Чехов маленькие рассказы читать

Два вечера накануне дня рождения Антона Павловича Чехова на Малой сцене Владимирского областного академического театра драмы атмосфера была веселой, непринужденной, даже дурашливой, – как случается на зачетном студенческом спектакле.

В премьерной постановке по ранним рассказам Чехова «Жизнь прекрасна», заслуженного артиста Эстонии, заслуженного работника культуры РФ, педагога Владимира Лаптева задействованы в основном молодые актеры владимирской труппы. Это еще больше делало происходящее на сцене похожим на театральный капустник. Но главная причина – в самом материале. Короткие юмористические рассказы начинающий писатель публиковал в различных журналах и альманах под самыми невообразимыми псевдонимами, о которых написаны тома исследований. Чего только стоят: Гайка № 6, Гайка № 9, Шампанский.

Будущий классик не скрывал, что гонорар его привлекает не меньше, чем известность. Владимир Короленко, заинтересованно следивший за творчеством молодого литератора, позднее вспоминал, что Чехов, не стыдясь, признавался:

«Начинал литературную работу почти шутя, смотрел на нее частью как на наслаждение и забаву, частью же как на средство окончания университетского курса и содержания семьи».

И приводил один разговор:

И уже несомненный мастер писал брату Михаилу 2 февраля 1899 года из Ялты:

«Слыхали ль вы? Слыхали ль вы за рощей глас? Слыхали ль вы, что я продал Марксу (это не Карл! Это столичный издатель) все свои сочинения со всеми потрохами за 75 тысяч? Договор уже подписан. Теперь я могу есть свежую икру, когда захочу».

Юморист, что тут скажешь!

Режиссер постановщик спектакля Владимир Лаптев особо подчеркивает, что для сценического воплощения выбрал рассказы именно Антоши Чехонте, а не философа-драматурга Антона Павловича. Но признает, что эти короткие юморески, уже второй век звучащие на различных подмостках в исполнении комедийных актеров, ставить и играть не чуть не проще, чем пьесы классика. И молодость автора за многоплановыми, неоднозначными, сосредоточенными на деталях текстами уже не угадывается. Они написаны тем самым «фирменным» стилем, который возьмет позднее на вооружение Джойс. А сам Антон Павлович просто отмечал, что умеет «о длинном говорить коротко».

Владимир Лаптев:

«С одной стороны — это вроде как простые рассказы, но играть их сложно. Почему-то мы, когда эстрадников смотрим, ржем всегда. А какие смыслы бывают у того же Жванецкого? У хороших эстрадных писателей? Чехов же был врачом, все понимал о характерах. Вот из этого опыта и надо исходить, работая над его прозой. Я заканчиваю спектакль цитатами из разных произведений Антона Павловича: «Три сестры», «Дядя Ваня», «Вишневый сад». Каждый исполнитель говорит по реплике. И все о том, что «Жизнь прекрасна», все туда. Стоит жить, несмотря ни на какие отношения. Вот надо говорить о чем. Это смех со слезами».

Юбилейным чеховским был минувший 2020 год, но пандемия смазала возможные пышные празднества. А вот Владимирский областной академический театр драмы завершал сценический год чеховской постановкой «Скрипка Ротшильда» на той же Малой сцене. И начинал новый 2021 год проект в формате «Театр.doc» #ЛечитьСпасатьЛюбить
– почти документальной хроники о пандемии COVID-19. И Антон Павлович тоже стал героем этой постановки. Его «холерные» записки мог бы цитировать любой врач из «красной зоны». История циклична.

Спектакль-хроника был внеплановым, признается Владимир Лаптев:

«Эта премьера в январе была немножко неожиданной. Спектакля о врачах не было в планах. Но это нужный спектакль. Мои артисты были в нем заняты и трудно было вытаскивать их на репетиции».

И после ошеломительной премьеры экспериментального проекта #ЛечитьСпасатьЛюбить у артистов, занятых в чеховском румкоме, начался, как говорят архитекторы-проектировщики, «сплошняк». Опять-таки выручал уникальный материал.

