Читать ильфа и петрова рассказы

Обычно ответы на вопросы для знатоков в передаче «Что? Где? Когда?» тщательно перепроверяются. Но был в истории один вопрос из серии «на наблюдательность», на который не было однозначного ответа, но этого не заметили ни знатоки, ни ведущий, ни редакторы.

Предыстория

Вопрос звучал примерно так:

«Все мы помним два прекрасных фильма, снятых по одному из произведений Ильфа и Петрова «12 стульев». И в одном, снятом Леонидом Гайдаем, и в другом, режиссёром которого был Марк Захаров, снялись практически все советские звёзды. Но только один артист сыграл в обоих фильмах. Назовите фамилию этого артиста».

Правильный ответ предполагал, что этим единственным актёром был Савелий Крамаров, сыгравший у Гайдая одноглазого шахматиста из Васюков, а у Захарова – кипучего лентяя слесаря-интеллигента Полесова.

Само упоминание Савелия Крамарова в то время, да к тому же не где-нибудь, а в прямом эфире советского телевидения, было и смелостью и определенной фигой в кармане.

Дело в том, что всеми любимый актёр к тому времени то ли уже эмигрировал, то ли проходил все круги ада человека, которого никак не хотели выпускать, что вылилось в попытку полного его забвения со стороны советской власти. Фильмы с его участием были сняты с проката и из телевизионного показа. А в тех фильмы, которые всё-таки изъять было никак нельзя, имя Савелия Крамарова вымарывалось из титров, так же как имена других эмигрантов.

Кстати, таких фильмов было всё-таки довольно много, например «Неуловимые мстители» или «Джентльмены удачи». При этом самого артиста нигде не брали ни в качестве актёра, ни в каком-либо ином качестве.

Доведённый до отчаяния он даже написал американскому президенту с просьбой о помощи (мол, вы великий актёр, а я Ваш коллега, и вы должны меня понять…). Думаю, Леонид Ильич Брежнев был сильно удивлён, когда Рональд Рейган среди вопросов об ядерном разоружении и судьбах человечества вдруг заговорил о судьбе актёра Савелия Крамарова…

Ошибка была заключена в самом вопросе

Но вернёмся к нашим баранам. Ошибка была заключена в самом вопросе: Савелий Крамаров всё-таки не был единственным актёром, сыгравшим в «Двенадцати стульях» у обоих режиссёров. Другой всенародный любимец – Георгий Вицин у Захарова сыграл гробовых дел мастера Безенчука, а у Гайдая – философствующего монтёра Мечникова, измученного нарзаном.

Впрочем, несмотря на ошибки и неточности, мы всё равно любим и любимые фильмы, и любимые передачи, и любимых актёров.

Если Вас заинтересовали мои публикации, добро пожаловать в МОЙ ПРОФИЛЬ (это здесь), где можно посмотреть весь перечень статей и добавиться в подписчики.

Из последних публикаций:

«За победу на выборах не чокаясь! И в Индии есть свои мёртвые души»

«Судьи против «Спартака»: красная и пенальти за одно нарушение – это произвол!»

Любите ли Вы смотреть игры «Что? Где? Когда?»

• Стараюсь не пропустить ни одной передачи

• Если случайно включаю – смотрю

• Раньше смотрел все игры, а сейчас даже не знаю, существует ли эта передача

• Нет, мне эти игры не интересны

• Расскажу в комментарии

Читайте также

Эта была самая необычная игра «Что? Где? Когда?», самая сложная для всех её участников. Потому …

17.12.2020, 00:40
—
75

просмотров

Подробнее

В январе 2018 от рака умерла любимая внучка генсека, Виктория Михайловна Филиппова, а на днях …

24.02.2019, 08:38
—
3 302

просмотрa

Подробнее

Приветствую Вас дорогие мои друзья и подписчики, немного на днях себя не важно

11.12.2020, 13:00
—
1 059

просмотров

Подробнее

4 сентября 1975 года официально считается днем рождения игры. В этот день впервые …

04.09.2021, 07:43
—
94

просмотрa

Подробнее

История с ковид – операцией действительно слишком затянулась, а самый плохой её вариант заключается в том,…

08.04.2021, 14:04
—
21 002

просмотрa

Подробнее

все ответы в конце)За правильное решение этой головоломки, абитуриенты некоторых ВУЗов в СССР зачислялись,…

18.12.2021, 23:24
—
37

просмотров

Подробнее

.Учащийся 4 класса кемеровской гимназии № 21 Прохор Шаройко рассказал, как придумал …

15.12.2021, 13:50
—
44

просмотрa

Подробнее

13 декабря 2021 года на Первом канале стартует большая премьера – новый второй …

18.12.2021, 18:05
—
7 566

просмотров

Подробнее

Фильм актера Михаила Ефремова победил во всероссийском конкурсе видеороликов среди осужденных.

16.12.2021, 13:10
—
41

просмотр

Подробнее

К концу 2021 г. в России заметно выросли темпы прививочной кампании, если верить результатам опроса РАНХиГС.

19.11.2021, 22:37
—
1 884

просмотрa

Подробнее

18.12.2021, 18:19
—
13 549

просмотров

Подробнее

Знакомая многим с детства интеллектуальная телепередача отнюдь не такая

14.07.2021, 16:27
—
202

просмотрa

Подробнее

Введение. Добрый день, уважаемые подписчики и гости нашего сайта. Сегодня исполнилось …

18.12.2021, 13:02
—
352

просмотрa

Подробнее

Из всех политических передач на федеральном телевидении, программа » 60 минут» в последнее …

06.12.2021, 20:50
—
189

просмотров

Подробнее

Спустя почти полвека российские кинематографисты решили воскресить всем известный роман “12 стульев”.

29.03.2021, 07:31
—
647

просмотров

Подробнее

На основе реальных событий

У главного героя произведения Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» существовали некоторые разногласия с властью: она желала побыстрее построить социализм, а Бендер — нет.

Разногласия Свавова, героя моего рассказа, с императором Николаем Вторым тоже существовали. Самодержец утверждал, что воровать грешно, Никита Генрихович придерживался иного мнения.

1887 год София. Фешенебельный отель «Лихтенштейн»

Битый час цирюльник ожидал вызова в президентский люкс, но настроение его всё ещё остановилось приподнятым. Ещё бы, ведь именно его, а не кого-нибудь другого, пригласили обслужить французского графа Де Лотрека! Заплатили щедро. А ещё возможны и чаевые… Только что и надо — хорошенько угодить высокочтимому клиенту! Пара подобных заказов, и можно думать о расширении своего маленького бизнеса.

Но то, что произошло двадцатью минутами позже, не могли представить ни брадобрей, ни клиент.

***

— Нет! Это не господин Лотрек! Уверяю вас! — воскликнул цирюльник, обращаясь к высокопоставленному полицейскому чиновнику, — подбородок этого господина мне хорошо известен! Я его брил! И не раз! В империи! Он не француз! Это другой человек! Он из России!

Ну, что поделать?! Не умел мастер помазка и бритвы держать язык за зубами, по этому остался без щедрого вознаграждения, а несостоявшийся клиент — без болгарского трона. ( Ну, об этом прискорбном факте — немного позже.)

Софийская полиция, от греха подальше, экстрагировала лжефранцуза в Российскую империю.

1937 год. Шанхай. Китай. Полуподвальная каморка.

В этот день Никита Генрихович Свавов разоткровенничался. Виной тому обаятельная журналистка Стефана Бедельсон, прекрасно знавшая своё дело.

— Де Лотрек — это, скажем, ваш профессиональный псевдоним?- женщина поставила галочку в блокноте, исписанном убористым почерком.

