. Вместе с тем как призрак, как отсутствие, он наполнял это место невероятным насыщенным содержанием. Мамлеев присутствовал среди нас, он нас аффектировал, он на нас влиял. Мы к нему обращались, мы его изучали. Это был Мамлеев №1. Он жил, живёт, он есть.

И вот Мамлеев приезжает. И вот тут я познакомился со вторым Мамлеевым. Мы сидели у Джемаля, на Каховской. Он говорит: «Сейчас придёт Мамлеев».

Это точно ожидание появления Мальдорора. Сам Джемаль насторожился. Хотя это всегда был очень спокойный, очень мужественный человек. Но было видно, что и он нервничает… Потому что это как столкнуться с чем-то невероятным. Пустое кресло «Мамлеев» сейчас будет заполнено, что-то произойдёт.

А вот дальше начинается уже второй Мамлеев.

Заходит. Чуть ли не из аэропорта, вернувшись в Москву из Франции, Юрий Витальевич поспешил к Джемалю, как к своему тайному кругу, к своим ближайшим людям.

И то, что не могло произойти, то, что было исключено — произошло. Просто потому, что Мамлеев уехал навсегда и насовсем. А остальные остались здесь, тоже навсегда и насовсем. И это оставление Мамлеевым Москвы сделало Москву тем, чем она была без него. И для нас, оставшихся, из этой Москвы не было выхода. Он ушёл, а мы остались. Без него. То, что он по ту сторону, а мы — по эту, тоже придало нашему бытию в 80-е годы какое-то особое измерение. Это был безмамлеевский мир. С отъездом Мамлеева ушло что-то фундаментальное, и ушло безвозвратно. И мы не могли перейти туда, а он не мог прийти сюда.

И вот он приехал. Мамлеев вошёл в квартиру, окинул её взглядом, пробормотал Джемалю на ухо какую-то фразу. Гейдар Джахидович потом говорил, что был поражён, поскольку Мамлеев назвал приблизительную стоимость его скромной «хрущёвки». Джемаль ожидал от него всего, чего угодно, только не этого.

И дальше мы немедленно вступили в диалог, с того же места, на котором он прервался, но всё было не то. Это был второй, следующий Мамлеев. Вот этого Мамлеева я знал — мы с ним дружили, интересно и глубоко говорили, вместе выступали, устраивали лекции в Новом университете. С ним у меня были очень интенсивные, долгие и прекрасные отношения.

Но это было другое. И то, что он писал и публиковал, — это было другое. Я даже не знаю, в каком смысле «другое»… Просто есть два Мамлеева. Я знал двух Мамлеевых, двух совершенно разных метафизических существ. Мамлеева, того, которого я знал, не зная его, и он для меня был всем. И Мамлеева, которого я знал, Мамлеев, который вернулся из эмиграции… Но это был другой человек. Такое впечатление, что это был конспект Мамлеева. Одно дело — литературное произведение, другое — его пересказ или толкования.

Это чувствовал я, не знавший его. И старые друзья удивлялись «новому» Мамлееву. Почти все они сейчас ушли, все там… Но был момент, когда все были в этом мире, а Мамлеев уже не был первым Мамлеевым. Было удивление: кто же приехал?! Что произошло на Западе?!

Гипотезы были самые разные. Начиная с того, что он получил некое особое посвящение, до экстравагантных версий, что кто-то похитил часть Юрия Витальевича, как сам он умел делать в инициатическом опыте. Что-то произошло в Америке или во Франции и превратило Юрия Витальевича в некоторый антипод самого себя. Вроде бы, в нём всё было прежнее. Мамлеев привёз чемодан своих произведений. Он говорил на те же темы. Он так же блестел жёлтым взглядом, но это было другое… Вообще другое!

Мне кажется, кто-то из наших даже спрашивал Мамлеева: «Юрий Витальевич, а расскажите, почему так? Почему уехал один человек, а вернулся другой? Паспорт тот же, та же внешность. Ну похудели раза в три, пить перестали. И изменились, но мало ли кто изменился…» Конечно, возраст, опыт, история меняют. Но и Головин, и Джемаль, и Степанов были и ушли такими же. Каждый, наверное, ушёл в свою сторону. Но, по крайней мере, до ухода все были теми же.

