Чарушина рассказы кто как живет

Семья Чарушиных жила широко и очень дружно. В доме
собирались музыканты, художники, а сам дом был наполнен необыкновенными вещами,
привезёнными дядей маленького Жени из Китая, Вьетнама, Японии, с Сахалина. Вот
что вспоминает известный художник-график Н. Костров, тоже вятич: «Рос Женя в семье немного провинциальной, немного старинной,
интеллигентной, в семье, где были идеалы, а нормой жизни были честность,
доброта, дружба. Отец в душе художник-мечтатель: честный труженик,
влюбленный в свою работу, добрый, отзывчивый, пример долга и ответственности.
Мать строгая и требовательная, любила животных». На всю жизнь
художник сохранил детское мироощущение и память детства: «Я очень благодарен
моим родным за моё детство, потому что все впечатления его остались для меня и
сейчас наиболее сильными, интересными и замечательными. И если я сейчас
художник и писатель, то только благодаря моему детству».

Мать, Любовь Александровна (урождённая Тихомирова), любила
музыку и хорошо играла на пианино. На семейных праздниках маленький Женя играл
на скрипке дуэтом с мамой. Она учила ребёнка «смотреть и удивляться силе и красоте природы и всему её разнообразию
и великолепию…» Просторный
дом, где жила семья, был окружен садом, за которым ухаживала мать. Там она
выращивала особые сорта смородины и вишни с очень крупными ягодами. Мальчик
любил ходить вместе с нею в лес собирать семена цветов, выкапывать различные
растения, чтобы потом посадить их в своем саду. В холодной Вятке она выращивала
под снегом тюльпаны и гиацинты, сажала в муравьиные кучи картофель, который
вырастал с человеческую голову. Мальчик принимал деятельное участие в маминой
работе: «Моя мать – садовод-любитель. Копаясь в своем
садике, она делала прямо чудеса… Конечно, я принимал деятельное участие в ее
работе. Вместе с ней ходил в лес собирать семена цветов, выкапывать разные
растения, чтобы их «одомашнить» в своем саду, вместе с ней выкармливал уток и
тетеревов, и моя мать, очень любящая все живое, передала мне эту любовь».

Родительский дом с огромным, заросшим садом был густо
населён. «Всё
моё детство прошло в лесу, в саду, в поле и огороде, среди диких зверей и
домашних животных…» Сколько разных животных перебывало в их
деревенском двухэтажном доме! «Цыплята, поросята и индюшата,
с которыми всегда было много хлопот; козы, кролики, голуби, цесарка с перебитым
крылом, которое мы лечили; ближайший мой приятель — трехногий пес Бобка; война
с котами, съедавшими моих крольчат, ловля певчих птиц — чижей, щеглов,
свиристелей, гоньба голубей… Вот со всем этим связано мое раннее детство, к
этому обращаются мои воспоминания». «Вот яркие, памятные
моменты из моего детства, — вспоминал Евгений Иванович. — Положив в лукошко
только что вылупившихся цыплят, мать ставит их на тёплую русскую печь
«обсыхать». Цыплята копошатся, попискивают, а я лежу на печи и наблюдаю…
Бобка — треногий калека пёс — был моим закадычным другом. Он лежал всегда на
лестнице. Все об него спотыкались и бранились. Я же ласкал его и часто
рассказывал о своих детских огорчениях. Бывали у нас кошки, банки с рыбками,
птицы в клетках. На окнах заросли цветов — любимое дело матери».

«На дворе у нас и у соседей всегда ходили
куры, гуси, голуби, козы. Охотники иногда приносили тетёрку-подстрелку,
белку. Очень интересно было их кормить, наблюдать, какие они, как они ходят…
Моя бабушка подарила мне Мишку. Только я этого Мишку так и не видел. У меня
была ангина, и, когда я выздоровел и пошёл посмотреть, вижу, у бабушки Мишки
уже нет, а бабушка моя чуть не плачет. Он глупый, Мишка, маленький. Он разобрал
абажур на лампе, начал играть с подушечкой и выпустил все пёрышки. И бабушка
его отдала. Жила у меня ручная белка – Афонька. Она свила себе гнёздо на лыжах,
которые были подвешены к стенке, как полочка. Ёж Борька, у которого был
страшный враг – щётка. Он с ней дрался. Поведёшь по полу щёткой, Борька сразу
на неё кинется и рычит, и фырчит. Пичуги – чижи и щеглы. И сорока. И волк – не
настоящий, а волчишка Прошка».