— Вовсе нет. Я потомственный дворянин. Матушка Свавова — в девичестве графиня де Лотрек.

С минуту помолчав, журналистка внимательно посмотрела на собеседника и вдруг стрельнув глазками, молвила:

— А расскажите с чего всё началось?

— Что началось?

— Мммм, как это будет по-русски? Грехопадение.

Интервьюируемый нисколько не смутился. Наоборот. Его лицо посветлело, а в глазах забегали чертенята.

— Так назначили же!

— То есть? Не поняла?

— Это история длинная.

Вместо ответа женщина демонстративно перевернула страницу блокнота и приготовилась записывать.

— Я в молодости не обладал даром великого актёра или оратора-политика, хотя, чего греха таить, Всевышний вложил в меня некие частицы этих ремёсел, плюс к тому, тягу к изучению чужих языков. Знаю их штук десять или двенадцать. И кое-кто это оценил! — старик ждал вопроса, но журналистка писала, не поднимая головы, и он продолжил. — В молодости развил в себе ещё один талант. Умение общаться в аристократическом обществе. Чувствовал себя там, как рыба в воде. Однако для этого требовались немалые деньги и соответствующий наряд.

— И как же решали эту проблему? — поинтересовалась собеседница.

— Элементарно. Вам, наверное, известно, что в те годы я на законных основаниях, носил военный мундир офицера. Облачившись в него, посещал мастерскую по пошиву элитной обуви. Просил изготовить дорогую пару модных туфель. После чего спешил к конкурентам и делал аналогичный заказ. В положенный срок приходил за обновкой и требовал переделки правого ботинка. Утверждая, что тот нестерпимо жмёт. При этом левый забирал с собой. В другой мастерской мне уже не нравился левый! И вуаля! Ваш покорный слуга, не заплатив ни копейки, щеголял на балах и светских собраниях в дорогой паре новенькой обуви.

А трюк с засахаренным тараканом, обнаруживаемым в ресторанном десерте, в скорости стал классикой. До сих пор успешно используется авантюристами разных стран. Вы можете не поверить, но я горжусь выдумкой с участием мёртвого насекомого.

Женщина кончила писать. Пару минут грызла кончик дорогой авторучки, о чём то размышляя, наконец, заглянув в заранее приготовленный список вопросов, продолжила:

— Вы упомянули, что получили приказ из некой секретной службы. Расскажите подробнее.

— Барышня! Приказать Свавову не может никто! Что помню, — поведаю. Извините, ежели детали этого дела запамятовал. Возраст, знаете ли, не тот. Многое забывать стал. Было это, кажется, в феврале 1872 года.

Из канцелярии императора в жандармерию переслали письмо, адресованное одному из членов царской семьи. Некая особа, по имени Фанни, банально соблазняла племянника Александра Второго. Обыденное дело. В Российской империи подобных дамочек пару-тройку сотен сыщется. Однако шеф жандармов Пётр Шувалов не без основания полагал, что мадмуазель завербована германской разведкой. О моих способностях шефу было известно многое. Вот он и предложил вашему покорному слуге в обмен на амнистию по прошлым аферам сделать так, чтобы воздыхательница навсегда забыла о существовании богатого объекта для любовной охоты. Деваться некуда. Пришлось стать другом высокопоставленного вельможи, и как можно скорее оказаться в его свите.

Журналистка отложила ручку.

— Припоминаю. Об этом писали крупнейшие газеты. Кажется у матушки молодого князя пропали бриллианты и другие украшения. Тем не менее доблестная полиция Российской империи быстро отыскала их в ломбарде Санкт-Петербурга. В светских салонах шептались, что высокородный сынок это и организовал, для бесперебойного финансирования всё возрастающих потребностей некой танцовщицы по имени Фанни. Я ничего не путаю?

Старик кивнул в знак согласия и продолжил.

— Царская семья быстренько спустила дело на тормозах. Князя объявили сильно больным и сослали куда подальше.

И мне досталось, правда рикошетом. Для начала банально выгнали со службы. Да я об этом нисколько не жалел. Вырученных денег хватило на шикарную жизнь за пределами империи. За сутки мог обзавестись паспортом любой страны и стать доверенным человеком в свите любого высокопоставленного вельможи.

— А героиню этой авантюры, надеюсь, арестовали?

— Успела удрать за границу. И тут же состряпала книжицу мемуаров, а для убедительности опубликовала в ней полный текст писем опального члена царской фамилии.

— Вы ведь тоже осели в Париже? Не так ли?

— Свободный город. Лёгкие нравы. Выдал себя за идейного политэмигранта. По приезду организовал интервью прикормленным газетчикам. Откровенно поведал, что царские побрякушки реквизировал исключительно для нужд будущей революции. Потом меня перестали пускать в казино Монте-Карло.

— Почему? — Стефана удивлённо вскинула брови,- проиграли все деньги?

— Нет, конечно. По старой привычке устроил скандал. Орал, что прилюдно разденусь догола, тем самым докажу, что меня обобрали в столь приличном заведении. В качестве компенсации потребовал тысячу франков. И получил!

Теперь было на что готовить новое, эээ .. нет не банальное преступление, а скажем так, эффектную экспроприацию.

Пару месяцев спустя прочёл в газете: «Итальянской армии требуется не один десяток табунов породистых лошадей». В знании особенностей коневодства равных мне не было. Вот и выходит, что сам бог велел развести «макаронников» на многомиллионный аванс. Но прошу заметить, и это крайне важно! Из этих денег, я честно и полностью погасил весь государственный болгарский долг. Уж больно хотелось мне преподнести на блюде «всех братушек» российской короне, и в знак монаршей благодарности стать законным царём Болгарии!

Как всегда подвёл его величество случай. Если бы не этот гнусный брадобрей, то всё бы удалось, в лучшем виде!

— Кажется, после этого случая за вашу персону взялись основательно. Упрятали в далёкую Сибирь!

Вместо ответа старик с трудом поднялся. Вынул из тумбочки пожелтевшую газету. Протянул гостье.

«Ленский листок» информировал, что гражданин С.. умудрился продать местному купцу пять тысяч вёдер спирта с завода, существующего исключительно на бумаге.

***

Через пару недель после этого интервью «великий комбинатор» очутился в госпитале католической миссии. Цирроз печени не оставлял никаких надежд на благоприятный исход. Поняв это, старик потребовал к себе православного священника. Сердобольные люди отыскали в окрестностях только монаха-единоверца.

Проходимцу пришлось исповедоваться ему. Но, даже заглядывая в лицо смерти, государственный преступник, мягко скажем, лукавил, утверждал, что отыскал в Китае сына, которого родила брошенная много лет назад любовница. А вот последняя, неудавшаяся афера с продажей вагона часов затеяна исключительно для того, чтобы оказать материальную помощь молодому человеку.

***

Вечером Никиту Генриховича уже отпевали в малюсенькой церквушке, приютившейся на окраине большого города. Монах, опуская в могилу тело старика, бросил в неё горсть русской земли, привезённый им с далёкой Родины.