А Мамлеев стал другим. И это «возвращение Одиссея», «явление Лотреамона» остаётся для меня загадкой. Было, признаюсь, некоторое разочарование. Я не знал Мамлеева, я достроил его личность по рассказам и произведениям. И я был несколько разочарован, когда увидел образец. Это можно было бы понять, если бы речь шла только обо мне. Но то же самое чувствовали и те, кто прекрасно его знал до эмиграции.

Пролил ли вернувшийся Мамлеев свет на самого себя прежнего? Я бы сказал — нет. Мне казалось, что в своих новых произведениях, которые очень напоминали раннего Мамлеева, он пытался себя замаскировать. То есть он себя воспроизводил, но маскировал главное. У Мамлеева №1 было метафизическое жало. Это нечто, что проникает в твоё сердце, в твою суть, и всё в тебе меняет. Прикосновение метафизического жала ни с чем не спутать. Когда весь мир просто рушится. Будто лёд охватывает твоё сердце, и оно прекращает биться. Ты есть, но тебя уже нет. Или кто-то в тебе вместо тебя. Читая «Шатунов» с любой страницы, можно понять, о чём я говорю. Речь идёт не о чёрном юморе, не о стилизации метафизических проблем в простонародный инфернализм, как подчас можно воспринять Мамлеева. Вопросы бытия, духа, жизни и смерти, Бога и человека, времени и пространства ставились в книге так брутально, как бы без всякого подхода и учёта наших ограниченностей. Словно какая-то гигантская гиря давила хрупкое строение нашего воспитания, наших предрассудков, просто сметая всё. Или, например, в рассказе «Утопи мою голову» история бытового недоразумения приобретает всё более и более инфернальный характер. Тексты Мамлеева вводят нас в совершенно умопомрачительную проблематику и оставляют там. И ты уже не можешь вернуться. Человек остаётся с выпученными глазами или открытым ртом, который так до конца жизни, строго говоря, и не может закрыться. Мамлеев производил на людей тонкой организации настолько ошеломляющее впечатление, что у них всё переворачивалось. Гейдар Джемаль рассказывал, что в юности он был гегельянцем. Ещё подростком он прочитал всего Гегеля, видел мир насквозь как некоторую систему движения Абсолютного Духа, распознавая его складки, хитрости, переплетения в любой точке мира. Вдруг он встречает Мамлеева и поражается. Потому что в центре его философии вдруг разверзлась бездна. И эта бездна — результат прикосновения мамлеевского жала. Как Джемаль рассказывал, познакомившись с Мамлеевым, он вернулся домой поздно ночью. И в полном ошеломлении написал: «Я отказываюсь от всего, что я знал. У мира нет рассудочного основания, мир — это абсолютное безумие. И отныне мне предстоит иметь дело с ним в этом качестве». Вот так Мамлеев поражал уже искушённые метафизикой, искушённые философией, искушённые культурой умы. Он осуществлял полный переворот. И так же его воспринимали и те, кто был менее вовлечён в метафизику, но более эстетически ориентирован. Чем глубже был дух, тем глубже проникало жало Юрия Мамлеева. Если у человека была душа, она была поражена. Только полностью предметные люди воспринимали Мамлеева как нечто непринципиальное. Часто рассказывали историю о том, как Мамлеев читал свои рассказы в большой компании, в которой были не только южинцы, но и обычные интеллигенты. Один инженер, который пришёл со своей девушкой, бледнел, грустнел, его лицо искривлялось всё больше и больше. И в какой-то момент он вскочил и заорал: «Чудовище! Что вы делаете?! Вы унижаете человека! Вы показываете безнадёжность нашего бытия! Этого не бывает! Вы всё придумали! Вы не достойны целовать… мои ботинки!» Мамлеев немножко перекосился своим пухлым лицом. В нём зажёгся странный, почти фиолетовый свет, и он очень нежно пробормотал: «А вот и достоин!» И полез под стол целовать ботинки инженеру. Этот жест не просто юродство, не просто дендизм. Это жест, который так же невозможен, как и всё остальное. То есть эта реакция существа, сотканного из стихии потустороннего, которое вдруг оказывается лицом к лицу с инженером. Датировать это невозможно, потому что это событие вне времени. Оно в каком-то смысле происходит здесь и сейчас.