В детстве все благоприятствовало развитию в нем
уникальных способностей. Жили Чарушины в уютной тихой Вятке, будущий анималист
запомнит, что на базарах было много дичи и живых подстрелков. (Как его друг,
великий сказочник Юрий Васнецов, тоже вятич, на всю жизнь запомнит дымковскую
игрушку и расписные дуги). Рисовать Чарушин начал рано. «Это было просто,
по-видимому, свойственно мне, как говорить, петь, шалить или слушать сказки.
Помню, как я слушал сказки с карандашом и рисовал во время рассказа». Рисовал начинающий художник «преимущественно
зверей, птиц да индейцев на лошадях», бегая в чучельную мастерскую,
расположенную недалеко от родительского дома, или наблюдая свой домашний
«зоопарк». «Художник во мне родился все-таки раньше, чем
писатель. Нужные слова пришли позже» — говорил он. Его живописные
способности впервые отметил гостивший в семье известный русский художник А.
Рылов. Он и посоветовал Чарушину и его другу Ю. Васнецову поступать в Академию
художеств.

Женя любил читать, забравшись на высокое дерево возле дома.
Его любимым чтением были книги о жизни животных — Сетон-Томпсон, Лонг, Биар.
Однажды отец подарил ему на день рождения 7 тяжелых томов А. Э. Брема «Жизнь
животных». Их он берег и перечитывал всю жизнь: «Я читал его запоем, — вспоминал Чарушин, — и никакие «Нат
Пинкертоны» и «Ник Картеры» не могли сравниться с Бремом». Впечатления
от природы складывались не только от прочитанных книг.

Отец Жени часто уезжал из дома и всегда брал с собой сына. «Я много ездил с отцом,— писал в краткой автобиографии Чарушин. —
Ездили мы и днём и ночью, лесами и лугами, в пургу и осеннюю непогоду. И волки
за нами гнались, и глухарей вспугивали с вершин сосен. И восход солнца, и
туманы утренние, и как лес просыпается, как птицы запевают, как колёса хрустят
по белому мху, как полозья свистят на морозе – всё это я с детства полюбил и
пережил... Научился смотреть и удивляться силе и
красоте природы, всему её разнообразию и великолепию». В поездках он
много времени проводил с лесниками, бывалыми охотниками, ремесленниками. Это
общение обогатило его память их шутками, сказками и смешными историями. Они
невероятно разнообразили его творчество, очень точно передававшее всю прелесть
и красоту народного быта и языка. С раннего детства ходил он с отцом на охоту,
но в зверей никогда не стрелял.С охотниками я уходил на
охоту. Они мне давали носить ружьё. Мне интересно было не стрелять, а
взглянуть, кто как живёт и что делает».

Мальчик рос озорным и весёлым. Проделки его, остроумные и
изобретательные, рождались от неуемной фантазии, неисчерпаемой энергии,
пытливости ума, талантливости. И никогда в его озорстве не было ни зла, ни
жестокости. «Читая истории про Никитку, мы замечаем, что мир Никитки
поразительно схож с миром самого автора. И, как когда-то в детстве сам Чарушин,
Никитка познает этот удивительный мир, полный новизны и светлых, радостных
ощущений. Однажды за какой-то проступок мать поставила его в угол за ширму.
Время шло, понемногу семья обеспокоилась, что ребёнок слишком долго стоит в
углу: вон же его ботинки под ширмой. Когда же ширму убрали, оказалось, что Жени
там нет. Одни ботинки стоят… Любовь к природе едва не привела к гибели Евгения.
В 6-летнем возрасте он заболел брюшным тифом после того, как решил питаться
тем, что едят птицы. К счастью, болезнь удалось вылечить: «Шести
лет я заболел брюшным тифом, так как решил однажды есть все то, что едят птицы,
и наелся самой невообразимой гадости… В другой раз я переплыл вместе со
стадом, держась за хвост коровы, широкую реку Вятку. С того лета я умею хорошо
плавать…»