Вячеслав Леонтьев, недавний выпускник легендарной «Щепки»:

«У меня в институте был опыт работы с Чеховым, признанным, состоявшимся драматургом. А этот материал сложный. Чехов обычно – это страдануть как-то нужно, понять второй план. Здесь же нас Владимир Георгиевич сразу направил, что это скетчи, комедии. По этому пути мы все вместе рука об руку и шли. Это был прекрасный опыт, который каждому надо пройти. Чехов писал о людях, потому все так актуально: все меняется вокруг нас, но мы не меняемся. Но даже в скетчах Чехова сложно играть на полную катушку. И даже если тебе все это нравится, все равно надо подходить к работе с холодной головой».

Возможно ли за немыслимо короткое время осилить такое множество задач: смешить, но не переигрывать, быть легким, но не растерять глубину? Вячеслав уверен, что им помогал сам Чехов:

«Это так захватывает, и ты начинаешь в это погружаться все сильнее и сильнее. И тебе самому нравится то, что ты делаешь. И за счет этого ты и работаешь. Потому что, когда есть увлечение, как говорил Астров, когда горит огонек, не чувствуешь усталости. И мы видели этот огонек и шли — чем ближе к огоньку, тем сильнее, сильнее и сильнее».

Каждый из актеров играет нескольких персонажей. По замыслу Владимира Лаптева, это позволило молодым исполнителям раскрыть свои творческие ресурсы. И все же «полной перезагрузки» на сцене не произошло. Инстинкт ли мастера тому причина, или это проделки Антоши Чехонте, но роли актеров не потребовали от них кардинальной трансформации.

Милая и хрупкая Анастасия Сылка в этюдах «Размазня» и в «Хористка» играет барышню, беззащитную перед хамством и напором. Хотя кроткая гувернантка, которую в воспитательных целях нагло обсчитывает наниматель, желая сделать ее более хваткой, и легкомысленная премиленькая барышня из хора, охотно принимающая подарки от поклонников – по-своему антиподы, обе в итоге оказываются беспомощными перед жесткими и расчетливыми людьми.

А вот героини Марии Македонской в той же «Хористке» и «Супруге» за себя постоять умеют. Хоть обманутая супруга, хоть неверная жена – и деньги при ней и муж никуда не денется. Для столь схожих персонажей трудно найти полярно противоположные краски.

То же можно сказать о ярких, по-чеховски характерных актерах Анастасии Кургановой и Виталии Панасенко. Виталия уже не причислишь к молодежи. И дело не в возрасте, а в сценическом багаже.

Его Макмэрфи в спектакле «Полет над гнездом кукушки», также поставленном Владимиром Лаптевым, это роль-контрапункт. Вот и в премьерной постановке он – картина, выходящая за рамки. Кутила-русофил Камышев из миниатюры «На чужбине» и помещик-дуэлянт Григорий Смирнов в «Медведе» похожи не только гавайской рубашкой навыпуск под рединготом, но и удалью, граничащей с безрассудством.

Партнерша Виталия Анастасия Курганова в роли Елены Ивановны Поповой, «вдовушки с ямочками на щеках», не уступает в харизме. Эта та самая барынька: «медведь, монстр», что готова тотчас стреляться с назойливым визитером, пришедшим за долгами покойного мужа.

Знаменитый дебютный фильм Исидора Анненского «Медведь» с блистательной Ольгой Андровской (тетушкой Алексея Баталова), для которой роль тоже была дебютом, и обворожительным Михаилом Жаровым-медведем, Анастасия, работая над ролью, не пересматривала – чтобы не попасть под обаяния игры мэтров и не ударится в копирование.

Анастасия Курганова:

«Владимир Георгиевич задумал, что в первой своей миниатюре «Предложение» я соглашаюсь выйти замуж, но потом довожу супруга до того, что он в итоге умер. И вот в «Медведе» я – молодая вдова».

Наталья Степановна в «Предложении», как и Елена Ивановна в «Медведе», женщина решительная, в сложных ситуациях рассчитывающая на себя. Партнер Анастасии в этой миниатюре Вячеслав Леонтьев.

Ему перепали разноплановые характеры, с которыми он добросовестно справляется, стараясь не превратить действо в балаган. Рассказывать об этой истории нет смысла: споры о Воловьих лужках обыгрывали в самых разных театральных ревю. Мюзикл на тему этой чеховской шутки в одном действии «А чой-то ты во фраке?» на музыку барда Сергея Никитина поставил на ТВ режиссёр Иосиф Райхельгауз.

