Читать рассказ человек на часах лесков

Цели и задачи урока:

• рассмотреть нравственную проблематику рассказа через его анализ на разных уровнях (сюжет, композиция, система образов, жанр, язык);
• выявить в ходе анализа антиномии и парадоксы повествования;
• определить актуальность произведения для современного читателя-школьника.

Творчество Н.С.Лескова в школьных программах по литературе занимает более чем скромное место. К моменту окончания средней школы немногие из учащихся вспоминают «Левшу» и, с не самыми приятными чувствами, отрывки из «Очарованного странника». А ведь есть у этого писателя 19 века столь потрясающие, притягательные по своей художественной силе тексты, с захватывающими «диковинными» сюжетами, обращение к которым не только знакомит школьников с творческой манерой писателя, но и расширяет их культурно-исторический кругозор («Неразменный рубль», «Зверь», «Грабеж», «Старый гений»…). Писатель Лесков, ставя невероятно сложные нравственно-философские проблемы в своих произведениях, делает это своим особым языком, который не только доступен, но даже и интересен школьникам, несмотря на обилие устаревших слов. Это не только знаменитый лесковский сказ, но и в целом интересные и несложные синтаксические конструкции предложений, «закручивание» необычных, но вполне бытовых сюжетов, драматизм событий, ироничность авторских интонаций, парадоксальность на разных уровнях повествования. Цель данной статьи — наметить те направления анализа текста, которые помогут учащимся выйти на постижение глубинных общечеловеческих смыслов произведения. Этот анализ может проводиться в сочетании парной, групповой, индивидуальной работы учащихся; изучение текста и авторских замыслов может быть дискуссионным, проблемным и творческим одновременно. Важно показать школьнику писателя Лескова, обнажавшего различные нравственные проблемы человека и человечества не просто в обличительно-дидактической манере, а через отражение парадоксальности окружавшей его действительности. Поиск этих парадоксов, антиномий может увлечь учащихся, способствовать более внимательному и вдумчивому прочтению текста, побудить ребят к рассуждениям. В данной работе нравственно-философская проблематика заявленного произведения раскрывается через художественные особенности рассказа «Человек на часах», который изучается, как правило, на уроках литературы в 8 классе.

Рассказ этот небольшой, с динамичным сюжетом, с вполне доступной для осмысления школьниками нравственной проблематикой (что и создает впоследствии необходимую «копилочку» смыслов, необходимых при написании сочинений формата ОГЭ, ЕГЭ, итогового сочинения).

В качестве домашнего задания, предваряющего урок анализа этого произведения, можно предложить школьникам составить фабульный план рассказа с выпиской ключевых предложений на каждом этапе развития событий произведения.

Выстраивая урок изучения рассказа «Человек на часах», как впрочем и любого лесковского текста, учителю следует принять во внимание проведение словарной работы, обращая тем самым внимание на особенности языка автора. Эта работа может сопровождаться выпиской слов на доске, объяснением их значений, записью слов в словарики (если таковые ведутся школьниками). К таким словам мы отнесли «анекдот», «полынья», «Зимний дворец», «инвалиды», «сходни», «ложе» (ружья) и т.д.

Кроме того, очень важно учесть и уровень литературной подготовки учащихся: рассказы Лескова, скорее всего, изучались ими в других классах, и тогда обращаясь к читательскому опыту учащихся, изучая данный рассказ в 8 классе, можно начать разговор об особенностях сюжетов Лескова, об их «диковинности» и реалистичности одновременно. С разговора о сюжете мы и предлагаем начать этот урок.

— В чем особенность сюжета «Человека на часах»?(Обращение к домашнему заданию). Динамика сюжета, его реалистичность. Причем реалистичность эту автор многократно подчеркивает разными деталями ( датой, именами, географическими отсылками и пр.). Зачем так точно, подробно рассказывается о случившемся? (Необычность происшедшего так велика, что автору приходится убеждать читателя, что, дескать, да, так и было. Обратимся к самой первой главе, какие два слова использует Лесков, характеризуя заранее свое повествование? («трогательное и ужасное»). Тем самым, Лесков будто бы задаёт нам некую тональность, необходимую для восприятия всего произведения: в нем действительно будет переплетено и трогательное, и ужасное (это контекстуальные антонимы).

— Прочитайте отрывок, показывающий, что происходит с героем рассказа, когда он слышит крики утопающего. Далее предлагаем работу в парах:

Как бы вы назвали этот фрагмент текста? Какие глаголы считаете ключевыми для передачи состояния часового (запишите в тетрадь, прочтите своему соседу по парте. Совпадают ли ваши глаголы?).

Если схематично изобразить событие, описанное в рассказе, с точки зрения рядового Постникова, то мы увидим, что очень условно это будет выглядеть так: слышу-борюсь-спасаю. И то, что там, на берегу Невы, происходит безусловно страшно, трогательно, вызывает немало переживаний у читателя: мы будто боремся, терзаемся вместе с часовым, что-то ему подсказываем и, наконец, вот оно: верное решение — человек спасён. Почему так непросто было Постникову принять это решение? Прочитайте вслух наиболее яркие предложения, отражающие его внутреннюю борьбу.

Однако Лесков нам указал, что в рассказе будет и «ужасное», в какой же момент оно начинается? Что же ужасного происходит далее? (обращение к фабульному плану домашнего задания). Попробуем схематично назвать эти события, но уже с другого ракурса, не с точки зрения героя рассказа, а с позиции внешнего мира, окружения, общественности, власти: Покинул пост и за это он должен понести наказание. Таков закон и порядок службы, такова и точка зрения чиновников. И это официальный взгляд на событие. — Расскажите о реакции чиновников на произошедшее ночью на Неве. Каковы мотивы каждого чиновника, как они влияют на решение вопроса об участи часового, покинувшего свой пост? Вот она смысловая «нестыковка» на уровне сюжета: человек спасает человека и его за это и наказывают. Ситуация, мнение, противоречащее здравому смыслу, является парадоксальной. Но далее парадоксальность лишь нарастает. Докажите это. Действительно, человек, который обманом называет себя спасителем погибавшего, награждён медалью. Причем даже сам службист Свиньин осознает нелепость ситуации, называя инвалидного офицера хвастливым «пройдохой», «которого по правде стоило бы за его наглость не медалью награждать, а на обе корки выдрать на конюшне…». Даже понимая абсурдность происходящего, Свиньин все равно находит тому оправдание: лгуном-офицером нужно было «воспользоваться для спасения многих». Опять звучит мысль о спасении, только мотивы здесь разные. Спасать можно себя, свою должность, карьеру, попирая законы человеколюбия и милосердия, находить себе оправдания и участвовать в «театре абсурда». А что же двигало Постниковым, когда спасал он? (обмен мнениями в парах). Здесь мы должны подвести учащихся к формулировке таких понятий как любовь к ближнему, отзывчивость, сострадание. Что в поступке Постникова увидели все чиновники? (Угрозу своему служебному положению). Впрочем, все поведение чиновников, парадоксальность сложившейся ситуации «выпукло», наглядно показывает особенности «государства российского» в эпоху Николая 1 (Палкина): атмосферу всеобщего страха, бесправие простого человека, торжество формализма.

Далее, обращаясь к системе образов рассказа, подведем школьников к пониманию того, что ведущий принцип ее построения — антитеза: Постников и прочие персонажи противопоставлены друг другу. На сколько групп можно разделить персонажей рассказа и по какому принципу они противопоставлены друг другу? Изобразите схематично систему образов произведения (Обменяйтесь схемами с вашими соседями). Но противопоставление это не только на уровне их характеров и поступков, но даже и на уровне фамилий. Рассматривая эти фамилии делаем вывод об авторском отношении к происходящему. Школьникам уже знаком прием говорящих имён и фамилий. Здесь следует обратить внимание на то, что все фамилии чиновников имеют реальные прототипы, почти не изменены автором, что ещё больше придает реалистичности излагаемому. — О чем говорят эти фамилии Свиньин, Кокошкин, Миллер? (Ответы учащихся).

Немного сложнее с фамилией главного героя… Постников.

— От какого слова образована эта фамилия? (пост). Слово многозначное. Здесь школьники рассуждают о значениях слова «пост» и отражении этих значений в характере героя. В ходе рассуждений приходим к выводу, что уже в наименовании героя заложена некая антиномия: земное-небесное, материальное-духовное. Пост? Некое место службы. Отвественность. Долг. С другой стороны — пост — духовный акт, сопровождающийся часто воздержанием от пищи, во имя духовного укрепления, освящения человека. «Расшифровка» фамилии проливает свет на то, что думает автор о происходящем. За всяким материально выраженным действием, иначе говоря, за всяким поступком стоит и его духовный смысл, причем двуплановость эта совершается не зависимо от воли и желаний человека, а напротив ими диктуется. Ведь Постников не рассуждает о духовных вещах, о нравственном выборе, о важности сострадания. Но фактически именно это он и делает, посредством борьбы между долгом и чувством.

Двуплановость смысла мы увидим, обращаясь и к смыслу названия рассказа. «Человек на часах». С одной стороны, все предельно ясно: так называли часовых. Но почему же рассказ не назван «Часовой»? «Солдат»? Была и еще одна версия названия: «Спасение погибавшего?» (именно под таким заголовком и вышел рассказ в журнале «Русская мысль»). Предлагаем работу в группах из 4-х человек для поиска ответа на вопрос:

— В чем принципиальная разница вышеназванных заглавий?