Мне посчастливилось быть знакомым с дочерью «Ильфа и Петрова» Александрой Ильиничной Ильф. Добрая, умная и в высшей степени интеллигентная женщина, она снисходительно читала мои первые опусы и даже хвалила их, что безмерно меня радовало. Благодаря самоотверженной работе Александры Ильиничны над архивами отца мы можем сегодня познакомиться не только с полной версией двух гениальных романов, но и с не опубликованными ранее записными книжками и увидеть настоящего Ильфа — человека, которому были присущи, в том числе, и слабости, и сомнения. А еще можем узнать правду о людях, которые Ильфа окружали, и о местах, в которых он побывал. Например, можем узнать о том, что неразлучные соавторы Ильф и Петров по пути во французский Гавр, где их ждал пароход «Нормандия», отправляющийся в Америку, побывали в Праге. Варшава, Прага, Вена и Париж были остановками на пути к «Одноэтажной Америке», но в самой книге упоминания об этих остановках нет. Разве что фраза Ильфа в письме жене, Марии Николаевне Тарасенко, написанном прямо на пароходе: «Ем не очень много, в меру, сплю, вообще отдыхаю после беготни по Праге и Вене. В Париже я не бегал».

Значит, по Праге бегал… Интересно, где? Ответить на этот вопрос нам как раз и помогут дневники Ильфа, из которых мы можем узнать массу любопытных подробностей.

ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ О ПРАГЕ

Ведение дневника — прекрасная привычка. Илья Ильф считал это очень важным. Борис Галанов в своей книге «Илья Ильф и Евгений Петров» писал: «Записная книжка была постоянным спутником Ильфа. Он часто говорил Петрову: „Обязательно записывайте — все проходит, все забывается. Я понимаю — записывать не хочется, хочется глазеть, а не записывать. Но тогда нужно заставить себя“». А вот что писал сам Ильф в своем дневнике: «Если не записывать каждый день, что видел, даже два раза в день, то все к черту вылетит из головы, никогда потом не вспомнишь». Что же записал он о посещении Праги?

Я буду цитировать в дальнейшем «Записные книжки» Ильи Ильфа (1925—1937), составленные его дочерью Александрой Ильиничной, а пока — несколько деталей о путешествии.

Собираясь в поездку, Ильф записывал нужные адреса и телефоны в разных городах и странах. В числе первых записей — адрес посольства Чехословакии в Москве: Малый Харитоньевский переулок, 10. Им с Петровым нужно было получить транзитные визы.

Путешествие началось утром 19 сентября. На следующее утро соавторы оказались в Минске, а вечером уже в Варшаве. Они были там два дня, и 22 сентября 1935 года Ильф записал: «Уезжаем на вокзал и в 5 часов 15 минут в карлсбадском вагоне уезжаем в Прагу».

Записи о посещении в Праге датированы 23 и 24 сентября.

23 сентября Илья Ильф записал: «Мчались всю ночь с громадной быстротой, но все-таки опоздали на полчаса и в Прагу приехали в 7 часов утра. Обменяли деньги в бюро де шанж (бюро обмена валют — прим. автора), за 10 долларов дали 235 крон. Сдали чемоданы в камеру хранения, умылись и побрились (здесь мажут холодной водой, пальцем растирают мыло по лицу и после бриться смывают мокрой губкой) и зашли в вокзальный ресторан поесть сосисок. Но сосисок нам не дали — не поняли, пили кофе с рогаликами и маслом. Из окна виден перекресток. Поразительная картина движения на работу. Апогей — без четверти восемь, без двух минут уже тише, а ровно в 8 улица опустела. Напротив магазин платья — детске, дамске, паньске.

Вокзал со статуей сидящего Масарика.

Утром у Туманова.

Поездка с ним.

Американский буфет.

Возвращение.

Знакомство с С.С.

Поездка к „У Шутеры“.

Цеховые дворы.

Часы Апостолов.

Венеция и владычество янычар.

Синагога.

Две подписи.

Терраса в Баррандов.

Снова возвращение.

Вечер „У Флеку“.

Завтра в 6.25 с вокзала Вильсона уезжаем в Вену.

Шофер вместо полпредства повез нас в отель „Амбассад“. С трудом распутали эту ошибку с помощью двух полицейских.

Приехали на Дудлевскую улицу в очень опрятный особняк и после разговора с чешкой и Касимовым попали к Туманову, с коим оказались уже знакомы по Спиридоньевке 17 (адрес московского особняка, где с 1932 года жил Максим Горький — прим. автора). Жена его — нервическая особа. Выехали на „форд-люксе“ и ездили с тысячей приключений».

24 сентября, уже будучи в Вене, Ильф еще раз описывает в дневнике события вчерашнего дня:

«Прага. Вернулись в полпредство, съев сосисок в американском буфете, самом не-пражском месте Праги. Оказалось, что здесь Девяткин с женой, которых видел в Греции (осенью 1933-го и в начале 1934-го Ильф и Петров путешествовали по Европе, они побывали в Стамбуле, Афинах, Неаполе, Риме, Венеции и Вене, а на обратном пути заехали в Варшаву — прим. автора). Коммунальные отношения по поводу уплотнения. Нас приглашает к себе Сергей Сергеевич, знакомит с женой Кларой Давыдовной (парик маркизы) и предлагает большую программу — обедать „У Шутеры“, потом смотреть город, ужинать „У Флеку“. Снова мы выезжаем с Дудлевской».

СЕРГЕЙ И КЛАРА АЛЕКСАНДРОВСКИЕ: СУДЬБЫ, ИСКОВЕРКАННЫЕ РЕЖИМОМ

Сергей Сергеевич Александровский был в то время полпредом СССР в Чехословакии. Судьба его похожа на судьбы многих кадровых революционеров — несколько арестов в начале 1900-х, побег в Германию, после революции карьерный взлет — до Чехословакии он был сотрудником полпредства в Германии. В Прагу семья Александровских перебралась в июле 1933 года. Именно Сергей Сергеевич от имени Советского Союза подписал с Эдвардом Бенешем в 1935 году Советско-Чехословацкий договор о взаимной помощи. Далее — падение. В 1938-м внезапный отзыв в Москву, в «резерв» Наркоминдел. В первые дни войны Александровский пошел добровольцем на фронт, попал в плен, в немецкий концлагерь в Борисове, под Минском, бежал, в 1943 году арестован и в августе 1945 года расстрелян по приговору Особого совещания при НКВД СССР как немецкий шпион. Как обычно, родные не знали ни о приговоре, ни о месте погребения мужа и отца. Революция пожирает своих детей.

Жена и сын Сергея Сергеевича в 1945 году также были приговорены к бессрочной ссылке как члены семьи изменника родины («чэсэиры»), до своей реабилитации в 1956 году они жили в Енисейске. Судьба «чэсэиров» зависела от «признательных» показаний отца; но Александровский не признал свою вину даже на допросах у Берии.

Наблюдательный Ильф не преминул отметить необычную прическу Клары Давидовны — она действительно похожа на парик маркизы. Клара Давидовна Спиваковская была и сама необычной личностью — примадонна Венской оперы, она пела вместе с Энрико Карузо. Блестящая карьера, прекрасная семья — и затем четыре пересыльные тюрьмы, ссылка, инвалидность… Клара Давидовна умерла в 1963 году в Москве.

А тогда, в 1935-м, все еще было хорошо. Сергей Сергеевич Александровский был настолько известной и уважаемой в Праге личностью, что его даже попросили оставить автограф в книге почетных посетителей Староновой синагоги. Об этом мы можем прочесть в дневнике Ильфа — рядом с описанием красавицы-Праги:

«Тесный, красивый, романтический и очень в то же время современный город. По порядку. Мы смотрели так — цеховые дворы, часы на ратуше (золотая смерть тянет за веревку, часы бьют четыре), толпа на тротуаре напротив, пражская Венеция с моста Карла Четвертого (золотой Христос с еврейскими буквами и владычество янычар), синагога готическая, здесь Сергея Сергеевича заставили расписаться в книге почетных посетителей, его подпись шла сейчас же за подписью Ротшильда, потом поехали на Злату уличку в Далиборку, казематы вроде казематов Семибашенного замка в Стамбуле».