Единственный человек, на мой взгляд, который за пределами России как-то понял Мамлеева, был Жан Парвулеско. Кстати, нас познакомила переводчица Мамлеева Каррер д’Анкос. И Парвулеско спросил: «Александр, скажите, пожалуйста, то, что пишет Мамлеев в «Шатунах», имеет какое-то отношение к действительности, хотя бы отдалённое?» Я ответил: «Да, там всё, слово в слово — правда. Это чистая документированная реальность, документальный роман». У Парвулеско что-то в глазах сверкнуло. Это был взгляд, в котором было нечто от даков, Замолксиса, Лучиана Благи, Аде Кулиану или Чорана, взгляд, в котором вспыхнула вся румынская метафизика в одно мгновение. Он сказал: «Так я и думал! Я говорил себе, «Жан, это настолько невероятно, что это может быть только правдой! Только чистой правдой». Настолько это невозможно, что либо это абсолютная реальность, либо этого просто не могло быть. Вот такая парадоксальная реакция на Мамлеева.

А Мамлеев, который приехал, был другим. Он этого жала не имел. Он помнил, что жало было у него, но от этого ему было не по себе. И когда ему говорили: «Юрий Витальевич, вы же ужасный были…», Мамлеев, поглаживая кота, улыбался, хитро прищуривался и говорил: «Ну, бывал, да… случалось… Ну, вы не волнуйтесь. Теперь всё по-другому. Теперь Россия-матушка, всё хорошо!» И переводил разговор на другую тему, по-мамлеевски также странную или имеющую некий подвох, но уже… без жала. То есть Мамлеев стал безопасным. С ним можно было общаться любому инженеру. Что бы он ни говорил, что бы он ни читал. И никто не возмущался. Мамлеев перестал быть метафизически токсичным.

Вот поэтому моё повествование о Мамлееве делится на две части. На Мамлеева, который был и которого я не знал, и Мамлеева, которого я знал, но которого не было. Я не хочу выносить какой-то вердикт относительно Юрия Витальевича Мамлеева. Не хочу строить гипотез относительно того, что с ним произошло на Западе. Я оставляю своё личное свидетельство.

Обращаюсь к молодым интеллектуалам, которые захотят открыть для себя Мамлеева. Во-первых, открывание Мамлеева — это самое естественное, что может быть. Почему бы не хотеть понять, кто мы, откуда мы, куда мы, зачем мы. Неестественно — избегать этого, быть бесчувственным к бытию. А быть потрясённым, разорванным, поражённым присутствием в этом мире как раз более чем естественно.

Во-вторых, доступ к Мамлееву может быть обнаружен, если провести различие, о котором я говорил. Скоро не останется никого, кто скажет: «Мамлеев до эмиграции и Мамлеев после — два совершенно различных метафизических модуса бытия». Одно даст интерпретацию другого, они переплетутся до неузнаваемости, и пиши пропало. Если исчезнет первый Мамлеев, то и второй Мамлеев будет непонятен. Конспект имеет свою онтологию, но именно в качестве конспекта. То, что оригинал уехал, был жест оригинала. И это был оригинальный жест, именно в этом смысле он и имеет значение. Вернулась копия. Копия тоже очень важна. Может быть, так же важна, как оригинал. Но это копия…

В этом и смысл трёх папок с рукописями Мамлеева, которые я утратил. Ведь если мы что-то утрачиваем, это тоже имеет определённый смысл. Во-первых, всё утраченное может найтись. Во-вторых, если мы что-то утрачиваем, значит, у этого тоже есть какое-то основание. Поэтому Мамлеев был утрачен. И существует, как нечто утраченное. И если мы обретём утраченное, мы должны обрести его как то, что нам недоступно. К этому надо прорываться — вот что важно. Важно — метафизическое жало.