Обобщая ученические ответы, заметим, что в этом названии два образа: Человек и Часы. В словаре символов Джека Трессидера указывается, что часы — символ сдержанности, спокойствия, равновесия. Выходит, что в названии заложена идея своеобразного баланса, в данном контексте, баланса между долгом и чувством. Возможно. Но ведь часы — это ещё и нечто механическое, точное, четкое, бесчувственное, лишённое способности думать, переживать. И тогда выстраивается ещё одна антиномия: человек — часы, живое — механистическое, чувство — долг: человек не механизм, он может действовать не только по инструкции (механизму), но и по велению сердца и души. И тогда мы понимаем, что главное слово в названии — «человек».

— Что хотел подчеркнуть автор, называя рассказ именно «Человек на часах»? (В карауле стоял именно человек, и потому поступок его человеческий, не служебный).

Далее ребятам, в группах из 4-х человек, руководствуясь логикой наших рассуждений, предстоит выбрать из каждой пары антиномий то слово, которое более соответствует происходящему в рассказе и его идее (по ходу ответов учащихся учитель стирает с доски « неподходящие» слова):

• слышать или не слышать
• спасение-гибель
• сомнение — уверенность
• сострадание-равнодушие
• ум-сердце
• награда-наказание
• победа-поражение
• долг-чувство

*Данные слова можно впоследствии использовать как опорные для письменных ответов учащихся.

Итак, финальная антиномия: долг-чувство. Что победило в Постникове? Обычно школьники говорят о победе чувства. И каков же результат? Размышляем о решении наказать Постникова. В чем парадоксальность такого финала? Не хочет ли Лесков сказать нам: за добрые поступки будь готов пострадать? Быть может, Постникову лучше было бы и не помогать утопающему? А ведь бывает такое в жизни, что для совершения доброго поступка, нужно преодолеть в себе что-то или после совершения его оказаться осмеянным, непонятым… Это ли не суд, своего рода «наказание»? не стоял ли этот вопрос перед людьми, которые прятали в разные непростые времена «врагов народа», составляли свои «списки Шиндлера»?

— Как же в данном рассказе разрешается это противоречие долг — чувство?

Обратимся к предпоследней главе. О чем она повествует? (диалог Свиньина и Владыки. Владыка тоже реальный исторический образ, прототипом его был митрополит Филарет Дроздов). Здесь можно увидеть, как автор стилистически точно, живо передает «тихоструйную» речь духовного лица (назовите особенности этой речи, зачитайте примеры).

Итак, если финал — одно из самых сильных мест всякого произведения, то вчитаемся внимательно в то, как отвечает духовное лицо на душевные терзания (!) Свиньина.

При внимательном прочтении 17 глава полна парадоксов. Восьмиклассникам предлагаем их отыскать, работая в парах. Парадоксально, что человек с фамилией Свиньин в большей степени понимает несправедливость свершившегося с Постниковым, чем духовное лицо — Владыка… парадоксально, что, не оправдывая солдата, Владыка… оправдывает его, произнося слова о долге, о высшем долге каждого человека. — Прочитайте все предложения, где есть слово «долг». Таких предложений здесь четыре. Владыка, вполне поддерживая правоту действий в адрес Постникова, возможно, сам того не понимая, произнося в некоторой степени заученные шаблонные фразы, «снимает» то противоречие, на котором и держится все повествование: «Спасение погибающих не есть заслуга, но паче долг (паче — устар. «сверх ожидания, более») Кто спас, тот исполнил свой долг». Запишем эти слова.

— Не есть ли это ответ на наш вопрос?

Таким образом, нарушая долг службы, Постников исполняет долг высший, а значит нет уже противостояния долга и чувства. Есть долг у каждого человека и он в том, чтобы почувствовать боль другого человека, чтобы услышать, чтобы сострадать, чтобы помогать. И спасать… В самом широком смысле этого слова. Лишь одно удивляет и восхищает автора (уже финальной главе): как может человек смиренно принимать эти наказания, не ожидая наград, не возмущаясь. Ещё один парадокс: Постников наказан, и он этим….доволен! Здесь звучит и горечь от бесправия простого человека, его униженности, но и понимание того, что оказывается можно «любить добро, просто для самого добра и не ожидать никаких наград за него». Это ли не праведник, которых замечали зорким писательским взглядом Лесков и выводил в своих удивительных, порой захватывающих рассказах? И на фоне грустных мыслей о российской действительности времён описанных событий (1839 г.), времени создания рассказа (1887 г.), возникает мысль и о сегодняшнем времени.

— Можно ли считать, что рассказ, написанный в конце 19 века, более 100 лет назад, устарел? Мы видим, как конкретное здесь переплетается с вечным (что здесь кокнкретно историческое, а что вечное?). Как бы ни менялась твоя среда обитания, политический строй, независимо от того, что сегодня в моде, в тренде, важно помнить, что у каждого человека есть высший долг, должны быть нравственные точки опоры, которые в непростой момент жизни (да, впрочем, в любой) помогут сделать тебе правильный человечный выбор, и остаться Человеком на любом посту, в любой непростой ситуации. В конце концов, каждый из нас — это человек на посту, человек на часах, и пост этот разный в разное время нашей жизни, а вот долг остается все тем же… Каков долг? (Каждый записывает свой ответ в тетрадь. Выборочное чтение ответов).

Становится очевидным, что Постников — не нарушитель, а исполнитель долга, но какого долга? Высшего, духовного, суперчеловеского, если можно так сказать. Вот, сострадание, милосердие — это и есть долг каждого человека, первый и главный, и потому Постников, слушая сердце свое, думая при этом о долге солдата, нарушая его формально, исполняет долг высший. И делает это не ради наград, а вопреки страху быть наказанным. А это ещё более усиливает значимость его подвига.

— Что такое подвиг? В каком случае Постников не оказался бы героем? (Приглашаем ребят к сотворчеству, домысливанию сюжета в группах из 4-х человек или парах)). — Вернёмся к 1 главе произведения: какие жанры литературы названы в ней?(рассказ, пьеса-драма, исторический анекдот). Каждой группе дается свой «жанр»: докажите «присутствие» этого жанра в рассказе. Конечно, такое жанровое переплетение придает тексту необычность, делает невероятно выразительным и занимательным для читателя. Приступая к рассказу «Человек на часах», Лесков замечает: «Это составляет отчасти придворный, отчасти исторический анекдот ». Каковы основные признаки анекдота как литературного жанра? (запишем: смешное, краткость. Истори́ческий анекдо́т — короткая поучительная история из жизни). Итак, под анекдотом Лесков подразумевает «краткую повесть», в которой, как пишет один из исследователей его творчества, «основные качества новеллиста — умение поразить и захватить читателя — представлены с максимальной краткостью и высшей выразительностью» (Гроссман Л. Собрание сочинений в пяти томах. Т. IV. Мастера слова. — М., 1928).

И удивительно, что Лесков намеки на некую нелогичность повествования, наличие смешного и одновременно ужасного, делает сразу, в начале повествования, давая ключ к тому, как надо читать и воспринимать текст, в котором нелогичность, парадоксальность повествования диктуются самой жизнью. Да, в мире этом человек нравственный, исполняющий высший закон, может оказаться непонятым, осужденным. И для мира абсурда — это норма. Однако и в таком мире важно сохранить в себе Человека. — Обратимся к финальной главе рассказа. Что можно сказать об общей тональности речи рассказчика, завершающего свое повествование?(торжественная и грустная). Чего он не понимает и о чем он размышляет? (прочитайте ключевое, на ваш взгляд, предложение). Как вы понимаете слова рассказчика: «…любить добро просто ради самого добра…»?

В финале урока побуждаем учеников резюмировать: для чего автор использует парадоксы и противопоставления? (обсуждение в группах).

В качестве домашнего задания считаем необходимым предложить школьникам написать эссе произвольного объема, обязательно с опорой на проанализированный на уроке текст, выбрав одну из тем: «Я прочитал рассказ Лескова «Человек на часах»…, «Что такое подвиг в повседневной жизни?», « Сострадание — это…».

Выстраивая анализ рассказа предложенным образом, рассуждая со школьниками о сострадании, человечности, мы преследуем ещё одну цель, о которой сказано в начале данной работы: обратить внимание учащихся на своеобразие творческой манеры писателя Лескова. А для этого мы показали, как виртуозно автор использует прием парадокса, как играет смыслами на разных уровнях повествования, как выстраивает противоречия и снимает их в финале.

Таким образом, нравственную проблематику произведения можно рассмотреть на весьма интересном и оригинальном материале, ее постижение становится следствием интересного, увлекающего учащихся анализа текста. И писатель, со дня рождения которого исполняется 190 лет, уже не выглядит скучным и неинтересным автором, мимо творчества которого можно пройти.

Список использованной литературы

1. Гроссман Л. Н.С.Лесков. Жизнь — творчество — поэтика. — М., 1945.
2. Старыгина Н.Н. Лесков в школе. — М., 2000.
3. Троицкий В.Ю. Лесков-художник. — М., 1974.

/ Полные произведения / Лесков Н.С. / Человек на часах

    1

     Событие, рассказ о котором ниже сего предлагается вниманию читателей, трогательно и ужасно по своему значению для главного героического лица пьесы, а развязка дела так оригинальна, что подобное ей даже едва ли возможно где-нибудь, кроме России.

     Это составляет отчасти придворный, отчасти исторический анекдот, недурно характеризующий нравы и направление очень любопытной, но крайне бедно отмеченной эпохи тридцатых годов совершающегося девятнадцатого столетия.

     Вымысла в наступающем рассказе нет нисколько.