ПРАГА ГАСТРОНОМИЧЕСКАЯ

Судя по всему, чешская кухня Ильфу с Петровым понравилась. Вот что Илья Арнольдович записал в своем дневнике — «мало, но смачно»:

«Раньше этого обед „У Шутеры“. Моравские колбаски, жаренные на решетке, вино „Бычья кровь“ в кувшинчиках по четверть литра, фроньское вино и кофе в толстых чашках.

Ужин „У Флеку“ в старом монастыре. Все это очень похоже на немецкие годы импрессионизма. До этого пили кофе на террасе Баррандова. Ужасные мысли о войне.

„Ресторашка“, „Зайдем в ресторашку“.

Ночевали в консульстве среди металлической мебели на сверхъестественных постелях.

Уехали в Вену в 6.25 минут с вокзала Вильсона».

24 сентября Ильф записал:

«Топичек — жареный в масле и чесноке хлеб, коленка свиная, миндаль, орехи чищеные, редька, нарезанная машинкой, плацки, редиска, отдельно рыбок на зубочистках. (Вообще все называется уменьшительно: бабичка, пивочко, скляничка, хлебичка)».

Наблюдательный Ильф не мог не заметить этой действительно прелестной чешской особенности.

Так закончилась эта единственная реальная встреча великих писателей с Прагой. А до этого были встречи… литературные и экранные.

«НИГДЕ КРОМЕ, КАК В МОССЕЛЬПРОМЕ», ИЛИ СУДЬБА ЗНАМЕНИТОГО РЕСТОРАНА

Первая литературная встреча авторов с Прагой произошла на страницах их первого романа «Двенадцать стульев». Вспомним известный эпизод с Кисой Воробьяниновым:

«После недолгих уговоров Ипполит Матвеевич повез Лизу в „Прагу“, образцовую столовую МСПО — „лучшее место в Москве“, как говорил ему Бендер».

Остап знал толк в ресторанах. «Прага» действительно была одним из лучших мест в Москве — еще с 1902 года, когда купец Петр Тарарыкин перепрофилировал находившийся здесь трактир с тем же названием в ресторан для состоятельной публики. «Прага» тогда быстро стала одним из центров культурной жизни Москвы — здесь устраивались ежегодные «рубинштейновские обеды» в честь основателя Московской консерватории, композитора Николая Рубинштейна. В ресторане бывали Лев Толстой, Иван Бунин, Александр Куприн. В 1913 году литературная Москва устроила в «Праге» банкет в честь приехавшего в Россию писателя Эмиля Верхарна, в том же году там чествовали Илью Ефимовича Репина — по поводу восстановления картины «Иван Грозный и сын его Иван», изрезанной ранее иконописцем Абрамом Балашовым.

После революции 1917 года ресторан у Тарарыкина, разумеется, отобрали, и в нем расположилась столовая Моссельпрома, которую по привычке продолжали называть «Прагой». Причем не только посетители, но и писатели. Помимо Ильфа с Петровым, так делал, например, Маяковский, который выпускал такие «Листовки для столовой Моссельпрома, бывшая „Прага“»:

1

Каждому нужно
обедать и ужинать.
Где?
Нигде кроме
как в Моссельпроме.

2

В других столовых

люди — тени.

Лишь в «Моссельпроме»

сытен кус.

Там —

 и на кухне

и на сцене

здоровый обнаружен вкус.
Там пиво светло,

 блюда полны,

там —

 лишь пробьет обеда час —

вскипают вдохновенья волны,
по площади Арбатской мчась.
Там —

 на неведомых дорожках

следы невиданных зверей,
там все писатели

 на ножках

стоят,

дежуря у дверей.

Там чудеса,

 там Родов бродит,

Есенин на заре сидит,
и сообща они находят
приют, и ужин, и кредит.
Там пылом выспренним охвачен,
грозясь Лелевичу-врагу,
пред представителем рабфачьим
Пильняк внедряется

в рагу…

Поэт, художник или трагик,
забудь о днях тяжелых бед.
У «Моссельпрома»,

 в бывшей «Праге»,

тебе готовится обед.

3

Где провести сегодня вечер?
Где назначить с приятелем встречу?
Решенья вопросов

 не может быть проще:

«Все дороги ведут…»

 на Арбатскую площадь.

Здоровье и радость —

высшие блага —

в столовой «Моссельпрома»

(бывшая «Прага»).

Там весело, чисто,

 светло, уютно,

обеды вкусны,

 пиво не мутно.

Там люди

 различных фронтов искусств

вдруг обнаруживают

 общий вкус.

Враги

друг на друга смотрят ласково —

от Мейерхольда

 до Станиславского.

Там,

 если придется рядом сесть,

Маяковский Толстого

 не станет есть.

А оба

заказывают бефстроганов

(не тронув Петра Семеныча Когана).
Глядя на это с усмешкой, —

 и ты там

весь проникаешься аппетитом.
А видя,

 как мал поразительно счет,

требуешь пищи

еще и еще.

Все, кто здоров,

 весел

и ловок,

не посещают других столовок.
Чорта ли с пищей

возиться дома,

если дешевле

 у «Моссельпрома»…

Спасибо Владимиру Владимировичу — благодаря его стихам-агиткам мы видим, что и после революции «Прага» была местом встреч интеллигенции. А о том, что убранство ее осталось таким же роскошным, мы можем прочесть у Ильфа и Петрова:

«„Прага“ поразила Лизу обилием зеркал, света и цветочных горшков. Лизе это было простительно: она никогда еще не посещала больших образцово-показательных ресторанов. Но зеркальный зал совсем неожиданно поразил и Ипполита Матвеевича. Он отстал, забыл ресторанный уклад. Теперь ему было положительно стыдно за свои баронские сапоги с квадратными носами, штучные довоенные брюки и лунный жилет, осыпанный серебряной звездой.

Оба смутились и замерли на виду у всей довольно разношерстной публики.

— Пройдемте туда, в угол,— предложил Воробьянинов, хотя у самой эстрады, где оркестр выпиливал дежурное попурри из „Баядерки“, были свободные столики».

В 30-е тихий прежде Арбат стал одной из главных улиц Москвы, и столовая была перепрофилирована под обслуживание сотрудников НКВД, в том числе охранников Сталина. В 1954 году после капитального ремонта с участием чешских специалистов ресторан «Прага» был вновь открыт для публики, и несколько десятилетий он был одним из самых престижных ресторанов Москвы. В его девяти роскошных залах часто проводились дипломатические приемы. С распадом СССР он стал переходить из рук и в руки, что неизбежно отразилось на качестве обслуживания. Работает «Прага» и сегодня — правда, в усеченном режиме.

СЫН ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА

Вторая литературная встреча с Прагой случилась у Ильфа и Петрова на страницах второго романа. Удивительное постоянство, не правда ли? Вернее, встреча эта случилась не у самих авторов двух легендарных романов, а у их… персонажа. Реального персонажа. Единственного настоящего сына лейтенанта Шмидта. Именно в Прагу попал из Галлиполи в 1921 году Евгений Петрович Очаковский-Шмидт. Ирония судьбы — единственный сын «красного адмирала» стал активным участником Белого движения. Более того — крейсер «Очаков», переименованный сначала в «Кагул», а затем, в сентябре 1919-го, получивший название «Генерал Корнилов», принял перед этим самое деятельное и во многом решающее участие в высадке десанта Вооруженных сил Юга России в Одессе и освобождении города от большевиков.