Пьески «Медведь» и «Предложение» Антон Павлович подписывал уже своим именем. Эпоха Чехонте закончилась, но скучным и взрослым Чехов не стал. По мотивам шутки о Воловьих лужках музыкальную комедию «33 обморока» поставил в 1935 году
Мейерхольд. Роль Ломова играл неповторимый Игорь Ильинский. «Медведя» в разных странах инсценировали 30 раз. Экранизация 2000 года «Темп для трагических актеров» (Speed for Thespians) американского режиссера Кальмана Эппла номинировалась на «Оскара» за лучший короткометражный игровой фильм. А румком про любовь, Воловьи лужки и экстерьер борзых Откатая и Угадая экранизировали кинематографисты разных стран 16 раз, начиная с 1931 года. Тогда фильм «Скажи это по-фински» (Sano se suomeksi), стал первой финский звуковой кинокартиной.

Вот почему так неожиданно было услышать от зрителей зрелого возраста, что этот этап творчества Антона Павловича им не был знаком. Впечатленные просмотром, они даже вознамерились перечитать ранние рассказы Антона Павловича. И это огромный плюс спектаклю, актерам и режиссеру-постановщику.

В театре всегда говорят, что премьерный спектакль – это еще не окончательный продукт. Он будет дозревать, совершенствоваться. Для тех условий, в которых живет сейчас труппа главного театра Владимирской области, это особенно актуально. И если принимать во внимание те нереально короткие сроки, отпущенные на подготовку премьерного показа, то понимаешь, что смех и овации – это заслуженно.

Музыкальное оформление спектакля от заслуженного артиста РФ Андрея Щербинина добавило действу сходства с немыми фильмами начала прошлого века, где потом блистал брат драматурга Михаил. Световые проекции на задник сцены лиричных березовых рощиц в качестве декораций забавно ложились темно-зелеными тенями на лица актеров, напоминая студенческую инсценировку для экзамена, когда, как всегда, не хватило одной ночи.

Вот и с оптимистичным названием спектакля, имеющим неплохие шансы попасть в фестивальные программы, вышла накладочка. «Жизнь прекрасна» — так называлось музыкальное ревю из популярных шлягеров разных лет, поставленное в 2018 году в Московском театре мюзикла его художественным руководителем Михаилом Швыдким. Зрители и критики восприняли проект неоднозначно. Его называли дорогим и бессмысленным балаганом. А постановщик объяснялся, что, мол, вкусы у всех разные, а песни хорошие.

Но с таким же названием в 2010 году в Пензе поставили фантазию в двух действиях на чеховские темы с музыкой Оффенбаха и романсами. Авторский текст без малейших изменений из 20 произведений писателя («Вишневый сад», «Первый любовник», «Комик», «Мыслитель» и другие), 24 исполнителя, включая всех местных звезд.

Впрочем, где мы, а где Пенза. И в человеке должно быть все прекрасно, и мы еще увидим небо в алмазах, а если хочешь стать оптимистом и понять жизнь, то перестань верить тому, что говорят и пишут, а наблюдай сам и вникай. Чехов – он же, как море, а его хватит на всех и для каждого оно свое.

Так что идите в театр, потому что Антон Павлович был уверен:

«Можно лгать в любви, в политике, в медицине, но в искусстве обмануть нельзя».

Самые яркие события дня — в
инстаграме Зебра ТВ.

Текст: Ольга Разумихина

В прошлом учебном году мы обсудили несколько фельетонов — коротких юмористических рассказов, которые классик подписывал псевдонимом Антоша Чехонте, — а также пьесу «Вишнёвый сад». На этот раз мы поговорим о произведениях, вошедших в так называемую «Маленькую трилогию» и объединённых темой футлярности, или, иными словами, зацикленности на собственной персоне — и отсюда страха перед переменами, ограниченности, нежелания задумываться над больными вопросами и решать их.