    2

     Зимою, около Крещения, в 1839 году в Петербурге была сильная оттепель. Так размокропогодило, что совсем как будто весне быть: снег таял, с крыш падали днем капели, а лед на реках посинел и взялся водой. На Неве перед самым Зимним дворцом стояли глубокие полыньи. Ветер дул теплый, западный, но очень сильный: со взморья нагоняло воду, и стреляли пушки.

     Караул во дворце занимала рота Измайловского полка, которою командовал блестяще образованный и очень хорошо поставленный в обществе молодой офицер, Николай Иванович Миллер (*1) (впоследствии полный генерал и директор лицея). Это был человек с так называемым «гуманным» направлением, которое за ним было давно замечено и немножко вредило ему по службе во внимании высшего начальства.

     — На самом же деле Миллер был офицер исправный и надежный, а дворцовый караул в тогдашнее время и не представлял ничего опасного. Пора была самая тихая и безмятежная. От дворцового караула не требовалось ничего, кроме точного стояния на постах, а между тем как раз тут, на караульной очереди капитана Миллера при дворце, произошел весьма чрезвычайный и тревожный случай, о котором теперь едва вспоминают немногие из доживающих свой век тогдашних современников. 3

     Сначала в карауле все шло хорошо: посты распределены, люди расставлены, и все обстояло в совершенном порядке. Государь Николай Павлович был здоров, ездил вечером кататься, возвратился домой и лег в постель. Уснул и дворец. Наступила самая спокойная ночь. В кордегардии (*2) тишина. Капитан Миллер приколол булавками свой белый носовой платок к высокой и всегда традиционно засаленной сафьянной спинке офицерского кресла и сел коротать время за книгой.

     Н.И.Миллер всегда был страстный читатель, и потому он не скучал, а читал и не замечал, как уплывала ночь; но вдруг, в исходе второго часа ночи, его встревожило ужасное беспокойство: пред ним является разводный унтер-офицер и, весь бледный, объятый страхом, лепечет скороговоркой:

     — Беда, ваше благородие, беда!

     — Что такое?!

     — Страшное несчастие постигло!

     Н.И.Миллер вскочил в неописанной тревоге и едва мог толком дознаться, в чем именно заключались «беда» и «страшное несчастие». 4

     Дело заключалось в следующем: часовой, солдат Измайловского полка, по фамилии Постников, стоя на часах снаружи у нынешнего Иорданского подъезда, услыхал, что в полынье, которою против этого места покрылась Нева, заливается человек и отчаянно молит о помощи.

     Солдат Постников, из дворовых господских людей, был человек очень нервный и очень чувствительный. Он долго слушал отдаленные крики и стоны утопающего и приходил от них в оцепенение. В ужасе он оглядывался туда и сюда на все видимое ему пространство набережной и ни здесь, ни на Неве, как назло, не усматривал ни одной живой души.

     Подать помощь утопающему никто не может, и он непременно зальется…

     А между тем тонущий ужасно долго и упорно борется.

     Уж одно бы ему, кажется, — не тратя сил, спускаться на дно, так ведь нет! Его изнеможденные стоны и призывные крики то оборвутся и замолкнут, то опять начинают раздаваться, и притом все ближе и ближе к дворцовой набережной. Видно, что человек еще не потерялся и держит путь верно, прямо на свет фонарей, но только он, разумеется, все-таки не спасется, потому что именно тут, на этом пути, он попадет в иорданскую прорубь. Там ему нырок под лед, и конец… Вот и опять стих, а через минуту снова полощется и стонет: «Спасите, спасите!» И теперь уже так близко, что даже слышны всплески воды, как он полощется…

     Солдат Постников стал соображать, что спасти этого человека чрезвычайно легко. Если теперь сбежать на лед, то тонущий непременно тут же и есть. Бросить ему веревку, или протянуть шестик, или подать ружье, и он спасен. Он так близко, что может схватиться рукою и выскочить. Но Постников помнит и службу и присягу; он знает, что он часовой, а часовой ни за что и ни под каким предлогом не смеет покинуть своей будки.

     С другой же стороны, сердце у Постникова очень непокорное: так и ноет, так и стучит, так и замирает… Хоть вырви его да сам себе под ноги брось, — так беспокойно с ним делается от этих стонов и воплей… Страшно ведь слышать, как другой человек погибает, и не подать этому погибающему помощи, когда, собственно говоря, к тому есть полная возможность, потому что будка с места не убежит и ничто иное вредное не случится. «Иль сбежать, а?.. Не увидят?.. Ах, господи, один бы конец! Опять стонет…»

     За один получас, пока это длилось, солдат Постников совсем истерзался сердцем и стал ощущать «сомнения рассудка». А солдат он был умный и исправный, с рассудком ясным, и отлично понимал, что оставить свой пост есть такая вина со стороны часового, за которою сейчас же последует военный суд, а потом гонка сквозь строй шпицрутенами и каторжная работа, а может быть, даже и «расстрел»; но со стороны вздувшейся реки опять наплывают все ближе и ближе стоны, и уже слышно бурканье и отчаянное барахтанье.

     — Т-о-о-ну!.. Спасите, тону!

     Тут вот сейчас и есть иорданская прорубь… Конец!

     Постников еще раз-два оглянулся во все стороны. Нигде ни души нет, только фонари трясутся от ветра и мерцают, да по ветру, прерываясь, долетает этот крик… может быть, последний крик…

     Вот еще всплеск, еще однозвучный вопль, и в воде забулькотало.

     Часовой не выдержал и покинул свой пост.

    5

     Постников бросился к сходням, сбежал с сильно бьющимся сердцем на лед, потом в наплывшую воду полыньи и, скоро рассмотрев, где бьется заливающийся утопленник, протянул ему ложу своего ружья.

     Утопающий схватился за приклад, а Постников потянул его за штык и вытащил на берег.

     Спасенный и спаситель были совершенно мокры, и как из них спасенный был в сильной усталости и дрожал и падал, то спаситель его, солдат Постников, не решился его бросить на льду, а вывел его на набережную и стал осматриваться, кому бы его передать. А меж тем, пока все это делалось, на набережной показались сани, в которых сидел офицер существовавшей тогда придворной инвалидной команды (впоследствии упраздненной).

     Этот столь не вовремя для Постникова подоспевший господин был, надо полагать, человек очень легкомысленного характера, и притом немножко бестолковый, и изрядный наглец. Он соскочил с саней и начал спрашивать:

     — Что за человек… что за люди?

     — Тонул, заливался, — начал было Постников.

     — Как тонул? Кто, ты тонул? Зачем в таком месте?

     А тот только отпырхивается, а Постникова уже нет: он взял ружье на плечо и опять стал в будку.

     Смекнул или нет офицер, в чем дело, но он больше не стал исследовать, а тотчас же подхватил к себе в сани спасенного человека и покатил с ним на Морскую, в съезжий дом Адмиралтейской части.

     Тут офицер сделал приставу заявление, что привезенный им мокрый человек тонул в полынье против дворца и спасен им, господином офицером, с опасностью для его собственной жизни.

     Тот, которого спасли, был и теперь весь мокрый, иззябший и изнемогший. От испуга и от страшных усилий он впал в беспамятство, и для него было безразлично, кто спасал его.

     Около него хлопотал заспанный полицейский фельдшер, а в канцелярии писали протокол по словесному заявлению инвалидного офицера и, с свойственною полицейским людям подозрительностью, недоумевали, как он сам весь сух из воды вышел? А офицер, который имел желание получить себе установленную медаль «за спасение погибавших», объяснял это счастливым стечением обстоятельств, но объяснял нескладно и невероятно. Пошли будить пристава, послали наводить справки.

     А между тем во дворце по этому делу образовались уже другие, быстрые течения. 6

     В дворцовой караульне все сейчас упомянутые обороты после принятия офицером спасенного утопленника в свои сани были неизвестны. Там Измайловский офицер и солдаты знали только то, что их солдат Постников, оставив будку, кинулся спасать человека, и как это есть большое нарушение воинских обязанностей, то рядовой Постников теперь непременно пойдет под суд и под палки, а всем начальствующим лицам, начиная от ротного до командира полка, достанутся страшные неприятности, против которых ничего нельзя ни возражать, ни оправдываться.

     Мокрый и дрожащий солдат Постников, разумеется, сейчас же был сменен с поста и, будучи приведен в кордегардию, чистосердечно рассказал Н.И.Миллеру все, что нам известно, и со всеми подробностями, доходившими до того, как инвалидный офицер посадил к себе спасенного утопленника и велел своему кучеру скакать в Адмиралтейскую часть.

     Опасность становилась все больше и неизбежнее. Разумеется, инвалидный офицер все расскажет приставу, а пристав тотчас же доведет об этом до сведения обер-полицеймейстера Кокошкина, а тот доложит утром государю, и пойдет «горячка».

     Долго рассуждать было некогда, надо было призывать к делу старших.

     Николай Иванович Миллер тотчас же послал тревожную записку своему батальонному командиру подполковнику Свиньину, в которой просил его как можно скорее приехать в дворцовую караульню и всеми мерами пособить совершившейся страшной беде.