А начиналось все совершенно иначе. Узнав о том, что отец возглавил восстание на мятежном «Очакове», шестнадцатилетний Евгений Шмидт немедленно прибыл на крейсер и присоединился к отцу. Когда «Очаков» был расстрелян и начал тонуть, Евгений вместе с отцом бросился за борт и спасся на миноносце № 270. Такое единство отца и сына неудивительно — Петр Петрович Шмидт после развода с женой воспитывал сына самостоятельно и, несмотря на сложный и конфликтный характер, отцом был хорошим. Евгений был арестован, но как несовершеннолетний не был приговорен к наказанию. Уже в Праге он написал книгу воспоминаний об отце под названием «Лейтенант Шмидт («Красный адмирал»)». Она вышла в 1926 году в пражском издательстве «Пламя» и была переиздана в Одессе в 2006 году. В конце одесского издания — краткая биография Евгения Шмидта (вторую половину он добавил к фамилии в 1914 году). Родился в 1887 году в Санкт-Петербурге, учился в одесском реальном училище святого Павла, севастопольском Константиновском училище, после расстрела отца жил в Одессе и Керчи, затем переехал в Санкт-Петербург, где учился в Технологическом институте, но война помешала ему получить высшее образование. Евгения призывают на военную службу, он оканчивает школу прапорщиков инженерных войск и получает звание прапорщика саперных войск. В 1917 Евгений Шмидт присутствует на церемонии перезахоронения останков отца в Севастополе, затем воюет в Крыму на стороне Врангеля. После эвакуации с полуострова — обычный путь офицера-эмигранта. Галлиполи, затем Прага, где благодаря Русской акции помощи Чехословацкого правительства он смог завершить высшее образование в Высшей технической школе. Евгений Петрович Очаковский-Шмидт состоял в Галлиполийском землячестве в Праге и в Обществе русских, окончивших вузы в Чехословакии.

Как мы видим, Бендер совершенно не подготовился к встрече с председателем арбатовского исполкома — он не только не смог назвать имени знаменитого отца, но и не догадывался о настоящем имени сына лейтенанта Шмидта и о том, что сын был с отцом на мятежном крейсере. Да и сам предисполкома не был силен в истории:

— Скажите, а вы-то сами помните восстание на броненосце „Очаков“?

— Смутно, смутно, — ответил посетитель. — В то героическое время я был еще крайне мал. Я был дитя.

— Простите, а как ваше имя?

— Николай… Николай Шмидт.

— А по батюшке?

— Да-а, — протянул он, уклоняясь от прямого ответа, — теперь многие не знают имен героев. Угар НЭПа. Нет того энтузиазма. Я, собственно, попал к вам в город совершенно случайно. Дорожная неприятность. Остался без копейки…

Председатель очень обрадовался перемене разговора. Ему показалось позорным то, что он забыл имя очаковского героя».

Да что там Бендер с председателем… Вот фрагмент из книги Евгения Шмидта, где он вспоминает дни заключения сразу после их с отцом ареста:

«Большинство офицеров было в полном походном снаряжении, а их возбужденные лица еще носили следы пережитых ночных волнений и боевого задора. Меня они совершенно не замечали, настолько не замечали, что когда, после долгих и мучительных колебаний, я попросил папиросу у одного пожилого капитана, самого добродушного на вид (мы с отцом сильно страдали из-за отсутствия табаку), он, с готовностью раскрыв портсигар, впервые обратил на меня благосклонное внимание и недоумевающе спросил, глядя на мою матросскую куртку:

— А ты, малый, как сюда попал? Ты кто?

— Я сын лейтенанта Шмидта и арестован вместе с отцом, — ответил я с гордостью.

— Что ты, голубчик, у Шмидта никогда не было детей, я его хорошо знаю, — небрежно отозвался незнакомый капитан. Я вытаращил глаза.

— Позвольте, господин капитан, — начал я, не приходя в себя от изумления, — я…

Но капитан уже не слушал меня и, повернувшись к сослуживцам, продолжал свой рассказ».

Прошло двадцать лет, и вся Россия узнала о «сыне лейтенанта Шмидта». Даже не о сыне — сыновьях. Их стало много. Слишком много. У «красного адмирала» появились даже «дочери». Все они ездили по бескрайним советским просторам и выманивали деньги у доверчивых чиновников. Наивность некоторых бюрократов Ильф высмеивал со страниц юмористического журнала «Чудак». Например, в самом первом номере журнала за 1928 год опубликован его фельетон «Холостой мальчик», в котором рассказывается о четырнадцатилетнем аферисте, который, выдавая себя за детского корреспондента «Пионерской правды», сначала получил во ВЦИКе бесплатный проездной на трамвай, а затем в ВСНХ вообще легковой автомобиль на несколько дней — якобы для того, чтобы показать город немецким пионерам. Мальчик умудрился даже взять во ВЦИКе с неизвестного гражданина три рубля за то, что пропустил его на прием без очереди. Сразу вспоминается «реконструкция провала» из «Двенадцати стульев». Видимо, таких случаев было в то время так много, что Ильф и Петров решили описать подобных «деятелей» в романе «Великий комбинатор», ставший впоследствии «Золотым теленком», над которым они как раз начали в то время работать.

Два вопроса, которые неизбежно возникают при погружении в эту историю — почему Ильф и Петров выбрали в качестве персонажа именно сына, а точнее — сыновей лейтенанта Шмидта и знал ли сам Евгений Шмидт о «сухаревской конвенции» и Балаганове с Паниковским?

Поиски ответов на них не менее увлекательны, чем разгадка запутанной детективной истории. И вправду — как можно было насмехаться над героем революции 1905 года, имя которого вознесли на пьедестал не только победившие «красные», но вначале, после Февральской революции, Александр Керенский и адмирал Колчак, которые перенесли его останки с острова Березань в Севастополь и торжественно перезахоронили еще весной 1917 года, возложив на могильную плиту Шмидта офицерский Георгиевский крест? В советское время это могло быть попросту опасным.

Ответ прост. В советском правительстве прекрасно знали о том, что сын героя первой революции выбрал иной путь и вовсе не симпатизирует большевикам. Настолько не симпатизирует, что против них воевал. Небольшой фрагмент из книги об отце красноречиво характеризует его отношение к советской власти:

«Теперь, через 20 лет после экспериментов советских извергов и голодного галлиполийского „пайка“, подобное меню показалось бы мне райским блаженством, но тогда, в 1905 году, оно не могло не возмутить нас обоих».

Евгений Шмидт вспоминает тут о случае, когда им с отцом — уже арестованным — принесли вместо офицерского солдатский паек.

Белым эмигрантом стал и сводный брат лейтенанта — Владимир Петрович Шмитт — капитан 1-го ранга, гидрограф и океанограф, преподаватель Колумбийского университета. С 1925 года проживал в США и являлся активным членом Общества бывших русских морских офицеров в Америке.

Наверное, именно по этой причине настоящее имя сына лейтенанта Шмидта не было известно в Советском Союзе. Информацию о нем просто «закрыли», а шутить о нем можно было безбоязненно.

Знал ли Евгений Очаковский-Шмидт о том, что его имя стало вдруг невиданно популярным на родине? Вполне мог знать. Безусловно, встретиться с ним в Париже Ильф и Петров никак не могли — это было слишком рискованно. Встречи с белоэмигрантами не входили в планы несколько раз побывавших в Париже соавторов. А вот прочесть роман сын лейтенанта Шмидта мог — в 1930 году он переезжает из Праги в Париж, а с мая 1931 года парижский журнал «Сатирикон», редактором и издателем которого был Михаил Корнфельд, начинает публиковать роман «Золотой теленок», — одновременно с его публикацией в советском ежемесячнике «Тридцать дней». В «Сатириконе» были опубликованы первые четырнадцать глав.