В шесть лет мальчика отдали в Коммерческое училище.
Работавший там учителем рисования местный художник А. Столбов заметил
талантливого мальчика и сказал, что ему нужно учиться живописи. Годом спустя
из-за неуёмного характера родители вынуждены были перевести сына в первую
мужскую гимназию. После революции она была преобразована в среднюю школу. «Школа, где я учился, была необычна. В ней обучались вместе и
девочки и мальчики. Сначала ребята учились в азбучном классе – там показывали
буквы, переходили в приготовительный – там учили читать, а из приготовительного
– в первый класс. Во всех классах были у нас уроки лепки. Бери глины, сколько
хочешь, и лепи, что хочешь. Вёл уроки лепки художник Алексей Иванович, наш любимый
человек. Он нам ни в чём не мешал, помогал как мог, хотя сам нашу лепку никогда
не брал в руки. Вместе со мной учился Коляпо. Фамилию его я не помню. Может, он
был Коля Потанин или Коля Полунин. А мы его звали Коляпо – так проще. Меня тоже
звали иначе – не по имени Женя. В нашем классе училась девочка – тоже Женя. Я
не хотел по-девчоночьи называться и сам себя назвал Ень или Ань. Тогда всем нам
было по четыре-пять лет. Коляпо лепил индейцев, разбойников, я – тоже
разбойников. Но нравилось мне лепить животных. Леплю какого-нибудь зверька и
приговариваю: «Вот ты какой, ты толстый, неповоротливый, а бегать надо быстро,
а то тебя кто-нибудь съест». Там произошло знакомство с
Юрием Васнецовым, ставшее дружбой на всю жизнь. Их связывали Вятка, любовь к
искусству, охотничьи страсти и увлечения.

Друзей привлекали к Жене простота и открытость. Лет в
четырнадцать Чарушин со своими друзьями организовал союз поэтов и художников с
веселым неуклюжим названием «Сопохуд» (Союз поэтов и художников). В 15 лет с
членами союза выпускал журнал с тем же названием. Для журнала он писал, по
собственной оценке, «корявые и тяжкодумные» стихи, однако «поиски нужного
слова в конце концов мне пригодились… — признавался Евгений Иванович, — и журналы эти очень
смешные, детские, но они очень повлияли на моё творчество». Правда, с поэзией у него не
заладилось. Другое дело рисунки. А на рисунках его чаще всего были все те же
собаки, медведи и прочие замечательные звери.

После окончания в 1918 году средней школы Чарушин был
призван в Красную Армию. Избежать отправки на фронт ему удалось благодаря
своему умению рисовать. Он был назначен помощником декоратора в культпросвете
Политотдела штаба Красной Армии Восточного фронта. Вернувшись в 1922 году
домой, отслужив 4 года, практически всю гражданскую войну, он решил учиться на профессионального художника. В Вятке можно было учиться
только в декоративных мастерских Вятского губвоенкомата. Но это было не
серьезно, настоящей школы рисования губвоенкомат дать не мог. Юный Чарушин это
понимал, и осенью того же года он уехал в Петербург. Заветная цель любого
начинающего художника — это Академия. На приемных экзаменах в Академию высший
балл по рисованию ему поставил известный художник К. Петров-Водкин. И Евгений
Чарушин поступил на живописный факультет в Петербургскую Академию художеств
(ВХУТЕИН), где занимался пять лет, с 1922 по 1927 год, у А.Карева, А.Савинова,
М.Матюшина, А.Рылова. Чарушин учился в классе, которым руководил художник А.
Карев. Именно он подсказал Евгению попробовать свои силы в анималистике —
рисовании животных. Учился вместе с такими художниками, как Валентин Курдов,
Николай Костров, Юрий Васнецов, с которым он снимал одну комнату на улице
Зверинской. Рядом был зоосад, куда они бегали рисовать зверей. Одеваться молодой
художник любил в то время по моде. По воспоминаниям его близкого друга
Валентина Курдова, Чарушин тогда «ходил в гольфах и пёстрых чулках, носил пыжиковую шапку и пёструю,
собачьего меха, короткую шубу». В
1924 году он, воспользовавшись советом Виталия Бианки, вместе с Николаем
Костровым и Валентином Курдовым отправился в увлекательное путешествие на
Алтай.