     Это было уже около трех часов, а Кокошкин являлся с докладом к государю довольно рано утром, так что на все думы и на все действия оставалось очень мало времени. 7

     Подполковник Свиньин не имел той жалостливости и того мягкосердечия, которые всегда отличали Николая Ивановича Миллера: Свиньин был человек не бессердечный, но прежде всего и больше всего «службист» (тип, о котором нынче опять вспоминают с сожалением). Свиньин отличался строгостью и даже любил щеголять требовательностью дисциплины. Он не имел вкуса ко злу и никому не искал причинить напрасное страдание; но если человек нарушал какую бы то ни было обязанность службы, то Свиньин был неумолим. Он считал неуместным входить в обсуждение побуждений, какие руководили в данном случае движением виновного, а держался того правила, что на службе всякая вина виновата. А потому в караульной роте все знали, что придется претерпеть рядовому Постникову за оставление своего поста, то он и оттерпит, и Свиньин об этом скорбеть не станет.

     Таким этот штаб-офицер был известен начальству и товарищам, между которыми были люди, не симпатизировавшие Свиньину, потому что тогда еще не совсем вывелся «гуманизм» и другие ему подобные заблуждения. Свиньин был равнодушен к тому, порицают или хвалят его «гуманисты». Просить и умолять Свиньина или даже пытаться его разжалобить — было дело совершенно бесполезное. От всего этого он был закален крепким закалом карьерных людей того времени, но и у него, как у Ахиллеса, было слабое место.

     Свиньин тоже имел хорошо начатую служебную карьеру, которую он, конечно, тщательно оберегал и дорожил тем, чтобы на нее, как на парадный мундир, ни одна пылинка не села: а между тем несчастная выходка человека из вверенного ему батальона непременно должна была бросить дурную тень на дисциплину всей его части. Виноват или не виноват батальонный командир в том, что один из его солдат сделал под влиянием увлечения благороднейшим состраданием, — этого не станут разбирать те, от кого зависит хорошо начатая и тщательно поддерживаемая служебная карьера Свиньина, а многие даже охотно подкатят ему бревно под ноги, чтобы дать путь своему ближнему или подвинуть молодца, протежируемого людьми в случае. Государь, конечно, рассердится и непременно скажет полковому командиру, что у него «слабые офицеры», что у них «люди распущены». А кто это наделал? — Свиньин. Вот так это и пойдет повторяться что «Свиньин слаб», и так, может, покор слабостью и останется несмываемым пятном на его, Свиньина, репутации. Не быть ему тогда ничем достопримечательным в ряду современников и не оставить своего портрета в галерее исторических лиц государства Российского.

     Изучением истории тогда хотя мало занимались, но, однако, в нее верили и особенно охотно сами стремились участвовать в ее сочинении. 8

     Как только Свиньин получил около трех часов ночи тревожную записку от капитана Миллера, он тотчас же вскочил с постели, оделся по форме и, под влиянием страха и гнева, прибыл в караульню Зимнего дворца. Здесь он немедленно же произвел допрос рядовому Постникову и убедился, что невероятный случай совершился. Рядовой Постников опять вполне чистосердечно подтвердил своему батальонному командиру все то же самое, что произошло на его часах и что он, Постников, уже раньше показал своему ротному капитану Миллеру. Солдат говорил, что он «богу и государю виноват без милосердия», что он стоял на часах и, заслышав стоны человека, тонувшего в полынье, долго мучился, долго был в борьбе между служебным долгом и состраданием, и наконец на него напало искушение, и он не выдержал этой борьбы: покинул будку, соскочил на лед и вытащил тонувшего на берег, а здесь, как на грех, попался проезжавшему офицеру дворцовой инвалидной команды.

     Подполковник Свиньин был в отчаянии; он дал себе единственное возможное удовлетворение, сорвав свой гнев на Постникове, которого тотчас же прямо отсюда послал под арест в казарменный карцер, а потом сказал несколько колкостей Миллеру, попрекнув его «гуманерией», которая ни на что не пригодна в военной службе; но все это было недостаточно для того, чтобы поправить дело. Подыскать если не оправдание, то хотя извинение такому поступку, как оставление часовым своего поста, было невозможно, и оставался один исход — скрыть все дело от государя…

     Но есть ли возможность скрыть такое происшествие?

     По-видимому, это представлялось невозможным, так как о спасении погибавшего знали не только все караульные, но знал и тот ненавистный инвалидный офицер, который до сих пор, конечно, успел довести обо всем этом до ведома генерала Кокошкина.

     Куда теперь скакать? К кому бросаться? У кого искать помощи и защиты?

     Свиньин хотел скакать к великому князю Михаилу Павловичу (*3) и рассказать ему все чистосердечно. Такие маневры тогда были в ходу. Пусть великий князь, по своему пылкому характеру, рассердится и накричит, но его нрав и обычай были таковы, что чем он сильнее окажет на первый раз резкости и даже тяжко обидит, тем он потом скорее смилуется и сам же заступится. Подобных случаев бывало немало, и их иногда нарочно искали. «Брань на вороту не висла», и Свиньин очень хотел бы свести дело к этому благоприятному положению, но разве можно ночью доступить во дворец и тревожить великого князя? А дожидаться утра и явиться к Михаилу Павловичу после того, когда Кокошкин побывает с докладом у государя, будет уже поздно. И пока Свиньин волновался среди таких затруднений, он обмяк, и ум его начал прозревать еще один выход, до сей поры скрывавшийся в тумане. 9

     В ряду известных военных приемов есть один такой, чтобы в минуту наивысшей опасности, угрожающей со стен осаждаемой крепости, не удаляться от нее, а прямо идти под ее стенами. Свиньин решился не делать ничего того, что ему приходило в голову сначала, а немедленно ехать прямо к Кокошкину.

     Об обер-полицеймейстере Кокошкине в Петербурге говорили тогда много ужасающего и нелепого, но, между прочим, утверждали, что он обладает удивительным многосторонним тактом и при содействии этого такта не только «умеет сделать из мухи слона, но так же легко умеет сделать из слона муху».

     Кокошкин в самом деле был очень суров и очень грозен и внушал всем большой страх к себе, но он иногда мирволил шалунам и добрым весельчакам из военных, а таких шалунов тогда было много, и им не раз случалось находить себе в его лице могущественного и усердного защитника. Вообще он много мог и много умел сделать, если только захочет. Таким его знали и Свиньин, и капитан Миллер. Миллер тоже укрепил своего батальонного командира отважиться на то, чтобы ехать немедленно к Кокошкину и довериться его великодушию и его «многостороннему такту», который, вероятно, продиктует генералу, как вывернуться из этого досадного случая, чтобы не ввести в гнев государя, чего Кокошкин, к чести его, всегда избегал с большим старанием.

     Свиньин надел шинель, устремил глаза вверх и, воскликнув несколько раз: «Господи, господи!» — поехал к Кокошкину.

     Это был уже в начале пятый час утра.

    10

     Обер-полицеймейстера Кокошкина разбудили и доложили ему о Свиньине, приехавшем по важному и не терпящему отлагательств делу.

     Генерал немедленно встал и вышел к Свиньину в архалучке, потирая лоб, зевая и ежась. Все, что рассказывал Свиньин, Кокошкин выслушивал с большим вниманием, но спокойно. Он во все время этих объяснений и просьб о снисхождении произнес только одно:

     — Солдат бросил будку и спас человека?

     — Точно так, — отвечал Свиньин.

     — А будка?

     — Оставалась в это время пустою.

     — Гм… Я это знал, что она оставалась пустою. Очень рад, что ее не украли.

     Свиньин из этого еще более уверился, что ему уже все известно и что он, конечно, уже решил себе, в каком виде он представит об этом при утреннем докладе государю, и решения этого изменять не станет. Иначе такое событие, как оставление часовым своего поста в дворцовом карауле, без сомнения должно было бы гораздо сильнее встревожить энергического обер-полицеймейстера.

     Но Кокошкин не знал ничего. Пристав, к которому явился инвалидный офицер со спасенным утопленником, не видал в этом деле никакой особенной важности. В его глазах это вовсе даже не было таким делом, чтобы ночью тревожить усталого обер-полицеймейстера, да и притом самое событие представлялось приставу довольно подозрительным, потому что инвалидный офицер был совсем сух, чего никак не могло быть, если он спасал утопленника с опасностью для собственной жизни. Пристав видел в этом офицере только честолюбца и лгуна, желающего иметь одну новую медаль на грудь, и потому, пока его дежурный писал протокол, пристав придерживал у себя офицера и старался выпытать у него истину через расспрос мелких подробностей.

     Приставу тоже не было приятно, что такое происшествие случилось в его части и что утопавшего вытащил не полицейский, а дворцовый офицер.

     Спокойствие же Кокошкина объяснялось просто, во-первых, страшною усталостью, которую он в это время испытывал после целодневной суеты и ночного участия при тушении двух пожаров, а во-вторых, тем, что дело, сделанное часовым Постниковым, его, г-на обер-полицеймейстера, прямо не касалось.

     Впрочем, Кокошкин тотчас же сделал соответственное распоряжение.

     Он послал за приставом Адмиралтейской части и приказал ему немедленно явиться вместе с инвалидным офицером и со спасенным утопленником, а Свиньина просил подождать в маленькой приемной перед кабинетом. Затем Кокошкин удалился в кабинет и, не затворяя за собою дверей, сел за стол и начал было подписывать бумаги; но сейчас же склонил голову на руки и заснул за столом в кресле. 11

     Тогда еще не было ни городских телеграфов, ни телефонов, а для спешной передачи приказаний начальства скакали по всем направлениям «сорок тысяч курьеров» (*4), о которых сохранится долговечное воспоминание в комедии Гоголя.

     Это, разумеется, не было так скоро, как телеграф или телефон, но зато сообщало городу значительное оживление и свидетельствовало о неусыпном бдении начальства.