Обидела ли его эта слава — или, наоборот, он обрадовался возрождению хотя бы в таком виде памяти об отце, которого горячо любил, мы уже не узнаем. Евгений Шмидт вел замкнутый образ жизни и так и не стал своим в кругу эмигрантов — для «белых» он был слишком «красным», для «красных» — слишком «белым». В Париж он перебрался именно из-за конфликтов с пражскими эмигрантскими кругами. Нуждался, брался за любую работу, жил в одиночестве. В последние годы он провел в приюте «Маленькие сестры бедных» на улице Сен-Жак. Евгений Петрович Очаковский-Шмидт умер 25 декабря 1951 года и похоронен в общей могиле. Место его захоронения неизвестно.

ЭКРАННЫЕ ВСТРЕЧИ

Две экранные встречи Ильфа, Петрова и Праги были гораздо более оптимистичными.

Более того — самая первая экранизация «Двенадцати стульев» была именно чехословацко-польским проектом. Вышедший в 1933 году одноименный фильм был снят чешским режиссером Мартином Фричем и поляком Михалом Вашиньским, а роль Кисы Воробьянинова сыграл известный чешский актер, директор Театра комедии Власта Буриан. Роль Остапа Бендера (в фильме это антиквар Камил Клепка) сыграл польский актер Адольф Дымша, а весь сценарий был адаптирован под европейские реалии — чехи и поляки не поняли бы тогда, что такое экспроприация имущества. Сюжет был таким. Пражский парикмахер Фердинанд Шуплатко получает письмо, в котором сообщается, что умершая в Варшаве тетушка оставила ему огромное наследство. Он бросает все и уезжает в Польшу, по дороге истратившись в пух и прах. Но… в пустом доме он находит только двенадцать старых стульев, которые, недолго думая, сдает в антикварный магазин. Той же ночью Фердинанд находит записку от тетушки, в которой говорится, что сто тысяч долларов спрятаны ею в одном из стульев. Он бросается к антиквару, но уже поздно — стулья распроданы поштучно. Фердинанд рассказывает антиквару о спрятанном сокровище, они решают действовать совместно и отправляются на поиски стульев. Увы, безуспешно — главный стул попал в детский приют, и найденные в нем деньги пошли в пользу сирот как вклад анонимного пожертвователя.

Ильф и Петров знали об экранизации — во время своего первого визита в Варшаву в январе 1934 года они присутствовали на показе фильма; после сеанса их неоднократно вызывали на сцену. Авторы встретились тогда с Адольфом Дымшей — он рассказал об этой встрече в своем интервью «Литературной газете» в 1960 году.

Роман «Золотой теленок» был экранизирован в Чехословакии в 1970 году — через два года после самой первой, канонической советской экранизации с Сергеем Юрским в главной роли. В чехословацком прокате фильм вышел под названием «Командовать парадом буду я», режиссером фильма стал Ярослав Мах. Действие было перенесено в шестидесятые, Остап стал шофером и сменил имя на Фолька, а Корейко получил имя Альфонс Дртилек. И, хотя все герои получили свои собственные чешские имена, сюжет адаптировать уже не пришлось — к тому моменту чехи на собственном опыте узнали о «прелестях» социализма.

ПЛУТОВСКОЙ РОМАН ХХ ВЕКА

Вообще история экранизаций романов Ильфа и Петрова в достаточной степени курьезна. После чешско-польской экранизации «Двенадцати стульев» фильмы по роману были сняты в Германии (1938 (!) год), Бразилии (1957), на Кубе (1962) и только после этого в СССР (1966). Роман был экранизирован в США, Германии, Австрии и даже в Иране. «Золотой теленок» был в первый раз экранизирован в 1968 году — через тридцать семь лет после выхода романа. После СССР фильмы по роману были сняты в Чехословакии и Венгрии. Почему же быстро ставшие классическими романы были экранизированы в Советском Союзе с таким опозданием? Они ведь и сегодня кажутся многим очень «советскими» и «идеологически выдержанными». Отчего же такая задержка?

На самом деле, Ильф и Петров ходили по тонкому льду.

«Ильф и Петров, два необычайно одаренных писателя, решили, что если взять в герои проходимца авантюрной складки, то, что бы они ни написали о его похождениях, критиковать их с политической точки зрения все равно будет невозможно… В итоге Ильф с Петровым, Зощенко и Олеша ухитрились опубликовать несколько безупречных по качеству литературных произведений, пользуясь этим принципом, давшим им полную независимость, поскольку их персонажи, сюжеты и темы не подлежали политической трактовке. До начала тридцатых это им сходило с рук», — сказал Владимир Набоков в 1966 году в интервью Альфреду Аппелю.

До начала тридцатых… Опубликованный в 1928 году и моментально ставший популярным роман «Двенадцать стульев» серьезная критика впервые заметила… через год. Это молчание объясняется просто — менялась политическая конъюнктура, и роман не «вписывался» в нее. Более того, первые рецензии в газете «Вечерняя Москва» и журнале «Книга и профсоюзы» были откровенно разгромными. Эти рецензии и молчание критиков крупных столичных литературных журналов — «Красной нови», «Октября», «Нового мира» — при всем при том, что книга мгновенно разошлась на цитаты, были настолько оглушающими, что сподвигли Осипа Мандельштама и Юрия Олешу заступиться за авторов. Помимо политической конъюнктуры (борьба с Троцким, Бухариным и т. д.), немалое влияние на такую странную реакцию критики оказало и увольнение со всех постов друга и покровителя авторов Владимира Нарбута — именно он был главным редактором журнала «30 дней» и издательства «Земля и фабрика», в которых был напечатан роман. Наконец, 17 июня 1929 года в «Литературной газете» была опубликована статья Андрея Тарасенкова «Книга, о которой не пишут», которая начиналась фразой: «Коллективный роман Ильфа и Петрова, как правильно отметил Ю. Олеша в своей недавней анкете в „Вечерней Москве“, незаслуженно замолчан критикой». По сути, эта статья стала официальной «справкой о благонадежности» для книги. Что сыграло свою роль в таком резком изменении отношения к роману — то, что после опального Нарбута авторы нашли себе покровителя в лице стремительно набирающего авторитет Михаила Кольцова, благожелательный отклик Бухарина, который сам вскоре попадет в опалу, очередное изменение конъюнктуры? Пожалуй, все это вместе. Но, несмотря на последующие хвалебные отзывы, советские власти так и не приняли роман до конца. История его экранизаций — лишнее тому подтверждение. Похожая реакция ожидала и «Золотого теленка» — Главлит отказался печатать роман отдельной книгой, Александр Фадеев, а вслед за ним критики разгромили авторов, и лишь после вмешательства Горького и Луначарского роман удалось напечатать.

Пожалуй, именно зарубежные экранизации обоих романов поставили точку в споре о том, «советские» ли они. Именно адаптации сюжетов под реалии совершенно разных стран подтвердили, что «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» — классические плутовские романы, продолжившие в ХХ веке многовековые традиции этого жанра.

Проходят столетия, меняется название страны и общественный строй, но Прага всегда прекрасна, а традиции ее неизменны. Я читал «Двенадцать стульев» в Одессе, в квартире на улице Ильфа и Петрова. Самое время перечитать «Золотого теленка» на улице Кременцовой в Праге, в пивоварне «У Флеку», где ужинали Ильф и Петров и где свое собственное пиво варят вот уже пятьсот лет.