Он окончил это уважаемое заведение в 1927 году,
охарактеризовав обучение в нем как «самые бесплодные для меня годы». Евгению показались
неинтересными поиски нового в живописи, а рисование в академическом стиле, по
его мнению, было попросту скучным. Он предпочитал этому писать картины с
животными, увиденными на птичьем рынке и зоомагазинах. Параллельно с обучением
в Академии художеств он работал в детском журнале «Мурзилка», куда устроился в
1924 году. После окончания академии был краткосрочный, всего на год, призыв в
армию, служба под Лугой в 58-м стрелковом полку.

В 1926 году Чарушин был приглашён в «Детгиз», которым
руководили О.Капица и С.Маршак. Там Чарушин познакомился с молодыми писателями
В.Бианки, Б.Житковым и Е.Шварцем. Собрался творческий союз писателей и
художников, которые объединились вокруг поэта С.Я. Маршака и замечательного
рисовальщика В.В. Лебедева. Ему, известному в то время художнику, очень
понравились рисунки зверей Евгения, который в его лице получил всяческую
поддержку. 

Ю. Васнецов, В. Лебедев и Е. Чарушин

Его первой собственной книжкой со словами стал рассказ «Щур»
(1930).Она отличалась не только ярким и точным описанием звериных характеров,
но и отличным чувством юмора. При этом рассказ был по-доброму снисходительным,
мягким и озорным. Вслед за первым рассказом последовали и другие, которые были
иллюстрированы их автором. Первые его книжки – «Вольные птицы», «Разные звери»
— это еще книжки-картинки без текста. «Щур», «Медвежата», «Волчишко», «Еж» —
это коротенькие, с несложным сюжетом истории в картинках. Очень тепло о
рассказах начинающего автора отозвался Максим Горький. Создавая образ
животного, художник умел выделить самые характерные его черты. Рисунки Чарушина
отличаются свежестью, умением взглянуть на зверя, словно в первый раз в жизни.
Плохо нарисованных зверей Евгений Иванович терпеть не мог. Он считал, что в
детской книге рисунки должны быть живыми, дышащими, и не любил Ивана Билибина,
утверждая, что тот занимался не иллюстрированием, а раскрашиванием
холодных, мёртвых контуров. До войны Евгений Иванович создал около двух
десятков книг: «Птенцы» (1930), «Волчишко и другие» (1931), «Облава» (1931),
«Цыплячий город» (1931), «“Джунгли” — птичий рай» (1931), «Животные жарких
стран» (1935), а также продолжал иллюстрировать других авторов, среди которых
С.Я.Маршак, М.М.Пришвин, В.В.Бианки, А.И.Введенский… До войны он создал около
двух десятков книг. В детскую литературу Чарушин вошел со своей темой, со своим
особенным голосом рассказчика и писателя, с безоблачным, радостным видением
мира природы, полным солнца, движения, красок, открытий. Кроме работы в
издательствах, Евгений Иванович активно сотрудничал с детскими журналами — «Мурзилкой»
(с 1924 г.), «Ежом» (1928-1935 гг.) и «Чижом» (1930-1941 гг.); делал настенные
эстампы для детей, порой работая без авансов и гонораров.