     Пока из Адмиралтейской части явились запыхавшийся пристав и офицер-спаситель, а также и спасенный утопленник, нервный и энергический генерал Кокошкин вздремнул и освежился. Это было заметно в выражении его лица и в проявлении его душевных способностей.

     Кокошкин потребовал всех явившихся в кабинет и вместе с ними пригласил и Свиньина.

     — Протокол? — односложно спросил освеженным голосом у пристава Кокошкин.

     Тот молча подал ему сложенный лист бумаги и тихо прошептал:

     — Должен просить дозволить мне доложить вашему превосходительству несколько слов по секрету…

     — Хорошо.

     Кокошкин отошел в амбразуру окна, а за ним пристав.

     — Что такое?

     Послышался неясный шепот пристава и ясные покрякиванья генерала…

     — Гм… Да!.. Ну что ж такое?.. Это могло быть… Оли на том стоят, чтобы сухими выскакивать… Ничего больше?

     — Ничего-с.

     Генерал вышел из амбразуры, присел к столу и начал читать. Он читал протокол про себя, не обнаруживая ни страха, ни сомнений, и затем непосредственно обратился с громким и твердым вопросом к спасенному:

     — Как ты, братец, попал в полынью против дворца?

     — Виноват, — отвечал спасенный.

     — То-то! Был пьян?

     — Виноват, пьян не был, а был выпимши.

     — Зачем в воду попал?

     — Хотел перейти поближе через лед, сбился и попал в воду.

     — Значит, в глазах было темно?

     — Темно, кругом темно было, ваше превосходительство!

     — И ты не мог рассмотреть, кто тебя вытащил?

     — Виноват, ничего не рассмотрел. Вот они, кажется. — Он указал на офицера и добавил: — Я не мог рассмотреть, был испужамшись.

     — То-то и есть, шляетесь, когда надо спать! Всмотрись же теперь и помни навсегда, кто твой благодетель. Благородный человек жертвовал за тебя своею жизнью!

     — Век буду помнить.

     — Имя ваше, господин офицер?

     Офицер назвал себя по имени.

     — Слышишь?

     — Слушаю, ваше превосходительство.

     — Ты православный?

     — Православный, ваше превосходительство.

     — В поминанье за здравие это имя запиши.

     — Запишу, ваше превосходительство.

     — Молись богу за него и ступай вон: ты больше не нужен.

     Тот поклонился в ноги и выкатился, без меры довольный тем, что его отпустили.

     Свиньин стоял и недоумевал, как это такой оборот все принимает милостию божиею! 12

     Кокошкин обратился к инвалидному офицеру:

     — Вы спасли этого человека, рискуя собственною жизнью?

     — Точно так, ваше превосходительство.

     — Свидетелей этого происшествия не было, да по позднему времени и не могло быть?

     — Да, ваше превосходительство, было темно, и на набережной никого не было, кроме часовых.

     — О часовых незачем поминать: часовой охраняет свой пост в не должен отвлекаться ничем посторонним. Я верю тому, что написано в протоколе. Ведь это с ваших слов?

     Слова эти Кокошкин произнес с особенным ударением, точно как будто пригрозил или прикрикнул.

     Но офицер не сробел, а вылупив глаза и выпучив грудь, ответил:

     — С моих слов и совершенно верно, ваше превосходительство.

     — Ваш поступок достоин награды.

     Тот начал благодарно кланяться.

     — Не за что благодарить, — продолжал Кокошкин. — Я доложу о вашем самоотверженном поступке государю императору, и грудь ваша, может быть, сегодня же будет украшена медалью. А теперь можете идти домой, напейтесь теплого и никуда не выходите, потому что, может быть, вы понадобитесь.

     Инвалидный офицер совсем засиял, откланялся и вышел.

     Кокошкин поглядел ему вслед и проговорил:

     — Возможная вещь, что государь пожелает сам его видеть.

     — Слушаю-с, — отвечал понятливо пристав.

     — Вы мне больше не нужны.

     Пристав вышел и, затворив за собою дверь, тотчас, по набожной привычке, перекрестился.

     Инвалидный офицер ожидал пристава внизу, и они отправились вместе в гораздо более теплых отношениях, чем когда сюда вступали.

     В кабинете у обер-полицеймейстера остался один Свиньин, на которого Кокошкин сначала посмотрел долгим, пристальным взглядом и потом спросил:

     — Вы не были у великого князя?

     В то время, когда упоминали о великом князе, то все знали, что это относится к великому князю Михаилу Павловичу.

     — Я прямо явился к вам, — отвечал Свиньин.

     — Кто караульный офицер?

     — Капитан Миллер.

     Кокошкин опять окинул Свиньина взглядом и потом сказал:

     — Вы мне, кажется, что-то прежде иначе говорили.

     Свиньин даже не понял, к чему это относится, и промолчал, а Кокошкин добавил:

     — Ну все равно: спокойно почивайте.

     Аудиенция кончилась.

    13

     В час пополудни инвалидный офицер действительно был опять потребован к Кокошкину, который очень ласково объявил ему, что государь весьма доволен, что среди офицеров инвалидной команды его дворца есть такие бдительные и самоотверженные люди, и жалует ему медаль «за спасение погибавших». При сем Кокошкин собственноручно вручил герою медаль, и тот пошел щеголять ею. Дело, стало быть, можно было считать совсем сделанным, но подполковник Свиньин чувствовал в нем какую-то незаконченность и почитал себя призванным поставить point sur les i [точку над i (франц.)].

     Он был так встревожен, что три дня проболел, а на четвертый встал, съездил в Петровский домик, отслужил благодарственный молебен перед иконою Спасителя и, возвратись домой с успокоенною душой, послал попросить к себе капитана Миллера.

     — Ну, слава богу, Николай Иванович, — сказал он Миллеру, — теперь гроза, над нами тяготевшая, совсем прошла, и наше несчастное дело с часовым совершенно уладилось. Теперь, кажется, мы можем вздохнуть спокойно. Всем этим мы, без сомнения, обязаны сначала милосердию божию, а потом генералу Кокошкину. Пусть о нем говорят, что он и недобрый и бессердечный, но я исполнен благодарности к его великодушию и почтения к его находчивости и такту. Он удивительно мастерски воспользовался хвастовством этого инвалидного пройдохи, которого, по правде, стоило бы за его наглость не медалью награждать, а на обе корки выдрать на конюшне, но ничего иного не оставалось: им нужно было воспользоваться для спасения многих, и Кокошкин повернул все дело так умно, что никому не вышло ни малейшей неприятности, — напротив, все очень рады и довольны. Между нами сказать, мне передано через достоверное лицо, что и сам Кокошкин мною _очень доволен_. Ему было приятно, что я не поехал никуда, а прямо явился к нему и не спорил с этим проходимцем, который получил медаль. Словом, никто не пострадал, и все сделано с таким тактом, что и вперед опасаться нечего, но маленький недочет есть за нами. Мы тоже должны с тактом последовать примеру Кокошкина и закончить дело с своей стороны так, чтоб оградить себя на всякий случай впоследствии. Есть еще одно лицо, которого положение не оформлено. Я говорю про рядового Постникова. Он до сих пор в карцере под арестом, и его, без сомнения, томит ожидание, что с ним будет. Надо прекратить и его мучительное томление.

     — Да, пора! — подсказал обрадованный Миллер.

     — Ну, конечно, и вам это всех лучше исполнить: отправьтесь, пожалуйста, сейчас же в казармы, соберите вашу роту, выведите рядового Постникова из-под ареста и накажите его перед строем двумя стами розог. 14

     Миллер изумился и сделал попытку склонить Свиньина к тому, чтобы на общей радости совсем пощадить и простить рядового Постникова, который и без того уже много перестрадал, ожидая в карцере решения того, что ему будет; но Свиньин вспыхнул и даже не дал Миллеру продолжать.

     — Нет, — перебил он, — это оставьте: я вам только что говорил о такте, а вы сейчас же начинаете бестактность! Оставьте это!

     Свиньин переменил тон на более сухой и официальный и добавил с твердостью:

     — А как в этом деле вы сами тоже не совсем правы и даже очень виноваты, потому что у вас есть не идущая военному человеку мягкость, и этот недостаток вашего характера отражается на субординации в ваших подчиненных, то я приказываю вам лично присутствовать при экзекуции и настоять, чтобы сечение было произведено серьезно… как можно строже. Для этого извольте распорядиться, чтобы розгами секли молодые солдаты из новоприбывших из армии, потому что наши старики все заражены на этот счет гвардейским либерализмом: они товарища не секут как должно, а только блох у него за спиною пугают. Я заеду сам и сам посмотрю, как виноватый будет сделан.

     Уклонения от каких бы то ни было служебных приказаний начальствующего лица, конечно, не имели места, и мягкосердечный Н.И.Миллер должен был в точности исполнить приказ, полученный им от своего батальонного командира.

     Рота была выстроена на дворе Измайловских казарм, розги принесены из запаса в довольном количестве, и выведенный из карцера рядовой Постников «был сделан» при усердном содействии новоприбывших из армии молодых товарищей. Эти неиспорченные гвардейским либерализмом люди в совершенстве выставили на нем все point sur les i, в полной мере определенные ему его батальонным командиром. Затем наказанный Постников был поднят и непосредственно отсюда на той же шинели, на которой его секли, перенесен в полковой лазарет. 15

     Батальонный командир Свиньин, по получении донесения об исполнении экзекуции, тотчас же сам отечески навестил Постникова в лазарете и, к удовольствию своему, самым наглядным образом убедился, что приказание его исполнено в совершенстве. Сердобольный и нервный Постников был «сделан как следует». Свиньин остался доволен и приказал дать от себя наказанному Постникову фунт сахару и четверть фунта чаю, чтоб он мог услаждаться, пока будет на поправке. Постников, лежа на койке, слышал это распоряжение о чае и отвечал:

     — Много доволен, ваше высокородие, благодарю за отеческую милость.