— Раньше вам поступали предложения об экранизации вашего романа «Петровы в гриппе и вокруг него»?

— Нет.

— Чем вас заинтересовало предложение Кирилла Серебренникова?

— Режиссёр меня заинтересовал. И просто сама по себе экранизация — это было очень интересно. Я сразу согласился.

— У вас была возможность принимать участие в работе над фильмом, высказывать какие-то пожелания?

— Возможность была, но я не стал этого делать.

— Почему?

— Потому что я не кинематографист. Более того, я даже не фотограф, не могу ничего решать в кадре и в сценарии. Я просто пишу книжки — и всё. Это не мое дело.

— А не было опасений, что как-то не так представят на экране вашу историю?

— Ну как «не так»? Большинство экранизаций хорошие, поэтому и здесь чисто статистически должна была состояться удачная экранизация. Мне кажется, она состоялась.

— Соответствует ли результат вашим ожиданиям?

— У меня не было каких-то ожиданий, может быть, отчасти поэтому мне очень зашла экранизация. Сделано это на высочайшем уровне — с вниманием к деталям, с фантазией, с любовью. Поэтому ничего плохого сказать не могу. Я просто в восторге.

— Есть ли эпизоды, которые вы хотели бы включить в фильм, но они по каким-то причинам в него не вошли?

— Это надо было тогда раздвигать с киноформата до сериального, чтобы всё влезло. Уж как получилось — претензии нечего высказывать!

Я просто как написал, так оно и лежало, по сути дела. Что могло войти, что не могло… Не знаю. Теоретически более подробно могло быть освещено детство Петрова с его другом Сергеем. Это стало некоей фигурой умолчания. Ну и бог с ним, вполне себе нормально получилось.

— Как вам исполнители главных ролей? Раньше вы рассказывали, что представляли Чулпан Хаматову, когда описывали Петрову. А что по поводу остальных?

— Что-то вроде Чулпан Хаматовой, да. Всё-таки это было неожиданно, но здорово. Режиссёр и работники кастинга умеют выбирать людей именно так, как оно того требует. Поэтому я просто был рад. Тимофей Трибунцев меня обрадовал почему-то больше всех, он играет несколько эпизодических ролей. В общем, я просто видел и радовался.

— Фильм уже показали на Каннском фестивале, и стало известно, что он выйдет в прокат более чем в 30 странах. После такого успеха вы заметили возросшее внимание зарубежной аудитории к своему творчеству?

— Я не могу никак это отслеживать. Я заметил возросшее внимание со стороны российской аудитории, в основном журналистов. У меня, по-моему, вчера был более или менее спокойный день. А все остальные в течение двух недель я только и делал, что давал интервью.

— Как вам такой режим?

— Бывало и посложнее. Как-то на Московской книжной ярмарке было несколько интервью, а потом ещё добавилось. Тогда ещё коронавирус не бушевал, но я приехал простывшим. Когда выходил, буквально думал: «Где-нибудь упасть бы уже и лежать». А теперешняя ситуация вполне комфортная.

Сейчас замечательно, что проходят видеоконференции, когда не надо особо никуда двигаться. Просто включаешь телефон, даже не компьютер. Насколько это всё стало удобно, не напрягает никоим образом. Разве что есть некое ожидание интервью, потом оно протекает — всё это слегка утомляет. Но не сложнее, чем до магазина сходить.

— Ваш роман ещё до экранизации перевели на несколько языков. После премьеры фильма планируются какие-то новые адаптации?

— Вроде на китайский собираются переводить.

— Как думаете, книгу примет аудитория с другим менталитетом?

— Я даже не представляю — это настолько далёкая культура. С одной стороны, вроде бы близкая, древняя, мы взаимопроникаем друг в друга. Но при этом, мне кажется, в Китае о нас знают меньше, чем мы о них. Там китайский календарь, гороскопы, китайская медицина, кунг-фу. А мы для них — как территория. Может быть, русская классика немножко известна, какие-то мультфильмы, которые сейчас появляются… У меня никогда нет особых ожиданий. Пускай всё идёт как идёт. От моих ожиданий ведь ничего не изменится.

— У вас всегда было такое отношение или раньше вы больше волновались по поводу того, как читатели примут книгу?

— Было просто интересно, куда это всё деть. То есть я написал что-нибудь и думаю, где бы это опубликовать. А особых ожиданий не было. Конечно, хочется, чтобы люди читали твои книги. Но ты на это всё равно никак не можешь повлиять, хоть убейся. Можно вложиться денежно (не знаю, в маркетинг, во всё что угодно), и всё равно это будет бесполезно. Искусство — такая вещь… Люди просто внезапно выбирают, загораются чем-нибудь — фильмом, картиной, песней или книгой. Есть, конечно, профессиональные маркетологи, которые умеют многое продвигать. Но, по-моему, никакими деньгами нельзя заставить запомнить песню.

— А к критике как относитесь? Так же спокойно?

— Я бы не сказал. Мне, конечно, положительная критика нравится больше, чем отрицательная. Я стараюсь оградить себя от того, чтобы злиться на людей, которые пишут что-то сугубо отрицательное. Пытаюсь беречь свои нервы, не читаю ни про себя, ни про других в этом плане, чтобы не сердиться лишний раз.

— Тем, что читатели пишут, интересуетесь?

— Раньше между читателем и писателем существовала пропасть. Читатель посылал писателю письмо, а тот мог его просто не прочитать. Сейчас эти письма в сети, они публичны — и это здорово. Между произведением и откликом на него сейчас самое минимальное расстояние за всю историю человечества, исключая те времена, когда театральных актёров могли помидорами закидывать.

— Все экранизации неизбежно сравнивают с первоисточниками, и те часто выигрывают, а фильмы подвергаются критике. Как вы считаете, с чем это связано? Чего не хватает кинематографистам, чтобы удачно перенести то или иное произведение на экран?

— Дело даже не в том, чего не хватает кинематографистам. Иногда и автору не хватает терпения или понимания, чтобы принять то, что делает режиссёр. Станислав Лем же «Солярис» Тарковского не очень хорошо принял. А зря, получается. Хотя вроде бы и роман его, и он имеет право реагировать так, как хочет, но в исторической перспективе оказался не прав. Непонятно, как это работает. В итоге история всех рассудит.

— Как вы относитесь не к прямым экранизациям, а к фильмам, в которых первоисточник подвергается колоссальным изменениям?

— Если это работает в интересах зрителя и хорошо сделано, то замечательно. Но иногда какие-то вещи переделывают в угоду я даже не знаю чему. Просто так захотелось, что ли. То есть нет какого-то внутреннего видения, цельной картины у тех, кто это делает. Они пытаются, может быть, в угоду моде что-то менять в первоисточнике. Если получается хорошо — почему бы и нет?

Возьмём экранизацию «Игры престолов». Спасибо создателям огромное. Они, по-моему, зарезали самих себя, да ещё и автора отчасти, потому что сделали это всё раньше. И как на это реагировать?

— У вас есть любимые экранизации, которые, на ваш взгляд, идеально сняты?

— Есть советские забавные экранизации. Я недавно смотрел сериал Говорухина «В поисках капитана Гранта». Он снят настолько здорово, забываешь, что дело происходит вовсе не в Андах, не в Америке, не в Австралии — всё это Болгария или Крым какой-нибудь. Что индейцы — это не индейцы, а какие-нибудь цыгане с болгарами. Об этом просто забываешь. Настолько здорово сделано. Ещё «Серёжа» Веры Пановой, экранизация Данелии и Таланкина — тоже здорово сделано. Я читал, как это снимали — заморочились сильно. И там Бондарчук замечательный, такой… Человечный, что ли. Много примеров хороших.