1928 был счастливым годом для Чарушина и ознаменовался
удачной женитьбой на землячке Наталье Аркадьевне Зоновой, учившейся в
Петрограде пению. Атмосфера родительского дома,— дружеская, сердечная, с
несколько патриархальным отношениям к вечным нравственным принципам –
сохранится в семье самого Евгения Ивановича, когда он заживет самостоятельной
жизнью в Ленинграде и жену себе найдет, как это часто бывает у талантливых
людей, верную и преданную, помощницу, и сына и дочь воспитает в тех же
традициях. Когда родился сын Никита, молодой отец только и говорил о нём,
отчего и получил прозвище «сумасшедший папашка». В изданной в 1938 году книге
«Никитка и его друзья» он сделал сына главным героем большинства рассказов. Там
присутствует множество изображений Никиты. Всем будет хорошо в его доме,
вначале в одной комнате, а потом в просторной квартире на набережной реки
Фонтанки, дом 9 – и охотничьей собаке (Чарушин, как и его отец, был с детства
заядлый охотник), и котам Пуне и Тюпе, и маленьким волчатам и лисятам. Он
приносил их из зоопарка, который нередко посещал. Он создал у себя в доме
микромир, похожий на тот, что окружал его в детстве. Тут было уютно всем. В
доме Евгения Ивановича всегда было полным-полно птиц и животных: овсянок,
чечёток, перепёлок, попугаев, кошек, собак, зайчат, ежей, были даже лисёнок и
волчонок Своеобразные жители чарушинской квартиры становились героями рассказов
и рисунков для малышей. 30-е годы – счастливая, напряжённая пора жизни
Чарушина. Кто-то подсчитал, что Чарушин за десять лет сделал 2,5 тысячи
изображений разных зверей и птиц. Рисуя зверя, он, как правило, создавал
законченное произведение искусства. Недаром его работы украшают экспозицию
графики Русского музея.

«Я приучился с детства понимать животное
— понимать его движения и мимику. Мне сейчас даже как-то странно видеть, что
некоторые люди вовсе не понимают животное», — говорил художник.
Вот в углу страницы притаился крохотный пушистый котенок. Спинка выгнута, хвост
трубой, ушки торчком. Так и хочется его погладить, провести ладонью по
странице, по пушистой теплой шкурке. Чтобы зверята получались такими же мохнатыми
и пушистыми, как в жизни, Евгений Чарушин использовал особый способ изображения
– он так и называется: метод Чарушина. Иногда Чарушин использовал лишь чёрный
карандаш. Но зато какое богатство оттенков! Даже чёрный рисунок кажется
красочным, цветным. Карандаш оставлял тонкие, острые штрихи, мелкие точки, и
тогда мех животного делался светлым, серебрился, переливался. Хочется погладить
зверей, настолько их мех тёплый и пушистый. Рисовать надо тычком жесткой
полусухой кистью. Чарушин был прекрасным анималистом. Он, по сути, создал новый
тип анималистической книги для детей — маленький рассказ о маленьком животном
для маленьких детей. Секрет Чарушина был не только в его художественном и
литературном таланте, но в его детском мироощущении, которое он всегда
сохранял. Мир животных был и его миром, вот почему его рисунки были такими
живыми, яркими, талантливыми, вот почему не одно поколение юных читателей
заворожённо рассматривало его рисунки и зачитывалось его рассказами.

Иногда кажется, что рисование зверей для Чарушина — не
тяжёлая работа, а просто-напросто неотъемлемая часть его сущности, как
способность петь или дышать. Однако за каждым рисунком в книге стоит огромный
опыт наблюдения за живой природой и неустанный труд. Чарушин уделял большое
внимание натурным зарисовкам, наблюдениям, глубокому знакомству с текстом.
Иногда уходило несколько недель, прежде чем находилась форма всей книги. Он
даже признавался, что иллюстрировать чужие тексты ему проще, чем свои собственные,
— тогда происходит меньше споров между писателем Чарушиным и Чарушиным-художником.
Работая в Детиздате, он проиллюстрировал более 100 детских книг — произведения
С.Я. Маршака, К.И. Чуковского, В.В. Бианки, М.М. Пришвина, Д.Н.Мамина-Сибиряка, Г.Я. Снегирева – писателей-охотников, знатоков леса,
страстных природолюбов. Он
стал одним из лучших художников детской литературы. В 1961 году к 60-летию
художника С. Маршак написал:

…Давно уж выросли зверята –

Его «Волчишко», например,

Слепым щенком он был когда-то,

А нынче – волк пенсионер!