[ 1 ]
[ 2 ]

/ Полные произведения / Лесков Н.С. / Человек на часах

Смотрите также по
произведению «Человек на часах»:

• Сочинения
• Краткое содержание

        НИКОЛАЙ СЕМЕНОВИЧ ЛЕСКОВ

ЧЕЛОВЕК НА ЧАСАХ

Глава первая

Событие, рассказ о котором ниже сего предлагается вниманию читателей, трогательно и ужасно по своему значению для главного героического лица пьесы, а развязка дела так оригинальна, что подобное ей даже едва ли возможно где-нибудь, кроме России.

Это составляет отчасти придворный, отчасти исторический анекдот, недурно характеризующий нравы и направление очень любопытной, но крайне бедно отмеченной эпохи тридцатых годов совершающегося девятнадцатого столетия.

Вымысла в наступающем рассказе нет нисколько.

Глава вторая

Зимою, около Крещения, в 1839 году в Петербурге была сильная оттепель. Так размокропогодило, что совсем как будто весне быть: снег таял, с крыш падали днем капели, а лед на реках посинел и взялся водой. На Неве перед самым Зимним дворцом стояли глубокие полыньи. Ветер дул теплый, западный, но очень сильный: со взморья нагоняло воду, и стреляли пушки.

Караул во дворце занимала рота Измайловского полка, которою командовал блестяще образованный и очень хорошо поставленный в обществе молодой офицер, Николай Иванович Миллер (впоследствии полный генерал и директор лицея). Это был человек с так называемым «гуманным» направлением, которое за ним было давно замечено и немножко вредило ему по службе во внимании высшего начальства.

На самом же деле Миллер был офицер исправный и надежный, а дворцовый караул в тогдашнее время и не представлял ничего опасного. Пора была самая тихая и безмятежная. От дворцового караула не требовалось ничего, кроме точного стояния на постах, а между тем как раз тут, на караульной очереди капитана Миллера при дворце, произошел весьма чрезвычайный и тревожный случай, о котором теперь едва вспоминают немногие из доживающих свой век тогдашних современников.

Глава третья

Сначала в карауле все шло хорошо: посты распределены, люди расставлены, и все обстояло в совершенном порядке. Государь Николай Павлович был здоров, ездил вечером кататься, возвратился домой и лег в постель. Уснул и дворец. Наступила самая спокойная ночь. В кордегардии тишина. Капитан Миллер приколол булавками свой белый носовой платок к высокой и всегда традиционно засаленной сафьянной спинке офицерского кресла и сел коротать время за книгой.

Н. И. Миллер всегда был страстный читатель, и потому он не скучал, а читал и не замечал, как уплывала ночь; но вдруг, в исходе второго часа ночи, его встревожило ужасное беспокойство: пред ним является разводный унтер-офицер и, весь бледный, объятый страхом, лепечет скороговоркой:

– Беда, ваше благородие, беда!

– Что такое?!

– Страшное несчастие постигло!

Н. И. Миллер вскочил в неописанной тревоге и едва мог толком дознаться, в чем именно заключались «беда» и «страшное несчастие».

Глава четвертая

Дело заключалось в следующем: часовой, солдат Измайловского полка, по фамилии Постников, стоя на часах снаружи у нынешнего Иорданского подъезда, услыхал, что в полынье, которою против этого места покрылась Нева, заливается человек и отчаянно молит о помощи.

Солдат Постников, из дворовых господских людей, был человек очень нервный и очень чувствительный. Он долго слушал отдаленные крики и стоны утопающего и приходил от них в оцепенение. В ужасе он оглядывался туда и сюда на все видимое ему пространство набережной и ни здесь, ни на Неве, как назло, не усматривал ни одной живой души.

Подать помощь утопающему никто не может, и он непременно зальется…

А между тем тонущий ужасно долго и упорно борется.

Уж одно бы ему, кажется, – не тратя сил, спускаться на дно, так ведь нет! Его изнеможденные стоны и призывные крики то оборвутся и замолкнут, то опять начинают раздаваться, и притом все ближе и ближе к дворцовой набережной. Видно, что человек еще не потерялся и держит путь верно, прямо на свет фонарей, но только он, разумеется, все-таки не спасется, потому что именно тут на этом пути он попадет в иорданскую прорубь. Там ему нырок под лед и конец… Вот и опять стих, а через минуту снова полощется и стонет: «Спасите, спасите!» И теперь уже так близко, что даже слышны всплески воды, как он полощется…

Солдат Постников стал соображать, что спасти этого человека чрезвычайно легко. Если теперь сбежать на лед, то тонущий непременно тут же и есть. Бросить ему веревку, или протянуть шестик, или подать ружье, и он спасен. Он так близко, что может схватиться рукою и выскочить. Но Постников помнит и службу и присягу; он знает, что он часовой, а часовой ни за что и ни под каким предлогом не смеет покинуть своей будки.

С другой же стороны, сердце у Постникова очень непокорное: так и ноет, так и стучит, так и замирает… Хоть вырви его да сам себе под ноги брось, – так беспокойно с ним делается от этих стонов и воплей… Страшно ведь слышать, как другой человек погибает, и не подать этому погибающему помощи, когда, собственно говоря, к тому есть полная возможность, потому что будка с места не убежит и ничто иное вредное не случится. «Иль сбежать, а?.. Не увидят?.. Ах, господи, один бы конец! Опять стонет…»

За один получас, пока это длилось, солдат Постников совсем истерзался сердцем и стал ощущать «сомнения рассудка». А солдат он был умный и исправный, с рассудком ясным, и отлично понимал, что оставить свой пост есть такая вина со стороны часового, за которою сейчас же последует военный суд, а потом гонка сквозь строй шпицрутенами и каторжная работа, а может быть даже и «расстрел»; но со стороны вздувшейся реки опять наплывают все ближе и ближе стоны, и уже слышно бурканье и отчаянное барахтанье.

– Т-о-о-ну!.. Спасите, тону!

Тут вот сейчас и есть иорданская прорубь… Конец!

Постников еще раз-два оглянулся во все стороны. Нигде ни души нет, только фонари трясутся от ветра и мерцают, да по ветру, прерываясь, долетает этот крик… может быть, последний крик…

Вот еще всплеск, еще однозвучный вопль, и в воде забулькотало.

Часовой не выдержал и покинул свой пост.

Глава пятая

Постников бросился к сходням, сбежал с сильно бьющимся сердцем на лед, потом в наплывшую воду полыньи и, скоро рассмотрев, где бьется заливающийся утопленник, протянул ему ложу своего ружья.

Утопавший схватился за приклад, а Постников потянул его за штык и вытащил на берег.

Спасенный и спаситель были совершенно мокры, и как из них спасенный был в сильной усталости и дрожал и падал, то спаситель его, солдат Постников, не решился его бросить на льду, а вывел его на набережную и стал осматриваться, кому бы его передать, А меж тем, пока все это делалась, на набережной показались сани, в которых сидел офицер существовавшей тогда придворной инвалидной команды (впоследствии упраздненной).

Этот столь не вовремя для Постникова подоспевший господин был, надо полагать, человек очень легкомысленного характера, и притом немножко бестолковый, и изрядный наглец. Он соскочил с саней и начал спрашивать:

– Что за человек… что за люди?

– Тонул, заливался, – начал было Постников.

– Как тонул? Кто, ты тонул? Зачем в таком месте?

А тот только отпырхивается, а Постникова уже нет: он взял ружье на плечо и опять стал в будку.

Смекнул или нет офицер, в чем дело, но он больше не стал исследовать, а тотчас же подхватил к себе в сани спасенного человека и покатил с ним на Морскую в съезжий дом Адмиралтейской части.

Тут офицер сделал приставу заявление, что привезенный им мокрый человек тонул в полынье против дворца и спасен им, господином офицером, с опасностью для его собственной жизни.

Тот, которого спасли, был и теперь весь мокрый, иззябший и изнемогший. От испуга и от страшных усилий он впал в беспамятство, и для него было безразлично, кто спасал его.

Около него хлопотал заспанный полицейский фельдшер, а в канцелярии писали протокол по словесному заявлению инвалидного офицера и, с свойственною полицейским людям подозрительностью, недоумевали, как он сам весь сух из воды вышел? А офицер, который имел желание получить себе установленную медаль «за спасение погибавших», объяснял это счастливым стечением обстоятельств, но объяснял нескладно и невероятно. Пошли будить пристава, послали наводить справки.

А между тем во дворце по этому делу образовались уже другие, быстрые течения.

Глава шестая

В дворцовой караульне все сейчас упомянутые обороты после принятия офицером спасенного утопленника в свои сани были неизвестны. Там Измайловский офицер и солдаты знали только то, что их солдат, Постников, оставив будку, кинулся спасать человека, и как это есть большое нарушение воинских обязанностей, то рядовой Постников теперь непременно пойдет под суд и под палки, а всем начальствующим лицам, начиная от ротного до командира полка, достанутся страшные неприятности, против которых ничего нельзя ни возражать, ни оправдываться.

Мокрый и дрожавший солдат Постников, разумеется, сейчас же был сменен с поста и, будучи приведен в кордегардию, чистосердечно рассказал Н. И. Миллеру все, что нам известно, и со всеми подробностями, доходившими до того, как инвалидный офицер посадил к себе спасенного утопленника и велел своему кучеру скакать в Адмиралтейскую часть.