— Вам пока не поступали предложения об экранизации других ваших работ?

— Поступали. Там уже какая-то работа идёт, но пока рано об этом говорить.

— Как вы считаете, какие книги других авторов было бы интересно экранизировать?

— Я не понимаю, почему по Гарри Гаррисону не сделают сериал. По «Стальной крысе», например. Что мешает? Первоисточник и с юмором, и пацифистский, и какой угодно. Классика… Я за любые экранизации классики.

— Вы активный зритель, следите за новинками кинематографа?

— Сейчас мы с женой смотрим сериал «Выжившие». Нас в разные стороны бросает. Ещё смотрим первоканальный «Шифр». У него очень смешной сценарист. Такая забавная тенденция прослеживается — там почти все женские персонажи, кроме четырёх главных героинь, — они такие плохие, ужас-ужас просто. Их ненавидишь больше, чем преступников, которые убивают людей. Они так сыграны с таким удовольствием… Всё плохо у главных героинь с другими женщинами. Даже иногда эпизодически выйдет — и отличится. Очень смешно.

— Как решили стать писателем? Вы всегда об этом думали?

— В детстве думал. Меня эта мысль зацепила и протащила через всю жизнь. Я и был писателем, просто сначала меня не читали, а сейчас читают.

— Расскажите, как у вас строится работа над очередным произведением. Вы продумываете распорядок дня, планируете какое-то количество материала, которое надо написать, или это всё — вопрос вдохновения?

— Да, я планирую. Сейчас у меня здоровье слегка внесло коррективы в работу, но в основном я человек жёсткого плана.

— Каждый день работаете?

— Да, определённый норматив себе ставлю. 

— Бывает, что не пишется?

— Не знаю. По-моему, чем хуже начинается подход к очередной странице, тем удачнее придумывается дальше. Появляется какая-то находка, чтобы сдвинуть всё с места. А бывает, что пишется легко, но потом приходится это выбрасывать. Тоже непредсказуемая штука. Иногда полтора часа работы — и выполнена дневная норма, а иногда целый день себя мучаешь, чтобы написать пару страниц.

Но за день пару страниц всё-таки пишу. Нет каких-то особых способов, нужно просто сидеть, пока не напишешь.

— Приходится иногда совершать насилие над собой?

— Насилие порой есть, да. Любой труд требует определённого насилия над собой.

— Есть авторы, которые по-другому к этому относятся. Тот же Джордж Мартин уже не первый год обещает дописать «Ветра зимы»…

— Просто он уже пожилой, я думаю, ему это не так легко даётся.

— Но он параллельно подключается к другим проектам.

— Знакомая история. Я тоже с удовольствием включаюсь, когда просят что-нибудь написать. Потом себя проклинаю. Но в итоге делаю, как правило.

— В одном интервью вы говорили, что, когда писали «Петровых», подсмотрели сюжетный ход в романе «Покуда я тебя не обрету» Ирвинга. На какие ещё произведения вы ориентируетесь в своей работе?

— Я много где что-то смотрю. Чтение — это, по сути дела, тоже писательская работа. Важно посмотреть, что нравится, как написано, почему. Проанализировать, почему это нравится. Или, допустим, если попалось какое-то неудачное произведение, понять, почему не понравилось, и не повторить ошибку.

— Можете вспомнить что-то из прочитанного недавно, что вам дало какой-то положительный или, наоборот, отрицательный пример, который вы использовали?

— Рассказ Чехова «Мелюзга» меня поразил. А ещё я понял, что наша юмористическая проза — она какая-то не очень весёлая. Все юмористические рассказы Чехова, если вспомнить, с подкладкой из горечи. И Зощенко взять — то же самое. Какого-то чистого юмора, как у О’Генри, нет. С одной стороны, у нас вроде есть над чем посмеяться. А с другой — плакать хочется. Даже передача «Городок», которая выходила в конце 1990-х — начале 2000-х. Я тут решил глянуть ретроспективно, и понял, что она очень грустная была.

— Вам какой юмор близок, вот такой или более однозначный?

— Видимо, такой, потому что я это всё перечитываю. И Зощенко, и Чехова, Ильфа и Петрова или булгаковские какие-то рассказы и фельетоны.

— У вас в «Петровых» очень много разных мелких деталей, которые, может быть, не влияют на основной сюжет, но очень точно создают атмосферу, помогают погрузиться в неё. Расскажите, как вы работаете с этими деталями? Вы выходите, наблюдаете и записываете? Или это всё — уже пережитый опыт и игра воображения?

— И то и другое. Записной книжкой я уже не пользуюсь, просто иногда иду по улице, думаю: «Вот это надо запомнить, интересная мысль». А хорошая мысль, хорошее сравнение не забудется. Придумываешь обстановку или пейзаж, и хочется что-то туда добавить поинтересней. Потому что если скучно описывать пейзаж, то его, как правило, просто просматривают дальше, до следующего диалога.

— Есть и более чувственные моменты. Например, звуки во время дождя, которые усиливаются, когда герой в дождевике. Это какие-то ваши личные воспоминания из детства?

— У меня был жёлтый дождевик, да. Мы ходили в лес собирать землянику, и я там случайно раздавил об рукав ягоду. Это пятно так въелось… А потом этот дождевик куда-то делся. Позднее, когда разбирали вещи, он нашёлся. Я его носил, будучи ребёнком, и удивился, что был таких небольших размеров.

Да, что-то из жизни, а что-то придумывается. Всё черпать из реальности, с одной стороны, невозможно, а с другой, — откуда же ещё черпать?

— Существует мнение, что работа писателя в большей степени состоит из редактирования. Вы согласны с этим?

— Да.

— Сколько раз вам нужно переписать текст, чтобы вы были довольны?

— Я каждое предложение переписываю. Хорошо, что сейчас Word позволяет бесконечно это делать. Потом ещё идёт редактура с издательством или с журналом, и это наиболее утомительная часть. Просто кажется, что уже всё, текст сдал, а нет, надо вернуться, опять перечитать. Это уйму времени занимает — примерно половину.

— Как вы считаете, обязательно ли иметь профильное образование, чтобы стать успешным писателем? Или это просто вопрос личных качеств — таких как наблюдательность, например?

— Самокритичности в большей степени. И важно не быть совсем глупым человеком, надо хотя бы хоть что-то прочитать за свою жизнь, уметь сравнить это с тем, что ты хотел написать и что получилось. Нужно уметь критически посмотреть на сюжет, на героев, как это всё выглядит со стороны. Многие молодые авторы присылают рукописи, и у них… Это похоже на современных инфлюэнсеров. Они себя в текстах выставляют, героя рисуют не таким, каким он будет интересен. Это как бы их альтер эго, с их мыслями, очень причёсанными, как правило, и с очень причёсанной жизнью, что не очень интересно выглядит. Примерно так же, как фотографирование возле клумбы с попыткой выдать это за какую-то поездку.

— Каким, по-вашему, должен быть герой, чтобы заинтересовать читателя?

— Он не должен быть каким-то конкретно. Надо просто смотреть, какой получается герой у вас. А для этого нужно побольше читать, чтобы сравнивать с тем, как получалось хорошо у других людей. 

Чтение — один из прекрасных способов начать писать лучше. Профильное образование тоже кому-то очень сильно помогает, как и непрофильное.

— Есть книги, которые необходимо прочитать всем писателям?

— Нет.

— Даже классику?..

— Да, можно не читать. Классики много. Её за всю жизнь не перечитаешь. Только какого-нибудь Дюма можно полжизни читать.