Но для начала Мамлеева надо разделить на две части. И одна из частей имеет признак утраченных рукописей. Да, они есть. Да, они опубликованы. Правда, Мамлеев процензурировал их. Это тоже интересный момент. Мамлеев не имел никакой надобности что бы то ни было цензурировать в тех рукописях, которые были у меня. Потому что тогда было очевидно, что они не могут быть напечатаны никогда и ни при каких обстоятельствах. Он писал не только «в стол», он писал по ту сторону стола, по ту сторону жизни, по ту сторону смерти. Он писал, может быть, для ангелов, для чертей, для людей совершенно других эпох и планет. Между Мамлеевым и его читателями находились космические галактики и миллиарды световых лет. Поэтому он их никак не стилизовал для публики. Потому что публики не могло быть. В этом и был парадокс картины «Девочка, читающая Мамлеева». То есть это было литературное творчество, направленное в никуда. Даже не в помойку. Ещё дальше! На самое последнее дно бытия! Может быть, поэтому они были утрачены.

В этих папках были подчас такие обороты, которые я потом не нашёл в тех же рассказах, опубликованных Юрием Витальевичем. Он их заретушировал, зацензурировал. Он провёл огромную работу по превращению рукописей, обращённых к товарищам-инопланетянам, в обращённые к обычному читателю. Он вежливо и добродушно придал им более мягкий оборот. Где-то даже изъял фрагменты, дополнил чем-то ободряющим. Он не сильно исказил своё раннее творчество. Но поработал над ним, изобразив, что это «для вас». Однако это всё равно написано не «для вас», но для совершенно другого типа существ.

И если молодые интеллектуалы заинтересуются этим, то надо сделать усилие. И разделить творчество Мамлеева на две части — раннее и после поездки. И лет на 5–6 забыть позднее творчество. Пожить только с ранним Мамлеевым.

Может быть, для позднего Мамлеева ещё не пришло время. Потому что нельзя миновать какой-то этап и перескочить через целый лестничный пролёт. Надо двигаться постепенно, последовательно. Давайте начнём с раннего Мамлеева и не будем спешить переходить к позднему. Потому что между ними есть разрыв. Преодолел ли сам Мамлеев этот разрыв, я не знаю. Это его тайна. Там, где он сейчас, наверное, он знает это. А может быть, до сих пор этот разрыв преодолевается.

Мамлеев — это настолько метафизически богатая действительность, богатая парадоксами, гранями свободы, глубиной откровений, степенью ужаса, что всё это требует целых эонов, долгих, долгих возможностей сосредоточиться, продумать. Нужно ещё пару вселенных для того, чтобы промыслить, пройти те темы, которые были подняты Мамлеевым, Джемалем, Головиным и всеми Нашими в фундаментальном смысле.

Раннего Мамлеева достаточно на много-много поколений. Это не может быть задачей одного поколения, это не может быть задачей культуры. Поскольку это больше, чем поколение, больше, чем культура. Мамлеев заглянул в те закоулки метафизики, которые открываются или обнаруживаются только в экстремальных ситуациях. В манифестированном мире, при всём множестве мест и времён, есть совсем ограниченное количество уникальных моментов, ракурсов, с позиции которых можно заметить те расколы, те проблемы, те несоответствия в структурах глубинной метафизики, которые заметил и тематизировал в своём творчестве Мамлеев. Поэтому Мамлеев — это настоящая щель в Абсолюте, которая разверзлась на какое-то мгновение и была зафиксирована. Если угодно, было описано это мгновение обнаружения некоего несоответствия не сходящихся на самой глубине метафизической действительности концов. В самой метафизике что-то повернулось не тем боком, было задокументировано… и снова исчезло! Вот поэтому Мамлеев как совершенно неисторичное, не связанное ни с какими историческими элементами существо — необязательный свидетель. Свидетель, который свидетельствует о чём-то настолько невероятном, что лучше бы об этом вообще никаких свидетельств не осталось. Лучше бы их стереть из истории. Но в нас всегда есть тот дух, который недоволен законченными системами, который хочет чего-то большего, который вдохновлён только невозможным, только невероятным. И движется, и желает только того, что просто никогда не может случиться. Мамлеев — это пример того, что случается то, что не может случиться. Написано то, что не должно быть в этих обстоятельствах написано. Сказано то и таким образом, что не имеет никаких шансов. Даже с точки зрения самой полной теории вероятности не имеет шансов быть сказанным. И это сказано! Вот что такое Мамлеев! Это чудо, это совершенное интеллектуальное чудо.

Таково моё свидетельство о Юрии Витальевиче Мамлееве.