Опасность становилась все больше и неизбежнее. Разумеется, инвалидный офицер все расскажет приставу, а пристав тотчас же доведет об этом до сведения обер-полицеймейстера Кокошкина, а тот доложит утром государю, и пойдет «горячка».

Долго рассуждать было некогда, надо было призывать к делу старших.

Николай Иванович Миллер тотчас же послал тревожную записку своему батальонному командиру подполковнику Свиньину, в которой просил его как можно скорее приехать в дворцовую караульню и всеми мерами пособить совершившейся страшной беде.

Это было уже около трех часов, а Кокошкин являлся с докладом к государю довольно рано утром, так что на все думы и на все действия оставалось очень мало времени.

Глава седьмая

Подполковник Свиньин не имел той жалостливости и того мягкосердечия, которые всегда отличали Николая Ивановича Миллера: Свиньин был человек не бессердечный, но прежде всего и больше всего «службист» (тип, о котором нынче опять вспоминают с сожалением). Свиньин отличался строгостью и даже любил щеголять требовательностью дисциплины. Он не имел вкуса ко злу и никому не искал причинить напрасное страдание; но если человек нарушал какую бы то ни было обязанность службы, то Свиньин был неумолим. Он считал неуместным входить в обсуждение побуждений, какие руководили в данном случае движением виновного, а держался того правила, что на службе всякая вина виновата. А потому в караульной роте все знали, что придется претерпеть рядовому Постникову за оставление своего поста, то он и оттерпит, и Свиньин об этом скорбеть не станет.

Таким этот штаб-офицер был известен начальству и товарищам, между которыми были люди, не симпатизировавшие Свиньину, потому что тогда еще не совсем вывелся «гуманизм» и другие ему подобные заблуждения. Свиньин был равнодушен к тому, порицают или хвалят его «гуманисты». Просить и умолять Свиньина или даже пытаться его разжалобить – было дело совершенно бесполезное. От всего этого он был закален крепким закалом карьерных людей того времени, но и у него, как у Ахиллеса, было слабое место.

Свиньин тоже имел хорошо начатую служебную карьеру, которую он, конечно, тщательно оберегал и дорожил тем, чтобы на нее, как на парадный мундир, ни одна пылинка не села; а между тем несчастная выходка человека из вверенного ему батальона непременно должна была бросить дурную тень на дисциплину всей его части. Виноват или не виноват батальонный командир в том, что один из его солдат сделал под влиянием увлечения благороднейшим состраданием, – этого не станут разбирать те, от кого зависит хорошо начатая и тщательно поддерживаемая служебная карьера Свиньина, а многие даже охотно подкатят ему бревно под ноги, чтобы дать путь своему ближнему или подвинуть молодца, протежируемого людьми в случае. Государь, конечно, рассердится и непременно скажет полковому командиру, что у него «слабые офицеры», что у них «люди распущены». А кто это наделал? – Свиньин. Вот так это и пойдет повторяться, что «Свиньин слаб», и так, может, покор слабостью и останется несмываемым пятном на его, Свиньина, репутации. Не быть ему тогда ничем достопримечательным в ряду современников и не оставить своего портрета в галерее исторических лиц государства Российского.

Изучением истории тогда хотя мало занимались, но, однако, в нее верили, и особенно охотно сами стремились участвовать в ее сочинении.

Глава восьмая

Как только Свиньин получил около трех часов ночи тревожную записку от капитана Миллера, он тотчас же вскочил с постели, оделся по форме и, под влиянием страха и гнева, прибыл в караульню Зимнего дворца. Здесь он немедленно же произвел допрос рядовому Постникову и убедился, что невероятный случай совершился. Рядовой Постников опять вполне чистосердечно подтвердил своему батальонному командиру все то же самое, что произошло на его часах и что он, Постников, уже раньше показал своему ротному капитану Миллеру. Солдат говорил, что он «богу и государю виноват без милосердия», что он стоял на часах и, заслышав стоны человека, тонувшего в полынье, долго мучился, долго был в борьбе между служебным долгом и состраданием, и, наконец, на него напало искушение, и он не выдержал этой борьбы: покинул будку, соскочил на лед и вытащил тонувшего на берег, а здесь, как на грех, попался проезжавшему офицеру дворцовой инвалидной команды.

Подполковник Свиньин был в отчаянии; он дал себе единственное возможное удовлетворение, сорвав свой гнев на Постникове, которого тотчас же прямо отсюда послал под арест в казарменный карцер, а потом сказал несколько колкостей Миллеру, попрекнув его «гуманерией», которая ни на что не пригодна в военной службе; но все это было недостаточно для того, чтобы поправить дело. Подыскать если не оправдание, то хотя извинение такому поступку, как оставление часовым своего поста, было невозможно, и оставался один исход – скрыть все дело от государя…

Но есть ли возможность скрыть такое происшествие?

По-видимому, это представлялось невозможным, так как о спасении погибавшего знали не только все караульные, но знал и тот ненавистный инвалидный офицер, который до сих пор, конечно, успел довести обо всем этом до ведома генерала Кокошкина.

Куда теперь скакать? К кому бросаться? У кого искать помощи и защиты?

Свиньин хотел скакать к великому князю Михаилу Павловичу и рассказать ему все чистосердечно. Такие маневры тогда были в ходу. Пусть великий князь, по своему пылкому характеру, рассердится и накричит, но его нрав и обычай были таковы, что чем он сильнее окажет на первый раз резкости и даже тяжко обидит, тем он потом скорее смилуется и сам же заступится. Подобных случаев бывало немало, и их иногда нарочно искали. «Брань на вороту не висла», и Свиньин очень хотел бы свести дело к этому благоприятному положению, но разве можно ночью доступить во дворец и тревожить великого князя? А дожидаться утра и явиться к Михаилу Павловичу после того, когда Кокошкин побывает с докладом у государя, будет уже поздно. И пока Свиньин волновался среди таких затруднений, он обмяк, и ум его начал прозревать еще один выход, до сей поры скрывавшийся в тумане.

Глава девятая

В ряду известных военных приемов есть один такой, чтобы в минуту наивысшей опасности, угрожающей со стен осаждаемой крепости, не удаляться от нее, а прямо идти под ее стенами. Свиньин решился не делать ничего того, что ему приходило в голову сначала, а немедленно ехать прямо к Кокошкину.

Об обер-полицеймейстере Кокошкине в Петербурге говорили тогда много ужасающего и нелепого, но, между прочим, утверждали, что он обладает удивительным многосторонним тактом и при содействии этого такта не только «умеет сделать из мухи слона, но так же легко умеет сделать из слона муху».

Кокошкин в самом деле был очень суров и очень грозен и внушал всем большой страх к себе, но он иногда мирволил шалунам и добрым весельчакам из военных, а таких шалунов тогда было много, и им не раз случалось находить себе в его лице могущественного и усердного защитника. Вообще он много мог и много умел сделать, если только захочет. Таким его знали и Свиньин и капитан Миллер. Миллер тоже укрепил своего батальонного командира отважиться на то, чтобы ехать немедленно к Кокошкину и довериться его великодушию и его «многостороннему такту», который, вероятно, продиктует генералу, как вывернуться из этого досадного случая, чтобы не ввести в гнев государя, чего Кокошкин, к чести его, всегда избегал с большим старанием.

Свиньин надел шинель, устремил глаза вверх и, воскликнув несколько раз: «Господи, господи!» – поехал к Кокошкину.

Это был уже в начале пятый час утра.

Глава десятая

Обер-полицеймейстера Кокошкина разбудили и доложили ему о Свиньине, приехавшем по важному и не терпящему отлагательств делу.

Генерал немедленно встал и вышел к Свиньину в архалучке, потирая лоб, зевая и ежась. Все, что рассказывал Свиньин, Кокошкин выслушивал с большим вниманием, но спокойно. Он во все время этих объяснений и просьб о снисхождении произнес только одно:

– Солдат бросил будку и спас человека?

– Точно так, – отвечал Свиньин.

– А будка?

– Оставалась в это время пустою.

– Гм… Я это знал, что она оставалась пустою. Очень рад, что ее не украли.

Свиньин из этого еще более уверился, что ему уже все известно и что он, конечно, уже решил себе, в каком виде он представит об этом при утреннем докладе государю, и решения этого изменять не станет. Иначе такое событие, как оставление часовым своего поста в дворцовом карауле, без сомнения должно было бы гораздо сильнее встревожить энергического обер-полицеймейстера.

Но Кокошкин не знал ничего. Пристав, к которому явился инвалидный офицер со спасенным утопленником, не видал в этом деле никакой особенной важности. В его глазах это вовсе даже не было таким делом, чтобы ночью тревожить усталого обер-полицеймейстера, да и притом самое событие представлялось приставу довольно подозрительным, потому что инвалидный офицер был совсем сух, чего никак не могло быть, если он спасал утопленника с опасностью для собственной жизни. Пристав видел в этом офицере только честолюбца и лгуна, желающего иметь одну новую медаль на грудь, и потому, пока его дежурный писал протокол, пристав придерживал у себя офицера и старался выпытать у него истину через расспрос мелких подробностей.

Приставу тоже не было приятно, что такое происшествие случилось в его части и что утопавшего вытащил не полицейский, а дворцовый офицер.