А тот, кто был когда-то Киской

Бенгальским тигром стал давно,

И подходить, как прежде близко

К нему теперь запрещено…

Никита Евгеньевич вспоминал, как в детстве он фантазировал
вместе с отцом, мечтая побывать в Индии и в Африке, чтобы поближе узнать
тропических зверей. Но такого путешествия не случилось: в последние годы жизни
болезнь ног лишила Евгения Ивановича возможности двигаться. Тяжело больной, он
не прекращал работы: за неделю до смерти закончил иллюстрации к книге С.Я. Маршака
«Детки в клетке». Тяжело больной Чарушин умер 18 февраля 1965 года, ему было
всего 64 года. Он был похоронен на Богословском кладбище. А через несколько
дней за новые иллюстрации к стихам С.Я.Маршака «Детки в клетке» он был
награжден золотой медалью на Международной книжной выставке в Лейпциге. Это
было европейское признание русского художника. 
Его сын Никита тоже стал
художником. Сильный рисовальщик, знаток мира природы, он всё же не превзошел
отца. В 2000 г. Никите Евгеньевичу Чарушину было присвоено звание народного
художника России. Его дочь, внучка Евгения Ивановича, Наталья Никитична
Чарушина, тоже стала художницей. Она много училась, блестяще закончила Академию
художеств с замечательной дипломной работой «Путешествие Нильса с дикими
гусями», издала первую, очень хорошо выдуманную книгу «На все четыре лапы» и
тоже иллюстрирует книги. Младшая представительница династии, Женя
Чарушина-Капустина, тоже художница. В этой династии несколько поколений
идут трудным и прекрасным путем искусства.

Е.И.Чарушин написал около 50 книг для детей, в основном, из
жизни животных. Циклы иллюстраций к семидесяти книгам, из них тридцать к
собственным рассказам, созданы за три десятилетия активного творчества.
Произведения Чарушина переведены на многие языки мира. Его иллюстрации,
эстампы, фарфоровая скульптура, книги экспонировались на международных выставках в Софии, Лондоне, Париже. Книги
Чарушина по-прежнему интересны и привлекательны. Их общий тираж превышает
шестьдесят миллионов экземпляров. Они широко переиздаются, их переводят на
иностранные языки и читают не только в нашей стране, но и во Франции, Африке,
Японии, Англии, Италии, Германии, США Индии, Болгарии, других странах. «Вся моя любовь к зверям, птицам, к родной природе оказалась очень и
очень нужна. Нет больше счастья, для художника и для писателя, как, создавая
свои любимые образы, переживать их и знать в то же время, что это дело, нужное
всем ребятам.».

Чарушинские истории – смешные и грустные, героические,
забавные, поучительные, удивительные – пробуждают у детей первые глубокие
чувства: внимание, участие, нежность, привязанность, заботу о слабых. Они могут
раздвинуть кругозор ребёнка, обогатить его душевный опыт, воспитать чувство
ответственности за живое существо. Научат наблюдать за животными, быть терпимыми
к ним, проявлять о них заботу. Книги Е.И.Чарушина помогают вырабатывать
экологическое сознание, понимать, беречь и ценить родную природу. В рассказах
писателя ребенку дается представление о богатстве видов птиц, животных.
Понимая, что именно в детстве закладывается основа мировоззрения человека,
Чарушин писал:«Моя задача — дать ребёнку предельно цельный
художественный образ, обогатить художественное восприятие ребёнка, открыть ему
новые живописные ощущения мира…» С
этой творческой задачей художник справился блестяще.

Чарушин Евгений Иванович

Рассказы о животных

Чарушин Е. И. Рассказы о животных.

Что за зверь?

Выпал первый снег. И всё кругом стало белым. Деревья белые, земля белая, и крыши, и крыльцо, и ступеньки на крыльце — всё покрылось снегом. Девочке Кате захотелось по снежку погулять. Вот она вышла на крыльцо, хочет по ступенькам спуститься в сад и вдруг видит: на крыльце, в снегу, какие-то ямки. Какой-то зверёк ходил по снегу. И на ступеньках следы, и на крыльце следы, и в саду следы.