В рассказах «Человек в футляре», «Крыжовник» и «О любви» Чехов вывел героев, которые, достигнув определённых успехов, получив профессию и обустроив быт, отказываются двигаться дальше: им, мол, и так хорошо. К сожалению, все они заблуждаются: жизнь устроена по-другому, и, сведя свои обязанности к тому, чтобы сохранить уже наработанное, человек рискует остаться совсем один. Он не заводит семью, не находит настоящих друзей — и, думается, скорбит об упущенных возможностях, хотя сам себе в этом не признаётся (или признаётся слишком поздно).

Авторская позиция Чехова здесь напоминает мораль сказки Салтыкова-Щедрина «Премудрый пискарь». Старательный школьник помнит, что в этом произведении мелкая рыбёшка решила провести всю жизнь в крошечной норе, куда ни щука не заплывёт, ни рак не проползёт. Но незадолго до смерти трусишка понял: если бы каждый речной житель поступал так же, как он, то пискарий род бы перевёлся… Не случайно А. П. Чехов в рассказе «Человек в футляре» добавляет прямую отсылку к творчеству Михаила Евграфовича:

«Вот подите же, наши учителя народ всё мыслящий, <…> воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет!»

Увы, уроки классиков часто оказываются для нас бесполезны, сетует А. П. Чехов. Или наполовину полезны, что ещё хуже: прочитав Салтыкова-Щедрина, человек на словах проповедует свободу от предрассудков, а на деле…

Рассказчики

Все произведения, входящие в «Маленькую трилогию», построены по принципу «рассказа в рассказе». Каждую историю — про учителя древнегреческого языка Беликова, новоиспечённого помещика Николая Ивановича Чимша-Гималайского и семью Лугановичей — рассказывают, соответственно, следующие персонажи:

•Буркин, преподаватель в гимназии;

•Иван Иванович Чимша-Гималайский, ветеринарный врач, высокий, «худощавый старик с длинными усами»;

•Павел Константинович Алёхин, помещик-хозяйственник, «высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика».

Буркин, Иван Иванович и Алёхин — старые приятели, которые вместе ходят на охоту. Всем им около сорока лет, что неслучайно: это тот возраст, когда кардинально поменять что-то в жизни, конечно, можно, но намного тяжелее, чем в молодости. Поэтому все три рассказчика хотя и осуждают, но отчасти понимают Беликова с его бесконечными футлярами и футлярчиками — и Николая Ивановича с двадцатью кустами крыжовника.

«Человек в футляре»

Рассказ начинается с того, что Буркин и Иван Иванович, «запоздавшие охотники», располагаются на ночлег в сарае сельского старосты. Приятелям не спится, поэтому они ведут досужие разговоры:

Между прочим говорили о том, что жена старосты, Мавра, женщина здоровая и не глупая, во всю свою жизнь нигде не была дальше <…> родного села, никогда не видела ни города, ни железной дороги, а в последние десять лет всё сидела за печью и только по ночам выходила на улицу.

Иван Иванович удивляется, как же так можно жить, — на что Буркин отвечает: люди, живущие в своей скорлупе, подобно раку-отшельнику, — не такое уж редкое явление. И вспоминает давнего коллегу по фамилии Беликов, который вёл себя, мягко говоря, специфически:

«Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в тёплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике <…>. Он носил тёмные очки, фуфайку, уши закладывал ватой <…>. Одним словом, у этого человека наблюдалось <…> стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который <…> защитил бы от внешних влияний. Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того, чтобы оправдать эту свою робость, свое отвращение к настоящему, он всегда хвалил прошлое».

Казалось бы, Беликов — смешной персонаж, бесконечно отставший от жизни, но в целом безобидный. Однако вскоре выясняется, что этот человечек приносит куда больше вреда, чем кажется.

Во-первых, Беликов отнимает драгоценное время у своих восприимчивых учеников: он преподаёт древнегреческий язык, который принципиально отличается от той же латыни. Для будущих философов, юристов, биологов, фармацевтов знание латыни необходимо, более того — даже сейчас, в XXI веке, существуют печатные и электронные издания на этом языке. А вот предмет Беликова не имеет практической ценности: даже в самой Греции уже давно изъясняются на новогреческом, который принципиально отличается от старинного наречия. Максимум, что позволяет древнегреческий, — прочитать Гомера в оригинале. Конечно, есть немногочисленные филологи и лингвисты, занимающиеся подобными изысканиями, и их труд, безусловно, заслуживает уважения, — но тогда было бы логично, чтобы заинтересованные люди получали такие знания в институтах. А вот Беликов преподаёт в обыкновенной гимназии.