Спокойствие же Кокошкина объяснялось просто, во-первых, страшною усталостью, которую он в это время испытывал после целодневной суеты и ночного участия при тушении двух пожаров, а во-вторых, тем, что дело, сделанное часовым Постниковым, его, г-на обер-полицеймейстера, прямо не касалось.

Впрочем, Кокошкин тотчас же сделал соответственное распоряжение.

Он послал за приставом Адмиралтейской части и приказал ему немедленно явиться вместе с инвалидным офицером и со спасенным утопленником, а Свиньина просил подождать в маленькой приемной перед кабинетом. Затем Кокошкин удалился в кабинет и, не затворяя за собою дверей, сел за стол и начал было подписывать бумаги; но сейчас же склонил голову на руки и заснул за столом в кресле.

Глава одиннадцатая

Тогда еще не было ни городских телеграфов, ни телефонов, а для спешной передачи приказаний начальства скакали по всем направлениям «сорок тысяч курьеров», о которых сохранится долговечное воспоминание в комедии Гоголя.

Это, разумеется, не было так скоро, как телеграф или телефон, но зато сообщало городу значительное оживление и свидетельствовало о неусыпном бдении начальства.

Пока из Адмиралтейской части явились запыхавшийся пристав и офицер-спаситель, а также и спасенный утопленник, нервный и энергический генерал Кокошкин вздремнул и освежился. Это было заметно в выражении его лица и в проявлении его душевных способностей.

Кокошкин потребовал всех явившихся в кабинет и вместе с ними пригласил и Свиньина.

– Протокол? – односложно спросил освеженным голосом у пристава Кокошкин.

Тот молча подал ему сложенный лист бумаги и тихо прошептал:

– Должен просить дозволить мне доложить вашему превосходительству несколько слов по секрету…

– Хорошо.

Кокошкин отошел в амбразуру окна, а за ним пристав.

– Что такое?

Послышался неясный шепот пристава и ясные покрякиванья генерала…

– Гм… Да!.. Ну что ж такое?.. Это могло быть… Они на том стоят, чтобы сухими выскакивать… Ничего больше?

– Ничего-с.

Генерал вышел из амбразуры, присел к столу и начал читать. Он читал протокол про себя, не обнаруживая ни страха, ни сомнений, и затем непосредственно обратился с громким и твердым вопросом к спасенному:

– Как ты, братец, попал в полынью против дворца?

– Виноват, – отвечал спасенный.

– То-то! Был пьян?

– Виноват, пьян не был, а был выпимши.

– Зачем в воду попал?

– Хотел перейти поближе через лед, сбился и попал в воду.

– Значит, в глазах было темно?

– Темно, кругом темно было, ваше превосходительство!

– И ты не мог рассмотреть, кто тебя вытащил?

– Виноват, ничего не рассмотрел. Вот они, кажется. – Он указал на офицера и добавил: —Я не мог рассмотреть, был испужамшись.

– То-то и есть, шляетесь, когда надо спать! Всмотрись же теперь и помни навсегда, кто твой благодетель. Благородный человек жертвовал за тебя своею жизнью!

– Век буду помнить.

– Имя ваше, господин офицер? Офицер назвал себя по имени.

– Слышишь?

– Слушаю, ваше превосходительство.

– Ты православный?

– Православный, ваше превосходительство.

– В поминанье за здравие это имя запиши.

– Запишу, ваше превосходительство.

– Молись богу за него и ступай вон: ты больше не нужен.

Тот поклонился в ноги и выкатился, без меры довольный тем, что его отпустили.

Свиньин стоял и недоумевал, как это такой оборот все принимает милостию божиею!

1 2

Многомудрый Литрекон поведает об основных событиях интригующего рассказа Н.Лескова «Человек на часах» в сокращении, не упуская ни единой детали. Краткий пересказ поможет узнать о героях книги и расскажет о захватывающем сюжете, который герои переживали в сильнейшем напряжении. 

Глава 1

Автор утверждает, что событие эпохи тридцатых годов девятнадцатого столетия является подлинным.

Глава 2

В 1839 году в Петербурге зимой была очень теплая погода, всё таяло, как будто наступила весна.

Караул Зимнего дворца находился под командованием талантливого молодого офицера-Николая Ивановича Миллера. Он отличался гуманным отношением к службе. 

Именно на караульной очереди Миллера произошло событие, которое помнят далеко не многие.

Глава 3

Миллер любил читать и много времени проводил за чтением. Во втором часу ночи к нему пришел до смерти испуганный разводный унтер-офицер и сказал, что случилось страшное несчастье. 

Глава 4

Часовой Постников, стоя на посту, услышал крики о помощи утопающего человека. Он долго не сходил с места и слушал крики и стоны человека, надеясь, что сейчас кто-нибудь выйдет на набережную и спасет утопающего. 

Крики то умолкали, то начинались с новой силой и все ближе и ближе к набережной. Вот крики уже были настолько близко, что слышны были всплески воды. Постников разрывался: он хотел помочь утопающему, но ему нельзя покидать свой пост, ведь он часовой. 

Еще полчаса длились стоны, утопающий был совсем близко и часовой сорвался со своего поста на помощь.

Глава 5

Постников спас человека, вывел его на набережную. В это время проезжал офицер придворной инвалидной команды. Он забрал спасенного с собой в Адмиралтейский дом. Приставу он сказал, что сам спас человека.

Офицер рассчитывал, что ложь поможет ему получить медаль. Правда, он не учел, что его наряд был абсолютно сухим, и это было подозрительно. Сам утопающий был в шоке и сам позабыл о случившемся.

Глава 6

Постникова привели к Миллеру, где он всё рассказал командиру. За оставленный пост ему грозил суд. В такие дела лично вмешивался сам государь, и влететь могло всему руководству.

Николай Иванович его выслушал и, опасаясь больших неприятностей, послал записку с просьбой помочь своему батальонному командиру подполковнику Свиньину. Было уже около трех часов, времени было в обрез.

Глава 7

Свиньин был строг, дисциплинирован и неумолим. Он жестоко наказывал провинившихся на службе, поэтому все понимали, что Постникову сильно достанется. Офицер был карьеристом и сильно дорожил своей репутацией.

Свиньин понимал, что случай с отлучившимся солдатом недоброжелатели и завистники используют против него самого.

Глава 8

Свиньин прибыл в караульню Зимнего дворца, выслушав рассказ Постникова, он отправил часового в казарменный карцер. Он захотел скрыть все от царя, так как спасение человека не было достаточным поводом для отлучки с поста.

Он обдумывал, как поступить, даже хотел поехать самолично к великому князю и чистосердечно всё рассказать. Тот всегда кричал в первый раз, но потом сам же и заступался. Однако тут он придумал другой план.

Глава 9

Свиньин решил ехать прямо к обер-полицмейстеру Кокошину. Всё знали, что он «умеет сделать из мухи слона, но так же легко умеет сделать из слона муху». Этот офицер благоволил всем шалунам в армии и охотно прикрывал их проступки, ведь считал их забавными.

Был уже пятый час утра.

Глава 10

Свиньин приехал к генералу и всё ему изложил. Пришел к выводу, что Кокошину уже всё доложили, но это было не так. Пристав просто не видел смысла тревожить начальство столь нелепым случаем, к тому же история инвалидного офицера была весьма сомнительна. 

Кокошин послал за приставом, инвалидным офицером и спасенным утопленником. 

Глава 11

Приглашенные прибыли к Кокошину (генералу). В ходе разговора выясняется, что спасенный был пьян и хотел сократить путь через лёд, а лица спасителя не запомнил.

Кокошин соврал ему, что его спас «инвалидный» офицер, и отпустил. 

Глава 12

Кокошин сделал вид, что поверил инвалидному офицеру, обещая наградить его медалью. Воодушевленный и благодарный «спаситель» и пристав покинули дом Кокошина.  

Кокошин спросил у Свиньина, не был ли он у князя? Получив отрицательный ответ, он попрощается с подполковником. 

Глава 13

Кокошин вручил «инвалидному» офицеру медаль «за спасение погибавших». Он знал, что это не правда, но так было выгодно для всех.

На четвертый день Свиньин поехал в Петровский домик и помолился.

На следующий день он встретился с Миллером, они с облегчением обсудили произошедшее. Свиньин напомнил, что Постников всё еще в карцере, а его надо бы наказать его двумястами ударами розог публично. Затем его стоит освободить.

Глава 14

Миллер попытался отговорить Свиньина от этого предложения. Свиньин пресёк все попытки смягчения со стороны Миллера. Он, напротив, ужесточил наказание и сделал ему выговор за неуместный либерализм в армии, где должен быть строгий порядок.

На дворе Измайловских казарм Постникова высекли новобранцы, после этого он сразу же был доставлен в лазарет.

Глава 15

Свиньин навестил Постникова в лазарете и подарил ему сахара и чай, чтобы он поскорее поправлялся. Постников искренне радуется подарку и наказанию, потому что ожидал худшего.

Глава 16

Начали ходить слухи об этом случае. Люди придумывают невероятные подробности и распускают ложные факты. История доходит до некоего владыки, который благоволит Свиньину.

Он видит в истории много неясностей и нелепостей.

Глава 17

По просьбе владыки, офицер Свиньин рассказал всю правду о случившимся. Он сказал, что его беспокоит несправедливость приговора.

Но Владыко ответил, что все правильно: спасать людей — это долг человека, и никаких наград за это не положено. А вот нарушение служебного долга не должно быть оправдано ни в коем случае. Поэтому наказание вполне заслужено.

Глава 18

Автор размышляет о том, что Постников поступил правильно и восхищается его добротой.

Автор: Екатерина Шишкарева