«Вот интересно-то! — подумала девочка Катя. — Что за зверёк, тут ходил? Это надо узнать». Взяла Катя котлетку, положила ее на крыльцо и убежала. День прошёл, ночь прошла. Настало утро. Проснулась Катя — и скорее на крыльцо: смотреть, съел ли зверёк её котлетку. Смотрит — котлетка цела! Где её положила, тут она и лежит. А следов ещё больше стало. Значит, зверёк снова приходил. Тогда убрала Катя котлетку и положила вместо неё косточку. Из супа. Утром опять бежит Катя на крыльцо. Смотрит — косточку зверёк тоже не трогал. Так что же это за зверёк такой? И косточек не ест. Тогда положила Катя вместо косточки красную морковку. Утром глядит — морковки нет! Зверёк приходил и всю морковку съел! Тогда Катин папа сделал западню. Опрокинул на крыльце ящик кверху дном, подпёр его лучинкой, а к лучинке привязал бечёвкой морковь. Если морковку дёрнуть — лучинка отскочит, ящик упадёт и накроет зверька. На следующий день и папа пошёл, и мама, и даже бабушка — все пошли смотреть, не попался ли зверь в западню. А Катя впереди всех. Есть в западне зверь! Прихлопнул кого-то ящик, упал с подставки! Заглянула Катя в щёлочку, видит — сидит там зверь. Белый-белый, пушистый-пушистый, глаза розовые, уши длинные, прижался в угол, морковку дожёвывает. Это кролик! Унесли его домой, на кухню. А потом сделали большую клетку. И он стал в ней жить. А Катя его кормила морковкой, сеном, овсом и сухарями.

Медвежонок

Охотники убили трёх медведиц и три выводка медвежат продали в зоопарк.

 В зоопарке их всех посадили в одну клетку — бурых, рыжих, черноватых, неодинаковых и мастью и ростом — кто побольше, кто поменьше.

 Самый маленький — самый угрюмый. Сидит в углу, чешет животик, лапу сосёт и всё время ворчит.

 А другие весёлые: борются, по клетке лазают, барахтаются, кричат, пыхтят — мохнатые, пузатые, большеголовые, косолапые медвежатки.

 Один хоть и всех перерос, а есть не умеет по-настоящему.

 Его служительница соской кормит. В бутылку молока нальёт, тряпку в горлышко сунет и отдаст ему. Он бутылку облапит и сосёт. Никого к себе не подпускает, ворчит. Страшно так!

 Другой, черноватый, с белым пятном-нагрудником, всё лазает, карабкается. Полез он по железным прутьям клетки к потолку. Прутья-то скользкие — два вершка пролезет, на вершок обратно съедет. Лез, лез, до половины добрался, а дальше — никак. Устал. Вовсю лапами работает, визжит со злости, хочется ему на потолок, а ничего не выходит — вниз съезжает.

 Придумал. Вцепился зубами в железный прут и висит — лапы отдыхают.

 Повисел, отдохнул и сразу до потолка добрался. Потом и по потолку полез, да сорвался, упал и завопил отчаянным голосом.

 Прибежала служительница, взяла его на руки, укачивает, гладит.

 Медвежишко успокоился, учуял в кармане конфету, достал и вместе с бумажкой давай её сосать, причмокивать.

 Принесли медвежатам молочной каши. Все на корытце навалились, толкаются, прямо в кашу лезут, огрызаются, чавкают, чмокают, сопят.

 Вдруг опять кто-то закричал.

 Орёт во всё горло, надрывается.

 А это тот самый сосун, который по-настоящему есть не умеет. Выбрался он из клетки, когда кашу давали, и полез по метле — у клетки метла стояла.

 Полез мишка по метле и вместе с ней свалился. Об пол ушибся, да ещё и палка от метлы его по голове ударила.

 Лежит, закрыл глаза и вопит. А метлу из лап не выпускает.

 Дали ему опять соску.

 Медвежата съели кашу. Так вывозились, что никакой масти не узнаешь — все в каше. Стали полосатые, пятнистые. Поели и снова давай играть.

 Захотелось мне купить медвежонка, да нельзя: в зоопарке медвежат не продают.

Медведь-рыбак

В прошлом году я всю зиму жил на Камчатке. А ведь это самый край нашей Родины. Там я и весну встречал. Интересно начинается камчатская весна, не по-нашему.