Во-вторых, из рассказа Буркина быстро выясняется, что смешной «антропос» стал в своём городишке настоящим тираном:

«Всякого рода нарушения, <…> отступления от правил приводили его в уныние, хотя, казалось бы, какое ему дело? Если кто из товарищей опаздывал на молебен, или доходили слухи о какой-нибудь проказе гимназистов, или видели классную даму поздно вечером с офицером, то он очень волновался и всё говорил, как бы чего не вышло. А на педагогических советах он просто угнетал нас <…> своими чисто футлярными соображениями насчёт того, что вот-де в мужской и женской гимназиях молодежь ведет себя дурно <…> и что если б из второго класса исключить Петрова, а из четвёртого — Егорова, то было бы очень хорошо. И что же? Своими вздохами, нытьём, своими тёмными очками <…> он давил нас всех, и мы уступали, сбавляли Петрову и Егорову балл по поведению, сажали их под арест и в конце концов исключали и Петрова, и Егорова».

«Как бы чего не вышло» — любимая фраза Беликова; этим принципом он руководствуется перед принятием любого, даже самого незначительного решения. Но в какой-то момент в городке происходит событие из ряда вон: в гимназию нанимают нового учителя, Михаила Саввича Коваленко, и в городок он приезжает с сестрой Варей. И в этот момент «забитое» окружение Беликова начинает как бы мстить человеку-в-футляре за годы молчаливой тирании. Коллеги решают непременно его женить — и ничего путного из этого, разумеется, не выходит.

В рассказе «Человек в футляре», в отличие от того же «Премудрого пискаря», осуждению подвергается не только Беликов, но и всё его окружение. В какой-то мере, утверждает Буркин (а вслед за ним и автор), все мы живём в своих скорлупках-футлярах — и сами себя за это ненавидим. Но поскольку предъявлять претензии к сами себе мы не любим и не хотим, наши отрицательные эмоции оказываются направлены на окружающих; вот и получается круговорот мелочных обид и претензий. Беда в том, что всё это может привести к по-настоящему трагичным последствиям.

«Крыжовник»

Ещё один персонаж, живущий в своём «футляре», — это младший брат Ивана Ивановича, Николай. Вот что рассказывает ветеринарный врач о своём семействе:

«Наш отец Чимша-Гималайский был из кантонистов [крепостных военнообязанных. — Прим. О. Р.], но, выслужив офицерский чин, оставил нам потомственное дворянство и именьишко. После его смерти именьишко у нас оттягали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле. <…>

Мой брат тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он всё сидел на одном месте <…> и думал всё об одном и том же, как в деревню. И эта тоска у него мало-помалу вылилась <…> в мечту купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера».

Желание брата «запереть себя на всю жизнь в собственную усадьбу» Иван Иванович не одобрял, однако из интереса следил, как у того обстоят дела. Естественно, накопить на собственный домик, да с богатыми угодьями, простому служаке было очень трудно, почти невозможно. Но главный герой не отступался от заветной цели:

«Брат мой Николай, сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес. <…> Эти воображаемые картины были различны, смотря по объявлениям [в газетах], которые попадались ему, но почему-то в каждой из них непременно был крыжовник. Ни одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог себе представить без того, чтобы там не было крыжовника. <…>

Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и всё копил и клал в банк. <…> Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал ему и посылал на праздниках, но он и это прятал».

К сожалению, привычка к экономии, дошедшая до фанатизма, ожесточила Николая Ивановича. И когда представилась возможность разбогатеть ценой счастья и здоровья другого человека, главный герой не остановился… Иван Иванович сокрушается из-за того, что его брат прожил пустую, лишённую высоких устремлений жизнь, — и делает вот такой вывод:

Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других.