 Как побегут ручьи, как вскроются камчатские речки, прилетает из Индии красный воробей-чечевица и везде поёт свою песню чистым, флейтовым свистом:

  -Чавычу видел?

  -Чавычу видел?

  -Чавычу видел?

 А чавыча — это такая рыба лососёвой породы. И тут-то начинается самое интересное в камчатской весне.

 В это самое время вся рыба из океана заходит в речки, в ручьи, чтобы в самых истоках, в проточной пресной воде метать икру.

 Идёт рыба табунами, косяками, стаями; рыбы лезут, торопятся, толкаются, — видно, тяжело им: животы у них раздуты, полны икрой или молоками. Иногда они плывут так густо, что нижние по дну ползут, а верхних из воды выпирает.

 Ох, как много идёт рыбы!

 А говорят, в старину, когда на Камчатке было совсем мало людей, рыба шла ещё гуще. В старинных записях так и сказано, что весло в реках стояло и против течения шло «попом».

 Все радуются, галдят. И тоже спрашивают друг друга:

 — Чавычу видел?

 — Чавычу видел?

  — Чавычу видел?

 А она изредка проплывёт — эта чавыча — огромный, драгоценный лосось.

 Плывёт она по дну среди мелкой рыбы — горбуши. Будто свинья с поросятами по двору проходит.

 А через несколько дней вся эта рыба сваливается обратно, в солёную воду. Только уж не косяками, не табунами плывёт она, а вразброд, каждая по-своему. Кто — хвостом вперёд, а кого и по дну катит и выкатывает на берег, как гнилое полешко. Вся рыба еле живая, больная, «снулая». Выметала она икру и обессилела.

 И теперь уже по всей Камчатке другие рыбаки орудуют. Кто каркает, кто крякает, кто рычит, кто мяучит.

 Дикие рыбаки рыбачат.

 Пойду-ка, думаю, в лес, отдохну, да и посмотрю лесных рыбаков. Как-то они с делом справляются. И ушёл далеко-далеко от селения.

  * * *

 Хорошо весной в лесу! Берёзы распускают свои клейкие листья, стоят прозрачные, будто не деревья, а дымок зелёный. Среди них темнеют плотные ели и высокий можжевельник.

 Воздух чистый, лёгкий, еловой смолой пахнет, молодым листом, прелой землёй.

 И хор птичий… И флейта поёт, и трель рассыпается, и чеканье, и посвисты.

 Солнце печёт вовсю. А тень ещё холодная.

 Я подошёл к берегу речки, притаился и сразу увидел рыбака.

 Ай да мужик-богатырь! Ростом с воробья. Рыба его в тридцать раз больше.

 Это голоногий куличишка рыбачит. Вокруг рыбы бегает, суетится, суетится, клюёт. А рыбу из воды на берег выкинуло — дохлая.

 Пищит кулик, ногами семенит.

 Потом прилетели две вороны. Спугнули кулика, а сами рыбу не трогают.

 Видно, уже поели досыта. Как сели на отмель, так и заснули. Сидят, носатые, глаза закрыли. Налетели чайки с криком, с гамом. Стали потрошить эту рыбину. Одна голова осталась.

 Наглотались чайки рыбьего мяса и дальше отправились. А вороны всё спят, не шевелятся.

 Как удачно я выбрал место!

 Тут у речки крутая излучина, и всё, что поверху плывёт, вода выкидывает на берег.

 Пока я тут был, трёх рыб к берегу прибило течением.

 Гляжу — с того берега по камням спускается лиса. Паршивая такая. Шерсть клочьями на боках висит — сбрасывает зимнюю шубу Лиса Патрикеевна.

 Спустилась она к воде, воровато схватила ближнюю рыбу и спряталась с нею за камень.

 Потом опять показалась, облизывается. И вторую рыбу утащила.

 Вдруг лай, вой, визг поднялся: прибежали собаки деревенские да как бросятся с обрыва к воде, к лисице. Видно, учуяли её сверху. Лиса берегом, берегом наверх — и в лес. Собаки за ней.