Размышления на тему

В конце XIX века А. П. Чехов утверждал, что все беды происходят из-за всеобщего замалчивания. Но во второй половине ХХ в. ситуация полностью изменилась: получили всеобщее распространение радио и телевидение, а вместе с ними — репортажи о стихийных бедствиях и терактах, сюжеты о людях, столкнувшимися с нищетой, голодом и тяжёлыми болезнями. В какой-то момент такой информационный фон стал настолько привычным, что люди в лучшем случае перестали обращать внимание на тревожные вести, а в худшем — успокаивать себя тем, что, раз в мире столько несправедливо страдающих людей, значит, надо всеми силами «цепляться» за собственное благополучие.

На это явление обратил внимание философ Жан Бодрийяр. В книге «Общество потребления» (1970) он написал:

«Ради миллионов людей, лишённых истории и счастливых этим, нужно лишить пассивность виновности. И именно здесь вмешивается зрелищная драматизация, осуществляемая средствами массовой информации (происшествие или катастрофа — распространённая тема всех посланий): <…> нужно, чтобы душевный покой частной сферы проявлялся как ценность <…>, постоянно находящаяся под угрозой, всегда рядом с катастрофической судьбой».

Иными словами, нынешний человек думает: «Люди бессильны перед судьбой; каждый из нас в любой момент может стать жертвой катастрофы. Но если конкретно мне повезло, раз у меня есть пища, одежда, жильё, возможность учиться, работать и развлекаться, — значит, надо в полной мере наслаждаться этим!» К сожалению, на этом мысль часто обрывается, о помощи ближнему речь уже не идёт.

«О любви»

Заключительное произведение трилогии — рассказ «О любви», история из жизни самого Алёхина. Судьба этого человека складывалась нелегко, но он всегда был наделён умом, стойкостью, требовательностью к самому себе, что вызывает неподдельное уважение. Вот что Павел Константинович — с изрядной долей самокритики — рассказывает о самом себе:

По воспитанию я белоручка, по наклонностям — кабинетный человек, но на имении, когда я приехал сюда, был большой долг, а так как отец мой задолжал отчасти потому, что много тратил на моё образование, то я решил, что не уеду отсюда и буду работать, пока не уплачу этого долга. Я решил так и начал тут работать, признаюсь, не без некоторого отвращения. <…> Я не оставлял в покое ни одного клочка земли, я сгонял всех мужиков и баб из соседних деревень, работа у меня тут кипела неистовая; я сам тоже пахал, сеял, косил и при этом скучал и брезгливо морщился, как деревенская кошка, которая с голоду ест на огороде огурцы; тело мое болело, и я спал на ходу. В первое время мне казалось, что эту рабочую жизнь я могу легко помирить со своими культурными привычками; <…> я завёл так, что после завтрака и обеда мне подавали кофе с ликёрами и, ложась спать, я читал на ночь «Вестник Европы». <…> [Но вскоре] я мало-помалу перебрался вниз, стал обедать в людской кухне, и из прежней роскоши у меня осталась только вся эта прислуга, которая ещё служила моему отцу и которую уволить мне было бы больно.

Через пару-тройку лет Алёхина назначили на должность мирового судьи, и он стал «наезжать в город», где познакомился с супругами Лугановичами. Сорокалетний Дмитрий был простодушным, но, в сущности, пустым человеком; а вот его супруга Анна Алексеевна, женщина добрая, умная и красивая, с первого взгляда привлекла внимание Алёхина. Вскоре он с ужасом обнаружил, что безнадёжно влюбился — и что Анна, скорее всего, испытывает те же чувства. Но разве Павел Константинович, будучи человеком чести, мог разбить чужую семью, увести жену доброго друга? Но даже если и так, разве Анна Алексеевна будет с ним счастлива? Одно дело редкие визиты в город, чаепития, досужие разговоры, и совсем другое — жизнь в скучном доме, где Алёхин только и делает, что хлопочет по хозяйству…

Ситуация, в которой оказался Павел Константинович, — одна из самых сложных и самых спорных. С Беликовым и с Чимша-Гималайским всё более или менее понятно: вред, который они причинили окружающим, очевиден, — и то, что поступки этих героев были во многом неосознанными, не оправдывает ни первого, ни второго. Но, перелистнув последнюю страницу рассказа «О любви», читатель вряд ли сможет однозначно решить, насколько правильно поступил Алёхин — и, если нет, как стоило бы повести себя на его месте.

Или, возможно, в жизни существуют такие ситуации, когда верного решения нет в принципе?..